Подписчики

Глава двенадцатая Марлоу

Нью-Йорк, Нью-Йорк

2051

Марлоу стояла в холле архива, ища человека или робота, способного объяснить ей, что значит код «404, не найдено». Вдруг среди фотографий, которые одна за другой проецировались на стену, она увидела знакомое лицо и приросла к месту.

Это была Хани. Повзрослевшая Хани со светлыми кудрями, которые спадали тщательно уложенными в салоне волнами, стояла в центре толпы хлопающих в ладоши людей. Она поднесла очень большие лакированные ножницы к ленте и приготовилась разрезать ее. Лента была натянута поперек входа в помещение, где Марлоу сейчас находилась в поисках отца.

В нижней части снимка развернулась подпись: «Известная благотворительница Хани Митчелл открывает отдел своего имени, пространство ценой 65 миллионов долларов, полностью посвященное общему поиску интернет-архива».

Марлоу снова подняла глаза на фото. Женщина в аэропорту была права: на щеке Хани резко выделялся неприятного вида блестящий рубец, пурпурный внутри, выцветший до розовато-белого по краям. Марлоу сделала шаг назад. Она внезапно почувствовала себя обреченной, словно Хани оказалась перед ней во плоти. Хани, которая всегда была такой убийственно находчивой. Хани, в чье логово она была втянута по наивности.

Забудь об ошибке 404, об Орле Кадден, о настоящем отце — пора уходить. Марлоу повернулась и увидела ожидающего ее Матео. Он стоял так близко, что, собираясь бежать, она почти столкнулась с ним.

— Марлоу Клипп, — сказал он, и ее обуял страх. Робот знал, кто она. — От имени мисс Митчелл я прошу вас следовать за мной.

Марлоу посмотрела ему в глаза. Матео любезно моргнул. Она услышала тихое жужжание — он готовился повторить свои слова.

Марлоу обошла робота и побежала.

— Марлоу, — окликнул ее робот, ничуть не повышая голоса.

Путь к двери преграждала толпа, которую Марлоу принимала за группу туристов, пока не поняла, что все эти люди направляются к ней.

— Вот она! — крикнула девочка в первом ряду — та, которая раньше опознала беглянку.

Это были не экскурсанты, а охотники. Марлоу развернулась и ринулась прочь от них, обогнув Матео, который и не подумал остановить ее, но неторопливо поплелся следом. Марлоу слышала, как кричала девочка, посылая толпу за ней в погоню, слышала скрип и топот. Когда она добежала до коридора, где роботы стояли, как рыцари, вдоль стен, преследователи ввалились туда же с противоположной стороны. Остановившись посередине, Марлоу оглянулась. Матео, уверенно и без малейшей спешки, приближался со спины.

— Марлоу Клипп, — произнес он, — пожалуйста, не спешите, чтобы избежать травм или столкновений.

— Хватит! — гаркнула девочка с другого конца коридора. — Бессмысленно убегать. Я должна получить приз! Я выиграла эту охоту честно и справедливо!

Марлоу споткнулась и оперлась левой рукой на стену. Вдруг на периферии зрения моргнул мягкий синий свет — три слова на стене чуть поодаль: «Посторонним вход воспрещен».

— Служба безопасности Архива призвана защитить вас, — выкрикнул Матео.

Марлоу подскочила к двери, толкнула ее и оказалась в маленькой комнате со столом и кофе-машиной. Мгновение она растерянно постояла в невзрачном помещении, затем ринулась в следующую темную комнату с экранами, показывающими записи с камер видеонаблюдения, и выскочила из нее в дверь под красным знаком «Выход».

Она оказалась в неизвестном квартале и, дрожа, стала озираться вокруг, тревожно наблюдая за поведением людей. Но никто на нее даже не взглянул. Никто не подошел ближе, чтобы рассмотреть ее лицо за очками. Пока она крутила головой по сторонам, пытаясь понять, куда идти, какой-то мужик пнул ее носком кроссовка в лодыжку.

— Встала как столб, ни проехать ни пройти! — пробормотал он, огибая ее.

У тротуара стояло такси. Марлоу похромала к нему, рывком распахнула дверцу и нырнула в салон.

— Пожалуйста, четко назовите адрес, — проговорил вкрадчивым голосом автомат.

— Просто поезжай вперед, — резко сказала Марлоу. — Куда-нибудь.

Голос немного помолчал.

— Машина не поедет, пока вы не назовете адрес.

Марлоу выглянула в окно и увидела, что преследователи высыпали из главного входа и, расталкивая людей на улице, разбивались на группы, кричали и оглядывались. Девочка-предводительница раскраснелась и чуть не билась в истерике — мать хлопала ее по плечу, стараясь вразумить.

Теперь с ними был и Матео. Пока люди вокруг него пытались выяснить, куда делась Марлоу, он, моргая и не шевелясь, смотрел прямо на машину, в которой та сидела.

— Пожалуйста, четко повторите адрес, — подсказал голос.

Адрес. Не было у нее адреса, но требовалось срочно убраться отсюда. Марлоу прижала пальцы к вискам; надо просто придумать его, но почему же ничего не приходит в голову? Как называется улица, где она находится сейчас? Какой номер дома назвать, чтобы уехать как можно дальше? Марлоу лихорадочно сунула руку в карман и достала обрывок обоев, на котором записала адрес, найденный в старом интернете.

— Западная Двадцать первая улица, триста три, — выпалила она.

Такси отъехало от тротуара и, миновав перекресток, увезло ее от преследователей.

Зазвучало приветственное сообщение, которое Марлоу уже слышала: мэр Шарлотта Мезвински выражала свое «добро пожаловать». Всю дорогу Марлоу старалась выровнять дыхание, чтобы унять бешено стучащее сердце. Она слушала непрерывную трескотню рекламы — и, кроме прочего, ей каждые пять минут напоминали о вознаграждении за ее голову.

Дом триста три на Западной Двадцать первой улице оказался строением из закопченного светлого камня с вставками из кирпича — красными полосками, напомнившими Марлоу о запекшейся крови на запястье, на месте вросшего в кожу девайса. Многоквартирный дом располагался в западной части города (Марлоу заключила, что смутно различимая голубая башня — это южная оконечность острова). Вдалеке, через несколько длинных кварталов виднелась мерцающая поверхность Вестсайдского канала. Жители пригородов в каяках, снующих по водоему в обе стороны, расстегивали гидрокостюмы на груди и стряхивали с волос воду.

Марлоу вошла в дом и увидела почтовые ящики. Открыла невидимкой замок, поднялась наверх и упала на выцветший от солнца диван в странной, словно населенной призраками квартире 6-Д. Она лежала там, оторвавшись на некоторое время от погони, но не избавившись от своих раздумий. Ей не давали покоя мысли о Хани.

Марлоу прокручивала в голове вечер, который изменил ее жизнь, тысячи раз, и это не считая снов. До «Истерила» — и теперь после него — тот день снился ей постоянно, и она всегда просыпалась с горечью во рту.

