Черкес 3. Побег из волчьей пасти

Глава 20 Армянин обманет самого шайтана

Русские так же, как и мы, замерли, потрясенные обстановкой, согнулись, чтобы не угореть, оглядели зал. Можно было теперь со стороны посмотреть на пантомиму, разыгранную нами при входе. Еще более опешили, заметив нас. Зашептались и пулей выскочили вон.

Я хмыкнул. На кой черт офицер натянул чехол на козырек? От дождя его прикрыл?

— Они побежали за подмогой! — Спенсер по-прежнему не убирал руку с винтовки.

— Эдмонд! Какая подмога! Здесь нет ни русских гарнизонов, ни патрулей. Это проезжие. Увидели черкесов, испугались и убежали.

— Тогда они доложат по команде, и за нами вышлют погоню!

— С какого перепуга? Разве у нас на лбу написано, что мы немирные горцы? И что ты так вцепился в винтовку⁈ Больной рукой! Убери. А то еще застрелишь кого ненароком.

Эдмонд продолжал сомневаться. Но руку убрал.

— Эй, духанщик! Подойди! — я решительно вошёл в роль князя.

Хозяин подскочил к нам, утирая пот со лба. Его потрясывало. Видимо, от него не укрылись воинственные приготовления Спенсера. Не дожидаясь моих вопросов, он затараторил:

— Это случайные гости! Мимо ехали! Князьям не о чем беспокоиться!

— Часто здесь русские появляются? — спросил я спокойно.

— Очень редко, очень! Ваши — гораздо чаще!

Под нашими, думаю, он понимал карачаевцев. На сванов мы никак не тянули, несмотря на мою шапочку. Тот факт, что Спенсер, в глазах грузина, превратился в черкеса, тянул на хорошую шутку.

— Спроси его, где в Кутаиси армянские купцы обитают? — попросил меня Эдмонд.

— Везде! — развел хозяин руками.

— Зачем нам армяне-купцы? Будем искать проводника-коробейника, как советовал Гассан-бей? — спросил я Эдмонда, когда духанщик удалился.

— Есть вариант получше! У нас есть, где остановиться. Купец Никол, его мне рекомендовали черкесогаи из «тхамада» на Кубани. Пойдем спать на воздух. Лучше в конюшне на соломе, чем в этом духане!

Я хмыкнул. Название «духан» обрело для меня несколько иной смысл после посещения этого совсем незлачного места. Кутить тут никак бы не вышло. А вот духом недобрым пропитаться — запросто.

… К полудню добрались до Кутаиси.

Я поймал себя на мысли, что, начиная с перевала, мне все чаще и чаще приходят в голову мои грузинские воспоминания. Вот и сейчас я невольно стал сравнивать свои первые впечатления с картинкой Кутаиси моего старого-нового настоящего. И вынужден был признать: что в начале XXI века, что сейчас город на Риони был дыра дырой. Сейчас — в азиатском антураже.

Узкие грязные улицы. Дома в восточном стиле, призванном не восхитить прохожего, а спрятать от его глаз частную жизнь. Крытые галереи, на которых восседали с трубками пребывающие в праздности горожане. Ни одного дома европейского образца. Быть может, где-то в центре, где сидело русское начальство, что-то и было. Но мы по понятной причине туда не жаждали попасть.

Сонное захолустье — такое определение приходило на ум. Лишь торговая улица, заполненная покупателями и торговцами, несколько скрашивала картину. Узкая и кривая, она была плотно заставлена открытыми лавками и развалами с фруктами, овощами и орехами. Все было выставлено на показ — стрижка голов и бород, приготовление плова, выпекание лавашей и пури, пошив одежды, чеканка серебра, ремонт чувяков и сапог, торговля кашемиром.

Я загляделся на выставленные на продажу папахи и черкески. Но Спенсер обратил мое внимание на другое. Он указал мне на кузнеца, подковывавшего лошадей. Я хмыкнул: в Черкесии лошадей не подковывают.

— Мы с тобой отвыкли от этого зрелища!

