По ту сторону Стикса

Глава 6. Ловля мальков

После того случая с коробкой Фрэй если и предлагал мне что-то доставить, то это было нечто невинное, вроде определенной марки сигарет, не продававшейся в резервации, и столь же малооплачиваемое.

Я потихоньку начинал узнавать своих соседей по общежитию и товарищей по несчастью. Поначалу они меня не очень интересовали, и я скорее стремился закрыться от них и их эмоций, но все равно довольно быстро обрывки информации сложились в целую картину. Что-то они рассказывали сами, а то, чего не хотели рассказывать, я видел во внезапных вспышках видений. Чаще всего это были эмоционально-яркие, но очень негативные события.

Жаба был евреем по национальности, впрочем, его внешность с самого начала не оставляла в этом сомнений. На самом деле его звали Иосиф. Очень застенчивый, очень робкий, он постоянно пытался спрятаться от всего за нашими спинами. Даже за моей, хоть я тоже не бог весть какой смельчак и доставал ему в ту пору едва ли до плеча. Вопреки убеждению, что родственники быстро забывают оказавшихся в особой зоне, каждую неделю на пропускном пункте появлялась полная женщина с корзиной еды — мать Иосифа. Она всегда плакала, но никогда не заходила в саму резервацию: некоторые стереотипы так легко не разбивались. Именно из-за ее корзин Жаба получил свое прозвище. Не то чтобы он не делился каждый раз с нами, но, по мнению Го, делился недостаточно охотно.

Спросите, за что попал в резервации тихий еврейский мальчик? Пожалуй, пока что этот рассказ я оставлю при себе, тем более что ответ на этот вопрос я тоже узнал далеко не сразу. Зато эффектно — с этим не поспоришь.

Взамен лучше расскажу, за что в резервацию попал Го. У него был довольно редкий дар, можно сказать, идущий в ногу со временем. Ему подчинялась техника. Я не знал, как он это делает, да и он сам толком не понимал. Он мог починить часы одним прикосновением или точно так же завести машину без ключа, заставить автомат выдать банку газировки без денег. К несчастью (или к счастью) в резервации практически не было машин, не говоря уж о торговых автоматах. При должном обучении Го мог бы стать страшным оружием, и господа из Комиссии по угрожающим здоровью нации отклонениям, ни за что не упекли бы его в резервацию, если бы не одно но… При первой же встрече Го набил морду инспектору.

Я каждый раз невольно улыбаюсь, представляя эту картину — улыбка получается нехорошая. Может, мне тоже стоило подраться с Николаем? Хоть боевого духа во мне нет ни капли, но, да, это принесло бы мне огромное моральное удовлетворение.

В общем, комиссия просто побоялась связываться с Го — малолетний правонарушитель, в свои шестнадцать уже покрытый татуировками с ног до головы, главарь подростковой мотоциклетной банды, вспыльчивый и агрессивный — он мог создать больше проблем, чем принести пользы. Весы качнулись не в ту сторону.

Из родственников на материке у Го остался только пьяница-отец. Однажды я видел его на пропускном пункте. Он едва держался на ногах, и, судя по всему, язык у него заплетался точно также, как и конечности. Он не замечал, что сын, к которому он пришел по пьяному угару, стоит напротив бледный, как мел, и едва себя сдерживает. В тот единственный раз Го сунул старику в карман свои последние деньги и чить ли не силой вытолкнул его с территории.

Может быть, никто не замечал этого за его привычкой материться как сапожник, задевать и подначивать каждого, чуть что, кидаться на людей с кулаками, но он стыдился, стыдился самого себя. Потому что очень отчетливо понимал, как сильно отличается от нас — детей, выросших в тепличных условиях. Даже я, детдомовец, не представлял себе, что такое улица, даже я получил хоть какое-то образование, что уж говорить о Жабе, и тем более о Фрэе — золотом мальчике.

Отец Фрэя был видным политиком, главой партии, несколько раз участвовал в президентских выборах, но все как-то не срасталось. Мать — светская львица с какими-то аристократическими корнями, которые уходили так глубоко, что к ней постоянно обращались исторические музеи с просьбой выкупить что-нибудь из семейных реликвий. И Фрэй, предпочитающий урокам игры на рояле ударную установку, вставивший несколько серег в ухо и, бог весть, куда еще, не вылезающий из тяжелых армейских ботинок, вместо того чтобы носить дизайнерскую обувь. Обычная необычная семья.

