Пленники надежды

Глава XXVIII ХЛЕБ ПО ВОДАМ[95]

Огромные деревья, наклонившиеся над берегами Паманки, осеняли чернильно-черную воду, но между этими темными полосами гладкая, словно стекло, спящая река была огненно-красной от зашедшего солнца. По малиновому потоку плыли три лодки; обогнув низкую косу и оказавшись напротив индейской деревни, расположенной среди тутовых деревьев и лоз дикого винограда и опоясанной зелеными полями поздней кукурузы, они повернули к берегу. Лодки шли на веслах, которыми гребли дюжие кабальные батраки, и в первой сидели хозяин Верни-Мэнор и сэр Чарльз Кэрью. Во второй плыли главный землемер и доктор Энтони Нэш, а в третьей находился надсмотрщик, и одним из ее гребцов был Годфри Лэндлесс.

Подплыв к берегу, они обнаружили, что в деревне не царит обычная для такого часа сонная тишина. В сгущающихся сумерках слышались пронзительные крики женщин и детей, а на открытом пространстве, вокруг коего были сооружены вигвамы из коры, туда-сюда двигались темные фигуры, исполняя что-то вроде медленного размеренного и торжественного танца в такт звучащим по временам скорбным воплям. Когда лодки подошли к берегу и белые люди выпрыгнули из них, мальчик, исполняющий роль пугала, стоя на всегдашнем помосте посреди маисовых полей, поднял крик, и тотчас стенания женщин и танец мужчин прекратились. Последние подбежали к берегу реки, размахивая томагавками и вопя, но, похоже, в их руках не было силы, голоса их были сорваны и слабы, и их крики смолкли, а ярость прошла, когда они увидели, что в лодках приплыли белые. Из толпы, к которой присоединились также женщины и дети, вышел древний старик с морщинистым лицом и грудью, испещренной шрамами.

— Мои белые отцы уплыли далеко от соленой воды. Паманки редко видят их лица, когда они приплывают по рекам или проходят через лес. Они им рады. Пусть мои отцы помедлят у нас, и мои женщины принесут им каштановые лепешки, клубни трутовика, ореховое молоко и кашу из кукурузы и бобов. А мои юноши…

Он осекся, и женщины снова принялись стенать.

— Где ваши молодые мужчины, ваши воины? — спросил главный землемер. — Я вижу здесь только самых старых и самых юных — тех, кто еще не прошел обряд посвящения.

Старик показал на малиновые воды потока.

— Вот, где мои молодые мужчины, вот, где мои воины. Среди них были два вождя. У них двоих есть нитки жемчуга, более толстые, чем плети винограда, они выкрашены красной краской, полученной из волчьей стопы, и облеплены перьями синешеек и иволг, мы снабдили их множеством острых топоров и наконечников для стрел и горами табака, и они поют и танцуют в большом вигваме Оуки в земле, что лежит за заходящим солнцем. Но остальные — они лежат в речном иле; вода покраснела от их крови, их жены оплакивают их, их деревня осиротела… Двенадцать солнц назад собаки-рикахекриане, которые были быстры, как ласточки, и плыли к соленой воде, убили молодых мужчин той деревни, что лежит ниже нас по течению. А вчера, когда после поры наибольшего жара солнца прошло столько времени, что хватило бы на выкуривание трех трубок, мои молодые воины выступили против них, но на небе явилась туча, и Кивасса скрыл за нею свое лицо. Они не воротились назад, их лодки были потоплены, и рикахекриане посмеялись и отправились дальше, быстрые, как ласточки.

— Спросите его, — хрипло сказал полковник.

— Была ли среди них пленница — женщина, бледнолицая женщина? — спросил Кэррингтон.

— Да была, с волосами, подобными солнечным лучам, и в белом платье. А еще с ними был мужчина с лицом цвета осенних листьев платана, один из тех, что работают в полях белых отцов. У женщины руки были связаны, а у него нет — он сражался вместе с собаками-рикахекрианами.

— Это Луис Себастьян, — пробормотав проклятие, молвил надсмотрщик. — Я так и подумал, когда мы не обнаружили его среди тех пьяных негодяев, которых нам удалось схватить до того, как они достигли косы. Лучше бы мы убили его, чем всех прочих нападавших, потому что он дьявол, сущий дьявол.

