По знакомым дорогам

Глава двадцать третья

Новое распоряжение Украинского штаба партизанского движения неожиданно и круто меняло нашу задачу. Мы приготовились — уже и своих подрывников нацелили! — парализовать железные дороги и шоссе Овруч — Чернигов и Овруч — Мозырь. В свое время эти дороги сильно разрушили партизаны Ковпака и Федорова, но гитлеровцы беспрерывно их восстанавливали. Обе магистрали питали фашистский фронт вооружением, живой силой, продовольствием. Значит, перерезать их — все равно что кровеносный сосуд перерезать.

Но… не дошли мы ни до этих дорог, ни до вместительного Мухоедовского леса, облюбованного для лагеря. Спускалась темная ночь, которую партизаны уже привыкли называть «хорошим днем», и «майор» открыл свой «магазин», в достатке выдавая солонину, сальце, крупу, лапшу и наставляя кухарок:

— Кормите, хозяюшки, ребят покрепче!

Он расщедрился не только потому, что привык видеть свой «магазин» то набитым, то пустым и надеялся вскоре опять пополнить запасы, а и потому, что ребятам предстоял нелегкий путь. Не на север, как мы прикидывали, а на юг, не от фронта, а к фронту! Мы должны были захватить переправу на реке Тетерев, притоке Днепра, у Горностайполя, в семидесяти километрах к западу от Киева, и удерживать ее до прихода нашей армии. Таков приказ.

Почесывая темя и ребячливо улыбаясь, Негреев спросил:

— Соединяемся с армией?

— Все еще может быть! — Я развел руками.

— Ладно, — обиделся он. — Без тебя знаю, что все может быть!

Пришел Кочубей, начали выбирать, какой дорогой двинемся.

— Лучший лес на пути — Толстый, — докладывал Кочубей. — Люди зря не назовут: там и деревья крепкие, и вода, и луга, но до Толстого леса одна дорога, через Денисовичи, а в них еще не была разведка, неизвестно — что и кто там. Вот и смекай!

Склонившись над картой, я сказал, что пойдем через Денисовичи, разведку туда — срочно.

— Ах, холера им, расковыряем гнездо, если что! — подхватил Кочубей.

Полночь застала нас в походе, потому что разведка не принесла ничего тревожного, и мы уже в селе получили донесение, что у дома, где до войны находилась школа, собралась толпа крестьян. Наш старший разведчик Алексеев сказал: зовут командира. Я подъехал. Светало… В следящих за мной глазах неразлучно мешались боль и радость, как, наверно, только на войне и бывает. Из толпы вышел седой-седой, прямо-таки столетний, дед с опрятно расчесанной бородой. Он держал на руках поляницу с курчавыми трещинами по краям. Снял шапку, поклонился, сказал:

— Примите от нас, от всих, цей хлиб да соль!

Я слез с коня, поклонился старику и хлебу, поцеловал деда и каравай, поблагодарил всех.

И тут вдруг из толпы вперед шагнул священник, поднял крест, торжественно пробасил:

— Да поможет вам господь на вашем тернистом пути в борьбе с супостатом! Мы все будем молиться за святое советское войско и за вас, партизан, спаси вас бог!

Как доложил мне позже Алексеев, этот священник не одну проповедь посвятил нашей армии и партизанам, хотя и он, как духовные отцы всех церквей, получил шпаргалку Геббельса, обязывающую молиться за Гитлера.

Тогда же, у школы, я рассказал старым и молодым жителям Денисовичей, что наша армия в некоторых местах уже перешла Днепр, скоро будет здесь, а женщины, словно в благодарность за эти слова, заторопились, закричали:

— Тут у нас фашисты-ироды согнали много коров из других сел. А дальше не успели угнать. Возьмите себе! Да и хлеба там ихнего много. Берите!

Мало того что мы захватили трофеи — оружие и боеприпасы, — Мейтин быстро пополнил свой запас. В нашем обозе снова появился десяток живых коров.

Но самое памятное для меня, что я тем утром в урочище Денисовичи словно бы впервые увидел, как красив лес! Мы остановились всего на день, чтобы привести себя в порядок, и я залюбовался сосновой веткой над головой, пичугой, которая села на эту ветку и почистила перья, покачалась. Она улетела, и стало жалко. Когда я последний раз видел чирикающую пичугу? Давно, кажется. Мы следили за совами и филинами и гнали их. Это были предатели. Поганые птицы! В поисках съестного всегда кружатся над партизанским лагерем и кричат на весь лес. Мало того что противно, еще и лагерь выдают.

