Пламя над Англией. Псы Господни

Глава 4. Кольцо с печатью

Ответ находился в темной продолговатой комнате, которую мы только что покинули. Некоторое время Робин стоял на том месте, где его оставил Уолсингем. Затем он, еле волоча ноги, как его отец на пути к костру в Кемадеро, подошел к камину и одну за другой потушил свечи, которые зажег в честь визита секретаря. Мальчик делал это очень медленно, мысли его витали далеко, он ощущал страшную усталость. Робин оставил зажженной только свечу, которая горела, когда он вошел в комнату часом раньше, и две свечи по бокам распятия. Ему казалось, что он не один в темном кабинете. Убедившись, что его страхи напрасны, Робин расстегнул камзол и вытащил не скомканный бант, а висевшее на золотой цепочке кольцо с изумрудом в форме щита и вырезанными в нем инициалами «Дж. О.». Глядя на камень, он печально улыбнулся, а затем, словно притягиваемый магнитом, двинулся к скамеечке для молитв. Стоя перед ней с кольцом в руке и распятием из слоновой кости перед глазами, Робин вновь ощутил чувство одиночества. В беседе с государственным секретарем ему удалось не сдать позиции. Слова министра резали его, как ножи, но он скрыл причиненные ими раны, сохраняя спокойный голос и непроницаемый взгляд. Теперь все укрепления пали. Робин опустился на колени перед распятием и склонил голову на руки. Горе терзало его. Он вспоминал, как вместе с отцом — добрым, веселым и отважным — скакал верхом по Пербек-Хиллз; река внизу вилась серебряной лентой через заливные луга; с одной стороны виднелась гавань Пула,[37] с другой — море и полумесяц залива Уорбэрроу. Ему казалось, что они снова плывут к мысу Сент-Олбен,[38] он держит румпель,[39] а отец управляется с парусом. Они говорят на иностранных языках о зарубежных городах, которые собирались посетить вместе. Слезы хлынули из глаз мальчика, и комнату наполнили звуки рыданий. Робин опустился на скамеечку. Желтый балахон, лицо отца, измученное тюрьмой и пытками, дым, вьющийся над Кемадеро… Мальчик в нарядном костюме, скорчившийся на скамеечке для молитв, плакал, не стыдясь своих слез, как плакал у своего пинаса Ричард Браймер из Лайма, старый морской волк с загаром на лице и ужасом в глазах…

Сэр Френсис в этот момент въезжал в своей карете в ворота замка, все еще пребывая в раздражении из-за бесплодного визита. Он испытал бы большое облегчение, если бы мог заглянуть в длинную темную комнату дома миссис Паркер. Однако, это сделал кое-кто другой. Дверь медленно открылась, так что ни одна петля при этом не скрипнула. Она открывалась внутрь кабинета, и поэтому сначала скрыла Робина от взглядов пришедших. Но постепенно дверь отодвинулась назад, обнаружив скамеечку и мальчика, сидящего на ней и горько плачущего, закрыв лицо руками. Посетителями были мистер Стаффорд и Хамфри Бэннет. Хамфри пожал плечами и собирался заговорить, но наставник приложил палец к губам и закрыл дверь так же бесшумно, как открыл, а затем увлек Хамфри по коридору в общую комнату.

— Плакса! — воскликнул Хамфри.

— Да, теперь ты можешь смеяться. Но если бы ты засмеялся в его присутствии, заговорил или даже просто обнаружил себя, он бы никогда тебе этого не простил. Он бы ощущал стыд при виде тебя до конца дней.

— Неужели это имело бы такое большое значение? — презрительно осведомился Хамфри.

— Кто знает!

Хамфри Бэннет с удивлением посмотрел на своего наставника.

— Час назад вы не были так осторожны, оскорбляя его.

— За час могут произойти великие перемены, Хамфри, Даже не в такое неустойчивое время, как наше. Например, за час можно приобрести друга.

Хамфри рассмеялся.

— Если Робин Обри и приобрел этим вечером друга, то он как будто не слишком этому рад.

— Есть хорошее правило, Хамфри, — вздохнув, промолвил мистер Стаффорд. — Если ты намерен совершить поступок, который тебе не простят, убедись, что его стоит совершать, каким бы ничтожным он ни был.

Наставник был обеспокоен. Кто этот поздний визитер? Стаффорд подметил вмешательство Уолсингема днем во дворе, когда мальчик стоял на коленях перед королевой. Он знал о дружбе между министром и отцом Робина и подозревал, что посетителем был Уолсингем. Мальчик и его гость говорили достаточно долго. Что же хотел Уолсингем — если только это был он — от Робина Обри? Государственный секретарь был хитер, он имел шпионов повсюду, причем они не знали друг о друге, так что он мог подтверждать информацию одного заявлениями другого. Уолсингем держался в тени и не спешил, пока не соберет последний факт, и тогда действовал с быстротой молнии, о чем свидетельствовал Тайберн.[40] Мистер Стаффорд поежился. Огромный дом Хилбери-Мелкум имел свои тайны. Естественно, наставник боялся, что они уже известны или будут известны вскоре самой хитрой лисе среди слуг королевы.

