По знакомым дорогам

Глава седьмая

Не хочу вызвать у нашей молодежи недоверие друг к другу. Да это и невозможно. Так нельзя ни воевать, ни работать. Нельзя жить.

Но в пору смертельных схваток с врагом для успеха необходимо в совершенстве владеть искусством конспирации, помня, что любое упущение, любой просчет или благодушие способны причинить непоправимый вред. Враг следит и слушает, держит в нашем расположении свои глаза и уши, и с этим глупо не считаться, а жестче говоря — преступно.

О дне переправы через Снов, намеченном нами, мы радировали, и радист, шифровавший этот текст, несмотря на предупреждение о необходимости строго соблюдать тайну, как видно, поделился тогда содержанием радиограммы еще с одним из радистов. Тот рассказал еще кому-то, что отряд имени Щорса 26 марта уходит за Снов. Иначе трудно объяснить, как немцы опередили нас и за сутки до этого срока бросили на лагерь хорошо вооруженный батальон с явной задачей — сорвать нашу переправу.

Больших сил сосредоточить и направить против партизан немцы сразу не смогли, но переправа, а значит, и весь замысел первого рейда оказались под угрозой. Едва мы отбили атаки захватчиков, как следует потрепав их, я послал разведку — искать другую переправу. Разведчики вернулись все мокрые — искупались в ледяной реке. Доложили: по Снову двинулся лед, переправа без саперных сооружений невозможна. И старых мостов нигде нет — от них остались жалкие следы… Значит сколько ни скрипи зубами, вывод один: мы вынуждены остаться в Елинском лесу до удобного случая.

И еще один нерешенный вопрос: кто же донес на нас оккупантам?

В Тихоновичах наша разведка задержала парня лет шестнадцати, щупленького, небольшого роста, с безобидным лицом. Звали его Павлик Т. (Не называю полностью фамилию, чтобы не смущать теперь потомков из того же рода.) Павлик Т. сказал, что несет письмо партизанам, и просил доставить его быстрее в штаб. Ну его и привели…

В ту же ночь на посту возле лесной дороги дежурный по лагерю обнаружил спящего партизана, часового. Устроили партизанский суд, приговорили к расстрелу — условно, дав возможность искупить вину в бою. Все равно некоторые качали головами, ворчали: слишком сурово! Обвинителем выступал Кругленко, а после суда совсем непроизвольно вспомнил и рассказал, что было с его отрядом в восемнадцатом году недалеко отсюда, в Андрейковичах, когда два часовых уснули близ села на посту.

Немцы, приблизившись к селу, схватили спящих часовых и тут же закололи. Без шума. Незаметно вошли в село и повели стрельбу. Партизаны выскакивали из хат и бросались в бой, драка шла врукопашную, но находившейся там роте из Андрейковичей пришлось отходить. Осталась в одном дворе группа партизан — двадцать четыре человека.

Окруженные плотным кольцом немцев, они дрались до последнего патрона — во дворе, в доме. Кончились патроны, и немцы схватили раненых в большинстве своем людей. Поглумились, поиздевались, а потом заставили рыть яму; когда яма была готова, всех связали одной веревкой, свалили на дно ямы и зарыли еще живыми.

Очень были злы на партизан немцы (у Андрейковичей после этой ночной схватки появилось восемьдесят семь немецких могил). Но до сих пор ни Иван, ни я, который знал об этой истории, не можем забыть двадцати четырех заживо погребенных ребят, наших товарищей. В их смерти виноваты уснувшие часовые, которые и сами погибли.

— Вот какие могут быть последствия, — сказал Иван.

