Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 18 Цари природы

Проблема⁈ У нас проблема⁈ Да у нас до хренища проблем! По самые гланды!

— Я ранен. Руки сильно пострадали!

Я не знал, как ему помочь. Как себе помочь. Как нам помочь. Я боялся открыть рот, чтобы случайно не дернуться. Лежал молча. Даже глаза прикрыл, чтобы вконец не ослепнуть.

Спустя вечность услышал рядом хруст наста. Потом почувствовал, как под щиколотки что-то просовывают. Я лежал, слегка согнув ноги в коленях и удерживая тело пятками сапог за пробитый наст. Еще одна страховка от падения. Судя по всему, Эдмонд каким-то чудом дотащил до меня длинную веревку, на которой мы переводили лошадей, и сейчас накинул мне на ноги петлю. Нетрудно догадаться, что другой конец привязан к лошади.

— Лежи пока спокойно и не дергайся. Сперва сам поднимусь наверх. Потом катер тебя вытащит. Я соорудил простейший рычаг, — хрипло сказал англичанин. Голос его звучал напряжённо-устало.

Получив точку опоры в виде страховочного троса на ногах, я готов был перевернуть весь мир. На худой конец, прервать свое молчание.

— Ты в норме? Обратно вскарабкаешься?

— Выхода нет!

«Нужно писать в чью-то тетрадь кровью, как в метрополитене: выхода нет», — невольно пришли на ум слова из песни «Сплина». Нет! Надо писать: товарища — не бросай!

Я слышал, как Спенсер, чертыхаясь и вскрикивая от боли, удалялся. А ведь у него появилась великолепная возможность избавиться от всех свидетелей. Но я тут же отогнал эту мысль. Мы столько прошли вместе, столько друг друга прикрывали. Давно сбились со счета, кто из нас впереди в соревновании защитников-чемпионов.

Дело не в том, что нам еще через Грузию пробираться и ему понадобится мое знание грузинского. И не в том, что нам предстоит опасное путешествие в горах Лазистана на русско-турецкой границе. Нет, все куда проще. Просто мы — боевые товарищи! Не соратные, как говорил Торнау. Просто боевые. Прошедшие вместе огонь, воду, медные трубы и… черкесов!

Среди тысячи мыслей, которые успели пронестись в моей голове в минуту смертельной опасности, не давала покоя лишь одна. Какого черта так и не назвавшийся горец, «турок» недоделанный, бросился на меня? Ведь клятву давал при свидетеле! Видимо, он из Темиргоя. Решил отомстить, несмотря ни на что. Голову даю на отсечение, суеверный черкес подумал: коль скоро меня не берет ни сталь, ни пуля, ни пушечное ядро, нужно меня столкнуть в пропасть. Выдумал себе, что не подействует колдовство урума на силу земного притяжения? Ан, нет! Ошибочка вышла!

В ту же секунду я чуть по-взрослому не сходил! Мои ноги что-то дернуло. Меня потащило от края пропасти. Я лишь успел выдернуть кинжал из снега, чтобы не мешал. Спенсер начал свою операцию «Спасти рядового Варвакиса»!

Англичанин все устроил грамотно. Привязал к катеру веревку. Пропустил ее через кольцо, к которому крепились мешки на вьючной лошади, стоявшей следом за вожаком. И спустил веревку вниз к моей неподвижной тушке. Привязал к моим ногам петлю. Поднялся наверх. Далее принудил катера двигаться вперед. Меня, соответственно, потащило вверх по склону. Прямо к ногам вьючной лошади. Все просто.

Просто было на словах, если исключить того обстоятельство, что все это далось Эдмонду с неимоверным трудом. Спенсер хорохорился, но досталось ему изрядно. Все руки изрублены и исколоты. Особенно правая. Рукав накидки и черкески словно на ленточки распустили. И кровищи на нательной рубахе изрядно. И вокруг на наст натекло-накапало. В общем, все по классике: окропил снежок красненьким. Как в сплиновском метрополитене…

Рухнули прямо на снег, привалившись спиной к спине. Два горноспасателя! Нет, скорее два горноубивателя! Или горноубивца? Плевать… Главное, мы живы!

Засмеялся взахлеб, ничего Спенсеру не поясняя. Он, не интересуясь причиной, поддержал. Так и хохотали минут пять. Лошади смотрели на нас невозмутимо. Ждали, пока эти двое придурков насмеются власть и, наконец-то, уведут их с опостылевшего опасного перевала.

— Черкес подбежал, начал меня колоть кинжалом, — начал рассказ про свою эпопею Эдмонд, пока я его бинтовал. — Я руками отбивал удары. За свой кинжал даже не хватался. Я им только мясо отрезать могу от общего куска, — захихикал Эдмонд.

