По ту сторону Стикса

Глава 4. На чужих берегах

Свой первый день в резервации я помню плохо, а то, что помню, даже сейчас похоже на дурной сон. Сон, от которого до сих пор не могу очнуться.

Тусклый свет пробивался сквозь веки, и уже от одного этого слабого сияния резко и остро резало где-то в черепной коробке. Все пространство вокруг казалось забитым серой удушливой ватой, которая позволяла сделать вдох ровно настолько, чтобы находиться в призрачном сознании. Я уже собирался снова нырнуть в забытье, как рядом послышались голоса.

— Если он умрет — не придется с ним жить. Он так стонал сегодня, что я не мог заснуть.

— Если умрет этот, приведут другого. Пусть лежит, пока никому не мешает.

— Может ему помочь как? Воды дать?

— Захлебнется — так не жалко.

К моим губам прикоснулся влажный край железной кружки, по подбородку потекли холодные струйки. Я и рад был бы глотнуть воды, но будто бы опухшие губы не желали двигаться.

— Они сказали, хоть, как его зовут?

— Дык, какое им дело? Код вшили и готов — как звали потом никто не вспомнит.

Голоса были молодыми, почти мальчишескими. Один слегка картавил или просто слишком усиленно напирал на букву "р", его слово "умрет" звучало раскатисто и приглашающе. Да, именно так мне и стоит поступить. Умереть. Проще всего.

— У него на одежде бирка. — Голос снова вытолкнул меня на поверхность реальности.

— ИНК? Это имя?

— Наверно.

Это было не имя, а обозначение группы в детдоме. Имя было написано на бирке, пришитой к внутреннему шву, но ее они видеть не могли.

— Небось, маменькин сынок, раз одежда подписана.

— Мне мама никогда не подписывала одежду. Только в школе.

— Только в шкооолее… — противно передразнил голос картавого, и на этом моменте я снова отключился.

В следующий раз я пришел в себя от холода: откуда-то сбоку сквозило, задувало прямо за воротник, отчего кожа на затылке покрывалась противными мурашками. Мне удалось открыть глаза. Помещение было маленьким и узким, голые бетонные стены носили остатки какой-то бешеной краски, света тусклой лампочки как раз хватало, чтобы заметить темные влажные потеки на этих стенах и следы бурой плесени.

Было странное ощущение, что онемело не только мое тело, но и чувства. Никаких посторонних эмоций не просачивалось, мир вокруг казался мертвым и бездушным. Я приподнялся на локте, чтобы получше оглядеть помещение, в котором находился. Из темноты двухъярусной койки, стоявшей вдоль противоположной стены, на меня, не мигая, смотрели два светлых глаза, словно бы выточенных из хрусталя, угольно-черная окантовка радужки делала их похожими на глаза животного. Тело непроизвольно замерло и напряглось, ожидая нападения. Я не ощущал чужих эмоций, и поэтому существо напротив казалось мне нечеловеком.

Существо подалось вперед, и под тусклый свет лампы попало тонкое и настолько красивое лицо, что сразу сложно было определить девушка передо мной или парень. Длинные русые волосы только добавляли замешательства. Затем из тени вынырнули широкие костлявые плечи — парень.

— Есть хочешь? — спросил голос, в котором не было и намека на женственность.

Я все еще смотрел на него, не отрываясь. Ощущение было такое, будто со мной заговорила стена или пол. Без эмоционального флера я просто не мог воспринимать человека человеком. Странное онемение не проходило, словно наплыв эмоций там, на дамбе, выжег невидимые нервы моих способностей.

— Тогда, может быть, пить?

Я кивнул.

Длинноволосый взял кружку с ветхого перекошенного трехногого столика и наполнил ее в раковине, которая висела на стене прямо перед входом в помещение.

Я принял кружку, стараясь не касаться его пальцев. Вода была ледяная, с металлическим привкусом и каким-то ужасным химическим запахом, но это не помешало осушить все одним залпом. На последнем глотке я закашлялся, а затем скрючился от внезапной боли в правом плече.

