По знакомым дорогам

Глава двадцать четвертая

Над лесом таяла ночь, но солнце еще не показалось, когда заставы заняли свои места вокруг лагеря. После нескольких бессонных ночей можно было поспать в начале дня. Ординарец снял с коня седло и потник. Седло — подушка, а потник — матрац. Простыни и одеяла были у нас не в моде, их с успехом заменяла шинель. И под бок — шинель, и на себя — шинель. Еще как удобно! Я быстро уснул.

Но часа через два меня уже тормошили Зарецкий и Алексеев.

— Товарищ командир, проснитесь!

Вставать не хотелось, и я еще с минуту либо притворялся спящим, либо действительно ничего не слышал, хотя наказал ординарцу сразу будить меня, если придет начальник разведки. И вот он здесь, а я не могу встать.

— Товарищ командир! Я встретил нашу армию!

— Разведчиков? — спросил я, севши.

— Три полка!

Я вздохнул, встряхнулся и велел ординарцу:

— Полей ему на голову холодной воды!

— Три полка, — повторил Алексеев. — Они заняли села Федоровку, Родонку, а также размещаются в нашем лесу, левее нас.

Пришел Негреев, и мы выслушали доклад по порядку: в Федоровке наших разведчиков задержали солдаты и офицеры в советской форме (правда, с погонами, которых партизаны еще не видели) и привели в свой штаб. Там с Алексеевым разговаривал полковник Харламов, назвавшийся командиром полка.

— Десант?

— Нет, своим ходом от Чернигова, через Припять и Уж…

Я невольно покрутил головой:

— Что-то больно рано…

И распорядился, чтобы поднимали партизан — для усиления обороны. Негреев одобрил. Фронт еще на Припяти, как могли очутиться здесь три полка, а с ними — три артдивизиона? Явился Кочубей, тоже разбуженный с большим трудом:

— А чего гадать? Мы с Алексеевым поедем и всё разузнаем.

Не успели они отправиться, прискакал связной с заставы первого отряда: задержаны пять офицеров, среди них — полковник и два подполковника. Кочубей поехал, чтобы привести их сюда.

Полковник Харламов сразу начал сердиться, едва они появились:

— Если вы партизаны, почему так встречаете армию?! Вы должны помочь нам! Я на вас жаловаться буду!

— Ты, батенька, не волнуйся, — ответил я, — вот обнюхаем друг друга и все решим.

— Уж очень вы долго нюхаете! Чего боитесь?

Как я понял по первой встрече и позже, был он человеком искренним и горячим, легким на жест и слово, широким. Другой офицер, подполковник Шапиро, как мы тут же узнали, гораздо более спокойно и достойно, но тоже обиженно сказал:

— Ваш начальник штаба, — и показал на Кочубея, — отобрал у нас на заставе оружие. Не подобает быть офицерам безоружными, да и нехорошо не доверять нам. Просим вас немедленно приказать, чтобы вернули нам личное оружие.

Я извинился — что поделать, бывает, человек к нам приходит будто бы с хорошими намерениями, а оказывается предателем. Вокруг противник, и закон у нас один: на каждом шагу — осторожность. Харламов похвалил нас так же горячо, как только что ругал. Мы познакомились. Подполковники Бурлаков и Шапиро командовали полками, получившими наименования Черниговских за освобождение Чернигова.

— Раньше чем приступить к разговору, предлагаю позавтракать, — сказал Негреев.

— Вот это по-партизански! — воскликнул Харламов, а когда принесли завтрак, прибавил: — Ого! Да вы не так уж бедно живете!

Я понял, что наш «майор» постарался. Но не стал разубеждать гостей, спросил:

— А вы бедствуете?

Оказалось, да. Успешно форсировав Припять, эти полки попытались развивать наступление, но Гитлер по клялся остановить Советскую Армию за Днепром, фашистское командование сосредоточило здесь крупные резервы и ввело их в бой. Над нашими армейскими частями, прорвавшимися за Припять и, естественно, удерживавшими завоеванные плацдармы, нависла угроза окружения. Черниговские полки, потрепанные в непрерывных наступательных боях, имевшие ограниченные противотанковые средства и вообще недостаточное количество боеприпасов на этом берегу Припяти, с трудом противостояли натиску танков. Это не могло долго продолжаться…

Гитлеровцы отрезали наших от Припяти. Кольцо окружения сжималось. И тогда Бурлаков и Шапиро на совместном совете решили прорываться к югу, чтобы сохранить живую силу и технику и в надежде встретиться с партизанами. Это им удалось, потому что фашисты не ждали такого маневра. Удалось встретиться и с партизанами с нами. А за сутки до этого они столкнулись с полком Харламова, из соседней дивизии, который тоже прорывался от Припяти на юг.

