Пламя над Англией. Псы Господни

ГЛАВА IV. СЭР ДЖЕРВАС

Ясным августовским днем Кросби в числе многих гостей был приглашен в просторную гостиную королевского дворца Уайтхолл.

Безоблачное голубое небо создавало иллюзию покоя после недавних яростных штормов на море, сотрясавших небо и землю. Моряки радовались, что вернулись живыми после погони за Армадой и привели в Темзу свои суда в целости и сохранности. Солнце ярко светило в высокие окна, из которых открывался вид на реку, где были пришвартованы барки; на них прибыли по приглашению королевы адмирал и офицеры флота.

Оказавшись в таком достойном высокочтимом обществе, Кросби испытал чувство гордости и благоговения; он с интересом глядел по сторонам. На стенах гостиной висело множество картин, но все они были занавешены, яркая восточная скатерть с пестрым узором покрывала квадратный стол посреди гостиной; у стен, отделанных деревянными панелями, стояли стулья с высокими резными спинками, на их красном бархате красовались геральдические щиты. На каждой четверти щита на красном или лазурном фоне английские леопарды чередовались с французскими королевскими лилиями. Все стулья были свободны, кроме высокого кресла с широким сиденьем и подлокотниками с позолоченными львиными головами.

На этом кресле между двумя окнами восседала спиной к свету женщина, которую с первого взгляда можно было принять за восточного идола — по обилию драгоценностей и ярких пестрых украшений. Худобу ее скрывало платье с фижмами. У нее было ярко нарумяненное, узкое, хищное лицо с тонким орлиным носом и острый, выдающий раздражительную натуру подбородок. Брови были насурмлены, и к алости губ природа не имела никакого отношения. Над высоким и широким, почти мужским лбом громоздился чудовищный убор из белокурых накладных волос и целого бушеля низаного жемчуга. Многочисленные нити жемчуга закрывали шею и грудь, будто восполняя былую перламутровую белизну давно увядшей кожи. Горловина платья была отделана кружевным воротником неимоверной величины, торчавшим позади, словно расправленный веер. Он переливался жемчугами и бриллиантами. Драгоценными камнями сверкало и золототканное платье, расшитое хитроумным узором из зеленых ящериц. Она поигрывала платочком, отороченным золотыми кружевами, демонстрируя изумительно красивую руку, которую время пока щадило, и прикрывая потемневшие с годами зубы: тут уж никакие белила не помогали.

Позади, справа и слева стояли фрейлины королевы, девушки из самых благородных семейств Англии.

Кросби ранее представлял себе королеву по описанию лорда Гарта. Портрет дамы, которую любил его несчастный друг, граф рисовал с несвойственной ему ныне восторженностью, не жалея красок. И Кросби, явившись на прием, позабыв, что с тех пор, как лорд Гарт лицезрел королеву в последний раз, прошло сорок лет, полагал, что она — яркое воплощение женской красоты. То, что предстало его взору, потрясло его несходством с воображаемым идеалом.

Ее приближенные еще больше подчеркивали это несоответствие. Слева стоял высокий сухопарый джентльмен в черном. Резко очерченное лицо, длинная белая борода, отнюдь не придававшая плугу вид патриарха. Это был сэр Фрэнсис Уолсингем. Полной противоположностью ему был герцог Лестер справа. Когда-то, по слухам, самый красивый мужчина в Англии, он теперь был тучный, нескладный, с воспаленным пятнистым лицом. Роскошное одеяние и высокомерно поднятая голова лишь усиливали нелепость его облика.

Но королева, видимо, была иного мнения, и доказательством тому было его место при дворе, а еще больше — тот факт, что герцог Лестер был назначен верховным главнокомандующим наземными войсками, которые готовились отразить испанское вторжение. Конечно, лучшего организатора маскарадов и пышных процессий было не сыскать не только в Англии, но и во всей Европе. Но, к счастью для Англии и самого Лестера английские моряки не дали ему возможности продемонстрировать свои способности в сражениях с принцем Пармским.