Я огляделся… И заулыбался: сколько птиц! И на той, и на той ветке. И дальше, дальше. И все верещат — так чудно. Конечно, они всегда были, просто я не видел их и не слышал. Это приближавшаяся победа уже возвращала нас к вечным ценностям жизни… Так для меня навсегда и осталось: лес под Денисовичами — это птицы.

Однако же и дело. Уже в Толстом лесу на штабном совещании мы решили, что должны оставить след на дорогах в окрестностях, раз находимся здесь и эти дороги действуют.

Первую группу диверсантов под командой Владимира Андриенко, свалившего несколько эшелонов на железной дороге Киев — Нежин, послали к селу Любянка. С Андриенко были Серый, Михальченко и Татьяненко. Они успешно подорвали большой, длиной в тридцать метров, деревянный мост на шоссе Овруч — Чернобыль.

К селу Ильинцы своих диверсантов вывел командир второго отряда Порфирий Вонарх. С ним такие умелые подрывники, как Прищепа, Цимбалист, Тищенко и Бокач. Они заминировали мост на автомобильной дороге, когда дождь загнал промокших немецких часовых в землянку. Партизанам, как известно, дождь не помеха, а помощник, тем более в этом случае: они укрывались под мостом, когда ставили мины. Доложили командиру, а он говорит, чего, дескать, взрывать пустой мост, подождем первую автоколонну. Это могло быть не раньше чем на рассвете. Решили ждать.

Гитлеровцы усилили охрану моста, пустили обход по шоссе. Вонарх думал: раз обход, скоро будет и автоколонна. И точно: донесся натужный шум моторов, к фронту шли тяжелые грузовики, вот они уже на мосту. Вонарх и Прищепа взорвали мины. Результат — уничтожено пять грузовых автомашин, два противотанковых орудия, которые тащили на двух машинах, убито около шестидесяти солдат. И — мост разрушен.

Вернемся ли сюда — неизвестно, но пусть нас помнят.

Движение наше до Тетерева было нелегким. Перешли железную дорогу Овруч — Чернигов. Она, понятно, сильно охранялась, но мы не стали брать готовый переезд, сами сделали его себе, там, где насыпь высотой до метра, чтобы неожиданно было для врага. По обеим сторонам насыпи установили прочные козлы с щитами — съезды. Щитами накрыли и рельсы. Все же неплохо, что я еще в старой армии служил в саперной роте и учился инженерному делу. А пока наши пушки и подводы перекатывались с помощью этих приспособлений через насыпь, Кочубей в сопровождении своего неизменного, прошедшего с ним весь партизанский путь ординарца Володи Туника и группы конников совсем в другом месте, у станции Павловичи, штурмовал железную дорогу, отвлекая гитлеровцев. Мы не сомневались: потом догонят нас. Где-нибудь да проскочат. Кочубей по головам фрицев — а проскочит! Так и вышло…

Но перед ними лежали еще три лесные реки: Канава, Вересень и Тетерев, который надо было преодолеть, чтобы захватить переправу и удержать ее до подхода нашей армии. Еще раз я убедился, как точны народные названия. Канава! Так и выглядит эта речка — неширокая, неглубокая, зато в таких крутых берегах, что Тарновскому со своими саперами пришлось заранее прорыть пологие съезды. Была первая октябрьская ночь, вода будто бы враз похолодала, а партизаны шутили: «По привычке не страшно барину ездить в бричке!» Да, не впервой нам было брать реку вброд и вплавь.

А вот и Вересень — коварная, болотистая, паршивая река! Берега ползучие, топкие… Настелили узкую гать. Идешь по ней, вода по колено, а кто оступится — сразу по шею. Партизаны выстроились по обе стороны на краях гати и направляли таким образом подводы. Но и это не уберегло: две повозки свалились в воду. Шлепнулся и «майор». Мы с Негреевым подъехали к нему.

— Выкупался?

— Воротник мокрый, — улыбнулся он, — неприятно.

