Пионерский гамбит

Глава 23

Мне было лет десять или одиннадцать, не помню точно. Я пришел из школы уже в темноте, вторая смена, ноябрь. Тогда казалось, что вокруг все время либо ночь, либо сумерки. Открыл дверь, остановился в прихожей, хотел сказать, что я дома, но промолчал. Услышал разговор родителей на кухне.

— …это очень много, — тихо сказала мама. — У нас нет таких денег, даже если мы продадим дачу.

— Кто же мог знать… — голос отца был тусклым.

— Ну зачем, господи, зачем? — почти простонала мать. — Неужели мы плохо жили? Тебе даже зарплату почти не задерживают. Да и мне тоже…

— Но ты же сама чуть не каждый день говорила, что хочешь то шубу, то туфли…

— Да мало ли что я говорила! — вспылила мама. — Все говорят. И все хотят. Это же не значит, что надо было идти к бандюку на поклон… Так, я звоню Игорю!

— Не смей! — на кухне что-то грохнуло. Видимо, табуретка упала, когда отец вскочил.

— Нет уж, твоей самодеятельности нам уже достаточно, — отрезала мать. — Игорь обещал помочь. Он человек серьезный.

Раздались шаги мамы. Я быстро уронил портфель на пол и принялся шумно раздеваться.

Приехал загадочный Игорь через пару дней. Мать суетилась и полдня хлопотала у плиты, как будто к Новому году готовилась, не меньше. Потом расставляла на столе хрусталь из серванта и фарфоровые тарелочки. И коричневую керамическую бутылку с остатками сургуча на горлышке. Когда был совсем мелкий, я считал, что над ней так трясутся, потому что там прячут джинна, не меньше. Только потом уже узнал, что рижского бальзама там внутри давно нет, просто отец наливает в эту бутылку домашние настойки. Расставлялось все на особую «праздничную» скатерть, белую, хрусткую от крахмала. Никогда не понимал, почему над этой тряпкой так трясутся? Конечно же, чтобы стол смотрелся праздничнее, нужно накрыть его белоснежной тканью, с которой пятна выводятся только при помощи долгих танцев с бубном и человеческих жертвоприношений. Вот нафига? Чтобы гость опасался неосторожных движений и не сожрал больше, чем надо? И в процессе руками не размахивал. Праздничный стол строгого режима…

Сначала он мне даже понравился. Ввалился в прихожую, лицо красное, прямо как его малиновый пиджак. На шее — толстенная золотая цепь. Он был шумными и заполнил собой сразу всю квартиру, шутил, громко смеялся. Подарил мне конструктор из радиодеталей. Правда, я о таком мечтал не сейчас, а пару лет назад. Но этот был больше, и у него была целая книжечка разных схем.

А потом меня турнули из-за стола заниматься своими делами, потому что взрослым надо поговорить. Напоследок я стянул кусок пирога и ушел в свою комнату.

Сначала разговор был тихим, и я даже его не слушал. Мало ли, что там за скучные у них дела…

Я понял, что что-то идет не так, когда мама почти закричала.

— Игорь, но ты же обещал, что поможешь!

— Верунчик, так разве я не помогал? — тоном добродушного дядюшки произнес Игорь. — Когда обалдую твоему репетитор был нужен, я слова не сказал. И когда тебе операцию надо было оплатить.

— Тогда мы бы и без тебя справились… А сейчас… — Вера всхлипнула.

— А сейчас, Верунчик, в проблемы встрял твой мужик, — жестко сказал Игорь. — И если он нормальный мужик, то сам разрулит.

Мне хотелось перестать слушать, но я не мог. Мать сначала требовала, педалируя какое-то обстоятельство в прошлом. Потом начала просить. Потом умолять. Потом разрыдалась. Я тихонько открыл дверь и прокрался в прихожую. Меня мучило страшное любопытство — кто же такой этот Игорь? И почему я его впервые в жизни вижу? Я сцапал с подзеркальной полочки маленькую мужскую сумочку со смешным названием «барсетка». Почему-то их как-то в один момент стали таскать все мужчины. А я недоумевал — ну неудобно же! Она же маленькая, все, что туда поместится, можно легко рассовать по карманам…

Бумажник я не тронул. Воровать нельзя, это в меня было вбито намертво. Взял книжечку в кожаной обложке, думал паспорт. Но там был не паспорт, а пластиковые карточки. И водительское права на имя Игоря Снегова.