Она познакомилась с Хани Митчелл, когда обеим было по четырнадцать лет. Хани прошла через обмен. В начале каждого учебного года Созвездие принимало учеников из какого-нибудь другого населенного пункта, обычно из пришедшего в упадок задымленного городишки. Посвященные программе обмена буклеты превозносили чистейший воздух Созвездия и не имеющую себе равных систему питания — детям из непривилегированных семей была обещана прекрасная экология и отличные условия для взросления и процветания.

Но свежий воздух тут был ни при чем. Обмен являлся просто еще одним способом продвижения миссии Созвездия: привлечь больше людей, которые станут делиться своей жизнью с подписчиками. Хани приехала в город примерно через десять лет после того, как правительство взяло контроль над интернетом и запустило Созвездие, чтобы заманивать пользователей в новую Сеть. И все же федеральный интернет во всех отношениях потерпел неудачу. Граждан десятилетиями убеждали совершать с его помощью самые необходимые операции — обмениваться сообщениями, искать информацию, отслеживать местонахождение друг друга. Но каждое действие, которое пользователи себе позволяли, сопровождалось подозрениями и многочисленными предосторожностями. В имейлах они прибегали к кодовым словам, о которых договаривались при личной встрече. Настоящие запросы маскировали двадцатью фейковыми, чтобы правительство оставалось в неведении относительно предмета их подлинного любопытства. Отец объяснял Марлоу, почему его ровесники предпочитают прятать свой онлайн-след: они выросли в те времена, когда интернет не зависел от правительства или хотя бы притворялся, что не следит за людьми. Но это было до Утечки, а теперь Министерство информации высказывалось прямолинейно: да, в новой Сети постоянно собираются данные. Они будут храниться вечно и при необходимости использоваться на усмотрение правительства. А что еще им оставалось? Они стремились обеспечить гражданам безопасность. Астон с горькой иронией говорил, что, по его впечатлениям, новый американский интернет будет функционировать так же, как китайский.

Ладно уж, неохотно соглашались люди. Они отнеслись к этому нововведению так же, как давным-давно к необходимости снимать обувь в аэропорту. Но и делиться своей частной жизнью больше, чем требовалось, не собирались. Определенно никто не хотел жить под прицелами камер. Все насмехались над проведенной Министерством информации дебильной заменой старых социальных сетей новой платформой. Министерство внедряло молчаливую рекламу через новые девайсы прямо в мозг: «Наведите свое запястье с девайсом на какой-нибудь мимолетный образ, сделайте фотографию и разместите ее в „Америграме“!» И при этом «Америграм» с его полосатым красно-бело-синим фоном использовался до грусти мало. «Тухлятина», — ехидно говорила мать Марлоу, когда видела усеянный звездами экран.

Нежелание людей делать свою личную жизнь публичной раздосадовало правительство, как пересохший оазис страдающего от жажды путника, объяснил Астон Марлоу. Министерству информации нужно было, чтобы компании покупали рекламу в интернете, пополняя относительно тощий федеральный бюджет, который им выделялся. Но компании не желали покупать рекламу, поскольку теперь не имели представления, чего хотят пользователи.

«А как они узнавали об этом раньше?» — спросила Марлоу отца. В ответ полился поток непонятных терминов: люди «любили» те или иные вещи, люди «схватывали» какие-то вещи, люди обсуждали вещи вслух, а их смартфоны тихонько лежали себе рядом и подслушивали.

В любом случае, какие бы призывы ни исходили от Министерства информации, американцы держали свои предпочтения при себе и учили детей тому же. Это весьма пугало правительство. Что, если интернет, который они создали, прослужит всего одно поколение? Вот тут-то и появилась Хани. Программа обмена была предпринята с целью выудить подростков из остальных частей страны и перевоспитать их. Если ребенок приезжает в Созвездие и проводит год под камерами, вкушая внимание, высока вероятность, что и дома он продолжит делиться своей жизнью с подписчиками. А может быть, даже начнет пользоваться «Америграмом» и подсадит на него друзей.

Только спустя много лет Марлоу поняла, что название «обмен» звучало издевательски: со своей стороны Созвездие никуда не отослало ни одного ребенка.

Хани клялась, что приехала из городка под названием Война в Западной Виргинии. Там она ходила в жуткую религиозную школу из тех, о которых Марлоу и ее друзья знали лишь понаслышке, — с картинами, изображавшими людей с печальными глазами в коридорах и чудовищными статуями в классах: мужчина на кресте с текущей из бока кровью и женщина под вуалью, чью девственность оспаривали постоянно, даже дети, даже в молитвах. Родители Хани пережили Утечку, но умерли от ее последствий. Когда девочка училась в четвертом классе, они сильно напились на вечеринке и разругались. Отец застрелил мать, потом себя.

После этого Хани и ее братьев забрали к себе бабушка и дедушка. Все мужчины в их роду, включая деда, работали на шахте в Маунтин-Лорел. Теперь она была закрыта и разорена, и на ее месте под землей открыли парк аттракционов, где дед по-прежнему служил. Он носил красную шляпу с надписью «Семейный парк развлечений „Маунтин-Лорел“» и весь день управлял американскими горками.

Марлоу помнила, как на уроке в восьмом классе учительница хотела дать Хани слово, поскольку та много знала об истории Америки: о заводах и подземных городах, о закопченных электростанциях. Хани тогда уставилась на учительницу ледяным взглядом и сказала: «Это для вас история, потому что вы живете здесь и не бедствуете». Ей не улыбалось стать аргументом в защиту чистой энергии. Она приехала в Созвездие в поисках другой энергии — абсолютной власти.

Ее стратегия по достижению цели была в лучшем случае обрывочной, но внешность играла ей на руку. Чего только не сделает новая девочка в городе, когда пешками в игре являются девятиклассники. Особенно обезоруживающе красивая девочка. Спустя годы после запуска программы обмена руководство Созвездия возлагало большие надежды на ребят, которые прошли через нее: они обычно были грубыми, или толстыми, или с бугристыми коленками, покрытыми кожей цвета мертвечины. И неизменно с кривыми зубами.

Но Хани являла собой само совершенство. Бархатная персиково-кремовая кожа, светлые волосы, спадающие по спине густыми кудрями, которые подпрыгивали и блестели, когда она смеялась. Несмотря на ее низкий рост, ноги казались длиннющими, а грудь была сформировавшейся и высокой. Марлоу все еще помнила, какое уважение испытала, когда впервые увидела эту грудь. Она считала, что такие пышные формы означают наличие незаурядных знаний.

Другие красотки из класса рвались стать посредницами между новой королевой и мальчишками. «Хани ненавидит, когда ты так делаешь» или «Хани считает тебя симпатичным, так что можешь рискнуть», — передавали они воздыхателям. Так парни не могли полностью игнорировать их, все еще плоских девчонок, рядом с которыми они выросли.

