По знакомым дорогам

Глава шестая

Среди законов партизанской жизни важнее многих других такой: командир должен все время заглядывать вперед, в завтрашний день. Чем чаще ты это делаешь, тем меньше досадных неожиданностей подкарауливает тебя. Досадных? Выскочило неточное слово, слишком легкое! Неожиданности — это бои, к которым ты и твои люди не готовы, а значит, и жертвы…

Помня, что наш отряд должен быть рейдовым и, по замыслу УШПД, ему предстоит переправиться на правый берег Днепра, дальше двигаться вслед за Федоровым, а если удастся его догнать, то и вместе с ним, я стал думать о том, что нам нужно быстрее перебраться через реку Снов, благо она еще закрыта льдом. Пока это легче, чем через две недели, когда лед потрескается, сойдет с места и вода понесет его. В половодье Снов разливается очень широко, на восемь — десять километров, мне не надо было об этом расспрашивать, я сам это видел не раз в детстве и в юности. Река, в сущности речушка, затопляет луга и рощи, становится преградой, которая может оказаться для нас, лишенных плавучих средств, непреодолимой. И разлив держится долго. Значит, надо спешить.

Ну хорошо, а с какой силой я появлюсь на правом берегу Днепра, в глубине немецкого тыла? Людей хватало, оружия тоже. Было достаточно гранат, взрывчатки, других боеприпасов. Были лошади и повозки.

А люди? Готовы ли они к опасному рейду? Посоветовался с Негреевым и Кругленко, и комиссар вдруг рассердил меня вопросом:

— А как ты-то сам себя чувствуешь?

Хотя правый бок и нога еще болели и я не мог похвастаться тем, что хожу нормально, я скрипнул зубами и промолчал. Негреев же почувствовал, что задел меня за живое, и быстро перевел разговор на веселый лад. Когда «майор», принимавший участие в беседе, сказал, что его беспокоят весенние дороги, как бы не пришлось побросать повозки и взять груз на вьюки, Митрофан подмигнул:

— В случае чего возьмем на вьюки и командира. Сделаем спецносилки и привяжем их между двух лошадей.

Все засмеялись. Я вообразил себя болтающимся между лошадьми и тоже рассмеялся.

— Не беспокойтесь. Верхом как-нибудь удержусь!

Приняли решение — послать разведку во главе с Андреем Дунаевым на Снов и найти для отряда переправу. Вернувшись, Дунаев доложил, что переправляться лучше всего в селе Новые Боровичи, где есть мост, потому что лед уже слабый, однако захватчики держат там гарнизон, штаб их расположен в школе.

Предварительно надо было разбить этот гарнизон, а потом двигаться через реку. Так и решили и приготовились к этому. Кочубей отобрал полсотни лучших партизан для основного удара, а дополнительную группу, человек в двадцать, возглавили Андрей Дунаев и Александр Каменский. Они должны были ночью по льду пробраться в центр села и поднять там шум и панику — выстрелами и взрывами гранат, отвлекая немцев, а тогда уж, едва прояснится, как пошло дело, Кочубей нанесет основной удар через мост.

И еще раз я убедился в том, что немалую ставку надо делать на неожиданность даже в сверхтщательно разработанных планах, бой без этого не бывает. Можно сказать, что ты проиграл войну, как только забыл, что у противника есть голова и руки. А противника, конечно, забеспокоили частые в последние дни удары партизан из Елинского леса…

— Когда мы подошли к реке, к мосту, — рассказывал на другой день Кочубей, — оказалось, что никакого моста уже нет. Он разобран. Значит, ребята могут ворваться в село, если перейдут Снов по льду, а мы отрезаны… и не сможем их поддержать! Что делать?