— На живом теле быстро высохнет, — успокоил Митрофан Гаврилович с улыбкой.

Партизаны шутили: согреться бы, а как раз когда самому понадобилось, кончились у «майора» запасы спиртного. Надо с врагами схватиться. Но до Приборска, говорят, их нет, а это — двенадцать километров.

Оказалось, не так. В селе Красиловка наши разведчики наскочили на немцев, расположившихся на ночь в школе и вокруг нее. Доспать до утра оккупантам не удалось. Разведчики перебили их и захватили большой обоз. Во время боя помещение школы загорелось, и все соединение двинулось через Красиловку в сторону Приборска по озаренным пожаром улицам.

Появилось и вино — согреться, и шоколад — закусить. Штабной ездовой Василий Иванович Погуляй привычно философствовал: «Господь, он знает, кому помогать!» — когда ко мне подъехал на коне Кочубей:

— Михаил Гордеевич! Прошу на минутку.

Мы отъехали в сторону.

— Вчера вечером в Приборск и Пироговичи прибыла фашистская дивизия. Много бронемашин, есть и танки, — докладывал Кочубей.

— Точно ли это?

— Донесли связные из Приборска, два разных человека, да и гитлеровский офицер, схваченный на хуторе, подтверждает.

В густом тумане остановили движение, я созвал командиров и комиссаров на короткое и быстрое совещание. Обстановка осложнилась — внезапно и странно. Зачем фашисты перебросили сюда дивизию? Почему? У них на фронте — дыры, а целая дивизия — здесь!

Потом мы выяснили, в чем дело. Фашисты ждали в этих местах высадки большого воздушного десанта, который готовила наша наступающая армия. Их разведка тоже не спала, работала. Десант этот выбросился значительно позже, в другом месте, и о нем я еще скажу… Переправа наших войск через Днепр в этом районе задерживалась, и партизанский рейд к Тетереву не понадобился для той цели, которая указывалась нам, но мы этого еще не знали. Нам предстояло встретиться с фашистской дивизией. Наши командиры высказались одинаково: драться! Иначе как овладеть переправой на Тетереве? Да больше и нечего было делать. Один разворот соединения занял бы не меньше часа, а потом — сядут гитлеровцы на хвост, пустят авиацию. Нет, надо было пробивать брешь!

Тетерев, Тетерев…

Я все помню, конечно, и рассказать мне хочется обо всем, назвать всех, кто был там, но вышел бы длинный рассказ, который потребовал бы много времени. Я вижу…

…как горели в тумане фашистские бронемашины на дороге близ Пироговичей. Мы наносили основной удар правым флангом, где шел первый отряд. Левее — на Приборск — двигались чапаевцы. А замыкал движение, прикрыв всех с тыла, отряд имени Щорса. Впереди — разведчики. Так что мы и в движении как бы сохраняли круговую оборону, кольцом перемещались сквозь лес и туман, готовые отразить удар врага с любой стороны. Но ударили мы первыми, потому что враг еще не обнаружил нас и не ждал здесь такой партизанской силы. Гитлеровцы рыли окопы у Пироговичей, когда на них напали конные разведчики, которых поддержали со своими отрядами Каменский и Вонарх. Захватили еще недорытые окопы, уложив немало гитлеровцев. А Косенко со своими пулеметчиками и расчетом ПТР, не медля, атаковал бронемашины, впритирку стоявшие у села на дороге и не успевшие развернуться для боя. Кто из гитлеровцев успел опомниться, стрелял беспорядочно — туман мешал. Бронемашины в тумане горели оранжево…