Хихикающий сноб Спенсер — это то еще зрелище!

Мне же было не до смеха. Я, глядя на его кровоточащие предплечья, живо себе представил, каково это — отбивать кинжал, летящий тебе в сердце или в печень. Любая ошибка — смерть. Неловкое движение — опасный порез или глубокая рана. Собственно, его руки так и выглядели — как кровавые куски мяса. Моя левая ладонь и то смотрелась лучше.

— Он перестал колоть. Стал рубить, — продолжил Эдмонд свой рассказ. — Тут мне стало совсем грустно. Нет, думаю, так дело не пойдет: джентльмены не играют по чужим правилам. В общем, подгадал момент и зарядил ему апперкот. Левой. Мой лучший удар! Он поплыл. Не ожидал, вероятно, такого от меня ответа. Я добавил. Левой-правой в голову. Все! Противник готов! Грогги. Глаза закатил, нитку слюны изо рта свесил и вбок стал валиться. Вот тут я и толкнул его вниз что есть силы. Покатился кубарем! Дальше ты знаешь.

— Английскому боксу — гип-гип, ура! — нашелся я с ответом, с ужасом представляя на какой тоненькой ниточке мы висели. — Видишь, Эдмонд, на Кавказе тебя уже на руках не носят, как в Стамбуле и в Ялте. И меня вместо вознесения в небеса чуть с горочки не спустили.

Эдмонд печально вздохнул. Тут не поспоришь.

— Признай, — спросил он, неожиданно напомнив мне о прежнем проницательном Спенсере. — Когда ты висел там, на краю, у тебя мелькнула мысль, что я могу тебя бросить?

— Дружище! Когда ты в одном чихе от гибели, поверь: через голову проносятся тысячи мыслей. Да! Такая мысль меня тоже посещала. Но больше всего я думал о предавшем клятву «турке».

— Ты меришь всех по себе. Ты любишь до конца, дружишь до конца, ненавидишь — тоже до конца! Для тебя нет полутонов! Или Черкесия тебя сделал таким. Или ты уже был таким. Я не берусь судить. И, давши клятву, ты будешь ей верен. Я имел уже десятки случаев в этом убедиться. В этом — твоя сила. И слабость одновременно. Найдутся люди, которые этим воспользуются.

— Я был о черкесах лучшего мнения!

— Так они — тоже люди. И склонны потакать своим слабостям. Их кодекс чести не способен в полной мере заменить роль религии, к которой у них сложное отношение. Этические нормы, которые предлагает церковная доктрина — не важно христианская или мусульманская — и набор странных рыцарских самоограничений — они конфликтуют. Признаться, я устал от Черкесии.

— Так давай выбираться отсюда!

Легко сказать, да трудно сделать! Нам и втроем было тяжело. А теперь, когда нас осталось полтора человека, стало еще труднее перетаскивать наш конный караван через снежную полосу перевала. Спенсер вытаптывал цепочку следов, ибо действовать руками не мог. Прижимал к груди закутанные в тряпки кисти и шипел от боли. Я кое-как проводил по расчищенной дорожке лошадей, стараясь беречь левую руку, и помогал Эдмонду со снегом.

Подсобил снова катер. Он перестал упрямиться. Миновав опасный, по его мнению, участок, он прошел последний отрезок по углублениям в снегу от наших ног. И бодро двинулся к тропе, ведущей вниз, увлекая за собой остальных лошадей. Они энергично затрусили за вожаком, словно застоялись на перевале и теперь спешили вкусить экзотических даров соседней страны.

Нам пришлось их догонять, хотя сил уже почти не осталось. Ни секунды, заразы, не дали нам на передых, не говоря уж о небольшом банкете в честь нашего прибытия в Грузию! Дело обстояло именно так: мы шли по дороге Сванетии, шатаясь от усталости, мечтая о корке хлеба и оставляя за спиной цепочку из кровавых капель!

Боже, что это за дорога! Вернее, не дорога, а узкая тропа с приличным уклоном. Она постоянно петляла. Ее то и дело перегораживали скалы, мимо которых лошади не проходили, а протискивались. Внизу ревела горная речка. Быть может, миллион лет назад она прорезала себе путь через камень и создала этот умопомрачительный слалом.

