По знакомым дорогам

Глава тринадцатая

Едва ли не самым серьезным препятствием на партизанских путях были железные дороги. Они всегда бдительно охранялись захватчиками. Двигаясь дальше по своему маршруту, мы приближались к железной дороге Гомель — Бахмач. Ее надо парализовать.

Что ж! Мы ведь шли на Полтавщину, чтобы взрывать там железнодорожные пути, и я сказал своим командирам: вот вам первый случай для опыта.

У нас был большой обоз, и для движения через железную дорогу мы наметили переезд за селом Деревины, на котором, по донесению разведки, стояла сторожевая застава; а в селе находился стан полиции — сорок человек. Сначала надо было разгромить полицаев, а уж потом захватить переезд.

Учитывая важность задачи, с первым отрядом пошел комиссар соединения Негреев. Помог сильный дождь, который грянул в полночь на подходе к Деревинам. Боевой отряд продолжал двигаться. Нападение на полицию было настолько внезапным, что она, по существу, не приняла боя, большая часть полицаев разбежалась, открыв дорогу на переезд. Туда была немедля послана разведка во главе с Андреем Дунаевым, но что-то долго не возвращалась. И ни одного выстрела не доносилось. Я начал беспокоиться, потому что соединение уже сгруппировалось в Деревинах. И вдруг прибегает Исаак Сосновский и докладывает, что переезд очищен от фрицев. Тогда я и обратил внимание на этого парня, спрашиваю:

— Как очищен?

А он помедлил и отвечает:

— Мы их перекололи.

Без бахвальства, по-деловому, сурово говорит. Вот как, оказывается, это было…

Через полкилометра от Деревин разведчики приблизились к переезду, разделались с двумя вражескими часовыми, а потом ворвались в сторожевую будку, где спали еще несколько солдат, и, не дав им очнуться, покончили с ними. Заметив, что по ту сторону переезда топчутся еще три захватчика, Андрей Дунаев сам переоделся в немецкую форму, за ним быстро переоделись еще два разведчика, втроем вышли из будки, приблизились к часовым и разделались с ними.

По-моему, это пример того, что мало напасть, надо еще и после нападения действовать, не теряя ни секунды, дабы не пропало преимущество, которое дала внезапность.

Соединение быстро перешло железную дорогу и завладело селом Кусеи. В стороне остался железнодорожный мост, охраняемый гитлеровцами. У них были пулеметы, но огонь они открыли, когда мы были уже в Кусеях. Если и доносился до них какой-то шум с переезда, то они не придали этому значения, там свои сторожа. А поводом к открытию огня им послужили два наших взрыва: это партизанские подрывники, словно бы салютуя успешному преодолению серьезного препятствия, подорвали железную дорогу.

Когда я въехал в село Кусеи, меня встретил Митрофан Гаврилович, и еще раз я убедился в любви комиссара к шутке, а главное — в способности при самых сложных обстоятельствах не изменять этой своей любви. Он держал в ладонях несколько куриных яиц, предлагая:

— Могу яичницей угостить. Свежие яйца!

— Откуда?

— Веду заготовку.

— И много заготовили?

— Ящиков тридцать или больше… Только подхожу к одной хате, — объясняет он, — высыпают женщины и говорят: «Вы бы, товарищи, здесь яйца забрали!» — «Какие?» — «Да как же! Фрицы заготовили, со всех сел вокруг свезли, упаковали в ящики, но отправить не успели».

— Скажи Мейтину: пусть запасается, а что не сможет взять — раздаст населению.

Светало… Мы встретили этот рассвет в небольшом, но уютном Добрянском лесу. Очень хотелось полакомиться яичницей, но нельзя развести костры — вокруг вражеские самолеты.

Три наших разведчика — Черныш, Кошель и Сосновский — остались в Кусеях следить за противником. Спать разведчики не ложились, на рассвете сидели в хате и завтракали, когда вбежала хозяйка: фашисты! Ребята вмиг выскочили во двор, притаились: три бронемашины шли по центральной улице. На окраине ставили орудия — стволами к лесу, это наши увидели, перебравшись через огороды в кустарник. Прибыли автомашины с пехотой. Двое остались наблюдать, а Сосновского отправили в лес через луг, заросший некошеной травой…

Он добрался до соединения. Да, гитлеровцы были уверены, что мы в лесу. И не ошиблись.

Не заставили себя ждать и самолеты, хотя костров мы так и не развели. Замаскировались старательно, и немцы сбросили бомбы наугад. Через час Шкловский доложил: на заставу из села Перепись пришла женщина и рассказала, что она сама видела в селе восемнадцать вражеских бронемашин. Взяла ребенка, чтобы ответить, если остановят, будто идет к своей матери в соседнее село, но ей удалось благополучно дойти до партизан.

Так нас заперли и со второй стороны. Что делать? Думалось, надо стараться пока не обнаруживать себя: может быть, удастся оторваться от врага с его обильной, но не лесной техникой. Послал ординарца в отряд имени Щорса, где был Негреев, приказал, чтобы до последнего не открывали огня. Ординарец, вернувшись, сказал, что комиссар и сам принял такое решение, но, по данным щорсовцев, много фрицев и в селе Мостки, то есть южнее нас. Это уже походило на кольцо…

В штаб соединения скоро прискакал Попов и доложил, что с запада от Добрянского леса, в селе Глубоцком, замечены гитлеровцы с танками и кавалерией. Кольцо замкнулось. Ах, если бы мы были в другом лесу, попросторней, поглубже! А этот лес похож на остров среди полей, окружавших его вместо воды. Со всех сторон открыт для удара! Можно и нужно это было заранее предусмотреть, а сейчас уже не поправишь.