В честь этих отважных моряков и был устроен прием. Адмирал лорд Говард Эффингем, высокий, подтянутый, докладывал королеве о боевых сражениях в Ла-Манше, спасших Англию от испанской угрозы. Он говорил живо и кратко. Порой лапидарность его повествования не удовлетворяла ее величество, и она прерывала адмирала, чтоб выяснить какую-то деталь, или требовала более подробного описания какого-нибудь события. Это произошло и когда адмирал описал затруднительное положение, в котором они оказались: Медина Сидония бросил якорь во французских нейтральных водах, и пришлось уточнять позицию испанские кораблей на рейде, чтоб послать брандеры и поджечь их. Лорд Говард повел бы свой рассказ дальше и перешел к сражению, но королева, сделав ему знак остановиться, сказала на привычном ему языке:

— Ей-богу, пора спустить паруса, на такой скорости нам за вами не угнаться. Меня интересует, как вы уточнили позицию кораблей. Расскажите подробнее.

Напряженное внимание слушателей вдохновило адмирала на более красочное описание событий. Королева засмеялась, засмеялись и другие, возбужденные рассказом о небывалой удали.

— Клянусь честью, вы прекрасный моряк, но неважный рассказчик, — заметила королева, — пропускаете самые лакомые кусочки. Назовите, кто вел полубаркас.

Джервас вздрогнул, услышав ответ адмирала. Мурашки побежали у него по спине. Ему показалось, что его фамилия, произнесенная лордом Говардом, прозвучала в тишине раскатами грома. Он покраснел, словно девушка, и стал неловко переминаться с ноги на ногу. Как сквозь туман, Кросби видел обращенные к нему лица. Знакомые улыбались ему, выражали дружеское одобрение. Кросби подумал о Маргарет: как жаль, что ее здесь нет, что она не слышала, как адмирал упомянул его. Маргарет убедилась бы, что не напрасно поверила в него, обещала стать его женой.

Адмирал завершил свой рассказ. Королева звенящим от волнения голосом назвала его историей о неслыханной доселе храбрости и вознесла хвалу Господу, даровавшему блистательную победу тем, кто сражался с врагами Его Учения. Таким образом не только Испания, но и Англия с большим на то основанием полагала себя орудием божественной справедливости.

Затем адмирал представил королеве капитанов флота и офицеров, отличившихся в битве в Ла-Манше. Королева поблагодарила каждого из них, а трех особо отличившихся офицеров посвятила в рыцари шпагой, поданной герцогом Лестером.

Место лорда Говарда занял вице-адмирал сэр Фрэнсис Дрейк. Он представлял королеве капитанов и офицеров каперов. Почти все они происходили из благородных семейств западной Англии, многие снарядили суда за свой счет. Плотно сбитый Дрейк шел враскачку, будто под ногами у него была качающаяся палуба. Он был великолепен в своем белом атласном камзоле и даже казался выше ростом. Бородка его была тщательно подстрижена, курчавые каштановые волосы аккуратно причесаны и напомажены, в мочках плотно прижатых ушей — золотые кольца серег.

Дрейк, отвесив низкий поклон, звучным, как труба, голосом заявил, что хочет представить капитанов и офицеров торгового флота, и приступил к делу.

Первым он представил соседа Кросби Оливера Трессилиана Пенарроу. Оливер был единокровным братом Лайонела Трессилиана, чьи частые визиты в поместье Тревеньона так беспокоили Кросби. Но тщетно было бы искать между ними сходство. Лайонел был бледный и жеманный, сладкоречивый, как женщина, а Оливер, рослый, смуглый, решительный, был воплощением мужского начала. Он был сдержан, держался гордо, почти надменно. По тому, как неторопливо, с каким достоинством он выступил вперед, можно было судить, что он рожден для власти. Хоть Оливер был еще молод, его подвиги сулили ему славу. Морскому делу его обучал Фробишер. Оливер пришел на помощь Дрейку на своем прекрасно оснащенном капере. Андалузский флагман был захвачен во многом благодаря его смелости и находчивости. Это событие в самом начале сражение сильно поддержало боевой дух англичан.

Когда Оливер встал на колено у скамеечки для ног, темные близорукие глаза королевы глянули на него с нескрываемым восхищением.

Сверкнула шпага и резко опустилась ему на плечо.

— Такие люди, как вы, сэр Оливер, рождены для того, чтобы охранять эту страну, — сказала королева, посвящая его в рыцари.

