Почка на экспорт

Глава 2 ТАИНСТВЕННАЯ СИЛА ВИВАРИЯ

Сегодня вторник, а это значит, что груз ответственности дежурного врача ложится на мои плечи. В принципе, я не имею ничего против. Если бы не одно «но». По вторникам центральная городская больница дежурит по городу, и в течение суток бригады «скорой медицинской помощи» будут свозить к нам больных, избитых и раненых жителей, нуждающихся в лечении. А я, как дежурный хирург, буду разрываться на части между приёмным отделением и оперблоком. Нельзя сказать, что эта весёленькая перспективка греет мне душу. Однако работа есть работа, кто-то же должен дежурить. Успокоив себя таким образом, я отправился в ординаторскую выпить чаю.

— Александр Александрович, вместе сегодня дежурим?

Это Наташа, работает у нас медсестрой. Никак не могу понять, что удерживает девушку с таким внешними данными в больнице. Особенно, если учесть, что её родители далеко не бедные люди. В общем, не из-за грошовой зарплаты она здесь, это точно. Хотя ей бы прямая дорога куда-нибудь в фотомодели, расхаживать с неприступным видом по подиуму, привлекая смазливым личиком и точёной фигуркой богатых покупателей. Она же, видите ли, судно за больными предпочитает таскать.

— Вместе, вместе, — проворчал я и пошёл дальше. Её бодрое настроение никак не гармонировало с моим внутренним миром, окрашенным сегодня в мрачные тона.

— Приходите вечером кофе пить! — донеслось мне в спину. Задорный девичий голос заставил меня вздрогнуть. Старею, решил я. Раньше хорошенькие сотрудницы вызывали у меня только положительные эмоции.

Елена Анатольевна что-то задумчиво исправляла в конспекте, готовясь, видимо, к завтрашней конференции. Я не стал ей мешать. Если человеку не дают покоя лавры Пирогова, опасно становиться на его пути. Хохлов мимоходом хлопнул меня по спине и умчался по своим делам. Даже неизменный Павел Валентинович куда-то запропастился.

Я молча налил чай и пристроился на подоконнике, покуривая сигарету. Зазвонивший телефон сорвал меня с насиженного места. Дежурного хирурга просят пройти в приёмное отделение. Началось, подумал я, торопливо допивая большими глотками обжигающий чай. Сутки обещали быть суматошными.

Ожидания не обманули меня. Тяжёлые больные сыпались, как из рога изобилия. Втянувшись в работу, я скоро перестал ощущать течение времени, на место недовольству пришла сосредоточенность и окончательно вытеснила посторонние мысли.

Лишь ближе к обеду появилась возможность перевести дыхание. Вспомнив о данном вчера Костику обещании, я тяжело вздохнул. Легко обещать, но как выполнить поручение? Не будешь ведь расхаживать по больнице, с милой улыбкой интересуясь у встреченных по пути докторов, не их ли работа легла в основу Костиного фотоснимка. Решив посовещаться с Хохловым, я отправился на его поиски. Михалыч обнаружился поблизости от реанимации. Стоя в коридоре, он рассказывал анекдоты двум симпатичным сестричкам. Слушательницы хохотали, хлопали в ладоши и просили продолжения. Моё появление разрушило развеселившееся трио. Молча взяв Хохлова за руку, я отвёл его в сторону, не обращая внимания на огорчённые реплики девушек.

— Александр Михайлович, нужен совет старшего товарища, неглупого и чуткого, — начал я.

— Ты обратился по адресу, друг мой, — покровительственным тоном ответил он. — Пойдём в ординаторскую, а то здесь поговорить не дадут.

— Выкладывай, что там у тебя, — сказал он, когда мы прибыли на место.

Я молча вынул из кармана фотографию и протянул её Хохлову. Его реакция меня удивила.

— Где ты это взял? — отрывисто бросил он.

— Значит, то, что здесь изображено, сомнений у тебя не вызывает? — Я всё ещё надеялся, что зрение подводит меня, и на снимке Хохлов увидит не почку, а что-нибудь другое.

— Человеческая почка, и ты сам это знаешь.

— Может быть, животного? — возразил я.

— Не может. Внутренние органы животных отличаются по размеру и внешнему виду от наших. Так что сомневаться тут нечего. Если это только не фотомонтаж. Так где, говоришь, ты её взял?

— Конечно, это подлинный снимок. Человек, давший мне его, так шутить бы не стал. Я его знаю сто лет. Костя Кузьмин. Журналист. Неделю назад он случайно стал свидетелем аварии и, пытаясь помочь пострадавшим, обнаружил это. А вчера обратился ко мне за помощью.

— Чего же он хочет? — поинтересовался Хохлов.

— Как чего? — удивился я. — Как и любой журналист, сенсационного расследования. В первую очередь нам надо знать, кто именно из врачей выполнил работу по ампутации почки.

— Вас? Ты, значит, тоже решил в газетчики податься? Или слава доктора Ватсона спать не даёт? — он откровенно издевался. — Саша, ты просил совета. Вот он. Если ты и твой не в меру пронырливый друг не хотите нарваться на неприятности, то лучше вам в это дело не лезть. Фотографию порвать, об аварии забыть и никогда, никогда, — подчеркнул он, — никому об этом не рассказывать. В противном случае я не могу гарантировать вам счастья дожить до появления внуков.

— У меня и детей-то пока нет, — автоматически ответил я. — Но почему, Михалыч?

— А потому. Во-первых, ничего вам разузнать не удастся. Такая работа болтунов не терпит, а если и заведётся говорун, ему быстро укоротят язык. Во-вторых. Ты представляешь себе, какая мощь должна стоять за человеком, сумевшим организовать такое дело? Заметь, я не утверждаю, что кто-то его действительно организовал. Лишь предполагаю. Но о чём бы ни шла речь, стоит ему пальцем шевельнуть — и вас с этим твоим… как его, Костей, закатают в асфальт так, что и ушей на поверхности торчать не останется. И вообще, Саша, я тебя не узнаю. Раньше ты никогда не любил совать нос в чужие дела. Это отпуск на тебя так подействовал? Захотелось славы, цветов, оваций благодарных сограждан и любви красивых женщин? Так это я могу устроить и без всякого риска. Что ты скажешь насчёт девочек из реанимации? Хорошенькие, смешливые и, заметь, без единой мысли в голове. Что тебе ещё надо?

Меня уже пригласили провести вместе сегодняшний вечер. Если я приведу с собой друга, то овации нам обоим будут точно обеспечены. Мне больше нравится Аллочка, та, что блондинка. Но если будешь настаивать, могу уступить, другая ничуть не хуже. Ну так что, согласен, Нат Пинкертон? — он выжидательно уставился на меня.

— Нет, Александр Михайлович, извини, — покачал я головой, — но у меня на этот вечер свои планы. Больные, видишь ли, не простят мне, если я покину их ради прекрасных глаз и белозубой улыбки Аллочки.

— Чёрт, я и забыл, что ты сегодня дежуришь. Хорошо. Давай отложим всё на завтра. Так я договариваюсь?

— Нет, Михалыч, не надо. Не хочу мусорить там, где работаю.

— Ох ты, какой принципиальный выискался! — возмутился Хохлов. — Надо поменьше, Саша, забивать голову подобной чепухой. Жизнь — штука чертовски короткая, пролетит, и не заметишь. И когда она в последний раз взмахнёт своими крыльями, я хочу быть уверенным, что коптил этот свет не зря и не упустил того, что она мне предлагала. Вряд ли в эту минуту меня будет волновать отношение коллег к моему моральному облику. Тебя, думаю, тоже. Ну, гак что ты решил?

— Нет, Александр Михайлович. Уж придётся тебе тряхнуть стариной и постараться за двоих.

