По следам карабаира

12. ПОБЕГ

Наконец-то в руках у Жунида и Вадима оказалось хоть одно вещественное доказательство - рюкзак с чохракской конефермы. Как он попал к Газизу, - это уже другое дело. И вот тут-то и было главное затруднение. Такого типа, как Газиз Дзыбов, Жуниду еще встречать не приходилось. Почти полуторачасовой допрос прошел впустую. Дзыбов охотно, «из любви к искусству», как он сам признался, болтал на любую тему, но наотрез отказывался отвечать на вопросы, которые могли навести на след остальных участников налета. Слово «остальных» Жунид употреблял условно: он был глубоко убежден, что Дзыбов побывал на конеферме в ночь убийства сторожа. Но как доказать это?..

День выдался ненастный. С рассвета сеял мелкий монотонный дождь, полируя холодным и мокрым блеском крыши домов, телеграфные столбы, глинистые дороги, разъезженные колесами бричек так, что колеи совсем утонули в глубине проселков, а колеса повозок проваливались в них по самые ступицы. Над рекой Фарсой, над ближним лесом курился волнами туман и, сплетаясь с сетью дождя, оседал на кронах деревьев, на плоской неуютной поверхности воды.

Дараев и Жунид сидели у Тукова в кабинете и вполголоса разговаривали, вырабатывая план дальнейших действий. Вадим советовал наведаться к Хахану Зафесову в том случае, если Газиз и дальше будет упорствовать и продолжать свои «философские» импровизации на допросах. Жунид не соглашался, говоря, что он знает Зафесова как облупленного и уверен в бесполезности разговора с ним до тех пор, пока разговор этот не будет угрожать безопасности и свободе самого Хахана.

Вошли Туков и Коблев.

- Ну, что нового, товарищи областные работники? - поздоровавшись, спросил начальник отделения.

- Мало утешительного, - уклончиво ответил Дараев. - Наверно, придется еще раз допросить Дзыбова…

- Не завидую я вам, - иронически заметил Туков, садясь за стол. - Мне как-то пришлось с ним беседовать… Лучше босиком по крапиве ходить… Любое слово он так перевернет, что забудешь, о чем говорить хотел… Грамотный, черт…

- Хаджиби Кербекович, - напомнил Коблев. - Там вас ждут в приемной.

- Зовите всех. И дежурного ко мне, - начальственным тоном распорядился Туков и открыл сейф. - Вы, товарищи, извините, мы тут займемся делами… На лубзаводе - кража. Брезентовые палатки увели, и несколько бухт джутового каната…

Шукаев встал.

- Мы уйдем в другую комнату…

- Нет, пожалуйста, оставайтесь, если хотите…

Жунид и Вадим направились к дверям. К Тукову вошли сразу несколько человек из работников РОМа.

- Терпеть не могу, когда без надобности прибегают к воровскому жаргону, - сказал Шукаев уже в коридоре. - «Брезентовые палатки увели…».

- Ивасьян тоже любил такие словечки, - отозвался Вадим.

Во дворе оглушительно грянули три выстрела, прозвучавшие почти одновременно.

Следователи переглянулись. У обоих мелькнула одна и та же мысль.

- Газиз! - вскрикнул Шукаев и бросился к выходу Вадим помчался за ним. В отделении захлопали двери…

- Помдежа - ко мне! - крикнул Туков, выслушав невразумительный рассказ растерявшегося охранника. - Помдежа - ко мне! - еще громче повторил он.

Шукаев стоял в стороне с Вадимом. Он был так поражен случившимся, что в первый момент не нашелся даже, что сказать. Побег Газиза Дзыбова грозил осложнениями, о которых не хотелось и думать. Снова обрывался с трудом нащупанный след.

Крики Тукова, возбужденные голоса Махмуда Коблева и других работников отделения, собравшихся во дворе, - все это сейчас не задевало сознания Жунида. Он пытался представить себе обстоятельства побега, насколько это возможно было сделать по тем отрывочным сведениям, которые сообщил Тукову помощник дежурного.

Случилось так, что, проходя мимо камеры Газиза в КПЗ, помдеж Тлишев услышал голос заключенного и подошел к двери. Дзыбов попросил отвести его к Шукаеву якобы для того, чтобы сообщить последнему что-то важное. Тлишев открыл дверь камеры своим ключом и выпустил Газиза. Запирая камеру, завозился с задвижкой. Погнутый смыч ее никак не входил на свое место. Пока он пытался справиться со щеколдой, пробуя выгнуть ее в обратную сторону с помощью бородки ключа, Дзыбов выбежал во двор, в три прыжка пересек его и, вскочив на пожарную бочку с песком, перемахнул через забор. На колючей проволоке остался кусок синего сукна от штанины.

