Треуголка из подушки лежала на боку, одеяло сбуровлено, будто на кровати прыгали. А почему, собственно, будто? Может и правда прыгали, что бы им помешало? Однако, судя по их лицам, с кроватью явно что-то сделали. Я напряг память, чтобы вспомнить, что за приколы устраивали в таких вот ситуациях. Крапиву под простыню подкладывали… Воды, может, налили? Я осторожно приподнял одеяло. Что-то большое и темное скакнуло оттуда и шлепнулось на пол. Я вроде и ожидал подвоха, но все равно отшатнулся.
Разумеется, все заржали так, что с потолка штукатурка посыпалась. Под ногами у меня на полу сидела испуганная жаба. Не знаю, почему я решил, что она испуганная, может они и пугаться-то не могут. Жаба была довольно большая, с ладонь.
— Эх вы, животных обижаете, а еще пионеры, — сказал я, взял несчастное серо-коричневое животное с пола и понес на улицу. Отнес метров на тридцать от корпуса и отпустил в траву. Остановился рядом с рукомойником, включил кран. Струя воды загрохотала по оцинкованному желобу. Помыл руки и пошел обратно в отряд. На входе столкнулся с Анной Сергеевной.
— Крамской, ты почему после отбоя на улице? — спросила она.
— Руки мыть ходил, Анна Сергеевна, — ответил я, показывая ей мокрые ладошки.
— Для вечерних гигиенических процедур отведено специальное время, Крамской, — она строго уставилась на меня поверх очков. — Или ты решил, что для тебя особые правила?
— Они просто уже после отбоя испачкались, — начал оправдываться я. Даже не знаю, что за дремучие школьные инстинкты у меня включились. Но как будто и не было никаких прожитых лет, собственного дела, семьи с последующим распадом. На меня строжится училка — надо оправдываться. И смотреть как котик из Шрека.
— Предупреждение тебе, Крамской, — она посторонилась, пропуская меня внутрь. — За следующее нарушение распорядка будет выговор.
— Больше не повторится, Анна Сергеевна, — я вздохнул и проскользнул обратно в свою палату.
— Руками жабу трогал, фу, — сказал кто-то из парней. — Теперь бородавки нарастут по всем рукам.
— Ерунда какая, жабы не имеют никакого отношения к бородавкам, — сказал я и еще раз внимательно осмотрел свою постель. Вроде, никакого возбужденного ожидания на лицах сопалатников уже не было, но мало ли, вдруг пока я относил жабу в траву, они прокачали навык актерского мастерства. И уж теперь-то точно какая-нибудь каверза с моей простыней или одеялом.
Но вроде нет, ничего такого.
— О, я про жабу историю знаю! — громко заявил вдруг рыжий Марчуков. — Короче, у меня дед в деревне живет, в Заподолье. Там прямо ничего нет вокруг, только лес и болота. И домов десяток. А у деда — моцык с люлькой. Урал. Как медведь рычит, но тащит. И, короче, поехали мы как-то в лес, за грибами.
— А ты сам из деревни что ли?
— Ты уши компотом что ли мыл? Говорю же — дед у меня там! Дай рассказать! Мы, короче, дрын-дын-дын-дын и катим по лесу. Остановились там грибов пособирать, не нашли толком. Дальше едем. И, короче, оказываемся, такие, рядом с болотом. Такое большое, вонючее, жижа такая бульк-бульк. И деревья мертвые обломанные торчат. И тут дед, такой, говорит: «Я знаю тут тропку, давай моцык оставим и через болото пройдем». И мы, в общем, поползли, такие, по болоту. Чавк-чавк, чавк-чавк. А потом впереди такой звук «Крррруа! Крррруа!» А дед в ужасе: «У тебя бородавки есть?» А у меня нету! И тогда он, такой: «Быстро убегай! Меня уже не спасти!» И прямо перед нами из воды высовывается здоровенная морда жабы, размером с дом!
— Ой, да хорош заливать-то!
— Да зуб даю! Ну ладно, может не с дом, а с домик такой, на детских площадках которые. И она этот свой рот огромный открывает и — хам! — сжирает деда! А я бежать. А она вроде бы за мной, но у нее брюхо перевешивает. Я на моцык прыгнул и дррррын-дын-дын!
— И что?
