По ту сторону Стикса

Глава 7. Тихая заводь

Пузик сидел в кресле, подобрав под себя ноги, и с аппетитом уплетал пирожки — только за ушами трещало.

— Вкусно! — Отсалютовал он куском оставшейся корочки в сторону Додо, бродившей вдоль стен и разглядывавшей развешанное на них оружие.

— Может, заберете его с собой? — предложил Фрэй из-за барабанной установки, беспечно постукивая палочками по альтам, за что удостоился мрачного взгляда от Рыбы.

— А что, я согласен — с такой кормежкой! — Мальчишка взял второй пирог и с каким-то детским обожанием посмотрел на Додо.

— Когда нам можно будет вернуться обратно? — прервала идиллию Рыба.

— Вам настолько не нравится гостеприимство резервации? — Фрэй выбил торжественную дробь.

— Да пошла ваша резервация… — девушка разразилась замысловатой многоэтажной бранью.

Мы втроем присвистнули.

— Да, господа, по сравнению с этим мы — члены кружка любителей поэзии серебряного века, — резюмировал Фрэй и несколько раз нажал на педаль, имитируя хай-хэтом аплодисменты. — Никто вас не держит — идите хоть сейчас. Пузик, проводи дам до пропускного пункта.

Девчонки вышли, настороженно оглядываясь. Мальчишка залихватски подмигнул.

Как только дверь закрылась, улыбка сползла с лица Фрэя, будто ее там никогда и не было. Шрам на лице налился кровью и превратился в безобразный рубец, пульсирующий, словно отдельное живое существо.

— Что ты знаешь об этих девицах? — Спросил он, откладывая палочки и выбираясь из-за установки.

— Ничего. Но это не они, поверь мне. Просто случайность.

— Случайность… Слишком много случайностей в последнее время. Ты мог погибнуть, — Он взял пульт и включил телевизор, висевший на стене.

— Очевидно.

— И кому ты так мешаешь? — Вопрос был обращен в пространство и явно не требовал ответа.

— Судя по всему, тем же, кому мешал Монах.

— Почему тогда не я?

— Что, гордость задело?

Прозрачные глаза Фрэя остались холодны — он не был настроен шутить.

— Просто картинка не складывается.

Звук телевизора стал громче. Выпуск вечерних новостей в самом разгаре. Не понимаю, зачем Фрэй смотрит их каждый раз. Никто не говорит ни слова о том, что происходит в резервации. Они не делают вид, будто нас нет: вроде как мы существуем, но упоминать о нас неприлично.

— …партия уже опубликовала свою предвыборную программу. Одним из главных пунктов по-прежнему является упразднение особой зоны, что не может не эпатировать консервативно настроенную общественность. Лидер ДзСР назвал само существование резервации уродливой гримасой демократии…

На экране подтянутый человек лет пятидесяти давал репортеру интервью. Волосы политика были тщательно уложены. Точно от такого же русо-пепельного оттенка уже несколько лет пытался избавиться Фрэй, настойчиво выкрашиваясь в огненно-красный.

— Идиоты, — простонал он, не отводя пристального взгляда от экрана, — еще рано. Слишком рано.

— Ты сам говорил, что в резервации никогда и ничему нет подходящего времени, — заметил я, отворачиваясь от телевизора, чтобы осмотреть коллекцию Фрэя — с тех пор, как я последний раз был в этой комнате, она значительно пополнилась.

Вот керамбит с серповидным лезвием — его название я знаю только потому, что Фрэй долго хвастался. Это, кажется, скин ду. Неужели он собирается купить себе шотландские гольфы, чтобы носить клинок за подвязкой? Вот этот я не знаю, но явно старый, что-то из антиквариата.

— Ты не понимаешь.

— Ну так объясни. — Больше всего меня раздражало, что он никогда не рассказывал о мотивах своих поступков, не раскрывал смысла своих странных фраз. И если с другими я мог почерпнуть информацию из эмоций, то Фрэй был для меня загадкой. Иногда я ненавидел его за это — впрочем, даже без всяких недоговоренностей мне всегда было, за что его ненавидеть.

Вот и сейчас он махнул рукой, словно бы показывая, что бесполезно.

— Нет уж, объясни, — раздраженно продолжал я, — почему мне нельзя жить как нормальному человеку?