Чем закончилась вся эта история, я, если честно, помнил уже плохо. Это были девяностые, там трындец накатывал за трындецом, так что к которому конкретно из потрясений относился визит Игоря, я не запомнил. Но ни раньше, ни потом я его не видел. А тогда решил, что это, наверное, брат матери или какой-то другой родственник. Богатый и высокомерный.

— Эй, Крамской! Ты что, заснул? — Коровина толкнула меня бедром, отпихивая с тропинки. — Ничего не делаешь, лучше помоги!

Только сейчас я заметил у нее в реках какие-то рулоны и свертки. Я забрал у нее половину и пошел следом к клубу.

— Сейчас это принесем, а потом еще на склад сбегаешь, хорошо? — тараторила Коровина. — Куча дел еще, ничего не успеваем, каждая пара рук на счету, а ты бездельничаешь.

Ах вот куда делись все наши, кого я не увидел у ворот! Еще подумал, что странно, неужели ко всем-всем родители приехали, вроде уже не малышня ни разу. Ребята из второго отряда, как самые взрослые, занимались декорированием зала. Марчуков приплясывал на стуле, стоящем на столе и размахивал молотком. Гордился не очень ровно прибитым транспарантом «Обойди весь белый свет, лучше „Дружных“ в мире нет!»

Девчонки пришивали к кулисам здоровенные бумажные цветы. Ребята из третьего отряда разворачивали еще какой-то плакат. Я хотел, сначала, спросить, что тут еще такое затевается, но заткнулся, потому что сам понял. Концерт для родителей. Сейчас все попикникуют и придут сюда. А дети будут на сцене показывать, какие они талантливые, и как весело им здесь живется.

Отлынивать от всеобщей суеты я не стал, хотя было понятно, что большая часть детей здесь друг другу просто мешается. И что пара подсобных рабочих, которых мы обычно видели курящими за столовой, справились бы со всем этим меньше, чем за час. Но так все были при деле, каждый чувствовал свою причастность и не печалился по поводу не приехавших навестить родителей.

Пока бегал от склада и обратно, таская свернутые рулоны старых стенгазет и плакатов, пачки фотографий, какие-то бумажные гирлянды, вымпелы и флажки. Кажется, на стены клуба решили повесить вообще все, за исключением портретов вождей. Которые на складе тоже были. По всей видимости, для каких-то особенно торжественных мероприятий.

На обед в этот день явились не все, где-то треть мест за нашим столом пустовало, а стол какого-то из младших отрядов был и вовсе пустой.

— Негусто сегодня народу, — хмыкнул я.

— У седьмого отряда вожатый решил устроить поход для детей и родителей, — не очень внятно произнес Марчуков с набитым ртом. — Он еще меня хотел заманить, чтобы я им помог веселые старты провести на поляне.

— А ты почему отказался? — я помешал ложкой суп. Со дна тарелки всплыли зерна перловки и кусочки зелено-коричневых соленых огурцов. — Ты же любишь такие штуки…

— А меня Коровина уже попросила помочь, — Марчуков потянулся за новым куском хлеба. — Не разорваться же!

— А вы бы хотели пойти в поход? — раздался с противоположного конца стола голос моего отца.

— Если с ночевкой и палатками, и чтобы на костре готовить, то да! — выпалил Марчуков. — А просто бродить по кустам вокруг лагеря — неее…

— Я ведь опытный турист! — гордо заявил отец. — А здесь на складе я видел всю необходимую амуницию — палатки, спальные мешки, котлы. Так что если будете себя хорошо вести, могу похлопотать, чтобы нам выделили провиант, и…

— Оооооо! — второй отряд радостно забарабанил по столу руками и ложками. — Сергей Петрович, пожалуйста…

Я не очень разделял энтузиазм ребят. Походная романтика и в более цивилизованные времена меня никак не зажигала, а уж в восьмидесятом… Благодаря отцу, который и правда был любителем посидеть у костра и покормить комаров где-нибудь в глухомани, мне случалось в детстве сталкиваться с артефактами прошлых времен — брезентовыми палатками. Сначала ты тащишь эту тяжеленную штуку на себе, потом возишься, ровно ее растягивая, а если допустишь хоть малейшее провисание, то стоит пойти дождю, ты утонешь там вместе со спальным мешком. Тоже, кстати, штукой довольно тяжелой. Даже с сухом виде, не говоря уже про мокрый…

Но видимо большинство ребят такого опыта не имели и других вариантов не видели. Так что мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к общему ликованию.