— Давайте поплывем дальше! — в нетерпении воскликнул сэр Чарльз. — Мы теряем время, а сейчас дорога каждая минута.

К нему подошел полковник, только что говоривший с главным землемером. На его лице не было и следа былых жизнерадостности и огня, глаза ввалились и покраснели, он сутулился, как старик, но голос его был ровен и властен, как всегда.

— Верно, — согласился он, — мы должны плыть дальше, и притом немедля, но не все. Ричард Верни не имеет права забывать об опасности, грозящей колонии, лишь потому, что в опасности оказалась его дочь, или считать, что его собственная частная распря важнее, чем общее благо. Когда на рассвете мы покидали плантацию, я надеялся, что к этому времени нам удастся догнать каналий, но этого не произошло. Это будет долгая и тяжкая погоня, и один Бог ведает, каким будет ее исход. Мы направляемся в дикий край, вернуться из которого нам, может статься, не суждено. За спиной у нас остаются смута и опасность, остается заговор, который мы должны сокрушить, а также чикахомини, которых надобно вновь привести к повиновению. Везде нужна сильная рука, каждый мужчина должен находиться на своем посту, а Ричард Верни, наместник своего графства и полковник ополчения, находится ныне на расстоянии многих миль от опасности, которая угрожает колонии, и лицо его обращено к западу. Он должен плыть дальше, но майор Кэррингтон должен воротиться к исполнению своего долга перед королем, а Энтони Нэш — к заботе о своей пастве. Вас, Вудсон, я отправляю назад, в Верни-Мэнор, дабы вы по мере сил исправили тамошнюю поруху и защитили мистрис Летицию. Мой родич поплывет со мною, не так ли, Чарльз?

— Разумеется, сэр, — тихо ответил баронет.

— Я бы с куда большею охотой отправился с вами, ваша милость, — проворчал надсмотрщик, — но я сделаю все, чтобы навести порядок на плантации и оградить от бед мистрис Летицию, и надеюсь, что вы и мистрис Патриция воротитесь скоро. Надо полагать, мы должны взять лодку поменьше?

— Да, с четырьмя гребцами. А мы возьмем лодку и людей в следующей деревне паманки. Выберите для себя гребцов и плывите назад.

— Хм! Тут есть один малый, который, я думаю, должен будет непременно отправиться со мной. Известно ли вашей милости, что с вами плывет главарь всего этого клятого заговора кромвелианцев, тот, кто, как поклялся Трейл, возглавляет их всех и кому они подчинялись так беспрекословно, будто он сам Старый Нолл?

— Нет, я этого не знал! Как он тут оказался? — вскричал полковник, уставившись на Лэндлесса, который стоял чуть поодаль, сложив руки на груди, плотно сжав губы и неотрывно глядя на алеющую в свете заката речную даль.

— Я обнаружил его в лодке, когда садился в нее. Тогда я ничего не сказал, поскольку мы очень спешили, а он хороший гребец. Но думаю, сейчас ваша милость отправит его со мной, не так ли? Не то он при первой же возможности сбежит от вас.

— Разумеется, он должен воротиться, — жестко сказал полковник. — Его вообще не следовало пускать так далеко. Человек десять этих кромвелианцев надобно вздернуть в назидание остальным, и среди них, несомненно, их главаря, который ко всему прочему еще и осужденный преступник. Та служба, которую он сослужил нам минувшей ночью, ему не поможет — ведь он сражался за свою собственную жизнь. Губернатор поклялся повесить его, и я отвечаю за его доставление в Джеймстаун. Свяжите его и отвезите на плантацию, а оттуда немедля отправьте в Джеймстаун под крепким конвоем. — Он отвернулся от надсмотрщика и обратил свой взор на двоих дворян, которые должны были расстаться с ним и воротиться вниз по реке. — Кэррингтон, Энтони Нэш, друзья мои, прощайте — и, быть может, навсегда. Энтони, молись, чтобы я смог найти мое дитя живой, невредимой и непорочной.

