Подписчики

Глава шестая Марлоу

Созвездие, Калифорния

2051

Проснувшись на следующий день после нападения на фламинго Жаклин, Марлоу получила напоминание от девайса, которое породило в ней страх и тоску по таблеткам, приглушавшим тревогу.

Через сорок пять минут она должна была встретиться с матерью и свекровью, чтобы примерить платье для оплодотворения.

Она пошла по Лохан-стрит вместо Питт-стрит, только бы не приближаться к дому своего детства. Достаточно было того, что она видела его за три квартала. Сад на крыше зарос, помертвевшая мешанина бурых листьев и плюща неотличима от аккуратных травяных косичек, которые свисали с края, когда в дом въехала их семья. «У домов тоже есть волосы!» — обрадовалась в тот день Марлоу, когда отец припарковался около обшитого серыми досками здания в колониальном стиле с металлической крышей цвета моха. Она считала себя очень умной, и родители посмеялись над ее шуткой. Однако к концу дня большинство детей уже повторяли ее слова. Хор восклицаний по поводу волос дома разносился над свежим тротуаром — начальные аккорды симфонии города, который за двенадцать часов превратился из бездушного в обитаемый. Марлоу хорошо помнила, как стояла тем вечером на улице, а первый искусственный закат без запинки играл премьеру, и висевшие на фонарях флаги торжественно разворачивались. «Добро пожаловать в Созвездие, — было написано на них, — где известность — наша патриотическая привилегия». Включились камеры. Новые соседи восторженно закричали, представились друг другу. Мать Марлоу с сияющими глазами повернулась к ней. «Ты теперь знаменита, милая, — сказала она и засмеялась, когда Марлоу спросила почему. — Потому что ты здесь, — ответила она. — Теперь жизнь так устроена».

Теперь Марлоу дошла до центра города и обогнула фонтан, чьи струи выстреливали высоко в безоблачную голубизну. Лилии, плавающие в чаше на поверхности воды, были снабжены микрофонами — идеальный способ улавливать разговоры актеров, которые решили здесь посидеть. Перейдя круговой перекресток, Марлоу остановилась и пропустила толпу роботов. Они появлялись днем и ночью, как жизнерадостные служащие, курсирующие между домом и офисом, из бутафорского выхода из метро. Но поезда под землей не ходили. Там находилась только тихая пещера, где роботы ждали вызова на работу. В основном они служили массовкой, заполняя пустые рестораны или места плохо посещаемых вечеринок, и их голоса отключались, когда живые актеры блистали на переднем плане. Настоящий поезд, скоростной, на электромагнитной подушке, останавливался на станции вдалеке от района съемок, у границы города. Каждый день он доставлял с юга домработниц для звезд, которые не желали, чтобы роботы копались в их белье.

Переходя улицу к магазину одежды, Марлоу увидела, что мать и свекровь уже там. От этого зрелища ее слегка затошнило, но, взглянув на панель с указанием числа зрителей, она обнаружила, что общее количество подписчиков резко растет и составляет почти двенадцать с половиной миллионов. Вражда между матерью и свекровью была единственным спусковым механизмом повышения рейтинга в связи с ее замужеством. Марлоу знала, что в эту минуту множество людей по всей стране, особенно пенсионерки-южанки и геи, затаили дыхание. Сама подготовка вечеринки в честь оплодотворения, на которой будет отмечаться ее грядущая беременность, — празднество, в четыре раза масштабнее, чем свадьба, — значительно повышала рейтинг: матери поругались уже дважды. Первая стычка произошла, когда мать Эллиса предложила использовать вместо скатертей переработанные мешки для кофе, а мама Марлоу ответила, что грань между деревенским стилем и деревенщиной очень тонкая. Во второй раз они повздорили, когда каждая захотела, чтобы будущий внук звал ее «бабулей».

В магазине Марлоу встала перед трельяжем в платье, специально подогнанном по ее фигуре, и поняла, что свекровь была права, когда несколько месяцев назад Марлоу впервые померила его: цвет действительно тошнотворный. Раньше Марлоу могла поклясться, что он напоминает сливочный крем, но теперь, когда она не принимала «Истерил», одним из самых неприятных побочных эффектов таблеток был дальтонизм, когда все цвета отдают бежевым, — она видела, что платье на самом деле зеленовато-канареечного неонового цвета.

— С сожалением должна сказать, — произнесла она, — что ненавижу это платье.

Мать встала, отбросив стул, который прилип к ее широкому заду, и решительно направилась к Марлоу. Она была в остроносых ботинках из телячьей шкуры, меховом жилете с надставленными плечами и легинсах из лакированной черной кожи. Когда мать тряхнула головой, глядя на отражение Марлоу в зеркале, ее паричок съехал набок.

