По знакомым дорогам

Глава одиннадцатая

Озлобленности фашистов не было предела. Еще бы! Мы вырвались из их кольца и перешли Снов. Они так старались запереть нас в Елинском лесу, но ничего не вышло.

Наша разведка доносила, что гитлеровцы, как всегда в таких случаях, мстят мирному населению, сжигают хутора и села, ловят и расстреливают семьи, сбежавшие в лес. Я в руках держал фашистскую листовку, в которой хвастливо говорилось, будто каратели уничтожили всех елинских партизан, а кто попытался перебраться через Снов, тех потопили. Пустили, дескать, пузыри «лесные бандиты».

Первыми над фрицами издевались их союзники. Мадьяры, сдававшиеся нам в плен при наших налетах на ближайшие села за Сновом, показывали нам руки, изображая детей и женщин: вот, мол, каких партизан уничтожили гитлеровцы.

Вернувшись из старого лагеря, разведка уточнила и дополнила, что на минах, поставленных в Елинском лесу нашим главным сапером, командиром спецотряда Мирославом Тарновским, подорвалось немало вражеских машин, среди них штабная автомашина, в которой нашли смерть три офицера.

Конечно, гитлеровцы не могли успокоиться, стягивали силы на правом берегу Снова, чтобы догнать партизан, но мы опять решили опередить гитлеровцев и уйти в Злынковский лес, километров за тридцать пять отсюда, а там уж разбить новый лагерь, за который при необходимости драться. Там леса были удобней для лагеря и для обороны.

Обговорили, что оросок до Злынковского леса совершим за одну ночь, и с наступлением темноты начали движение на новое место. Дорога, в общем, сухая, хорошая. Беспокоило и Попудренко и меня только одно препятствие — село Крапивное, где нас могли перехватить и встретить крупные вражеские силы, потому что в этом селе постоянно располагался гарнизон.

Так оно и вышло. Едва приблизились к Крапивному, вспыхнул бой. Но ведь мы его уже ждали, уже готовились. Впереди шла разведка соединения; каждый отряд, двигавшийся за ней, выдвинул по бокам дозоры, Николай Никитович решил обойти гитлеровцев слева и для этого сам пошел с отрядом имени Пожарского, а меня оставил с другим отрядом.

Скоро на левом фланге разгорелась отчаянная стрельба. Что там? Прискакал связной. Оказалось, там засел со своими головорезами Пахом, тот самый, о котором нам рассказывал Попудренко на первом заседании штаба нашего отряда, вокруг земляного стола, под тремя памятными елинскими соснами. Пахом, как потом показал пленный, прибыл в Крапивное со специальным заданием: притаиться, пропустить голову партизанской колонны, ворваться в нее с фланга и посеять панику.

Николай Никитович помешал ему. Связной передал слова командира соединения: отряду, который шел первым, отойти вправо, нам приблизиться к селу по прямой, о чем дать сигнал красной ракетой. По этому сигналу — общая атака на Крапивное с трех сторон.

— Есть, — сказал я, будто отвечал самому Попудренко, мне понравился его замысел.

И вот — красная ракета. И сейчас же — крики «ура!». Они доносились и слева от Попудренко, и справа. Мы ринулись вперед. Натиск был неожиданным и мощным, враг хотел перехватить и уничтожить партизан, а вместо этого сам не выдержал и бежал, оставив на поле боя много убитых и раненых. Мой первый вопрос к Попудренко, едва мы увиделись:

— Где Пахом?

— Не знаю… Ночь… Видно, бежал, подлец!

Мы помолчали, жалея, что не удалось разделаться с предателем. Когда-то я прочитал: «молчали об одном» — и подумал: как это так можно? А сейчас сам готов сказать, что в ту минуту мы с Николаем Никитовичем молчали об одном. Он вздохнул:

— Ну еще представится случай. Не уйдет!

Как выяснилось, Пахому удалось тогда улизнуть от народных мстителей — партизан. Он скрылся. Но от расплаты за прислужничество оккупантам, за сотни убийств, осуществленных не только руками подчиненных, но и собственными руками, гитлеровский холуй не ушел. В сорок шестом году Пахом был разоблачен и задержан и по приговору военного трибунала расстрелян.

К утру вошли в Злынковский лес и обрадовались, почувствовав под ногами рассыпающийся песок.

