Пленники надежды

Глава XVI ЛИЦО В ТЕМНОТЕ

Патриция подняла свое побелевшее лицо.

— Мы справились с этой ужасной волной? — изумленно вскричала она.

— Да, милостью Божьей, — мрачно ответил Лэндлесс.

— У нас есть надежда на спасение?

Лэндлесс колебался.

— Скажите мне правду, — повелительно сказала она.

— Наше положение отчаянное, сударыня. Лодка наполовину полна воды. Еще один такой вал — и она потонет.

— Почему вы не вычерпываете воду?

— Ведро смыло за борт, руль тоже.

По телу Патриции пробежала дрожь, Чернушка завыла еще громче. Лэндлесс положил руку на плечо негритянки.

— Замолчи! — сурово приказал он. — Я положу голову Регулуса тебе на колени, и ты должна будешь приглядывать за ним и не думать о себе. Так-то лучше.

Стенания Чернушки перешли в тихие рыдания, и Лэндлесс повернулся к ее хозяйке.

— Постарайтесь не падать духом, сударыня, — молвил он. — Опасность велика, но пока мы живы, будем надеяться.

— Я не боюсь. Я… — Качка бросила ее на Лэндлесса, и он обхватил ее рукой. — Вы должны позволить мне держать вас, сударыня, — тихо сказал он, но она отпрянула и, задыхаясь, проговорила:

— Нет, нет! Вы сами видите — я могу держаться за планширь. — Он молча подчинился. — Я благодарю вас, — смиренно добавила она.

Шторм продолжал бушевать с неослабевающей силой. Вспышки молний и раскаты грома следовали одни за другими, с неба низвергались потоки дождя, и ветер, воя, атаковал гневное море, точно демон разрушения. Громадные волны швыряли "Синешейку" то вверх, то вниз. Время шло, и к темноте бури добавилась темнота ночи. Четверо в лодке, промокшие до нитки, дрожали от холода. Регулус зашевелился, что-то забормотал.

— Он приходит в себя, — крикнул Лэндлесс, обращаясь к Чернушке. — Как увидишь, что он очнулся, заставь его лежать смирно. Ему нельзя двигаться.

— Вы знаете, где мы? — спросила Патриция.

— Нет, сударыня, но боюсь, что ветер гонит нас в сторону моря.

— Ах вот оно что.

Она произнесла это со всхлипом, поскольку среди холода и тьмы ей вдруг вспомнился дом, и вскоре Лэндлесс услышал, как она плачет.

У него защемило сердце.

— Как бы я хотел помочь вам, сударыня, — мягко сказал он. — Не падайте духом. Вы в руках Господа, а море послушно Ему, ибо Он исчерпал воды горстью своею[65].

Вскоре она перестала плакать, затем, спустя долгое время, жалобно промолвила:

— Мои пальцы так окоченели от холода, что я больше не могу держаться за борт. А мои руки все в синяках от того, что меня то и дело швыряет на него.

Не произнеся ни слова, Лэндлесс обвил ее одной рукою, чтобы при качке она не ударялась о борт и скамьи.

— Вы вся дрожите. Как бы мне хотелось иметь что-нибудь, чтобы укутать вас.

Она тяжело привалилась к нему, молния осветила ее лицо, и он увидел, что оно бело и неподвижно, что губы ее полуоткрыты, а длинные ресницы опущены.

— Сударыня, нет! — закричал он. — Вам нельзя терять сознание! Нельзя!

Она с усилием взяла себя в руки.

— Я постараюсь быть храброй, — печально проговорила она. — Я не боюсь — не очень. Но мне холодно, и я так устала.

Он положил ее голову себе на колени.

— Полежите, — сказал он, говоря с нею так, словно она была уставшим ребенком. — Я буду держать вас так, что вас не будет бросать. Закройте глаза и попробуйте поспать. Буря не стала яриться больше, чем прежде, и, коль скоро лодка продержалась до сих пор, она может продержаться и до утра. А с ним может прийти и шанс на спасение. Надейтесь и постарайтесь отдохнуть.

Ослабевшая и измученная холодом и страхом, она безропотно подчинилась и, закрыв глаза, в оцепенении замерла в его объятиях.

Теперь молнии сверкали реже, и гром гремел долгими перекатами, а не бухал подобно выстрелам из пушки. Дождь прекратился, но ветер продолжал неистово дуть, и по морю все так же ходили огромные валы. Регулус зашевелился, застонал и сел.