— Ты, пряха-муха, издеваешься? — спросила Флосс. — Ты, муха-пряха, сама его выбирала. Какого мохера? — Давным-давно, после того как она заплатила неимоверный штраф за матерщину в эфире, мать Марлоу приструнила свой инстинкт сквернословия.

Флосс провела пальцами по серебристой вышивке, которая вилась вокруг талии, взбила тюлевый шлейф и расправила его за спиной дочери. Потом ее отвлекло отражение собственного лица. Марлоу наблюдала за тем, как мать бросила свое занятие ради обычных ужимок при взгляде в зеркало: надувания губ и кокетливого поворота головы.

Свекровь Марлоу, Бриджит, одетая в простую белую тунику, закинула ногу на ногу. Для Флосс магазинные стулья были слишком тесными, а Бриджит занимала меньше половины сиденья.

— Представляю, как ты его ненавидишь, — сказала она, словно никто не помнил, что ей с самого начала не нравилось это платье.

Флосс вздохнула.

— Но ведь желтый твой любимый цвет, — рассеянно произнесла она, помолчала и более глубоким голосом предложила: — Мы можем подыскать что-нибудь другое, но твой отец убьет меня за расточительность.

Бриджит привстала со стула и снова села.

— Марлоу, я думаю…

Марлоу кивнула. Она уже протянула руки матери, помогая ей спуститься с покрытого ковром подиума.

— Я держу ее, — сказала она. — Все в порядке.

— С ней ничего плохого не случится? — писклявым от нетерпения голосом спросила Бриджит.

Марлоу быстро представила, как какая-то мощная сила засасывает стул свекрови и она вылетает сквозь окно — дзынь! — и перемещается в какое-нибудь другое измерение. Бриджит не имела права на чванство по отношению к помутнениям Флосс. Когда ее саму и отца Эллиса, Райана, настигало помутнение, роботу-домработнице приходилось немедленно их изолировать. Припадки свекрови были долгими и всепоглощающими и оставляли их в слюнявом ступоре, что пугало проходящих мимо детей, не говоря уже об акционерах сети. Марлоу одна из очень немногих знала, что для родителей ее мужа в подвале была тайно оборудована комната, которая защищала их в такие минуты от самих себя и от чужих глаз. С обитыми мягким материалом стенами, разумеется зелеными, а не белыми. Как и всех американцев определенного возраста, от узора в виде белых квадратов Бриджит и Брайана бросало в дрожь.

В противоположность им, Флосс повезло, особенно если учесть, как много в молодости она пользовалась старыми телефонами с экраном. Лечащий врач Флосс однажды показал Марлоу график со столбиками, менявшими цвет от бледно-розового до красного, и ткнул в самую темную его часть, отражавшую мозговые нарушения матери. Но помутнения Флосс были короткими и сравнительно мягкими и характеризовались стеклянным взглядом и путешествиями во времени. Человек со стороны мог бы подумать, что она под кайфом или сильно тоскует по прошлому. «Это как эффект от курения, если вы когда-нибудь о таком слышали, — объяснил врач. — Обычно мы можем предсказать ущерб в зависимости от того, сколько человек пользовался смартфонами, но бывают исключения. Вашей маме пока везет».

Что касается отца Марлоу, то тут, конечно же, была другая картина.

Флосс невидящим взглядом смотрела на Марлоу, неподвижно держа руки в руках дочери.

— Он наорал на меня за завтраком из-за «Американ экспресс», — пробормотала Флосс.

— Мама, — осторожно позвала Марлоу, пытаясь бережно усадить ее на стул, — папа не кричал на тебя. Он больше с тобой не живет.

Бриджит уже встала, вся на нервах, и бочком стала пробираться к двери примерочной.

— Давай-ка я принесу твоей маме воды, — сказала она.

— Сначала помогите мне расстегнуть платье, — попросила Марлоу, но Бриджит уже вышла. Флосс откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

Марлоу подняла руки над головой и кончиками пальцев потянулась к молнии платья. Она расстегнула ее так, что смогла высвободить руки из рукавов, но потом застежка застряла между лопатками. Марлоу дергала собачку и крутила платье, стараясь сдвинуть молнию на видное место сбоку, и как раз стащила его с туловища, когда занавески распахнулись и вошла продавщица-робот.

— Одну минутку. — Марлоу закрыла грудь руками.

— Как у вас дела? — поинтересовалась продавщица, опрятная и со смутно азиатскими чертами лица. Марлоу заметила, что изгибы ее фигуры намеренно спилены, чтобы она выглядела менее сексуально, — вероятно, когда-то это был робот-партнер, впоследствии стерилизованный и перепрофилированный для одежного магазина.