— Ладно, как знаешь. Но прошу тебя — выкини из головы это расследование. Иначе, так и не став Пинкертоном, ты прекратишь быть Махницким и превратишься в придорожные цветочки.

Он рассеялся, довольный своей глупой шуткой, и оставил меня в одиночестве. Я закурил и принялся разглядывать деревья за окном. Наверное, Хохлов прав, да я и сам вчера говорил Косте почти то же самое. В нашей стране победившей демократии криминальная ситуация такова, что человек, сунувший нос не в свои дела, рискует познакомиться с асфальтоукладчиком гораздо ближе, чем того хочет.

Решив завтра ещё раз обсудить этот вопрос с Костей, я выбросил окурок и вышел в коридор.

— Александр Александрович, зайдите ко мне! — голос Бакутина прозвучал как-то недовольно.

— Да, Борис Альбертович, — не замедлил я появиться на пороге его кабинета.

— Послушайте, Махницкий, чем вы занимаетесь на дежурстве?!

Я удивлённо вытаращил глаза.

— Что там за дурацкая история с фотографией, которую во всеуслышание и, надо заметить, под всеобщий смех, рассказывает в реанимации Хохлов? Что ещё за расследование вы затеяли?! — начальственный бас рокотал, перекатываясь по кабинету и крепчая с каждой минутой. — Какую тему вы собираетесь представить в качестве доклада на завтрашней конференции? Никакую? За вас должна отдуваться Елена Анатольевна, которая работает ещё без году неделю!

Или вы собираетесь рассказать коллегам басню про фотографию, чтобы над вами смеялась не только реанимация, но и вся больница? Я вами очень недоволен, Александр Александрович, очень.

Выработанная армией привычка не спорить с гневающимся начальством дала свои результаты. Не встречая сопротивления с моей стороны, шеф начал понемногу успокаиваться. Видимо, я просто попал под горячую руку. Здорово его кто-то разозлил. Но, что ни говори, у меня причин злиться было гораздо больше. Угораздило же меня поддаться на Костины уговоры.

Узнать так ничего и не узнал, зато уже успел получить разнос от начальства и, что гораздо хуже, минимум на неделю стану теперь с лёгкой руки Хохлова объектом подначек со стороны сослуживцев. Ну, Костя, змей-искуситель, погоди, доберусь я до тебя!

Обдумывая планы достойной мести другу детства, я бодро направился в приёмное отделение, сопровождаемый шипением уже обессилевшего, но так и не утихомирившегося до конца шефа.

Больные всё поступали, доставляемые неустанно снующими в больницу и обратно экипажами «скорой помощи». Я с головой закопался в работу, стараясь не думать о постигших меня невзгодах. Следующий перерыв удалось сделать только ближе к полуночи, когда в бесконечном, казалось бы, потоке больных образовался, наконец, просвет.

Выбравшись из операционной после очередной аппендэктомии, я сунул в рот сигарету и тут только вспомнил, что за целый день так и не удосужился поесть. Шутки шутками, но так и до язвы недалеко, подумал я, и вяло поплёлся в родное отделение. Аппетита, впрочем, не было. Да и откуда ему взяться, если весь день курить сигарету за сигаретой, запивая едкий табачный дым крепчайшим чаем?

Наташа, кажется, обрадовалась моему появлению.

— Ой, а я думала, вы уже не придёте!

— Куда ж я денусь. Не спишь ещё?

— Что вы, Александр Александрович, я на дежурствах никогда не сплю, — покраснела она. Во обще-то медсёстры дежурят по ночам без права сна, но я не возражаю, если кто-то из них вздремнёт на посту. Большой беды от этого не будет, если, конечно, в отделении нет тяжелых пациентов. Однако сегодняшнюю ночь вряд ли можно отнести к разряду спокойных. — Неудобно здесь спать, не то что дома.

Усмехнувшись, я подумал о том, что могу спать где угодно, не задумываясь об удобствах. Лишь бы не стреляли под ухом из артиллерийских орудий.

— Как больные, всё в порядке?

— Дедуля из восьмой палаты опять температурит, а так все более-менее нормально.

— Ну, дедуле пока и положено температурить. Ужинать будем?

— Я в сестринской стол давно накрыла, а вас всё нет и нет.

Я невольно залюбовался Наташей. Что ни говори, а молодость имеет свои неоспоримые преимущества. Лишь в двадцать лет можно и после полуночи выглядеть так же свежо, как и утром, не прибегая при этом ни к каким ухищрениям. У меня, к сожалению, так уже не получается. К рассвету усталость чётко проявится на лице в виде кругов под глазами и припухших век.

— Не смотрите на меня так, Александр Александрович, я смущаюсь!

Это Наташа кокетничает. Как же, смутишь её. Несмотря на юный возраст, излишняя застенчивость никоим образом не входит в число её добродетелей. По крайней мере, нетрезвых буянов, периодически попадающих в отделение, она умеет успокаивать легко и надолго, не прибегая к помощи охраны.

Гены, видимо, дают о себе знать, улыбнулся я, вспомнив её отца, бывшего в своё время чемпионом Союза по боксу. Мы с ним знакомы; правда, знакомство наше пришлось на время, когда он уже покинул большой спорт.

— Ты не смущайся, а ешь давай, — посоветовал я, разворачивая приготовленную накануне дома снедь. — А то совсем отощаешь, все женихи от тебя, костлявой, разбегутся.

— Не разбегутся, — фыркнула Наташа, — к тому же, вовсе я не такая костлявая, как вам кажется.

— Мне со стороны виднее, — отшутился я.

— Проверим? — Наташа подошла вплотную и почти прижалась ко мне гибким тёплым телом. Её большие зелёные глаза русалки, по ошибке забредшей на землю, смотрели прямо, не мигая. В них прыгали лукавые чёртики.

— Как-нибудь в другой раз, — отстранился я. — И вообще, Наталья Владимировна, ваши манеры меня ужасают. Видимо, придётся пожаловаться вашему отцу.

— А вы меня повоспитывать не хотите? — не унималась она. — Или боитесь не справиться?

— Боюсь, боюсь, — признался я. — Ты будешь есть или болтать? Ну-ка, бери бутерброд!

Наташа, презрительно сморщив носик, и не думала слушаться. Вместо этого она уселась напротив, скрестив стройные ноги, и отстранено задымила сигаретой, изящно пуская струйки дыма. Я неодобрительно покосился, но промолчал. В конце концов, не моё дело морали ей читать. Наташку я знаю давно, с детства. Правда, между нами разница лет в семь или восемь, поэтому я не обращал тогда внимания на маленькую длинноволосую девочку, дочь моего тренера.

Её отец, Владимир Борисович Богданов, уйдя на тренерскую работу после какого-то крупного скандала, связанного с разбитым носом нечистого на руку спортивного функционера, осел в родном городе, набрал ребят и за короткое время сумел подготовить несколько перспективных воспитанников.

Я, честно говоря, в их число не входил и вообще в бокс попал чисто случайно.

Если все нормальные родители мечтают, чтобы их дети занимались музыкой, то у моих получилось наоборот. Отец, профессиональный музыкант, прослушав меня в шестилетнем возрасте, пришёл в ужас от вокальных данных своего отпрыска и вынес вердикт, отрицавший у меня наличие даже намёка на голос. Про слух он умолчал, чтобы не очень травмировать маму неожиданным открытием. Мама, работавшая преподавателем одного из городских ВУЗов, также не видела в своём бестолковом сыне будущее светило науки.

Поэтому на семейном совете было решено, что кроме спортивной карьеры мне ничего в этой жизни не светит; благо, физические данные у меня уже тогда были неплохими.

На следующий день папа отвёл меня к Богданову, жившему по стечению обстоятельств в одном с нами доме, и попросил сделать из меня человека. Тот, окинув меня взглядом, уклончиво ответил, что насчет человека он обещать не будет, а вот бойца сделать попытается.

