Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 13 Пушка для колдуна

Я очнулся через несколько секунд. Спенсер стоял рядом и протягивал мне руку, чтобы помочь подняться.

— Стеньгу с мачты ударом сорвало, — пояснил он — Как кистенем, на канате сработала. Хорошо, что не по голове. Живой? Спина в порядке?

— Вроде, могу шевелиться… Ох, грехи моя тяжкие…

Я с кряхтением поднялся. Осмотрелся. Вздохнул натужено.

Бригантина пережила удар без особых последствий. Пушки удержались на талях, и сейчас матросы их пытались развернуть, как приказал Абдель. Только я сомневался, что от них будет толк. Корабль, врезавшись в галечный берег, сильно задрал нос. Корма оказалась в воде вплоть до окон капитанской каюты. Как моряки смогут вести продольный огонь, сметая с палубы абордажные команды противника?

Абордажные? Драка произойдет на суше, а не в море. «Блида» станет неким редутом. Так что для черкесов выйдет штурм, а для моряков — отражение абордажа… По-моему, меня не по спине стеньгой приложило, а по голове… Самое время думать о формулировках морских уставов…

На самом деле, мысли мои были хоть и дикими, но толковыми. Из них со всей очевидностью вытекало, что с бригантины пора делать ноги, чтобы по местным обычаям мою башку не закопали на чьём-нибудь огороде. Даже случись чудо и Абдель зачистит палубу артиллерийским огнем, подход подкреплений с суши он никак не остановит.

Из трюма продолжал доносится громкий женский плач и стон. Мелькнула и тут же пропала мысль помочь полонянкам. Чем я им помогу? Тащить их на палубу в разгар сражения под залпы картечью? Или просто в кучу озверевших мужиков, раздающих удары абордажными саблями и кинжалами направо и налево? Под пистолетные выстрелы? Нашелся тут, товарищ Сухов! Мне бы пулемет Льюиса — я бы «ух»! Зухра, Лейла, Гюльчатай! На первый-второй рассчитайсь…

— Коста! Кунак! Что с тобой? Ты стоишь и шатаешься, уставившись в горы. Тебе дурно?

Голос Спенсера, доносившийся как сквозь вату, отчасти привел меня в чувство. Я по-прежнему прижимал к груди коробку с револьверами. И не мог сосредоточиться. И нес всякую околесицу:

— Не кажется ли вам, глубокоуважаемый сэр, мистер Спенсер, нам пора втопить по тапкам?

Я выдал Эдмонду аксиому моего шпанистого тбилисского детства. Но Спенсер юношеского слэнга «Африки» не понял, тем более, на грузинском. Он тяжело вздохнул и потянул меня зачем-то в каюты на корме.

Я попятился вслед за ним, не отрывая взгляда от завязавшегося сражения на баке. Черкесы уже лезли на корабль с кинжалами в зубах, подсаживая друг друга. Те, у кого рот оставался свободным от колюще-режущих предметов, издавали дикий вой, подражая шакалам. Абдель активно причинял «добро», обучая туземцев с помощью кривого турецкого клыча[1] толерантному отношению к межгосударственному торговому обмену.

«Европейская дипломатия во плоти!» — хмыкнул я и нырнул за Эдмондом в тамбур, ведущий к каюте капитана.

Эдмонд где-то разжился своим саквояжем, где убавилось склянок, но прибавилось бумаг и рисунков, и энергично высаживал окошки в зоне релакса Абделя. За ними плескалась вода. Вдали виднелась «Ифигения». Уверен, офицерский состав собрался у борта и сейчас делает ставки на победителя в гладиаторских боях на палубе «Блиды». Вмешиваться в столь захватывающие игры на выбывание у русских не было никакого желания.

— Будем уходить по воде! — объяснил Эдмонд свои действия. — Надеюсь, черкесам будет не до нас, имея столь желанную награду перед глазами.

