Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 8 Кодекс чести

Аул армян, как Натан и говорил, оказался поблизости. Уже минут через сорок мы добрались до его окраины. Всю дорогу я ни на что не обращал внимания. За Молчуном и его состоянием следил Натан. Спенсер, как и я, был погружен в свои мысли. За все время мы не проронили ни слова.

Голова моя напоминала сейчас улей. Мысли-пчелы роились, жужжали. Хаос в улье был образцовым. Пчелу, нашептывающую мне про странность болезни Молчуна, сменяла другая, выполнявшая роль киномеханика с аппаратом. Она показывала ужастик: мелькали кадры боя, обрубки тел, кровь, бьющая фонтаном. Затем выскочила пчела ехидная, с мерзкой улыбкой доложившая о моих мрачных перспективах. Раскурив сигару, она прожужжала мне, что нас не пощадят. Выпустив колечко дыма, обратилась к киномеханику:

— Покажи ему!

Кинопроектор показал меня, стоявшего на коленях в окружении черкесов. Сабля одного из них была занесена над моей головой. Сабля начала рассекать воздух. За мгновение до того, как она должна была коснуться моей шеи, появилась пчела-психотерапевт.

— Пошли вон! — грозно прикрикнула она на ехидну и киномеханика, пинками разбросав их по сторонам. Потом начала меня успокаивать. — Не слушай ты их! Все наладится и разрулится! Молчун выживет. Тебе ничего не угрожает. Смотри на меня. Я досчитаю до десяти, и ты восстановишь дыхание, перестанешь нервничать и думать о дурном. Раз, два…

— Как же! Наладится! — раздался ироничный возглас сбоку.

Там за столиком сидела группа пчел — «пикейных» желто-полосатых жилетов, наподобие той, что харчевалась в таверне Микри.

— Да, да! — участливо подхватила одна из них. — Стрелять толком не умеет, с лошадью даже ребенок управляется лучше, чем он…

— А какую истерику пережил во время боя! — зацокала другая.

— О, да! — хором подтвердили все за столом.

— А я ведь сделал ему такое предложение! — к «пикейным жилетам» подлетела пчела жовивальная в образе Папы Допуло.

— Да, да, да! — заголосил стол.

— От таких предложений не отказываются, Коста! — погрозил лапкой контрабандист.

— Приехали! — раздался радостный возглас Натана, вмиг разогнавший этот сумасшедший рой неправильных пчел.

…Въехали в аул. Первые минуты я никак не мог определить, что меня удивляет в представшем перед глазами. Внешне этот аул ничем не отличался от уже посещённых. Ни одной деталью. Потом дошло. Здесь совсем не пахло войной и опасностью. Никто не проносился мимо на лошадях с воинственными гортанными криками. Не было и скопления множества увешанных оружием горцев. В воздухе не было и намека на вонючий запах пороха. Воздух был таким, каким и должен быть в горах, окруженных зеленью: чистейшим. Люди, попадавшиеся нам по дороге в традиционных черкесках, смотрели на нас спокойными глазами. Они не боялись нас и не угрожали. Наоборот, было заметно, что им явно любопытно, кто мы такие. Без какой-либо настороженности. Дети, смеясь, перебегали дорогу перед нашими лошадьми, останавливались на секунду, тыкали пальцем в лежащего поперек лошади Молчуна и бежали дальше.

«Какой-то оазис посреди пустыни!» — вряд ли я мог бы придумать более правильное сравнение.

— Поразительно! — раздался восхищенный голос Спенсера. — Ты же думаешь о том же, Коста?

— Если ты о том, что трудно представить, что за порогом этого аула нет ничего, кроме войны и крови, то да!

— Именно! — подтвердил Спенсер. — Это как…

— Оазис… — пришел я ему на помощь.

— Да, да! — кивнул Эдмонд. — Куда мы едем, Натан?

— К Айвазу. Тут за поворотом. Он поможет.