В результате этих переговоров все свои школьные годы я, вместо того чтобы, подобно одноклассникам, интеллигентно ходить в музыкальную школу со скрипичным футляром в руке, день и ночь пропадал в спортзале, колотя по мешку и уворачиваясь от «лап» тренера. Вечерами, после тренировок, Богданова нередко поджидала у спортзала жена, держа за руку маленькую Наташку, и они вместе шли домой, сопровождаемые взглядами прохожих: Богданов был популярной личностью в городе.

— Александр Александрович, кофе совсем остыл! — голос Наташи вернул меня к реальности. — Вас самого надо есть заставлять, как маленького. Берите пирог, специально пекла.

Пирог с рыбой был действительно вкусным. Съев кусок и запив его кофе, я откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. Клонило в сон.

— Что-то сегодня Бакутина не видно, — Наташе явно хотелось поболтать.

— А что, он часто приезжает сюда по ночам? — удивился я. — Что-то не припоминаю такого.

— В ваши дежурства, может, и не приезжает. А когда Хохлов дежурит, часто появляется.

— Ну, Наташа, они столько лет вместе проработали, их связывают приятельские отношения. Они ведь, можно сказать, вместе начинали. Хохлов младше Бакутина лет на пять, не больше. Мало ли, что им требуется обсудить. Может, просто в карты собираются поиграть или в нарды, — мои веки медленно, но верно слипались.

— Это вряд ли, — авторитетно возразила она. —

Когда им играть-то? Хохлов, если дежурит, здесь почти не появляется. Сами знаете, сколько у дежурного врача хлопот. Да и шеф тут особо не засиживается. Он, по-моему, в виварии пропадает.

— Где-где? — переспросил я.

— Ну, в виварии. Где мышей и собак для опытов держат. Я думала, вы в курсе.

Я не был в курсе. Интересно, что шеф по ночам делает в виварии? Тем более что собак там уже давно не держат. Это раньше покупать их у населения было необременительно. Потом на них набивали руку студенты, интерны, да и опытные врачи, занимаясь научной работой, нередко туда заглядывали. Но затем, с приходом новых веяний, финансовое положение здравоохранения пришло в упадок. Денег не хватало на самое насущное, на зарплату не хватало — до собак ли тут? Так что, если и найдётся в виварии живность, то это будут пауки да тараканы. Хотя, может, сейчас что-то изменилось? Надо будет заглянуть в виварий на досуге. Или просто спросить завтра у Бакутина? Нет, после сегодняшнего разговора ему лучше не попадаться лишний раз на глаза. Тем более с расспросами.

— Ладно, Наташа, спасибо за угощение. Пойду попробую вздремнуть часок-другой в ординаторской, если только опять кого-нибудь не привезут.

— Александр Александрович, можно вас попросить?

— Проси, — великодушно разрешил я.

— Подбросите меня завтра домой после работы?

— О чём разговор. Подброшу, конечно. Если будешь себя хорошо вести, — не удержавшись, съехидничал я и отправился в ординаторскую, где уютно примостился на диване. Едва смежив веки, я тотчас же провалился в сон.

Сначала мне приснился Бакутин с головой гуся на длинной шее, которая, извиваясь и шипя, норовила меня укусить; затем появился откуда-то Хохлов и обиженным голосом попросил вернуть ему утерянную почку, предъявив в качестве доказательства Костин фотоснимок; а потом они куда-то пропали и в комнате появилась Вика.

Она влажно поцеловала меня в губы и прошептала:

— Пора вставать, милый.

Я открыл глаза, обвёл взглядом ординаторскую и проснулся окончательно. Моей бывшей жены здесь, конечно, не было. Да и быть не могло. Она сейчас далеко отсюда, и даже часовые пояса у нас теперь разные. Вместо неё у дивана стояла Наташа и, улыбаясь, смотрела на меня.

— Вы так сладко спали, даже не хотелось будить. Поступил больной с ножевым ранением в живот. Вас ждут в оперблоке.

И, уже уходя, добавила, обернувшись:

— А вы, оказывается, разговариваете во сне. Всё время Вику какую-то звали.

Я пробурчал что-то неразборчивое и стал собираться. Этого мне ещё не хватало. Раньше я во сне точно не разговаривал. Видимо, действительно устал на дежурстве.

После расслабляющего отпуска втянуться в работу не всегда бывает просто. На часах было двадцать минут четвёртого, когда я, чертыхаясь и приволакивая онемевшую от сна в неудобной позе ногу, выскочил в коридор и помчался в операционную. Остаток дежурства прошёл в заботах и суете.

Облегчённо вздохнуть удалось лишь утром, когда, передав полномочия дежурного врача, я совсем уже было собрался домой.

Меня остановил требовательный голос Елены Анатольевны:

— Александр Александрович, а вы что, не идёте на конференцию?

— Иду, конечно, Леночка, — бодро ответил я, внутренне застонав. Мечты о горячей ванне и крепком сне разваливались на глазах, словно карточный домик.

— Какую тему готовили? — из вежливости поинтересовался я.

— Современные методики хирургического лечения язвенной болезни желудка, — гордо ответила Леночка. Толстая красная папка в её руках не оставляла надежды на быстрое завершение конференции. Если и другие докладчики подготовились подобным образом, — я ещё раз оценил взглядом толщину папки, — то моя участь печальна.

Нельзя сказать, что меня не интересуют современные методики лечения. Как раз наоборот. Однако не тогда, когда больше всего на свете хочется спать. К тому же большинство этих методик всё равно безнадежно устареет, пока их внедрят в широкую практику. Приблизительно так я бурчал про себя, заваривая чай.

Появившийся в ординаторской Хохлов, свежевыбритый и благоухающий запахом дорогого одеколона, только усилил моё раздражение.

— Ага, попался, предатель!

— Саша, извини, но, видит бог, я ни в чём не виноват. Надо ведь было как-то объяснить девочкам причину твоего отказа составить нам компанию. Вот я и наплёл что-то про этот снимок. А тут, откуда ни возьмись, появился шеф и краем уха услышал наш разговор. Мне тоже от него досталось, — Михалыч обиженно шмыгнул носом.

— Ладно, чего уж там, — простил я его. Злиться было лень. — Наливай чай, только вскипел.

— Вот и славно, — обрадовался Хохлов, беря кружку. — Леночка, вы сегодня прекрасны, как никогда. К сожалению.

— Почему это к сожалению? — насторожилась она.

— Потому что вся мужская часть аудитории, включая меня и Махницкого, будет любоваться вашими ногами и прочими несомненными достоинствами; а всё, что произнесут ваши прелестные губки, пролетит мимо наших ушей. Суть доклада мы вряд ли уловим, правда, Саша?

— Точно, — поддержал его я и невинно поинтересовался. — Кстати, нельзя ли в связи с вышеизложенным этот самый доклад немножко сократить? Елена Анатольевна вспыхнула, одарила меня гневным взглядом и выскочила в коридор, громко хлопнув дверью.

— Опять Лену обижаете, — укоризненно покачал головой вошедший Павел Валентинович.

— Ничего, хирургия очень любит зубастых, так что пускай привыкает, потом проще будет, — ответил Хохлов. — Лучше расскажите нам, как продвигаются ваши огородные работы. Урожай, надеюсь, собрали?

Хохлов затронул слабое место старика. Павел Валентинович оживился и принялся рассказывать нам что-то о картошке, капусте и страшном звере, съедающем урожай подчистую и своей прожорливостью не уступающем роте новобранцев.

— Что ж вы его не отловите? — поинтересовался я.

— Кого? — удивился Павел Валентинович.

— Зверя этого. Который урожай на корню изводит, — не унимался я.