Но Хани не хотела иметь дело с популярными в школе воображалами. Ее привлекали те, кого любила аудитория сети. Хотя в восьмом классе Марлоу и ее лучшая подруга Грейс считались серыми мышками, в тот год они пользовались большой известностью в стране. Как обычно, трудно было сказать почему; в то время как поклонники взрослых звезд проявляли относительную последовательность в предпочтениях, несовершеннолетние зрители отличались меньшим постоянством, совершенно непредсказуемо приобретая и теряя интерес к юным актерам. Всплеск популярности Грейс мог объясняться тем, что она перепевала, дыша в прямо в камеру в своей спальне, композиции для акустической гитары, но тем же самым занимались десятки других детей. Марлоу же, хотя и делала все возможное, чтобы обособиться от Флосс, сетевой приколистки с пикантным декольте, — красилась черной помадой, носила ботинки в стиле милитари и безжалостно туго заплетала две косы, — ее рейтинг всегда рос вместе с материнским, резко взлетая, когда Флосс была в своем репертуаре, например заваливалась по пьяному делу в куст или покупала обнаженную скульптуру для лужайки перед домом. Выкинув очередной вульгарный фортель, мать сразу же проверяла количество просмотров у себя и у Марлоу и, как сумасшедшая мамаша, бормотала: «Сегодня мы с тобой просто молодцы, детка».

В первый день во время ланча Хани с подносом в руках подкатила к Грейс и Марлоу, остановилась рядом и стала переводить взгляд с одной на другую, ожидая, кто заговорит раньше. Марлоу не отрывалась от своего тофу. Ее не интересовала Хани Митчелл. Не хватало ей развязной и самоуверенной, как и ее мать, ровесницы; одна только ее грудь порождала у Марлоу комплекс неполноценности.

Но Грейс подвинулась на скамье — довольно глупо, поскольку, кроме них, за столом никто не сидел. Хани глянула на шипы на ботинках Марлоу, потом подняла глаза на застенчивую щербатую улыбку Грейс. Нетрудно было заметить, какая из подруг была податливее, из какой легче что-нибудь вылепить.

Хани села. Она потыкала свой тост с авокадо и заговорила о том, что произошло в классе раньше, пока Марлоу была в туалете, — у одного мальчика треснул голос, и он заговорил, как их директорша. Рассказывая об этом, Хани глядела исключительно на Грейс, и Марлоу оставалось только смотреть ей в ухо. Когда Марлоу попыталась вступить в разговор, Хани выгнула брови и сказала Грейс:

— Слышала бы ты это.

После уроков в тот день Хани ушла с мальчиком, чья семья взяла ее к себе жить, — играющим на пианино застенчивым юным дарованием, которого Марлоу жалела: надо же, довелось спать в комнате по соседству с обладательницей таких буферов. Марлоу и Грейс двинулись в другом направлении. Хани бросила через плечо:

— Пока, Грейсик!

— Грейсик? — удивилась Марлоу.

— Ну да, она меня так называет. — И подруга стала изучать землю под ногами.

К следующему утру Хани и Грейс сплотились в союз, в котором Марлоу не было места. По выходным она видела издалека, как пара входила в спа-салон или выходила из кафе-мороженого. В школе она не обращала внимания на их шутки, происхождения которых не знала. Грейс выглядела виноватой, только если сталкивалась с Марлоу одна, как в тот раз, когда они вдвоем оказались в туалете и Марлоу солгала, с чего все и началось.

Она мыла руки у раковины, когда Грейс вышла из кабинки позади нее. Их глаза встретились в зеркале. Грейс посмотрела на бывшую подругу, и Марлоу заметила про себя, что скорее утопится в унитазе, чем станет с ней разговаривать.

— Можешь пойти сегодня с нами, если хочешь, — произнесла Грейс, но Марлоу видела, как сильно та надеется на отказ.

И она сказала, что у нее не получится, и добавила первое, что пришло в голову: она договорилась провести вечер в другой компании.

— С кем? — поинтересовалась Грейс.

Марлоу почувствовала тревожный толчок в груди.

— С Евой, — не задумываясь, ответила она. Это имя было отчеканено на прикрученной к стене над раковиной емкости с розовым сопливым мылом.

Грейс бросила взгляд на диспенсер и снова посмотрела на Марлоу.

— С какой Евой?

Кто бы знал, как ей в голову пришла столь нелепая фамилия.

— Три, — услышала свой голос Марлоу и молча произнесла все возможные ругательства, какие вспомнила.

— Ева Три? — Грейс вынула из кармана блеск для губ мандаринового цвета. По рекомендации Хани она теперь красилась им каждый день.

— Ты ее не знаешь, — сказала Марлоу. Она наклонилась над раковиной, пытаясь скрыть от зеркала свое горящее лицо. — Мои родители дружат с ее предками. Она только что переехала в Пизмо-Бич. Из Парижа.

Через неделю после того, как Марлоу выдумала Еву Три, в школе состоялась первая в году дискотека. Марлоу не хотела идти, но Флосс настояла.

— Моя обязанность — воспитать тебя сильной, — сказала она. — Я не позволю, чтобы ты сидела в четырех стенах из-за того, что Грейс такая гадюка. — Железная материнская логика. Однако Марлоу заметила панику в глазах Флосс: девочка знала, что у матери были планы на вечер, и она совсем не хотела, чтобы дочь их нарушила.

И потому Марлоу пошла на танцы и стояла в стороне одна, прислонившись спиной к щербатой стене спортзала. Вошли Хани и Грейс в одинаковых нарядах, выбранных Хани: платья из ткани с розовыми индийскими огурцами, на бретельках и с тремя перламутровыми пуговицами на груди.

Когда за час до окончания вечеринки Грейс подошла к Марлоу, та уже знала, что ей следует сказать. Злоба копилась у нее в душе весь вечер, и пора было выпустить ее подышать воздухом.

— Такое же платье, как у Хани? — проговорила она, целенаправленно глядя на плоскую грудь подруги, подчеркнутую глубоким вырезом. — Подозреваю, это была не твоя идея.

Грейс опустила глаза на носки белых кроссовок, оформленные в виде раковины.

— Я хотела спросить, не согласишься ли ты продолжить вечер после танцев, — сказала она. — Можно пойти к тебе?

Так они проводили пятничные вечера до появления Хани: лежали на кровати Марлоу, свесив головы и подметая густыми длинными волосами ковер, и писали мальчишкам дразнящие сообщения. Сердце у Марлоу сжалось от неожиданной надежды, и она дала слово той стороне натуры, которую пыталась задавить.

— Ладно, — ответила Марлоу. — У нас полно чипсов и прочей ерунды. Я готова идти в любой момент.

— Супер, — сказала Грейс. Она подняла глаза, и Марлоу увидела в них вину.

— Супер, — повторила Хани, появившись словно из-под земли, и взяла Грейс под руку. — Я скажу парням. — И добавила: — И Еву Три тоже пригласи.

Они впятером пошли к дому Марлоу. Она впереди. За ней два мальчика, всеобщие любимцы, которые никогда не замечали Марлоу и Грейс до приезда Хани. Каждый из них некоторое время шел рядом с Марлоу, оценивая, представляет ли она интерес. Но ее тошнило от страха, а потому не хотелось ни улыбаться, ни флиртовать, и скоро оба отстали. Один раз Грейс прикоснулась к руке Марлоу, и та обернулась, чтобы услышать, что подруга скажет в свое оправдание. Но Хани тут же заканючила: «Грейсик, иди сюда», и Грейс снова пропала в тени.