— Ляг! — велела ему Чернушка. — Мы все идем в рай, но, коли негр будет трясти лодку, мы окажемся там до того, как Бог будет готов нас принять. Да ляг же!

Регулус, бормоча что-то себе под нос, одурело огляделся и опять положил голову ей на колени. Три минуты спустя он уже храпел. Чернушка перестала ныть, ее увенчанная тюрбаном голова начала склоняться все ниже и ниже, пока не задремала и она.

Лэндлесс сидел неподвижно, держа свое бремя легко и нежно и глядя в темноту. На крутом склоне волны перед ним возникла картина, затем растаяла, за нею всплыл еще один образ, потом еще. Он увидел разрушающийся увитый плющом помещичий дом и старый угрюмый регулярный сад, где между длинных самшитовых изгородей и тисов фантастических форм гулял мальчик, держа в руке книгу. Навстречу мальчику вышел статный мужчина с суровым изможденным лицом, они вместе оперлись на сломанные солнечные часы, и отец завел со своим сыном разговор о Праве, Истине и Свободе и о тираноубийцах прежних времен. Мужчину и мальчика осеняли темные ветви тисов, но затем все они исчезли, и на их месте снова бушевал, дыбился и ревел Чесапикский залив… Звуки бури сменились боевым кличем, лязгом шпаг о стальные кирасы, громом пушек, изрыгающих огонь. Боевые порядки смешивались, кони и люди сшибались, валились на землю, их топтали, слышались истошные крики, брань и полные ярости слова молитв. Парнишка, стоявший в саду, опершись на солнечные часы, сражался отчаянно и хладнокровно, опьяненный радостью битвы и напрягающий все силы под взглядом своего отца. Между полем битвы и наблюдателем, сидящим в носимой штормом лодке, заплескалось огромное красно-синее знамя с крестом Святого Георгия[66], и видение исчезло… Из темноты возникли шпили великого города, где люди ходили с постными лицами и где единственной музыкой был звон колоколов, и он увидел убогую комнату в одном из теснящихся друг к другу убогих зданий и сидящего там, корпя над огромными юридическими томами, юношу, обедневшего, осиротевшего, но молодого, сильного, полного надежд — юношу, который имел хорошую репутацию и которому не возбранялось двигаться по стезе, ведущей к успеху. Затем комната заволоклась мглой, но шпили города засияли, и обыденный медленный звон колоколов сменился праздничным, быстрым. Была восстановлена монархия, воротился король — воротился, дабы пролить бальзам на израненное сердце страны, дабы принести свет тем, кто пребывает во тьме — так говорили праздничные колокола… Лэндлесс увидел омерзительную тюрьму, и молодой человек, читавший в убогой комнате книги по праву, томился в ней, обвиненный в преступлении, которого он не совершал, гнил в ней неделя за неделей, месяц за месяцем, гнил без суда, забытый, отданный во власть врага, чье время пришло, когда воротился король… Тюрьма исчезла, а ее узник оказался в трюме корабля, пересекающего океан, — жутком месте, полном зловония, грязи и тьмы — таком, что в нем побрезговали бы поселиться даже охотничьи собаки. Томящиеся здесь мужчины и женщины сыпали проклятиями и дрались между собою за скудную червивую пищу, которую им бросали. Некоторые из них были закованы в цепи, и запястья и лодыжки молодого человека из его видения тоже оттягивали тяжелые кандалы. Он увидел лицо другого человека, смотрящего на него сверху, красивое, надменное, с презрительной насмешкой в томных глазах и изгибе губ. Люки задраили, несчастные узники во чреве корабля снова погрузились во тьму, и корабль с его свирепым капитаном и горсткой бранящихся, играющих в кости пассажиров в золотых галунах тоже исчез… Лэндлесс увидел улицу, песчаную, поросшую травой, с рядами бедных домиков и низким кирпичным зданием с решетками на окнах. Перед зданием стояла толпа, и малый на помосте позорного столба продавал человеческую плоть и кровь. Он видел, как парнишку, который стоял под тисами в саду при старом помещичьем доме, который сражался при Вустере под взглядом своего отца, как молодого человека, который томился в тюрьме и в смердящем трюме, выставили на продажу и продали тому, кто предложил наибольшую цену. Он видел, как его вместе с другим товаром везли в дом того, кто его купил. Он увидел виргинскую плантацию, спокойную, безмятежную, под голубым небом, увидел широкую террасу и стоящее на ней ангельское видение, воплощение блистающей юности, изящества и красоты.