— Это же проволочник. Червяк то есть, — начал объяснять он.

Мы с Хохловым рассмеялись. Павел Валентинович махнул на нас рукой и уселся за свой стол, ворча что-то про глупую молодёжь.

— Все собрались? — заглянул к нам Бакутин. — Через пятнадцать минут общий сбор в актовом зале.

Мы допили чай, выкурили ещё по сигарете и отправились приобщаться к современным веяниям в медицине. Людей в зале собралось уже порядочно. Приехали врачи из других больниц города и, как всегда бывает в таких случаях, когда встречаются долго не видевшиеся коллеги, в аудитории стоял разноголосый шум, прерываемый смехом и оживлёнными замечаниями. Мы потолкались немного на входе, здороваясь со знакомыми, и прошли в зал, заняв места в последнем ряду.

— Доктора, прошу внимания, — подошёл к трибуне наш начмед, Пронин. — Предлагаю считать конференцию открытой и приступить к заслушиванию докладчиков.

Зал одобрительно загудел, утихомириваясь. Первыми свой доклад представляли нейрохирурги. Подготовились они основательно, сделали много слайдов. Для их демонстрации в зале погасили свет, и приятный полумрак окутал ряды. Я с ужасом почувствовал, как глаза непроизвольно начинают слипаться и монотонная речь докладчика убаюкивает мой невыспавшийся организм.

Я попробовал переменить позу, ерзая в кресле, но оно неожиданно громко заскрипело. На нас стали оглядываться, и Хохлов шикнул на меня. В конце концов, укрывшись за высокой причёской сидевшей впереди дамы, я принял благообразную позу слушателя, погруженного во вдумчивые размышления, прикрыл глаза и отдался блаженному состоянию дрёмы. Видимо, она плавно переросла в сон…

Разбудил меня довольно чувствительный толчок. В зале уже горел свет, докладчик почему-то молчал, а у трибуны вновь стоял Пронин и с видимым интересом разглядывал меня. Впрочем, не он один. Тут и там я увидел повернувшиеся ко мне улыбающиеся физиономии.

— А что это доктор Махницкий у нас всё спит и спит? — бодро задал вопрос начмед.

Кто-то рассмеялся. Совсем не смешно, подумал я, выпрямляясь в кресле. У трибуны появился Бакутин и шепнул что-то на ухо Пронину.

Тот покивал и, улыбаясь, сообщил всем:

— Доктор у нас после тяжёлого дежурства. Но для вас, Махницкий, это вовсе не повод стонать во сне на весь зал, да ещё и причмокивать при этом… Тем более, работаете не первый год, и к бессонным ночам вам уже давно пора привыкнуть… Итак, продолжим.

Снова забубнил докладчик, описывая какие-то чудеса на этот раз из области сосудистой хирургии, но меня уже не усыплял его голос.

Слегка пристыженный, я стряхнул с себя остатки сна и попытался уловить мысль рассказчика. Потом действительно заинтересовался и до конца конференции уже не делал попыток отключиться от происходящего в зале.

Народ шумно повалили из зала, переговариваясь. Я вышел вместе со всеми на улицу и закурил. Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Сань, привет! Как спалось?

Ну, сейчас начнут подначивать. Я обернулся. Рядом стоял, ухмыляясь, Женька Пастухов из первой горбольницы. Когда-то мы вместе поступали в военно-медицинскую академию, но Женьку подвело слабое зрение. Хотя, собственно говоря, идея насчёт академии была его. Именно он первый расписал мне прелести военной медицины, не имея, правда, о них ни малейшего представления. Все его познания были почёрпнуты из книг. В результате жертвой Женькиной начитанности стал я. Моё здоровье, укреплённое ежедневными тренировками, ни у кого сомнений не вызывало.

— Нормально спалось, — усмехнулся я. — У тебя-то как дела? Чем занимаешься в своей захудалой больнице?

— Как, ты и мой доклад тоже проспал ?! — возмутился он. Я напряг память, но так и не смог вспомнить его среди выступающих. — Ну, Махницкий, тебе нет прощения. Без коньяка тут дело точно не обойдётся.

— В другой раз, Женя, в другой раз, — махнул я рукой на прощанье и огляделся вокруг.

День стоял тёплый, безветренный и весь какой-то на удивление светлый. Один из тех редких ноябрьских дней, когда отступают первые морозы, чуть прихватив гроздья рябины на ветвях своим ледяным дыханием, воздух кажется прозрачным и напоён сухим тонким ароматом опавшей листвы, а солнце, путешествуя в бездонной синеве неба, чуть заметно ласкает лицо. Хочется бездумно брести по дорожке, загребать листья ногами, глубоко вдыхая их запах, и думать, что всё будет хорошо.

Так я и брёл, пока не наткнулся на поджидавшую меня Наташу. Совсем забыл, я ведь обещал подбросить её домой после работы.

— Давно ждёшь?

— Нет, не очень, — пожала она плечами.

Не очень — это, видимо, еще с самого утра. Вот уж настырная девчонка, ведь она вполне могла доехать бы и на такси. Давно была бы дома.

— Вы так увлечённо гуляли в обществе самого себя, что не хотелось мешать. Любите одиночество?

— Как сказать. — Мне не хотелось обсуждать эту тему. — Иногда бывает полезно побыть наедине со своими мыслями. Ну что, поехали?

Заурчал мотор машины, и мы выехали со двора.

— И что за мысли появились у вас? — не отставала Наташа.

— О вечном, — буркнул я. — Слушай, ты не устала после дежурства?

— Не очень. А что, вы хотите меня куда-нибудь пригласить позавтракать?

Эта девушка в жизни точно не пропадёт, решил я.

— Ну, не совсем. Хочу тебя кое о чём расспросить. Когда Бакутин приезжает по ночам в больницу, он где машину свою ставит, не обратила внимания?

— Машину? Нет, этого я не знаю. Там же, где обычно, наверное.

— А не у вивария?

— Нет, точно не у вивария. Там же места мало, две машины не влезут.

— Две? — удивился я.

— Перед виварием машину «скорой помощи» повадились ставить. Окна сестринской как раз на ту сторону выходят, мне хорошо видно. Так что Бакутину там парковаться просто негде.

— Зачем «скорую» ставить в таком неудобном месте? До приёмного отделения далековато.

— Откуда мне знать? Может, водитель ставит машину да идёт куда-нибудь по своим делам. А может, ремонтируется он там. — Наташа помолчала и лукаво покосилась на меня. — Ну что, я заработала приглашение на чашку кофе?

— Пока нет, — разочаровал её я.

— Что же надо сделать, чтобы его получить? — она повернулась ко мне. Аромат духов и свежей девичьей кожи щекотал ноздри и будоражил кровь. Я закурил.

— Прежде всего отодвинуться. Не хватало ещё в аварию попасть. И вообще, мы уже приехали, так что марш домой. Ночные дежурства плохо действуют на твою незрелую психику.

— Ну, — обиженно протянула Наташа.

Я погасил сигарету. В конце концов, если мы и сходим куда-нибудь вместе, мир от этого не перевернётся.

— Хорошо. Часиков в восемь заеду за тобой. Поужинаем, заодно проведу с тобой воспитательную работу, чтоб скромнее была.

— Ой, как интересно! — зажмурилась она в притворном восторге. — Это вы надо мной шефство берёте, да?

Вместо ответа я вывел её из машины, хлопнул дверью и плавно влился в уличный поток. Приехав домой, я первым делом залез в ванну и долго лежал в ней, прикрыв глаза. Нет, не зря всё-таки японцы предпочитают всем другим водным процедурам нечто подобное. Горячая вода расслабляет мышцы, успокаивает мысли, кровь легко и ровно бежит по сосудам и усталость незаметно оставляет тебя.