Они обнялись, он пожал им руки и, торопливо воротившись в свою лодку, тяжело опустился на скамью и закрыл лицо плащом. Главный землемер стоял бледный, смятенный, а доктор Энтони Нэш принялся вслух читать молитвы. Гребцы заняли свои места, и лодка быстро вышла на середину реки.

Лэндлесс, видя, что вторая лодка заполняется, и полагая, что за нею через минуту заполнится и третья, двинулся к воде. Когда он прошел мимо Вудсона, стоящего немного поодаль вместе с двумя кабальными работниками полковника Фицхью, одним из арендаторов полковника Верни и индейцем из Роузмида, надсмотрщик, сжав его руку, остановил его.

— Нет, любезный, нет, — сказал он с мрачной улыбкой и настороженностью в глазах и кивнул тем, кто стоял рядом. — Ты поплывешь не вверх, а вниз по реке.

— Что вы имеете в виду? — вскричал Лэндлесс.

— А то, что доктор, майор, я и эти ребята возвращаемся назад, чтобы привести плантацию в порядок, а ты возобновишь свое знакомство с джеймстаунской тюрьмой.

Мгновение Лэндлесс стоял, словно обратившись в камень, затем с криком вырвался из хватки надсмотрщика и бросился к кромке воды. Лодка, в которой плыл полковник, уже повернулась носом против течения реки, и докричаться до него было невозможно; во второй лодке гребцы подняли весла, а сэр Чарльз, поставив одну ногу на планширь, учтиво прощался с главным землемером и священником.

— Сэр Чарльз Кэрью! — крикнул Лэндлесс. — Прошу вас, возьмите меня с собой!

Сэр Чарльз, не шелохнувшись, смерил его холодным взглядом, чуть заметно изогнув губы в странной усмешке.

— Я помню день, — ответствовал он, — когда вы сказали, что я могу ждать хоть до Судного дня, но так и не услышать, как вы обратитесь ко мне с какой-то просьбой.

— В вас нет великодушия, — медленно проговорил Лэндлесс, — и все же я обращаюсь к вам с просьбой. Я умоляю вас на коленях, позвольте мне отправиться с вами.

Сэр Чарльз ступил в лодку и занял свое место на корме.

— Я сожалею, — вежливо сказал он, — что мой долг дворянина и офицера короля несовместим с содействием вам в ваших вполне естественных попытках избежать виселицы. Налягте на весла, ребята.

Лодка отошла от берега и поплыла по темнеющей реке, спеша догнать ту, в которой сидел полковник. Сэр Чарльз приподнял свою испанскую шляпу и помахал своим кружевным платком.

— До более счастливой встречи, господа! — крикнул он. Главный землемер и священник помахали ему в ответ, молча глядя вслед лодке с ее дюжими гребцами и стройным элегантным господином, сидящим на корме. Она поравнялась с лодкой полковника, и они начали удаляться, становясь все меньше и меньше, покуда не превратились в черные точки и сумерки не поглотили их.

Лэндлесс смотрел им вслед с каменным лицом. Надсмотрщик, взяв к себе в подручные двух сервентов, приблизился к нему с осторожностью, но в ней не было нужды — он дал себя связать без борьбы, без слов и, даже не изменившись в лице. Затем шагнул было к лодке, но надсмотрщик остановил его.

— Пока рано, — молвил он. — Мы все выбились из сил, и нам нет нужды торопиться, как тем, кто плывет дальше. Теперь тут командует майор, и он велел нам поспать несколько часов. Я привяжу тебя так, что сбежать тебе не удастся, это я тебе обещаю! Черт побери, жаль, что парню, способному сражаться так, как минувшей ночью сражался ты, придется умереть как собака. Но ты сам виноват.

Красное свечение на реке погасло подобно тому, как остывает докрасна раскаленное железо, и теперь она лежала темная и безмолвная, тускло отражая мириады звезд. Пологий берег, маисовые поля, табачное поле, тутовая роща, вигвамы индейцев, бескрайний, темный лес — вся эта обширная объятая тьмою земля порождала и свои собственные звезды: мириады и мириады светлячков, эти без устали мерцающие фонарики в руках легионов фей. Было безветренно, листья дикого винограда, каскадами свисающего с деревьев, не шевелились, ветви сосен не шумели. Но слышались стенания козодоев, один раз раздался крик самца пумы, и по папоротнику протопали олени, идущие на расположенные поблизости солонцы.