— Боже, Коста! Они используют вместо гирь камни и деревяшки! И веревки! — обескуражено воскликнул Спенсер, показывая рукой на способы взвешивания товара в местной торговле.

Первый лавочник, к которому мы обратились, тут же указал нам на дом купца Никола. Лавок он не держал. У него, как оказалось, был куда более солидный бизнес. Он занимался торговлей золотом и серебром и имел широкие связи от Черкесии до Персии и Турции. С горцами он знался через свою жену. Все это нам поведал словоохотливый лавочник.

«Через жену, так через жену, — думал я, направляясь с Эдмондом к указанному дому. — Большая деревня. Все всё знают друг про друга. Уверен, что через пять минут весь Кутаиси будет извещён о том, что к Николу приехали очередные черкесы».

Меня сейчас это мало волновало. Нужен был отдых. Нужно было хоть как-то приводить Спенсера в порядок.

Хозяин не удивился нашему визиту. Принял нас за черкесов, которые были частыми гостями в его доме. Имея жену-абазинку, он оказывал горцам услуги представителя их интересов в Константинополе. Все это он успел нам сообщить до того, как я, не переступая порога, объяснил, кто мы на самом деле. Никол даже не стал скрывать своего облегчения, когда узнал, что перед ним грек и англичанин, к горцам имеющие только опосредованное отношение. Было очевидно, что он откровенно их побаивался.

Настороженность пропала — к Николу вернулся важный и напыщенный вид. В принципе, сейчас он мог выставить нас на улицу. В другой раз я, наверное, плюнул бы. Пошёл бы искать приют где-нибудь ещё. Но сейчас позволить себе чрезмерную гордость не мог.Затараторил на армянском. Врал не краснея о том, что старейшины-черкесогаи много нам рассказывали про значение и вес Никола. Про его великодушие. Упомянул, что Спенсер — практикующий врач.

Вряд ли Никол до конца поверил льстивым похвалам. Будучи деловым человеком, уши держал востро и на лесть не покупался. Но именно потому, что был купцом до мозга костей, сразу определил для себя выгоду в нашем появлении. Такой выгодой для него оказался Спенсер. Как врач. Армянин скинул напыщенность, опять превратился в гостеприимного хозяина. Наконец, нам было позволено переступить порог его дома.

— Уважаемый Никол! — я решил держаться льстивой линии в своем поведении. — Нам очень стыдно…

— Почему? — удивился Никол.

— Вы же понимаете. Переход у нас был долгим. Мы одичали. Заросли грязью. И нам бы совсем не хотелось в таком виде сейчас нарушать чистоту и порядок вашего замечательного дома. Я думаю, нам следует сначала сходить в баню, а уж потом…

— В баню? — рассмеялся Никол.

— Да. Честно говоря, мы оба мечтаем о теплой воде.

— Дорогой, Коста! Тут не Тифлис. В Кутаиси нет бань! — огорошил меня купец.

— Как такое возможно?

Никол только развел руками.

— И что же нам делать?

— Ну… — Никол пожал плечами, — можно отправиться на берег Риони и там привести себя в порядок с помощью ледяной проточной воды и жидкого мыла в горшочке.

— Да я бы с радостью. Только мой попутчик, к сожалению, сейчас не в силах выдержать такую помывку. Может, возможно нам дать хотя бы пару ведер теплой воды? Мы помоемся прямо здесь, во дворе.

— Да, это возможно.

Никол отдал необходимые распоряжения. Забегали люди.

— У вас много слуг! — я думал, что опять польстил Николу.

— Это не слуги. Это мои рабы!

Мое ошеломление было столь велико, что я не смог ничего сказать. Никол это заметил.

— Почему это тебя так удивляет?

— Но как же⁈ Неужели присутствие русских…

— А, русские! — Никол небрежно махнул рукой. — Они тут особо не вмешиваются в наши дела. А вот и ваша вода.

Я не стал более расспрашивать о русских и о местных порядках. За обедом поговорим.