Эта картина погасла и исчезла в штормовой ночи, ревущей вокруг него, и он с долгим судорожным вздохом оторвал глаза от высоко вздымающихся и опадающих волн и опустил их на лицо женщины, лежащей в его объятиях. Прежде он на нее не смотрел, поскольку полагал, что она, возможно, бодрствует и почувствует на себе его взгляд. Теперь же он по ее дыханию увидел, что она спит. Он глядел на ее чистое бледное лицо в обрамлении золотистых волос, и его сердце щемили жалость и нежность. По временам она стонала во сне, беспокойно вертясь. Один раз она произнесла несколько слов, и он с жадностью наклонился к ней, думая, что она проснулась и разговаривает с ним. Она сказала вот что:

— Ах, ваше превосходительство! Там, где буду царить я, будут только славные англиканские клирики и верноподданные роялисты — никаких круглоголовых, никаких мятежников и каторжников, отданных в батраки! — и рассмеялась во сне.

Лэндлесс сжался, как от удара, затем разразился горьким смехом и сказал самому себе:

— Ты глупец, Годфри Лэндлесс. Слишком легко ты забыл, кто ты есть и чем ты кажешься ей. И поделом тебе за твою глупость. — Он с досадою вздохнул и, оторвав взгляд от ее неподвижного лица, погрузился в мрачное забытье.

Его вывело из задумчивости вдруг наступившее мертвое затишье. Молнии освещали пелену туч, низкую, черную, сплошную, но ветер стих, и воцарился зловещий штиль. Лэндлесс в тревоге огляделся по сторонам, осторожно оторвал руки от Патриции, наклонился над нею и потряс Регулуса, будя его. Негр проснулся и вскочил, одуревший от сна и от полученного удара по голове.

— Что стряслось, масса? — спросил он. — В Роузмиде просыпаются раным-рано… Господи помилуй! Мы все еще в заливе!

— Сейчас мы и впрямь окажемся в заливе, — сурово ответил Лэндлесс, — если ты будешь так раскачивать лодку. Сядь и соберись. Скоро тебе понадобятся все твои силы. — Он дотронулся до Чернушки и, когда она уставилась на него округлившимися глазами, сказал: — Послушай, девушка, что бы ни произошло, ты должна будешь во всем довериться Регулусу. Он хороший пловец, и он позаботится о тебе. Регулус, ты меня слышишь?

— Что случилось? — воскликнула Патриция. — Почему вы разбудили Регулуса? О, похоже, этот ужасный ветер стих?

— Да, сударыня, он стих, прекратился, внезапно и полностью, — мрачно подтвердил Лэндлесс. — Но он вот-вот обрушится на нас с другой стороны, а вместе с ним разыграется и море. — Он поставил девушку на ноги и одной рукою обнял ее. — Когда все начнется, доверьтесь мне. Если у меня будет возможность спасти вас, я это сделаю.

Больше он ничего не успел сказать, ибо шторм забушевал с новой силой. Из пелены туч в море ударил огненный шар, за ним последовал грохот, сотрясший море и землю. С неба водопадом хлынул дождь, а с северо-востока подул такой чудовищный ветер, что по сравнению с ним шторм, бушевавший час назад, мог показаться легким дуновением зефира. Он гнал лодку вперед, и она неслась быстро, словно птичка, от которой ей досталось ее имя. Волны громоздились одна на другую и теперь походили на горы. Послышался глухой раскатистый рев, и над огромными водяными холмами показался длинный гребень, увенчанный белой пеной.

— Вот оно, — сказал Лэндлесс.

Патриция посмотрела на него, и в ее больших глазах он увидел отчаяние и мужество.

— Я принесла вам смерть, — молвила она. — Простите меня.

Ярко вспыхнула молния, и сразу же раздался громкий крик Чернушки:

— Земля! Слава Богу!

Лэндлесс повернулся и на фоне освещенного неба увидал стену из сосен и под нею — низкий пологий берег, о который волны разбивались, пенясь и грохоча. Подгоняемая ветром "Синешейка" спешила туда с сумасшедшей быстротой. Огромный вал обрушился на нее, потащил вперед и потопил, когда до берега оставалось не более пятидесяти футов.