За поворотом открылся внушительный дом с большим участком, весь засаженный плодовыми деревьями. Под одним из них за небольшим столиком сидел дородный мужчина в богатой черкеске. Завидев нас, привстал, что-то крикнул в сторону дома. Оттуда тут же выскочили три горца.

«Судя по всему, этот дородный и есть Айваз, — думал я. — Не скажи мне, что он армянин, никогда бы не подумал. Горец, как горец. А эти трое, тоже армяне⁈ Если да, то я уже вообще мало, что понимаю»

— Что с Джанхотом, Натан? Ранили? — не здороваясь, спросил Айваз.

— Заболел.

— Заболел — вылечим! — уверенно заявил хозяин дома.

Трое горцев уже аккуратно сняли Молчуна с лошади, понесли в кунацкую. Айваз, наконец, обратил внимание на нас.

— А вы, должно быть, Спенсер и Коста? — спросил, прищурившись.

— Он уже знает о нас⁈ — удивился Спенсер, когда я ему перевел.

В ответ Айваз только развел руками, мол «обижаешь!».

— Прошу, проходите! — пригласил нас в сад, а не в дом. — Там сейчас беготня, — объяснил нам, имея в виду суету вокруг Молчуна.

Присели за столик под деревом. Буквально сразу же две молодые девушки, уж не знаю — дочери Айваза или служанки — накрыли стол, подав чай и сладости.

— Что с ним? — спросил хозяин.

Я, пожав плечами, рассказал маловнятную версию Спенсера.

— Надо сообщить в тхамада! — заявил Айваз.

— Кто это такие? — я удивился чуть исковерканному, но такому знакомому слову.

— Совет старейшин. Четыре человека. — пояснил Айваз. — Это обязательно нужно сделать.

Спенсер, выслушав перевод, неожиданно напросился:

— Я хочу пойти к ним и все объяснить совету!

Айваз воспринял просьбу даже с некоторым облегчением. Наверное, ему не хотелось сейчас отрываться от чаепития.

— Натан, проводи! — только и приказал голландцу.

Спенсер и Натан удалились.

Можно было чуть выдохнуть.

— Ты хорошо говоришь по-турецки! — похвалил Айваз.

— Да, — я усмехнулся. — И на армянском хорошо говорю.

— Что тебя рассмешило? — на армянский, однако, Айваз не перешел.

— Ты армянин, я грек, но оба мы говорим сейчас на языке наших главных врагов.

— Я не армянин, ты не грек. — неожиданно парировал Айваз.

— ⁈

— Нет. Нет. Конечно, — Айваз меня успокоил, — я не это имел в виду. Ты урум. А мы себя называем черкесогаями.

— Ну, если так…

— Только так.

— Здесь только один аул армянский?

— Почему один? Наши тут везде. И у шапсугов, и у бжедухов…

— А как давно?

— Очень давно. Три века!

— Тогда, могу я поинтересоваться: какой вы веры?

— Христиане, конечно! И опять ты улыбаешься. Почему на этот раз?

— Мои соплеменники в Турции сохранили веру, но утратили язык. За многие годы практически сравнялись с турками в одежде, поведении. Вы тоже сохранили веру, и, честно говоря, если бы меня не предупредили, что мы едем в армянский аул, я бы принял вас за черкесов.

— Тут нет ничего удивительного. Как верно говорят русские, — Айваз здесь перешел на шепот, — с волками жить — по волчьи выть!

И засмеялся. Я улыбнулся в ответ.

— Можно… — я хотел было задать очередной вопрос, как Айваз, продолжая улыбаться, весело меня поощрил. — Можно, можно! Спрашивай! Я же вижу, как тебе все интересно.

— Благодарю! А ваша фамилия?

— Для горцев я Айваз Шах-Назар. Русским представляюсь как Айваз Шахназаров[1].

«Эвона как!»

­— Как русским? Они вас не трогают?

— Зачем же им нас трогать⁈

Я пожал плечами.