Устраивать полный стриптиз со Спенсером не стали. Разделись по пояс. Прежде размотали все бинты. Раб, возившийся с вёдрами, увидев наши раны, изменился в лице. Я не стал ничего объяснять. Почему-то подмигнул ему. Думал, что тем самым успокою его. Мол, не обращай внимания. Ничего страшного. Так получилось. Но раб мое подмигивание воспринял по-другому. Как лихость опасного человека, не придающего никакого значения ранам и крови. Испугался еще больше. Поставил ведро, убежал в дом. Через минуту его лицо и лица еще нескольких рабов появились в окне. Теперь все смотрели на нас с любопытством и страхом.

«Наверняка, и Николу уже успели доложить», — усмехнулся я, занимаясь руками Спенсера.

Потом помог ему помыться. Опять перебинтовал руки. Быстро умылся сам. Когда одевались, на порог дома вышел Никол.

— Ну что? Готовы?

Я кивнул.

— Прошу, проходите! — Никол пригласил нас в свой дом.

Дом Николы представлял собой странную смесь обычаев и этикета со всего света. Обед нам подали в столовую, где мы разместились на стульях и могли пользоваться вилками, а не пальцами, как уже привыкли. Все сервировалось с восточной — вероятно, персидской — пышностью. Позолоченные тяжелые подносы, дорогая посуда и серебряные чаши с вином. Каждая деталь внутренней обстановки должна была свидетельствовать о богатстве хозяина. Диваны в главной комнате были покрыты роскошными шелками, пол устлан персидскими коврами, а стены увешаны пурпурным бархатом.

В том же доме, по соседству со всем этим великолепием, размещалась кухня с очагом, устроенным прямо на утрамбованной земле, как в духане, из которого мы позорно бежали. Женщины-рабыни сидели на полу, подогнув ноги и готовили еду точно также, как это делали их бабушки и прабабушки в глинобитных саклях лет 100 назад. Им не мешал дым и чад от горящих поленьев под казаном, исходящим паром поблизости.

«И в таком богатом доме нет ни ванны, ни бани!» — удивлялся и сокрушался я.

Супругу хозяина звали Кинша. Что означало «счастье». Я вздрогнул, когда услышал ее имя. Не об этом ли счастье толковала мне Малика перед расставанием? Но тут же успокоился. Жена Николы была очаровательной черкешенкой, но ее красота не задела ни одной струны в моем сердце. Она сделала счастливым своего мужа. Здесь, в чужой стране, она завела такие порядки, что даже домашние рабы чувствовали себя членами многочисленной и здоровой семьи. И все платили ей в ответ любовью и заботой. А муж буквально купал ее в золоте. Ее руки, пальцы и уши были увешаны золотыми украшениями.

О её положении в доме и непререкаемом авторитете, можно было судить хотя бы по тому факту, что, когда мы сели за стол, она тут же завела разговор. Никол ни взглядом, ни словом не выразил протеста.

«Вот бы кавказцы удивились! — усмехнулся я про себя. — Фраза „Молчи, женщина!“ — мем. А тут…!»

Кинша расспрашивала нас об Абазии и очень сокрушалась, что мы не встретили ее родственников. Приводила кучу имен, в надежде, что какое-то нам будет знакомо. Честно говоря, отвечая каждый раз отрицательно, я уже сокрушался. Мне так нравилась эта женщина, что хотелось её порадовать. Но, увы…

Наконец, Кинша сдалась. Вздохнула.

— А что у вас с руками? — неожиданно спросила.

— Уважаемая хозяйка! — я подбирал слова. — Пожалуйста, не обращайте внимания. Все-таки мы неделю пробирались через горы… Как вы понимаете, были нежелательные встречи. Но, если мне будет позволено, я бы не хотел нарушать столь великолепный обед рассказами про эти встречи.

— Да, да, конечно! — согласилась Кинша. — Тем более, что, как мне сказал мой муж, ваш спутник — врач?

Тут я обрадовался. По тону Кинши я понял, что у неё есть просьба к Эдмонду. Мы не смогли ничего сообщить ей про родственников. А сейчас появилась возможность хоть как-то отблагодарить эту прекрасную женщину за её доброту и радушие.