Ничего странного во Фрэе не было, разве что чуть более развитая реакция, да гипнотизирующие глаза, так завораживающе преломляющие свет, что, казалось, светятся изнутри, как хрусталь под лампой. Не было ничего странного до тех пор, пока папаша Фрэя не перешел дорогу не в том месте и не тому человеку. Его припугнули — он не поверил. И тогда на подростка обратили внимание: внешне никаких отклонений выявить не удалось, но глаза, как косвенный признак «сбоя в цепочке», говорили о том, что есть что искать. Кровь Фрэя отправили на анализ ДНК, который дал положительные результат — латентные способности. Они могли никогда не проявиться, могли быть совершенно безобидными, но они существовали. Силы, раскручивавшие государственную машину, не пожелали ее остановить — им нужно было вывести из игры нежелательную фигуру.

Фрэя определили в резервацию на самый строгий режим, хотя в данной ситуации он вполне мог получить право выходить на материк точно также, как и я. Отца Фрэя сначала вежливо и ненавязчиво оттеснили с поста главы партии, а потом и вовсе «попросили» выйти из нее: человек, сын которого находится в резервации, не должен портить лицо всему движению.

Мать Фрэя сначала навещала его, потом стала появляться все реже, пока не пропала. Фрэй говорил, что это наверняка произошло под влиянием отца, что они не хотят иметь ничего общего с ним.

Я сказал, что этого быть не может.

— Знаешь, еще в детском саду, — ответил мне он, — нас всей группой возили в зоопарк. Там я впервые увидел пингвинов. Они были такие неуклюжие на земле в своих фраках, переваливались с лапы на лапу, скользили на животе, но стоило им нырнуть в воду, как начинали двигаться с такой быстротой, что я был в восторге. Когда мы вернулись домой, я заявил матери, что, когда вырасту, хочу стать пингвином. Она долго смеялась, а затем как хорошую шутку рассказала в присутствии гостей и отца на одном из своих вечеров. Ты бы видел, как заходили его желваки и побагровела шея! При гостях он сдержался, но позже вечером так орал на нас с матерью, что посуда звенела в буфете. Мы что, хотели выставить его дураком? Разве его сын идиот, чтобы мечтать стать пингвином? Она плохо занимается с ребенком! Он должен планировать карьеру юриста, адвоката или, на худой конец, врача. Отец тряс меня за плечи и орал в лицо «юристом, ты меня слышишь?!»

После этого рассказа Фрэй как-то неловко и невесело рассмеялся.

— Теперь он бы, наверно, предпочел, чтобы его сын стал пингвином, чем оказался в резервации. Такой удар по имиджу и карьере.

И все же отец провожал Фрэя до пропускного пункта, когда того переправляли в резервацию. Однажды я случайно подглядел эту сцену через эмоции друга. Мне до сих пор вспоминается последний взгляд этого человека: не хотелось бы ошибиться, но в нем пряталась вина, много вины.

Мы были очень разными и такими похожими. Когда мы собирались в одной комнате, не обходилось без потасовок и ругани. Го задирал всех и собенно цеплялся к Жабе — казалось, он едва переваривал этого тихоню. Иосиф сносил все стоически, но за столь мученические взгляды даже мне иногда хотелось его побить. Поведение Фрэя зависело от настроения, а настроение подростка имело необыкновенную амплитуду. Если он был не в духе, то сыпал язвительными фразами и умудрялся задеть любого, в другое время становился настолько приторно добрым, что от одного вида выворачивало наизнанку. Иногда же казался как будто бы пьяным: балагурил, шутил и все норовил поговорить за жизнь, но у меня создавалось впечатление, что это всего лишь игра на публику, и настоящего Фрэя мы никогда не видели, а, возможно, никогда и не увидим.

Я старался держаться в стороне от них, но это не очень получалось. Как-то само собой они втянули меня в свой круг: я ругался и дрался с Го, шпынял Жабу, дурачился и пререкался с Фрэем — но что бы между нами не происходило, если возникала внешняя угроза, мы разбирались с ней вместе. А угроз в общежитии, наполненном озлобленными подростками, было предостаточно.

— …а он мне говорит, гони бабки! — твердая «р» катилась по всей нашей небольшой комнате. — А я ему, смотри не подавись. Жирно будет. И сразу так р-р-раз захват под кадык.

