Пионерский гамбит

Глава 3

— Матери не говори ничего, — наставительным тоном вещал через плечо отец, торопливо шагавший куда-то вдоль металлической оградки, покрытой слоем потрескавшейся краски. — Она слишком тебя опекает, поэтому ты и болеешь постоянно. Не знаю, как у вас в школе, но в лагере парень со справкой освобождения от физры — это третий сорт. Который не брак, конечно, но, сам понимаешь… — он свернул во двор между двухэтажными белыми домами.

— Что понимаю? — буркнул я, засунув под дурацкие лямки ладони целиком.

— Что если ты будешь все время сидеть на скамейке запасных, пока остальные ребята гоняют в футбол, то ни одна девчонка на тебя даже не посмотрит, понял-нет? — лицо отца стало злым. — Если ты пробежишь стометровку хуже всех, то тебе посочувствуют и забудут, а вот если ты начнешь всем в рожи справкой своей тыкать, то тебя все сторониться начнут. А тебе надо это? Вот скажи, тебе это надо?

— Неа, — я помотал головой.

— Вот! — отец остановился перед крыльцом серого трехэтажного строения, на козырьке которого большими синими буквами было написано «ПОЛИКЛИНИКА». — Так что помалкивай сейчас, говорить я буду. А если спросят — говори, что здоров, понял?

Я кивнул.

В вестибюле поликлиники царила гулкая пустота. Пустующие два ряда вогнутых сидушек, изобретатель которых наверняка варится в особом адском котле с врезающимися в разные места бортами и скользким дном. Закрытая молочным стеклом регистратура с тремя окошками. Деревянная кадка с деревом. И неуловимо витающий дух хлорки.

Я даже глазам своим не поверил — советская поликлиника, а где очереди до соседнего квартала? Детские воспоминания мне рисовали совсем другие картины — бесконечные толпы каких-то толкущихся бабок, орущие мамаши с младенцами, несчастные замордованные дети… Настолько удивился, что даже не побоялся рот открыть.

— А почему так пусто?

— Так воскресенье же, — хмыкнул отец. — В железке всегда так по выходным!

«Железка — железнодорожная поликлиника», — догадался я. А отец, тем временем сунул голову в окошко регистратуры.

— Девушки-красавицы, дело жизни и смерти! — весело сказал он. — Дежурный врач в каком кабинете принимает?

— В четвертом, — раздался откуда-то издалека женский голос.

— Ой, спасибо, девушки! — сладким голосом пропел отец. — Приятного аппетита вам, на обратной дороге шоколадку занесу!

Он энергичной походкой пошагал направо. Я плелся за ним и смотрел под ноги. На серый пол с вкраплениями белых камешков. А вспоминал почему-то, как я первый и единственный раз летал с родителями в Ялту, а там и в асфальт, и в стены домов вмурованы ракушки. И когда никто не видит, я пытался их выколупывать. Безуспешно, разумеется. Не знаю, почему вспомнил. Освободить мраморную крошку из бетона мне никогда не хотелось.

— Можно? — отец сунул голову в приоткрытую дверь четвертого кабинета. В кармашке из оргстекла белел листочек с буквами, обведенными по трафарету. Лифарь Людмила Васильевна. Отец повернулся ко мне и махнул рукой. — Заходи, Кирка!

Кабинет был крохотный, чуть больше ширины трехстворчатого окна. За столом сидела дамочка средней молодости с невыразительным лицом рыбы в анфас. Сначала она посмотрела на отца своими круглыми прозрачными глазами. Потом на меня.

— Людмила Васильевна, милая выручайте! — отец бросился к столу и сложил молитвенно руки. — Парня в лагерь отправляем, а у нас дома кран прорвало, пока чинил весь вымок, а справка в кармане лежала.

— Обратитесь в свою поликлинику, — она говорила, а я следил, как шевелятся ее рыбьи губы и не шевелится все остальное. — Что же вы справку в кармане держали, когда кран чинили?

— Людмилочка Васильевна, так отправление уже через час, а у нас дежурные только с десяти, — взмолился отец. Лицо его стало трогательно-беспомощным, как у бродячего щеночка. — А мне на трое суток заступать. Спасите уж нас, растяп эдаких…

Круглые глаза посмотрели на меня. Потом вернулись обратно к отцу. Кажется, на рыбьем лице докторши появилось что-то похожее на сочувствие.