Никто не позавидовал оказанной ему чести. Сэру Оливеру предсказывали великое будущее, но кто предвидел, что из-за людской злобы, неверности жены и, наконец, угроз инквизиции он завоюет предсказанную ему славу под знаменем ислама? Став мусульманским корсаром, он обернулся ревностным гонителем христианства. Но в тот день, когда сэр Оливер поднялся с колен после оказанной ему высокой чести, никому и в голову не пришло, что готовит ему судьба.

Затем королеве были представлены другие приватиры — сначала капитаны каперов, а потом и офицеры, честно исполнившие свой долг. И первым из них сэр Фрэнсис представил Джерваса Кросби.

Рослый и гибкий Джервас выступил вперед. На нем был — стараниями Киллигру — прекрасный темно-красный камзол из бархата, бархатные штаны до колен, отделанные рюшем, модные туфли с розетками, короткий на итальянский манер плащ. Узкий плоеный жесткий воротник подчеркивал его мужественность. Юношеское безбородое лицо не сообразовывалось со свершенным Кросби подвигом, но с тех пор как Маргарет выразила неприязнь к бороде почти год тому назад, он тщательно сбривал каждый волосок.

Взгляд королевы, взиравшей на приближавшегося к ней юношу, казалось, немного смягчился, и это был не единственный восхищенный женский взгляд; многие фрейлины проявили к нему большой интерес.

Кросби опустился на колени и поцеловал руку королеве, и она с некоторым недоумением глянула на коротко остриженные каштановые волосы на затылке. Поцеловав ее прекрасную руку, Кросби тут же поднялся.

— Что за спешка! — произнесла королева сердитым голосом. — На колени, на колени, мой мальчик! Кто повелел вам подняться?

Сообразив, что проявил оплошность, Кросби покраснел до корней волос и снова опустился на колени.

— Это он провел полубаркас среди испанских кораблей у Кале? — спросила королева у Дрейка.

— Он самый, ваше величество.

Королева посмотрела на Джерваса.

— Боже правый, да он же совсем ребенок!

— Он старше, чем выглядит, но для таких подвигов и впрямь слишком молод.

— Это верно, — согласилась королева. — Ей-богу, верно.

Кросби чувствовал себя очень неловко и от всего сердца желал, чтобы тяжкое испытание поскорей закончилось. Но королева не торопилась отпускать его. Юношеское обаяние придавало ему еще больше геройства в глазах женщины, трогало ее истинно женскую душу.

— Вы совершили самый замечательный подвиг, — молвила королева и добавила уже ворчливым тоном. — Мальчик мой, извольте смотреть мне в лицо, когда я с вами разговариваю.

Подозреваю, что королеве хотелось узнать, какого цвета у него глаза.

— Это был поистине геройский поступок, — продолжала королева, — а сегодня мне поведали о чудесах храбрости. Вы согласны, сэр? — обратилась она к Дрейку.

— Он у меня учился морскому делу, мадам, — ответил сэр Фрэнсис, что следовало понимать так: «Что еще можно ждать от ученика, прошедшего мою школу?»

— Такое мужество заслуживает особого знака внимания, награды, которая вдохновила бы на подвиги других.

И совершенно неожиданно для Кросби, не помышлявшего о награде, меч плашмя опустился ему на плечо, а приказ встать был дан в таких выражениях, что он наконец пошл: преклонившему колени перед королевой не следует проявлять излишней торопливости.

Поднявшись, Джервас удивился, что не заметил ранее поразительной красоты королевы, хоть при первом взгляде на нее ему захотелось смеяться. Как же он обманулся!

— Благослови вас Бог, ваше величество! — упоенно выпалил он.

Королева улыбнулась, и грустные морщинки залегли вокруг ее стареющих ярко накрашенных губ. Она была необычайно милостива в тот день.

— Он уже щедро благословил меня, юноша, даровав мне таких подданных.