Дошли до дома Марлоу, и все выстроились полукругом позади нее на ступенях крыльца. Марлоу скользким от пота пальцем набрала код на панели. Что скажет ее отец, увидев дочь в такой компании: Грейс с помадой странного цвета, мальчики, которых он не знает, и почти зрелая женщина из Аппалачей?

Но в доме было темно. Со сведенным судорогой животом Марлоу обходила с пультом в руках комнаты, включая свет. Странно, что Астона не было: она слышала, как родители договаривались, что он останется дома. Она была уверена, что, заметив выражение ее лица, он найдет причину вышвырнуть гостей вон. Она на него рассчитывала.

Когда Марлоу неслышно вошла в кухню, парни стояли у широко раскрытого холодильника, лившего призрачный свет и распространявшего холодок, доставали отцовское пиво и рассматривали этикетки.

— Уйма стариковского эля, — пробормотал зеленоглазый, театрально закатывая глаза. Его звали Тейлор. Качок, как и второй — Энджел, подстриженный высоким ровным «ежиком». Он закрыл холодильник и передал бутылку Хани.

Даже себе не взял, заметила Марлоу. Жалкое подобострастие. Некоторое время назад она увлекалась Энджелом, и сейчас ее так и подмывало вызвать в голове дневник, чтобы смахнуть оттуда все пассажи, касающиеся его гладких бицепсов и глаз орехового цвета. Она постоянно редактировала свой дневник.

Марлоу взглянула на Грейс. Она была занята тем, что всегда делала сразу же, как только входила в дом к Марлоу: забиралась на высокий табурет у стоящего в центре кухни стола и перекладывала фрукты в низкой деревянной миске. Встречаться с Марлоу взглядом она избегала.

Хани приложила гофрированный край крышки от пива к столу, наклонила бутылку к себе и основанием ладони сильно ударила. Крышка отскочила и упала на пол. Одновременно дождем посыпались мелкие кусочки столешницы.

— Ну так как, — произнесла она над струйкой пара, — Ева присоединится к нам или что?

Марлоу села на разделочный стол и отрывисто проговорила:

— Я написала. Она не может. Застряла дома, присматривает за братом. Билли, — добавила она, чуть не смеясь над собственной беспечностью. Где, черт возьми, отец?

— Без проблем, — сказала Хани. Не отрывая глаз от Марлоу, она подняла бутылку и начала жадно пить из нее. Прошло десять секунд, двадцать, а она все не останавливалась. Пиво текло из уголков рта Хани и струилось по щеке к декольте. Глаза Тейлора алчно следили за ручейками, но зато Марлоу заметила, что Энджел нахмурился и отвернулся. В тишине кухни раздавались только размеренное приглушенное бульканье, словно некое крошечное существо умирало в каком-то мешке. Марлоу не сразу сообразила, что это ритмичные глотки Хани.

Наконец бутылка опустела. Хани отняла ее от губ и рыгнула с такой силой, что по лицу пробежала дрожь. Тейлор заржал, словно ничего смешнее в жизни не слышал.

— Давай поедем к ней домой, — заявила Хани.

— К кому? — спросила Грейс. Казалось, никто не помнил, что было до того, как Хани вылакала пиво.

— К Еве, — нетерпеливо пояснила Хани. Она швырнула бутылку в раковину и пересекла кухню. Не спрашивая, какая дверь ведет в гараж, она сразу схватилась за ручку, словно бывала в доме много раз. Видимо, давняя подписчица, подумала Марлоу. Преданная поклонница.

Хани выбрала одну из любимых машин Астона. Еще бы, черт возьми: серебристый винтажный «лендровер», оснащенный системой автоматического управления.

Сама Хани взгромоздилась на сиденье, которое все еще называлось водительским. Грейс хотела было сесть рядом, но Хани поколебала устои выстроенного ею мира, жестом прогнав Грейс и поманив Марлоу. Так что Грейс оказалась на заднем сиденье, между Энджелом и Тейлором, которые положили руки на обивку так, что их мизинцы касались бедер девушки.

— Поехали, — приказала Хани машине. И спросила у Марлоу: — Где она живет?

Марлоу запаниковала. Она не отрывала глаз от закрытой двери гаража.

— Марлоу.

Она почувствовала кончики пальцев Грейс на своем плече.

— Просто скажи правду, — тихо произнесла Грейс. — Скажи, что Евы не существует.

— О чем это она говорит, Марлоу? — Хани прижала ладони к рулю и выпрямила руки. Она ждала.

Марлоу потянула на себя ремень безопасности.

— Я не знаю точного адреса.

Грейс вздохнула.

— Посмотри по карте, — ответила Хани.

— Она… — Марлоу выпрямила спину. Она уже зашла далеко, и ей понравилась мысль, пришедшая в голову в следующий миг. — Ева не отмечает свое местоположение на карте. Во Франции так не принято.

Тейлор на заднем сиденье заржал.

— Ладно. — Хани медленно тронула машину.

У Марлоу сильно застучало сердце. Датчики у двери гаража уловили движение, и дверь поднялась. Хани свернула с подъездной дорожки налево и выехала прямо на автомагистраль.

— Грейс говорит, что, по твоим словам, она живет в Пизмо-Бич. Пизмо-Бич, — громко сказала она навигатору.

— Домой, — возразила Марлоу так же громко, и машина притормозила.

— Отменить последнюю команду, — сказала Хани.

Машина снова двинулась с места.

— Хани. — Марлоу оперлась на приборную панель, надеясь, что никто не заметит, как она дрожит. — Не знаю, что ты задумала, — сказала она, — но мы не станем красть отцовский «лендровер» две тысячи четвертого года и не поедем ни в какой Пизмо-Бич. Ты понимаешь, что это опасно? Мы не знаем, как управлять автомобилем.

Играя пальчиками над рулем, Хани повернулась к Марлоу и посмотрела на нее.

— Что именно тебе нужно знать?

Тогда в машине что-то изменилось, и воздух застыл так же, как в ту минуту, когда Хани хлестала пиво. Марлоу знала, что все они — Грейс, и Энджел, и Тейлор, — скорее всего, думают об одном и том же: почему сеть до сих пор не вмешалась? Она прикинула и решила, что, возможно, руководство смотрит иначе на последствия выпитой бутылки пива. Но кража машины? Отдел безопасности не позволит, чтобы это случилось, правда?

Марлоу размышляла, что сказать. Ее ждут неприятности с родителями, их всех ждут неприятности с сетью, если она на камеру упомянет, что их снимают. Но пока Хани выводила машину на шоссе и набирала скорость девяносто километров в час, Марлоу раздумывала, реально ли спасти их жизни, напомнив нахальной девице, что за ней наблюдают.

Потом Хани вдруг взбила волосы руками и подмигнула приборной панели — там находилась встроенная камера.