Го тут же продемонстрировал прием на Жабе, который начал хрипеть и скрести руками по локтю рассказчика.

— Он зенки из орбит выпучил, ну прям как Жаба сейчас. А я не отпускаю, и крепче затягиваю — пусть помучается гад.

Я испугался, что Го действительно сейчас покрепче прижмет Иосифа — последний и так уже находился на грани потери сознания (от его ощущений даже у меня немного плыл мир перед глазами).

— Хватит, задушишь.

Го выпустил уже багровеющего Жабу и тут же повернулся ко мне.

— Что, жалко стало, да? — Обманный удар кулака, нацеленный в живот.

Я отскочил вовремя. После этого он обычно пинал по ноге, на которую переносишь вес, уклоняясь, и ты бесформенным кулем валился на землю. Я не только уклонился, но и поймал его ногу в развороте для удара.

— Шпана! — заверещал Го. — Что, мелкий, слишком борзый стал, да?

Продолжение могло быть самым непредсказуемым, если бы в этот момент в комнату не ворвался Фрэй.

— Собирайтесь, быстро! Хорошая шабашка наклюнулась!

— Я больше не стану чистить сортиры в комендантской! — окрысился Го, между тем как Жаба послушно натягивал ботинки.

— Забудь про сортиры. Сейчас в порт причалит баржа, надо ее быстро разгрузить. По пятихатке на нос!

Байкер заткнулся и тоже стал натягивать ботинки.

— Что за баржа? — с сомнением спросил я. Мероприятия Фрэя с недавних пор вызывали у меня подозрения. — Сейчас почти половина двенадцатого.

— Ты думаешь, мне все доложили? Наша задача разгрузить и получить деньги. С остальным пускай разбираются сами.

— Кто разбирается?

— Эй, цыплячья грудка, закрой клюв и пошевеливай окорочками, — Го наподдал мне пинка, гоня к выходу. А Фрэй так и не ответил.

Порт в резервации и портом то назвать трудно — единственная ржавая пристань гнила без дела, в темноте был слышен вялый плеск воды, да повсюду преследовал специфический тухловатый запах. Стикс давно уже перестал быть судоходным: река обмелела, и корабли с большим водоизмещением уже не могли по нему пройти. Дамба стала не нужна: половина ее шлюзов была открыта, город рад бы был открыть и вторую половину, но, судя по всему, они настолько проржавели, что механизм заело и створки не поднимались. Кое-какое движение еще продолжалось по обводному каналу, но это в основном были частные легкие моторные лодки, которые к резервации не приближались: во-первых, без спецразрешения причаливать нельзя — могут и огонь открыть с вышек; а во-вторых, просто небезопасно.

Если бы я знал об этом тогда… впрочем, Фрэй наверняка догадывался. У меня же, кроме позднего времени, сам факт причаливания баржи к пристани в резервации не вызывал вопросов.

На причале нас встретил низенький сгорбленный китаец в черном непромокаемом плаще. Его глаза недобро блестели из-под низко надвинутого капюшона, в руках он держал фонарь, но не включал его, хотя вокруг стоял непроглядный мрак: слабый свет окон виднелся только с той стороны Стикса. При нашем появлении он прижал короткий палец к губам и прошептал:

— Тихо стоять. Ждать.

Над водой пролетел протяжный гудок начала комендантского часа. У меня от этого глубокого звука все переворачивалось внутри. Я начал ломать руки и переминаться с ноги на ногу, пока не понял, что это не мое волнение и страх, а эмоции китайца. Азиат трусил до того, что в любой момент был готов сорваться с места и бежать.

Со стороны реки раздался тихий свист. Китаец вздрогнул всем телом, а затем трясущимися руками три раза включил и выключил фонарь. Мигнул ответный огонёк, и тут же донесся плеск воды.

«Баржа» точно так же мало напоминала баржу, как и порт мало напоминал порт. Большая плоская лодка была настолько тяжело загружена какими-то ящиками, что вода поднималась ей едва ли не до середины облупленного борта. На носу стоял невысокий человек с фонарем, еще один, похоже, находился в рубке — вот и вся команда.

Наш китаец засуетился на берегу.

— Быстро разгружать. Торопиться. Не мешкать. — Он готов был чуть ли не столкнуть нас в воду, чтобы мы плыли навстречу кораблю. Необходимость торопиться приводила его в панику, он оглядывался все чаще и дрожал.