— И уехал! Жаба за мной — шлеп, шлеп, но я мчусь, как ветер! И она отстала. Это, короче, царица жаб была, я потом узнавал. Она есть тех, у кого есть бородавки. А если нет бородавок, то она сначала должна подпрыгать и потрогать тебя. Потом подождать, пока на тебе бородавка вырастет, а потом сожрать. А жители этой деревни, чтобы от жабы откупиться, заражали бородавками приезжих, а потом скармливали ей.
— Марчуков, опять ты придумываешь всякое! Детский сад, штаны на лямках!
— А если у тебя есть бородавка, но ты не рядом, то она может проникнуть в твой мозг и управлять твоими мыслями! Так что может это с нами сейчас не Гуров тут в палате, а царица жаб нам вкручивает, что ее на самом деле не существует!
— У Крамского теперь тоже вырастут бородавки, и им тоже жаба будет управлять.
— А у тебя уже есть бородавки, может это тобой жаба управляет?
— Да ничего это не бородавки, а родники!
— А ну покажи! Жабий шпион!
— Руки убери!
— Да тише вы, а то Анна сейчас заявится, устроит всем втык.
Все притихли. Но ненадолго.
— А вот еще была история… — шепотом начал Марчуков.
— Да замолчи ты, знаем мы твои истории…
— Эта не про жабу, честно! Про жаб теперь пусть Крамской рассказывает. О! Крамской! Ты же унес куда-то жабу! Скажи, а ты ее не целовал случайно?
Я не сразу сообразил, что рыжий ко мне обращался.
— Крамской, ты там уснул что ли? — подал свлй вальяжный голос Мамонов. — Тебе вообще-то вопрос задали. Так целовался с жабой, нет?
— Конечно, нет! — буркнул я.
— Ой, чую я свистишь ты, Крамской! — Мамонов присвистнул, видимо, для усиления эффекта. — Ты выглядишь как типичный маменькин сынок, который в сказки верит. Вот если бы я был тобой, то точно бы попробовал поцеловать жабу. А то вдруг это на самом деле принцесса, а я такую возможность упущу.
— И что, реально бы поцеловал? — спросил парень из противоположного угла.
— Я же не Крамской! — Мамонов хохотнул. — Я целовать девушек предпочитаю.
— И что, многих уже поцеловал? — иронично спросил я.
— Да уж побольше тебя! — огрызнулся Мамонов. — Так что там, жаба превратилась в принцессу, а?
— Илюха, ну какие у нас принцессы? — встрял Марчуков. — Принцессы умерли все давно или за границей живут! У нас жаба может превращаться только в вожатку новую… Эх, с этой нам не повезло, унылая какая-то, не то, что Игорь!
— Между прочим, про Игоря и экспедицию сплошные враки, — сказал парень из дальнего угла. — Его из университета отчислили и из комсомола выперли.
— Это кто сказал? — Марчуков подскочил на кровати, та взвизгнула металлической сеткой.
— Мама моя сказала, — тихо ответил тот. — У него родители развелись, а отец в Израиль… это… как его… эмигрировал.
— Свистишь? — неуверенно произнес Матонин.
— Товарищи, отбой был уже довольно давно, — раздался спокойный с ноткой раздражения голос Верхолазова. — По распорядку дня мы уже должны спать.
— Засохни, Верхолазов, — лениво отозвался Мамонов. — Ты что, Аннушку не слышал? Она сказала, что если барагозить не будем, то можем хоть до утра болтать. Мы же теперь взрослые, забыл?
— Возраст, товарищ Мамонов, далеко не всем добавляет мозгов, — веско изрек Верхолазов. После этой фразы повисло ледяное молчание. Прямо-таки ощущалась накаленная атмосфера. Совершенно очевидно, что Мамонову очень хотелось сейчас вскочить и прописать наглому Верхолазову с ноги. Но между ними как будто была непроходимая стена. И Мамонову ничего не оставалось, кроме как метать молнии глазами, но больше никак свои чувства не показывать.
— О, вот еще такая была история, — Марчуков решил закончить неловкую паузу.
— Снова про жабу?
— Про жабу — это к Крамскому, у него завтра руки будут бородавчатые, вот увидите! — Марчуков захихикал, подвизгивая, как будто на него напал приступ икоты. — Короче, про вожатку четвертого отряда. Видели? Такая со стрижкой?
— На гитаре еще играет?
— Да, она! Короче, мой друган, Воха, в прошлом году был в первом отряде на последней смене. И короче, как-то после отбоя захотел погулять. Вылез в окно, хиляет, такой, никого не трогает. А потом слышит — бац — голоса в беседке. Ругаются. Она, вожатка эта, с Игорем нашим ходила. И вот они…
— Подожди! А Шарабарина?