— Да, да! — закивал я. — Уважаемая Кинша, поверьте, мистер Спенсер будут счастлив продемонстрировать свое умение. Нам будет приятно сделать это для вас, в знак нашей благодарности за хлеб и кров.

— Нет, нет, нет! — Кинша соблюдала правила. — Вы только с дороги. Устали… Об этом не может быть и речи.

— Кинша, вы лишаете нас, может быть единственной возможности…

— О чем речь? — не удержался Эдмонд.

Я перевел.

— Я очень прошу нашу великодушную хозяйку рассказать, что её беспокоит. Иначе, — он улыбнулся, — ни один кусок мне больше в горло не влезет.

Я перевел. Фраза Эдмонда развеселила Никола. Он громко засмеялся. Кинша улыбнулась, опустив глаза.

— Нет. Это касается не меня. Одна из моих девушек заболела. Давно. Мы уже прямо не знаем, как ей помочь.

Я переводил, еще больше восхищаясь черкешенкой, которая не позволила себе назвать девушку рабыней.

Эдмонд выслушал.

— Как только мы закончим обед, я сразу же её осмотрю! — заявил он твердо.

Кинша попыталась возразить, упирая на то, что прежде нам было бы неплохо поспать. Но Эдмонд был непреклонен.

— Благодарю! — Кинша с достоинством чуть склонила голову. — Пойду. Не буду больше вам мешать.

Мы все встали, провожая хозяйку. Когда она вышла, сели обратно.

— Уважаемый Никол! — я не удержался. — Простите мою дерзость, но я должен сказать, что у вас — выдающаяся жена! Думаю, любой мужчина на свете мечтает о такой женщине рядом с собой.

— Какая же это дерзость, Коста⁈ — Никол обрадовался, как ребёнок. — Мне приятно слышать эти слова. И они справедливы. Кинша — удивительная женщина. Моё самое большое счастье.

«И единственная твоя слабость!» — закончил я мысленно за него.

Нам принесли кофе. Тут наблюдалась еще большая пышность. Кофе разливали в тончайшие фарфоровые чашки на золотых филигранных подставках, а затем ставили на массивный поднос, богато украшенный позолотой. Меня это не удивило. Страсть армян к кофе и к золоту — общеизвестна. Как и ожидалось, кофе был великолепен.

Не могу сказать, что был в таком же восторге как от поданного нам обеда, так и от армянской кухни, в целом. За полтора столетия несильно изменилась. Не было в ней той тонкой элегантности, что присуща азербайджанской. Несмотря на мои греческие и грузинские корни, мое гастрономическое сердце осталось в Гяндже. Именно там, а не в Баку, в конце XX века я вкусил самые потрясающие яства, приготовленные руками простых бабушек.

— Все-таки, уважаемый Никол, я хотел бы чуть больше услышать про русских здесь. Про их равнодушие, вызывающее удивление.

— А чему удивляться? Им важно, чтобы здесь все было тихо и спокойно. Не как там, — Никол указал в сторону гор. — Вот, если какой заговор против власти, тогда да! Тогда они быстро действуют. Все стараются пресечь на корню. А грузинских дворян, зачинщиков и участников, тут же лишают имений. Некоторых ссылают.

— Казнят?

— Зачем? Так… Дадут по шапке, они и успокаиваются, — тут он рассмеялся. — А потом пытаются все вернуть. Знал бы ты, Коста, как канцелярия по гражданским делам местного губернатора завалена прошениями о возвращении имений!

Далее Никола не пришлось уговаривать. Он завелся. Опять приняв напыщенный вид, начал рассказывать, бахвалиться. Судя по всему, Николу явно веселили несчастья кутаисской знати, к которой он испытывал только презрение. Он считал ее никчемной, праздной и лишенной предпринимательской жилки.

— Вся торговля и ремесленное производство в наших руках! — тут он вошел в раж. — Что скажешь?

Мне совсем не светило сейчас вступать в длинные споры. Я только пожал плечами.