Как только лодка причалила, мы получили каждый по тычку в спину, так что Жаба едва не полетел вниз со скользких шатких мостков. Человек на носу лодки тоже оказался китайцем, он что-то быстро и возбужденно лопотал на своем языке, потом зашипел на нас:

— Зиво! Зиво!

Второй китаец из рубки уже отвязывал ремни, которыми крепились деревянные ящики на палубе.

— Куда нести-то? — спросил Го, примериваясь к грузу.

Азиаты дружно на него зашикали. Тот, что с лодки, ударил его по затылку и начал тихо монотонно ругаться на своем наречии. Го хотел ответить на оплеуху, но Фрэй удержал его за локти.

— На причал складывать. Тихо. Быстро. Потом ждать машину, — забормотал наш китаец, попутно кланяясь хозяину лодки и, судя по всему, извиняясь.

К счастью, ящики были компактными, хотя и довольно тяжелыми, так что даже я мог в одиночку дотащить один до пристани. Жаба брал по два ящика, прижимал их длинными ручищами к бокам и, неуклюже покачиваясь, переваливался через мостки. Китайцы на него постоянно шипели, чтобы он был осторожнее. В ящиках, судя по всему, было что-то металлическое. Они брякали, когда их опускали на пристань, но я не хотел задумываться, что именно там, как будто мои мысли могли стать слишком громкими и привлечь чье-нибудь внимание.

Как только груз был переправлен на берег, лодка отчалила с той же скоростью, с какой и появилась. Образовалась утомительная тишина, только где-то плаксиво и отчаянно выла собака. Китаец был бледен и выглядел не лучше привидения в своем черном плаще-непромокайке. Его пульс стучал у меня в горле. Машина все не появлялась.

Наконец, послышался звук мотора, мигнули две фары, затем еще две и третья одиночная, судя по всему, от мотоцикла. При виде второй пары фар китаец как-то жалобно не то всхлипнул, не то застонал, сорвался с места и побежал вдоль пристани.

Мы вчетвером переглянулись.

— Бежим! Все врассыпную! — неестественным голосом крикнул Фрэй.

Из машин вышли какие-то люди, послышался собачий лай, затем короткая команда:

— Никта, Эреб взять его!

Топот собачьих лап удалялся вдоль набережной туда, куда припустил китаец.

Я бежал в другом направлении. Бегун из меня никакой, оставалась только надежда, что удастся затеряться в кварталах.

Сначала мне показалось, что за мной никого, но затем сзади накатила волна охотничьего азарта — бесшабашная, жадная и жестокая. Я оглянулся, чувствуя, как ноги становятся слабыми и ватными. За мной бежал темнокожий подросток примерно одного возраста с Фрэем, позади него развевались длинные косички, перетянутые яркими разноцветными резинками, которые только что не светились в темноте. Все это мелькнуло перед моими глазами за секунду, и я снова повернул голову вперед.

Он меня догонит. Конечно, он меня догонит. Только пожилой астматик не догнал бы. На миг я ясно увидел, как преследователь сбивает меня с ног, и мое тело катится по грязи. Сам не понимая, что делаю, я вильнул в сторону. Позади споткнулся и заругался парень с косичками. Освещение в проулке было скудным, но в какой-то момент я понял, что весь мой бег на пределе легких бесполезен — впереди маячила глухая стена тупика.

Доведенный до отчаяния, едва не плача, я на бегу подхватил какую-то коробку с мусором, стоявшую у стены, и, развернувшись, бросил в своего преследователя. В этот миг парень, словно гуттаперчевый, подпрыгнул вверх, перелетел через коробку, ухватился руками за штангу, на которой раньше, судя по всему, должен был крепиться уличный фонарь, и со всего размаха ударил мне ботинками в грудь. Я упал навзничь и некоторое время не мог дышать. Грудная клетка болела, словно мне только что сломали все ребра.

Темнокожий спрыгнул рядом, рывком за шиворот поднял меня на ноги — с его ростом это было не трудно — и молча потащил за собой обратно к пристани. Воротник впивался в горло прямо под кадык, мешая и без того затрудненному дыханию. Я не мог и не хотел больше сопротивляться. Бежать было некуда.