— Ну ты слушай, да? Короче, они из-за Шарабариной и ругались. Вроде как он с обеими вась-вась, а вожатка про Ирку узнала и ему выговаривала. А он сказал, что она слишком правильная, и ему надоело за ручки. Даже, мол, Шарабарина и та… Ай, да что я про Шарабарину-то? Короче, вожатка влепила ему по балде и убежала. И, такая, как раз на моего другана налетела. Тот ей: «Ой, извините, тоси-боси!» А она: «Пойдем со мной!» И потащила его к себе в вожатскую. И там… ну… этсамое!
— Свистит твой друган!
— Ничего не свистит, мы в одном подъезде живем!
— Так Шарабарина, получается… этсамое…?
— Да может это Игорь ваш свистит! Раз у него батя в Израиль сбежал, он и не такое может.
— Да молчи ты, дурак, я по секрету рассказал, а ты на всю ивановскую орешь…
— Мамонов, а у тебя уже было…?
— Что было?
— Ну… этсамое…?
— Ха, конечно было! — заявил Мамонов. «Свистит», — подумал я и мысленно сплюнул. Дурацкое словечко!
— Товарищ Мамонов, что-то мне подсказывает, что вы нам сейчас… как бы это сказать помягче, втираете очки.
— А ты если завидуешь, то делай это молча!
— Ну и как же у вас, позвольте спросить, было… этсамое?
— Не твое дело, Верхолазов!
— Илюха, а правда, расскажи, а?
— Дженльмены про такое не рассказывают.
— Значит вы, как это здесь принято выражаться, свистите, товарищ Мамонов!
— Да я… — кровать Мамонова возмущенно заскрипела. — Если хочешь знать… Смогу любую уговорить!
— Желаете заключить пари? — кровать Верхолазова тоже заскрипела. По всей видимости, он сел. Но я смотрел в стену, так что видеть этого не мог. — Значит, любую уговорить…
— Только не Цицерону, она кремень!
— Как насчет новой вожатой, товарищ Мамонов?
— Ха, легкотня!
— У нее же ляжки жирные!
— Ничего не жирные, это Коровина твоя жирная. Симпотная вожатка!
— Итак, товарищ Мамонов, мы с вами заключаем пари, что вы до конца смены сумеете… уговорить Елену Евгеньевну на коитус.
Все сдавленно захихикали.
— Я разве сказал что-то смешное, товарищи? Именно так называется процесс, между мужчиной и женщиной, фактом которого кичился товарищ Мамонов. И в который я лично не верю. Итак?
— Как ты меня достал уже, Верхолазов, сил моих просто нет! Да, пари! До конца смены я совершу… этсамое… с Еленой Евгеньевной.
— И предоставишь нам доказательства?
— А как ты это себе представляешь, Верхолазов? Я что ли должен с нее расписку взять?
— Мне все равно, товарищ Мамонов. Или вы найдете способ, или вы просто брехун.
— Так, отлично! Значит, как только я… этсамое… я отпинаю тебе десять поджопников при всем отряде. И ты не пискнешь! А наоборот скажешь, спасибо за науку, Илья Сергеевич! Заметано?
— Договорились!
Заскрипело сразу несколько кроватей. Раздались шаги босых ног.
— Пари?
— Пари! Олежа, разбей!
Заснул я под какую-то очередную удивительную историю Марчукова. Что-то про заброшенный дом за территорией и живущего там бродягу. Мне было интересно, но дослушать оказалось уже выше моих сил.
Карина стояла на углу дома матери, а рядом с ней терся какой-то парень. Явно старше ее, в куртке на десять размеров больше и в штанишках, надевал он которые явно при помощи интимной смазки. Он раскурил сигарету и передал ей. «Карина, ты еще и куришь?» — хотел закричать я, но, ясное дело, не смог. Ничего не оставалось, как молча наблюдать, как моя повзрослевшая принцесса неумело втягивает дым и кашляет.
— Я не готова еще…
— Ты уже мне месяц это говоришь, дорогая.
— Ну… я же не виновата, что я так чувствую…
— Ты же сама говорила, что взрослая, что все знаешь. Мы когда начали мутить, ты сказала, что на все согласна. Что-то, детка, мне кажется, ты меня динамишь просто. Что там за кент с тобой был в субботу?
— В какую еще субботу?
— В прошлую. На плешке.
— Это одноклассник.
— Да?
Карина молча затянулась. Снова закашлялась, на глазах ее выступили слезы.
