По знакомым дорогам

Глава четырнадцатая

Конечно, нас было больше, чем местных партизан в отряде прошлого года, и вооружены мы были несравненно лучше, но ведь и фашисты стянули сейчас сюда куда более внушительные силы. Конечно, наступление наших войск на фронте, перемена общего положения меняли психологию и самих гитлеровских солдат, но это были лишь одиночные случаи. Их и оценивать можно было с точки зрения психологической, а не оперативной…

А такие случаи были!

В одном из отрядов, например, нам доложили, что в лес пришел немец и сдался в плен. Он оказался переводчиком, служил у гитлеровского коменданта в Добрянке, соседнем селе. Мы пригласили его сесть и рассказать все по порядку. Рассказ короткий. Фашисты готовятся к большому наступлению. Он пришел предупредить нас. Он их ненавидит. «Я не хочу больше им служить, хочу бороться против них, прошу поверить мне! Да, я сотрудничал с ними, подчинялся и хочу смыть свою вину. Я не боюсь, что меня могут завтра убить, как и всех вас, я иду на это сознательно!» Родом он был из немцев Поволжья.

Наши разведчики продолжали искать дорогу для выхода из Добрянского леса, но везде натыкались на гитлеровцев. Первая ночь прошла спокойно, а вторая? Кочубей и Дунаев в поисках дороги с небольшой группой разведчиков доехали до села Прокоповки, разгромили там старостат, перебили почти всех полицейских и, вернувшись в лес, привели с собой группу местных жителей, которые попросились в отряд. Возглавлял их худощавый человек с палкой в руках, по фамилии Малов. Он прихрамывал. И, как выяснилось, был политруком в Советской Армии…

Константин Михайлович Малов, собирающий воспоминания бывших партизан, радующийся каждой новой страничке с каким-нибудь любопытным фактом, никак не хотел рассказывать о себе. Неудобно. Один из руководителей совета ветеранов, вдруг кто-то скажет — вот, воспользовался возможностью себя показать. Да нет, ничего, дескать, не надо, найдется, о ком рассказывать. Пришел в лес, как и многие другие, отыскал, к своему счастью, партизан и снова включился в активную борьбу с захватчиками.

Откуда пришел? Да из числа попавших в окружение армейцев. Включился в борьбу снова. Значит, уже воевал где-то? Да, с первых дней войны… Все это интересно? Кому? Читателю?

Ну ладно, без эпитетов и лишних слов. Как было…

— Я москвич, коммунист, окончил военно-политическое училище перед самой войной. В период военных действий, которые наш полк начал под Ровно в первые дни войны, после ранения комиссара полка (как раньше называли) исполнял его обязанности. Дрались без отдыха. При прорыве из окружения в районе села Оржица на Полтавщине я был ранен и контужен. Тяжело. В каком-то сарае, куда гитлеровцы свалили раненых, пришел в себя. Попробовал двигаться, не вышло: руки и ноги не работают. Плохо слышал, ничего не говорил больше месяца, а потом еще долго заикался…

Часовые смеялись: медленно дохнут русские! А нас кроме молодости, которая боролась за себя, и армейской закалки поддерживала ненависть к врагу. Теперь будущее не представлялось без борьбы с врагом. Для этого и хотелось встать на ноги.

Видно, чтобы помочь нам «дохнуть», нас перевезли в Хорол и посбрасывали на каменный пол в каком-то здании, именуемом — госпиталь. В окнах ни одного стекла. А на дворе уже осень. Начались болезни. Тиф, воспаление легких… Каждый день умирали десятки человек. Перебитая нога распухла, стала как бревно. Гной и сукровица на ней образовали корку. От ветра, который не удерживали в открытых окнах рваные шинели, мы сбивались плотнее, стараясь согреть друг друга. Насекомые, уничтожать которых не было сил, переползали с одного на другого, копошились в тряпках, прикрывающих раны.

Русский медперсонал помогал нам чем мог: как-то лечил, как-то кормил, а однажды, воспользовавшись тем, что гитлеровцы стали передавать тяжелораненых родным, меня с чужими документами выпустили на волю.

От села к селу, попутными подводами, под сеном и соломой пробирался к цели. Она была одна: партизанский лес. Хотя ходить без подпорок я еще не мог… Люди прятали, помогали. Кормили, от детей хлеб отрывали. Чем их отблагодарить? Одним: думалось, вот приду к партизанам…

Но не так-то это легко. Партизаны везде и нигде. Люди слышали о Ковпаке, о Федорове. Где они? Вроде где-то под Черниговом и Гомелем. А не встречаемся. Так добрался до Прокоповки, на санях. Сил, честно говоря, мало, нога опять похожа на бревно. Меня оставили в селе, взяла к себе семья Шкляровых, но все ей помогали чем могли — и едой, и одеждой. Меня «передавали» на содержание из дома в дом вроде пастуха. Низкий поклон всему селу! Оно — моя вторая родина.