Стрелял Тлишев уже, как говорят, «в пустой след», больше для того, чтобы поднять тревогу. Сунув пистолет в - кобуру, снова бросился в КПЗ, неизвестно зачем. Растерялся.

- Вадим, - вполголоса сказал Шукаев, - сейчас Туков должен организовать погоню… Отправляться на поиски беглеца нам вдвоем будет, пожалуй, слишком большой роскошью. С группой, которую даст Хаджиби, пойдешь ты. Я останусь в ауле. Попробую разузнать здесь что-нибудь еще…

- Я готов, - сказал Дараев.

- Хаджиби Кербекович, - обратился Жунид к Тукову. - Нужно немедленно начинать поиски. Ищейка у вас есть?..

- Я уже приказал, - важно кивнул Туков. - Сейчас придет проводник Алехин со служебно-розыскной собакой Джексом… С Алехиным пойдут… вы, Коблев…

- И я, если разрешите! - подскочил Тлишев, заглядывая в глаза начальнику.

У него было такое огорченное лицо, что Жуниду стало его жаль, хотя едва ли беспечное поведение незадачливого помдежа заслуживало оправдания.

- Я тоже - с Алехиным и Коблевым, - сказал Дараев. - Жунид Халидович останется здесь…

- Вот и добро! - обрадовался Туков. - Людей у нас мало… Тлишев, ступайте ко мне в кабинет, я сейчас приду и тогда поговорим… Никуда вы не пойдете: по вас гауптвахта плачет…

Тлишев понуро побрел к зданию, опустив плечи.

Туков пробыл у себя минут пятнадцать, очевидно, «снимая стружку» со своего провинившегося подчиненного, потом сел в тачанку вместе с приехавшим из области оперуполномоченным и уехал на лубзавод.

Проводника не было. Жунид нервничал. Мало того, что не смогли как следует наладить охрану, так теперь еще всякие проволочки.

Наконец Алехин явился. Небольшого роста, рыжий, с непроспавшейся физиономией. Дараев скептически оглядел его.

- Где ваша собака?

- У нее повреждена лапа, - хмуро ответил тот. - По инструкции я не имею права применять больную собаку. Да и следа она не возьмет…

Дараев еще раз окинул Алехина взглядом. Гимнастерка топорщится под сползающим на живот ремнем, сапоги нечищенные, подворотничок грязный.

- А по какой инструкции вы являетесь в отделение в таком помятом виде?

Алехин молча одернул гимнастерку.

- Что с лапой вашего Джекса?

- На колючку наступил…

- Я - старший оперуполномоченный областного угрозыска Шукаев, - сказал Жунид. - И ответственность беру на себя. Сейчас же идите за собакой. И чтобы были здесь не позже, чем через десять минут! Ясно?!

- Есть! Слушаюсь! - заморгал Алехин. - Можно идти?

- Да. Поторопитесь.

- Ну, Вадим, ни пуха, ни пера, - сказал Жунид, когда за проводником звякнула калитка. - Не мне тебе объяснять, как важно найти Газиза. И заметь: побег не случаен. Дзыбов не хуже нас с тобой понимал, что рюкзак изобличает его с головой. И сегодня это лишний раз подтвердилось.

- Постараюсь, - без всякого хвастовства в голосе ответил Дараев. - Махмуд, вы готовы?

- Так точно!

…Ищейка действительно чуть прихрамывала, но сразу же уверенно взяла след.

Кроме Дараева, Коблева и Алехина на поиски беглеца добровольно вызвались идти два молодых осодмильца, которых Жунид коротко проинструктировал.

На окраине аула Джеке остановился, принюхиваясь.

Потом наклонил морду и стал ковырять носом землю у себя под ногами. Алехин ослабил поводок и опустился на колени, прямо на мокрую глину, наблюдая за собакой.

Уже начинало темнеть. Нудный бисерный дождик, который сыпал, не переставая, весь день, прекратился, но зато теперь на аул наползал туман. Дараев включил электрический фонарь.

Джеке нырнул в кустарник. Алехин и осодмильцы тоже зажгли свои фонари, Коблев обнажил пистолет.

- Нет, Махмуд, - заметил его жест Дараев, - Газиз не так прост, чтобы застрять здесь в кустах.

Потаскав Алехина по колючим зарослям спутанной увядшей ежевики, Джеке снова натянул поводок и помчался к реке. Бежать пришлось около километра.

- Разувайтесь, - крикнул проводник, следя за собакой. - Пойдем вброд через Фарс!..

За эти полчаса Алехин показался Дараеву гораздо симпатичнее, чем вначале. Работал он споро. Остановив Джекса, разделся, одежду деловито связал ремнем и, прикрепив ее себе сзади на шею, не оглядываясь, вошел в холодную воду.