В животе у Марлоу все похолодело. Хани хочет, чтобы за ней наблюдали, догадалась она. Замысел вздорной одноклассницы теперь открылся ей так же ясно, как дорога впереди. Она представила Хани дома: она сгорает от желания, чтобы ее заметили, но в ее комнате в Западной Виргинии нет возможности добиться этой цели. И тогда она принимает решение захватить самую крупную платформу страны, столицу славы — Созвездие. Она приехала сюда, чтобы стать знаменитостью, и вот настал ее звездный час.

— Домой, — снова приказала Марлоу машине неровным надтреснутым голосом.

Хани взглянула на нее так, словно она была самым скучным человеком на Земле.

— Отключить автоматику, — сказала она, потом схватила руль и нахмурилась. — Фу, какая пыль.

— Слушай, — подал голос Энджел. — Что ты творишь?

— Веду машину, — ответила Хани. — Кое-кто еще знает, как это делается. — И в качестве доказательства она стала выписывать зигзаги, смеясь над тем, как пассажиров швыряет по салону туда-сюда.

Тогда Марлоу заорала и перешла к угрозам. Пообещала вызвать копов, потом отказалась от своих слов и заявила, что уже позвонила им. Астон установил на все машины противоугонную сигнализацию, предупредила она. И уже наверняка знает о краже.

— Ну, значит, он не против, — ответила Хани.

Марлоу отстегнула ремень безопасности. Не раздумывая, она схватилась за руль и потянула его на себя. Передняя часть машины вильнула к краю дороги, а заднюю занесло на середину. Грейс оглушительно завизжала от страха.

Хани сильно толкнула Марлоу в грудь, отпихнув назад на сиденье, и выровняла ход «лендровера».

— Эй, ребята! — воскликнула она, глядя в зеркало заднего вида. — Если не умеешь управлять машиной, очень опасно баловаться на такой скорости. Кажется, у Марлоу истерика. Нужно ее утихомирить, пока мы не разбились.

Марлоу тяжело дышала, прижавшись к дверце.

— Что значит «утихомирить»? — неуверенно произнесла Грейс. — Может, мы просто остановимся?

— Ни за что, — ровным голосом произнесла Хани. — Так что давайте позаботимся о нашей безопасности. — Она снова бросила взгляд в зеркало. — Почему бы вам, ребята, не связать Марлоу своими ремнями по рукам и ногам, для ее же пользы, пока она не угомонится?

— Ты с ума сошла, — дрожащим голосом произнесла Грейс.

— Ничего подобного, — ответила Хани. — Скорая помощь именно так и поступает в подобных ситуациях. Поверь мне. — Она взглянула в зеркало на Тейлора. — У вас ведь есть ремни, парни, правда?

Тейлор и Энджел переглянулись.

— Я не знаю, нужно ли… — начал Энджел.

— Выхода нет, иначе мы разобьемся, — настаивала Хани. — И потом, для нее так будет лучше. — Она повернула голову, чтобы встретиться с Тейлором глазами в зеркале. — До пляжа уже недалеко, — добавила она. — Жду не дождусь, когда смогу скинуть это платье.

Марлоу услышала, как забренчали расстегиваемые пряжки.

— Мы останемся здесь, пока ты не свяжешься с Евой, — сказала Хани, выключая мотор. «Лендровер» легко преодолел дюны и остановился на темной полоске песка около воды.

— Просто скажи ей, — в сотый раз прошептала Грейс, наклоняясь к уху Марлоу и держа двумя руками ее голову.

Марлоу не ответила. Она решила больше ничего не говорить. Когда она проверяла последний раз, количество зрителей выросло вдесятеро. Пусть остальные, включая Грейс, выглядят законченными подонками. Марлоу останется спокойной и невинной. Она втянула живот, пытаясь не выглядеть перед камерой как бесформенный мешок, поскольку ее положили на заднее сиденье.

— Все на выход, — услышала Марлоу голос Хани. — Она отдохнет, и ей полегчает.

И Марлоу осталась в машине одна, посчитала, как четыре раза хлопнули дверцы, и прислушалась к доносящемуся снаружи гулу океана. Руки были связаны на животе коричневым ремнем Энджела. Она с усилием подняла ноги, чтобы увидеть их. Черный ремень Тейлора обхватывал лодыжки. Через некоторое время Марлоу села, до боли напрягая мышцы живота, и увидела, что Хани недооценила прилив: волны начали плескаться о колеса, и пена оставалась в бороздках шин.

Впереди на пляже сидела в одиночестве на песке Грейс, обхватив руками колени. Энджел сидел на корточках у края прибоя, опустив голову на грудь и тыкая палкой в песок. Тейлор был в воде вместе с Хани. Верная своему слову, она сняла платье и прыгала в промокшем лифчике и трусах, дрожа всем телом. Тихий океан холодный, идиотка, подумала Марлоу. Она вспомнила, как в третьем классе узнала об Атлантике. Прямолинейный учитель не стеснялся в выражениях, словно океан у Восточного побережья был командой соперников. «Мутный, загаженный, теплый как моча», — с презрением перечислял он уничижительные эпитеты.

Марлоу осторожно подняла руки, наблюдая, как запястья двигаются словно один сустав. Ремень начал натирать кожу. Снаружи Хани вдруг прыгнула на руки Тейлору, и он пошатнулся под ее весом.

Марлоу пришло на ум, что опасно оставлять ребенка в машине с открытыми стеклами. Относится ли это еще к ней? Сейчас она не чувствовала себя ребенком, но была уверена, что никто из них пока не повзрослел. Будь они взрослыми, ничего бы этого не случилось — кто-нибудь один имел бы смелость возразить Хани. Марлоу помнила, как учитель, поносивший Атлантику, объяснял, почему во время Утечки погибло так много подростков. Дело не только в том, что они практически жили в интернете. И не в том, что, в отличие от родителей, не помнили мира в доцифровую эпоху. Ни привычки, ни время рождения здесь ни при чем. Они умерли в основном из-за вечных качеств неоперившихся юнцов, которые не изменились за всю человеческую историю, — еще не сформировавшегося мозга и бешенства гормонов. «Подростки не понимают, что жизнь существует и за пределами текущего мгновения, — говорил учитель. — Знаете выражение „Я скорее умру“? Так вот, тинейджеры употребляют его вовсе не в переносном смысле». В тот же год его уволили за излишнюю откровенность, и он исчез из анклава.

Марлоу заснула сидя. Через некоторое время она проснулась, услышав прерывистое дыхание. Все снова сидели в машине. Она различала только силуэты: Хани и Тейлор вместе втиснулись под руль и лежали, откинув спинку кресла. Энджел аккуратно сложился на пассажирском сиденье. Грейс сидела сзади рядом с Марлоу, прижавшись щекой к стеклу.

Марлоу услышала плеск где-то около бедра: вода, видимо, достигла колесных ниш. Внезапно девайс дернулся в запястье, давая знать, что связь прервалась. Она подумала, что камеры здесь, на мелководье у океана, тоже могут потерять сигнал.