Спуск по скальному карнизу оказался сложнее, чем подъем по предыдущему, на той стороне перевала. Мы двигались, как в полусне. Слишком много выпало на нашу долю. Усталые ноги с трудом находили нужную точку опоры на коварной тропе. Спускаться с горы вообще тяжело, а после всех наших испытаний — вдвойне. Не было и речи о том, чтобы продолжить путь верхом. Я был не уверен, что Эдмонд, в принципе, сможет сесть на лошадь и нормально ею управлять. Про себя я вообще молчал — проще мешок на спину коня закинуть!

На наше счастье, прилично спустившись, мы столкнулись с местным пастухом — с весьма колоритным персонажем в короткой рваной черкеске чуть ниже пояса и башмаках мехом наружу, перевязанных ремешками. Его голову венчала пышная кудрявая шевелюра с плоским суконным кружком вместо шапки. Вылитый человек-одуванчик!

Не случись этой встречи, нам пришлось бы разбивать лагерь прямо на узкой тропе, ежеминутно опасаясь получить по голове скатившимся камнем. Но все устроилось лучшим образом. Сван показал нам обходную дорогу, которую мы бы сами ни в жизнь не отыскали. По этому кружному пути, следуя за негаданным проводником, мы почти к ночи прибыли в сванскую деревню. Ее мы разглядели издали. Трудно было не заметить высокую квадратную башню под двускатной деревянной крышей. К ней нас и привел пастух, сдав с рук на руки местному старейшине.

— Смею заметить, Коста, что после суток без крошки во рту, пережив смертельные опасности, как-то не вспоминаешь про достижения цивилизации, вроде ложки или вилки, и начинаешь есть с ножа, как местные горцы. Какой к черту этикет, когда ты нагулял такой аппетит, — Спенсера приберег чуточку сил, чтобы шутить. Или они прибавились у него после кружки с горячим мясным бульоном.

Мы сидели на первом этаже крепко скроенной толстостенной башни вокруг очага. Над ним висела тонкая каменная плита, защищавшая потолок от огня. Окон не было. В углу был устроен люк на второй этаж. Сколько их было всего, мы не спрашивали. Чтобы туда забраться, использовали бревно с перекладинами. В случае нападения его вытягивали наверх. Башня была, по сути, оборонительным сооружением. Мини-крепостью. Иногда она спасала от схода лавин. Если деревню засыпало, люди могли выбраться через верхние этажи.

— Вам стоит спешить, уважаемые! — предупредил нас старейшина. — Проходы в Имерети закроют снега, и останетесь в Сванетии до следующего лета.

Он сидел рядом с нами, не притрагиваясь к еде. Лишь указывал клинком ножа на особо лакомые кусочки баранины. И угощал нас пивом в березовых туесках. Настоящим пивом, а не просяной бузой!

— На лошадях вы в два дня доберетесь до Кутаиси.

Я с трудом понимал старейшину. Он разговаривал на сложной смеси грузинских, мингрельских и сванских слов. Но общий смысл мне был понятен.

— Я не уверен, уважаемый, что мой спутник способен долго держаться в седле. Как видите, у него проблемы с руками.

— Я дам вам двух проводников. Поедут на ваших лошадях. Будут ехать рядом с инглезом и не дадут ему упасть. Если устанет, пройдется пешком. Дорога хорошая. Ехать — одно удовольствие, если править прямо по гребню.

Небольшого росточка, в рваной черкеске с короткими полами, с открытой грудью, поросшей седыми волосами, он казался последним человеком, слову которого можно было доверять. Но за ним пристроился его нукер-карачаевец в роскошном наряде с серебряными позументами и держал его кисет и трубку, проявляя к хозяину максимальную предупредительность. Мы так и не поняли, к чему был этот маскарад[1].

— Катер ваш хочу! — без обиняков поставил условие старейшина. — И еще двух лошадей.

Мы принялись торговаться. Я настаивал на том, чтобы за нами остались обе вьючные лошади. Ехать через Грузию о двуконь мне казалось хорошей идеей. И мне было понятно, что катер, привыкший бегать по горам, представлял для сванов огромную ценность. И чем они собирались кормить трех лошадей? Сеном уже не запастись!

В итоге, этот довод оказался решающим. Договорились на моих условиях. Старейшина принес крест и Евангелие. Он их поцеловал, сунул в рот палец, поднял его вверх и дунул на него. На мой вопрос, что значит этот обряд, он пояснил, что призывает Святого Духа в свидетеля клятвы.

… Утром двинулись в новый поход. Отдохнули, но силы полностью не вернулись. И раны болели.

Эдмонд с трудом взобрался на лошадь. Руки его серьезно беспокоили. Ему приходилось управлять лошадью ногами. Ему помогали два наших проводника — рослые, мускулистые парни в светлых чохах[2] и стриженные в скобку.