Разумеется, в боях с этими частями гитлеровцы несли большие потери, на поле оставались десятки танков и сотни трупов вражеских солдат, но и наши части, оторванные от своих тылов, понесли немалый урон в живой силе и технике. Бой есть бой. Теперь перед частями стояла одна задача: выйти на соединение со своими дивизиями и корпусами. Это было понятно. И мы начали обдумывать маршруты этого необычного рейда еще до получения радиограммы из УШПД и от командующего 1-м Украинским фронтом генерала Ватутина, адресованной мне и Негрееву. На нас возлагалась обязанность помочь частям выйти из окружения и соединиться с действующей армией.

От фронта нас отделяли около двадцати километров и река Уж, так что подготовка требовала приличного времени. А я дал на все приготовления к первому переходу… два часа! В восемнадцать часов объявил, что в двадцать мы начинаем движение. Подполковник Бурлаков и командир дивизиона тяжелой артиллерии. приданного полку Харламова, веселый капитан Сахно запротестовали. Это невозможно! Два часа — курам на смех!

— Хотите тут драться? — спросил я. — Гитлеровцы придут сюда, недолго ждать. А боеприпасов у вас надолго хватит?

Хлеб мы могли делить на всех и делились все время, пока армейцы были с нами. Мейтин шутил:

— Ну и ну! Пятью хлебами, как Иисус, пять тысяч кормлю!

Боеприпасов у нас на всех не хватало. Разделить больше не станет. Я спешил. И даже шумный Харламов остановил протесты товарищей:

— Как считает командование соединения, так и надо делать!

К реке Уж, притоку Припяти, подошли двумя дорогами и двинулись через нее без остановки. Не знаю, кто и для чего, может быть, немцы, для того чтобы помешать потерянным ими частям переправляться через реку, пу стили по ней много леса. Это мешало — переправлялись через Уж по грудь в воде. Солдаты и партизаны выстраи вались в реке в ряд, брались за руки и грудью удержи вали плывущий лес, пока переправлялись обозы и пуш ки За рекой — недолгий привал. Выливают воду из сапог, выжимают портянки, а кто и белье… И дальше!

Нас ожидало препятствие похуже реки — шоссейная дорога Чернобыль — Овруч, и разведка уже доложила, что по ней курсируют бронемашины. Радиограммы еще не было, она пришла позже, но по договоренности с товарищами я взял на себя командование, и разведка велась партизанами, которые знали эту местность. Впереди — Толстый лес. Там скроемся и отдохнем.

А шоссе перейдем между двумя мостами, которые очень недалеко друг от друга, по соседству можно сказать, удобно для нас. Взорвем оба моста и задержим движение бронемашин слева и справа. А кто взорвал — партизаны или армия, гитлеровцы, авось, сразу не раз берут. Ночь не выдаст.

Перед шоссе остановились. Выслали к мостам диверсантов с сильным прикрытием. Оказалось, что между мостами медленно ходят туда-сюда, как челноки, бронемашины. Послали Каменского и Кочубея с четырьмя орудиями. Сигнал для открытия огня — взрыв мостов. А взрывов нет и нет, все еще тихо. Перед одним орудием остановилась бронемашина, в которой засветилась электролампочка Похоже, держат связь А что еще?

— Ах, батеньки, не выдержу я, — жаловался Каменский Кочубею, как они потом мне рассказывали. — Чего они там копаются, на мостах? Упустим эту штучку. Не выдержу, бахну!

— Я тебе так бахну! — поднимал кулак Кочубей. — Не смей без моей команды.

Тут послышалась стрельба со стороны мостов. Значит, и там была сильная охрана. Бронемашина загудела и начала уходить.

— Огонь! — шепнул Кочубей.

Но раздались сразу или почти сразу три орудийных выстрела. Три ближайших орудия караулили эту бронемашину и не хотели ее упускать. Так и не доспорили позже партизанские артиллеристы, кто ее повредил. Однако важно, что бронемашина остановилась, из нее выскочили три гитлеровца и побежали, пересекая шоссе. Их перехватили Черныш и Кошель, выдвинутые вперед.

А эта бронемашина то ли разведывательная была, то ли командирская, в ней действительно находилась рация. Из-за разрушенных мостов другие бронемашины беспорядочно стреляли по колонне, двинувшейся через шоссе. Мы отвечали им из пушек. Но вот подошел и дивизион тяжелых орудий.

— А ну, капитан, — сказал я Сахно, поскольку обстрел продолжался, — направьте своих «мамаш» в обе стороны!

Капитан возликовал:

— Спасибо! А то они у меня без дела прямо почернели!

Гитлеровцы не ждали такого огня, от которого можно было оглохнуть, замолчали.

— Хватит, капитан. Вперед!

Светало, когда мы подходили к опушке Толстого леса. Дубы и сосны вокруг… И тишина… Надолго ли? Врагу, конечно, уже известно, с кем он имеет дело.