— Болит?

Я не знал, что болит. Потрогал плечо левой рукой: кожа горела и местами даже припухла.

— Ничего, скоро пройдет. — Он сдвинул рукав футболки и показал мне свое плечо, на котором черными полосками виднелась прямоугольная татуировка, отдаленно напоминавшая штрих-код.

— Что это? — сипло спросил я.

— Откуда ты свалился, такой недотепа? Тебе вшили чип с кодом, теперь они будут знать, если ты выйдешь из резервации, и всегда смогут найти. Но тебе повезло, хотя бы можешь выходить до комендантского часа. Я тут заперт насовсем. — Видимо, чтобы скрыть горечь, он размашисто плюхнулся на свою койку.

Мне было не просто понять, о чем он говорит. Я обхватил руками голову, и стал мерно покачиваться, словно какой-то болванчик.

— Э-э-э, парень, да ты совсем плох, — протянул обладатель красивого лица. Он собирался добавить что-то, но в этот момент дверь в комнату распахнулась, вошли еще двое подростков.

— Очухался, крысенок! — Раскатистая «р» стриженного коротким ежиком парня покатилась по помещению. Его покрытые вязью татуировок руки бесцеремонно похлопали меня по плечу. — Мы уж думали окочуришься.

За ним с ноги на ногу переминался верзила с щенячье-кротким выражением лица и копной каштановых кудрей.

— Привет, меня зовут Иосиф, — робко сказал верзила.

— Не обращай внимания, это Жаба, — вмешался картавый. — А я Го. С Фрэем ты перетер. Выдавливай, за что тебя сюда?

Он снова стукнул меня по спине. Я согнулся пополам, но не от боли. Внутри резануло отчаянием, распарывая черное покрывало, которым будто бы накрыли онемевшие чувства. Я с шипением выпустил воздух сквозь зубы, Го отшатнулся от меня.

— Я вам говорил, что он теплый какой-то!

— Эй, что с тобой? — спросил длинноволосый, но от его движения в мою сторону боль внутри только усилилась. Она скрутила меня, словно бы стремясь вывернуть наизнанку: кожей внутрь, костями наружу.

Я вскочил и направился к двери на нетвердых ногах.

— Мне нужен воздух…

Я думал, что не смогу. Не смогу жить здесь, не смогу спать здесь и дышать не смогу. Я брел вдоль по набережной, ноги в кедах мерзли и шаркали, как у старика. Мимо прошел какой-то сгорбленный человек, от него разило холодом и голодом. Он упадет там, за углом, и никому не будет до него дела. До меня тоже нет никому дела.

Я свернул к реке. Они называют ее Стиксом. Они думают о ней, как о Стиксе. Каждый. Это даже не мысль — образ. Правда. Откуда им знать это название?

Откуда мне знать это название?

Ограждение на набережной было ржавым, залепленным граффити и птичьим пометом. Стикс достаточно глубок, чтобы по нему прошло мелкое судно, его воды мутны и, наверное, ядовиты. Я схватился за ограждение и поставил ногу на первую перекладину. Руки противно дрожали, словно из них вынули всю силу. Казалось, еще немного — и я снова упаду в обморок. Нет, падать нельзя, не сейчас, потом… мне обеспечен красивый полет.

Вторая перекладина далась труднее, руки и ноги скользили по мокрому железу, ветер как назло дул в лицо. Ну ничего, скоро все кончится — третья перекладина и можно перемахнуть за ограждения, на это еще хватит сил, а дальше не важно.

Кто-то резко дернул меня за одежду так, что я упал навзничь на асфальт. На секунду в глазах потемнело и дыхание выбило из груди.

— Что, полетать собрался?! — Насмешливый голос, несильный пинок по ногам.

Зрение прояснилось — надо мной стоял Фрэй. Парень смеялся, но я чувствовал, что на самом деле он зол как черт, почти готов убить меня. Не знаю, зачем он здесь, зачем тащился за мной от самого общежития, но на его настроение мне было глубоко наплевать. Хочет убить — пусть. Пусть бьет своими тяжелыми сапогами, пока от моего лица не останется одно кровавое месиво, пока я не потеряю сознание, пока не прекращу дышать. Именно этого мне и надо.