В воду лезть категорически не хотелось. Еще менее — оказаться на берегу в роли Робинзона, лишившегося всего багажа. Вместо револьверов или штуцера нам бы пригодились наши красные накидки с мехом или бурка, на худой конец. Но выбирать не приходилось. С таким грузом, даже если бы он был, мы до берега не доберемся.

Эдмонд выбрался наружу и стал отплывать от корабля, загребая одной рукой и пытаясь не замочить свой саквояж. Он безбожно притопил штуцер, пристроив его за спиной и превратив его в бесполезную игрушку. Я вылез в воду, чуть не погрузился с головой, но ящик с револьверами над водой удержал. Буду держать порох сухим в прямом смысле этого слова!

Наши еле торчащие головы над водой внимания на берегу не привлекли. Возможно, с корвета нас рассмотрели. Но я сильно сомневался, что нас кто-то узнает. Плывет себе и плывет группа в полосатых купальниках… эээ… в смысле в серых черкесках.

Быть может, наш фарт закончился бы через непродолжительное время и черкесы погнались бы за нами, но на палубе громыхнула пушка. Одни нападавшие посыпались, как горох, на гальку, обагряя ее кровью, другие — наоборот — энергично стали карабкаться на корабль. От реки бежала новая группа поддержки, размахивая шашками в воздухе, как черлидерши — своими метелками-пипидастрами.

«Пипидастр — какое емкое слово!» Я никак не мог настроиться на серьезный лад. Видимо, крепко меня приложило.

Отплыв метров пятьсот от корабля, мы нащупали ногами дно и смогли перейти от плаванья к бегу с утяжелением в виде морской воды. Далее, я надеялся, нас ждал бег с препятствиями, спортивное ориентирование и уроки выживания в отрыве от благ цивилизации. В общем, конкретное такое многоборье с неизвестными финальным заданиями и наградами победителю. Хотя почему неизвестными? Сохранить свои головы на плечах — чем не награда?

Когда бригантина превратилась в смутное пятно вдали, а прыгающие вокруг нее черкесы — в смазанные черточки, мы решились выбраться на берег.

По моим расчетам, мы оказались в окрестностях мыса Адлер, мимо которого проплывали в июле. Далее в километрах тридцати находилась гиблая крепость Гагры, но нам к ней соваться было бы безумием. По крайней мере, со стороны гор. Насколько я понял, она находилась в окружении злых черкесов, поджидавших любую возможность отправить русского на тот свет. Нас они бы точно приняли за лазутчиков. Стоило бы где-нибудь затаиться и переждать пару дней, пока черкесы успокоятся после нападения на корабль. Он, кстати, еще продолжал сражаться, от него доносились пушечные выстрелы. Но был обречен. Сумасбродство — рассчитывать на благополучный исход для «Блиды». Пришел её черед повторить судьбу города, подарившего ей название.

— Что будем делать? — спросил я хрипло Спенсера.

— Не имею понятия! — ответил он с лихорадочным блеском в глазах.

— Не мешало бы обсушиться и найти питьевую воду, — предложил я.

— Согласен!

— И не стоит пока попадаться на глаза черкесам!

— Само собой!

Спенсер без сил опустился на мокрую гальку. Я осмотрелся, все также прижимая к груди ящик с револьверами. В них я видел наше спасение. Не в качестве оружия, нет. Исключительно в качестве зажигалки для серных нитей, что лежали в одном из газырей. Костер бы нам не помешал.

Перед нами был густой вековой лес, справа от которого протянулся длинный завал, прочно сложенный из огромных деревьев, камней и глины. На склонах гор слева от леса можно было разглядеть несколько небольших аулов — скорее даже хуторов, — образующих полукруг перед совершенно ровной и открытой долиной. К домам двигаться было опасно. Два мокрых иностранца, один из которых мог лишь связать несколько слов на натухайском диалекте, — реакцию местных представить затруднительно.

Мы нырнули в заросли на опушке. Прислушались. Кроме шума прибоя и потрескивания ветвей на ветру ничего не было слышно. Но нос уловил еле ощутимый запах дыма. Показав знаками Спенсеру, чтобы он зарядил револьверы, я стал раздеваться. Пристроив под кустом мокрые вещи и оставшись в исподнем, взял в одну руку кинжал, в другую — заряженный револьвер и тихо двинулся вглубь леса.