— Это платье смотрится на вас роскошно, — разразилась продавщица льстивой тирадой. Ее подернутые дымкой глаза метались между лбом Марлоу и тем местом, где обмякла Флосс, пытаясь вычислить, какое пятно живого тепла исходит от платежеспособного клиента. Марлоу уронила руки, напомнив себе, что в примерочной камер нет, а стесняться машины нет причин, как бы та ни походила на человека. Этот робот — по имени Кендра, как гласила надпись на бейдже, — относился к тому типу, который называли «клиентоориентированный персонал», с легким пушком волос на теле и человеческими движениями мышц. Например, ожидая ответа, он пожевывал изнутри щеку. Но по алгоритму управления Кендра ничем не отличалась от тех, кого называли «подсобными рабочими». Чуть раньше, когда Кендра заходила на склад, чтобы принести платье, Марлоу увидела через открытую дверь жутковатый взгляд одного из них. Прямая фигура имела совсем такие же кисти рук, как у Марлоу, — длинные пальцы, мягкие ладони, даже тусклые ногти. Робот погрузил их в пену белого атласа, вынул оттуда сверкнувшую иглу и снова воткнул в ткань. Но выше запястья руки машины были все из хрома и проводов, а на месте лица блестела линза из черного стекла.

— Правда-правда. Просто изумительно, — прервал тишину голос Кендры. Она повернула и вскинула голову, и механическое жужжание, сопровождавшее это движение, выдало ее натуру. — Выбрали что-нибудь? — с воодушевлением пропела она.

Марлоу решила, что лучше до конца жизни носить каждый день канареечное платье, чем стоять с голой грудью перед этим нахальным роботом. Она вообще не хочет ни оплодотворения, ни связанного с ним праздника. Так какая разница, во что она будет одета?

— Выбрали, — ответила она механической девушке. — Пробивайте.

Три женщины оставили платье, задыхающееся в чехле, в машине Флосс и пошли по обрамленной полевыми цветами галерее торгового центра по направлению к кафе. Эллис ждал у входа, упершись подошвой кроссовка в стену. Он уставился в одну точку и то и дело нарочито вытягивал губы. Марлоу знала этот взгляд: он что-то диктовал — имейл или, подумала она с горечью, список продуктов, которые будет прятать от нее. Хотя в этом не было никакой необходимости — и хотя Марлоу много раз повторяла, что ей неприятна эта привычка делать рыбьи губы, словно он жевал, обнажая десны, — Эллис постоянно артикулировал слова, которые мысленно передавал своему девайсу.

Бриджит тоже ненавидела кривляния сына — это было единственное, в чем они с Марлоу соглашались.

Когда женщины приблизились к Эллису, Бриджит покудахтала, пытаясь поймать его взгляд и мимикой выразить ему свое неодобрение.

— Ладно, — вздохнула она, когда Эллис проигнорировал ее, — и все равно это лучше, чем раньше.

Марлоу поняла, что она имеет в виду. Ровесники ее родителей часто рассказывали, как все было, когда еще существовали старые телефоны: в залах ожидания, в самолетах, в клубах и ресторанах люди сидели с опущенными головами, не отрываясь от сиявшего голубым светом прямоугольного предмета, не замечая ничего вокруг, словно их усыпила внезапная утечка газа. Бриджит говорила о тех временах отстраненно, Флосс же упоминала о них с тоской.

Марлоу не удавалось вообразить такую картину. Она опоздала увидеть эру так называемых смартфонов на несколько лет. Утечка уничтожила и их тоже. В хаосе последствий, которые, казалось, никогда не закончатся, врачи сначала ошибочно приняли тревожный симптом, обнаружившийся у пациентов среднего возраста, — внезапную безжалостную забывчивость — за побочный эффект коллективного шока. Но беспамятство продолжало появляться в большом количестве, углубляться, распространяться. Наконец было принято трезвое решение обнародовать результаты исследования, связывающего использование персональных гаджетов — телефонов, планшетов, любых устройств, в упор направляющих голубой свет на человеческий глаз, — с быстро развивающейся деменцией, которая, по предсказаниям медиков, в конце концов погубит все поколение родителей Марлоу, поколение нулевых. За один день компания под названием «Эппл» рухнула, и ее продукция исчезла. А вскоре после этого на сцену вышла девятнадцатилетняя умница в укороченном топе, с раннего детства любившая разбирать телефоны родителей, и представила изобретение, заменившее утраченные аппараты: девайс.

Так же как и все ее знакомые, на седьмой день рождения Марлоу получила небольшой черный камень, который крепился к внутренней стороне запястья. Девайс не издавал звуков; девайс не имел экрана. Он выполнял те же функции, что и старые телефоны, и все, что ему требовалось, — мозговые волны. Всю работу он выполнял в голове пользователя.