Правда, этот план слышали не все, но на обеде было все-таки большинство ребят. Так что даже если кто-то и будет не согласен, то им придется подчиниться, навьючить на себя рюкзак и топать в некую даль за походной романтикой.

На послеполдничный концерт никто из родителей второго отряда не остался. Даже дружная компания родственников Кузина и Аникиной уехали. Но родичей малышни хватило на то, чтобы занять и все места в зале, и даже часть проходов. Зал был битком, чтобы всем хватало чем дышать, распахнули окна. А чтобы сидячих мест стало побольше, принесли все стулья и даже притащили пару уличных скамеек. Правда, все равно не хватило, так что мы, как самые старшие, заняли места на камчатке. Кто-то сидел на приступочке, кто-то стоял.

Мамонов после встречи с мамой был мрачен. Шарабарина, наоборот — даже более весела, чем обычно. Вместо клетчатой рубашки она теперь была одета в белую блузку с кружевными воланами, видимо, мама привезла обновку. Правда, джинсовые шорты ни на что другое она не заменила.

Колонки загудели, потом из них раздалась бравурная мелодия. Что-то очень знакомое, даже какие-то слова в голове всплывали. Про детство, верных друзей и лето. Потом на сцену вышел Игорь. Хм… Странно, он же вроде не вожатый? Попросили по старой памяти, как балагура и заводилу?

Он вытянул за шнурок микрофон и попытался что-то в него сказать. Из колонок раздался визг и шипение. Игорь нахмурился и вопросительно посмотрел за кулисы. Оттуда крикнули что-то неразборчивое, и он снова попытался что-то сказать. Колонки взвыли. Передние ряды заткнули уши. Тогда Игорь набрал в грудь воздуха и громко спросил.

— А так меня хорошо слышно?

— Да! — отозвался зал.

— Тогда забирайте микрофон, мы справимся и без него!

Из-за кулис выскочил суетливый мужичок в шортах и белой майке, стыдливо помахал залу рукой, забрал микрофон у Игоря и скрылся. А бывший вожатый продолжил теперь уже своим голосом.

— Добрый день, дорогие родители! Здравствуйте, ребята! Как нас сегодня много, это же хорошо, верно?

— Да… — нестройно отозвался зал.

— А? Не слышу, что так тихо говорим? Спим еще после тихого часа или объелись конфет? Это же хорошо, что нас с вами много?

— Да! — грянул зал.

И начался концерт, перемежающийся выступлениями вожатых разных отрядов и Марины Климовны. Вожатые хвастались успехами своих питомцев, обещали, что скоро ребята будут еще сильнее, еще быстрее и еще смышленее. Потом выходили очередные дарования и показывали свои таланты.

Я смотрел на порхающую по сцене балерину, и краем уха слушал разговоры за спиной.

— …Зайкину из четвертого отряда родители забрали…

— Мне батя удочку привез…

— А Верхолазова видел кто-нибудь?

— Да ты что, он только после ужина вернется, как всегда!

— Ой, подумаешь, воображала… Джинсы болгарские, было бы чем хвастаться…

— Ммм… А это какие духи? Польские? Нет?

На сцену снова вышел Игорь и стал вытаскивать особо упирающихся родителей поучаствовать в каком-то конкурсе.

Игорь Снегов, значит.

Не похож ты на брата моей мамы, вот что. Что же все-таки между ними всеми произошло? Я напряг память так, что у меня заломило виски. Смотрел на Игоря, который раздавал двум тетенькам в бесформенных летних платьях и дяденькам с пузиками поверх ремней какие-то веревочки и шарики. Снова мысленно увидел его в малиновом пиджаке и с золотой цепью. Получается, он в начале девяностых неплохо поднялся, раз выглядел, как типичный «новый русский»?

Почему-то вспомнился еще один эпизод с каких-то семейных посиделок тех же лет. Взрослые выпивали и болтали о своем. Вспоминали общих знакомых. И мама еще про кого-то сказала, что он, мол, теперь стал птицей другого полета. Что, мол, он снег на чукотке может продавать… И еще какая-то шуточка была, над которой все смеялись. «Продам вагон красной икры, намазанной на состав с хлебом». Почему-то я решил, что это про Игоря. Того Игоря.