Да ведь и партизаны, хоть они и способны вынести все, люди, а людям надо было дать после ночного марша с боями передышку, надо было поесть хоть холодного, раз отказались от костров ради скрытности.

Фашисты будут всячески провоцировать нас на то, чтобы мы обнаружили себя. Они не сомневались: мы здесь, в лесу, больше нам негде было укрыться, а следы мы оставили заметные: и в Деревинах, и на переезде. Но костер, стрельба — это конкретные цели. Да, они будут стараться выяснить конкретные цели, вывести нас из себя, значит, наше дело — не позволить им добиться этого! Лес хоть и невелик для маневра, а все же — лес, наш дом, и, пока мы в его гуще, враг нас не видит, не ведает, где мы, боится нас. Молчать, держать врага в страхе!

Сначала в целях разведки фашисты послали в лес мирных жителей — двух женщин и двух мужчин. Крестьяне не дошли до нас, попрятались от вражеских наблюдателей за деревьями, посидели с часок, возвратились и, похоже, сказали, что никого не обнаружили.

Двумя цепями гитлеровцы сами пошли к лесу через луг. Когда они были уже недалеко, пулеметчик Мамет Байрамов нервно крикнул Каменскому:

— Командир! Давай команду стрелять!

— Нельзя!

Обошлось без выстрелов, которые могли перерасти в бой, втянуть в него всех, а у нас была совсем другая задача — дойти до Полтавщины и там действовать согласно приказу. Гитлеровцы начали поворачивать в каких-нибудь ста метрах от нашей цепи. Многие партизаны вскинули винтовки и автоматы, чтобы стрелять им в спину, но Каменский и Косенко замахали кулаками по сторонам, предотвращая стрельбу.

— Наступают — не стреляй, отступают — не стреляй, — ворчал Байрамов. — Стихи пишут про фрица — сколько раз увидел, столько убей. Я вижу, а приказ — не стреляй!

Трудно бывает на войне бороться с эмоциями, с переживаниями бойца. Желание угостить захватчика пулей кажется ему разумнее всяких объяснений. У этого бойца, может быть, убили родных: мать, сестру, брата, может быть, друга, может быть, захватили город, где он рос и жил, его родной дом, может быть, он видел на своем военном пути рвы с телами расстрелянных фашистами детей, сожженные деревни с сотнями печных труб над пепелищем, где когда-то звучали человеческие голоса… И пусть безымянными остались для него расстрелянные, вместо хат которых теперь стояли на земле только каменные рощи труб, все равно он был полон ненависти к врагу и желания отомстить за все его злодейства.

Но тактическая задача требовала, чтобы мы не принимали боя в Добрянском лесу, где фашистам удалось окружить нас. Бой, самый мужественный, все равно мог поставить точку в истории только что родившегося партизанского соединения. Недаром из УШПД нам так часто напоминали: «Не ведите открытых боев. Сохраняйте партизан. Больше пускайте под откос поездов, выводите из строя паровозы, это самое главное, закройте движение!» Для этого наше рейдовое соединение и шло на Полтавщину, но туда надо было еще дойти.

Бой в Добрянском лесу был выгоден гитлеровцам, они нас вызывали на этот бой. Обсудив в штабе сложившуюся ситуацию, мы решили — до самой критической минуты не обнаруживать себя, но использовать время с толком, создать круговую оборону на случай, если фрицы отважатся войти в лес, и дать им хороший отпор.

В оборону, в помощь отрядам, расположившимся по всем сторонам Добрянского леса, мы поставили даже разведчиков соединения; они держали рубеж с юга, против Мостков. Все дороги и просеки, ведущие в лес, заминировали. Диверсионные группы Тарновского проникли в тыл к гитлеровцам и заминировали некоторые дороги, по которым они могли подбрасывать подкрепление к Добрянскому лесу…

Мы поехали по отрядам, чтобы объяснить обстановку и поднять дух наших партизан, сказать, что командование ищет выход из леса, окруженного гитлеровцами. Это было правдой. Мы разведывали, нет ли где неизвестной, не помеченной на картах дороги, лес всегда полон тайн, в том числе и таких — вдруг в самом глухом его закутке обнаруживается дорога, накатанная какими-нибудь стихийными дровосеками. Пока ничего похожего не было, но Кочубей разрабатывал оперативный план выхода, а «майор» Мейтин, получив задание досыта накормить партизан перед возможным походом, ломал голову, как это сделать. Костры все еще оставались для нас запретными.

А гитлеровцы считали, что не выпустят свою добычу из Добрянского леса, оказавшегося для нас ловушкой. Быть может, от этой уверенности и не торопились с атакой, оберегали себя от излишних потерь. Из Кусей вернулся Черныш, его разведданные содержали новые, очень любопытные сведения: фашисты приказали населению приготовить лопаты, чтобы через день-другой зарывать партизан в лесу.

Один отряд здесь уже поплатился жизнью, об этом тоже рассказал нам Черныш… В сорок втором году в этом лесу был партизанский отряд, который так и назывался — Добрянский. Кроме того что он был малочисленным и не очень-то вооруженным, гитлеровцам удалось заслать в него шпиона, который и передал им эти радостные для них цифры — отряд слаб. Все равно, однако, он героически сражался три дня. Убили командира, тяжело ранили комиссара, и он умер в лесу.

«Так будет и сейчас!»— говорили немцы.