Из подворотни с лаем вынырнули две собаки — необычно крупные доберманы с окровавленными мордами. Значит, вот как кончил китаец. Я не чувствовал ни злорадства, ни удовлетворения. Возможно, меня ждет та же судьба. Парень с африканскими косичками свободной рукой потрепал собак по холке — животные издали какие-то щенячьи звуки, не вязавшиеся с кровью, что до сих пор капала со смертельных пастей.

Всю дорогу псы рычали на меня, один даже попытался укусить за ногу, но, получив грозный оклик: «Эреб, фу!», — униженно заскулил и больше ко мне не подходил.

Как только показалась пристань, стало понятно, что убежать не удалось не только мне. Жаба валялся на мостовой грязным подвывающим кульком, по лицу его текли крупные слёзы, смешиваясь с кровью, струящейся из разбитого носа. Мои ребра заныли еще сильнее, проецируя на себя вдобавок и чужую боль.

Го стоял на коленях в неестественно позе с вытянутой шеей, потому что стоило расслабиться — и дело обернется удушьем: под подбородок ему упирался длинный металлический шест, который казался игрушкой в руках высокого головореза с лысым черепом.

А в самом центре небольшой площадки кружили несколько человек, не решаясь подойти к Фрэю, на лице которого появилась гримаса затравленного зверя. В руке он держал неизвестно откуда взявшийся нож. Я заметил, что на руках и даже мордах окруживших его людей виднелись кровоточащие порезы. Лучше бы не сопротивлялся, они убьют его прямо здесь — это читалось в эмоциях, которые образовали грязную смердящую воронку. Она раскручивалась все сильнее и сильнее, и каждый раз, когда край ее касался меня, хотелось выплюнуть свои внутренности на мостовую. Только не надо тащить меня туда к ним: если я буду в эпицентре, то не выдержу!

К счастью, чернокожий парень, лишь покрепче ухватил меня за шиворот, но приближаться не спешил, дожидаясь окончательной развязки событий.

Внезапно умолк двигатель первой из подъехавших на набережную машин — массивного внедорожника. Дверь распахнулась и оттуда высунулась нога в остроносом светлом ботинке и еще более светлых брюках. Затем показалась белая шляпа и, наконец, весь человек, одетый в этот едва ли не комичный для резервации костюм. Сначала его лица не было видно — он слегка наклонил голову, чтобы прикурить сигарету. Затем я рассмотрел высокий выпуклый лоб, тяжелые надбровные дуги, из-под которых блестели маленькие темные глаза — неприятные, словно две просверленные дырки. Помимо светлого костюма на странном человеке был шелковый жилет и замысловато повязанный шейный платок. Казалось, он сошел сюда с совершенно другой картинки — клоун, шут, паяц. Он не ступит и шагу, как покроется грязью, пылью и отбросами резервации.

В темноте затлел огонёк сигареты. Дым, потянувший в мою сторону, был приторно-сладким. Человек оглядел пристань, и я почувствовал, что каждого, на кого попадал его взгляд, будто бы придавливало к земле.

— Аарон, сдай своего питомца Канцлеру, а сам разберись с нашим несговорчивым другом, — наконец сказал он шелестящим, словно сухие листья, голосом.

Лысый, державший Го, резко убрал свой шест и толкнул парня к белобрысому толстяку с фигурно выбритой бородкой. Тот, кого назвали Аароном, направился прямо к Фрэю упругой, уверенной походкой, на ходу еще больше раздвигая шест, который, судя по всему, имел конструкцию, схожую с подзорной трубой.

Бандиты вокруг Фрэя тут же расступились и попятились. Аарону хватило всего одного взмаха — тупой конец шеста ударил прямо в солнечное сплетение моему другу. Тот выронил нож и согнулся пополам, его тут же подхватили под руки двое молодчиков, а остальные стали наносить беспорядочные удары. Лысый поморщился, но ничего не сказал.

— Хватит! — Снова человек в пижонском костюме, но на этот раз звук не имел ничего общего с шелестом. Сотни острых раскаленных игл были в его голосе. Они впивались в мозг только лишь при мысли о том, чтобы ему не подчиниться. — Вы попортите ему лицо.

Вместо того чтобы бросить окурок на землю, он вынул из внутреннего кармана пиджака переносную пепельницу и, оттопырив мизинец, запихнул туда бычок. Затем приблизился к Фрэю. Ему дали дорогу, но совсем не так, как только что Аарону, а униженно, боязливо.