…как продуманно и отважно действовал Григорий Шакута, ставший еще в Ново-Басанском лесу из учителя подрывников начальником штаба отряда имени Чапаева у Дунаева и Шелудько. В то время как наш правый фланг уже ввязался в бой, Шакута вел чапаевский отряд, приближаясь к Тетереву на нашем левом фланге. Гитлеровцы открыли артиллерийский огонь по партизанам из ближайших хуторов. По шоссе вдоль реки к фронту двигалась колонна автомашин, сопровождаемая танками и бронемашинами. Они тоже открыли артиллерийский и пулеметный огонь по партизанам. Обстановка осложнялась, превращаясь в кризисную. Командир и комиссар в это время были у меня — по вызову, а Шакута бросил одну роту в атаку на хутор, откуда стреляли минометы, другую — на шоссе, по которому двигались бронетранспортеры и бронемашины. Колонна автомашин свернула на грунтовую дорогу, но Шакута тут же организовал группу конников и атаковал эту колонну. Результат ожесточенной схватки: подорван бронетранспортер, пять нагруженных доверху автомашин противника сожжено бронебойно-зажигательными пулями, убиты обер-лейтенант и несколько солдат. Поджигая машины, сам Григорий Шакута, спешившись, слишком близко подкрался к одной, выстрелил ей в бензобак с колена и, обданный горячими брызгами бензина, получил ожоги рук и лица. Позже он докладывал мне, что в бою особенно отличились командир роты Иван Пахмутов, партизаны Гуськов, Горчаков, Базилевич, Бокач, Иващенко, медсестры Катя Рымарь и Маша Мирошник. А когда я похвалил его, ответил просто: тут очень-де туман помог, он очень натекал с реки и клубился, полезное, мол, явление природы…

…как Дмитрий Наумов и его группа получили приказ — заминировать шоссе против танков, чтобы они не ударили нам в тыл. А их двигалось в сторону Киева — от нас — больше шестидесяти, огромной колонной, растянувшейся на шоссе. Но поставить мины не удалось: вся дорога была покрыта утрамбованной галькой, была, можно сказать, каменной. К счастью для нас, немцы еще не разобрались, с какой силой партизан столкнулись, танки не развернулись, ушли к фронту. А Наумов на ходу стащил с подводы, катившей мимо, ящик с бронебойно-зажигательными патронами и отдал своим пулеметчикам. Это были Рябец и семнадцатилетний Бойко, второй номер, с пулеметом Дегтярева. Кстати пришлась сообразительность командира группы! На дороге, на этот раз навстречу чапаевцам, двигаясь от реки, показался танк «тигр». Он шел медленно, точнее — то шел, то останавливался, как бы приглядываясь, крышка люка была откинута. До него было метров пятьсот, когда Наумов приказал пулеметчикам занять позицию на шоссе, подпустить танк поближе и открыть огонь. Они сделали это, когда до танка осталось метров двести. Стреляли, пока не израсходовали весь диск. На это ушли секунды, но они всё решили. Танк неожиданно взорвался, партизан сильно оглушило и засыпало землей. Когда они подбежали к танку — увидели, что он горит, а башня с пушкой валяются в кювете. Гитлеровцев рядом не было…

…как послышались слабые крики «ура» и Алексеев, оказавшийся рядом, сказал мне: «Захлебнулись». В самом деле, будто бы отдельные люди кричали в тумане все тише… Но я ответил: «Нет, Саша, могу поспорить, увидишь…» — «А почему все тише?» — «Они удаляются. Дрогнули вражины!» Скоро отрапортовал связной: «Товарищ командир! Наши в селе!» Мы ворвались в Приборск…

…как моя ко всему, казалось, привыкшая лошадь неожиданно встала на дыбы, я упал с седла, а ездового Погуляя смахнуло со штабной повозки. Сильнейшие взрывы вдруг раздались в Приборске, атакованном чапаевцами. Зажигательными снарядами они подорвали вражеские склады с боеприпасами, только что привезенными сюда. Еще один взрыв — не такой громкий, но достаточно сильный — Черныш, Кошель и Дуся Певчая не дали двинуться в бой тяжелому танку, он загорелся, потому что Дуся прибавила к связке противотанковых гранат бутылку с горючей смесью. Это был немецкий танк типа «тигр», не принесший захватчикам успеха в боях на Курской дуге. Ко мне подвели другого коня, потому что мой Мишка бежал куда-то. Пришлось сказать заботливым ординарцам: «Нет, товарищи, так не годится, солдат обязан крепко держать оружие и коня». И когда двинулись к реке, я пешком пошел, но на первом же лугу мой ординарец Иван Зарецкий подвел пойманного Мишку. Он, бедняга, аж заржал от радости, увидев меня…