Но вот говорят, что нет худа без добра. Видно, и добра не бывает без своей доли худа… Приятно было идти в Злынковском лесу по песку, но он затруднял посадку и взлет самолетов, а с нами какой уж день перемещались тяжелораненые без надлежащей помощи, хотя рядом с ними все время были врачи: из соединения Попудренко — Андрей Иванович, из нашего отряда — Валентина Михайловна, дорогая каждому из нас, особенно тем, кто помнит прикосновение ее умелых, будто бы зрячих рук. Сбитая с ног при взлете тем же самым самолетом, каким и я (он доставил нас сюда из Москвы), Валентина Михайловна в сновском переходе еще не бросала костылей, однако работала, двигалась. Но как помочь раненым? Что сделаешь в непрерывном движении?

Тяжелораненых, среди которых находился Иван, надо было скорей отправить на Большую землю. Выбрали аэродром, шестую ночь жгли сигнальные огни, ожидая самолета, о котором заранее договаривались по радио. Что-то мешало самолету прилететь. На шестую ночь услышали шум мотора, да не с неба, а с земли. И не одного мотора. К аэродрому, куда подвезли раненых, прорывались вражеские броневики… Видно, фашистам по сигнальным кострам удалось засечь посадочную площадку и подготовить на нее нападение, от которого они ждали нешуточных результатов.

Больше всех встревожились раненые. Известно, партизан подвергался самым жестоким пыткам, попав к врагу, а они и так настрадались. Врачи уверяли их: не дадим фрицам! А в крайнем случае, вот у нас два револьвера, в каждом по семь пуль… Но до этого не дошло. Аэродромная охрана, погасив костры, сама отбила нападение, неожиданное, но не такое уж решительное. Броневики запутались в лесу без костров. Одну бронемашину, проникшую в лес глубже других, охрана сожгла, и у фашистов не хватило пороху продолжать ночной бой. А раненых уже увезли в лагерь.

Через два дня наконец сел самолет. Это было 29 апреля. И вот тут-то мы поняли, что такое песок. В самолет погрузили шестнадцать человек, он загудел, разбежался, но… оторваться от земли не мог. Все старания летчика ни к чему не привели. Колеса буксовали, залезая в песок все глубже.

До того как начался разбег, минут десять — пятнадцать назад, мы с Негреевым, придя проводить Ивана, радовались, что он улетит. Митрофан рассказывал, что Ивану хуже и хуже. А он молчит. И даже улыбается… Я это и сам видел. Теперь стало еще обидней и тревожней за него. И мысли не было, что самолет может застрять в песке, как в болоте.

— Что делать? — спросил Негреев у летчика.

— Не знаю… Не поднимусь с людьми. Да и без людей — еще вопрос!

Всех вынесли из самолета. Оставили по настоянию врачей и самих раненых одного Ивана, самого тяжелого. Самолет оттащили к тому краю площадки, откуда он только что неудачно пытался стартовать, и вот он снова покатился к лесу… Самолет гудел так, что казалось, вся Украина слышит. Уже конец площадки, сейчас крылатая машина наскочит на пни. Но раньше, чем это случилось, самолет поднялся в воздух и полетел над деревьями Злынковского леса. Наша сердечная тоска, можно даже сказать, сердечная паника оттого, что Иван и в этот раз не сможет улететь, оказались чересчур преувеличенными…

Однако почти все другие раненые остались в лесу. Надо было что-то придумать, а что?

Самолеты продолжали прилетать к нам, но только сбрасывали свои грузы, а не садились. Песок! Была ночь, когда к нам почти подряд прилетели семь самолетов, все благополучно разгрузились в воздухе, снабдив нас оружием, взрывчаткой и медикаментами, а утром разведка донесла из Злынки, что гитлеровцев это привело в бешенство: «Красные летают, как дома, а наши даже не показываются!» Как дома! Вот негодяи! Мы и были дома… А оккупантов мы вышвыривали раньше, вышвырнем и теперь!

Сел один самолет — летчик рискнул. Ночной ас. Но и ему не удалось подняться, даже пустому, — «аэродром» был сильно разрыхлен. А еще он сказал, что пустой больше и не попробует подниматься, стыдно будет вспоминать потом, как оставил раненых, и предложил партизанам сделать из древесных стволов дорожку для разбега самолета.

Все волновались — не узнали бы фрицы, что у нас на площадке остался на день самолет, — работали не отдыхая и еще раз показали силу партизанского братства. Сотни людей старались для пятнадцати раненых. За день уложили в песок уйму срубленных и очищенных от веток деревьев. Отличная дорожка была сделана уже к вечеру. И все увидели, что такое воля, слитая воедино! Самолет, который бессильно ковылял вчера, сегодня разбежался на новой дорожке, как на столичном аэродроме, и, покачиваясь с крыла на крыло, стал набирать высоту над лесом, удаляясь от нас. Мы следили за ним, пока он не исчез из глаз. И все махали ему руками, еще не чувствуя, как устали.