— А что тут можно сказать⁈ Молодцы!

— Конечно, молодцы! — Никол достиг апогея. — Пока грузины покуривают на верандах свои чубуки и греются на солнце, мы, армяне, делаем деньги!

Он с чувством выполненного долга, откинулся на подушки с победоносной улыбкой. Я промолчал опять. Хотя, если честно, чувствовал себя не в своей тарелке. Почти предателем. За то, что не возражаю, пытаясь хоть как-то защитить своих соотечественников. Все-таки, родился и вырос здесь. Воспитался. С другой стороны, Никол, конечно, палку перегнул. Но, в общем и целом, был прав. Лень грузин также общеизвестна, как и армянская хватка.

Выручил Спенсер, неожиданно подключившись к беседе.

— Я думаю, что армяне в Азии, как евреи — в Европе. Занимаются исключительно такой торговлей, где не требуется прикладывать физических усилий[1].

Никол выслушав перевод, важно кивнул головой. Вдруг глаза его загорелись.

— Ты знаешь турецкую пословицу про нас? — спросил меня.

—?

— Турецкая! — Никол поднял вверх указательный палец, намекая на то, что придумали не армяне, а именно, что турки, которые, скорее, удавятся, чем признают армянское превосходство. — А звучит она так, ты уж прости, Коста…

Я опять кивнул, указывая, что готов выслушать и принять все, как есть. Никол даже откашлялся прежде, чем выложил нам эту пословицу:

— Грек может обжулить турка, еврей — надуть грека, но армянин обманет не только еврея, но самого шайтана. Там, где армянин, еврей будет голодать!

После этого Никол захохотал.

«Вот те на! — я был обескуражен. — Никол выдал нам версию поговорки, которую я вспомнил, когда торговался с ювелиром в Чуфут-кале. Сказал, что турецкая. Я, в свою очередь, знал про русскую, в которой самыми лихими оказывались греки. Более того, в этой же версии я как-то вычитал её у Лескова. И кто прав? Может, действительно, она турецкая. И турки так высказались про армян. А русские переиначили, следуя из своих реалий, в которых греки для них были хитрее всех».

А потом мне вдруг стало все равно, кто из нас прав. В голову пришла другая мысль, заставившая горько усмехнуться.

«Армяне. Греки. Что же мы за люди такие, что так кичимся тем, что всех надуваем? Тоже мне — доблесть! Вон, как Никол хохочет! Да, что он? Я сам разве не испытывал прилив гордости за соплеменников, когда налево и направо рассказывал эту пословицу многим и многим⁈ А разве этим нужно гордиться? Ха! Рассуждаю, как черкес! Как Зелим-бей, а не Коста!»

Вспомнил мудрого Тиграна.

«Лавочник же… Как был добр ко мне. Предан. Как помогал. Надул на две монеты? Так это был уговор и игра. Был бы такой же, как Никол, схапал бы мои две монеты и не предупредил, что уже их взял. Что тут скажешь: нет кичливых, завистливых или трусливых народов. Есть хвастуны, гордецы и трусы. У каждого народа такие есть!»

— Коста, Коста! — Спенсер растолкал меня.

— Да! Извините! — я улыбнулся. — Задумался.

— Нам пора выполнить наше обещание хозяйке.

Я перевел.

— Да, да! — имя супруги действовало на Никола безотказно.

Мы поблагодарили его за обед. Он крикнул рабыню, чтобы она нас проводила.

Рабыня завела нас в комнату.

— Передай, пожалуйста, хозяйке, что доктор готов осмотреть больную.

Рабыня кивнула, вышла.

— Ты как, Эдмонд?

— Нормально, Коста. Не волнуйся. Безусловно, очень хочу спать. Но данное слово — прежде всего. Надеюсь, что времени много не потратим.

Раздался стук в дверь. Я подошел, открыл её. На пороге стояла Кинша. Рядом с ней — молодая девушка с опущенной головой.

— Прошу вас!

Женщины вошли. Спенсер улыбнулся, ободряя девушку.