Человек в светлом костюме кончиками пальцев приподнял лицо Фрэя, повертел из стороны в сторону, затем опустил, не обращая внимания на прожигающую ненависть в хрустальных глазах.

— Да, нельзя тебе пока на тот свет. Ангелы будут рыдать от зависти, увидев твое лицо, — Он снял с себя шляпу, продемонстрировав высокие залысины, и надел ее на голову Фрэю. — И не надо на меня так смотреть. Красота не имеет пола.

В этот момент Го укусил за руку толстяка, державшего его, вывернулся прямо под носом этой неповоротливой туши и припустил в сторону припаркованных машин.

Человек в костюме захохотал, обнажая ровные белые зубы.

— Ату его! Ату!

Действительно, головорезы, как свора собак, кинулись вдогонку, но было уже поздно — Го добежал до мотоцикла. Двигатель завелся, стоило только байкеру прикоснуться к машине. Он тут же вскочил в седло и тронулся с места.

Го направил мотоцикл прямо на банду, словно намереваясь разрезать ее пополам. Я и раньше замечал, что иногда у него случались неконтролируемые приступы ярости: в таком состоянии он не мог трезво принимать решения, на глаза будто падала багровая пелена — оставалось только стремление к разрушению. Возможно, эта ярость была сродни безумию берсерков в бою. Вот и сейчас вместо того, чтобы удирать отсюда, он делал явную глупость. Хотя глупость ли? Резервация маленькая — далеко не убежишь. Спрячешься — найдут.

Банда кинулась врассыпную: никому не хотелось оказаться в свете фар и тем более под колесами. Но Го с совершенно звериным лицом все нарезал круги по маленькому пятачку, гоняя перед собой людишек, а особенно толстого неповоротливого Канцлера.

— Идиоты, — выплюнул лысый, вытягивая свой шест еще шире и направляясь к Го с явным намерением выбить его из седла.

Человек в светлом костюме остановил Аарона жестом руки.

— Не надо, Боз. Оставим мальчишку живым, — Он вынул очередную сигарету, закурил, затем спокойным шагом направился туда, где бесновался Го. Главарь шел с беспечностью человека, прогуливающегося в парке после сытного обеда: одна рука в кармане светлых брюк, вторая держит дымящую сигарету.

Го переехал ногу Канцлеру, заставив толстяка завизжать, а потом заругаться, и направил свой мотоцикл прямо на человека в костюме. Тот даже не сбился с шага, просто шел и шел навстречу, попыхивая сигаретой. Губы кривились в неприятной улыбке.

Мне захотелось закрыть глаза: казалось, что сейчас они столкнутся. Но внезапно Го просто упал: мотоцикл вывернулся из-под него, зарычал, взрывая колесами гравий. Затем затих.

Человек в костюме остановился и все так же расслабленно курил — в него не ударило даже камешком. Го лежал в пяти шагах с разодранным в кровь лицом и руками.

— Поднимайся, — приказал курильщик, и от его голоса по спине поползли мурашки. Даже темнокожий парень, что держал меня все это время за шиворот, неуютно поежился.

Я думал, что Го огрызнется, бросит ему в лицо гравием, кинется — все что угодно. Но байкер безропотно встал, стараясь не опираться на правую ногу, возможно, та была сломана. В глазах его все так же читалась ярость, но он стоял спокойно, не двигаясь, будто его пригвоздили к этому месту.

— Ну что, Фриц, теперь будешь знать, как оставлять ключи в зажигании. — Курильщик повернулся к толстяку-Канцлеру. — Неплохо он тебя отделал, а? Боже, с какими кретинами приходится иметь дело. Боз!

Он кивнул на толстяка лысому верзиле с палкой, и Аарон сразу же направился в его сторону. Канцлер попытался пятиться, но страх перед этим человеком путал ему ноги, сбивал координацию движений. В результате он упал на задницу и, едва не поскуливая, начал отползать. Затем вдруг что-то вспомнил и лихорадочно зашарил трясущимися руками по карманам.

— Керб, вот они, Керб! — Закричал он, едва не плача, протягивая вверх ключи. — Мальчишка сам завел.

Человек в костюме жестом остановил Аарона и снова повернулся к Го.

— Все занятней и занятней. Неплохой улов на сегодня, — Он повернулся к лысому. — Мелюзгу сдашь Кобальту. Оружие на склад. И передай триаде, что мы хотим поговорить.