И только он окончил рассказ, привели этого паренька — Павлика Т. В записке, адресованной партизанам, говорилось, что брат Павлика, секретарь бургомистра Турьи, благодарит партизанское начальство за активность и обещает скоро сам прийти в партизаны и привести с собой пять полицаев с оружием. Они-де нарочно пошли на службу к немцам, чтобы укрыться, вооружились и не дождутся часа, когда окажутся у своих. Примут ли их? Ну, конечно, они добудут ценные сведения…

Александр Каменский между тем доложил мне, что отец Т. — бывший кулак, два раза был в ссылке и сидел в тюрьме, это уже удалось выяснить в разговорах с нашими партизанами. Да, Александр не терял времени… Я поручил ему спокойно и подробно допросить паренька. И Павлик, почувствовав, что все складывается не так, как ему втолковывали, быстро сознался, что его послали сюда отец и брат по заданию немецкого бургомистра. Павлик должен был разведать силы партизан, заприметить их вооружение и обо всем рассказать, вернувшись с партизанским ответом на любезное письмо секретаря бургомистра.

Появилась неотложная задача — поймать и уничтожить подлецов, прислужников гестапо. Работали они в Турье, а жили рядышком, в селе Наумовка. Редко бывали дома, чаще — на службе, которую несли верой и правдой — истые предатели, зарабатывали себе хозяйскую милость. Пусть же получат партизанскую пулю, они ее заслужили.

Для приведения приговора в исполнение командование решило послать в Наумовку группу с Александром Каменским во главе. Он стал искать проводника и нашел в соединении еще одного парня с той же фамилией. Павлик при новом допросе показал, что и этот Т. — шпион, заранее засланный в партизанский лагерь. Тем не менее Каменский не отказался от мысли взять проводником Т., не только знавшего хату, где жили предатели, но и старавшегося отвести от себя подозрения усердием, исполнительностью.

Итак, Каменский повел группу в Наумовку, а мы решили, что должны усилить работу среди населения и, значит, уменьшить немецкое влияние на него, в том числе — на слабых духом, которые попадались под руку захватчикам и нередко служили им из чувства страха.

Наша работа среди населения? О, я сказал бы, что такая работа приносила не меньшую пользу, чем партизанский бой. Мы собирали крестьян — по этому случаю они охотно сходились в хатах, во дворах, на улице, если не мешали полицаи, и партизанские агитаторы читали им газеты, получаемые с Большой земли, сводки Совинформбюро, листовки. Что за листовки? Откуда мы их брали? Да уж печатали сами. У нас начал действовать свой печатный станок. Своя маленькая типография была, привезенная Негреевым с Большой земли. И в ней трудилась наборщица Клава Захарова, которая, бывало, с ног валится от усталости, а все равно: окликнешь — она оглядывается с улыбкой. Такой уж характер. Все любили ее, в шутку называли Клавой Рыжей, хотя была она белокурой. Так могут звать только среди близких друзей, пряча под грубоватым словом свою ласку. Чем ершистей слово, тем больше любовь. Клаву окружала всеобщая доброта.

Клава Захарова… Как она стала партизанской наборщицей в лесной типографии? Откуда взялась? Из ближайшего районного городка? Или ее прислали с Большой земли, как говорили в то время?

Вот что удалось узнать о Клаве.

Когда началась война, ей едва исполнилось семнадцать, но она сразу же побежала в райком комсомола в Петрозаводске, где жила тогда семья стекольщика Захарова, и стала проситься на фронт радисткой. Что ж, что не умеет? Пусть пошлют на курсы. Но над ней посмеивались безобидно: подрасти, девочка! А она просто не вышла ростом. Может быть, от этого она была очень подвижной и пошла работать курьером сразу в два учреждения, пока не вынуждена была сесть на пароход и вместе с другими отправиться через Онежское озеро в эвакуацию. Проплыли мимо сказочных островков, которых много на озере… И вдруг над этими островками и над пароходом с женщинами и детьми повис немецкий самолет и начал бомбить и обстреливать. Он потопил пароход, которому нечем было защищаться. Клава и еще одна женщина долго бултыхались в ледяной воде озера, уцепившись за спасательный круг, брошенный с тонущего парохода капитаном. Судорога в ногах от холода и слезы на глазах от беззащитности, от обиды, что не могли помочь гибнущим людям… Почти в темноте появились спасательные катера и доставили всех уцелевших пассажиров парохода на Ивановские острова. На ноги Клава встала через месяц — в семье рыбака, где ее приютили, уговаривали остаться, но она жила одной мыслью — скорее на фронт, отомстить врагу за все, что видела, перенесла.