Я с трудом поднялся на ноги и снова пошел к ограждению. Фрэй схватил меня за грудки, в глазах его было бешенство и еще что-то… на секунду я увидел другую незнакомую фигуру, сиганувшую в реку, но затем остались только его угольно-черные зрачки в хрустале.

— И не думай, — полупрошептал он.

— Не твое дело. — Я попытался отпихнуть его руки, но сил не хватило.

— Это мне решать. — Противник сам выпустил ворот моей куртки, а потом движением, которого я даже не сумел заметить, со всего размаха врезал мне кулаком в челюсть.

Я не удержался и снова полетел на асфальт, во рту появился привкус крови, но вместе с тем в голове что-то прояснилось. Все вокруг вдруг приобрело четкость, исчезло чувство нереальности происходящего, а саднившая губа не давала мне снова нырнуть затуманенный омут, из которого я только что вырвался.

Фрэй все еще стоял надо мной, покачиваясь на пятках. Я чувствовал, что в любой момент, он может снова ударить, и тогда его уже будет не остановить, поэтому не шевелился. Наконец парень протянул мне руку.

— Сам идти сможешь?

Я кивнул и схватился за узкую ладонь с длинными белыми пальцами. Рывок. Я снова на дрожащих, но будто бы своих ногах.

В общежитие мы возвращались вместе. Нельзя сказать, что это было начало дружбы или доверия — в том возрасте три года разницы значили все же много — но это было неплохое знакомство.

С того самого случая мысли о самоубийстве больше меня не посещали, а если и посещали, то я всегда знал, что это всего лишь чужие эмоции.

Со временем я начал потихоньку привыкать — человек так устроен, что привыкает практически ко всему. Моя эмпатия проявлялась приступами: иногда накатывала так, что я начинал биться едва ли не в конвульсиях, но чаше всего я чувствовал тупое онемение — мир вокруг был бездушен и тих. Мне некогда было переживать, да и думать было некогда, на первый план выходили совсем другие проблемы. И главной из них была — как заработать себе на жизнь.

Государство выплачивало мизерное пособие, которого не хватило бы даже на покупку хлеба. Но и это пособие вместе с общежитием предоставлялось только до восемнадцати лет. Потом многие оказывались на улице.

Единственная школа в резервации пялилась на прохожих черными провалами окон с выбитыми стеклами, отпугивала разрисованными обваливающимися стенами, за которыми никого не ждали загаженные бомжами классы. Школа перестала работать полтора десятка лет назад — никто не хотел учить здесь, как и никто не мог учиться.

Найти работу было так же тяжело, как поймать золотую рыбку в водах Стикса. Единственный завод принадлежал хозяину-китайцу, и там с дешевой рабочей силой никто не церемонился. К счастью, если это можно назвать счастьем, государство и тут не оставляло своих отвергнутых питомцев, милостиво устраивая по квоте на места.

Но на завод брали лишь женщин и подростков, а учитывая, что женщин в резервации почти не было, всем работникам здесь получалось не больше восемнадцати. Мужчин не нанимали, полагая, что у них слишком толстые грубые руки, не подходящие пусть и для примитивной по своей сути, но тонкой сборки приборов.

По такому же критерию не взяли Жабу — его полные руки с будто бы надутыми пальцами и широкими матовыми пластинами ногтей не годились для работы, и поэтому он за еще меньшие копейки иногда разгружал судна на единственной проржавевшей пристани. Что собирали на заводе, я точно не знал — какие-то переключатели и транзисторы, сложные клеммы, к которым допускали только "старичков".

Фрэй обычно сидел напротив меня, его длинные пальцы мелькали, закручивая винтики или наматывая проволоку, а лицо всегда принимало отрешенное выражение, глаза смотрели, но не видели. Я знал, что за этой маской идет напряженная работа мысли, но не знал, о чем он постоянно думает. Казалось, что об одном и том же. Но так как мысли эти не были окрашены эмоциями, мне никак не удавалось заглянуть в них даже краем глаза.