Дараев и Коблев последовали его примеру. Осодмильцы было заколебались, но потом тоже разделись и догнали группу.

- Теперь побольше двигайтесь, - буркнул Алехин, когда все оделись, стуча зубами от холода. - А то застынете… Джеке! След! След!..

Поначалу ищейка металась по берегу, потеряв направление, потом остановилась и подняла морду кверху.

- Верхнее чутье! - с гордостью сказал проводник.

Овчарка рванула поводок и помчалась к стоявшему невдалеке одинокому домишке. По правому берегу Фарса тянулся довольно большой аул Дейхаг.

Дом был огорожен невысоким дощатым забором. Собака легко перескочила через него. Пришлось перелезать и людям, чтобы не терять времени: ворота и калитка находились с другой стороны.

Домишко - неказистый, маленький, крытый камышом. Вокруг огород - высохшая ботва недавно вырытой картошки.

Подбежав к деревянному порогу, Джеке зарычал. Шерсть на загривке поднялась дыбом.

- Окна! - кивнул Дараев осодмильцам. - Охраняйте окна.

Сам он подошел к двери и хотел уже стучать, как она открылась. Выглянул пожилой человек в нижнем белье.

- Опоздали, - хрипло сказал он, увидев в свете фонарей собаку и людей, одетых в милицейскую форму. - Сейчас я оденусь.

Вадим, выставив ногу, не дал ему закрыть дверь и протиснулся внутрь.

- Оденетесь в нашем присутствии! Коблев, ребята! Идите за мной.

Когда хозяин засветил керосиновую лампу, Дараев разглядел, наконец, его лицо.

- Зафесов?!

- Я и есть… - хмуро отозвался старик, натягивая штаны. - Только ничем я тебе, начальник, не помогу… Скрывать не стану: был Газиз у меня. Был и ушел. Бурку взял, коня взял… и ушел. Далеко теперь…

- Куда он направился?

Зафесов застегнул воротник рубашки, помедлил и, прищурившись, поднял руки:

- Про то я не знаю. Про то аллах знает…

- Предъявите ваши документы, - сказал Дараев, с интересом разглядывая бывшего вожака всех конокрадов и абреков старой Адыгеи. Это была первая встреча Вадима Акимовича с Хаханом Зафесовым. Дараев знал его только по рассказам Жунида и фотографиям регбюро.

Зафесов вел себя совершенно спокойно. Достал из кармана связку ключей, открыл старый, изъеденный шашелем шкаф и взял с полки бумаги. Пока Дараев просматривал паспорт и многочисленные справки об отбытии сроков наказания, Хахан безучастно сидел на табуретке. Только руки его были неспокойны. Крупные кисти с узловатыми жилистыми пальцами, когда-то, видимо, тонкими и красивыми, беспрестанно двигались. То он потирал ими колени, то вкладывал одну в другую, ладонь в ладонь.

- Осмотрите дом и двор, - коротко сказал Дараев, обращаясь к Махмуду Коблеву. Тот послушно вскочил и вместе с одним из осодмильцев приступил к обыску. Но, как Дараев и ожидал, ничего особенного они не нашли.

- Рассказал ли вам Дзыбов, как он бежал из-под конвоя? - спросил Вадим старика.

- Зачем спрашиваешь, начальник? - без улыбки отвечал Зафесов. - Ваше угро знает, что старый Хахан - нейтралитет. С тех пор, как Советская власть стала на Кубани, Хахан никому ни зла, ни добра не делает. Живет тихо. Ни кого ни о чем не спрашивает. Если секрет ему скажут, он не выдаст. Гость придет - примет. Накормит, напоит, в дорогу проводит. Газиз гостем приходил. Бурку просил, коня просил. Я дал.

- Какой может быть нейтралитет? - возмутился Махмуд и покраснел, сетуя на себя, что не выдержал и вмешался в допрос.

- Э-э! Сынок! - горделиво усмехнулся хозяин и продолжал, по-прежнему говоря о себе в третьем лице: - Ты еще не появился на этот свет, когда Хахан на лихом коне с десятком добрых джигитов нападал на байские усадьбы. Билбаев Хахан. Деньги и скот отбирал, бедным отдавал. Кулаков тоже не жалел. А теперь нет ни баев, ни кулаков. Коммунисты всех прогнали. Кого теперь грабить? На крестьянина Хахан еще руки не поднимал. Вот и есть нейтралитет…

- Да поймите же вы, что ваше невмешательство - на руку именно врагам Советской власти! - вскипел Дараев. - И Газиз этот - белогвардейский сынок и конокрад, а возможно, и убийца… И вы помогли ему скрыться!..

- Газиз - мудрый человек, - стоял на своем хозяин. - Газиз - гость. Молод ты еще, начальник, учить старого Хахана.