Марлоу еще помнила типовые подсказки, которые выдавало устройство, помнила, как она прорабатывала их, закрыв глаза. «Скажи мне, где заказать пиццу. Расскажи мне про погодные условия в районе Великой Китайской стены. Покажи мне фотографию президента в университетские годы». Легкое покалывание на коже, и тут же в голове всплывает ответ на первый вопрос: «Служба доставки „Флауэр краст экспресс“, три километра триста восемьдесят метров. Я голодная? Хочу ли я сделать заказ?» Потом внезапное сомнение: ее мозг уже знал это, так? Ведь она все время заказывает там пиццу. Но потом приходит отклик на следующий вопрос: «В настоящее время в районе Великой Китайской стены в среднем одиннадцать градусов Цельсия». И наконец на мысленном экране, о котором она даже не подозревала, появляется изображение шестнадцатилетнего президента много десятилетий назад. Она развязно стоит во дворе Принстона, засунув пальцы за пояс синих джинсов с завышенной талией, на голове аккуратный мягкий афронимб. «Хочу ли я увидеть больше?»

«Так странно, — сказала Марлоу Флосс, которая с тревогой наблюдала за дочерью, словно та приняла экстази. — Он называет меня „я“. Или говорит, что это я». Через неделю ничего странного в этом уже не было. Пропала граница между тем, кем она была и кем стала, что знала раньше и что теперь. Собственно, во всех смыслах теперь она знала все.

В ресторане Эллис и Марлоу ели молча, в то время как их матери затеяли вялую перебранку.

— У моего дедушки по матери, — сказала Флосс, размахивая вилкой, на которой висела сочащаяся соусом кудрявая капуста, — до самой смерти была густая шевелюра без единого седого волоса. За всю жизнь его она ничуть не поредела. — Флосс бросила сочувственный взгляд на заметно лысеющего Эллиса.

— Чудесно, — ответила Бриджит. — Думаю, внешность ребенка разумно будет взять из вашей семьи. — Она соскребла заправку с листа салата и обратилась к Марлоу и Эллису: — Вы ведь знаете, что мой отец приходился дальним родственником Стивену Хокингу? Надеюсь, дизайнеры изучат гены Эллиса и найдут именно эти.

— Это скейтбордист из какой-то давно забытой эпохи? — скривилась Флосс.

— Это гений, — сказала Бриджит. Она выразительно взглянула на Эллиса и рассмеялась.

— Конечно. — Флосс похлопала мать зятя по руке. — Я согласна, что в вашем случае очень важно уделить особое внимание умственным способностям. Марлоу рассказала мне про твой неправильный прикус. — Она с сожалением покачала головой. — Уродливому ребенку тяжело прижиться в детском коллективе. Но я уверена, что тебя это закалило. Ты обладаешь такой сильной, почти мужской энергией.

Марлоу попыталась пнуть мать под столом, но промахнулась: Флосс заметила ее намерение и вовремя встала. С надменным видом она бросилась в туалет, словно подписчики, которые, без сомнения, восхищались ее стервозностью, находились именно там.

Как только Флосс удалилась, Бриджит перевела неодобрительный взгляд с Эллиса на Марлоу.

— Когда вы собираетесь ей сказать?

— Это наше дело, мама, — рявкнул Эллис, прожевывая баклажаны.

— Скоро, — ответила Марлоу. Она не обманывала. Ее грызло чувство вины из-за нарушения кровной линии: какой бы взрывной ни была реакция Флосс, Марлоу не хотела передавать ребенку никакие ее черты, и Бриджит знала это — не говоря уже о тех, кто смотрел каналы Марлоу и Эллиса, когда они приняли это решение.

— Надеюсь. — Бриджит положила скрещенные нож и вилку на тарелку с почти не тронутой едой. — Иначе получится очень некрасиво, — нараспев предупредила она сына и невестку.

В любом случае получится очень некрасиво, подумала Марлоу, глядя, как Флосс пробирается между близко стоящими столиками. Колышущаяся филейная часть задевала тарелки с блюдами с обеих сторон. У ее ребенка никогда не будет такой задницы, решила Марлоу, и вообще ничего от ее матери. После не особенно долгих обсуждений они с Эллисом решили попросить дизайнеров не включать гены Флосс в ДНК ребенка. Полностью отбросить их. Марлоу жалела только, что эту идею выдвинул не Эллис, — тогда она смогла бы заявить, что он ее уговорил. Но это было не так. Предложение исходило от нее самой.

В 3:05 ночи у Эллиса сработал будильник. Он растолкал Марлоу и прошептал:

— Камеры выключены. — Он лег на бок и подбил подушку под голову так, чтобы видеть жену.

Марлоу вдруг встревожило, что он захотел секса, и она попыталась усмирить желание дать ему отпор. Можно попросить девайс показать фотографии актеров-пожарных из Созвездия.

Но Эллис хотел вовсе не секса.

— Мы должны принять решение насчет ребенка, — сказал он. — Оплодотворение на следующей неделе. Это уже просто смешно.

Марлоу натянула одеяло под подбородок.

— Я же говорила, что не против угревой сыпи, — пробормотала она.