Чай с лимоном после такой ванны — первое дело. Я заварил его и с кружкой в руках пристроился у телефона. Так, где-то у меня был записан Костин номер. Ага, вот он. Трубку на том конце провода взяли почти сразу.

— Алло? — встревоженный голос принадлежал явно не Косте. Во-первых, он был женским, а во-вторых, тревожиться о чём-либо не входит в число Костиных привычек.

— Хотелось бы Кузьмина услышать, — ответил я, начиная сомневаться, туда ли попал. — Он должен был ждать моего звонка. Это Махницкий.

— Да, Костя говорил, — голос определённо собирался заплакать. — Я, Аня, его…

— Подруга, — взял я инициативу в свои руки. Терпеть не могу женских слёз. Сразу возникает ощущение, что ты в чём-то виноват. От этого я размякаю и становлюсь беззащитным перед напором женских капризов. — А где он сам?

— Его избили, ночью, очень сильно, — всхлипывания набирали интенсивность и грозили перерасти в водопад.

— Нападавших нашли? — на всякий случай уточнил я.

— Нет. Он до утра пролежал в подъезде, пока соседи собак выгуливать не начали. Сначала думали, пьяный кто-то валяется, а потом узнали Костю. Не знаю, у кого на него рука поднялась, он же со всеми в хороших отношениях был, — дальше невозможно было что-либо разобрать. Ане явно требовалось выплакаться в чьё-нибудь плечо. Моё пришлось как нельзя кстати. Я сунул в рот очередную сигарету.

— В какую больницу его поместили?

— В первую городскую.

— А почему не к нам, в центральную? — удивился я. Впрочем, чему тут удивляться. Видимо, пока Кузю нашли, на дежурство по городу заступила другая больница. Сегодня ей оказалась первая городская.

— Его ограбили?

— Не знаю. Куртку не сняли, это точно. А вот портфеля нигде не было. Хотя, может, он его на даче оставил. Костя как раз оттуда возвращался. Он любил там работать. Говорил, что на даче ему никто не мешает. — Аня начала успокаиваться.

Проговорив бесполезные в таких случаях слова соболезнования и предложив обращаться за помощью в любое время, я положил трубку и задумался. Конечно, велика вероятность того, что к Косте попросту прицепились местные хулиганы, чтобы избить его и ограбить. Но, во-первых, Кузя всегда умел постоять за себя, особенно в уличной драке, чему я сам неоднократно был свидетелем. Во-вторых, характер его работы предполагает рано или поздно перейти дорогу кому-нибудь из сильных мира сего. Костя наверняка это понимал и должен был держаться настороже.

Уложить и ограбить здорового, достаточно подготовленного к нападению мужика, да ещё так, чтобы в подъезде никто этого не услышал, сложно. В любом случае, крики и шум драки заставили бы соседей вызвать патруль. Сами бы они при этом, конечно, и носа за дверь не высунули бы. Народу нас нынче осторожный пошёл. Однако на возню в подъезде, мешающую отдыхать, люди реагируют болезненно и быстро. Значит, никакого шума не было. Соседи крепко спали, и ничто их сон не беспокоило.

Вывод напрашивается один. Костю ждали и, прежде чем он успел среагировать, отключили его. Знали, что вернётся домой он поздно, зайдёт именно в этот подъезд и деваться ему будет некуда. И какого чёрта его по ночам носит? Нашёл время работать на даче. Неужели он действительно влез во что-то серьёзное? Да ещё, видимо, не просто влез, а накопал такого, что его пришлось оперативно выводить из игры.

Рассуждая таким образом, я принялся одеваться. Аня попросила съездить на дачу и привезти оттуда цветной телевизор, поставить в Костиной палате. Забота нелишняя. Сам повалялся на госпитальных койках, знаю, какая это тоска. Телевизор частенько становится единственным окном в окружающий мир для больного человека.

Сумерки начали сгущаться, когда я выехал из города. Костина дача, точнее, дача его родителей, незаметно перешедшая в полное распоряжение отпрыска, находилась километрах в двадцать от города, на берегу Лютой.

Широкая, мощная река, разливаясь во время паводков, она затопляет окрестные поля и дачные районы, коих в последнее время развелось великое множество. Но Костина дача строилась ещё в восьмидесятые, место выбирали с умом, чтобы было не только красиво, но и практично, так что разливы реки не грозят стоящему на крутом утёсе дому.

Я съехал с асфальта на грунтовку, ведущую к дачному посёлку. Постаревшие домики смотрелись жалко.

Народу на улице почти не было, лишь редкие энтузиасты-огородники ковырялись ещё на своих участках, собирая остатки урожая, да кое-где в окнах горел свет.

Перед Костиной дачей я с трудом разминулся в узком переулке с новенькой «Волгой». Она проехала дальше и, судя по ярко вспыхнувшим огням стопсигналов, остановилась. Видимо, водитель ищет знакомый дом, иначе не плутал бы здесь.

Ключ лежал, как в старые добрые времена, под порогом. Раньше мы любили приезжать сюда летом, когда раскалённый зноем асфальт гнал нас из города, на стареньком «Москвиче» Костиного отца. Тогда эта неуклюжая машина казалась нам пределом мечтаний.

Я потыкал ключом в замок, и незапертая дверь неожиданно легко подалась, тихонько скрипнув. Подсвечивая себе зажигалкой, я добрался до выключателя, по дороге больно ударившись коленом обо что-то твёрдое и громоздкое. Потом зажёг свет и огляделся.

Зрелище впечатляло. Сказать, что всё в доме было перевёрнуто вверх дном — ничего не сказать. Опрокинутая мебель, какие-то бумажные листки, вещи, разбросанные по полу. Вот, значит, обо что я ударился. Стоящий на боку древний стол сиротливо уставился в окно растопыренными ногами. Озираясь по сторонам, я отправился на поиски телевизора.

В других комнатах тоже царил беспорядок. Да, основательно кто-то потрудился. Интересно, что искали грабители на старой даче? Ежу понятно, что здесь, кроме ветхой мебели да кое-каких съестных припасов, и быть ничего не может. Прошли те времена, когда деньги или драгоценности хранили в дачных тайниках. Теперь для этого существуют сейфы в банках. Да и вряд ли обитателей дачного посёлка можно отнести к богатым людям.

Я скептически покачал головой. Дом за эти годы сильно обветшал, пол давно нуждается в ремонте, а крыша во время летних ливней, судя по потёкам на обоях и потолке, течёт, как решето. Телевизор непрошеных гостей, кстати, почему-то не заинтересовал. Вот он, лежит себе на тахте экраном вниз, а рядом валяются обломки секретера.

На улице взвыла сработавшей сигнализацией машина. Я вздрогнул и, чертыхаясь, выскочил наружу. Во дворе никого не было, лишь ветер подметал землю своими порывами.

Я вернулся в дом, но на душе было как-то неспокойно. Царящий вокруг разгром действовал на нервы. Поэтому, разыскав большую картонную коробку, я упаковал в неё телевизор и погрузил в багажник. Затем, ещё раз обойдя дом, и не найдя больше ничего интересного, отправился в обратный путь.

Итак, Костя действительно нажил себе большие проблемы. Не удивлюсь, если на даче побывали те же люди, что и напали на него в подъезде. Интересовали их, видимо, документы, над которыми работал мой друг. Уж не история ли с дорожной аварией, где он так не вовремя появился, тому виной? Хотя, вряд ли. У Кости ничего, кроме фотографии и подозрений, не было, а их, как говорится, к делу не пришьёшь.

Так что причины всего происходящего лучше поискать в других, более ранних его расследованиях.

Машина выбралась на шоссе и понеслась к мерцающим в ночной дали городским огням, таким манящим и загадочным в окружающей тьме. Я не особенно торопился, погружённый в свои мысли, пока сзади не пристроился какой-то тип, слепя отражающимся в зеркалах светом фар.