Через несколько минут я понял, что правее, у завала, горит костер. Лег на землю и тихо пополз. Колючки рвали подштанники и нательную рубаху, царапины множились, но выбора не было. Хорошо хоть живот прикрывал пояс с золотыми монетами. Порвать его — вот была бы проблема!

Не обращая внимания на ломоту во всем теле, смог подобраться поближе к правому краю леса. В просвете ближе к завалу увидел группу вооруженных черкесов, сидевших у огня. Видимо, это был караул, в задачу которого входило наблюдение за проплывающими русскими кораблями. Горцы не подозревали, что сами превратились в объект наблюдения.

Пришлось возвращаться, вернее, отползать обратно. Вернулся, натянул мокрые вещи и объяснил Спенсеру расклад. Решили двигаться по опушке вдоль долины, прикрываясь деревьями, чтобы не заметили из аулов.

Тихонько крались, продираясь через густую колючку и прячась в оврагах. Уперлись в речку, впадающую в море. Устье пятнали осыпи. Вроде, перейти будет несложно. Осторожно напились, чтобы никто не увидел, и стали дожидаться темноты. Сидели молча, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться.

Успел разглядеть, пока не стемнело, горную гряду за речкой, образующую перпендикуляр к морю. Между ним и береговой линией была устроена дорога, пустынная в этот час.

— Перейдем речку, взберёмся на гряду и в какой-нибудь впадине попробуем развести огонь. Обсушимся немного и переночуем. Потом будем решать, что делать дальше, — шепотом предложил Эдмонду. Он, совершенно измученный перенесёнными испытаниями, лишь молча кивнул.

Перебрались через речку, как стемнело, снова вымокнув до нитки. В кромешной темноте, шаря перед собой руками забрались наверх. Нашли подходящее место под поваленным деревом с вывороченным комлем. Под ним и устроились, немного раскопав кинжалами ямку под костер. Накидали в нее веток, подожгли с помощью искры от удара кремня по запальной доске, молясь, чтобы не привлечь чужого внимания светом от еле тлеющего пламени. Да уж, жизнь беглеца — это боль, лишения и молитвы.

Спали по очереди вполглаза, сжимая рукоятки револьверов. Стоило заняться рассвету, Спенсер вытащил из приклада инструмент для чистки штуцера и стал приводить его в порядок. Я сменил затравочный порох в револьверах, опасаясь, что речная переправа и ночная сырость испортили тот, что был в дозаторе. Приведя оружие в порядок, почувствовали себя увереннее.

— Итак, какие у нас перспективы? — начал я сложный разговор.

— Аховые, — грустно оценил наши шансы Спенсер.

— Что с Джамбулатом? Кто за нами мог гнаться?

— Естественно, темиргоевцы.

— Эдмонд, зачем?

— Я выполнял свой долг!

—?

— Великой Британии нужна война на Кавказе. Он — мешал, — сообщил мне Спенсер так, будто прогнать с кухни мельтешащую под ногами собаку и убрать одну из главных фигур в политикуме Черкесии — это одно и то же.

— И тебя вычислили? — я не то спросил, не то сделал вывод.

— Похоже на то, — развел он руками. — И теперь я боюсь. Это нападение черкесов на корабль… Не я ли — его причина?

— И что нам теперь делать?

— В идеале — найти новый корабль контрабандистов.

— Эдмонд, взгляни на море!

Он и головы не повернул. Даже здесь, на вершине гряды, был слышен мощный шум от набегающих тяжелых волн. Их сердитые удары о берег сопровождались фонтаном брызг, обрушивающихся на скалы и даже заливающих дорогу вдоль моря. Погода за ночь явно испортилась. Свинцовое небо, по которому неслись дождевые черные тучи, убивало малейшую надежду, что к нам под нос заплывет залетная шебека из Трабзона.