Они размышляли много дней, читая вопросы анкеты в голове и вслух обмениваясь ответами. Выстраивали обширную семейную историю, сообщая друг другу места рождений и смертей, болезни, отличительные черты родственников. Так создавался ребенок: программа составляла геном, основываясь на личных качествах всех предков. Марлоу и Эллис могли выбрать для своего отпрыска любые свойства из ДНК. Было большое искушение сделать сына или дочь идеальными, но исследования (а также Жаклин) утверждали, что дети, запрограммированные без потенциальных недостатков, получаются «психологически неблагополучными», как называлось это в научных работах, или «чудаками из чашки Петри», как выражалась Жаклин. «Легкое несовершенство необходимо», — говорила она Марлоу, тихонько кивая на родинку на шее своей дочери. Однако даже слабый изъян казался жестокостью. Марлоу никак не могла придумать, с каким дефектом она бы смирилась. В конце концов Эллис предложил акне. «Никто еще не умирал от прыщей», — заметил он.

— Я сейчас говорю не про недостатки, — сказал он теперь. — А про пол.

Марлоу знала, что он хочет мальчика и что уже думает о передаче ребенку наследства, которое и сам еще не получил. И, несмотря на то что Эллис часто появлялся на публике то с матерью, легендарной бизнес-леди, то в винтажной футболке с надписью «шальная ФЕМИНИСТКА», он не представлял себе ничего лучше собственного отражения в зеркале.

Не то чтобы Марлоу не хотела мальчика или хотела девочку. Просто выбор пола означал бы окончательное решение по поводу ребенка, который пока существовал только в гипотетических лабораторных вариантах и нервозных планах вечеринки. Репродуктивному центру неспроста требовалось знать пол младенца до праздника оплодотворения: во время этого события модель ребенка в натуральную величину проектировалась на гигантский экран. Марлоу с ужасом представляла себе это зрелище. Она чувствовала, что точкой невозврата окажется не тот вечер, когда она получила роль беременной, и даже не момент имплантации эмбриона, а вид агукающего будущего малыша. Что она сможет сделать, как сможет размышлять над способами вывернуться из этого сюжета после того, как увидит своего ребенка?

— Давай поговорим об этом завтра, — ответила она, повернулась на бок и почти мгновенно заснула.

Сон без «Истерила» давал совершенно новые ощущения; поначалу она просто глубоко проваливалась в черную яму, а потом к ней приходили яркие сны. Возвращались старые кошмары: Грейс умоляет не сопротивляться, Хани корчит рожу, глядя в камеру на приборной панели, поднявшаяся вода затекает в машину. Но сегодня ей снилось оплодотворение. Она видела себя в желтом платье, рядом с ней топтался Эллис. Оба они стояли, как планировалось, перед улыбающейся толпой на заднем дворе материнского дома. Все присутствующие обратили лица с вышколенными выражениями на экран, висящий над алтарем. Там показывали ребенка Марлоу с пухлыми ножками, ручками в ямочках и покрытой нежным пушком головкой. Но на месте лица находилось только темное стекло, как у того робота, которого она нечаянно увидела в магазине одежды. И поверх ошеломленного шепота толпы Марлоу ясно услышала, как ее мать, стоявшая за спиной, воскликнула: «Фигасе, только посмотрите, какая она красотка».

Интернат для больных с помутнениями располагался в двадцати минутах ходьбы и был спрятан в искусственном лесу, поскольку сеть не хотела, чтобы он фигурировал на записях. Марлоу не возражала против прогулки; после того сна она совсем не могла спать. Полпути женщина проделала почти в полной темноте. Наконец, когда она дошла до леса, дрон-осветитель зафиксировал ее и длинный луч озарил белым светом улицу, переходившую в грунтовую дорогу. Марлоу прошла мимо здания из матового черного кирпича, где размещались серверы сети, стараясь не встречаться глазами с вооруженными охранниками, выстроившимися вдоль стен, — они не были роботами. Сеть относилась к защите данных серьезно. Сооружение с самого начала имело камуфляжную окраску и охранялось исключительно живыми людьми: руководство Созвездия стремилось убедить пользователей, что защита частной информации является абсолютным приоритетом. Этой логики Марлоу никогда не понимала: какие такие тайны могли быть у жителей Созвездия? Им приходилось есть, плакать и рожать перед камерами. Но здесь возвышалась крепость, стерегущая их персональные данные — что, с точки зрения Марлоу, было лишь еще одной пустой фразой, прикрывавшей никому не нужные сведения: сколько люди тратят на химчистку, какой шифр используют для шкафчиков в спортзале, какие сообщения составляют друг другу в мозгу. Кого это все может заинтересовать?

«Раньше мы тоже так думали», — однажды сухо произнесла Флосс, когда Марлоу выразила удивление вслух.