Менялись города и работа, которую Клава всегда выполняла как ударница. Наконец она оказалась в Саратове, где знающие люди подсказали, что надо найти УШПД, там могли подготовить к боевому делу и послать в партизанский отряд. Клаву отправили сначала в Москву, в типографскую школу. Проворные руки ее научились набирать шрифт, готовить для печати тексты. Самое трудное было — освоить украинский язык, чтобы набирать быстро и без ошибок. Но Клава и с этим справилась, тренируясь ночами, — практику проходила в типографии газеты «Известия». И вот — на плечах гимнастерка, в кармашке — удостоверение об окончании школы с отличными оценками. А еще через несколько дней — назначение В группу Салая. Кажется, всё…

Но шустрая Клава еще успела отличиться. По дороге на аэродром она заехала в партизанский госпиталь, чтобы познакомиться с партизанами, поговорить об их жизни, и попала в тот самый момент, когда одному раненому партизану срочно требовалось перелить кровь. Она предложила свою. Проверили — та же группа. И Клава отдала свою кровь незнакомому раненому…

Вот она какая — Клава Рыжая. Сколько листовок набрала она под открытым небом, когда от холодных букв, линеек, рамок мерзли, отнимались руки!

Михаил Гордеевич рассказывает дальше:

Как-то подошел я, посмотрел на работающую Клаву Рыжую — черные буквы так и мелькают, укладываясь в строки, а сама улыбается, — спрашиваю:

— Ты чего такая веселая, Клава?

— Так сводка хорошая! — ответила она и еще быстрее заработала.

Как же радовались этим сводкам в селах, за которые еще цеплялись оккупанты! Наши листовки появлялись в Охрамеевичах, Тихоновичах, Ивановке, в городе Щорсе. Это было для врага полной неожиданностью. В Щорсе наши разведчики расклеивали листовки и сводки Совинформбюро на домах самой полиции, бургомистра и даже гестапо. На видных, можно сказать, местах.

Немцы бесились, опасались подпольщиков, рыскали по городу, как ищейки, и всё напрасно! Мысли о партизанах им даже и в голову не приходили, а нам, конечно, помогало население. Много листовок и сводок наши разведчики давали в руки местным жителям, те расклеивали и распространяли их среди соседей, знакомых и желающих прочитать и передать товарищу, как говорили на фронте.

В этом смысле можно сказать, что весь наш народ был на фронте и противостоял врагу. Немцы могли уничтожить группу подпольщиков, партизан, но нельзя было уничтожить борющийся народ.

Однако в борьбе всегда выделяются герои, самоотверженные люди, имена и подвиги которых не забываются… Расскажу, например, о Екатерине Салощенко, простой крестьянке… В гражданскую, когда Боженко развернул работу по организации партизанских отрядов в нашем уезде, в Глухове начал действовать Михаил Бышко. Однажды чуть не попал в руки немцев. Задержали его на станции, стали расспрашивать, кто, откуда, вдруг подбегает молоденькая женщина и громко говорит:

— Я — Катя Салощенко, а это мой муж. Отпустите его!

Подходят еще две женщины, которых Бышко никогда в глаза не видел, и подтверждают: да, это муж Кати Салощенко, человек очень хороший, тихий, только сильно больной. Бедняга! И тоже стали просить немцев, чтобы отпустили его. Тем и кончилось, что немцы махнули рукой и отпустили «больного» беднягу. Катя привела его домой. И там оказался добрый молодец, на которого она показала Михаилу:

— Мой муж, знакомьтесь.