Го работал беспорядочно, постоянно резал пальцы и ругался сквозь зубы, обещая, что не задержится здесь надолго. Иногда он вскакивал в бешенстве, но, пройдясь по цеху, снова возвращался на место — выбора ни у кого не было. Приходилось держаться за единственный стабильный заработок. Даже мне. Хотя я мог выходить за территорию резервации, вряд ли кто-нибудь согласился бы дать мне работу там. То, откуда я пришел, было очевидным, потому что единственным удостоверением личности для меня остался код, вшитый в руку.

Дни тянулись бесконечно и монотонно, я просто чувствовал, как тупею и растворяюсь, как скоро от меня и от моей личности ничего не останется. Самоубийство личности. И никто не сможет его остановить. Это не прыжок с моста. Можно даже самому не заметить. Ты есть, а личности твоей нет.

Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды в короткий рабочий перерыв ко мне не подошел Фрэй. Он буквально пригвоздил меня взглядом и с усмешкой, не оставляющей сомнений, что ответ уже предрешен, спросил:

— Хочешь заработать?

Я не успел даже пикнуть, как он подхватил меня под локоть и оттащил в дальний угол.

— Отлично! Тут одному человеку надо кое-что доставить с материка. Коробочка небольшая, оплата хорошая, только ехать далековато, но до комендантского обернуться можно. Ты как? Тридцать процентов мне за посредничество.

Предложение было неожиданным. Я давно уже думал, что могу извлекать какую-то выгоду из возможности выходить за ворота, но мне и в голову не приходило, что это можно делать подобным образом.

— Ну так как? — в нетерпении Фрэй начал трясти меня за плечи.

— А это очень далеко?

Оказалось, не близко: где-то на подъездах к городу. Добираться надо было на двух автобусах. Тогда мне не показалось странным, что человек, передающий посылку, не может подъехать прямо к дамбе. Теперь же я понимаю, что не все тут было чисто, и что это за люди, которым небезопасно было появляться не то что у пропускного пункта, но и в самом городе.

В тот день я впервые после переселения в резервацию оказался на дамбе. Несколько солдат в военной форме, не испытывающие ничего кроме скуки. Мощные прожектора на стенах были включены даже днем, стоило посмотреть в их сторону, как глаза тут же слепли. Рамки на входе, рамки на выходе, тяжелые железные ворота для автотранспорта, запах псины от специально обученных овчарок. И над всем этим нечто такое давящее, вызывающее чувство клаустрофобии и желание глотнуть свежего воздуха — отчего мне в первый раз стало плохо до потери сознания. Весь этот коридор был настолько пропитан негативными эмоциями, что, казалось, даже если убрать отсюда людей, я еще долго смогу считывать следы с серого бетона стен.

Фрэй проводил меня до первой рамки, хлопнул по плечу, а затем подтолкнул в спину, как маленького ребенка.

— Давай, дорогу только не забудь! Жду тебя здесь через четыре часа!

Дальше ему путь был заказан.

Я прошел через рамку — машина пикнула, считывая код с чипа в моей руке. Говорят, что еще десяток лет назад, приходилось подносить руку к сканеру, а чипы вживлялись в запястье. Но потом какой-то сумасшедший отрезал себе кисть и сбежал. Теперь код вживлялся в плечо, но я сильно сомневался, что это может переубедить слетевшего с катушек человека, решившего оттяпать себе руку целиком.

Следующая рамка просканировала меня на наличие оружия и взрывчатых веществ. Затем короткий, почти безлюдный тоннель, и ты на свободе: свет режет глаза, а холодный ветер с воды пробирает до костей, но создается такое ощущение, будто наконец-то можно дышать. Можно дышать и не задыхаться.