Потом Марлоу поняла: крепость должна обнадеживать ровесников ее родителей. Так же как сияющий спортивный комплекс и сверкающий бассейн — из-за нехватки воды их в анклаве осталось совсем мало, — здание организации по защите данных должно выглядеть привлекательно. Созвездие было запущено в действие, когда новый интернет, руководимый и контролируемый правительством, только зарождался и все еще напуганные Утечкой американцы боялись им пользоваться. Родной город Марлоу стал приманкой, способом снова привлечь потребителей к онлайн-активности. Сопротивляться соблазну было невозможно: смотри, как эти красивые люди живут при включенной камере. Теперь Марлоу была уже не девочка, хорошо знала историю своего города и умела читать между строк. И она понимала: настоящие актеры из прошлого, актеры, удостоенные «Оскара», и рок-звезды не хотели иметь ничего общего с Созвездием. Но знаменитости помельче, вроде ее родителей, обнищали, затосковали по былой славе и поддались на агитацию сети: «Что вы делали в прошлом? Заманивали людей на уязвимые платформы. Считаете, что вы не имеете отношения к Утечке? Напрасно. На ваших руках кровь». Так что прежние участники реалити-шоу, персонажи светской хроники и тупые братья и сестры актеров подписали контракты, приехали и осели здесь, делясь своей частной жизнью день и ночь и подтверждая своим бесстрашным возвращением к работе главный американский рефрен: «Терроризм не победил».

Когда Марлоу добралась до интерната, за спиной у нее поднималось солнце. Стоявший с другой стороны стекла мужчина в тапках посмотрел, как она касается девайсом решетки на двери. Даже в такой ранний час автоматический замок открылся: Марлоу была ближайшей родственницей.

Когда Флосс говорила об интернате, ее трясло, но Марлоу здесь нравилось. Это было единственное место в Созвездии, кроме интимных помещений, где камеры не работали. Аудитории не показывали, как у подверженных помутнениям людей вываливается пища изо рта. Правда, Марлоу пациентов не боялась. Ее отец выглядел так много лет, прежде чем они с Флосс перевезли его сюда. Марлоу привыкла к бессмысленному взгляду, неподвижному лицу. Интернат казался ей безмятежным и внушительным, почти величественным чертогом. Здесь жили состоятельные люди. Мужчины всегда были одеты в девственно-белые кашемировые халаты, женщины носили в ушах драгоценности. Однажды медбрат, который нравился Марлоу больше всех, дородный Шон, ровесник ее отца, угостил ее кофе и представил своим любимым пациентам. «Я был звездой „Твиттера“», — хрипло похвастался один пожилой человек, пристально глядя на нее. Марлоу просто кивнула и улыбнулась, притворившись, что этот факт произвел на нее впечатление. Она никогда не понимала сути «Твиттера», хотя Флосс часто говорила о нем как об умершем близком друге. Марлоу не представляла, что могло привлекать в коротких сообщениях без конкретного адресата, в основном бессмысленных и часто откровенно лживых.

Выйдя из лифта на этаже, где жил ее отец, она увидела за столом дежурного, Шона, хмурившегося над карточками, — фиолетовое небо за окном обрамляло его голову.

— Ранняя пташка! — воскликнул он, заметив приближавшуюся Марлоу. — Что ты здесь делаешь?

Марлоу улыбнулась, поправила сумку на плече и похлопала по ней.

— Ну, как всегда, — принесла большому ребенку все, что он любит: филе миньон, омара, клубничное мороженое.

Это была их вечная шутка: ее отец почти ничего не ел.

— Он уже встал, — сказал Шон, кивая на комнату с табличкой «Клипп Астон» на двери.

Марлоу застала отца в кресле около кровати, уже одетого в кашемировый халат. Флосс поспешила купить его мужу в тот же день, когда его поместили сюда, словно беспокойная мамаша, желающая, чтобы ребенок хорошо вписался в школьную жизнь.

— Как ты, папа? — поприветствовала отца Марлоу.

Он не ответил, и Марлоу рассказала ему об оплодотворении. Как ей жаль, что он не сможет прийти, и как ей вообще противно принимать в этом участие, что Эллис хочет мальчика, а она не хочет больше жить с Эллисом. Она сказала больше, чем требовалось, чтобы просто услышать свои искренние слова, наслаждаясь сознанием, что они не выйдут за пределы этой комнаты.

— Я в жопе, папа, — призналась она. — В полной. — Кроме прочего, ей нравилось приходить сюда, потому что здесь можно было выражаться как угодно резко и не подыскивать эвфемизмов.

Ей показалось, что отец наклонился вперед, и она сунула ему в рот соломинку. Он втянул воду. Марлоу ощутила радость — крупицу той радости, о которой она не подозревала, пока его болезнь не обеднила ее жизнь.