— Мы мирные люди. Торговцы. Посредники между черкесами и русскими.

— Без вас не обойтись?

— Нет. Черкесам нужны зерно и соль, например. Берем у казаков. Туда везем мед, вино, орехи, фрукты…

«Как безобидно: орехи, фрукты… Хотя, наверняка, в первую очередь торгуют людьми».

Вслух произносить, конечно, не стал.

— Судя по дому, дела у вас идут хорошо…

— Да. У меня хорошо, слава Богу.

— Не страшно?

— Страшно, — спокойно подтвердил Айваз. — Не тебе говорить, сколько наши народы испытали в этой жизни. Но так сложилось.

Из дома вышел один из горцев. О чем-то накоротке переговорил с Айвазом.

— В лесу были? — спросил меня Айваз.

— Да… — ответил я, пока ничего не понимая.

— Махмуд говорит, что, скорее всего Джанхот отравился. Не удивительно. Ягоду какую-то дурную съел, наверное.

— Скажите Махмуду, что Джанхоту тогда нужно срочно сделать промывание желудка.

В первый раз Айваз выказал удивление.

­— Что это такое — промывание желудка⁈

— Пусть заставят выпить Джанхота не меньше литра кипяченой воды. Лучше даже два. И держат рядом таз. Его сразу вырвет. Это поможет, — я не стал выкручиваться, объясняя свои познания, и допуская, что торговцам известны любые меры весов. — Поверьте мне, уважаемый Айваз!

Айваз все перевел Махмуду, который не посмел возразить, но тоже был поражен. Пошел исполнять.

— Промывание желудка! — усмехнулся Айваз. — Хорошо звучит!

— Махмуд и те другие двое…?

— Нет, не сыновья! — опять предупредил мой вопрос Айваз. — Это уже понятно по имени. Не правда ли?

— Да. Но тогда…

— Мои крепостные, — спокойно сообщил мне армянин-черкесогай.

Пчелиный рой в моей голове тут же ожил. Его жужжание вот-вот взорвало бы мне черепную коробку.

— Что ты так удивился? — рассмеялся Айваз.

— Как же мне не удивляться⁈ Горцы и твои крепостные⁈

— Ну, да. Я же уздень[2]. Знать. Я имею право на собственные земли, поместье, крепостных…

Из дома раздались громкие звуки. Крепостные выполнили мои рекомендации: Джанхота обильно рвало.

— Действительно, промывание! Если быть совсем точным, то — проблевание! — с улыбкой отметил Айваз.

Внимательно посмотрел на меня, видимо ожидая оценки своей шутки. Я не реагировал.

— А ты никак не можешь успокоиться?

— Потому что все это…

— Все это нормально, если вдуматься. Черкесы считают торговлю «подлым» делом. Черкесу-дворянину подобает лишь воевать. Но кто-то же должен думать о мире, когда кругом война⁈

«Ну, правильнее было бы сказать, Айваз, — подумал я про себя, — кому — война, а кому — мать родна!»

— А если война закончится? А она, наверняка, когда-нибудь закончится…

Хоть я задал вполне разумный вопрос, видимо, в моем тоне и в моей улыбке проскользнуло то, что за мгновение до этого пронеслось в голове.

Айваз пристально посмотрел на меня. Я перестал улыбаться.

— Ты же не считаешь нас стервятниками, которые наживаются на чужой беде?

Опа! Попадос!

— Я прошу прощения, уважаемый Айваз, если мой вопрос мог вызвать такое толкование. Конечно, я так не считаю.

Айваз кивнул, принимая извинения.

— Да, скрывать не буду, война нас кормит. На Кавказе она никогда не заканчивается. То черкесы между собой воюют, то с пришлыми… Нам выгодно сейчас быть под рукой темиргоевского князя. И нет нужды выходить из-под неё. Если его не станет — будем думать, что делать дальше. Ты можешь назвать еще какой-нибудь народ, кроме нас, армян и греков, которые столько раз за свою историю снимались с насиженных мест и отправлялись на новые. Есть ли еще такие переселенцы в мире?