Лэндлесс, накрепко привязанный к большому лавру ремешками из оленьей кожи, в отчаянии смотрел, как вечер переходит в ночь. Звезды побледнели, и над верхушками деревьев плавно поднялась луна, посеребрив все вокруг. В ее свете он увидел небольшую поляну, окружающую дерево, к которому он был привязан, и распростертые на расстеленных по короткой траве индейских циновках тела тех, кто вскоре воротится туда, где поселились англичане. Утомленные трудами минувшего дня и жестокой схваткой минувшей ночи, они крепко спали. "Если бы и я мог заснуть!" — подумал Лэндлесс и закрыл глаза, но его и теперь опять, опять и опять преследовало видение быстрого каноэ с золотоволосой девушкой, уплывающего все дальше и дальше по реке, и он открыл их снова и поднял к звездам, подумав: "Быть может, она уже там, в раю, выше их".

"Какая тишь, — подумал он затем, — ни ветерка, ни звука". Но тут ремешки, много раз обвивавшие его тело, притягивая его к дереву, упали к его ногам, из-за ствола выступил человек, коснулся его предплечья рукой, в которой блестел нож, и, прошептав: "Следуй за мной", — скользнул мимо спящих и скрылся в лесу.

Ступая быстро, но осторожно, Лэндлесс пошел следом. Надсмотрщик лежал футах в десяти от него, молодой человек миновал его, затем спящих батраков, пересек полосу лунного света, вступил под сень акации и чуть было не наткнулся на того, кто спал под ней. Годфри попятился, и под его ногой хрустнула ветка. Спавший человек пошевелился, повернулся на бок и открыл глаза. Луна, стоящая уже высоко, сияла так ярко, что довольно светло было даже под густыми кронами деревьев, и при этом свете главный землемер Его Величества и мятежный подневольный работник узнали друг друга. Одну долгую минуту они смотрели друг на друга, затем ни словом, ни жестом не показав, что он понимает, что между ним и лунным светом кто-то стоит, Кэррингтон снова опустил голову, положил ее на руку и закрыл глаза. Лэндлесс двинулся было дальше, шагая легко и неслышно и чуть заметно улыбаясь, когда будто бы спящий главный землемер вытянул руку и положил на землю перед ним какой-то длинный темный предмет. Годфри быстро огляделся, но майор лежал неподвижно, закрыв глаза. Наклонившись, Лэндлесс подобрал предмет, оказавшийся богато инкрустированным мушкетом вкупе с пороховницей и сумкой с пулями. Он еще немного постоял, но главный землемер более не шевелился, дышал тихо, лежа на траве, и Годфри пошел дальше, миновал маленький лагерь и вступил в лес, где обнаружил давешнюю темную фигуру, которая, прислонясь к дереву, поджидала его. Не говоря ни слова, человек двинулся вперед, в густую тень леса, и Лэндлесс так же беззвучно последовал за ним. Теперь они шли под сенью переплетающихся ветвей и плетей дикого винограда, тянущихся с верхушки одного высокого дерева к верхушке другого, образуя волнистый зеленый полог, сквозь который не проникал свет луны и под которым царила тьма. Они подошли к узкому и ленивому ручью, неслышно текущему между огромными деревьями, и, ступив в воду, долго шли по ней; по обе стороны от них было черно, а сверху лился лунный свет.

Все это время темная фигура шла впереди Лэндлесса, человек ничего не говорил и не поворачивал головы, но, когда они вышли на освещенную луною поляну, поросшую диким льном, он наконец повернулся, и Лэндлесс узнал бронзовое лицо великана-саскуэханнока, которому он некогда оказал услугу и с которым затем схватился в такую же лунную ночь.

— Монакатока, я так и думал, что это ты, — тихо промолвил Лэндлесс.

Индеец взял Лэндлесса за руку и приложил ее к своему плечу.