После представления Джервас смешался с толпой, а потом ушел вместе с Оливером Трессилианом, предложившим доставить его в Фал на своем судне. Джервас жаждал вернуться домой как можно скорее, чтобы ошеломить девушку, которую он в своих мечтах видел на королевском приеме, невероятной вестью о потрясающем успехе. Дрейк своей властью позволил ему пропустить благодарственную службу в соборе святого Павла, и утром он отбыл вместе с Трессилианом. Сэр Джон Киллигру, который последние десять дней провел в Лондоне, отплыл вместе с ними. От былой вражды между семействами Киллигру и Трессилианами не осталось и следа. Более того, сэра Джона окрылили успехи юного родственника.

— У тебя будет свой корабль, мой мальчик, даже если мне придется продать ферму, чтоб его оснастить, — пообещал он Джервасу. — А прошу я, — добавил сэр Киллигру, который при всей своей щедрости никогда не забывал собственной выгоды, — одну четверть дохода от хвоей будущей морской торговли.

В том, что морская торговля будет развиваться, никто не сомневался, считали даже, что она будет куда более прибыльной, поскольку могущество Испании на морях сильно подорвано. Об этом, в основном, и шел разговор на корабле сэра Оливера «Роза мира» по пути в Фал. Полагали, что он назвал свой корабль в честь Розамунд Годолфин, своей любимой девушки, заключив — я думаю, ошибочно — что это сокращение от «Rosa Mundi» [173].

В последний день августа «Роза мира» обогнула мыс Зоза и бросила якорь в Гаррике.

Сэр Джон и его родственник распрощались с Трессилианом, добрались де Смидика, а потом поднялись в гору, на свой величавый Арвенак, откуда в ясный день открывался вид на Лизард, стоявший в пятнадцати милях от Арвенака.

Не успев приехать в Арвенак, Джервас тут же его покинул. Он даже не остался обедать, хотя время было позднее. Теперь, когда Трессилиан вернулся домой, новости о последних событиях в Лондоне могли в любой момент достичь поместья Тревеньон, и тогда Джервас лишился бы удовольствия самому подробно описать Маргарет свой триумф. Киллигру, прекрасно понимая, чем вызвана эта спешка, подтрунивал над ним, но отпустил его с миром и сел обедать один.

Хоть до соседнего поместья — от двери до двери — было меньше двух миль, Джервасу не терпелось добраться туда поскорее, и он пустил лошадь в галоп.

На подъездной аллее, ведущей к большому красному дому с высокими фигурными трубами, он увидел грума Годолфинов в голубой ливрее, с тремя лошадьми и узнал, что Питер Годолфин, его сестра Розамунд и Лайонел Трессилиан остались на обед у Тревеньонов. Было уже около трех часов, и Джервас с облегчением подумал, что они скоро уедут. А в первый момент, увидев лошадей, Джервас огорчился, решив, что торопился напрасно и его уже опередили.

Он нашел всю компанию в саду, как и два года назад, когда заехал попрощаться с Маргарет. Но тогда он только ждал славы. Теперь он был овеян славой, и королева посвятила его в рыцари. Англичане будут повторять его имя, оно войдет в историю. Воспоминания о посвящении в рыцари в Уайтхолле придавали сэру Джервасу уверенности в себе. Рыцарское достоинство сразу вошло в его плоть и кровь, отразилось в горделивой осанке.

Он послал слугу доложить о своем приходе.

— Сэр Джервас Кросби к вашим услугам, ваша светлость, — произнес Кросби, появившись вслед за слугой.

Он был в том же эффектном бархатном костюме. У Маргарет на миг перехватило дыхание. Краска сошла с ее лица, а потом прихлынула горячей волной. Ее гости, два кавалера и сестра одного из них, были потрясены не меньше. Розамунд Годолфин, нежной белокурой ангельского вида девушке, было не больше шестнадцати, но ее чары уже воспламенили сердце властного, повидавшего жизнь Трессилиана.

Джервас и Маргарет посмотрели друг на друга и на мгновение позабыли обо всех вокруг. Застань он ее одну, Джервас, несомненно, заключил бы Маргарет в объятия: она сама дала ему это право в словах, сказанных при прощании два года тому назад. Нежелательное присутствие гостей понуждало его к большей сдержанности. Оставалось лишь, взяв ее руку, низко склониться и прижаться к ней губами в ожидании будущего блаженства, когда он выпроводит назойливых гостей. С этого он и начал.