На голове у каждого красовался все тот же суконный кружок, подвязанный под выбритым подбородком. Они рассказали, что используют свои шапочки как пращу. Если встретится нам заяц или еще какая съедобная живность, мигом камнем ее подобьют.

Мне же взамен утерянной на перевале папахи подарили сванскую шапку — всем известный круглый колпак из тонкого серого войлока, обшитый тесьмой. Не сказать, чтобы я был в восторге. У меня такая шапка ассоциировалась с баней. Дал себе зарок, что разживусь в Кутаиси уже привычной папахой. Впрочем, для холодного климата сванских гор войлочная шапочка была в тему. И спать в ней ночью, наверняка, будет удобно. Свои ночные колпаки мы еще в Абхазии потеряли.

Нам предстоял путь по многочисленным горным отрогам и хребтам, протянувшихся зеленым каскадом к Сванскому Хребту. Мы еще были на приличной высоте. Ранним утром мы словно плыли на своих лошадях над облаками. До них, казалось, можно было дотянуться рукой. И уже чувствовалось приближение зимы. Приходилось кутаться в свои многострадальные накидки, подбитые мехом. Наверное, мы выглядели жалко, особенно, Спенсер. Рукава его накидки восстановлению не подлежали.

Наряды наших проводников тоже нельзя было назвать щегольскими.

— Зачем вы полы своих чох такими короткими делаете? — спросил их, не понимая, как так можно изуродовать черкеску.

— В длинных особо по снегу не побегаешь, — объяснили мне постоянно улыбавшиеся Большой и Маленький.

Их так звали, несмотря на то, что они были одного роста. Я, когда услышал их имена, невольно улыбнулся. В моем классе в Тбилиси были два неразлучных друга. Одного прозвали Большой из-за солидного пуза. Другого — Мелкий. Однажды девушка, изрядно уставшая от знаков внимания, которые они оба ей оказывали, решила пошутить.

— Какой же ты Большой, если друга зовешь Мелкий? Тогда ты — Глубокий! — сказала она, насмешливо глядя на обоих друзей.

Кличка приклеилась, хотя Большой очень обижался.

Впрочем, называть кого-нибудь из наших проводников Мелким, язык бы не повернулся. Эти ребята прошли суровую школу гор и военных набегов. Они с жаром рассказывали мне про участие в грабежах как в Княжеской Сванетии,[3] так и в Карачае. И про обычаи кровной мести они знали не понаслышке.

— Коста! Ты же у нас знатный танцор! Спроси этих двух молодцев, есть ли у них обряд воинского танца? — попросил меня Спенсер.

Он даже в своем состоянии не упускал возможности расширить свои этнографические познания.

— Конечно, есть! — подтвердили нам Большой и Маленький. — Ночью, при свете костров, мы втыкаем множество кинжалов острием вверх. Потом под звуки хора и бубна каждый выходит по очереди. Начинает тихо, не торопится. Потом ускоряется. Чем быстрее, тем лучше! Надо так летать между кинжалов, чтобы всем страшно стало! На лице должно оставаться торжественное выражение. Всем своим видом танцор должен показать свое презрение к опасности.

— Боже, какая жалость, что я не увижу столь яркое зрелище, — вздохнул англичанин. — А ты, Коста, так смог бы?

— Эдмонд! Я сыт кинжалами по горло!

Я соскочил с коня. Принялся, как Большой и Маленький, подбирать хворост.

С лесом в Верхней Сванетии напряженка. Почти не растет. Горные гряды вокруг не могли похвастать даже скромным подлеском. Только разнотравьем, иногда по пояс. Отсутствие лесов в Сванетии — палка о двух концах. Нет хищников — им негде прятаться. Но нет и дерева. Так как нам предстоял очередной ночлег под открытым небом, стоило позаботиться об обогреве. Наши проводники чуть ли не с первых минут похода начали этим заниматься. Нас не просили. Жалели. И то! Мы со Спенсером сейчас представляли собой лучшую иллюстрацию к устойчивому обороту «без слёз не взглянешь». Он с двумя обмотанными «культями». Я в два раза краше — с одной.

Большой и Маленький в один голос предложили мне бросить это занятие, поберечь себя. Убеждали, что сами справятся. Я, в свою очередь, убедил их, что уж хворост как-нибудь смогу удержать в одной руке. Вот и шел теперь, собирал. Подбирал здоровой рукой, складывал на полусогнутую больную. Когда набиралось достаточное количество, подходил к одному из двух попутчиков. Те забирали мою «добычу», грузили на лошадей.

Неожиданно Спенсер соскочил с коня. Пошёл рядом со мной.