Марлоу выглянула на улицу — это было все равно что закрыть глаза. За окном царила беспросветная темень. Ни огней на берегу. Ни луны. Так вот что значит чувствовать себя брошенной, подумала Марлоу. Она любила родителей, правда. Любить отца было легко, а мать — трудно. Но с раннего возраста, возможно с того раза, когда она выбралась из кроватки, заползла в гостиную, где они устраивали вечеринку, и увидела глубокое разочарование на их лицах, она понимала, что ни мать, ни отец не способны на сильные родительские чувства. Ей все равно удавалось любить их, потому что она знала, что ее защищает кое-кто еще: сеть. Ее подписчики. Когда Флосс говорила, что задерживается по делам и появлялась только через два дня с загаром, полученным явно на яхте, или когда Астон получал сообщение якобы от своей матери, но улыбался слишком уж плотоядно, — Марлоу ощущала, что камеры рядом. То же самое происходило и по ночам, когда родители обычно отсутствовали. Марлоу должна была сама запереть дверь и лечь спать; она долго не могла научиться пользоваться пультом, чтобы не ходить по комнатам в темноте. Но она никогда не боялась, точно так же как, немного повзрослев, не боялась гулять по пустым улицам или на вечеринке оказаться с неподходящим парнем за закрытой дверью. Всю жизнь Марлоу была уверена, что, случись с ней что-нибудь, сеть ее защитит. Но вот она сидела связанная в тонущей машине, и никто не спешил на помощь.

Она убедила себя, что камеры не работают. Иначе и быть не может — сеть не оставила бы ее в беде. Там ценили драматические повороты, но обычно не рисковали актерами. Вещание на ее канале должны были прервать, заявив о технических проблемах, а в это время придумать, как ей помочь.

Вдруг над головой раздался глухой звук — на крышу опустился какой-то предмет.

Остальные пошевелились, но не проснулись. Марлоу прислушалась. Что-то ползло по машине. Сколько ног? Две? Четыре? Нет, пять. Она подняла глаза, как раз когда неизвестное существо прижалось серебристым животом к стеклянному люку. Послышалось звяканье стекла о стекло, и вдруг Марлоу увидела глаз с чернильным зрачком, который наблюдал за ними.

Внезапно вспыхнул ослепительный свет. Марлоу разглядела то, чего не видела в темноте: спутанные блестящие волосы Тейлора и Хани, почти одного светлого оттенка. Покрасневшее лицо Грейс с коричневыми разводами, словно она проплакала много часов. «Ежик» Энджела, топорщившийся над спинкой кресла.

То, что сидело на крыше, имело голос, пророкотавший через стекло:

— Эта машина числится в угоне. Выходите с поднятыми руками.

Остальные зашевелились, побледнели и стали потягиваться. Но Хани в ужасе застыла.

— Что-это-что-это? — кричала она, закрывая глаза.

— Полицейский дрон, — снова и снова повторял Тейлор и в конце концов перешел на бешеный крик. Объяснение, казалось, напугало Хани еще больше.

Дрон соскользнул к окну у водительского кресла, ища виновника, и Хани вдруг бросилась на заднее сиденье и, трясясь, съежилась около Марлоу.

— Отвали от меня на хер, — сказала Марлоу. Выругавшись, она почувствовала, что стало легче, напряжение ослабло, и позволила себе еще одно запретное словцо — настолько была уверена, что ее не снимают. — Развяжи меня, сука, — рявкнула она Хани, толкнула ее плечом, но та только визжала и сильнее прижималась к ней.

Остальные по команде дрона неуверенно вылезли из машины и побрели, подняв руки, к направлявшимся к ним живым копам с ружьями наизготовку. Еще больше полицейских бороздили песок на броневике, утюжа гусеницами пляж. Позади них еле-еле тащился по берегу красный «порше» Астона с низким днищем. Наконец машина стала буксовать и сдалась. Не выключая ни мотора, ни фар, отец выбрался из салона. Морской бриз и ветер, поднятый пропеллером дрона, трепали ему волосы. Через мгновение пассажирская дверца открылась, несколько раз осторожно подергалась, и из машины вышла женщина. Марлоу не могла ее разглядеть, но заметила, что она стройная и ни во что не вмешивается. А значит, это определенно не мама.

Вода стала просачиваться в «лендровер» через плохо закрытую Грейс дверцу. Марлоу посмотрела, как вокруг их ног собирается лужа, и с презрением процедила, обращаясь к Хани:

— Ты что, никогда полицейских дронов не видела?

Шваль деревенская. Ей не пришлось произносить эти слова — тона оказалось достаточно. И Марлоу почувствовала: Хани поняла, что именно ей хотелось добавить.

— Нет, — тихо ответила Хани, и в этот миг она казалась ничуть не старше остальных. Но потом девушка долгим и заинтересованным взглядом посмотрела в окно и повернулась к Марлоу, словно дуло пистолета, в котором осталась одна пуля. — А что это за женщина с твоим отцом? — Она наклонилась так близко, что коснулась своим носом носа Марлоу. На нижнюю губу Марлоу брызнула ее слюна, а связанная девушка не могла ее стереть.

Два копа бежали к машине, лучи фонариков просвечивали золотым светом сквозь кудри Хани.

Прямо в ухо Марлоу она прошептала:

— Интересно, а Астон, вообще-то, тебе отец или кто? Ты на него нисколько не похожа, а твоя мать всегда была еще та шлюха.

Марлоу напрягла руки и ноги, снова стараясь избавиться от ремней. В душе у нее что-то забурлило. Это напомнило ей тот случай, когда через щель в полу подвала в их доме стали подниматься нечистоты. Астон висел над водопроводчиком и говорил: «А нельзя просто закрыть дырку?» Сантехник, прищурившись, посмотрел на него, одним взглядом оценив клиента: богатый, бестолковый, беспомощный в житейских делах, и сказал: «Можно. Но говно найдет другую дорогу».

Кожаные браслеты на запястьях и лодыжках не поддались, и Хани с хохотом откинулась на спинку.

— Еще та шлюха, — повторила она, отодвигаясь.

Марлоу открыла рот, словно хотела закричать, и, схватив зубами щеку Хани, остервенело стиснула их. Зубы погрузились в мягкую плоть между скулой, намазанной румянами, и длинным изгибом челюсти. Хани ахнула, потом дернулась и застыла. Она визжала, выкрикивала что-то невнятное, словно это у нее был занят рот.

— Марлоу, дрянь, прекрати!

Когда она вырвалась, во рту у Марлоу что-то осталось. Все еще стискивая зубы, Марлоу увидела искаженное ужасом лицо Хани, карабкающейся на другую сторону сиденья. На лице у нее выделялось маслянистое розовое пятно с рваными, неровными краями. Кровь не просто текла, а хлестала из него.

Марлоу еще не выплюнула кусок кожи, когда полицейские подошли к машине и стали вытаскивать Хани. Марлоу ждала своей очереди. Окровавленный лоскут в ее зубах тоже ждал, когда она выплюнет его или уж проглотит.