Я чуть поддал газу, но неожиданный попутчик не отставал. Видимо, кто-то, возвращаясь с дачи, решил поиграть со мной в догонялки, соскучившись в пути. Я утопил педаль газа сильнее, и «Тойота», рыкнув, легко рванулась вперёд, увеличив обороты. Через несколько секунд машина почти летела по трассе.

Я удовлетворённо хмыкнул. Настырный водила наконец отстал, огни его фар светили теперь далеко позади, пока и вовсе не исчезли за поворотом.

Пора навестить Костю, решил я, въезжая в город и сворачивая к первой больнице. Лежит сейчас, наверное, один-одинёшенек, и думает, что про него все забыли. Здание первой больницы является одним из немногих, сохранившихся с дореволюционных времён. Металлическая табличка на входе свидетельствует, что в годы войны здесь был размещён военный госпиталь. До этого, насколько я знаю, в роскошном доме красного кирпича располагалось губЧК, а ещё раньше особняк принадлежал местному купцу и воротиле Бородину, расстрелянному в своё время победившим пролетариатом.

Недавно в больнице сделали очередной капитальный ремонт, но всё равно огромные коридоры внутренних покоев и высоченные потолки навевают мысли о начале века.

Я не стал толкаться в приёмном покое, пробиваясь сквозь кордоны цепких сварливых старушек-санитарок, организовавших самый настоящий блокпост для отражения посетителей. Вместо этого, пройдя через чёрный ход, я попал сначала в подвал, а уже оттуда с независимым видом поднялся на второй этаж, где располагалось хирургическое отделение.

В коридоре я столкнулся с Пастуховым.

— Ага, вижу, совесть всё-таки у тебя, заспанца, есть. А коньяк где? — нагло заухмылялся он.

— Тебе вредно пить коньяк, — парировал я.

— Это почему? — вытаращился Женька.

— Потому что коньяк расслабляет, снимает умственное напряжение и не способствует усиленной работе головного мозга. А у тебя и без коньяка проблемы с серым веществом, если судить по сегодняшнему докладу, ради которого даже не стоило просыпаться.

— Ну ты… ты, — Женька задохнулся от возмущения.

— Ладно, потом договоришь. Скажи лучше, к вам не поступал сегодня такой Кузьмин, предположительно, с травмами.

— Поступал, — Женька надул щёки и, похоже, всерьёз собирался обидеться.

— С каким диагнозом? — упорно не обращая внимания на его оскорблённый вид, поинтересовался я.

— Закрытая черепно-мозговая, сотрясение, перелом двух рёбер справа, ушибы мягких тканей, — нехотя начал перечислять Пастухов. Да, отделали Костю со знанием дела.

— В какой палате лежит?

— К нему нельзя, — отрезал не в меру принципиальный эскулап.

— Ну вот что, Женька, ты мне брось кочевряжиться, как юная пионерка. Если мне к нему надо — значит, надо. Ясно?

Он, вздохнув, смирился с судьбой, и проводил меня к Косте. Ожидания увидеть бедного друга забытым всеми и страдающим от одиночества не оправдались.

Во-первых, на его кровати сидела, держа Костю за руку, рыжая красотка с потрясающим бюстом, не иначе как шагнувшая сюда прямиком с обложки «Плейбоя». Во-вторых, у больного суетилась, посылая ему нежные улыбки и строя глазки, весьма симпатичная медсестричка. Очень хорошо устроился, ничего не скажешь.

Моё появление с телевизором в руках несколько разрядило начавшую накаляться обстановку. Костя, забинтованный с головы до ног, радостно заулыбался. Синяки под глазами ничуть не убавили его неотразимого обаяния.

— Аня, — представилась рыжая.

— Значит, это вы сегодня так обольстительно рыдали по телефону, что растопили даже моё ледяное сердце? — поинтересовался я. Подозревая, что вид при этом у меня был, как у кота, облизывающегося на сметану.

Аня притворилась смущённой, послав мне мимоходом пристальный взгляд из-под длинных ресниц.

— Константину Георгиевичу надо поговорить со своим другом. Наедине, — подчеркнула она, не спуская глаз с сестрички. Та вздохнула и нехотя вышла из палаты.

— Ты, я вижу, с комфортом отдыхаешь. С каких это пор у нас больным стали предоставлять отдельные палаты? — оглядевшись по сторонам, удивился я.

— Это было несложно, — улыбнулась Аня. — Я попросила дядю, он позвонил, и…

— А кто у нас дядя?

— Анин дядя работает помощником мэра, — пояснил Костя.

Я уставился на рыжую секс-бомбу гораздо внимательнее, чем требовали приличия.

— Ну, давай рассказывай, что удалось выяснить, — оторвал меня Костя от этого волнующего занятия.

— Ты о чём? — не сразу понял я.

— Как о чём?! О фотографии, конечно. Ты что, уже обо всём забыл?!

— Помню я, помню. Но, понимаешь, ничего толком выяснить не удалось. Как я и думал, никто ничего толком не знает. И вообще, мне посоветовали не лезть в это дело.

— Кто? — напрягся Костя.

— Расслабься, он точно не мафиозо. Мой сослуживец, Александр Михайлович Хохлов. И советовал он из лучших побуждений. Теперь, лёжа на больничной койке, ты, я думаю, быстрее согласишься, что лезть в такие дела просто неразумно. Кстати, кто на тебя напал? Не узнал их?

— Нет. — Напоминания о плачевности его нынешнего состояния несколько остудили Костин пыл. — Зашёл в подъезд, и сразу ударили по голове. Больше ничего не помню. Очнулся уже утром, когда в машину «скорой помощи» грузить стали.

— Ясно. А на кого думаешь?

— Сам не знаю. Серьёзного, вроде бы, в последнее время ничего не было. Кроме этой почки…

— У тебя паранойя, друг мой, констатирую это как врач. — Про разгром на даче я пока говорить не стал. А то опять возбудится и начнёт доставать своими поисками убийц в белых халатах. — Сейчас тебе не о работе надо думать, а о здоровье своём пошатнувшемся. Больше спать, вкусно есть, не возбраняются и другие положительные эмоции. — Я опять уставился на Аню. Костя тревожно заёрзал на постели, несколько нервно пообещал мне выполнять все назначения лечащего врача и пригласил заходить как-нибудь ещё.

— Разве я уже ухожу? — удивился я, не в силах оторвать взгляд от Аниной фигуры. — Впрочем, действительно ухожу, — засобирался я, заметив злые огоньки в глазах друга. Тем более, стрелки часов приближались к восьми. Именно на это время мы с Наташей договорились встретиться.

— Может, подбросить вас до дома? — галантно предложил я Ане не прощанье.

— Нет, спасибо, — она, улыбаясь, покачала головой и погладила по руке забормотавшего что-то Костю.

Я пообещал заскочить на днях, и побрёл по коридору к выходу. Перспектива провести вечер с капризным ребёнком, каковым является Наташка, в то время как на свете существуют женщины с Аниными формами, угнетала меня.

Сетуя на несправедливость судьбы, я взглянул на часы и дальше помчался уже вприпрыжку. Было без пяти минут восемь.

Вечерний город жил своей праздной жизнью, сверкая огнями рекламы и подмигивая на перекрёстках разноцветными глазами светофоров. Движение на улицах было оживлённым, поэтому я немного опоздал.

Наташа стояла возле дома. Рядом с ней топтался какой-то тип. Подъехав ближе, я вгляделся в знакомые очертания его чуть сутуловатой широкоплечей фигуры и поморщился от досады. Если и бывают несчастливые дни, то сегодня, похоже, выдался именно такой.