Не объявить ли привал?

Но передохнуть, позавтракать нам не удалось. Не дали. Небо загудело: появились самолеты. Сначала два разведчика — «рамы» и восемь бомбардировщиков, а вторым заходом — двадцать восемь. Они улетели, отбомбившись, и через два часа небо гудело снова. Мощно и грузно. А разведчики кружились над лесом беспрерывно. И по тому, как они, гитлеровцы, нас бомбили и как настойчиво и низко вертелись самолеты-разведчики, было ясно — бомбят наугад» ищут нас. Я объехал свой лагерь и стоянки полков, твердо потребовав от всех командиров: маскироваться! Нас не видят. Никаких костров. А если есть любители жечь хворост, пусть умело, тоже с соображением, палят его километрах в трех — пяти отсюда, демонстрируют «лагерь», отводят «юнкерсы». И маневрировать. Гитлеровцы дважды в одно и то же место обычно бомб не бросают. Считают — там уже обработали, отбомбили, они — педанты.

Похоже, что они все же нащупали район, где стоял один из полков. Организовали налет и сбросили бомбы. Но полка там уже не было. Он перешел в другой район.

Полк три раза изменял дислокацию в этот день. В прежних местах его стоянки поддерживались костры для привлечения бомбардировщиков. В итоге после этих налетов не погибло ни одного человека.

Но, как правило, после бомбежек и обстрелов редко обходилось без потерь — война беспощадна. И еще появится много лесных могил, на которые будут приносить цветы наши дети. Все отлично понимали, что эти могилы будут появляться до последней минуты, войну не уговоришь смилостивиться над солдатом или партизаном и перед самой Победой, но с приближением Победы ощущение боли все острее и тяжелее. Нет, наверно, лучше сказать — обиднее, потому что всегда тяжело терять друзей, трудно навек расставаться с ними. Как-то я спросил Михаила Осадчего, ставшего уже заместителем командира отряда имени Чапаева по разведке: «А что, по-твоему, самое страшное в нашей партизанской жизни?» Не помню уж, по какому случаю вырвался этот вопрос, так случилось. И он ответил: «Хоронить боевых друзей».

Это правда.

Командование соединения — Негреев, Кочубей и я — задумалось, как лучше вывести полки из Толстого леса. Последний бросок… Обменялись мнениями и согласились, что лучший вариант — идти через молодой лес. Там нет дороги — это нам на руку. Прорубим — всего-то километра четыре-пять. Зато выйдем в неожиданном для врага месте.

А чем рубить? Это же настоящий, большой лес, хоть и молодой. Много топоров нужно, и пилы нужны, чтобы за ночь проложить дорогу и пройти по ней. Я послал разведку в соседнее село Бовище, установил, что гитлеровцев там нет, а крестьяне готовятся к престольному празднику, и, честно говоря, так волновался за эти топоры и пилы, что решил поехать в Бовище сам, пригласив с собой Харламова.

Приехали — сказали, что на праздник. Поздравили. Как они нам обрадовались, как старались угостить! Была здесь и гармошка. Харламову аплодировали, когда он танцевал. А пока гуляли, крестьяне собрали нам пилы и топоры. В достатке. Даже наточили. Я сказал им, что нам в лесу нечем дрова заготовить для кухонь и для костров, чтобы обогреться.

Ну ты хитер! — заметил на обратном пути Харламов. — Полная подвода топоров и пил. Для кухонь!

— Осторожность все же… А ты здорово пляшешь!

— Соскучился.

— Да нет! Умеешь! Оторвал гопака.

— Донской казак по происхождению.

Армейские связисты соединили все лагеря в Толстом лесу телефонной связью, и утром подполковник Шапиро позвал меня к себе. Просил поскорее, если можно… Когда мы с Кочубеем подъехали к штабу полка, то увидели плотное кольцо офицеров, в середине которого стоял незнакомый полковник с картой в руках. Он оценивал обстановку как очень серьезную, а выйти из окружения единой колонной было, по его словам, невозможно. «Отставить партизанские выдумки!»

Я хлестнул коня, Кочубей за мной, мы ускакали. Рассказав Негрееву, что случилось, я стал приходить в себя. Все равно, говорю, военным надо помочь, даже если они будут дальше идти без нас и надеяться только на себя. Вот в эту самую минуту Саша Кравченко и принес упомянутую раньше радиограмму от Строкача и Ватутина, поручавших нам вывести войска из окружения. Теперь надо было ехать обратно, и немедленно. Но оказалось, офицеры сами уже к нам едут, нас уведомили по телефону.

Полковник Мухин по приказу командира корпуса с небольшой группой разведки пробрался в Толстый лес и разыскал полки, отсеченные окружением. Я уже не сердился, и он повеселел, но еще оправдывался:

Не понять же, правда, что вы командиры! Формы нет. Одеты, как любой другой партизан. Только и отличия, что бинокль ла полевая сумка. Теперь вижу, а сразу не заметил.