— Я высадился на мысе Пенденнис около часа тому назад, — сказал он, чтобы Маргарет оценила его нетерпение, жажду увидеть ее как можно скорее. Обернувшись к младшему Трессилиану, Джервас добавил: — Ваш брат привез нас из Лондона на своем корабле.

— Оливер дома? — взволнованно прервала его Розамунд.

Она побледнела в свой черед, а ее красавец-брат нахмурился. Корысти и осторожности ради он поддерживал с Трессилианами видимость дружеских отношений, но истинной любви между ними не было. Они всегда были его соперниками. Их интересы все чаще сталкивались, а теперь Питер вовсе не собирался поощрять любовь, вспыхнувшую между сестрой и старшим Трессилианом. Но Джервас припас для него неприятное известие.

— «Роза мира» бросила якорь в Гаррике, — ответил он на вопрос Розамунд, — и сэр Оливер, наверное, уже дома.

— Сэр Оливер! — эхом откликнулись юноши, и Лайонел повторил с вопросительной интонацией:

— Сэр Оливер?

Джервас улыбнулся с некоторой снисходительностью и, отвечая на вопрос Лайонела, рассказал о том, какая и ему, Кросби, выпала честь.

— Королева посвятила его в рыцари одновременно со мной, в прошлый понедельник в Уайтхолле, — добавил он.

Маргарет стояла, обняв за талию тоненькую Розамунд. Ее глаза сверкали, а глаза Розамунд были подозрительно влажны. Лайонел радостно засмеялся, узнав об успехах брата. Лишь Питера Годолфина не обрадовало это известие. Теперь эти Трессилианы станут еще несноснее, милость королевы даст им неоспоримое преимущество в графстве. Годолфин ехидно усмехнулся. У него всегда была наготове такая усмешка.

— Ну и ну! Почести, наверное, сыпались градом.

Джервас уловил насмешку, но сдержался. Он смерил Годолфина снисходительным взглядом.

— Не так щедро, сэр. Они доставались только тем, кого королева сочла достойным.

Джервас мог ограничиться намеком на то, что насмехаться над почестями — все равно, что насмехаться над тем, кто их дарует. Но ему хотелось продолжить разговор на эту тему. Гордость за свой успех, который пришел так неожиданно, слегка вскружила ему голову, ведь он был еще так молод.

— Хочу сослаться на слова ее величества, впрочем, может быть, это сказал сэр Фрэнсис Уолсингем, что цвет Англии — те двадцать тысяч, что вышли в море навстречу опасностям и сломили могущество Испании. Таким образом, сэр, рыцарей всего один на тысячу. В конце концов не так уж густо. Но если бы в рыцари посвятили всех участников битвы, все равно насмешка была бы неуместной и глупой: ведь это послужило бы знаком отличия их от тех, кто доблестно отсиживался дома.

Наступило неловкое молчание. Леди Маргарет досадливо нахмурилась.

— Как много слов и как мало сказано, сэр, — холодно заметил Питер. — Смысл тонет в потоке слов.

— Хотите, чтобы я выразил свою мысль в двух словах? — отозвался Джервас.

— Боже правый, нет! — решительно вмешалась Маргарет. — Оставим эту тему. Мой отец, Джервас, будет рад видеть вас. Он в библиотеке.

Это была отставка, и Джервас, полагая ее несправедливой, рассердился, но скрыл раздражение.

— Я подожду, пока вы освободитесь и проводите меня к нему, — сказал он с любезной улыбкой.

И тогда, досадуя в душе, кавалеры, едва кивнув Джервасу, распрощались с хозяйкой, и Годолфин увез свою сестру.

Когда они ушли, Маргарет неодобрительно скривила губы.

— Вы поступили дурно, Джервас.

— Дурно? Господь с вами! — воскликнул Джервас и, напоминая Маргарет, с чего все началось, передразнил жеманного Питера Годолфина: — «Ну и ну! Почести, наверное, сыпались градом». А это хороший поступок? Любой хлыщ будет насмехаться над моими заслугами, а я смирюсь со своей несчастной судьбой и подставлю другую щеку? Вы этого ждете от своего мужа?

— Мужа? — Маргарет сделала большие глаза, потом рассмеялась. — Будьте любезны, напомните, когда я вышла за вас замуж. Клянусь, я не помню.