— Ты уже раз пять тяжело вздохнул, — усмехнулся он. — Что тебе так тревожит? Наши руки?

— Наши головы, Эдмонд!

— Ты имеешь в виду, надеюсь, их содержимое, а не свою смешную шапку? — несмотря на очевидную боль, Спенсер мог шутить.

— Ну, да. Содержимое.

— Что с ним не так?

— Мусора много. Слишком много.

— Во многих знаниях…

— Да, да, да! — я опять вздохнул. — Печаль! Печаль!

Спенсер молчал. Чувствовал, наверное, что меня не нужно подгонять вопросами.

— Знаешь, Эдмонд. Однажды я попал на необитаемый остров…

Вовремя взял паузу, чтобы не ляпнуть, что вспомнил сейчас про Анзер, соседний с Соловками остров, на котором был в 1989 году. Попал туда чудом в составе агитбригады. Развлекали студентов-реставраторов, работавших в стройотряде. Спенсеру о таком не расскажешь. Пришлось серьезно изменить географию моей истории, но не ее суть.

— Ты же знаешь: вся Греция в островах. Случайно остановились. Надо было воды набрать. Я ушел на дальний конец острова. Присел. Черт его знает… Наверняка, сыграло то, что в первый раз за долгое время я оказался один и в полной тишине. Только шум ветра и моря. Тебе же знакомо такое состояние?

Спенсер кивнул.

— И, наверное, вполне объяснимо, что в такие минуты все необычайно проясняется в голове.

Эдмонд мягко улыбнулся, соглашаясь со мной.

— Ты же представляешь, какой ужас окружает меня последний месяц. Он и тебя окружает. Достаточно посмотреть на нас, — я усмехнулся.

— Да уж! — Эдмонд подтвердил. — Кровь и грязь!

— Да, Эдмонд, кровь и грязь!

— Но у нас было и много счастливых минут!

— Я и не спорю. Только сидя на том острове я вдруг подумал: для чего все это? Обстоятельства? Потому что в таком случае мы проживаем яркую жизнь? Потому что мы люди? Цари природы?

Спенсер пожал плечами.

— Потом я подумал, что тот камень, на котором я сидел… И все камни вокруг меня. Все чахлые деревца, росшие поблизости. Я уже не говорю про море… Все это мудрее меня.

Спенсер удивился.

— Да, да, Эдмонд. Простой камень мудрее нас с тобой. Он лежит здесь тысячу лет, и еще тысячу пролежит. Ну, ты понимаешь, я говорю образно…

— Конечно, понимаю.

— Ей, природе, плевать на наши страсти. Она равнодушно смотрит на нашу возню. Она грустно усмехается, когда мы орём, что мы её цари! Мы живем только благодаря её милости. Жаль, что вспоминаем про это только в тот момент, когда она нам о себе напоминает. Когда демонстрирует свою силу. Разве мы думаем о своём величии, когда молимся во время шторма, например? Стоит какому-либо вулкану на краю земли — нет, не взорваться в извержении — просто «пукнуть», выбросив миллионы тонн пепла в атмосферу, и солнце уже не пробьётся через этот пепел. Разве мы бахвалимся, когда земля уходит из-под ног во время землетрясения? Нет! Так же трясёмся от страха и молимся. Молимся. Просим природу пощадить нас. Природа сжалится. Мы вздохнём. А уже в следующую секунду опять напялим корону на голову. И обо всем забываем. О том, как нам было страшно, как мы были уверены, что вот-вот потеряем жизнь…

Я огляделся. Заметил вдали на склоне огромной горы бьющий из ледника родник.

— Секунду! — попросил Спенсера.

Потом обернулся к проводникам. Спросил. Они подтвердили.

— Вот! — я ткнул в родник. — Знаешь, что это?

— Нет.

— Здесь берет начало Ингури. Одна из самых значительных рек Грузии. Можно сказать, что здесь Грузия и родилась. Тысячи лет, Эдмонд! Тысячи! Без остановки вытекает вода из ледника! И течет к Черному морю. Несёт жизнь! Мы заснем сегодня, проснемся утром, а вода будет литься. Мы сожжем сегодня вечером этот хворост, но завтра другие на этой же дороге подберут новый. Наши кости сгниют, а этот камень так и будет здесь лежать. И какие из нас тогда цари?

[1] В то время в Вольной Сванетии сохранялись принципы демократии. Выбираемый глава общины должен был демонстрировать скромность всем своим видом.

[2] Принятое в Закавказье название черкески.

[3] В Западной части Верхней Сванетии существовало владение князей Дадешкелиани, называвшееся Княжеской Сванетией.