Поначалу тянулись какие-то промышленные районы, заброшенные заводы, склады, маленькие фирмы, специализированные магазины запчастей и прочих не пользующихся широким спросом товаров. Я с любопытством оглядывался на гигантские полосатые трубы, выпускавшие в воздух клубы белого пара, прошелся немного вдоль по заброшенным железным путям и заглянул за разбитое стекло какого-то здания, чтобы полюбоваться на покрытые пылью и тенетом станки, прежде чем сесть на остановке в ожидании автобуса.

В детдоме мой островок реальности был маленьким, сжимавшимся вокруг небольшого района: школа через дорогу, аллея напротив. Все передвижения контролировались, стоило кому-то улизнуть, как поднималась паника вплоть до привлечения полиции. У меня не было возможности поднять голову от книг и осмотреться, чтобы понять в каком мире я живу. Если бы эта возможность была, наверно, я знал бы о резервации, и скорее всего у меня хватило бы ума туда не угодить.

Автобус подошел быстро, я заплатил за проезд из денег, которые дал мне с собой Фрэй, и, нахохлившись, устроился на свободном заднем сидении. Через пять минут промышленные здания сменились более привычными жилыми высотками, перемежавшимися продовольственными магазинами и государственными учреждениями. Я безучастно смотрел в окно и мысленно отсчитывал остановки. Указания мне были даны самые подробные, и пока все шло хорошо. Это может оказаться легкими деньгами. Неужели так мало людей из резервации имеют право выходить на материк?

Я благополучно вышел на остановке, где надо было сделать пересадку. Мое внимание тут же привлек книжный магазин на углу, и я некоторое время зачарованно бродил между полок, не решаясь даже взять в руки какой-нибудь том. Своих денег у меня с собой не было, да и заводского зароботка хватало лишь, чтобы оплатить столовую, да раз в месяц купить себе пару носков и нижнего белья — поэтому цены в магазине казались каким-то абстрактными наборами цифр.

— Эй, пацан, ты чего там рыщешь? Покупать что-нибудь будешь? — Тучный мужик вылез из-за прилавка и подозрительно посмотрел в мою сторону.

Я низко наклонил голову и выскочил на улицу. Его можно понять: с виду в то время я немногим отличался от уличных оборванцев, да и тем было бы больше доверия, узнай он, что я из резервации.

На этот раз нужный автобус найти оказалось не так легко. Привокзальная площадь гудела, толкалась и крыла меня матом, она наступала на ноги, обдавала запахом дешевого табака, бензина и жареной курицы. Мне пришлось пробежаться по ней кругом прежде, чем я нашел свою остановку.

Автобус не приходил долго, и я начал нервничать, сворачивая и разворачивая грязную бумажку, на которой был прописан мой маршрут. Прошло полчаса, прежде чем к остановке подпыхтел ржавый пенсионер городского автопарка: он был смешно округлый, с большими выпученными фарами и страшным запахом, от которого меня тут же начало мутить.

Я влез внутрь и сел на пухлое дерматиновое сиденье. Моими соседями были в основном бабки, груженные тяжелыми клетчатыми сумками. Высотки скоро сменились пятиэтажными домами, потом двухэтажными, а за ними потянулись дачные домики и белые, будто космические, ветряные мельницы, вырабатывающие электроэнергию.

За пределы города я выезжал лишь однажды, когда нас, согласно правительственной программе, вывезли на экскурсию в монастырь ради галочки в отчетности, поэтому сейчас пейзаж за окном несколько отодвинул мое волнение по поводу того, что мы пусть и неспешно удаляемся от черты города.

Автобусная остановка, на которой я вышел, давно покосилась и обветшала, вдаль от нее петляли только две тракторные колеи. Хлюпая грязью, я потащился по этим колеям к одинокой хибарке на краю вспаханного на зиму поля. Дом был деревянным, почерневшим от времени, залатанная крыша кое-где прохулилось, внутри горел свет, и даже снаружи пахло табачным дымом. Сомнений, что внутри кто-то есть, не оставалось. Я набрался смелости и постучал в дверь.

Створка распахнулась так неожиданно и резко, что едва не заехала мне по носу. На пороге стоял небритый мужик в оттянутой майке. На толстой губе у него прыгала сигарета, будто он постоянно жевал ее кончик.