- Ладно. Пусть гость. Где он сейчас?

Зафесов с досадой посмотрел на следователя. «Я же сказал тебе один раз, - можно было прочесть на его лице. - А ты опять за свое…»

- С тобой говорить больше не буду, начальник, - сердито сказал Хахан. - Пустой разговор. Газиз бурку взял, лошадь взял и уехал. Все. Больше не знаю…

- Какую лошадь? - преодолев свою обычную робость, вставил Махмуд. - Мы осмотрели сарай. Там и не пахнет конем - ни помета, ни корма нет…

Зафесов взял со стола лампу и, прибавив огня, поставил ее на подоконник.

И только тут Вадим Акимович понял.

- Махмуд! Сейчас же уберите лампу с окна! Алехин - пускайте собаку во двор!..

Но сколько проводник ни понуждал своего Джекса, тот не мог взять следа и возвращался к порогу дома.

…Той ночью Вадим Дараев лишь наполовину разгадал хитрость отставного главаря абреков. Хахан действительно дал Дзыбову бурку, но коня не мог одолжить беглецу по той простой причине, что такового у него не было. Газиз ушел минут за пятнадцать-двадцать до появления преследователей у Хахана. Лампа была условным знаком. Газиз знал, что если она появится на подоконнике, значит, - погоня возобновлена.

Одного Дараев не понял: собака не брала след потому что Газиз ушел в сапогах Хахана Зафесова, унося свои под мышкой.

Вадим до того был огорчен неудачей, что ему не хотелось показываться на глаза Шукаеву А куда пойдешь среди ночи, если сбитая с толку ищейка не берет след?

Станица Гаевская ничем как будто не отличалась от десятков других кубанских станиц. Неровные захламленные улицы, пыльные летом, грязные осенью и зимой, если зима выдавалась слякотная, с чахлыми тополями и вечным лаем матерых волкодавов, громыхающих железными цепями во дворах. Низенькие саманные или деревянные домики с расписными ставнями и фронтонами, выкрашенными в самые невообразимые цвета, по которым легко можно было догадаться, какими красками располагало в том или ином году гаевское станпо. Правда, здесь были уже электричество и почта. В остальном Гаевская оставалась в те годы прежним казачьим захолустьем. Лежала она в стороне от больших дорог, ни во времена оны, ни теперь не обнаруживал никто в ее недрах ни золота, ни нефти, ни торфа, словом, ничего такого, что могло бы привлечь сюда людей из города и наполнить станицу шумным дыханием новой жизни.

Единственной достопримечательностью Гаевской было довольно высокое полутораэтажное кирпичное здание, торчавшее несколько на отшибе, у самой дороги. Это был бывший купеческий особняк, половину которого занимал пятидесятилетний Алексей Буеверов, дальний родственник купца, последнего владельца дома, исчезнувшего неведомо куда в революцию. Каким образом предприимчивому Буеверову удалось доказать новой власти свои права хотя бы на часть дома, никто из обитателей Гаевской не знал. Во всяком случае, он владел этой половиной. А во второй вольготно размещалась закусочная «Олень», которой заведовал все тот же всегда улыбающийся толстяк Алексей Буеверов.

Днем возле «Оленя» царствовала сонная тишина, зато к вечеру, особенно по субботам, это злачное место наполнялось голосами подвыпивших казаков, песнями под гармонику, а то и надрывом цыганских романсов, когда в «Олене» собиралась шумная компания заезжих гуляк и вслед за ними - добрая половина кочующего вблизи табора.

Надо сказать, что в такие вечера гаевские бабы люто ненавидели Буеверова и вверенное его заботам питейное заведение, отвлекавшее их мужей от домашнего очага. Но приходил день, местные хозяйки наведывались к Буеверову за дефицитными уксусом или перцем для своих домашних солений, а то и за дешевым мясцом дикого кабана или зайца, которое почти всегда водилось у Алексея Петровича, дружившего с браконьерами, и мир между ним и казачками восстанавливался до следующей субботы.

Потому, видно, и держался «Олень», что Буеверов кому угодно мог оказаться полезным. Кроме того, ходили по станице строго секретные байки, что с людьми, которые не поладили с Алексеем Петровичем, случались неприятные вещи. То цыгане угонят лошадь, то ни с того, ни с сего загорится сарай, то милиция непостижимым образом пронюхает о тщательно скрываемом самогонном аппарате.

Словом, вся Гаевская твердо усвоила: с Буеверовым надо жить в добрососедских отношениях и поменьше соваться в его дела.

А что «дела» какие-то были, подозревали многие. В будние дни во дворе особняка иногда ржали кони, открывались ворота, пропуская запыленные в долгой дороге повозки или даже небольшой гурток лошадей.