— Хронических болезней нет? — спросила она, потянувшись куда-то вниз.

— Здоров, как конь! — просиял отец и хлопнул меня по плечу. — Хоть завтра в космонавты.

— Имя, фамилия, год рождения, — монотонно спросила она, положив перед собой сероватый бланк размером не больше а6.

— Крамской Кирилл, одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой, — затараторил отец.

— Так карточки же у меня нет, что я про прививки напишу? — в голосе ее снова зазвучали сомнения.

— Напишите «данных о прививках нет», и все тут! — всплеснул руками отец.

— А если не примут с такой? — докторша все еще медитировала на бумажку.

— Ну если не примут, тогда придется мне завтра отгул брать, и два часа на электричке потом пилякать, — лицо отца снова стало несчастным. — И потом еще час по лесу пешком.

— Ладно, — белый колпак докторши качнулся вперед. Видимо, такая горячая забота отца за сына растопила тронула ее рыбье сердце. — Как еще раз его фамилия?

Отец выхватил из пальцев врачихи вожделенную сероватую справочку, а другой рукой подвинул к ней по столу плоскую темно-синюю коробочку с белой балериной и надписью «Вдохновение». — Это вам, Людмила Васильевна, чайку попьете как-нибудь…

— Это вы мне взятку что ли даете? — возмущенно спросила врачиха.

— Помилуйте, какая же это взятка! — всплеснул руками отец. — Мы же с вами и так полюбовно договорились. Это презент, Людмилочка Васильевна, могу я в конце концов просто так, без повода, подарить красивой девушке шоколадку?

— Ну… спасибо… — она сначала медленно придвинула жутко дефицитную шоколадку к себе, а потом быстрым движением спрятала ее в ящик стола. — Печать в регистратуре поставить не забудьте!

— Кушайте на здоровье!

Отец попятился, ухватил по дороге меня за ремешок на рюкзаке, и мы вышли из кабинета.

— Так, вроде еще не опаздываем, — отец снова посмотрел на часы и устремился к выходу. В дверях нам встретилась уже целая процессия родителей с детьми, не то им тоже срочно понадобились справки в лагерь, не то не повезло заболеть в самом начале лета.

Народу рядом с автобусами прибавилось, а суета из бесполезно-хаотичной стала деловитой. Кучкование теперь происходило вокруг локальных центров в виде строгого вида тетенек со списками. На лобовом стекле автобусов появились таблички с названиями разных лагерей.

— Так, вы у нас кто?! — из толпы выпорхнула дородная невысокая женщина в белой футболке, шортах и пионерском галстуке. Хотя пионеркой по возрасту она быть никак не могла. — Путевки ваши где?

Изучив протянутую отцом картонку, престарелая пионерка повернулась куда-то к толпе.

— Анна Сергеевна! — ее голос перекрывал шум толпы, будто она орала через усилитель. — Анна Сергеевна! Я нашла твоего потеряшку! — потом она снова повернулась ко мне. — Кирилл, тебе вон к тому автобусу. Видишь там табличка «2 отряд», высокий парень держит? Шагай туда! А вы, папаша, можете идти домой, Кирилл уже взрослый, он и сам справится!

Она сунула мне в руки путевку и только что полученную у рыбодокторши справку и задала импульс в нужном направлении. Я оглянулся на отца, тот помахал мне рукой, хитро подмигнул, развернулся и пошагал в сторону тот же стеклянного павильона «Снежинка», где мы с ним уже были. Ну да, а что рассусоливать-то, действительно? Сейчас он накатит полстаканчика червивки на счастливую дорогу и будет считать свой отцовский долг выполненным.

Я начал протискиваться через толпу в том направлении, куда указала бойкая тетя в пионерском галстуке. Какая-нибудь старшая пионервожатая? Или еще что-то такое?