— Я тоже тебе благодарен, и у меня для этого куда больше причин, — ответил Лэндлесс, улыбнувшись. — И буду еще более благодарен, если ты проведешь меня к берегу реки, но не здесь, а в некотором отдалении от того лагеря, из которого мы ушли.

— И что мой брат будет там делать?

— Я поплыву вверх по реке.

— За каноэ с бледнолицыми, от которых мой брат бежит?

— За тем каноэ, за которым гонятся эти каноэ.

— Если мой брат хочет выйти на тропу войны против алгонкинских собак, — тихо сказал индеец, — ему нужна не Паманки, а Паухатан.

— Вчера они проплыли мимо этой деревни по Паманки! — вскричал Лэндлесс.

— Это ложный след. Пусть мой брат пройдет со мной немного дальше, и я ему покажу.

Опять выйдя вперед, он быстро прошел по поляне с диким льном и снова зашел в лес. Пройдя по берегу все того же извилистого ручья, они вышли туда, где он впадал в более широкий и мутный речной рукав, который в свою очередь соединялся с водным простором, блистающим за деревьями, точно расплавленное серебро.

— Это Паманки! — воскликнул Лэндлесс.

Индеец кивнул и повел его к зарослям ивовых кустов и ольхи, темнеющим на самой кромке берега рукава.

— Пока бледнолицые спали, Монакатока не сидел, сложа руки. Смотри! — молвил он и развел кусты.

Среди зарослей на пологом глинистом берегу лежали два больших каноэ, пустые, если не считать обломков весел.

Лэндлесс втянул в себя воздух.

— А как ты узнал, что это те самые?

Индеец нагнулся и показал на темные пятна.

— Это кровь. Среди них были раненые. И еще вот это. — Он вложил что-то в руку Лэндлесса. Тот посмотрел на маленькую вещицу и сунул ее за пазуху. — Ты прав. Это лента, которую носила та дама. Но почему они оставили свои лодки, и где они?

Индеец показал на борт более крупного каноэ.

— Томагавки паманки были остры. Они сражались, как настоящие мужчины. Видишь, оно мокрое внутри — им приходилось очень быстро вычерпывать из него воду тыквой-горлянкой, чтобы оно не пошло ко дну и дошло так далеко. Одно каноэ не вместило бы их всех, и они спрятали их оба здесь. Они знали, что бледнолицые пустятся в погоню за ними по этой реке, и поэтому не захотели оставаться на ее берегах, к тому же паманки — тоже их враги. Они пошли через лес к Паухатану. Мой брат не может увидеть их след, ибо глаза бледнолицых замутнены, но Монакатока видит его.

Лэндлесс повернулся к нему.

— Пойдет ли Монакатока со мной против рикахекриан?

— Монакатока мечтает о деревне на берегу радующей глаз реки, где он родился. Руки белых людей не могут дотянуться до него здесь, в этом лесу, далеко от их вигвамов, воинов и мушкетов; они не могут увести его обратно, чтобы побить. Он более не станет работать на их полях. Он снова настоящий мужчина, воин племени длинного дома, вождь конестога. Пусть его белый брат пойдет с ним, за великие реки, через лес, покуда они не доберутся до Саскуэханны и деревни конестога. Там девушки и молодые люди встретят Монакатоку песнями и танцами, и мой брат тоже будет встречен радушно и станет великим вождем и выйдет на тропу войны против алгонкинов и против бледнолицых вместе с Монакатокой. В Голубых горах его подстерегает Смерть. Пусть же он пойдет с Монакатокой к радующей глаз реке, в охотничьи угодья конестогов.

Лэндлесс покачал головой.

— Я благодарю тебя, друг мой, и желаю тебе удачи, но мой путь ведет меня к Голубым горам. Прощай.

Он протянул руку, но индеец не дотронулся до нее. Вместо этого он наклонился, внимательно изучая землю, затем, сделав Лэндлессу знак следовать за ним быстро и беззвучно пошел по берегу рукава реки. Лэндлесс догнал его и положил ладонь на его предплечье.

— Это мой путь, а твой лежит на тот берег Паманки, на север.

— Если мой брат не пойдет со мной, я пойду с моим братом, — молвил конестога.