Письма Г. В. Адамовича И. В. Одоевцевой и Г. В. Иванову (1955–1958)

7. Г. В. Адамович – И. В. Одоевцевой

4, avenue Emilia chez Mme Lesell (а не Lezzel) Nice 3/VIII–55

Дорогая Madame

Верьте или не верьте, сел за стол, взялся за перо, чтобы писать Вам – и в эту минуту мне принесли Ваше письмо! А не писал я Вам «так» (что всегда злило Зинаиду)³⁹, без причин, но «храня Вас на струнах сердца». Жарко, суетно – и вообще я думаю: чего, собственно, я сюда приехал? Любовных развлечений мало (даже совсем нет), а беседовать с Марком Александровичем о преимуществах Толстого перед Достоевским⁴⁰ не так уж увлекательно. Il est plus triste que jamais⁴¹, разорившись на своей операции.

Что это Вы, Мадам, пишете мне о своем удивлении по поводу моего стишка в «Литературном современнике»?⁴² Этому стишку почти столько же лет, сколько мне, и стоит ли о нем говорить! Я его послал, чтобы отделаться, а впрочем – жалею. Насчет Андреева⁴³ Вы правы: идиот, и развязный. Но тоже не стоит говорить. А, в сущности, о чем говорить? Чем больше живешь, тем яснее все уходит сквозь пальцы, и если идиоты думают, что это «снобизм», то на то они и идиоты.

Ну, поговорим о Вольской⁴⁴. Она ни с того ни с сего встретила меня здесь «мордой об стол» – а потом рассвирепела, что я не бегал узнавать, где она, здорова ли et ainsi de suite⁴⁵. Потом стала уверять, что я ее вижу – но не кланяюсь: ложь сущая! Одним словом, встретились мы только накануне ее отъезда, и я ей объяснил, что даже сердиться на нее не могу, ибо надо бы ей обратиться к психиатру. Действительно, она не в себе и становится нормальной, только говоря об «Аризоне»⁴⁶, написанной сверххудожественно и которую я должен, наконец, куда-нибудь устроить.

А что еще? Ничего, кроме того, что Вам давно известно и мне тоже. Как Вы живете в Hyeres? Если в конце месяца будут капиталы и не будет очень жарко, я очень бы хотел к Вам приехать на apres-midi⁴⁷. Надеюсь, что удастся. Когда я уезжал из Парижа, Кодрянская хотела мне дать 5000 франков, чтобы передать Вам анонимно, но оказалось, что у нее их нет, а просить у мужа она не хотела. Сказала, что даст, когда я вернусь. Она – очень милый человек, и очень добрая, но с заскоками и капризами.

До свидания, chere Madame et amie. И Жорж тоже, с коим мы так и не поговорили. А было бы о чем! Но я все больше чувствую, что разговоры не ведут ни к чему, а потому лучше молчать и считать, что все сказано и пересказано. В Петербурге когда-то Фалаковский faisait l’amour⁴⁸ с рыбами, потому что «они молчат». Как видите, я на старости преисполняюсь экклезиастической мудрости, а Вы, наоборот, полны жизни и огня на все, потому что, вероятно, я своим безразличием Вас раздражаю.

Ну, простите, если не так сидел и не так говорил (это цитата из одного нашего ниццского гостя, еще на вилле⁴⁹).

Напишите.

Ваш Г. А.

Вот что усладило мою жизнь: в начале июля приехал ко мне из Брюсселя Jean Perin, толстый, как голландская бочка с пивом, но такой же, как всегда, в обращении. Я его очень люблю. Была с ним и новая его «подруга жизни», ничего, но с претензиями, которая мне теперь пишет длинные неврастенические письма, считая, что мы с ней друг друга понимаем, a Jean – так, un etre inferieur⁵⁰.