Кое-когда случалось, что «Олень» был закрыт и вечером, хотя из-за плотно прикрытых ставен доносились песни и пьяные возгласы. Это кутил с неизвестными приятелями сам хозяин. Но было у Алексея Петровича золотое правило, которому он неукоснительно следовал по субботам и воскресеньям закусочная полностью работала на станичников.

Хмурый октябрьский день кое-как дотянулся до вечера. Прошел он серо и сумрачно. На грязные, раскисшие улицы никто не показывал носа, разве что прошлепает на своей сивой кобыленке станичный почтальон - и снова тихо. Перед вечером неожиданно прорвались над ольховым лесом тугие тучи, и солнечные лучи, бледные и слабые, полоснули по притихшей реке, по крыше буеверовского «Оленя», по облупившейся стене старой водяной мельницы, наполовину сломанное колесо которой почернело от времени и обросло мхом.

Алексей Петрович принимал в тот вечер гостей. Двери «Оленя», расположенные прямо под вывеской, были давно закрыты. За четырьмя деревянными столами закусочной, составленными вместе и ломившимися от всякой всячины, сидели шестеро мужчин и две женщины.

Гости были уже, что называется, «на взводе», и только один Буеверов, верный своей привычке, пил мало, изредка подходя к дверям и прислушиваясь.

И было отчего беспокоиться. Сегодня в «Олене» собрались именитые гости. По крайней мере в жизни и благополучии Алексея Петровича эти несколько мужчин играли немаловажную роль.

Во главе стола, исполняя роль тамады, сидел Асфар Унароков, бывший деникинский ротмистр, а теперь - человек, ведущий двойную жизнь. Для всех было у него другое имя и тихое местожительство в отдаленном ауле, для Буеверова же Асфар был человеком вольной судьбы, иначе говоря, - разбойником и конокрадом.

Унароков пил много, хмелел с трудом, отчего его темно-карие глаза подергивались дымкой едва скрываемой злости. Пьяный он становился злым и порывистым.

Одет он был без претензий, хотя и во все новое: коричневая косоворотка навыпуск, армейские брюки и сапоги. Лицо маленькое, смуглое. Тонкие черные усики над верхней губой и властный тяжелый взгляд.

По левую руку от Асфара сидел Тау, первый друг и помощник ротмистра. Этого сразу можно было запомнить: совершенно круглая, как арбуз, бритая голова, узкие насмешливые глаза, которые в сочетании с широкими скулами делали его похожим на монгола, и изуродованное ухо, лишенное верхней половины. Оставшаяся его часть смялась и съежилась, как сожженная бумага.

Среди остальных выделялся зычным голосом и хвастливыми интонациями черный, как уголь, цыган, бабник и гуляка, атаман кочующего вблизи Гаевской табора. Звали его почему-то Феофаном третьим, и по всякому поводу он вставлял в свою речь непонятную приговорку «вон-да!».

Рядом с ним застыл на стуле его постоянный спутник, мастер по сбыту краденых вещей, лохматый угрюмый цыган Парамон Будулаев. Он был единственным поверенным атамана во всех делах, включая сердечные. Хорошо вышколенный, он ловил взгляды своего хозяина, готовый предупредить малейшее его желание, и больше помалкивал.

Тише всех вел себя местный почтальон Арап Хохлов, длинный нескладный детина с удивительно голубыми глазами, навечно, казалось, затаившими недоуменное выражение.

И, наконец, Мустафа Зизарахов, друг и сотрапезник Дзыбова. Круглое, осоловевшее лицо Мустафы блестело, как медный таз. Он пил и потел. Потел и пил, будто задавшись целью накачать себя самогоном до основания. Впрочем, ротмистр несколько раз намекал, что у Мустафы был повод для того, чтобы «надраться в стельку». Зизарахов не отвечал на придирки.

Женщины напропалую кокетничали и хихикали. Одна из них - русоголовая, лет тридцати в темно-малиновом суконном платье, звалась Ларисой и была родной сестрой Агапа и супругой Алексея Петровича. Заняла она эту почетную должность год назад, когда Буеверов овдовел.

Молодую цыганку Риту притащил с собой Феофан третий. Она строила глазки ротмистру и, бренча на гитаре, тянула надтреснутым контральто старинный романс: «Я вам не говорю… (у нее это выходило: «не говору…») про тайные страданья…».

Феофан ревновал и толкал певицу под столом коленкой.

- Баста! - хлопнул Унароков ладонью по столу: - Рита, хватит песнопений. Мы о деле говорить будем…

Женщины переглянулись и упорхнули на половину Буеверовых. У Алексея Петровича был железный закон: разговор о делах - не для женских ушей.

- Думаешь, я не знаю, почему ты нос в тарелку опустил? - обращаясь к Мустафе Зизарахову, сказал ротмистр, когда женщины скрылись. - Может быть, ты сам скажешь?