— Тут, уважаемый Айваз, должен сказать, что есть те, кто кочует с места на место и поболее наших народов. Евреи!

Айваз рассмеялся.

— Да, да! Тут не поспоришь.

— И куда вы двинетесь в таком случае?

— Посмотрим. Или в горы. Или на русский берег.

«В общем, как фишка ляжет!» — подумал я.

Тут одновременно во дворе появились Натан, Спенсер и Махмуд. Махмуд взял слово первым. С некоторой опаской косясь на меня, он сообщил хозяину, что мой совет подействовал и Джанхоту стало лучше. Он, конечно, очень ослаб после всех мытарств и процедур, но сейчас заснул.

— Когда он проснется, накормите его куриным бульоном, — я решил уж довершить взятые на себя обязательства продвинутого знахаря. — И завтра весь день ничем тяжелым не кормите. Это возможно?

— Конечно! — опять с интонацией «обижаешь!» ответил Айваз. — Не волнуйся, Коста-урум!

— Что, что тут у вас? — спросил обеспокоенный Спенсер.

— Все в порядке. — успокоил я его. — Идет на поправку. Но, как минимум, день должен отлежаться. Его нельзя сейчас беспокоить.

— Но хозяин согласится же оставить его столько, сколько нужно?

— Да, он уже согласился. А что у вас, Эдмонд?

— Тоже порядок. Старейшины удовлетворены. Но нам срочно нужно выдвигаться.

Я перевел Айвазу.

— Куда вы поедете на ночь глядя! — удивился Айваз. — Переночуйте, а на рассвете выезжайте!

Спенсер, выслушав перевод, вынужден был согласиться.

С первыми лучами солнца мы покинули странный аул. И хотя все увиденное и услышанное, действительно, поражало, жужжание в моей голове прекратилось и уже не беспокоило.

Мы добрались до лагеря на Абине в сопровождении молодого черкесогая. Он не выглядел торговцем. Наоборот, всем своим видом подчеркивал свой воинственный вид, гордо восседая на коне. Утверждал, что не раз бывал за Кубанью в набегах. Картина черкесского мира еще раз усложнилась.

В лагере задерживаться не стали. Распрощались со своим проводником и большой колонной выдвинулись в аул князя-поручителя.

В прошлое посещение мне как-то не довелось разглядеть окрестности. Зато теперь я оценил стратегическое расположение Мансурова аула. Он разместился между Кубанью и Абинской крепостью и был для русских как кость в горле. Любая воинская колонна тут же вычислялась. В считанные часы мог собраться отряд для нападения. Чтобы исключить внезапность появления русских, на каждой крупной возвышенности находился наблюдательный пост с приготовленной кучей хвороста для подачи сигнала.

Сам аул расположился глубоко в ущелье, узкий вход в которое было несложно защищать. Из него в горы уходили тайные тропы. В случае нападения женщины и дети легко могли укрыться в заранее подготовленных убежищах. Таковыми могли быть, например, большие ямы с разложенными циновками и укрытые ветками. Одним словом, жизнь в приграничье диктовала свои законы.

Встретили нас еще теплее, чем в первый раз. Княгиня не знала, как нам угодить, благодарная за помощь ее брату. Все уже знали, что Эдмонд на горе врачевал раненых в бою.

Его слава, как лекаря, росла. К нему за два дня выстроилась целая очередь из страждущих. Он бесплатно раздавал небольшие порции лекарств, которые он с собой захватил. Утверждал, что этого достаточно, чтобы больные поправились.

— Незнакомым с современными снадобьями организмам достаточно и малой доли, — авторитетно заявил он мне.

Я не спорил, хотя и сомневался. Бесцельно слонялся по аулу, так и не встретив на пути богиню Кавказа — она исчезла, так и оставшись «мимолетным ведением». Или коротал время в тренировках. Я решил освоить искусство метания стального ножа-пластины, подаренного мне Бахадуром. Пока выходило неважно. Но я не отчаивался. Поразить ничего не подозревающего врага внезапным броском — ценный навык.