— Погоди! — сказал он.

В конце концов, его беспокойство могло оказаться неосновательным. Возможно, Робина навестил какой-то безобидный джентльмен из Дорсетшира, пришедший поговорить с мальчиком о прошлом. Мистер Стаффорд вышел в коридор, остановился у двери кабинета Робина и прислушался. В комнате было тихо, хотя под дверью виднелась полоска света. Наставник вернулся в общую комнату.

— Позови его, — сказал он Хамфри, — и подожди, пока он ответит.

Хамфри Бэннет вышел в коридор.

— Робин! — позвал он. — Ты один?

Ответа не последовало, и он позвал снова:

— Робин! Робин!

Через несколько секунд послышался тихий и сдавленный голос Робина:

— Одну секунду, Хамфри!

После этого комната наполнилась звуками. Робин все еще сидел на скамеечке, когда зов Хамфри достиг его ушей. Он быстро вскочил, вытер глаза и щеки носовым платком и задул свечи рядом с распятием. Мальчик не хотел, чтобы даже его друг Хамфри видел признаки его слабости. Спрятав кольцо за камзол, он подошел к двери и открыл ее.

— Я один, — сказал Робин, и увидев, что рядом с Хамфри стоит мистер Стаффорд, шагнул назад к камину, чтобы единственная свеча горела позади него, оставляя его лицо в тени.

— Значит, твой гость ушел? — осведомился мистер Стаффорд.

— Ушел, — ответил Робин, повергнув затем в удивление своего наставника. В те дни мальчики стояли, пока им не разрешали сесть, и садились робко и аккуратно. Джордж Обри учил своего сына не только иностранным языкам, но и хорошему поведению. Воспитатель никогда не видел, чтобы Робин вел себя так, как теперь. Он, не спросив позволения, плюхнулся на большой стул, в котором сидел сэр Френсис Уолсингем, и расположился на нем, вытянув ноги, скрестив лодыжки и свесив вниз руки, словно моряк на постоялом дворе.

— И забрал с собой твои хорошие манеры, — ехидно заметил мистер Стаффорд.

Робин не только не встал при этом упреке, но даже не изменил позу. Он был настолько изможден, что не мог стоять, так как у него подгибались колени.

— Думаю, так оно и есть, сэр, — ответил мальчик слабым голосом. — Существуют истории о стариках, которые крадут бодрость у юношей. Очевидно, один из них только что посетил меня.

— Значит, это был старик? — живо спросил мистер Стаффорд. Ну, тогда это не сэр Френсис Уолсингем. Но Робин свел на нет его надежды.

— Не такой уж старик, если судить по годам.

— Он молодо выглядит? — допытывался наставник.

— Скорее старо для своих лет, — ответил Робин.

— Буду ли я прав, предположив, что он строгий пуританин?[41] — продолжал хитрый мистер Стаффорд.

— Мы не говорили о религии.

Хамфри усмехнулся.

— Наверно, это был иезуит,[42] который, забрав твои хорошие манеры, оставил взамен свои увертки.

— Или пуританин-иезуит, — промолвил Робин.

— В таком случае, — сразу же подхватил мистер Стаффорд, — это сэр Френсис Уолсингем. Твое описание подходит к нему, как перчатка.

В самом деле, характеристика была меткой — пуританин в своей вере и иезуит в своих методах. Но Робин, быстро вскочив со стула, спокойно и твердо, хотя и с почтением, посмотрел в глаза наставнику.

— Вы так считаете, сэр? — спросил он.

Воспитатель не мог понять взгляда ученика. В нем не было угрозы — он был спокоен, словно пруд. И все же на момент мистера Стаффорда охватила паника, чего он не сумел скрыть.

— К тому же, — продолжал Робин, — если этот человек закрывал лицо плащом, стараясь, чтобы его не узнали, почему, сэр, вы так стремитесь во всеуслышание назвать его имя?

Мистер Стаффорд пробормотал какие-то нелепые извинения насчет заботы об учениках и тяжкой ответственности, которую на него эта забота накладывает, в то время как в сердце у него кипела черная злоба. Ему казалось, что он — ученик, а этот мальчишка, вперивший в него взгляд, — наставник, требующий от него ответа.

Поклонившись, Робин подошел к каминной полке и взял свечу.

— С вашего разрешения, сэр, я пойду спать, — сказал он и, подойдя к двери своей спальни, повернулся, улыбаясь.

— Сейчас, сэр, я мог бы сыграть Карло Мануччи, полностью вас удовлетворив, так как не в состоянии стоять прямо.

Кивнув Хамфри, Робин направился к себе в спальню и закрыл за собой дверь.