Десять минут спустя измученный Лэндлесс, шатаясь и тяжело дыша, вышел из водяного ада на берег. Разжав руки Патриции, сомкнутые вокруг его шеи, он осторожно положил ее на песок и повернулся, ища глазами остальных, плывших на злосчастной "Синешейке". Они были недалеко. Через несколько минут двое мужчин, борясь с ветром и проливным дождем, вынесли женщин туда, куда не доходили волны, и уложили их под защитой низкого песчаного наноса. Укладывая Патрицию, Лэндлесс благоговейно сказал:

— Я благодарю Бога, сударыня.

— Я тоже благодарю Бога, — так же благоговейно ответила она.

Он попытался заслонить ее от ветра своим телом.

— Ужасно, что в такую ночь вам приходится находиться здесь. Я молю Бога, чтобы вы не пострадали.

— Разве там, под деревьями, нам не было бы лучше?

— Возможно, но я не хочу рисковать из-за частых молний. Позднее, когда гроза стихнет, мы попробуем перебраться туда, под деревья.

Он сел так, чтобы по возможности заслонять ее от ветра и дождя, и все они, так внезапно спасшиеся от смерти, замолчали. Регулус растянулся на песке рядом с Чернушкой, и несколько минут спустя они оба уже спали. Белые мужчина и женщина сидели бок о бок, не разговаривая и глядя на шторм.

Мало-помалу буря ослабевала. Дождь постепенно прекращался, молнии стали вспыхивать редко, раскаты грома сделались тише, а ураган превратился в ветерок. Спустя два часа после того, как лодка пошла на дно, грохот волн и рваная пелена туч, по временами озаряемая молниями и медленно раздвигающаяся, открывая бледную луну, оставались единственными свидетельствами того урагана, который здесь бушевал.

— Буря закончилась, — сказала Патриция, прервав долгое молчание.

— Да, — согласился Лэндлесс. — Теперь вам нечего бояться. Вы не хотите пройтись? Наверное, от долгого сидения вы устали и замерзли.

— Да, хочу. — Она вздохнула с облегчением. — Давайте пройдем к тем деревьям и посмотрим, что находится там: лес или вода.

Он помог ей встать, они оставили раба и рабыню, спящих на песке, и побрели к соснам, идя медленно, поскольку от холода ноги Патриции онемели.

Лэндлесс шел рядом с нею молча. Еще совсем недавно она была для него всего лишь женщиной, которой грозила смерть и которую он должен был защищать и спасать. Сам он почти забыл об этом, зная, что она совершенно забыла. Теперь же она была в безопасности и снова стала помещицей, хозяйкой плантации, к земле которой он был привязан, точно крепостной. Он вспомнил, и она тоже начала вспоминать, поскольку она сказала, робко и мягко, но свысока:

— Я благодарна за все, что вы нынче сделали для меня, за то, что вы спасли мою жизнь. И поверьте, ваш хозя… мой отец тоже будет вам благодарен. Мы найдем какой-нибудь способ вознаградить…

— Я не заслуживаю награды и не нуждаюсь в ней, сударыня, — гордо и печально отвечал Лэндлесс, — ибо я всего лишь исполнил свой долг как мужчина и ваш слуга.

— Но… — снисходительно начала она, однако он пылко перебил ее.

— Если вы не хотите ранить меня в самое сердце, жестоко унизить меня, то не станете говорить о плате за какие-либо услуги, которые я мог вам оказать. Я был дворянином, сударыня, и прошу вас нынче ночью вести себя со мной как с таковым.

— Простите, — тут же сказала она.

Они дошли до стены деревьев и вошли в лес. На открытом месте в просветах между тучами по временам показывалась бледная луна, но под сенью сосен царила непроглядная тьма. Над головами Лэндлесса и Патриции мокрые ветви, движимые все еще сильным ветром, сталкивались, издавая резкие заунывные звуки, обдавая тяжелыми каплями воды. Их ноги проваливались в подстилку из гниющей хвои и пропитанного водою мха.

— Здесь хуже, чем на берегу, — молвил Лэндлесс. — Лучше находиться под открытым небом.

Опять вспыхнула молния и на мгновение осветила лес с его колоннадами мерцающих стволов, среди которых там и сям виднелись упавшие и расщепленные. Но увидели они и кое-что другое — футах в десяти от них из переплетения намокших лиан на них смотрело лицо убийцы Роберта Годвина.