— Какое интересное лицо, не правда ли, Коста? — Эдмонд не удержался.

— Да. Красивая девушка.

— Ну-с, посмотрим!

Спенсер за время пребывания в горах усвоил все уроки. Чего стоила лишь история с коленом старой жены Хоттабыча? Поэтому вел себя во время осмотра со всеми возможными предосторожностями, проявляя исключительную любезность. Такое поведение не могло не отразиться на девушке. Поначалу робкая и стыдливая, она через пару минут набралась храбрости, перестала краснеть.

Прежде, чем послушать её дыхание, Спенсер через хозяйку попросил разрешения приложиться ухом сначала к груди девушки, потом к спине. Кинша кивнула и предупредила девушку, что в этом нет ничего дурного. Что так надо. Девушка ответила только:

— Да, госпожа!

Все время, пока Спенсер осматривал больную, он задавал вопросы. Я переводил. Девушке не пришлось отвечать. За неё говорила Кинша. И я еще раз поразился тому, с какой любовью и трепетом она относилась к своей рабыне. Она знала и когда болезнь началась, и как она протекала все это время.

Наконец Спенсер закончил. Кивнул мне. Я посмотрел на Киншу.

— Можешь идти, — сказала хозяйка девушке.

Девушка поблагодарила нас. Вышла, прикрыв за собой дверь.

— Ну, что? — Кинша с надеждой смотрела на Спенсера.

Спенсер вздохнул. Развел руками. Кинша все поняла.

— Увы. Увы. У неё последняя стадия чахотки. И никакая земная сила не сможет её спасти.

Когда я перевел это Кинше, она тут же зарыдала. Мы уже знали и не сомневались в благородстве и редкой красоте души Кинши. И все равно, мы оба растерялись и были поражены. Кинша сейчас рыдала искренне, как если бы речь шла не о её служанке-рабыне, а — единственной дочери!

— Наши искренние соболезнования! — нашел в себе силы произнести.

— Спасибо! Спасибо! — Кинша вздохнула, утирая слёзы. — Я предполагала. Но вы же знаете, человек надеется до последней минуты!

— Да, уважаемая Кинша!

— Спасибо! Отдыхайте!

Кинша вышла из комнаты. Мы переглянулись со Спенсером.

— Удивительная женщина! — признался Эдмонд.

— Да. Удивительная, — согласился я. — Ложись, Эдмонд. Тебе нужно поспать!

— А тебе разве нет⁈

— Нужно, конечно! Только схожу сначала на базар. Нужно купить кое-что из вещей. А то нам и надеть нечего.

— Да, ты прав, друг мой! Но базар же никуда не денется. Можно и потом.

— Нет. Пойду сейчас. Мне так спокойнее. Не волнуйся. Я в норме!

— Хорошо.

Спенсер лёг, я накрыл его одеялом. Вышел из комнаты. Кажется, Эдмонд заснул сразу, как только его голова коснулась подушки.

…Прохаживаясь по базару, я уже не обращал внимания на испуганные взгляды в мою сторону. Не останавливаться же мне перед каждым и давать объяснения? Еще лучше было бы взгромоздиться на какую-нибудь трибуну. Мол: «Товарищи грузины, армяне и все остальные представители многонационального Кутаиси! Не бойтесь! Не с мечом к вам пришёл Коста! Но с миром! Вперед к победе… Ура!» Не до этого. А, если честно, было пофиг. В моей голове сейчас был список, так похожий на те, которые жёны пишут мужьям, отправляя их за покупками в супермаркет. Нужно было зачеркнуть все пункты этого списка, чтобы не вызвать гнева супруги.

Пункт первый. Черкески.

На наши уже без слёз не взглянешь. Или — без страха. Кстати, может, еще и поэтому на меня так испуганно оглядываются. Слишком красноречива моя черкеска. Слишком много на ней следов. Совсем не мирных. Один левый рукав чего стоит!