…как подскакал Кочубей сообщить, что все в порядке, брешь пробита до реки, а фрицы в панике бежали по дороге в Горностайполь. Видал я Кочубея — Петра Сергеевича Коротченко — в разные минуты, в самый разгар боя, но таким — впервые. Сидел на коне в своем черном кожухе без фуражки, волосы дыбом, воротник гимнастерки расстегнут. Октябрь, холода садятся, оттого и туман, а с него пот катится, глаза посверкивают, точно в них — всамделишный огонь. А в руке — шашка без изрядного куска на конце. Видно, так рубанул какого-то злодея в этом бою, что клинок разлетелся…

…как переходили Тетерев и людей сбивала с ног вода — хоть и неглубокая, а быстрая река! Переворачивало повозки, поэтому грузы, боявшиеся воды, брали на плечи, верховых лошадей навьючивали. А Яков Федорович Коротков вдруг говорит мне: «Посмотри, командир, как чапаевцы своих женщин уважают…» Я следил с берега за переправой, посмотрел левее. Партизаны чапаевского отряда несли женщин на себе. Все медсестры, кухарки, диверсантки легли на партизанские плечи, обхватив себя для верности за ноги. Так ребята — венками — и держали их над бурной рекой.

Хочется думать, что мой, безусловно, фрагментарный рассказ об этом большом и сильном бое все же передаст читателю, что нашим партизанам было уже по плечу вести открытый бой с превосходящими силами противника. Иначе в таком бою мы могли бы быть поголовно истреблены. Не так вышло благодаря умению и храбрости наших бойцов и командиров.

Само собой разумеется, что я не мог видеть и даже знать всего. Схватки шли на большом пространстве и со многими неожиданностями. Вспоминаю, как рассказывали о своем командире Порфирии Вонархе люди из отряда имени Щорса, в частности — Бойко:

— Во время боя он птицей летал на своей рыжей, с белой лысинкой на лбу лошади и успевал всюду. Он немедленно появлялся там, где было страшнее и рискованнее всего. Может, и не стоило командиру так рисковать жизнью, но мы, бойцы, любовались и гордились им.

Все рисковали. Но потому, наверно, и сожгли два вражеских танка, несколько бронемашин, много автомобилей с грузами и пехотой, подорвали склад боеприпасов в Приборске, разрушили там же узел связи, перебили десятки захватчиков… Бой, начавшийся до рассвета, стал стихать, когда солнце уже вышло, багровело в тумане.

Из-за Днепра, до которого отсюда было не более тридцати километров, доносился артиллерийский гул, и партизаны прислушивались:

— Это фронт работает!

Остановились мы в Ивановском лесу — густом, сосновом, с водой и пастбищами, здесь можно было ждать армию день-другой… Но не пришлось. Скоро Саша Кравченко принес радиограмму — нам вновь поручали парализовать железнодорожный узел Овруч в связи с тем, что обстановка несколько изменилась. Я уже говорил об этом…

Предстоял обратный путь. Вроде бы зря проходили. А не зря! Изрядно потрепали вражескую дивизию. Мы задержали двух фашистских разведчиков, переодевшихся в крестьянскую одежду, неплохо говоривших по-русски и забравшихся довольно глубоко в лес под видом грибников. Они сказали: генерал поклялся, что ни одного живого партизана отсюда не выпустит.

Он уже знал, что это не армейский десант, а обыкновенные партизаны. Обыкновенные и, можно сказать, необыкновенные, потому что близость фронта, своих удваивала партизанское мужество.

Конечно, не обошлось без оплошности, которая помогла генералу быстрее «разоблачить» партизан. Захватив село Воропаевку, мы почему-то не позаботились о том, чтобы ликвидировать бывшего старосту, а он наблюдал, как соединение прошло через село, и потом пробрался к гитлеровцам, донес. Правда, этот староста не миновал расплаты. Немцы вернули его в Воропаевку, в разведку, а крестьяне тут же, как он появился, сообщили об этом нашим дозорным. Он был схвачен, доставлен в штаб и во всем сознался. Предателя расстреляли.