— Сколько нам придется ждать?

— Боюсь — вечность, — признал очевидное Эдмонд.

— У англичан есть в этом районе надежные люди?

— Если бы нас выбросило на берег в районе Вадрана, мы могли бы найти приют у крымских татар. Там есть их аулы, и им плевать на разборки адыгов. Здесь же живут абадзинцы и убыхи. Как они отнесутся к смерти Болотоко и моей роли в этом деле, ума не приложу. Вроде, Берзег, их вождь, с ним не ладил. Но кто знает, что придет в голову черкеса? Поблизости, где-то в окрестностях Гагр — усадьба Гассан-бея, наместника Берзега в этом крае. Он — правоверный мусульманин. Здесь, на побережье, есть имамы, школы, мечети и, вообще, сильно влияние турецкого султана. У меня остались его фирманы. Быть может, мы могли бы обратиться к Гассан-бею за помощью. Но опять же нет стопроцентной гарантии, что он примет нас достойно. Шансы — пятьдесят на пятьдесят.

— Как его найти?

— В этом и есть главная трудность. Мы не можем подойти к первому встречному и спросить: любезный, где проживает достопочтимый Гассан-бей? Не изволите ли указать его дом? Мы не в Европе, черт возьми, и даже не в России, — хмыкнул он почти истерично.

— Подозрителен, как черкес, — вспомнил я слова Юзека.

— Не просто подозрителен. Опасен и непредсказуем, как черкес — вот правильное определение.

Я обратил внимание, что Спенсер после пережитых испытаний не просто утратил свое хладнокровие, склонность к позерству и некую надменность и даже перестал демонстрировать свою игру в прорицателя, которая его раньше забавляла. Он стал человечнее и, вместе с тем, более жалок. Я чувствовал, что он склоняется к непростому решению.

— Эдмонд! Я не стану говорить, что ты загнал нас в безвыходное положение. Это и так очевидно, — я обвел руками наше жалкое убежище, и тут же, как по заказу, заморосил мелкий дождь, будто Бог над нами заплакал. — Без еды и теплой одежды мы продержимся два-три дня. Голод и холод выгонят нас к черкесам, как бы мы не желали обратного. Сидеть здесь и ждать у моря погоды — в прямом и переносном смысле — абсурд. Нужно что-то решать.

— Давай сдадимся русским! — вдруг выпалил он, уставившись на меня горячечным взглядом.

— О, как! — воскликнул я в удивлении.

— Подумай, чем мы рискуем? Ну, пожурят меня, проверят бумаги… Экстравагантный путешественник, одержимый любопытством… Подержат две недели в карантине и вышлют за пределы России. Как-никак, я дворянин… Вмешается наш консул. Или французского попрошу в Тифлисе повлиять на наместника Розена… Это — выход!

— Для тебя — возможно, — задумчиво произнес я. — Со мной сложнее. У меня, если помнишь, сестра в Крыму. Не берусь просчитать последствия моего задержания. И у черкесов нет ко мне претензий…

— Ты был со мной. Этого достаточно.

— Для черкесов или для русских?

— Для всех!

Было видно, что решение далось ему нелегко. Мне — тоже. Как следовало поступить, я не понимал. Слишком все оказалось неожиданно. И быстро менялось. То мы свои у черкесов. То бежим от них.

— О чем тебе поведал Аслан-Гирей?

— Он передал мне слова князя-кунака. Хаджуко Мансур не мог изменить данному слову и должен был меня защитить в любом случае, но был в бешенстве. Потребовал от меня срочно уехать. Не исключал погони. И, похоже, оказался прав.

Мне безумно хотелось встать, походить и подумать. Но мы скрывались. Маячить на вершине горного отрога — привлечь к нам внимание. Я стал раскачиваться, продолжая сидеть. Так легче думалось. Эдмонд внимательно за мной наблюдал, периодически стряхивая с лица дождевые капли.