— Дело не в тебе, а во всех нас. Граница резервации сейчас как дамба — напор по разные стороны слишком отличается. Если они откроют затворы, вода хлынет, затапливая город.

— И что же, по-твоему, надо делать?

— Уменьшать разницу. Сейчас мы в состоянии только брать. Но…

— Но?

— Но с нашим потенциалом мы могли бы дать гораздо больше, чем они представляют. Нужно только время.

— Время и все?

— Время и труд.

— Фрэй, ты утопист. — Я погладил острый край одного из сякэнов, которые были в фигурном порядке прикреплены на стене. Сюрикэн напоминал цветок. — Утопист и сказочник.

Он не ответил, снова уткнувшись в экран.

Я строю из себя циника, но, пожалуй, сам не верю в то, что говорю. Он не сказочник. Если какая-то идея приходит ему в голову, он развивает ее до конца. Если он принимает какое-то решение, то исполняет его с маниакальной настойчивостью. Временами это страшно, словно рядом с тобой не человек. Иногда же наоборот, чувствуешь себя недочеловеком по сравнению с ним.

Помню, когда к нам попал Пузик, я собирался сдать его властям — не хотел лишних проблем. Но Фрэй не позволил. С дотошностью старой няньки, порой обдирая пальцы в кровь, он выковыривал этого найденыша из скорлупы, в которой тот укрылся от внешнего мира. Я бы так не смог. Единственной моей благотворительностью была попытка научить безграмотного мальчишку читать, но и ее я так и не довел до конца.

Пузик бежал из колонии для малолетних преступников, что находилась по ту сторону, рядом с резервацией. Улепетывая от полиции, пацан не придумал ничего лучше, как кинуться в Стикс. Реку-то он переплыл, но попутно наглотался всякой отравы, так что, когда мы обнаружили его на берегу, был уже полумертвым. С отравлением удалось справиться с помощью Чень Шеня. Не знаю, что там было в колонии — судя по всему, не лучше чем в резервации — но долгое время Пузик напоминал мне звереныша, совершенно не приспособленного к нормальной жизни.

У парнишки нет вшитого кода, и, скорее всего, он уже может спокойно жить за пределами резервации — вряд ли его еще ищут, а сделать новые документы для нас сейчас не проблема. Но он не хочет… что ж, мы в ответе за тех, кого приручили.

— Чего затих? Решил все же забрать себе? — подал голос Фрэй.

Я очнулся и понял, что уже минут пять разглядываю кусаригаму.

Не так давно Фрэй и меня пытался привлечь к своему странному увлечению оружием. Он подарил мне кусаригаму — японское холодное оружие немного необычного вида, состоявшее из серпа, к которому цепью крепился ударный груз. Я тогда долго смеялся и сказал, что, если здесь есть цепь с гирькой, это еще не значит, что мы предназначены друг для друга. Фрэй же на полном серьезе прочел мне лекцию по технике владения кусаригамой, еще более невероятную оттого, что сам он этим приспособлением никогда не пользовался. И хотя я теперь знаю, как нанести противнику удар с помощью гирьки, или запутать цепью, а потом атаковать серпом, и даже разок попробовал метнуть сам серп, подарок так и остался висеть на стене в общем доме.

Оружие должно быть простым и родным. Все навороты — лишь пыль в глаза. Сам Фрэй, располагая такой невообразимой коллекцией, никогда не расстается лишь с одним ножом — старой потрепанной «Вишней», которая уже много лет служила ему верой и правдой.

— Похоже, что твой подарок — это единственное, что у меня сейчас осталось своего, — грустно сказал я.

Фрэй не обратил на мои слова ни малейшего внимания. Или сделал вид, что не обратил.

— Завтра ночью пойдешь со мной в «Бездну» — есть одна идея.

Отказываться было бесполезно — он просто скажет свое коронное «я так решил», и будет действительно так, как он решил. Спрашивать, что за «идея», еще бесполезней — если бы хотел, уже бы рассказал. Из всего «богатого» выбора мне оставалось только кивнуть.