— Здравствуйте, я за посылкой, — пролепетал я.

— Здравствуйте, — передразнил мужик и, повернувшись внутрь дома, заорал: — Слышь, лысый, этот обсосок еще и здоровается. Ну ты, заморыш, поклонись, так уж и быть. Так вас, наверно, в пажеском корпусе учат.

Он заржал, затем грубо схватил меня за шиворот и притянул к себе, так что тлеющий конец сигареты оказался прямо перед моими глазами:

— Пароль давай, — прошипел он и я испугался, что бычок выпадет у него изо рта и прожжет мне глаз.

— Чертополох.

Курильщик усмехнулся и одним рывком втолкнул меня внутрь, указав на деревянный ящик в пыльном углу.

— Сиди тут, пока не понадобишься.

Помещение было душным и плохо освещенным: одной засиженной мухами лампочки не хватало. За столом сидел лысый человек и сосредоточенно прокладывал внутренность коробки тонкими железными листами, похожими на фольгу. При нашем появлении он отвлекся от работы и оглядел меня цепким взглядом.

— Могли бы прислать и не такого заморыша.

— Все лучше, чем самим тащиться через их рамки.

Время в этой хибаре тянулось бесконечно. Подозрительные типы все еще возились с коробкой. Не так я себе представлял эту работу. Скоро настороженность уступила место усталости, и на какое-то время я соскользнул в сон.

Разбудили меня грубо и бесцеремонно. Было такое ощущение, что эти двое решили вытрясти мою душу из тела. Лысый пихнул коробку мне в руки.

— Потеряешь — голову сниму. А теперь двигай, пацан, если не хочешь опоздать на последний автобус! — Он буквально выставил меня за дверь.

На улице оказалось темно, хоть глаз выколи. В груди нехорошо екнуло. Сколько же сейчас времени? Часов у меня не было, и я, спотыкаясь о рытвины, едва не падая, побежал вперед к единственному освещенному пятну во всей округе — автобусной остановке. Она была пуста, лишь кто-то разложил газеты вдоль всей лавки, да кисло пахло разлитым пивом и мочой. Машины проезжали редко. Я сжался в комок от холода и мысли, что со мной будет, если я не успею вернуться до комендантского часа.

Когда, наконец, пришел автобус, часы перед водителем показывали "22:04": меньше двух часов, чтобы добраться обратно. Если я не пройду через рамку до полуночи, мой код автоматически попадет в федеральный розыск, и любой патруль сможет стрелять на поражение, если их радар засечет мой чип — благодаря Го, все эти сведения были навсегда зашиты в мою черепушку.

Казалось, автобус еле полз. Хотелось встать с места и накричать на водителя, чтобы прибавил газа, но вместо этого я до белых костяшек сжимал спинку переднего сиденья. На удивление, мой рейс добрался до привокзальной площади довольно быстро, всего за час. Я успевал.

Второму автобусу, чтобы доехать до набережной, понадобится не больше получаса. Успокоенный, я сел на его сиденье и впервые за столько времени обратил внимание на коробку у себя в руках. Плотная картонка была обернута сверху полиэтиленом. Если внутри несколько слоев фольги, проложенной странным материалом, то для самого пакета, ради которого все и затевалось, осталось совсем мало места — все ради того, чтобы содержимое не запищало в рамках на пропускном пункте. А вдруг охране понадобится вскрыть коробку?

Додумать я не успел — автобус резко дернулся, накренился на одну сторону, а затем встал на месте. Малочисленные пассажиры стали выглядывать в окна, машины позади загудели. Водитель открыл двери и выскочил на улицу. На часах было "23:35" — до набережной оставалось несколько остановок.

Дальнейшее напоминало плохой сон: оказалось, что у автобуса пробито колесо, а следующий рейс пойдет только через двадцать минут; ни одна машина не желала подбирать такого оборванца как я, на такси денег не было.

Я перехватил коробку поудобнее и побежал.