А перед глазами все время маячил этот Игорь. Он отпустил несчастных родителей со сцены и разразился длинной и наверняка смешной историей из жизни лагеря. Во всяком случае, хлопали ему довольно дружно.

Потом его сменила стайка девчонок с танцем гавайских папуасок. Они были одеты в юбки из травы и пышные венки из нее же. А на шеях — длинные гирлянды из бумажных цветов.

— Крамской, эй, Крамской! — кто-то из девчонок ткнул меня в спину. — А с кем это был твой батя? Это твоя сестра?

— Не, — мотнул головой я. — Это его невеста.

— Молодая какая мачеха! А мама где?

— На курорте, — ответил я.

— А, они в разводе… — разочарованно раздалось за спиной. — Моя бабушка говорит, что это плохо, что сейчас все так много разводятся. Я вот никогда не разведусь!

Ну да, так и будет, конечно, девочка.

Пионерское шоу близилось к завершению. Все участники выстроились у дальней стенки, публика хлопала. То ли от восторга, то ли от радости, что скоро можно будет покинуть тесный зал.

— Надеюсь, друзья, вам понравился концерт! Лично я в восторге от множества талантов. Надеюсь, еще не раз увидеть ваши лица в нашем замечательном лагере «Дружных»!

Игорь дернул за свисающую сверху веревку. Очевидно, по задумке наверху должно было перевернуться ведро и осыпать ведущего каскадом блесток или каких-нибудь цветных конфетти. Но что-то пошло явно не так. Вместо невесомых блестящих или разноцветных штучек сверху хлынул поток грязной воды. Будто кто-то подсуетился и подменил ведро на поломойное.

В наступившей тишине раздался одинокий девичий смешок. Я быстро оглянулся, но не понял, кто именно из девчонок хихикал — Коровина или Шарабарина.

— Конец представления настал, как холодный душ с ясного неба, — наигранно веселым голосом сказал Игорь. В зале снова захлопали, засмеялись, а кто-то уже начал пробираться к выходу.

Я снова оглянулся и встретился взглядом с Ирой Шарабариной. Вид она имела совершенно невинный, как и стоящая рядом с ней лучшая подруга Коровина.

До ужина все родители разъехались — кто-то своим ходом, до станции электрички от лагеря было полчаса пешего хода, а кого-то организованно погрузили в автобус. Верхолазов не обманул ожиданий и вернулся уже после ужина. После визита родителей в лагере стало ощутимо больше мусора — пионеры всех возрастов поглощали привезенные конфеты.

Почему-то на вечерней линейке никто даже не упомянул «дело о ведре грязной воды». Может быть, потому что Игорь не был никем из официальных лиц, может быть, решили, что так и было задумано изначально, а может еще по какой причине. Впрочем, это совсем не значит, что возмутителей спокойствия не будут искать. Потому что в неофициальных кругах этот номер обсуждали много и активно. Особенно во втором отряде. Никто, правда, не спешил признаваться, что это он забрался на верхотуру с ведром уборщицы. Зато активно передразнивали ошарашенное лицо бывшего вожатого.

Я был почти уверен, что к этому приложила руку Шарабарина. Но у нее железное алиби — когда зал готовили к представлению, половина лагеря видела, что она сидит на скамейке со своей мамой.

Я забрался под одеяло и снова попытался вспомнить что-нибудь про Игоря или своих родителей. Но вспомнил про конфеты. Наверное потому что половина палаты шуршали фантиками. Я тоже полез в тумбочку, запустил руку в пакет, выхватил первую попавшуюся, развернул и сунул в рот. Карамелька, нда…

Уснул я быстро, приторный вкус твердой как камень конфеты все еще не растворился на языке. А я уже снова парил над двором, где жила моя бывшая жена. Из-за кустов вынырнула тонкая девичья фигурка и торопливо пошагала к подъезду. Фонарь над которым опять не работал. Но не успела. В лицо ей ударил яркий свет фонариков от нескольких телефонов.

— Кто это тут у нас домой к мамочке торопится, а? — растягивая буквы сказала одна из выступивших из темноты фигур.