Выяснилось, что большинство камер в машине не работали. По мере того как Хани увозила их далеко от Созвездия, они теряли сигнал и отключались от Сети. Но в приборной панели была аварийная камера, с низким разрешением и без записи звука, которая все еще передавала изображение. Угол ее обзора не позволял видеть, как жестоко связывали Марлоу. В кадр попала только ее голова, лежащая на коленях у Грейс, — без звука казалось, что подружки просто дурачатся. Однако камера не была так же слепа в тот момент, когда Марлоу накинулась на Хани. Она зафиксировала, как Хани испугалась полицейского дрона, задрожала и прижалась к Марлоу. Потом — как Марлоу в диком порыве, словно в фильмах про живую природу, напала на нее и вцепилась зубами в щеку, а затем укушенная Хани упала назад. Даже Марлоу слегка подташнивало, когда сотрудница Отдела безопасности показывала ей эту запись. Она еще никогда не видела себя на экране — актерам Созвездия запрещалось смотреть производимый ими контент, — так что поначалу Марлоу почти убедила себя, что это другая девушка, просто похожая на нее, посягнула на лицо Хани. Но глубоко в душе она знала, что сама сделала это: она помнила вкус.

«Вышвырнуть ее из эфира! — написал негодующий зритель. — Я смотрю свои каналы после долгого дня НАСТОЯЩЕЙ работы в НАСТОЯЩЕЙ Америке. Я включаю их, чтобы посмеяться, а не любоваться маленькой извращенкой-психопаткой».

«Слышала какая-то девушка ела другую перед камерой ужасно разочарована это было ЛОЛ», — высказалась еще одна представительница возмущенной общественности.

Кто-то просто прокомментировал: «Ты монстр».

Все хотели выгнать семью Марлоу из Созвездия. На следующей неделе Марлоу не пустили в школу. Родители выстроились на парковке в шеренгу, преграждая ей путь в здание.

— Завистливые ничтожества! — кричала им Флосс с багровым лицом, давая обратный ход, тогда как Марлоу сгорбилась на заднем сиденье. Астон в тот день был в городской администрации, где ему устроили головомойку.

— Переедем куда-нибудь в другое место, — сказал он, вернувшись домой. — В Лос-Анджелес или в Нью-Йорк, и…

— И будем искать работу? — спросила Флосс.

Марлоу сидела за кухонным столом, опустив голову. Она слышала, как Флосс произнесла слово «работу» — густым от неуверенности голосом; так же она говорила, когда притворялась, что знает французский. Потом мать встала и вышла из дома.

Много дней после этого Марлоу сидела у себя в комнате и думала о том разговоре родителей. Из-за этого к ней неожиданно пришли самые ранние воспоминания — смутные картины жизни до Созвездия. Заглянув в туманное прошлое, она увидела отели, в которых они жили, когда она была маленькой: сначала престижные, где Флосс все узнавали и ей это нравилось, потом затрапезные, где люди подходили к ней, а она делала вид, что ее с кем-то спутали. Марлоу вспомнила игры в прятки, как Астон набрасывался на нее из-за автомата со льдом, как поздно ночью она сидела у Флосс на руках на ржавом шезлонге. Флосс пела Марлоу, чтобы та скорее уснула, — но, когда девочка засыпала, как будто обижалась. «Я пою только тебе, учти это, — говорила она. — Ты не считаешь, что у мамы очень хороший голос?» Марлоу нравился голос матери, но тогда она не знала, что он особенный. Она думала, что у всех мам красивые голоса — ради чего же тогда не спать? И потому клевала носом под мамино пение, а потом под ее бормотание — Флосс пыталась уговорить себя продолжать. «Посмотри на эту девочку у тебя на руках, — шептала она. — Она такая симпатичная, и она твоя. — Хэштег „благословенная“. Так что соберись ради нее, Флосс. Черт тебя дери, соберись».

Марлоу помнила, что отели становились все хуже и хуже, пока семья не поселилась в такой грязной гостинице, что Флосс сорвала с кроватей простыни и выбросила в разбитое окно. Потом взяла полотенца с тележки горничной и постелила на пол, выложив дорожку от кровати к ванной и запретив Марлоу ступать на голый пол. Думая, что дочь спит, она спросила Астона:

— А как насчет твоей матери?

И он откликнулся:

— О, никаких проблем. Только сначала мне придется развестись с тобой. А как насчет твоей?

Флосс не ответила.

Марлоу помнила, что тот последний номер от накопившегося внутри давления, казалось, раздувался, как шар, она буквально видела, как стены выгибаются наружу. И потом однажды, когда чудилось, что атмосфера вот-вот взорвется от напряжения, Флосс ввалилась в комнату со свежим макияжем и новой сумочкой и встала в дверях, уперев кулаки в бока.

— Нас взяли, — сообщила она Марлоу и Астону.

— Им понравилось видео? — скептически спросил Астон. Они с Марлоу играли в двадцать одно на тумбочке, бросая карты на мозаику из бранных слов, вырезанных на ореховой столешнице. (Когда отец первый раз увидел матерщину, он повернулся к Марлоу и сказал: «Ты ведь еще не умеешь читать? Пусть так и остается. Не пытайся произнести эти слова вслух».)

Дверь в комнату Флосс оставила открытой и теперь стояла, похожая на супергероя, на фоне туманных выжженных холмов, по которым бежало меланхоличное калифорнийское шоссе.

— Ужасно понравилось, — ответила она.

Марлоу посмотрела на свои карты. Ей они ни о чем не говорили; обычно Астон заглядывал в них и сообщал, близко ли она подошла к двадцать одному очку. Но всегда продолжал играть честно, словно не знал ее карт.

Флосс оттолкнула с пути лежавшие на полу полотенца и направилась к мужу и дочери через комнату.

— Та вечеринка в честь дня рождения стоила каждого пенни, — сказала она, опустившись на продавленную кровать.

Марлоу обняла мать за талию. В душе она была не согласна. Празднование ее пятого дня рождения несколько месяцев назад было очень странным: приглушенный свет, музыка в стиле даунтемпо. В гости пришли совершенно незнакомые дети, тоже не очень понимавшие, что они тут делают. Пугающая толпа мужчин снимала все на камеру. Марлоу заметила, что, хотя виновницей торжества была она, мужчин больше интересовала ее мать. Это подозрение подтвердилось позже, когда она увидела запись, которую мама одержимо смотрела неделями — Марлоу так и не выяснила, что она на ней искала.

— Мы переезжаем в другой город, — сообщила Флосс дочери, порывисто обняв ее. — Там еще никто никогда не жил. Его построили специально для нас. А когда мы поселимся в новом доме, то снова станем знаменитыми. И ты тоже.

Тогда Марлоу ничего не сказала. Новость не казалась из ряда вон выходящей. Флосс говорила о былой славе, и о нынешней славе, и о путях достижения новой славы так же буднично и часто, как другие мамы жалуются на отсутствие молока.

Вскоре после того, как они устроились в новом доме на Питт-стрит, Марлоу сидела за кухонным столом со Стеллой, клоунессой с радужными волосами, которая старалась втолковать самобытность Созвездия живущим в нем детям. Она объясняла Марлоу, что повсюду в Америке люди смотрят на нее, болеют за нее.