Без какой-либо маломальской физической подготовки, голодный и продрогший, я несся по мокрой от прошедшего дождя улице, огибая редких прохожих и спотыкаясь о выбоины в тротуаре. Через пять минут такого бега мне начало казаться, что скоро на очередном выдохе я выплюну свои лёгкие на мостовую. Сердце стучало в ушах, а и без того темная улица плыла передо мной, в глазах темнело.

Поневоле я перешел на быстрый шаг. Главное — не останавливаться: если я сейчас завалюсь где-нибудь в подворотне, на этом все будет кончено. Когда мог, я снова переходил на бег, но силы быстро иссякали. Улица казалась бесконечной, время вязким и зыбучим, мозг был на грани помешательства, поэтому я не сразу заметил, что в просвет между домами уже видно дамбу и красные предупреждающие огни на ней.

Этот вид придал мне сил, и я снова побежал. Когда мне удалось добраться до пропускного пункта, электронные часы на входе показывали "23:56". Я пролетел первую рамку, но перед второй со всего разбегу наткнулся на выставленный военным приклад автомата. Из меня будто вышибли весь воздух. Коробка покатилась вперед, я упал на задницу и несколько секунд не понимал, на каком свете нахожусь.

— Куда это мы так торопимся? — Раздался голос сверху.

У военного было одутловатое бледное лицо, его голова в каске закрывала лампы освещения, и снизу он показался мне очень похожим на упыря с красными обветренными губами. Ему было скучно, а после начала комендантского часа каждый раз становилось еще скучнее. Я оказался последним развлечением на этот день. Ему было плевать, кто я и что я, он не испытывал ко мне ненависти — и это пугало.

— Что внутри? — Он отошел от меня и небрежно пнул тяжелым сапогом отлетевшую коробку.

В этот момент за второй рамкой я увидел обеспокоенное лицо Фрэя. Видимо, устал ждать и гадать, почему меня так долго нет, и вышел к пропускному пункту.

— Скоро комендантский час, — просипел я. — Мне нужно на ту сторону. Пожалуйста…

Свой собственный голос показался мне жалким и отвратительным.

— Вилли, сканер не взял его коробку, картинки нет! Но датчики не среагировали — значит, все нормально! — крикнул второй военный, дежуривший у монитора.

Вилли досадливо поморщился и снова повернулся ко мне.

— Что в коробке, крысеныш? Будем вскрывать?

Мне было уже плевать посылку — часы показывали "23:58".

Он поднял коробку, поставил на стол и вынул нож из ножен, закрепленных на ноге. Плевать на коробку. Я встал на ноги и уже собирался пойти по направлению к рамке, как раздался голос Фрэя с той стороны.

— Это ингалятор для моего брата! Его нельзя вскрывать, там все стерильно!!

Если бы не ситуация, думаю, я бы оценил степень драматизма в его голосе. Но…

"23:59"

— Вилли, пусть валит, нам еще к проверке готовиться! — Человек у монитора тоже начинал нервничать. Упырь недовольно причмокнул кровавыми губами, но снял коробку со стола и резким движением пихнул ее мне в руки, так что угол врезался в живот. На глазах выступили слезы. Не помня себя от радости, я подхватил свой проклятый груз и помчался ко второй рамке. На бегу споткнулся о ее невысокий порог и влетел на территорию резервации рыбкой, далеко вперед на вытянутых руках выставив ношу.

"00:00"

Над Стиксом прокатился протяжный гудок. Скрипнули механизмы, со стоном поползли железные двери, закрывающие проход, охранники заблокировали вертушки.

Я все еще лежал. Фрэй устало сел рядом со мной. Не знаю, чьи это были эмоции, его или мои, но я впервые за многие годы услышал свой собственный смех. Он вырывался из груди точно с таким же скрежетом, с каким только что работали механизмы, закрывающие ворота. Фрэй смеялся вместе со мной.

Из-за этого засранца, подрядившего меня на какую-то полукриминальную работу, я серьезно рисковал. И все же он искренне беспокоился обо мне, обо мне, а не о проклятой коробке — а за это можно было простить многое.