Покупал, особо не торгуясь. Больше для вида и чтобы поддержать обычаи восточного базара, на котором купить не торгуясь — равносильно оскорблению продавца. Выбирал, правда лучшие чохи. С расшитыми серебряными нитями газырницами. Будем притворяться голубой грузинской кровью!

Пункт второй. Папаха. (касается только меня)

К счастью, мои молитвы над пропастью были услышаны Господом. И пропасть поживилась только моей папахой. Сванская шапочка, в принципе, мне нравилась. Привык к ней уже и, конечно, сохраню. Однако носить буду только в домашней обстановке. Что, практически означало — никогда. С трудом мог представить, что мне обломится домашний уют, войлочные тапки, красавица жена и куча галдящих детей. Младшая дочка при этом обязательно будет стучать по моей голове, прикрытой этой сванкой. Мечты, мечты.

Папахи были знатными. Цилиндры из черного каракуля. Эх! Я расстроился чуток. Были бы тут приняты из серого! В советской армии, как мне помнится, серый каракулевый цилиндр могли носить военные не ниже полковника по чину. Генералы — уж точно! Имею право считать себя генералом! Я примерил папаху. Сидела отлично. И мой образ в ней мне понравился. А что? Клёво! Вообще, от горца не отличить! Заверните!

Пункт третий. Чехол для ружья. (касается только Спенсера)

Он, конечно, с трепетом относится к своему чехлу мехом наружу. Но, давай, здесь не будем дразнить гусей! Такие чехлы — явный признак черкеса! А мы в Грузии! Лучше перебдеть.

Пункт четвертый. Бельё.

Его накупил с лихвой. Не столько, чтобы каждый день напяливать новый комплект, сколько стала понятна необходимость бинтов, повязок. Хотелось бы, конечно, впредь избежать ранений. Но это тоже было из разряда мечты. «Ах, мечты, мечты!» Так что участь белья известна: будет располосовано на повязки.

Пункт пятый. Фетровые накидки. Башлыки.

Мы приехали к началу сезона дождей. Если не хотим ехать мокрыми до последней нитки, надо основательно прикрыться. Интересно, если этот островерхий башлык напялить поверху цилиндрической папахи или широкой «размахайки» Эдмонда, мы сойдём за буденовцев? Будем скакать бок о бок, распевая: Мы красные кавалеристы, и про нас все Спенсеры речистые ведут рассказ…

Пункт шестой. Побриться (для себя любимого).

Брадобрей, встретил, как и все, испуганным взглядом. Но потом чуть успокоился. Куча покупок в моих руках сейчас определяли меня больше, как обычного обывателя, нежели грозного горца. Правда, когда он подносил бритву к моей шее, рука у него дрожала. Бритва своими размерами не уступала мечу. Мне стало не по себе.

— Очень прошу тебя, успокойся, — я улыбнулся открытой и доброй улыбкой. — Я просто хочу побриться. Поправить бороду. И вернуться домой с головой на плечах! Все хорошо. Поверь!

— Да, господин! — брадобрей внял моим словам. — Все исполню в лучшем виде!

— Спасибо, друг!

После «друга» брадобрей успокоился окончательно и — не без демонстрации виртуозного владения своей монструозной бритвой — исполнил мои пожелания.

Вышел от него, чуть ли не насвистывая. Так мне сейчас было хорошо. Впервые за последние недели я ощущал себя… А что? Да, обывателем! Какое отличное слово: обыватель! Вот он идет в дом, где его ждёт тёплая постель. У него в руках — многочисленные покупки. На идеально выбритой голове — обновка уровня генерала. С чего бы не насвистеть буденовский марш! Тем более, при моём умении!

В таком благостном настроении я вошёл во двор Никола. Навстречу выбежала прекрасная Кинша. Одного взгляда на нее мне хватило, чтобы попрощаться с мыслями о счастливом обывателе.

«Забудь о свисте»! — с тоской пронеслось в голове.

— Немедленно уезжайте! — Кинша подтвердила моё предчувствие очередной беды.

[1] Фраза, как и поговорка, — из неопубликованной на русском части книги Спенсера «Путешествие в Западную Черкесию».