Все посмеялись, пошутили, как свои. Тогда я прочитал им радиограмму, которой они обрадовались, а больше всех — Мухин.

— Значит, командующий фронтом уже знает о нашем положении? К делу!

Вышли из землянки в лес, уселись на пеньках, как на стульях, и начали деловой разговор. Я объявил, что этой же ночью двигаемся к Припяти. Надо все подготовить. Оставить здесь негодные подводы…

— А если все годные?

— А вы не спешите так говорить. Проверьте прежде. Негодные — которые со скрипом. Ии одной скрипящей телеги чтобы не было! Двигаться будем мимо сильных гарнизонов врага, поэтому — никакого шума.

По сведениям разведки, вокруг Толстого леса уже сосредоточены две фашистские дивизии с танками. Гитлеровцы не успели раздавить окруженных там, за рекой Уж, и здесь готовили страшный удар на 8 или 9 октября. Это сообщала разведка. Честно говоря, у меня на душе кошки скребли. Сегодня уже седьмое. Немного времени было у нас в запасе…

— А какой дорогой мы пойдем? — спросили офицеры.

— Той, которой еще нет.

Не теряя ни часа, создали бригады из партизан и солдат, отбирая умельцев, владеющих пилами и топорами. В молодом лесу расставили охрану, разведчики-наблюдатели расположились за лесом, и началась рубка. Не больше чем в шести километрах от немцев. К девятнадцати часам дорога была прорублена. Усилили наблюдение, наши разведчики добрались до копен на полях у деревень Толстый Лес и Кливины, замаскировались в этих копнах. И через час двинулись: впереди конники во главе с Кочубеем, затем — отряд Каменского, за ним — полки… Прикрывал колонну отряд Дунаева.

Мы с Негреевым и подполковником Шапиро ехали впереди его полка. В большом напряжении находились все — и офицеры, и солдаты. Двигались тихо. Ни звука. Очень тревожили меня санитарные собаки, которые были в полку Шапиро. Я настаивал на том, чтобы оставить их в лагере. «Что вы! Собак, которые стольких раненых спасли? Нет, невозможно!» — отвечал он мне, уверяя, что они безукоризненно послушны.

Действительно, все обошлось. Ни в лесу, ни в поле ни одна собака ни разу не залаяла.

Скоро и Дунаев сообщил через связного, что вышел из Толстого леса вслед за нами. По новой дороге… Еще километров десять шли вместе с воинскими частями, почти до села Сергеевки, а там наши дороги разошлись — одна к фронту, к Чернобылю, другая к Овручу, в Мухоедовский лес. Наша разведка не только сопровождала дальше полки, но и установила, что у врага здесь нет сплошных позиций. Забегая малость вперед, скажу, что командиры 86-й и 117-й немецких дивизий генералы Зальцман и Грабих были сняты со своих постов за то, что упустили такую добычу.

В ЦК Компартии Украины и УШПД пришло письмо от армейцев, где описывалось их положение за рекой Уж и выражалась благодарность партизанам нашего соединения за помощь при выходе из окружения.

Некоторые выдержки из этого письма:

«Как подготовительные работы, так и операция по выводу нас отличались особой четкостью, тщательностью, продуманностью малейших деталей. Вся проведенная операция говорила о высоком организационном мастерстве, исключительной слаженности всех звеньев партизанского соединения тов. Салая. Буквально в часы были подготовлены переправы, проведена тщательная разведка маршрута, выставлены прикрытия в местах возможной встречи с противником, подобраны проводники. Только благодаря этому оказалось возможным совершить переход значительной массы войск с артиллерией и обозами, не имея при этом никаких потерь ни в живой силе, ни в технике».

В письме отмечаются командиры и комиссары отрядов, не забыты и хозяйственники, говорится о «самоотверженной работе начхоза И. И. Мейтина, который в чрезвычайно тяжелых условиях обеспечивал бесперебойное снабжение большого количества людей продуктами питания». И это тот самый Мейтин, которому партизаны жаловались, бывало, что прежде чем с ним договориться, нужно вместе пуд соли съесть, а он всплескивал руками, улыбался и отвечал, что соли-то как раз у него и нет!

Кроме официального письма была и дружеская записка, которую привезли партизанские разведчики в тот же день, когда проводили армейцев почти до места, 8 октября 1943 года. Вот она:

«Дорогой товарищ Салай и дорогие товарищи! Прибыли мы все благополучно, получили задачу на оборону. Завтра опять будем брать Чернобыль. Большое боевое спасибо всем вам за товарищескую помощь. И конечно, мы этого никогда не забудем. Совместно били и будем бить врага, чтобы наша Родина снова стала свободной землей».