- А чего мне гово… говорить? - заплетающимся языком ответил Мустафа.

- Ты не знаешь?

- Он не знает? - иронически поддержал Буеверов, похлопывая себя по тугому животу.

- Говори, вон-да! - не остался в стороне и Феофан третий.

- Он скажет, за это я ручаюсь, - проскрипел Тау. Голос у него был тихий и хриплый. Как будто на ржавых не смазанных петлях поворачивалась тяжелая дверь. Тау замолчал и выразительно поиграл столовым ножом.

- Вы что? - испугался вдруг Мустафа. - Я разве скрываю?.. Да вы же и сами знаете: Газиз влип… взяли его два дня назад. Сидит в КПЗ.

Тау положил нож на место.

- Почему молчал раньше? - как всегда, улыбаясь, спросил Буеверов, отхлебнув самогона и жуя соленый огурец. Улыбался он все время, но иногда улыбка его заставляла собеседника поежиться.

Мустафа, отрезвев, зябко передернул плечами.

- Я… я сказал бы все равно…

- Ладно, - оборвал Унароков. - Хватит. Что будем делать? Кто знает этого Шукаева? Нужно ли его опасаться?..

- Я знаю. Слышал о нем от Хахана, - сказал Тау. - Да, его надо бояться, Асфар. Он не отстанет. Хахан советовал уходить с Кубани.

- Так уж и уходить?. - швырнув на пол куриную кость, пробормотал Унароков.

- Да. А почему бы нам не смыться в Абхазию?

- Он прав, - деловито заметил хозяин.

- Тогда решено, - согласился Асфар. Чувствовалось, что он дорожил мнением Буеверова.

- А как же Газиз? - несмело спросил почтальон.

- О нем надо подумать, - согласился Унароков. - Агап верно говорит. Как ты считаешь, Тау?

Одноухий ничего не ответил. Буеверов тихонько кашлянул. Феофан опустил глаза.

Волосатые руки Парамона сжались в кулаки. Агап торопливо схватил кусок домашней колбасы и принялся очищать с нее шкурку.

- Та-а-к, - медленно произнес Унароков, обведя глазами всех. Взгляд его остановился на Мустафе, который, казалось, ждал этого.

- Видишь? - продолжал ротмистр. - Они все понимают не хуже меня. Попасть в КПЗ к этому Шукаеву, конечно, недолго. Но вот не завалить своих товарищей - это уже другое. А наш Газиз, по-моему, всегда очень любил собственную персону…

- И не очень любил всех нас… - вставил Буеверов.

- Вот именно. Кроме того, он умен и хитер.

- Даже слишком умен, - прохрипел Тау злобно. - Ставил себя паханом..

Асфар потемнел и сжал кулак.

- Я держал его крепко! Но я знал, что ему нельзя давать воли… Такие умники, воображающие, что они лучше всех, и становятся…

- Подлюками, - закончил Феофан третий. - Вон-да! Давайте выпьем!

- Заткнись! - гаркнул Асфар, понемногу распаляясь, - Так вот, я спрашиваю всех… - Он сделал паузу. - Можем мы верить, что Газиз будет молчать?..

- Прости, Асфар, - не утерпел Буеверов. - А как его взяли? Что имеет на него Шукаев?

- Они устроили ему шмон[22] и нашли тот чертов мешок, - с готовностью ответил Мустафа.

- Тогда - хана, - заключил Буеверов. - Газиз может продать…

- Продаст, как пить дать, - добавил Феофан третий. - Газиз это…

- Все, - прервал его ротмистр. - Подрываем в Абхазию через несколько дней. Хахан будет знать, как поведет себя Газиз. Значит, узнаем и мы, и, если он…

Унароков выразительно чиркнул ребром ладони себе по шее.

- Петрович, палатки и джутовую веревку берешь? - спросил он Буеверова.

- Опасно, - покачал тот головой. - Очень уж близко этот лубзавод. Ну да, чем черт не шутит.

- А тугрики?

- Сегодня дам. За мной не пропадет.

- Ну, теперь выпьем. Наливай, Феофан! - скомандовал ротмистр.

- Вон-да! - удовлетворенно крякнул атаман. Парамон услужливо пододвинул к нему бутылку.

…Вскоре возвратились женщины, и пир продолжался. Невесело было одному Мустафе, который, видно, единственный из всех был по-настоящему привязан к Газизу Дзыбову. Он сидел молча, тупо уставившись в стол и без конца пил.

Захмелевший Феофан, с интересом разглядывавший изуродованное ухо Тау, не удержался от бестактного вопроса.

- Где это ты, кореш, вон-да, потерял это?

Круглое скуластое лицо Тау стало кирпичным.