Ох ты ж…

И тут я понял, что довольно плохо помню все эти правила. Когда я в школе учился, меня успели еще принять в пионеры, но потом это как-то быстро и бесславно закончилось, что не успело врасти в подкорку, как у кое-каких моих старших товарищей. Я не помнил текст гимна СССР, из всяких там пионерских песен мне в голову приходила только какая-то дурацкая переделка

А еще ведь есть какие-то линейки, рапорты, речевки, что-то там еще… Нахлынуло какое-то подобие паники. До этого момента меня вели за ручку, можно было просто плестись следом, отвечать односложно, и никто бы даже не подумал, что я веду себя как-то странно. Но вот теперь я сам по себе. И мне придется что-то о себе рассказывать, с кем-то знакомиться, поддерживать разговоры…

Я шел вперед и уже видел Анну Сергеевну, светловолосую невысокую женщину в очках и длинном платье в белый горох. Она выглядела как строгая училка русского и литературы. А вокруг нее толпились парни и девчонки, лица которых сливались у меня пока что в один сплошной калейдоскоп.

— А где Шарабарина?

— Ой, Бубков, отстань со своей физикой!

— У кого-нибудь есть с собой ручка?

— …дядя из Болгарии привез…

— С сентября в математическую школу перехожу…

— Крамской? — внимательные голубые глаза педагогини уставились на меня.

— Ага, — кивнул я. — Вот путевка.

— Ты первый раз, получается, в лагере?

— Ага, — я снова кивнул.

— А раньше почему не ездил? — Анна Сергеевна быстро просмотрела справку и спрятала все мои бумаги в картонную папку к другим таким же путевкам и справкам. Посмотрела на меня.

Я неопределенно пожал плечами.

— Понятно, еще один молчун, — она поджала губы. — Прохоров! Возьмешь шефство над новичком, а то у нас тут человек ни разу в лагере не был, даже говорить стесняется.

Весть второй отряд разом замолчал и множество пар глаз уставились на меня. Из калейдоскопа лиц выделилось одно, черноволосого парня на полголовы меня выше в футболке с надписью «Динамо».

— Здорово, Крамской, — он сунул мне руку, я ее пожал. — Спортсмен?

— Неа, — я мотнул головой.

— Ничего, натренируем, — он хлопнул меня по плечу. Рука была тяжелой, меня даже слегка придавило. — Давай в автобус, что ты с рюкзаком-то носишься? У нас не воруют!

Ребята расступились, давая нам дорогу. Я с облегчением забрался в автобус. Внутри пахло летней пылью и бензином. Лобовое стекло украшала бахрома с кисточками, как будто водитель решил привнести уют на свое рабочее место при помощи старой бархатной скатерти. В центре стекла висел запаленный вымпел, надпись на котором я прочитать не успел.

Задний ряд автобуса был уже явно занят — на каждом месте лежал чей-то рюкзак.

— Вот сюда садись, рядом с Чичериной вроде никто не занимал, — Прохоров ткнул мне на место в середине салона. На соседнем лежал небольшой деревянный чемоданчик.

Я сбросил рюкзак на сидушку и чуть не застонал от наслаждения. Ну наконец-то этот пыточный инструмент поедет отдельно от меня!

— А ты правда что ли первый раз в лагере? — спросил Прохоров, повиснув на поручнях, как обезьяна.

Сначала я хотел буркнуть односложное «угу», потом представил себе насмешливый взгляд собственной дочери. Что, зассал, директор? Каких-то тридцать незнакомых подростков на тебя поглазели, а уже и поджилки затряслись?

— Да был я раньше в лагере, — сказал я. — Просто не здесь, а в Нижнем Новгороде…

— Где-где? — переспросил чернявый Прохоров.

Ох… Он же при Советском Союзе как-то по-другому назывался… Ульяновск? Брежневск? Черт, вообще из головы вылетело же…

— В Горьком! — вспомнил я, наконец. — Нижний Новгород — это старое название, мы так иногда по приколу его называли.

— Так вы недавно сюда переехали? — Прохоров спрыгнул на пол и уселся на спинку одного из сидений.

«Куда это, интересно, сюда?» — подумал я. Я же так до сих пор и не знаю, в какой город меня занесло. А на обращенной к городу сторону вокзала название было не написано.