Крестьяне, как и всегда, помогали нам. В лагерь пришли два жителя из Пироговичей, чтобы сообщить: гитлеровцы снова в селе, их еше больше. На другой заставе задержали женщину из Приборска все колени и руки в глине. Уходя от немцев, она долго ползла, боялась, но все же добралась до нас и сказала: в село прибыло много танков и пехоты на автомашинах. К вечеру эта информация дополнилась данными нашей разведки: на берегу Тетерева появилась вражеская кавалерия, а с фронта гитлеровцы повернули еще одну часть, которая должна была наступать на нас от Днепра. Окружение становилось плотным…

Проще всего, казалось, идти за Днепр. Там — наши. Но так же ясно было, что форсировать Днепр между двумя позициями безнадежно. Связи со своими не установлено, а если и установим, все равно — такая цель для врага! Перебьют на большой реке, которую мы один раз уже переплывали. Нет, опять вся надежда на скрытую дорогу, о которой чужеземцы не знают. Но где она, эта дорога?

Ничего не оставалось, как, не теряя времени, искать ее. Разведка валилась с ног, но каждый час был дорог. С разведчиками отправились Негреев и Кочубей. Романа Мангейма и Карпа Величко я послал к местным жителям — разузнать, расспросить и привести проводника, если удастся отыскать хоть какую-нибудь зацепку. Я на них надеялся — ответственные люди, расторопные и находчивые разведчики. Карп Величко вошел в нашу партизанскую семью в Злынковском лесу, после того как бежал из фашистского лагеря для военнопленных в окрестностях Гомеля, куда попал раненным. Дрался безбоязненно, смекалисто и скоро стал заместителем командира первого отряда по разведке.

На все поиски я дал им несколько часов.

Но еще больше задание осложнялось не вынужденно коротким сроком, а тем, что в села, набитые гитлеровцами, вход был закрыт и оставалось только рассчитывать на крестьян, бежавших от немцев и обитавших в лесных землянках. К рассвету командиры вернулись и привели с собой довольно мрачного старика, задержанного в лесу. Задержали его потому, что он бродил недалеко от нашего лагеря, а главное, был тем, о ком говорили в беседах с Мангеймом и Величко некоторые лесные жители.

Пригласив его присесть, я спросил:

— Как звать тебя, старина?

— Дед Степан.

— Кто ты?

— Лесник.

— А правда ли, что среди лесников попадаются шпионы? — спросил я. — Их устроители нового порядка будто бы задабривают, подкупают.

— Правда.

— А как ты, старый?

— Лесник, и все тут. А вы знаете, что и партизаны, бывает, врут, будто они партизаны, а сами фашистам служат, только ходят с красными ленточками на головах?

— Ну да? — усмехнулся я.

Я ждал, что и он усмехнется и мы разговоримся посвободней, но старик сидел все так же мрачно, с неподвижным лицом. Я сказал, что бывает. Мы, и правда, встречали в лесах группы людей, выдававших себя за партизан, и не сразу разбирались, что это бандеровцы — украинские националисты, действующие по указке Гитлера.

— А знаете, что вы окружены здесь? — спросил меня старик.

— Знаем.

— Ну вот, не завтра, так послезавтра немцы собираются вас слопать.

— Подавятся.

Дед по-прежнему сидел хмурый.

— х Завтракал? — спросил я его.

— Нет.

По моей просьбе принесли завтрак, но старик не притронулся.

— Водку пьешь?

— А кто ее не пьет?

Налили стакан спирту, но старик отодвинул:

— Не хочу.

— А чего хочешь?

— Спать, — грубо сказал он, и не только сказал, но встал, дошел до штабной подводы, завалился на нее и быстро уснул.

Только тут, когда посветлее стало, я разглядел его разношенные сапожищи, доверху заляпанные грязью. Набродился лесник. Чего он искал в ночном лесу? Крепко спал дед, да недолго. Вернулись Негреев с Кочубеем, разгоряченные новостью: воропаевские крестьяне сказали, будто есть дорога через болото, а где — толком никто не нашелся показать. Не ведают.

— Я покажу, — послышалось вдруг, и дед Степан поднялся с подводы, оставив на ней картуз. — Давайте карту.

То ли и вовсе не спал он, а слушал все наши разговоры, убеждаясь, что мы партизаны, то ли вскинулся только сейчас, но похоже, мы проверяли друг друга. Адъютант разложил карту, дед быстро нашел нужное место и ногтем провел дорогу там, где не было никакой дороги. Карту он понимал.

— Кто же ты, дед? Лесник? Откровенно!

— Не лесник, — ответил он строго. — Лесничий. По-новому — лесовод. Сам до войны прокладывал эту лежневку.

— А зачем?