За этим занятием меня застал старый знакомец — Юсуф Таузо–ок из племени Вайа. Как оказалось, он жил неподалеку и пригласил меня в гости.

— Как поживает мой «племянник»?

От моего вопроса он сильно смутился.

— Не могу отдать сына. Его аталыком станет Пшикуи-Бор-ок. Мой соплеменник. Жена не хочет, чтобы мальчик далеко уезжал.

Его знаний турецкого не хватило мне объяснить суть дела. Когда добрались до его дома, Юсуф вызвал раба-поляка, хорошо говорившего по-русски.

Юзек, мужчина средних лет в рваном русском унтер-офицерском мундире, перевел слова хозяина:

— Здесь принято отдавать ребенка пяти лет в чужие семьи. Чтобы дома не забаловали. Чтобы рос настоящим мужчиной. Приемный отец на всю жизнь становится близким человеком. Всегда придет на помощь. И повзрослевший приемный сын всю жизнь будет оказывать аталыку почтение. Даже если станет князем.

Суровые ребята, ничего не скажешь. Я решил переспросить:

— Неужели все своих детей отдают?

— Нет. Только уорки, уздени и князья. Те, кто следует нашему кодексу чести — «Уорк хабзэ».

— Неужели есть рукописный свод правил?

— Нет. Только устный. Но все знают. Как войну вести, как к женщине относиться, как поединок проводить и как поступать с павшим врагом.

— На другом конце земли, — решил я поделиться, — есть такая страна — Нипон, Джапан… Там живут смелые воины — самураи. У них тоже есть свой кодекс — Бусидо. Их кредо: не важна цель — важен путь.

— Хороший кодекс! И хорошие слова! — восхитился Юсуф. — Путь воина — путь благородного человека. Нет чести в убийстве раненного или больного. Нет чести, если сразил врага под крышей его дома. Нет чести, если потерял оружие. У нас говорят: потеря воина — горе его семьи; потеря оружия — горе всего народа!

— А в чем вы видите особую честь?

Юсуф задумался.

— Разве может быть особая честь? Честь или есть, или ее нет. Храбрость не в том, чтобы победить врага. Храбрость — победить сильного врага, который выше тебя по силам или равен. Если такого нет, не вступай в бой, не позорься!

Я вспомнил, что Молчун отсиживался на горе и вступил в бой, лишь когда ему была поставлена задача. Видимо, в казаках он не видел равного соперника.

Юсуф много поведал мне разных правил. Я все больше укреплялся в мысли, что передо мной законсервированный во времени образ рыцаря ранней средневековой Европы. Особенно это сходство подчеркивал сам вид многих воинов в их длинных кольчугах и островерхих шлемах с бармицей.

Но были и серьезные различия. Например, поединки. Черкесы не знали рыцарских турниров и поединков на копьях. Если противник принял вызов, соперники вставали на бурку и дрались кинжалами. Причем, колоть запрещалось — только рубить. До смерти.

— А в чем честь абрека? — задал я вопрос, так и вертевшийся на языке. — Разве кража — дело благородное?

Юсуф задумался. Встал, принес нам чубуки. Потом ответил, хитро улыбнувшись:

— В уорк хабзе есть правила поведения во время набега. Значит, быть абреком чести не противоречит. Я так скажу: идешь в набег удаль свою показать — молодец! Кто идет за богатством — тот, как женщина.

— А ты ходил?

Юсуф рассмеялся. Глупый вопрос. И так все понятно.

— Хорошо, — я принял такой ответ без сопротивления. — А Засс? Про него говорят, что он человек чести. Но он же головы рубит!

Юсуф совсем развеселился. Хохотал, хлопая себя по коленям.