Каменский рассказывал:

— Ступили мы на лед и увидели, что он слабый. У берегов была вода, с обеих сторон. Хорошо, что мы заранее прихватили в хуторе Михалькове две доски и длинную жердь. По доскам перешли с берега на лед, а Потом со льда на берег. Я следил, как переправляются бойцы, и тут лед проломился — как раз подо мной! Я окунулся. Меня схватил за руку молодой партизан Кошель, но съехал по льду и окунулся вместе со мной. Дунаев не растерялся, успел протянуть нам конец длинной жерди, и нас вытащили из воды. Одежда быстро обмерзла, и мы побежали. К немецкому штабу… Согрелись на ходу. Нас уже ждал проводник, провел огородами всю группу. Для первых бросков у нас были гранаты. Немцы, полураздетые, начали выпрыгивать из школы, мы открыли огонь из автоматов. Ждем, вот сейчас вступит в бой Кочубей, а его все нет. Наконец стали приближаться автоматные очереди и его бойцов…

— Как же вы переправились? — спросил я Кочубея. — Без моста?

— Я себе все губы искусал, как мальчишка, думая, что не сумею поддержать ребят, — улыбаясь, сказал Кочубей, — потом сообразил: ведь прогоны от моста остались, целы, вот они, стоят, — и велел найти две-три доски.

Их нашли на берегу, из-под земли торчали, случайно были засыпаны землей — как раз три штуки. Передвигая эти доски по прогонам, вся полсотня и перешла по ним реку Снов.

Гарнизон в Новых Боровичах был разгромлен полностью. Захватили оружие и боеприпасы, лошадей, на них и переправили что смогли на свою сторону. А вот захваченную там пушку пришлось взорвать. И бочку спирта вылили (она тоже захвачена была). Очень жалел об этом трофее «майор».

Втроем — я, Негреев и Кругленко — обсудили результаты удара и решили восстановить мост перед переправой отряда. Выбрали и назначили день: 26 марта.

Не надо было предупреждать, в какой строгой тайне мы обязаны хранить эту дату. Жизнь отряда зависела от соблюдения секретности замысла. Тем больше испугал меня Негреев, когда пришел на следующий день и весело сказал, что партбюро дает мне небольшую нагрузочку.

— Какую?

— Побеседовать с партизанами о батьке Боженко. Очень просят. Надо это сделать, пока мы не ушли. Торопят!

— Слушай, Митрофан, а почему торопят? Случайно это? Или слух пошел, что мы вот-вот уйдем? Может, люди уже и число знают?

Негреев тоже нахмурился, брови сошлись на переносице.

— Думаю, это случайно. Выступи, Миша, никому не показывая ничего. Но мы, конечно, поимеем в виду, что быть надо настороже.

Я кивнул: не мешает, мы в тылу врага.

Партизан собралось немало: одни сидели на бревнах, другие на пеньках, а третьи устроились просто на земле, поджав под себя ноги. Перед самым началом беседы пришел и Николай Никитович Попудренко, выслушал доклад о нашем мероприятии, похвалил: «Оце дуже гарно! Послухаем!»

А я еще не знал, с чего начать. С того, как немцы захватили мой родной город Новгород-Северский, который оборонял в то время единственный местный отряд Красной гвардии в составе двадцати пяти человек? Или с Брестского договора, заключенного в 1918 году? Рассказать об этом? Так, наверно, все это молодежь знает из школьных учебников.

И сам собой родился и сложился рассказ о первой встрече с Боженко. Об этом нигде еще не написано…

После захвата Новгород-Северского немцами я на лодке переправился через Десну и решил идти лесами к Брянску с твердой целью: хоть до Москвы дойду, пока не встречу кого-нибудь из ЦК КП (б) У и не услышу, как жить и действовать дальше, как бороться с врагом.

До Брянска я, конечно, не пешком шел, а добрался уже на поезде и тут, на станции, встретил старого товарища и даже тезку своего — Михаила Бышко.

— Куда и зачем? — спросил он.

— Да я и сам не знаю!

Он засмеялся, а я рассердился:

— Чего ты ржешь? Ищу, кто научит, как жить!

— Пойдем со мной, — позвал он по-доброму.

— Куда?

— Сам увидишь и все поймешь. Пока не спрашивай. Молча мы вышли из вокзала и пошли по улице, пока не дошагали до большого дома, огороженного высокой стеной, как тюрьма.

— Это дом купца Могилевского, — сказал Михаил и постучал в железные ворота.

— Кто? — послышался голос со двора.

— Степан.