Женщина задумалась. Это отец заботился о ней после того, как много лет назад у нее забрали яйцеклетки. У матери на той неделе были неотложные дела, которые потребовали ее отсутствия в течение нескольких дней. К тому времени родители уже почти не разговаривали, хотя точная причина от их дочери ускользнула. За всю жизнь мать с отцом расходились и снова мирились бессчетное число раз. Порой, когда Флосс рассказывала о прошлом, она упоминала расставания, которых Марлоу не помнила. Если она говорила об этом матери, та мягко восклицала: «О да!» — и объясняла размолвку задумчивым, печальным тоном, каким люди описывают давно прошедший отпуск в дождливое лето.

Но неделю после операции Марлоу помнила так: мать не хотела сообщать отцу, что ее не будет дома и она не сможет ухаживать за дочерью, поэтому попросила своего водителя присмотреть за ней и внесла свой вклад, постоянно будя Марлоу виноватыми сообщениями. «Как ты, дорогая? Тебе хватает фруктового мороженого? Я попросила Амаду привозить тебе виноградное. Ты удивилась, когда увидела виноградное мороженое? А ты, наверно, думала, что я забыла? Я никогда не забуду, что моя девочка больше всего любит виноградное. Я сказала Амаду, что это очень важно!» Марлоу не отвечала. Так проявлялась вся сущность Флосс: она была матерью не постоянно, а раз в году, работала где-то далеко, а желала, чтобы ее считали лучшей мамой на свете.

Наконец, когда Марлоу заплакала от сильной боли, Амаду закрыл глаза и позвонил отцу со своего девайса, все время гладя ее по голове. Отец немедленно приехал с вещами на ночь, разрешил Амаду взять два выходных и заметил, что Флосс никогда не поумнеет, это не вызывает сомнений. Он дал Марлоу маленький колокольчик, чтобы она звонила, когда ей что-нибудь понадобится, и спустился на первый этаж. Девушка долго спала, а он тем временем ходил по дому, в котором когда-то жил, осматривал трещины в стенах и следы от протечек на потолке. Потом он созвал друзей, и они вместе затеяли небольшой ремонт.

— Папа, что мне делать? — прошептала она, вынимая у него изо рта соломинку. Марлоу, как всегда, с восхищением смотрела на его темные блестящие глаза, на нижнюю челюсть, обтянутую на удивление молодой кожей, слишком гладкой и упругой для совсем увядшего человека. Как она будет скучать по этому лицу, когда отец исчезнет окончательно!

Не ответив, он заморгал, и ей внезапно пришла в голову светлая мысль. Это лицо, которое она так любила, может пережить их обоих, если включить его в генетический код ребенка. Ее собственная внешность так слабо напоминала родительскую, что люди иногда смотрели на нее с жалостью. Мать с отцом только отмахивались: по их клятвенным заверениям, ее голубые глаза имели тот же разрез, что карие глаза ее отца, и в ее возрасте у Флосс были точно такие же волосы — непослушные и пепельные. Сама же Марлоу никогда об этом не думала. Она знала, что в двадцатом веке американцы гордо перечисляли национальный состав своей крови примерно так: «Я на четверть ирландец, наполовину угандиец и частично француз», — но те времена уже прошли. Ко времени рождения Марлоу все народности перемешались, и у детей, которые появились на свет позже нее, стало трудно распознавать наследственные признаки: носы, лбы и подбородки уже не носили характерных этнических черт и были менее предсказуемы. И все же Марлоу порой задавалась вопросом, где в ее облике прятались черты родителей. Иногда она устраивала перед зеркалом игру: вскидывала голову и, пока лицо имело естественное выражение, надеялась поймать мгновенное сходство с матерью или отцом. Ничего не получалось. Когда отец умрет, в ее отражении ничто не будет напоминать о нем.

Возможно, подумала она вдруг, ощутив укол вины, стоит поступить немного в стиле Эллиса и попытаться реализовать в этом ребенке свои желания. Ну правда, разве не здорово — сохранить лицо отца, чтобы дать ему новую жизнь? Ей предстоит узнать, каким оно было в детстве и юности, а если она проживет подольше, то снова увидит его таким, как в своих самых счастливых воспоминаниях. Она ясно представила тот день, когда он научил ее кататься на велосипеде, бегая рядом с концом веревки в руках. Другой конец был обвязан вокруг талии Марлоу — это был компромисс: она не хотела, чтобы он ее придерживал, а он еще не решался позволить ей ехать без страховки. «Милая, не отвлекайся, — все время повторял он. — Смотри, куда едешь». Но ей было спокойнее смотреть в его лицо, на его волосы, развевавшиеся на ветру. Она и сейчас почти видела капли пота на его висках, морщинки у его глаз, когда он смеялся с ней, над ней.

Сколько ему тогда было лет? Она попросила девайс сделать подсчеты, и ответ ее поразил: двадцать восемь. На семь лет меньше, чем ей сейчас.