— Кара, у меня есть потребности. И если их не удовлетворить, мне бывает очень-очень больно. Ты же учила уже анатомию, знаешь, что это?
— Давай еще подождем, пожалуйста…
— Давай мы вот как поступим, детка. Я даю тебе неделю. Или ты прогоняешь своих тараканов из головы. Или я буду вынужден искать кого-то посовременнее.
— Только…
— Что, детка?
— Нет, ничего. Хорошо. Еще неделю. Я обещаю.
— Вот и умничка!
Этот козел чмокнул Карину в лоб, потом по хозяйски сжал ее ягодицу и потопал расхлябанной походкой в сторону остановки. А Карина побрела к подъезду. Остановилась у скамейки. Села на нее и уткнулась лицом в колени.
Горн я не услышал. Разбудил меня топот ног, чей-то ржач и какая-то нездоровая суета вокруг. Наверное, где-то минуту я соображал, что вокруг происходит, и почему в моей квартире толчется толпа каких-то подростков, натягивает кеды, прыгает на одной ноге, пытаясь другой попасть в шорты, толкается и вообще шумит.
Значит, я все еще в лагере. И судя по тому, что я вижу, мне тоже пора подскакивать и прыгать, натягивая шорты и зашнуровывать кеды. Иначе придет злющий Прохоров и выпроводит меня на стадион прямо в трусах.
— Так, все вышли? — Прохоров прохаживался перед зевающим строем. — Где Аникина?
— Да здесь я, не ори! Шнурок развязался.
— Хе-хе, Крамской, а тебе усы очень даже идут!
— Чего?
Все уставились на меня и заржали. Довольно сонно, в основном, не особо даже громко. Разве что Марчуков надрывался за весь отряд. И лицо Мамонова сияло чересчур уж самодовольно.
Я сжал зубы и подошел к окну веранды. Посмотрел на свое отражение. Ну да, конечно. Какой-то весельчак, я даже почти догадываюсь, какой именно, ночью пририсовал мне лихие кавалерийские усы зубной пастой.
— У тебя минута, Крамской!
Я бросился к умывальнику и открутил скрипящий барашек. Кран загудел и выплюнул мне в ладони порцию ржавой воды. Нет, да чтоб тебя! Но потом кран смилостивился, и вода все-таки полилась, хоть и тонкой струйкой. Я остервенело тер лицо, засохшая зубная паста запахла мятой, защипала кожу, но оттиралась крайне плохо.
— Отряд! На зарядку бегом марш!
Оттирая на ходу лицо футболкой, я бежал последним. Потом плюнул. Да и хрен с ними, с усами этими. Если буду сейчас ходить со сложным лицом, то меня каждую ночь будут мазать пастой. Или еще похуже. Я же новичок, проверяют на прочность.
Я обогнал Марчукова и пристроился рядом с Цицероной. Та бросила на меня косой взгляд, и фыркнула.
— Не все оттер.
— Да и ладно. Скажу, что я индеец. И это моя боевая раскраска.
Она прыснула.
Ладно, будем считать, что как-то я выкрутился.
На стадионе второй отряд, бежавший до этого довольно неорганизованной толпой, моментально рассыпался в ровные ряды, как будто все с самого начала знали свои места.
На зарядке были почти все отряды. Десятого не было, малышня просыпалась сразу к завтраку. И не было наших спортсменов. Видимо, у них какая-то своя система.
Последними прибежали то ли третий, то ли четвертый отряд, я пока что их не отличал.
А потом от судейской вышки отделилась фигура девушки в спортивном костюме и с громкоговорителем.
— Доброе утро, ребята! — сказала она в хрипящий матюгальник. — Начинаем утреннюю зарядку!
От звука ее голоса, даже искаженного этой жуткой штукой в ее руках, я сразу же проснулся. Всмотрелся внимательно в ее лицо. У нее была короткая стрижка, на лбу — эластичная повязка. Очень подтянутая и энергичная.
— Кто еще спит?! Давайте подключайтесь! Руки вверх, в стороны, вперед!
— Ты заснул что ли?! — Цицерона толкнула меня в бок. — Нас пять лишних кругов заставят бегать сейчас!
Я замахал руками, стараясь попадать в ритм. А сам смотрел на физручку. Я уже видел ее на линейке, но не обратил внимания, у меня там голова была занята чем-то другим. А сейчас она прохаживалась всего через один ряд от меня, так что рассмотреть я ее мог очень детально.
Может, показалось?
Но нет, никакой ошибки… Это была моя мать.