«Если я сдамся русским вместе со Спенсером, я буду раскрыт как агент. Или лишусь возможности им быть в дальнейшем, ибо, как засвеченный шпион, не буду представлять ценности для англичан. И тогда прощай мои планы изменить историю! Поеду в Крым персики выращивать».

Мысли скакали, не желая выстраиваться в подобие упорядоченного множества. Холодный дождик не остужал разгоряченное лицо.

«Так ли уж прав Эдмонд, считая, что подписал мне смертный приговор у черкесов? С темиргоевцами придется объясниться. Этого не избежать. Но мне есть, что им сказать и чем оправдаться. По крайней мере, я спас Молчуна!»

Я принял решение:

— Я готов проводить тебя в Гагры. Мы попробуем прокрасться вдоль берега. Там трудно, там скалы и море, но не будет засады черкесов. Лишь бы русские не стали стрелять, увидев путников в черкесках. Можем пойти с белым флагом. Возможно, они оценят…

— Но? Я чувствую, что есть «но», — Спенсер замер, не сводя с меня глаз.

— Я не пойду с тобой до конца. Не буду сдаваться. Попытаюсь пробраться в Турцию по суше. Через Грузию. Урум я или не урум⁈

— Безумный план! — выдохнул Эдмонд.

— Какой есть… — я успокоился.

— Тебе отрежут голову!

— Почему? Кто сказал, что я не черкес?

— Это самая веселая шутка! Можно сказать, шутка года!

— Отчего же шутка? В горах живут греки. Их никто не преследует. Их считают своими. Я даже готов пойти в ближайший аул и попытаться договориться о проводнике.

— Нет! Только не это! Если ты исчезнешь, я пропал! — я еле удержал Эдмонда от попытки вскочить.

— Хорошо! Пойдем вместе в Гагры. Видишь дорогу вдоль моря? — Эдмонд кивнул. — Пойдем по ней. Придется снова вымокнуть!

Я усмехнулся, но он не поддержал моей шутки. Смотрел на меня во все глаза, будто хотел увидеть нечто тайное. Что-то в моих речах — или абсолютно все — не укладывалось в его картину мира. Потом стал перебирать свои бумаги. Часть готовых писем откладывал в сторону. Наверное, те, где он хаял Россию. Спрячет их в приметном месте в надежде когда-нибудь забрать.

… Наш поход к русской крепости мог сорваться, едва начавшись. С гряды мы видели новую реку, которую нам предстояло пересечь. Ее устье у самого выхода в море имело длинную косу дугой, и расчет строился на том, чтобы в том месте перебраться на другой берег. Но шторм усилился, коса скрылась под волнами. А сама река вздулась от дождя.

Я допустил, что разъезжающие вдоль берега отряды черкесов должны где-то переправляться. Поднялись повыше. И, действительно, наличествовал подвесной мост. Он никем не охранялся. Здесь, в двадцати километрах от крепости, местным некого было опасаться. Гарнизон делал лишь короткие вылазки.

Переправа прошла без приключений. Перебежали мост, искусно устроенный из досок, деревянных стоек, веревок и виноградной лозы, достаточно широкий, чтобы прошла лошадь. Спрятались перевести дух в кустах рододендрона у обочины. Вовремя! Большой отряд конных горцев возник ниоткуда. Звякала сбруя, черкесы весело переговаривались, что-то бурно обсуждая. Они столпились перед мостом. По одиночке перебирались на другую сторону. Первый, пересекший мост, внимательно осматривался, опасаясь засады.

— Абазинцы или абхазы! — пояснил Эдмонд. — Отличаются от адыгов, это видно по их одежде и оружию. Считается, что они коренные жители этих мест, а родина черкесов — Большая и Малая Кабарда.

— Как нам могут помочь эти сведения?

— Никак, — пожал плечами Эдмонд. — К абазинцам выходить я бы поостерегся. Еще Страбон описывал их как пиратов и грабителей.

Очень хотелось ответить «Тогда заткнись!», но я сдержался. Сделав англичанину знак рукой следовать за мной, стал пробираться в сторону моря.