Мне бы очень не хотелось, чтобы о нашей с Наташкой встрече знал её отец и мой бывший тренер, Владимир Борисович. Столкнуться с ним вот так, нос к носу у его подъезда совсем не входило в мои планы. Дело в том, что наши с ним отношения сильно изменились за последние годы. Да и он сам стал другим.

Лет десять назад, когда вдруг стали необычайно востребованы люди с крепкими мышцами и железными нервами, он не стал упускать свой шанс. Собрал вокруг себя таких же бывших спортсменов, своих учеников, и без лишних слов организовал собственную группировку.

Богданов всегда был решительным человеком, не боялся терять, если мог найти, поэтому довольно скоро завоевал авторитет. Его бригада со временем поднялась от мелкого рэкета на рынках до более серьёзных дел, потом и легализовалась потихоньку под видом охранного агентства.

Криминальные войны за передел территории не наносили особого ущерба Богданову и его людям. Он всегда умел почувствовать опасность и нанести удар на мгновение раньше. Жёсткая школа ринга пригодилась в жизни.

Когда я, окончив службу, вернулся домой, то, столкнувшись с бывшим тренером возле дома, не сразу его и узнал. Да, он по-прежнему жил в нашем доме, откупив, правда, для себя целый этаж. Но теперь, сидя за рулём новенького «Лексуса», он был совсем не похож на того Владимира Борисовича, который в течение доброго десятка лет вбивал в меня изящное искусство бокса. Стал жёстче, холоднее, и в глазах у него появился тот особый ледок, характерный для людей, привыкших, не задумываясь, распоряжаться чужими жизнями. Так и не получилось у нас разговора в ту первую после долгой разлуки, памятную встречу. Я был откровенно неинтересен Богданову в его новом обличье, и, не стану скрывать, меня это задело. Хотя виду я не подал.

С тех пор так и повелось: при встрече я здороваюсь, он кивает в ответ, и случайный прохожий никогда не поверит, что скромного хирурга Махницкого и крутого бизнесмена Богданова может что-либо связывать. А, может, и не связывает ничего, кроме моих воспоминаний?

Лишь один-единственный раз он снизошёл до того, чтобы обратиться ко мне даже не с просьбой, а с пожеланием. Года полтора назад, когда Наташка, окончив колледж, к вящему удивлению родных и друзей решила вдруг пойти работать по специальности, Богданов не стал долго спорить. В конце концов, это была его собственная дочь, и характер она унаследовала от отца. Поэтому он ограничился тем, что пристроил её на работу в одно из лучших хирургических отделений города, где к тому времени уже работал и я.

При нашей очередной встрече он остановился и, глядя куда-то вдаль мимо меня, произнёс:

— Саша, вы там с Наташкой теперь вместе работаете. Ты пригляди за ней, если что… Молодая она ещё, глупостей может наделать.

Потом на секунду пристально заглянул в мои глаза, как когда-то в детстве, и добавил:

— А ты молодец, что вернулся домой. Давно пора было. — И пошёл дальше, занятый своими, одному ему известными мыслями.

С тех пор я и «приглядываю» по мере возможности за непоседливым ребёнком по имени Наташа. Правда, сильно сомневаюсь, что значение этого слова включает в себя совместные походы по ресторанам. Я вылез из машины и поздоровался. Стоять рядом с Богдановым было неуютно. Кому понравится, когда над тобой нависает здоровенная глыба, да ещё при этом хмурит брови?

— Махницкий? Ну-ну, — вот что он процедил в ответ на моё приветствие. И пошёл себе в подъезд, буркнув под нос: — Тоже мне, Казанова…

А может, последние слову мне просто послышались? Мало ли что он там может бурчать. Вдруг он сам с собой разговаривает? В конце концов, старый боксер, давние травмы дают о себе знать. Поэтому я благоразумно не стал принимать на свой счёт его реплику. Вместо этого плюхнулся обратно в машину, хлопнув дверью, и уставился перед собой. Со стороны пассажирского сиденья безуспешно скреблась в дверь Наташка. Но я не спешил разблокировать замок.

Закурив, я размышлял на тему: уехать сразу или всё-таки поговорить напоследок? Привести с собой на свидание отца, да ещё с внешними данными Богданова, я всегда считал особо циничным надругательством со стороны любой девушки. А уж с Наташкиной, учитывая все её штрафные баллы, и подавно. Я приоткрыл окно.

— Александр Александрович, ну я-то здесь причём? Его дома сроду не бывает, а сегодня сидит весь вечер. Он, оказывается, решил себе выходной устроить, с семьёй давно не общался. Сначала Лёшку доставал, потом дал ему подзатыльник и за меня принялся: куда иду, с кем, зачем, — фыркнула Наташка. — Он же как смола приставучий, сам знаешь.

— Мы что, перешли на «ты»? — ледяным тоном поинтересовался я.

— Ах, извините меня, Александр Александрович, — она карикатурно расшаркалась. — В общем, слово за слово, он и увязался за мной. Хочу, говорит, посмотреть на того хлыща, с которым моя дочь вечерами болтается, — я сжал зубы и начал про себя отсчитывать до десяти. — На улице, между прочим, холодно. Вы хотите, чтобы я совсем закоченела? — и Наташка картинно выбила зубами дробь, показывая, как она замёрзла.

Замечание справедливое, к вечеру действительно похолодало. Кроме того, есть в Наташкином голосе какие-то чарующие нотки, неразличимые на слух, но безотказно на меня действующие. Она это знает и частенько пользуется своим даром, причём совершенно безнаказанно. Я смирился с судьбой и, вздохнув, щёлкнул кнопкой блокиратора. Наташа быстренько юркнула в машину, завозилась, устраиваясь поудобнее, и потянула из сумочки сигарету:

— Ох, целый день не курила. Куда поедем?

— В «Пусан». Была уже там?

— Это с китайской кухней?

— С корейской. Ты против?

— Нет, что вы. Вы и так не часто балуете меня приглашениями в ресторан. К тому же я там не бывала.

Я покосился на неё, но ничего не сказал. Взгляд невольно скользнул по округлым коленям и стройным бёдрам. Могла бы надеть юбку и подлиннее. Наташа перехватила мой взгляд и ехидненько заулыбалась.

Я включил радио и постарался больше не отводить глаз от дороги.

«Пусан» — один из небольших ресторанчиков средней руки, которые появляются в последнее время как грибы после дождя. Публика сюда ходит соответствующая. По крайней мере, ни «братков», ни «новых русских» в «Пусане» не встретишь — слишком уж просто всё, без наворотов. Зато с неповторимым вкусом прекрасной корейской кухни, негромкой музыкой и чистыми скатертями на столиках. Мы заняли место неподалеку от входа, сделали заказ и дружно закурили.

— От отца не достаётся за курение? — поинтересовался я.

— Не знает. Он ведь и в самом деле дома редко бывает, не до меня.

— Как у него идут дела? — из вежливости спросил я.

— Вроде бы неплохо. Но отец же никогда ничего толком не рассказывает, даже маме. Сопит только своим перебитым носом, как паровоз, — улыбнулась Наташа.

Появился официант и, ловко манипулируя тарелками, расставил на столе наш заказ. По-моему, я уже вторые сутки не ел по-человечески. Поэтому, обстоятельно расстелив на коленях салфетку, принялся навёрстывать упущенное. Наташа аккуратно ковырялась в тарелке.

—Не нравится? — на всякий случай поинтересовался я.

— Фигуру берегу, — скокетничала она.

Ладно, пускай бережёт. Тем более, есть что беречь. Я же принялся за дело столь самозабвенно, что даже не расслышал её вопроса.

— Александр Александрович, вы меня совсем не слушаете! — обиженный голос Наташи прервал приступ чревоугодия.