Вечерами в хату набивались мужики, кое-кто доставал из-за голенища немецкие газеты «Колокол» и «Новый путь», толковавшие о «новом порядке». Сводки с фронтов невеселые плюс фашистское бахвальство. Некоторым нелегко было в те дни отыскивать опору для веры в быстрое возвращение своей армии, но вот что главное: я старался поддерживать эту веру, и ведь никто не выдал меня! Одна и та же надежда заполняла людские сердца.

Вспомнив свою рабочую молодость, я чинил «ходики», будильники, замки. Весну сорок третьего года встречал на завалинке хаты, насаживал бабам вилы, мастерил грабли, выздоровление на воздухе шло быстрее. На улице — мальчишки, и среди них бегал хозяйский сын Володька, не раз шепотом предупреждал меня: «Костюк, в хату! Полицай идет!»

Вокруг меня сами собой группировались такие мужики и парни, что хоть завтра в лес веди. Но куда? Где взять оружие? Тоска сжимала сердце. И вот… Когда я услышал, как ручной пулемет дал длинную, непрерывную очередь, узнал сразу: наш. Едва одевшись, скорей на улицу, где слышались выстрелы. Вижу, на перекрестке — крепкий хлопец, форма гитлеровская, а на пилотке — красная лента. Партизан! Что выделывало сердце — словами не скажешь. Кричать хотелось от радости… Когда шли к командиру, по улице навстречу вели пойманных полицаев, но начальник полиции, с чисто полицейской кличкой — Урядник, успел сбежать на велосипеде, в одном белье. «Ладно, думаю, земля большая, а некуда тебе бежать, попадешься…

Вместе с Маловым пришло несколько человек из Прокоповки и соседнего села Будище, один лучше другого. Но… война есть война. Она не терпит благодушия и легкомысленной доверчивости. Тем более война в тылу врага. Если за доверчивостью один душевный порыв, это может дорого стоить. У нас была своя служба, проверяющая людей, и она работала. Однако в приходе этой группы было обстоятельство, которого не зачеркнешь: они пришли в окруженный лес, в отряд, взятый врагом в кольцо. И это само по себе говорило о многом, о готовности людей сражаться в партизанских рядах хоть день, хоть час. Если кто-то еще не понимал нашего положения, я объяснял. Ни один не ушел. Скоро все показали себя храбрыми бойцами. А Константин Малов стал у нас комиссаром отряда, которым командовал Александр Каменский. И когда я забеспокоился, что он с палкой, еще прихрамывает, как будет воевать, Негреев рассмеялся:

— А ты какой прилетел?

— Так… уже все в порядке!

— Ну и у него все будет в порядке. Столько ждал человек. И политруки нам нужны!

Нужны нам были не только политруки, и самое время вспомнить тут добрым словом армейцев — командиров и бойцов, — которые в период отступления их частей, вырываясь из окружения, чаще всего раненные или контуженные, при помощи местного населения прятались от гитлеровцев, искали и так или иначе находили связь с партизанами, а нам оказывали такую помощь в обучении военным премудростям сельских парней, в командовании разными операциями, что и переоценить трудно.

Ну, например, Григорий Шакута из Лемешовки. Может быть, вспомнился сейчас раньше других, потому что пришел к нам за несколько дней до Константина Малова. До войны в родном селе Григорий окончил среднюю школу, работал в поле, заведовал колхозным клубом. Призвали в армию, стал сапером. Уже в первые месяцы войны показал себя храбрым, знающим сапером, командующий армией К. К. Рокоссовский присвоил ему звание младшего лейтенанта и назначил командиром саперного взвода.

Смоленский лес, окружение… С четырьмя бойцами младший лейтенант вышел из окружения, а дальше? Несмотря на свирепые вражеские облавы, Шакута вывел бойцов в черниговские урочища с надеждой найти партизан. Не удалось. Бойцы болели. Двое остались в Сеньковке, двое в Кирилловне, а сам Григорий добрел до своей Лемешовки. Не для того чтобы успокоиться. Очень скоро вступил в подпольную группу, которая слушала радио, вела среди населения беседы о положении на фронте, опровергая фашистские преувеличения, рассказывала о зверствах гитлеровцев на нашей земле, собирала оружие для передачи партизанам или организации своего отряда.