- А какое твое собачье дело, таборник?

Асфару захотелось потешиться:

- Не скромничай, Тау. Расскажи братве эту забавную историю.

Одноухий метнул в ротмистра тяжелый взгляд, но сейчас же опустил глаза.

- Ладно. Раз пахан просит… Давно это было. В нашем ауле невзлюбил меня мулла. Гнида паршивая…

- Ближе к делу, Тау, - подзадоривал Унароков.

- Ну вот. Поймал он меня однажды во дворе мечети… А с ним два сохсты[23] из медресе были. Оба здоровые буйволы… И спрашивает меня эфенди: «Ты, говорит, сукин сын, признаешь пророка Мухаммеда?» - «Признаю», - сказал я ему. - «Значит, будешь говорить правду?». Заставил он меня поклясться священной чернотой Корана. А потом спрашивает: «В Моздоке был у православных кабардинцев?» - «Был», - говорю… Ну, пришлось сказать, что церковь их я пограбил. Днем молебен слушал, высматривал, как внутрь церкви пробраться, а ночью обворовал. Два здоровенных ковра наколол, серебряное кадило и крест золотой… Стал он требовать долю. Забор вокруг мечети, говорит, сделать надо. А у меня уже несколько дней как ни копейки не было: прокутил все. Ополоумел мулла…

Тау сжал волосатый кулак и стукнул по столу. Задребезжала посада.

- Ну? - насмешливо сказал Асфар.

- Схватили они меня, сохсты эти, а мулла своими крючковатыми когтями давай мне ухо крутить. «Это тебе, говорит, за то, что аллаха забыл, молитву гяуров у них в чилисе[24] слушал! На мечеть пожалел!» И так он мне ногтями изорвал ухо, что с месяц потом не заживало: загнило, почернело, и кусок отвалился совсем… Ну да я припомнил ему потом аллаха… Пятнадцать лет как он кормит червей на том свете…

Тау замолчал и залпом выпил полный стакан, так посмотрев на цыгана, что у того на весь вечер отпала охота приставать с расспросами к одноухому.

Асфар раскатисто хохотал.

…Часу во втором ночи, когда Мустафа уже валялся под столом, а ротмистр лез целоваться к Рите, несмотря на робкие протесты тоже изрядно осоловевшего Феофана, в заднюю дверь «Оленя» раздались три коротких удара.

Буеверов предостерегающе поднял палец. Все замолчали.

- Кто-то из наших?! - полувопросительно произнес Асфар. - Кто еще знает наш стук, Петрович?

- Газиз и Хахан…

- Открывай!

Не успел хозяин подняться из-за стола, как дверь открылась, и в комнату вошел… Газиз Дзыбов.

Феофан так и застыл, поднеся стакан с самогоном ко рту. Ротмистр встал, положив руку в карман галифе, Тау вобрал голову в плечи. Остальные затаили дыхание.

- Вы что, братия честная? Не рады мне? - подозрительно оглядел их Дзыбов, захлопнув дверь.

- Как ты открыл? - без своей обычной улыбки спросил Алексей Буеверов.

- Не задавай глупых вопросов, палаша, - усмехнулся Газиз. - Ну, долго вы будете молчать так? Асфар! По библейской притче в соляной столб превратилась, насколько мне помнится, женщина, а не мужчина… да еще с такими усами, как у тебя.

- Оставь в покое мои усы, - скрывая раздражение, отозвался Асфар. - Садись и выкладывай…

Агап икнул и уронил вилку. Буеверов подвинулся и подтолкнул к столу еще один стул.

- Может быть, мне предложат выпить и закусить? - непринужденно уселся Дзыбов. Оглядывая собравшихся, подмигнул цыганке, Та состроила ему глазки.

От Унарокова не ускользнул этот обмен любезностями. Но он, видимо, не решил еще, как себя вести в изменившейся ситуации, и молча наливал Газизу самогон. Потом налил себе и, согнав с лица озабоченное выражение, поднял стакан!

- Ну что ж! Выпьем за смелость и отвагу нашего друга Газиза! Наверно, не так-то легко уйти от Шукаева? - в голосе его слышалась издевка. Газиз уловил ее.

- Весьма польщен, Асфар! - резко ответил он, поднимая свой стакан. - Рад буду повторить твой тост, когда тебе удастся проделать то же самое!

Зизарахов завозился на полу, силясь подняться. Газиз только сейчас заметил его.

- Кто же это упоил моего лучшего друга? Возможно, господин ротмистр?

- Не шути с огнем, Газиз, - предупредил Тау с угрозой. - Расскажи лучше, за что тебя отпустили? Ссучился? Продал нас?..

Унароков поставил стакан на стол, расплескав половину на клеенку.

- Говори! - глухо приказал он. - Довольно темнить. Да не заливай - ты мастер на это.