Наше положение продолжало ухудшаться. Поднялся сильный холодный ветер. Вода залила часть береговой дороги. Но пройти было можно, в очередной раз замочив ноговицы. Мои чувяки держались на честном слове, готовые расползтись в любую секунду. Бегать босым по острым прибрежным скалам и каменным осыпям — то еще удовольствие.

Мы смогли продвинуться до скал, выходящих в море. Здесь пройти берегом оказалось невозможно. Прибой с силой ударял в подножие гор. Пришлось искать обход. Наверх вела узкая петляющая крутая тропа, по которой на лошади подняться не было никакой возможности. Нам это было на руку. Меньше шансов столкнуться с бродящими по округе разбойничьими шайками, участвующими в осаде крепости.

Наверху мы уперлись в густой лес. Двигаться дальше было бы безумием. Быстро темнело. Мы устали и ничего не ели вторые сутки. Требовалось переждать до рассвета, причем без костра. О том, что не одни, ясно свидетельствовал стук топора неподалеку. Кто-то готовился, как и мы, к ночевке. Повезло хотя бы в том, что Спенсер нашел несколько диких фруктовых деревьев. Их плодами мы подкрепились, наплевав на риск заработать диарею.

Залезли в какие-то кусты. Решили спать по очереди. Я выдержал первую смену. Растолкал Эдмонда и мгновенно заснул.

Разбудили меня первые лучи солнца. Левая рука безбожно затекла. На нее навалился англичанин, громко храпевший. Я с удовольствием поднял его, пнув ногой. Этот мараз чуть нас не погубил!

Снова спустились к морю и двинулись вдоль скал. В одном месте пришлось обходить узкую полоску галечного пляжа, поскольку ее то и дело окатывала сильная волна, способная сбить с ног и утащить в море. Пришлось пробираться по почти отвесной скале, цепляясь руками за выступы.

Снова оказались на пляже — одинокие путники на ветру. Прошли с километр. Миновали ущелье с пологим подъемом и наезженной широкой тропой. Было видно, что ей пользовались всадники. И точно: сверху раздалось ржание лошадей и стук копыт по камням. Мы припустили что есть мочи.

Через несколько минут, когда мы успели отбежать от ущелья, на пляж выехала группа черкесов. Они сразу нас заметили и стали что-то кричать. Даже пойми я их язык, за завываниями сильного ветра разобраться было невозможно. Мы продолжили бег в сторону крепости, пока не уперлись в скалу, преграждавшую нам путь.

Наверх вела головокружительная тропинка, непроходимая для конного. Мы карабкались по ней, наплевав на то, что на светлом камне превратились в отличную мишень для черкесов. Они подъехали к месту, дальше которого лошади продвинуться не могли, и стали наблюдать за нашими потугами скрыться от них на голой скале. Морская волна с силой ударялась в ее подошву, и брызги долетали до нас, поднявшихся уже метров на восемь.

Один пожилой черкес в белом тюрбане закричал нам изо всех сил, указывая рукой в сторону. Я посмотрел в том направлении. Крепость Гагры была уже недалеко. Я смог разглядеть приметное фиговое дерево на крыше порохового склада и башню дозорных.

Они нас тоже заметили. Над бастионом взметнулся дымок. Неужели артиллерийская команда изготовилась к выстрелу из пушки? Над скалами и морем громко разнесся звук выстрела из орудия. Ядро ударило в скалы, не долетев до нас метров двадцать. Брызнули осколки.

— К черту, Коста! Я спускаюсь! Не хочу превратиться в кровавую кляксу на скале! — закричал мне Эдмонд.

Он сделал несколько шагов вниз. Я продолжал смотреть на такую близкую, но недоступную крепость. Нормально мы попали! Впереди пушки, позади черкесы! Ребята, может вы между собой начнете разбираться, а мы пойдем себе дальше?

Додумать я не успел. Ядро ударило гораздо ближе, и на меня обрушился камнепад из мелких осколков.

[1] Та самая кривая турецкая сабля, которую путают с ятаганом.