Я вошел в комнату, которую мне выделили в доме Фрэя. Она была оглушительно пуста и безлика. Только сейчас до меня дошло, что после взрыва в своей квартире я потерял все — осталось только то, что на мне. Не скажу, что привязан к вещам, храню безделушки на память или не могу без чего-то обойтись. Но не отпускало странное чувство, будто ты остался голым посреди огромного поля. Ощущение звенящей пустоты, словно тебе предлагают начать все с самого начала. Пожалуй, впервые в жизни я испугался этого одиночества — мне стало необходимо, чтобы кто-то был рядом, услышать человеческие голоса, попробовать эмоции.

Я вышел из комнаты и, захлопнув за собой дверь, прислонился к ней с другой стороны. Казалось, что пустота будет ломиться вслед за мной сквозь эту дверь, пытаться ухватить за руку, за край одежды. Но пустота не рвалась — ей это не нужно, она и так была повсюду.

Я выдохнул. Усмехнулся. Схожу с ума, не иначе.

Первый этаж общего дома я называл «казармами». Здесь жили боевики, многие временно, но часто этовременнозатягивалось настолько, что ничем не отличалось отпостоянно. Здесь была общая кухня и тренировочный зал, в котором Гудвин гонял «старичков», чтобы они не теряли навыков. А многие теряли — жизнь стала размеренней, и, вращаясь на «золотом прииске» Фрэя, они очень быстро стали переплавляться из матерых бойцов в бизнесменов. Сошки поменьше становились вышибалами, менеджерами и прочей мало-внятной шушерой. Настоящих чистых силовиков оставались единицы.

К примеру, Манос. Никто, кроме Гудвина, не хочет с ним даже тренироваться. И людей сложно в этом винить: страх смерти для многих остаётся главным, а грек мог убить одним прикосновением. У него был совершенно уникальный дар (или, как сказали бы на материке, мутация). К тому же дар-перевертыш: та же сила, что под ладонями Маноса останавливала сердце, могла заживлять мелкие порезы и синяки.

Фрэй говорил, что если бы этому парню предоставили возможность изучать анатомию и медицину, то со временем он мог бы превратиться в гениального врача или даже целителя. Но Маносу такого шанса не дали. Еще подростком, не подозревая о своем даре, он убил несколько человек. И тогда его выбор был невелик: либо тюрьма, либо резервация.

Гудвин в очередной раз положил здорового грека на лопатки, используя знакомый мне прием из самбо, и остановил ребро ладони в сантиметре от горла ученика.

— Ты мертв.

Манос обезоруживающе улыбнулся и поднялся на ноги, схватившись за протянутую ладонь наставника.

— За сегодня в шестой раз. Еще четыре.

Возможно, Фрэй был прав насчет школы. Сейчас самое время что-то менять. Подбирать то, что выбросили другие. Превращать мусор в золотые слитки. У главы группировки свои радужные замки на воде.

На противоположной стороне зала, точно так же как я прислонившись к стене, стоял Зило. Этот тип меня недолюбливал, и не пытался скрыть своего отношения. Он преклонялся перед Фрэем и никак не мог понять особенного внимания своего кумира ко мне. Для многих, кто появился недавно, это была загадка. Я практически не принимал участия в делах группировки, но в то же время был неразрывно с ней связан. Фрэй прислушивался к моему мнению, хотя обычно не слушал никого.

Зило не сводил с меня своих странных переливающихся, словно разлитый бензин, глаз. У него не было особого дара, он попал сюда именно за эти глаза — они меняли цвет и, наверно, только их хозяин мог сказать, что означал тот или иной оттенок, и означал ли он что-то вообще.

— Инк, не хочешь потренироваться? — Гудвин сделал передышку перед следующим поединком с Маносом.

— Нет уж, у меня и так насыщенный день.

— Вообще-то, Фрэй сказал тебя не спрашивать. Но я думал, ты согласишься. — Тренер подошел ко мне совсем близко, неуловимым движением отстегнул мою цепь и забрал себе. Сделано это было настолько четко, без малейшего волнения, что я не смог заранее ухватить его намерений.

— Рукопашная. Никакого оружия.

— Брось, я не буду с тобой драться. — Меня немного покоробила такая бесцеремонность, да и без цепи было как-то неуютно. Я сложил руки на груди, всем видом демонстрируя, что не собираюсь двигаться с места. Гудвин слишком спокоен и невозмутим — сложно было сказать, что ждет меня дальше.