Дзыбов спокойно выпил свой стакан и, повертев его перед глазами, вдруг резко отшвырнул в сторону. Попав в горшок с цветком, стакан со звоном разлетелся на мелкие куски.

- Я вижу, среди вас - полное единодушие, - саркастически улыбнувшись, сказал он. - И вы ждете от меня признания в том, чего я не совершал, и о чем, возможно, мне придется пожалеть..

- Говори дело - или пожалеешь, что народился на свет, - поднялся со своего места Тау и медленно вытащил из-за голенища нож.

Женщины умолкли, перестав жевать. Буеверов опасливо отодвинулся от Газиза. Ротмистр снова положил руку в карман.

Дзыбов молча и совершенно спокойно оглядел своих сотрапезников.

- Я бежал не для того, чтобы мои уважаемые коллеги учиняли мне допрос. Есть одна деталь, которую вам всем придется учесть… - Газиз говорил неторопливо и ровно, зная, что единственное средство утихомирить и притупить вот-вот готовый разразиться пожар - говорить именно так, ничем не выдавая напряжения, буднично и веско, целиком положившись на завораживающее действие своего дара речи, который уже не раз выручал его из беды, - …придется учесть, что я не сказал Шукаеву ни единого слова… ничего, что могло бы повредить нам всем… И если вы сейчас не соизволите мне поверить, то глубоко ошибетесь… Кроме того, это не совсем так безопасно, как вы думаете…

Не надо бы Дзыбову произносить этой последней фразы. В глазах Асфара Унарокова вспыхнула ярость, и, уже не сдерживаясь, он рванул из кармана парабеллум.

- Закройся, легавый пес! - заорал ротмистр.

Дзыбов понял, что игра проиграна. Но по-прежнему продолжал сипеть, словно не обратив внимания, как по знаку Тау, стараясь не шуметь, ретировались обе женщины и попятился к стене Агап Хохлов. Газиз взял кувшин с самогоном, неторопливо налил себе полный стакан и поднес к губам.

Стало совсем тихо. Слышно было только, как сопел и чмокал валявшийся на полу Мустафа Зизарахов.

Дзыбов не выпил налитого самогона. Он вдруг вскочил с места и, плеснув содержимое стакана в глаза Унарокову, швырнул другой рукой стул, на котором сидел, под ноги одноухому Тау. Но, бросившись к дверям, получил подножку от Буеверова…

Тот, кто случайно проходил в тот момент мимо закрытых ставен «Оленя», слышал, наверное, и шум, и выстрелы, и возгласы проклятий…

Газиз был вооружен ножом, на всякий случай позаимствованным у Хахана Зафесова. И это спасло ему жизнь. Закусочная была освещена изнутри одной яркой лампой, висевшей под потолком. Сваленный на пол Алексеем Буеверовым, Газиз успел выхватить из-за голенища финку и метнуть ее в лампу, которая лопнула с оглушительным хлопком, осыпав осколками стекла разинувшего рот от удивления и испуга Феофана третьего. Парамон бросился к Дзыбову, но споткнувшись о ножку стула, растянулся во весь свой огромный рост.

Ударив ногой в живот подскочившего Буеверова, который, громко завопив, плюхнулся мешком на пол, Газиз в момент очутился у двери и уже рванул ее, как вдруг вспыхнул свет фонаря, мелькнуло искаженное злобой лицо Тау и прогремел выстрел.

Тау стрелял почти в упор, но пуля только обожгла Газизу щеку. Боковым зрением он увидел в колеблющемся свете фонаря скорчившегося на стуле Асфара, протиравшего залитые самогоном глаза и, лягнув Тау ногой, выбросил свое тело на улицу. Тут и настиг Газиза предательский удар Буеверова. Нож вошел под правую лопатку. Дзыбов инстинктивно дернулся, левой рукой схватился за ручку двери и, превозмогая боль, из последних сил с размаху треснул тяжелой дубовой створкой по голове высунувшегося в дверной проем Буеверова.

За дверью раздались вопли Петровича и глухой звук упавшего грузного тела, загородившего выход.

Шатаясь, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Дзыбов добежал до коновязи, обрезал перочинным ножом повод, которым был привязан вороной Карабах Унарокова, вскочил в седло и, обессиленный, повис на шее коня.

В это время открылась дверь «Оленя».

- Вот он! Стреляй, Асфар! - послышался крик Тау.

Унароков выстрелил, но промазал.

Газиз очнулся и дал коню шенкеля. Карабах взял с места широким наметом и, распахнув ударом копыт неплотно закрытые ворота, понесся по темной улице станицы. Вслед впавшему в беспамятство Газизу еще ударили три выстрела, и донесся заливистый лай потревоженных станичных псов.