— Как ты думаешь, у кого Засс научился? У нас! С Кабарды тот обычай пошел, как и весь наш кодекс. Только мы головы зарываем, чтобы душа убитого не принялась мстить. Голову не у каждого берем — только у самого сильного. А Засс — смелый. Духов не боится!

Я прифигел от такой логики. Но спорить не стал.

Юсуф что-то рассказал, но Юзек затруднился сразу перевести. Пару раз переспросил хозяина. Потом разъяснил:

— Он говорит, что Засс «очеркесился». То есть превратился в черкеса: одевается, воюет и следует пути чести, как благородный воин, как настоящий горец. Проявляет щедрость и великодушие, когда надо. И внушает страх своим врагам. Достоин уважения.

— Как кабардинский князь?

Юсуф снова замолчал, видимо, решая, говорить дальше или промолчать.

— Нет! Кабардинцы стали нарушать уорк хабзе. Когда бедными стали, аулы свои в Кабарде потеряв, много подлого стали делать и продолжают делать. Недавно русского офицера схватили. То, что хитростью действовали — это нормально. То, что золото за него требуют, тоже сгодится. Но они взяли в плен человека, который им доверился, которому они обещали служить проводниками. Это — бесчестие.

— И что с офицером?

— Откуда мне знать? Прячут где-то в горах. Офицер известный, лазутчиком был. Много золота за него дадут.

Меня как молнией ударило. Ведь этим офицером мог быть Торнау. Который спешил ко мне, чтобы быть рядом. Отныне я сам за себя. Поддержки не будет. К русским попадать в плен нельзя — смертельно опасно.

— Да ты побледнел? За офицера испугался? Или поступок кабардинцев тебе не по сердцу?

— Душно у тебя, в кунацкой. Давай на воздух выйдем.

— Пойдем, коли так. Покажешь мне свой нож. Интересная штука.

Мы вышли во двор. Я протянул стальную полоску Юсуфу. Он повертел нож в руках.

— Научись левой рукой кидать.

— Зачем?

— В правой будет кинжал или пистолет. А в левой нож. В ладони его не видно. Противника отвлек — и раз: нож в сердце, — он снова захохотал.

Веселым человеком оказался. А на берегу игру в гляделки затеял. Вот, пойди-разбери, что от каждого черкеса ждать…

Мы покидали нож. Левой неожиданно у меня стало лучше получаться. Юсуф был доволен.

— Скажи, брат, а есть ли честь в таком броске исподтишка?

— Ха! Братом меня назвал! Я и сам уже об это думал! Пойдем обратно в дом.

Мы зашли в кунацкую. Юзек притащил бурдюк с вином. Разлил по чашкам.

— У тебя золото есть? — спросил меня Юсуф.

— Есть! — ответил я смело, ни капли не опасаясь.

— Брось в мою чашку! А я в твою! Выпьем — и станем кунаками. По сердцу ты мне пришёлся! Только золото не глотай! — не удержался он от подначки.

Мы вместе засмеялись. Подняли чаши с вином и золотыми монетами, приветствуя друг друга, и выпили. Винцо оказалось дрянным. Зато у меня в Черкесии появился первый кунак.

«А ведь мы со Спенсером обряд не выполнили. Выходит, мы кунаки ненастоящие. Так, понарошку, только на словах», — почему-то подумал я.

[1] Армяне-черкесогаи дали много знаменитых фамилий. Например, Каспаров и Айвазов. Предки Тарасовых-черкесогаев — знаменитый московский меценат начала XX века Н. Л. Тарасов, спасший МХАТ, французский писатель Анри Труайа и первый легальный советский миллионер Артем Тарасов.

[2] Никаким узденем Айваз не был. Просто похвальба. Когда горцы-армяне переселились на русский берег и основали аул, превратившийся вскоре в Армавир, богатые купцы обращались к начальству с просьбой сделать их дворянами, поскольку они владели крепостными. Им было отказано, ибо у черкесов они не владели землей, в отличие от настоящих узденей. Земля была в общинной собственности.