—По-моему, только этим последние два дня и занимаюсь, — я отодвинул пустую тарелку.

—А что, я вам уже надоела? — вопрос был задан не в шутку.

— Наташа, давай поговорим серьёзно, — я подлил ей вина, себе кофе и закурил. — Не знаю, что ты там вбила себе в голову. Точнее, догадываюсь, но сразу хочу сказать: существует множество причин, по которым наши отношения никогда не выйдут за рамки приятельских. Так что лучше обрати своё благосклонное внимание на кого-нибудь другого. Желающих, думаю, вокруг найдётся немало. Ты девочка умная, должна меня понять и не обижаться. Договорились? — и я откинулся назад, довольный своим педагогическим талантом. Нет, не права была мама, отрицая у меня склонность к научной работе. Стань я учителем, из меня наверняка вышел бы второй Макаренко.

Умная девочка, однако, не оправдала моих ожиданий. Вместо того чтобы послушно согласиться с вполне разумными, на мой взгляд, доводами, она уставилась на меня своими зелёными русалочьими глазищами и чётко произнесла:

— Нет.

У меня пропал дар речи. Ну что ты с ней будешь делать?

— Александр Александрович, а почему вы развелись с женой? — русалка перешла в наступление.

— Зачем тебе это знать? — поморщился я. Не объяснять же, в самом деле, этой девчонке, что Вика попросту испугалась получить вместо мужа безногого инвалида? Так бы оно, пожалуй, и вышло, если б не ребята из окружного госпиталя. Впрочем, её я не осуждаю. Это тогда, вернувшись домой, я чувствовал боль и сосущую пустоту где-то в сердце.

Боль со временем ушла, а вот пустота осталась. Лишь иногда, когда, как сегодня, приходит ко мне во сне Вика, к пустоте добавляются горькие воспоминания о казавшемся нерушимым семейном счастье. Впрочем, это уже поэзия. А проза жизни состоит в том, что Наташа всё ещё ждёт моего ответа.

Вовремя вспомнив о своём педагогическом таланте, я уклончиво ответил:

— В общем, мы не сошлись… характерами. Так иногда бывает.

— Я знаю, — серьёзно кивнула она. — А что, у неё был скверный характер?

— Почему у неё? — удивился я.

— Потому что у вас он, по-моему, нормальный. И ещё вас очень уважает отец, а он людей насквозь видит. Правда, вы ворчите иногда, но это ведь не со зла, верно? И вообще… Мне вы тоже нравитесь. Давно, ещё со школы, — и Наташка, покраснев, умолкла наконец, теребя в руках зажигалку.

Сигарета чуть не выпала у меня из рук. Я сидел в полной растерянности и глупо таращился на неё. Так, с этим надо срочно что-то делать. Совращение малолетних совсем не мой профиль. Здесь, однако, произошло событие, заставившее не время отложить объяснения с Наташей.

Дело в том, что почти следом за нами в ресторане появились двое крепких парней. Они сели за соседний столик и до поры до времени абсолютно не беспокоили меня своим присутствием. Один из них, невысокий азиат с длинными волосами, собранными сзади в пучок, сделал заказ, и принялся о чём-то совещаться со своим товарищем, коротко стриженым славянином, типичным «качком».

Пару раз я поймал на себе их оценивающие трезвые взгляды, но как-то не придал им значения. Однако теперь они громко, ничуть не таясь, принялись обсуждать между собой достоинства Наташкиной фигуры.

Я терпеливо ждал, слушая их эротические фантазии. Наконец «качок» встал и направился в нашу сторону. Его приятель немного отодвинулся от стола и застыл в заинтересованном ожидании.

— Танцуем? — с нахальной улыбочкой спросил вновь прибывший у Наташи. Меня он игнорировал.

— Нет, поём в церковном хоре, — пришлось напомнить о своём существовании. — Так что иди, дружок, потанцуй с кем-нибудь другим. Со своим приятелем, например. Из вас получится неплохая парочка, ей-богу.

— Чего?! — он вытаращился на меня, переваривая услышанное. — Я сейчас, козёл, с тобой станцую так, что мало не покажется.

— Договорились, — я поднялся с места. — Пошли, посмотрим, умеешь ли ты это делать.

И всё-таки им нужен был именно я, а не Наташа. Второй, даже не дождавшись окончания разговора, уже маячит на выходе. Не могу понять, чем их так привлекла моя скромная персона. Наверное, лицо не понравилось. «Танцор», переваливаясь, топал у меня за спиной. Честно говоря, терпеть не могу драться. И с любителями почесать кулаки без дела у меня отношения тоже как-то не складываются. Поэтому я не стал разводить китайские церемонии. Просто всадил локоть в солнечное сплетение «танцору» и, дождавшись, когда на стон обернётся его приятель, воткнул тому растопыренные пальцы в глаза. Неспортивно, конечно, но жизнь, как говорится, вносит свои коррективы. Главное, что поле битвы осталось за мной, а победителей не судят.

Я окинул взглядом творение своих рук. Один стоял на коленях и, хрипя, пытался выдохнуть воздух из непослушных лёгких. Потужься, милый, потужся, может, получится. Второй, избрав местом дислокации угол холла, мычанием недвусмысленно давал понять, что очень опасается за своё зрение. Пришлось успокоить его ударом по ушам. Азиат скорчился на полу и зашёлся в беззвучном крике. Я вернулся в зал. Глаза на бледном Наташкином лице сверкали, как два изумруда.

— Саша, ты в порядке? Они ничего тебе не сделали?

— Во-первых, не Саша, а Александр Александрович. А во-вторых, тебе пора домой. Папа, наверное, заждался, — съехидничал я. — Собирайся, поехали.

Кинув на стол деньги, я подхватил её руку и потащил из ресторана, не вдаваясь в долгие объяснения. Она, молодец, их и не требовала. Вместо этого весьма живо попыталась пнуть туфелькой одного из своих несостоявшихся поклонников. Чего я ей, правда, не позволил, хотя в душе поприветствовал это невинное желание. Выскочив на улицу, мы подбежали к машине. Отметив про себя, что уже где-то видел сегодня припаркованную рядом с моей «тойотой» новенькую «Волгу» вишнёвого цвета, я запустил двигатель и вырулил со стоянки. Отъехав немного, сбросил газ и, перестроившись в правый ряд, закурил. Что ни говори, а нервы у меня не железные, и потасовка в ресторане изрядно их вздёрнула. Впрочем, я люблю это ощущение небольшого мандража, когда всё уже позади и победа осталась за тобой.

— Как ты? — спросил я всё ещё бледную Наташку, сидевшую рядом с отрешённым видом.

— Нормально, — кивнула она в ответ. — Что они от тебя хотели?

— Не знаю, — честно признался я. — Чем-то, видимо, не понравился.

— Я очень испугалась. За тебя, — сочла она нужным уточнить.

— Спасибо.

Что я ещё мог ей ответить? Как ни странно, но маленькая зеленоглазая русалка с копной русых волос, к которой я привык относиться, как к девчонке, заявила вдруг о себе сегодня как о взрослой женщине, и мне ещё предстояло переварить это неожиданное превращение.

Мы приехали. Сначала я проводил её до подъезда, но потом передумал и поднялся вместе с ней до дверей квартиры. Один уже доходился по ночным подъездам, хватит, решил я, вспомнив Костю. Дверь распахнулась. За ней оказался Владимир Борисович. С газетой в руках и очками на носу он выглядел почти безобидно.

Наташа проскользнула мимо него в квартиру, и мы остались наедине.

— Махницкий… Ты заходи как-нибудь, не стесняйся.

— Спасибо, — коротко поблагодарил я и пошёл вниз.

Богданов несколько опоздал со своим приглашением. Ровно на два года. И вообще, может у меня быть чувство собственного достоинства или нет?