— Даже те, кого я не знаю? — спросила девочка, у которой чуть скрутило живот.

Стелла отложила свой увенчанный звездой жезл и нежно взяла личико Марлоу в руки.

— Может, ты и не знаешь их так, как маму и папу, — выдохнула она, — но подписчики — твои друзья, особенные друзья. Чем более радостной и интересной ты будешь, тем больше приобретешь особенных друзей; а чем больше у тебя будет особенных друзей, тем радостнее и интереснее будет твоя жизнь. — Белый грим на лице у Стеллы трескался, когда она улыбалась. — Никто не любит тебя больше, чем подписчики, — заключила клоунесса.

Через несколько недель после того, как Марлоу укусила Хани, Флосс вошла в комнату дочери. Лицо ее выражало ту же решительность, что и тогда в мотеле, много лет назад, когда она сообщила семье, что они прошли отбор в Созвездие.

— Вставай, — сказала она. Потом пошла в гардероб и выбрала наряд: жесткое нежно-розовое платье, которое Марлоу никогда не носила, и белую вязаную кофту, из которой она выросла. На возражения дочери Флосс внимания не обратила и только натянула ей на голову белую повязку. Вихры Марлоу немедленно отвергли ее, сдвинув на лоб.

Мать с дочерью поехали в Маунтин-Вью и замедлили ход на охраняемой дороге, ведущей к «Антидот фармасьютикал». Представительница руководства сети и сценарист встретили их на парковке. На Марлоу они не смотрели и близко к ней не подходили, зато рассыпались в благодарностях перед сотрудником «Антидота», который присоединился к ним в переговорной. Когда Флосс заговорила, все по очереди принялись прерывать ее.

— Раньше за Марлоу ничего такого не водилось, — убеждала их Флосс. — Она всегда была доброй девочкой, никогда не проявляла агрессию. Ну нет, однажды в детстве она бросила свой шлем во время игры в софтбол, но, думаю, она просто прониклась духом игры. Девочки, когда играют, они… — Флосс выбросила вперед руки c прижатыми к бокам локтями и издала гортанный звук.

Женщина из руководства с темными коротко стриженными волосами наклонилась вперед, заслонив вид на Флосс представителю «Антидота».

— Марлоу всегда была образцовой ученицей, — сказала она. — И создавала превосходный контент. Если честно, в обычных условиях инцидент подобного рода служил бы поводом для прекращения контракта с актером. — Она улыбнулась представителю фармацевтической компании, который откинулся на спинку стула, сложив руки домиком и прижав их к губам. — Но «Антидот» всегда был для нас очень ценным партнером. И когда мы услышали о ваших сложностях с распространением «Истерила», то подумали, что это судьба.

Скрипнув стулом, мужчина наклонился вперед. Некоторое время он изучал Марлоу.

— Привет, Марлоу, — поздоровался он, словно она только что вошла. — Значит, ты любишь софтбол?

— Нет, я бросила, — ответила она.

— Зато она занимается балетом, — вставила Флосс.

— И его я тоже ненавижу, — добавила ее дочь.

Мужчина улыбнулся.

— Понимаю, — проговорил он. — Марлоу, тебе когда-нибудь казалось, что… — он помолчал, словно подбирая нужное слово, — что жизнь слишком трудна?

— Что? — Марлоу глянула на него через стол.

Все присутствующие приняли нейтральный вид, не желая помогать девочке с ответом. Флосс моргала ей почти с умилением, словно слушала, как дочь играет на пианино.

— По-моему, у меня в жизни все хорошо, — медленно произнесла Марлоу.

Антидотовец задумчиво кивнул.

— Но ведь даже хорошая жизнь бывает сложной, разве нет? — возразил он. — Жизнь по определению не увеселительная прогулка, и мы ничего не можем с этим поделать. Но тебе так повезло родиться в наше время — сейчас можно контролировать чувства. — Он махнул рукой куда-то через плечо.

На экране позади него появились кадры: мальчик, ровесник Марлоу, кидает в рот капсулу, запивает его большим глотком воды из бутылки и выскакивает на бейсбольное поле. С трибуны за ним с мудрым видом наблюдает мать. Поверх изображения появляется слоган: «Представьте, что ваш сын всегда будет пай-мальчиком!»

— Эта таблетка, о которой мы говорим, — «Истерил», — пояснил человек из фармацевтической компании, — она действует как… Ну вот знаешь, как проводится апгрейд программы для твоего девайса? Отнесись к «Истерилу» как к апгрейду своих чувств. А ведь в наших чувствах определенно много вирусов, правда?

Взрослые засмеялись, и Марлоу представила, как сталкивает их всех головами. Белая повязка сползла на лоб тысячный раз за день, и она поправила ее.

— «Истерил» создан специально для твоих ровесников, — продолжал заливаться соловьем мужчина. — С учетом потребностей растущего организма. Здесь, в «Антидоте», мы мечтаем о будущем, в котором все твое поколение, начав принимать «Истерил» в подростковом возрасте, станет самым счастливым, самым уравновешенным и уверенным в себе поколением в истории Америки.

Женщина из руководства повернулась к Марлоу и с таким счастливым выражением лица изогнула брови, словно предыдущий оратор перечислял строчки из десертного меню.

— Но новое всегда пугает, — фонтанировал агитатор. — Люди всегда с сомнением воспринимают перемены, даже если они к лучшему. — Он плотно сжал губы и выдержал почтительную паузу. Потом поставил галочки в списке, который держал в руках: — Мой сосед по комнате из университетского общежития за неделю до выпуска. Младший ребенок в семье, жившей по соседству. Любимый ученик моей матери.

Марлоу выпрямилась на стуле и опустила голову, как научили ее делать, когда взрослые говорили об Утечке.

— Ах, если бы тогда, в две тысячи десятые годы, у нас был «Истерил»! — не унимался мужчина. — Они все остались бы живы.

Из-под полуприкрытых век Марлоу увидела, как женщина из сети подтолкнула локтем сценариста. Тот кивнул и постучал по столу.

— Может быть, все, что надо людям, — это история, — начал он. — Увидеть, как лекарство помогает девочке, которую они уже знают и любят. Проследить ее путь от гневных выходок и чувства незащищенности к… — сценарист повел рукой, — счастью. С помощью «Истерила».

Мужчина из фармацевтической компании кивнул. Подумал, улыбнулся и повернулся вместе со стулом в сторону Марлоу.

— Звучит неплохо, — сказал он. — Правда?

Марлоу посмотрела на мать. Интересно, что за сделку, по представлениям Флосс, они должны здесь заключить? Не использовать же ее организм для продакт-плейсмента, в самом деле? Она откинулась на спинку стула и стала ждать, когда мать заорет на этих жуликов и обзовет их толпой дебилов.

Но, к своему ужасу, она услышала, как Флосс повторяет фразу, которую репетировала утром в ванной, когда прихорашивалась, принимая вид, неброский только на ее взгляд.

— Мы счастливы, что вы сочли Марлоу достойной такой возможности, — проговорила мать, накрыв ладонью руку дочери. — Мне кажется, это замечательно.