Я смотрю на него и думаю: чего он дурака валяет, какой он Степан, когда он — Михаил Бышко? Наверно, это был первый пароль, услышанный мной.

В одной из комнат большого дома два человека играли в шашки. Вскоре в эту же комнату вошел человек лет пятидесяти (для меня тогда — пожилой), среднего роста, в гимнастерке защитного цвета, в таких же брюках и в ботинках с обмотками. А во рту — большая трубка. Показал на меня пальцем, спросил играющих:

— Цэ що за парняга?

— Со Степаном пришел.

— Ага! — И он тут же подсел ко мне, нашедшему на столе газету и жадно читавшему ее, потому что я давно не видел никаких газет. — Издалека, товарищ?

— Из Новгород-Северского.

— Ну що там?

— Немцы.

— А ты сам их бачив?

— Как вас.

— Що ж ты там не остался?

— Зачем?

Собеседник мой так расхохотался, что застучал трубкой по ладони.

— Дывитесь, хлопцы! Он не знает, зачем! Ворога бить! Раз увидел, треба бить! У тебя есть товарищи?

Я рассказал ему об одном, который отправился в родное село поговорить с односельчанами и разведать, не поднимутся ли они бить немцев, о втором, готовом взять в руки винтовку, как только выйдет из больницы.

— Гарные у тебя товарищи! — похвалил мой собеседник, снова закуривая трубку. — Мы подружимся с тобой, если ты не пришел шпионить…

Я вспыхнул, вскочил, закричал:

— Я большевик!

— Ну, значит, должен все понять, а ты обижаешься! Я тоже большевик!

В это время вошел Миша Бышко и сказал моему собеседнику:

— А я вас ищу!

— На що я тоби?

— Познакомить со своим другом хочу — Салай Михаил.

— Да мы уже познакомились. Даже поругались! Боженко, Василий Назарович, — назвался он, протягивая мне руку, и добавил: — Кажут так: кто при первой встрече поругается, на всю жизнь станут друзьями… Да чи вы Михайлу покормили?

— Нет.

— Так що же вы! А ну!

Такова была моя первая встреча с Василием Назаровичем Боженко. Жил я тогда в Брянске десять дней и каждый день разговаривал с ним, но разговоры наши казались мне очень странными, он больше слушал и куда меньше рассказывал. Очень огорченный, поскольку Боженко мне нравился все сильнее, я признался Мише Бышко, что Василий Назарович, видно, так и не доверяет мне, молодому большевику. Тогда Миша воскликнул:

— Да от него никто не узнает больше, чем для дела нужно!

Подпольная работа и шесть лет каторги действительно научили Боженко умелой конспирации. Он объяснял мне потом: иначе и быть не может, ведь от этого зависят успех дела, жизнь товарищей. Нет, не жалкая подозрительность, а революционная бдительность всегда и во всем!

Дня за два до моего отъезда из Брянска Боженко сказал мне, что мы вместе поедем в Новгород-Северский уезд и начнем там работать подпольно, будем организовывать партизанские отряды. Я обрадовался тому, что услышал. И особенно тому, что вернусь в родной уезд. Опыта и даже представления о том, как организовывать партизанские отряды, у меня не было никакого, а вот элементы местничества были. Свой город, свой уезд!

В начале мая восемнадцатого года мы с Боженко приехали в Зерново под видом торговцев мануфактурой. Одним словом, спекулянтов. Еще в Брянске мне вручили паспорт на имя Ивана Васильевича Соколова. Сказать честно, даже к другому имени сразу привыкнуть трудно. А тут и фамилия. Но раз надо — значит, надо. Требовала конспирация. Василию Назаровичу я считался пасынком, приемным сыном. А вот батькой его звать начал легко и сразу! Может, потому, что и он меня не звал иначе, как сынок. Откровенно говоря, отсюда и пошло нарицательное имя Василия Назаровича — батька. Я был первым, а потом так начали его называть все в отряде…

Едва я кончил рассказ, как с партизанских застав в Елинском лесу послышалась стрельба. Разойтись не успели, взялись за оружие. Прискакал гонец и сообщил, что из Тихоновичей на наш лагерь крупными силами движутся захватчики.