— Лесозаготовки гут вели…

— Твой район? — Я ткнул пальцем в болото на карте.

— Нет, сейчас мой там. — И дед махнул корявой рукой в сторону Днепра

— А чего ж ты тут, в ночном лесу, кружил, топтался? Вон как устал, чуть живой. А сапоги какие!

— Вас искал. Дорогу показать. — Глаза деда под кустистыми бровями первый раз блеснули весело.

— Если это правда дорога, а не ловушка, — сказал Негреев, — мы вас наградим!

— Не в награде дело, — снова нахмурившись, фыркнул дед. — У меня два сына там воюют… откуда пушки слыхать… А может, уж и нет их… Я вас поведу. Обману — застрелите.

На скороспелом дощатом столе стоял стакан со спиртом, дед хватил половину и крякнул:

— Крепка, дьявол!

Вперед мы сейчас же выслали хорошую разведку с Алексеевым, а сами занялись подготовкой матчасти к движению: выбрасывали все лишнее, отбраковывали захромавших лошадей, поломанные подводы. И опять ездовые обвязывали колеса соломенными жгутами. В сумерках двинулись, возлагая все надежды на ночь и заброшенную лежневку…

Через три километра остановились, нас ждал Алексеев с разведчиками — сказать, что облазили весь край болота и не нашли никаких признаков лежневки.

— Нет дороги!

— Есть, — ответил дед. — Идти надо, а не стоять.

Почему я верил ему? Потому что не было другого выхода? Нет. Предателя чувствуешь по заученным фразам, неуемной угодливости, а дед Степан… Он ведь тоже не признал нас сразу, проверял, дорожил собой. И старому умирать неохота, а он, должно, хотел к тому же увидеть сыновей.

— Пошли.

Дед не обманул. Скоро мы, продравшись сквозь кусты, шагали по заросшей дороге, ремонтируя ее на ходу. Один мосток сделали, второй… Казалось, болоту не будет конца, но вот земля затвердела, послышался шум Тетерева… И тут выяснилось, что сразу за рекой нам надо пройти через маленькое сельцо, а можно ли рисковать, когда столько прошли? Как избежать этого риска, миновать незамеченными сельцо, где, может быть, укрылся предатель, который выдаст нас немцам? Есть ли дорога в обход? Посоветовались между собой и с дедом Степаном, и он сказал:

— Проведу.

И правда, провел. Весь наш обоз въехал в речку Тетерев, заросшую лозой, и тронулся по ней дальше, в сторону от села. Повозки в воде не стучали, копыт не было слышно. Шумел один бурливый Тетерев. Партизаны цепочками шли над рекой, в лозе. И вот мы выбрались на другую сторону реки, оставив за собой болото, из которого, думалось, нас никто не ждал.

— Ждут, — сказал старик, мой знакомый ждет, здешний лесник. Километра два отсюда — и лесу конец. Он вас встретит на опушке и дальше поведет. А я — все. Прощайте! Вот если б кто из вас моим сынам сказал, что я жив…

Дед вдруг скупо прослезился, впервые так по-стариковски расчувствовался. Притомился он за эту ночь еще больше, чем за прошлую, однако виду не подавал. Мы подарили ему верховую лошадь, крепко пожали руку, и он уехал в темень, в обратный путь. Как его фамилия? Накарябали тогда в блокноте, да все размокло при переправе через речку. Словно дед и правда не хотел ни ордена, ни известности за свое доброе дело. Лесничий с правого берега Днепра, в районе Горностайполя…

В конце леса нас действительно ждал лесник, тоже старый человек. Он повел полевой дорогой. В разных сторонах от нее взлетали в воздух осветительные ракеты. Немцы, просматривали местность. И мы отвечали им, разведывая свой маршрут. Ракетницы у нас были трофейные, так что тамошним наблюдателям ничего не стоило подумать, что здесь идет перегруппировка войск для уничтожения окруженных партизан.

К утру мы наконец-то втянулись в лес, называвшийся по-стародавнему — казенным. Подумали: ну вот, отдохнем. Но разведка донесла, что замечено скопление кавалерии, которую, как видно, собирались бросить против нас, и мы снова двинулись раньше, чем враг собрался. И оторвались от врага.

Уже под покровом ночи мы приближались к лесам у реки Уж.