— Ах, Анна, — внезапно тихо произнес отец, с трудом выталкивая слова из давно безмолвного рта. — У тебя все хорошо.

Марлоу не знала, кто такая Анна, но почувствовала близость к ней. Отец редко называл дочь по имени. Чаще всего он никак ее не звал. Марлоу не стала исправлять его — голос отца прозвучал как будто с облегчением. Она просто кивнула, подоткнула Астону одеяло и постаралась так и выглядеть — словно у нее все хорошо.

Они с Эллисом пришли к соглашению: мальчик, как он хотел, с лицом ее отца. Послали сообщение в центр «Либерти» и получили ответ, что дизайнеры немедленно начнут работать над прототипом.

Последние дни перед оплодотворением прошли как в дурмане. Флосс разругалась с поставщиком продуктов для вечеринки, что закончилось короткой легкой потасовкой. Бриджит закатила скандал по поводу углеродного следа из-за доставки торта, который Флосс заказала на другом конце страны. Марлоу повесила свое желтое платье в шкаф в доме матери, чтобы не видеть его. Она посетила девичник — день отдыха в спа, устроенный Жаклин. Все женщины были вялые, поскольку подобные мероприятия всегда проходили без алкоголя: будущей матери следовало воздерживаться от спиртных напитков, а потому всех остальных выпивкой тоже не угощали.

— Взбодритесь, неудачницы, — воскликнула Жаклин, ставя ногу на педикюрную тумбу. — Зато мы можем посплетничать о Тие. — Тиа единственная из их компании не принимала участие в девичнике: бездетных женщин никогда не приглашали.

— Вы, наверно, за столько лет мне все кости перемыли, — предположила Марлоу.

Все нервно засмеялись.

Утром перед оплодотворением Марлоу сидела за столом у матери на кухне и потягивала горячую воду с лимоном. Перед самой имплантацией яйцеклетки ей наконец запретили пить кофе. Через стекло двери, выходившей на задний двор, она смотрела, как дроны под наблюдением сценариста и распорядителя из сети опускают позолоченные стулья на траву. Экран, на который будет спроецировано лицо ее сына, уже развернули высоко над лужайкой. В доме вокруг Марлоу споро хлопотали три робота. Один в коридоре разглаживал паром ее платье, другой резал фрукты на разделочном столе в кухне, третий опускал чайные свечи в широкие миски с водой. Ввиду торжественности события все они были клиентоориентированными роботами — гости не для того наряжались, чтобы смотреть на мотки проволоки.

В то время как машины точно укладывались в расписание, люди запаздывали. Флосс запропала где-то в доме, вероятно делала предварительный макияж перед основным. Скоро она появится, наштукатуренная бронзовой пудрой, и станет утверждать, что совершенно не накрашена. Жаклин была в пути — ее задержали капризы одной из дочерей. Эллис вместе с мужем сестры гонял на симуляторе серфинга. Этот веб-сайт обещал мужчинам полное ощущение, что они катаются на волнах у Золотого побережья, затем у Оаху, а потом у Канарских островов, и все это в складском помещении в восьмидесяти километрах от берега.

Пока Марлоу ждала, в голове у нее зажужжало — пришло сообщение. «Срочно, для Марлоу Клипп из Центра планирования семьи „Либерти“. Не могли бы вы приехать как можно скорее?»

«Конечно», — ответила Марлоу. Она выскользнула из кухни, ни слова не сказав роботам. Те продолжили работать с дежурными полуулыбками.

Марлоу доехала до центра и вошла в здание, обнаружив, что в офисе темно и тихо, а бодрой медсестры нигде нет. Какая-то фигура, освещенная сзади, помахала ей из конца коридора.

Марлоу направилась к ней, и по мере того как она приближалась, черты незнакомки становились четче: женщина ее возраста с серьезным взглядом, светло-коричневой кожей и в розово-сером рабочем комбинезоне, который толстил ноги и руки. Волосы были убраны в тугой хвост. Как только Марлоу увидела их, пальцы у нее стало покалывать из-за глубоко засевших воспоминаний о том, как она касалась этих волос: невероятно густых, но ломких, с очень хрупкими прядями. Марлоу помнила, как осторожно заплетала их в косы и завязывала резинками на концах.

— Грейс! — поразилась она. — Ты здесь работаешь?

Грейс помолчала. Она выглядела встревоженной.

— Нам нужно провести экспресс-анализ, — громко произнесла она. — В твоих мазках обнаружена патология. Следуй за мной, пожалуйста.

— Хорошо, — ответила Марлоу.

И вот так впервые в жизни она нарушила условия контракта. В нем имелся пункт, запрещающий разговаривать с кем-либо из детей, которые были там в ту ночь. Но ведь они больше не дети, правда? Марлоу не виделась с Грейс двадцать лет.