— Но вы не позабыли, что обещали выйти за меня замуж?

— Не помню такого обещания, — заявила она с той же легкостью.

Джервас, не обращая внимания на легкомысленный тон, взвесил сказанное. У него перехватило дыхание, кровь отлила от лица.

— Вы собираетесь нарушить свое слово, Маргарет?

— А это уже грубость.

— Мне сейчас не до хороших манер, мадам.

Джервас горячился, терял самообладание, она же сохраняла спокойствие и выдержку. Маргарет не прощала несдержанности ни себе, ни другим, и горячность Джерваса ее уже порядком раздражала. Он же продолжал свой натиск:

— Когда мы прощались в зале, вы дали обещание выйти за меня замуж.

Маргарет покачала головой.

— Если мне не изменяет память, я обещала, что выйду замуж только за вас.

— Так в чем же разница?

— Разница в том, что я не нарушу данного вам слова, если последую примеру королевы и проведу свой век в девичестве.

Джервас задумался.

— И каково же ваше желание?

— Я останусь при своем мнении, пока кто-нибудь не переубедит меня.

— Как же вас переубедить? — спросил он несколько вызывающе, задетый за живое этой недостойной, по его мнению, игрой словами. — Как вас переубедить? — повторил он, кипя от негодования.

Маргарет стояла перед ним прямая, натянутая, как струна, глядя мимо него.

— Разумеется, не теми способами, к которым вы доселе прибегали, — сказала она спокойно, холодная, уверенная в себе.

Окрыленность успехом, гордость за свое новое рыцарское звание, сознание собственной значимости, которое оно ему придавало, — все куда-то разом подевалось. Джервас надеялся поразить Маргарет — поразить весь мир — оказанной ему честью и воспоминаниями о подвигах, снискавших эту честь. Но реальность была так далека от розовых грез, что сердце у него в груди обратилось в льдышку. Каштановая голова, гордо вскинутая на королевском приеме в Уайтхолле, поникла. Он смиренно понурил взгляд.

— Я изберу любой способ, угодный вам, Маргарет, — молвил он наконец. — Я люблю вас. Это вам я обязан рыцарским званием, это вы вдохновили меня на подвиги. Мне все время казалось, что вы смотрите на меня, я думал лишь о том, чтоб вы гордились мной. Все нынешние почести и все грядущие для меня ничто, если вы не разделите их со мной.

Джервас взглянул на Маргарет. Очевидно, его слова тронули ее, смягчили ожесточившуюся душу. В ее улыбке промелькнула нежность. Джервас не преминул этим воспользоваться.

— Клянусь честью, вы ко мне неблагосклонны, — заявил он, возвращаясь к прежней теме. — Я сгорал от нетерпения увидеть вас, а вы оказали мне такой холодный прием.

— Но вы затеяли ссору, — напомнила она.

— Разве меня не провоцировали? Разве этот щенок Годолфин не насмехался надо мной? — раздраженно возразил Джервас. — Почему в ваших глазах то, что делает он, — хорошо, а то, что делаю я, — плохо? Кто он вам, что вы защищаете его?

— Он мой родственник, Джервас.

— И это дает ему право публично оскорблять меня, вы это хотите сказать?

— Может быть, мы оставим в покое мистера Годолфина? — предложила она.

— С превеликой радостью! — воскликнул Джервас.

Маргарет рассмеялась и взяла его за руку.

— Пойдемте к отцу, вы еще не засвидетельствовали ему своего почтения. Расскажете ему о своих подвигах на море, а я послушаю. Возможно, меня так очарует эта история, что я вам все прощу.

Джервасу показалось несправедливым то, что он еще должен заслужить прощение, но он не стал спорить с Маргарет.

— А что потом? — нетерпеливо спросил он.

Маргарет снова рассмеялась.

— Господи, что за страсть опережать время! Неужели нельзя спокойно дожидаться будущего, обойтись без вечного стремления его предсказать?

Джервас какое-то мгновение колебался, но потом ему показалось, что он прочел вызов в ее глазах. И он рискнул — схватил ее в объятия и поцеловал. И поскольку на сей раз Маргарет не выказала недовольства, Джервас заключил, что понял ее правильно.

Они вошли в библиотеку и оторвали графа от его ученых занятий.