Через две-три минуты выяснилось, что не так-то просто, не случайно Катя вступилась за Михаила и вырвала его из немецких лап. Она узнала в нем партизана, которого видела в одном из ближайших сел. Поступок ее был вполне сознательным, и на риск она шла немалый: а вдруг немцы тоже узнали партизана и поэтому задержали?

Отправляя Михаила в Глухов, Боженко дал ему поручение — подобрать двух человек для работы на партизан. Михаил поговорил с молодыми супругами Салощенко, и они согласились. Сколько же они сделали потом для разведки и связи партизан, не скажешь в двух словах, не оценишь! В Киеве находилось бюро украинских большевиков, которое руководило всей работой по организации партизанских отрядов, готовящихся выступить против немецких оккупантов, против гайдамаков и прочих банд. Боженко посылал Катю Салощенко в Киев, она проходила чуть ли не через всю Украину, отыскивала нужных людей. Держала связь с новыми отрядами, пробиралась в Нежин и Таращу, приносила важные сведения, указания Всеукрревкома и деньги.

В июле таращанские партизаны подняли восстание против немцев и гайдамаков, но одни не могли долго продержаться, а час всеобщего наступления еще не пробил. Тогда Всеукрревком предложил Боженко перевести таращанцев в нейтральную зону, и для этого к ним была послана Екатерина Салощенко. Она передала приказ ревкома таращанцам и вместе с ними шла с боями до Путивля, где была тяжело ранена. Таращанцы не оставили там Катю, понесли с собой на руках.

Я тогда встречал их. Таращанцы все были оборванные, усталые и голодные, но радовались, что оторвались от немцев, вышли к своим, а Катя, увидев меня, расплакалась, ничего не говорила, лежала, вытирая слезы. Я думал, ну досталось женщине, можно и поплакать, да и все другие ее друзья так думали, улыбались, молчали, а она вытерла последние слезы и сказала:

— Ну, хлопцы, теперь считайте, что вы уже у батьки Боженко. Это Соколов, он вас доведет, если что… Я от радости плачу.

Немцы напали на след таращанцев и готовились нанести удар. Укрыли мы их в Шатрице и вооружили шатрицкий отряд, чтобы отбить немецкий налет, но оружия было мало. Это всех беспокоило.

Батька сказал: военревком знает, не может быть, чтобы не помог. Действительно, скоро на станцию в Зернове привезли много новых винтовок и пулеметов. Доставил их невысокий, коренастый человек, очень похожий внешне на мужичка-землепашца, только что оторвавшегося от сохи.

— Сколько оружия привезли? — спросил я о главном, что всех нас интересовало.

— Два вагона! — залихватски ответил молодой «мужичок».

И у меня вырвалось, как я ни старался удерживать солидность:

— Ого!

До этого оружие вагонами мы еще не получали.

— А как тебя зовут? — спросил я «мужичка», проникаясь к нему симпатией.

— Митрофан Негреев.

Позже батька говорил:

— Он нам еще привезет! — И похлопывал Негреева по плечу. — Храбрый хлопец!

Это было у батьки высшей похвалой.

От немцев таращанцы тогда отбились, из Зернова им привезли гимнастерки, ботинки, шинели — одели всех. Позже, создавая из нескольких партизанских отрядов полк для наступления на немцев, Василий Назарович Боженко включил в него таращанцев и назвал его Таращанским в память о первом крупном восстании против оккупантов в том году.

Мы с Негреевым, думая сейчас о тех днях, помнили, что и контрреволюция не спала. Однажды, когда из Зернова на двух подводах везли винтовки для вновь созданного отряда в Гутку-Ожинну, по дороге, в селе Жихове, на них напала банда контрреволюционеров, убила двух сопровождающих и захватила оружие. Входили в эту банду сын попа, почтовый чиновник да местные кулаки — два или три. Военревком тут же командировал меня в Жихово с таким документом:

Все, как написано, так и было сделано. С врагами мы расправились безжалостно, с их пособниками — тем более. Этого требовала победа нашего народного дела.

Вот и сейчас для этой же цели послали в Наумовку отряд Каменского. Пока от него не было известий…