От необходимости отвечать меня спасли хлынувшие внутрь соотрядники. Внезапно даже без толкотни, визгов и кучи-малы, как в соседних автобусах с ребятами постарше. Парни и девчонки степенно заходили в автобус и рассаживались по местам.

«Камчатку» предсказуемо заняла компашка парней, к которой присоединился моментально бросивший меня Прохоров.

— Пропустишь на мое место? — рядом со мной остановилась высокая, почти моего роста, девушка, тонкая и немного нескладная, с длинными волосами, собранными на затылке в простой хвост. Одета она была пеструю футболку и юбку. А под футболкой… Я сглотнул. Выдающихся, особенно для такой субтильной девушки, размеров бюст не мог скрыть даже бронированный бюстгальтер на широченных лямках, который просвечивал через тонкую ткань футболки.

— Ддда, садись, конечно, — сказал я и посторонился, пропуская девушку к окну. — Я Кирилл.

— Я слышала, — не особенно приветливо сказала она. — Аня.

Я кое-как впихал чертов рюкзак под переднее сидение — никаких полок для багажа в этом автобусе конструкцией предусмотрено не было и осторожно сел рядом. На некотором отдалении.

Девушка смотрела в окно, не обращая на меня никакого особенного внимания. Я ее разглядывал исподтишка. Пожалуй, красавицей она не была. Внимательные глаза посажены довольно близко, брови почти сходятся на переносице, и из-за этого лицо выглядит угрюмым. И нос длинноват. Но что-то магнетическое в ней явно было. Впрочем, ни к каким непристойностям этот ее магнетизм отношения не имел. Я пока был то ли чересчур перегружен впечатлениями, то ли воспитание двадцать первого века намертво вбило в голову недопустимость педофилии, даже если ребенок на вид уже давно не ребенок.

Последней в автобус вошла Анна Сергеевна.

— Так, всем тихо! Перекличка! Артамонов? — она начала перечислять фамилии по алфавиту, на первых я еще пытался запомнить, кто есть кто, но когда дело дошло до меня, не сразу сообразил, что мне положено отзываться на Крамского. — Что, Крамской, ты у нас не только молчун, но еще и слышишь плохо?

Все засмеялись и снова посмотрели на меня.

— Задумался что-то, простите, Анна Сергеевна! — сказал я и засмеялся со всеми остальными.

— Думать — это хорошо, Крамской, — кивнула Анна Сергеевна. — Но в следующий раз будь внимательнее! Мамонов?

— Здесь…

— Так, все на месте, можно ехать, Иван Семенович! — педагогиня кивнула водителю, и тот включил зажигание. — Ну что, ребята, соскучились по лагерю?

— Да! — слаженным хором отозвался автобус.

— Покажем, что наш с вами второй отряд — самый лучший?

— Да!

— Анна Сергеевна, а почему мы второй? — спросила какая-то девушка с дальних рядов. — В прошлом году же были!

— А первый отряд в этом году — спортивный, из школы олимпийского резерва!

— Ууууу…. — загудел автобус.

— Что еще за недовольство, товарищи? — Анна Сергеевна посмотрела на отряд поверх очков. — Год у нас на дворе какой?

— Восьмидесятый…

— А где Шарабарина? — снова спросила та же девушка.

— Через три дня приедет твоя Шарабарина, — ответила педагогиня. — Не может же она последнюю свою смену пропустить.

— А почему сегодня ее нет? — разочарованно протянула Коровина.

— Могла бы и сама к ней в гости съездить, подруга называется, — губы Анны Сергеевны сжались в тонкую полосочку. — Ангина у нее. Выздоровеет — приедет.

Автобус неспешно побрякивая плохо подогнанными деталями и порыкивая двигателем, выкатился на центральную площадь города. На постаменте возвышался указывающий верный путь вождь мирового пролетариата. Величественная стела мемориала пронзала пронзительно-голубое небо. Пустые дороги. Редкие прохожие в незамысловатых летних одежках, неспешно идущие по своим воскресным делам. А на другой стороне площади главная городская гостиница бликовала всеми своими окнами. И на крыше ее красовались большие красные буквы «Новокиневск».

Так вот где я оказался! Хм, интересно! Это ведь тот самый загадочный город, где познакомились мои родители. И откуда уехали вскоре после моего рождения…