Когда разведчики Дунаева проникли в Лемешовку, Григорий установил с ними связь и не только сам ушел в отряд, но и увел с собой молодых подпольщиков Анисенко, Калашникова, Письменного и еще нескольких добровольцев.

Это Григорий Шакута, в совершенстве зная наши и вражеские мины, стал у нас первым учителем партизанских подрывников. Многие операции с подрывом мостов, эшелонов, автомашин он провел сам. Я о них еще расскажу, а пока вернусь в Добрянский лес…

В числе тех, кто пришел из села Будище, были два брата Неборачко, и один из них, Максим, привел нас к могиле командира и комиссара бывшего Добрянского отряда. Его попросил об этом Негреев, услышав, что Максим хорошо знает этот лес, знает, где находится и партизанская могила. Шли по узкой лесной тропе. Подойдя к могиле, сняли шапки, опустились на одно колено, постояли, почтили память своих незнакомых товарищей, защитников Родины. Помню, возвращались, долго неся шапки в руках, как от близких родных, принятых этой действительно сырой после весенних дождей землей.

Молчание прервали мы с Негреевым, заговорив с Максимом о том, не знает ли он не открытого, а вроде бы тайного выхода из этого леса.

— Ну как же! Есть одна просека, — сказал Максим.

Я остановился:

— Какая просека?

— Вон там, у Мостков, растет сосновый лесок, молодой, а через него тянется просека…

— Подожди.

Я вынул карту — молодой лесок есть, но никакой просеки в нем не обозначено. Это была немецкая карта, из планшета офицера, убитого недавно. Как раз то, что нужно! Это нам на руку.

— Подводы по ней пройдут, по этой просеке?

— Подводы? Да, с трудом, конечно, но пройдут.

— Без труда не вытянешь и рыбку из пруда.

— И окажемся близко к Мосткам, а там большой гарнизон гитлеровцев с танками и бронемашинами, — сказал Негреев. — Бросятся на нас, отрежут путь.

— Не каркай. Не похоже на тебя.

Гитлеровцы усиленно обстреливали из орудий наш лагерь, то место, где стоял штаб. Я распорядился перенести штаб почти на опушку леса, за ней и начинался молодой сосняк. Я уже принял решение — воспользоваться просекой, о которой сказал Максим Неборачко. Тем более что для противника мы двигались в совсем неожиданном направлении, будто глубже залезали ему в пасть. Он к этому никак не готовился, еще не приучился к мысли: от партизан жди всего. Посоветовался с Негреевым еще раз, с Кочубеем, послали разведку — проверить просеку. Проводником группы Дунаева был Максим, перед которым я, как вспомню его, так и снимаю мысленно шапку за знание родного леса, за то, что не испугался ни болотных троп, ни ответственности.

Максим Неборачко у нас в соединении выполнил немало ответственных заданий и был награжден позже орденом Красной Звезды.

…Обстрел леса все усиливался, и ясно становилось, что эта ночь, а тем более завтрашний день не будут спокойными. Лес загорался. Конечно, сырая листва не давала пожару неудержимого разгона, но если гитлеровцам удастся поджечь лес еще в нескольких разных местах, нам станет хуже. Пока, правда, пожаром воспользовался наш находчивый «майор». Его повара развели костры на полянах среди горящего леса и сварили обед. Поели горячего.

Начало темнеть. Вернулся Дунаев, доложил, что просека проходима, обоз пропустит. Я велел Дунаеву расставить разведчиков вдоль всей просеки, чтобы не было никакого подвоха для колонны, а отрядам — готовиться к маршу. И тут припустил такой дождище, что лесные костры стали гаснуть!

То ли природа помогала нам, то ли просто счастье улыбалось, но во всяком случае мой ездовой Василий Иванович Погуляй хоть и шутя, а говорил:

— Господь он знает, кому помогать!

Шумный, густой, долгий дождь был, конечно, очень кстати. Без единого выстрела, под носом у фрицев, мы вышли из леса на далекий луг. И тут дождь кончился, тучи разогнало, ярким утренним светом, какой обычно бывает в самом начале солнечного дня, враз окинуло всю землю… А перед нами — село Ильмовка, и в нем полицейские, мобилизованные для уничтожения партизан в Добрянском лесу. Всю ночь они несли вахту на дорогах, а сейчас сели завтракать, не предполагая, что мы уже вышли из леса. Видно, что просека была им незнакома.