— Со мной и не надо драться. Но, если не будешь двигаться — останешься бит. Зило, разомнись с этим упрямцем.

В бензиновых глазах боевика сверкнула нехорошая радость. Этот действительно отделает только так, и не посмотрит, что тренировка.

— Гудвин, черти подавились бы твоими потрохами, — процедил я сквозь зубы. Дар, за который тренер загремел в резервацию, был невелик. Не ценнее его наставнических способностей. Не с тем человеком Фрэй завел разговор о школе…

— Твоими тоже, Инк, твоими тоже.

Движения в настоящем бою четкие, ясные, отточенные — они лишены той показушности, что часто льется из боевиков по телевизору. Бой профессионалов не назовешь зрелищным: оценить, и уж тем более уследить за движениями могут разве что знатоки.

К несчастью, Зило не относился к профессионалам. Он был завсегдатаем и нередко участником уличных боев, которые до сих пор устраивались на территории западной группировки. Он привык, что публика требует зрелищности. Здесь публики не было, но привычка осталась. Только это и давало мне шанс противостоять ему, потому что рукопашная совсем не мой конек.

Зило хрустнул пальцами и двинулся вперед, судя по всему, собираясь вышибить из меня дух с одного лишь удара. Такой исход вполне вероятен: он выше на голову и гораздо здоровее — одного хука в челюсть мне может и хватить. Оставалось только не давать возможностей для таких хуков.

На кулаках у моего противника уже были кожаные ремни — никогда не видел, чтобы он их снимал. Возможно, потому что мне никогда не приходилось с ним даже есть за одним столом. С виду Зило казался тяжеловесным, и первое же движение подтвердило, что впечатление не обманывало. Он умело орудовал кулаками, но движениям не хватало скорости.

Я увернулся от первого удара, от второго, а затем решил его удивить. Ударил ногой в челюсть без разворота — растяжка у меня что надо, многие часы уходили на ее поддержание, но зато любой гимнаст позавидует. Зило лишь слегка пошатнулся, хотя удар ногой не может быть слабым, но глаз с меня не сводил — это первое, чему учит Гудвин: до последнего держать своего противника в поле зрения. От второго удара боевик ушел, хоть и не без труда. Теперь он знал, чего от меня можно ожидать. Третий удар был пойман в блок, а его кулак скользнул по моей скуле — завтра на морде появится фиолетовый синяк. Давненько я таких не носил. Успокаивает только то, что и Зило будет красавчиком.

Я поставил блок под следующий кулак и почувствовал, насколько все же мне не хватает силы и веса. Казалось, кость предплечья сейчас треснет. Ясно проступила радость соперника: он собирался воспользоваться одним из своих излюбленных приемов. Но мои способности дали сбой — я не знал, что это за прием, ведь ни разу его не видел. Зило сделал хук слева — я увернулся. И тут же попал в удушающий капкан его правой руки — локоть боевика оказался прямо у меня под подбородком, и здоровяк собирался только затягивать хватку, лишая меня кислорода. Прежде чем это произошло, я пробил в челюсть локтем пока еще свободной левой руки, затем вывернулся и, не дав ему времени опомниться, поймал за руку и провел болевой захват. Зило упал на колени — его рука была вывернута за спиной под неестественным углом. Стоило мне чуть-чуть нажать и кость треснет — желание практически непреодолимое.

— Инк, отпусти его, — спокойно произнес позади меня Гудвин. — Если ты сломаешь ему руку, Фрэй тебя не похвалит.

Я разжал хватку. И впрямь, выводить из строя силовиков в такое время — медвежья услуга. Зило тут же подскочил и развернулся, две ненасытные лапищи полетели в сторону моей шеи. Я знал, что так будет, поэтому вовремя поймал его руки за запястья, уже понимая, что удержать их сил мне не хватит. А затем пнул его коленом в пах — верзила тут же согнулся и упал передо мной на ковер. Да, не по-мужски. Но сейчас это лучший способ побыстрее закончить навязанный поединок. К тому же, о честной драке в резервации речи никогда не шло.

Стоя над поверженным Зило, я почему-то очень остро почувствовал, что возвращаюсь. Это не было похоже на возвращение домой, скорее, на возвращение в свое прошлое.