Андрей Дунаев получил задание решительным ударом уничтожить полицаев.

Он взял с собой всю конную разведку, переодетую в полицейскую форму, сам, понятно, тоже переоблачился и без происшествий въехал в Ильмовку. Полицаи начали выглядывать, выходить из хат на улицу, едва появился перед их штабом незнакомый отряд. Дунаев привстал на стременах и воскликнул:

— Господари! Я привез вам приятное известие. Зовите всех!

Почти все и так уже были на улице, к ним прибавились остальные из соседних хат. Тогда Андрей поднял руку к шапке, и по этому сигналу партизаны начали стрелять из автоматов. Полицаи обрели невиданную прыть, пустились врассыпную. Убитые падали.

Мы пошли дальше. Крестьянки выносили партизанам хлеб и молоко. Впереди ждал нас большой Тупичевский лес, но до него надо было еще с боем пройти Владимировку, буквально прорваться через нее. Село лежало среди болот — не обойдешь.

Вот уже показалась маковка церкви. В селе — вражеский гарнизон, говорили, не меньше ста человек. Но… выбор у нас был один — быстрее выиграть этот бой, сделать его коротким.

По испытанному методу перед селом я развел свои отряды, чтобы нанести удар с разных сторон. Разведка, пешая и конная, оставалась при мне, я мог сразу бросить ее туда, где будет нужней поддержка. Первый и второй отряды пробрались к Владимировке через болота, иногда люди проваливались в трясину по грудь, многие буквально ползли, тяжело пришлось нашему новому, еще не совсем здоровому партизану Константину Малову, но товарищи помогли, и скоро с обеих сторон села партизаны вышли на огороды, можно сказать, на наши ударные позиции.

Не задерживаясь, ворвались в село. Сильная стрельба и взрывы гранат послужили сигналом для нас — вперед! Бой был короче, чем я думал. Гитлеровцы сопротивлялись неорганизованно. Когда я подъехал к их штабу, то увидел вокруг много убитых. Мне показали труп начальника полиции. А где начальник гарнизона? Никто не знал.

Но дорога через Владимировку к Тупичевскому лесу была, как можно полагать, свободна, и я отдал соединению команду незамедлительно двигаться туда. В это время возникла стрельба у церкви. Ко мне подскакал Дунаев и сказал, что начальник гарнизона (это видели владимировские жители), а с ним еще несколько офицеров и солдат укрылись в подвале под церковью и оттуда обстреливают наш обоз, двинувшийся мимо. Церковный подвал имел приготовленные бойницы.

— Гранаты!

Два разведчика — Алексей Морозов и Василий Юрченко — подползли к бойницам церковного подвала и швырнули туда гранаты. Взрывы были такие громкие, что у меня в ушах зазвенело. Уж не знаю, оглушили гранатометчики фашистов или поубивали, но стрельба оборвалась, и обоз покатился дальше. Короткие остановки были только для того, чтобы подобрать трофеи.

Прорыв через Владимировку вовсе не означал, что мы истребили весь ее гарнизон. Мы спешили к Тупичевскому лесу, который мог укрыть нас, долгий бой грозил обернуться западней, и я не удивился тому, что у деревни Александровка нас стали догонять бронемашины, брошенные в преследование за нами противником, очухивающимся, ну, скажем, приходящим в себя.

Но ведь и мы не лыком шиты. Наши саперы-диверсанты успели пусть наспех (лучше так, чем никак), а все же заминировать дорогу, по которой мы только что прошли, и одна бронемашина, как раз та, что была с пушкой на прицепе, подорвалась (вместе с пушкой), а остальные не рискнули преследовать нас дальше, постояли, повернули обратно и затарахтели.

Утро еще не кончилось, а мы уже втягивались в Тупичевский лес. На другой день получили радиограмму из УШПД: «Салаю, Негрееву. Тактику маневрирования отрывом противника без потерь одобряю. Начсоставом проведите разбор боя. Строкач».

Разведка, оставленная нами для наблюдения за врагом в районе Добрянского леса, привезла интересные сведения: мало того что гитлеровцы даром развернули и провели наступление на Добрянский лес, когда нас там уже не было, они на обратном пути в Кусеи и Добрянку наскочили на наши мины. Подорвались четыре машины с солдатами, беззаботно сидевшими в кузовах.

Ну, конечно, оккупанты убеждали местных жителей, что уничтожили партизан, проникших в Добрянский лес. Кое-кто даже уверял, что они и листовку выпустили и писали в ней, будто партизаны истреблены, а командир и комиссар убиты. Я этой листовки не видел…