Подсознание

Глава 12. Сон для творчества

Обучение — необходимое условие приобретения и распространения мемов. Но как они затем трансформируются? Точные копии идей годятся только в том случае, если будущее будет таким же, как прошлое. Если бы усиление воспоминаний было единственным, что происходит во время сна, мы были бы гипертрофированными версиями своих родителей — с таким же поведением и теми же взглядами на жизнь.

Но, к счастью, все обстоит иначе: мы находимся в постоянной трансформации и открыты влиянию на протяжении всей жизни. Как можно изменить воспоминания? Как получаются новые мемы?

Предприниматели, художники и ученые из всех возможностей человеческого ума больше всего ценят творчество. Зарождение культуры всегда зависело от способности воображать новые формы путем рекомбинирования старых, а мысленное конструирование того, чего еще не существует, всегда опиралось на сновидения как на основной источник вдохновения.

При современном капиталистическом рационализме сны не рассматриваются как важное явление, но изобретения, так или иначе связанные с ними, оказали серьезное влияние на промышленную революцию. Семейное предание изобретателя Элиаса Хоу[120] свидетельствует о ключевой роли сновидений в его величайших открытиях:

Изобретение швейной машины с челноком вызвало кардинальные социально-экономические перемены в США и Соединенном Королевстве: произошло головокружительное увеличение масштабов ткацкого производства, массового рынка одежды, ускорились экспорт и геополитическая экспансия. И если уж краткосрочные последствия были столь ощутимы в плане влияния на методы текстильного производства, то долгосрочные последствия этого сна оказались еще более революционными. Именно в ткацком производстве впервые был применен двоичный код для создания комбинаций разноцветных нитей — система, ставшая предшественницей интегральных компьютерных схем.

Люди искусства часто рассказывают о своих чудесных творческих снах. Музыканты, например, нередко просыпаются с целыми произведениями, «сочиненными» их сознанием во время сна. Известны подобные истории о Бетховене, Генделе и многих других композиторах-классиках. Итальянский скрипач Джузеппе Тартини[121] утверждал, что написал свое самое известное произведение, Сонату соль минор («Дьявольская трель»), под непосредственным влиянием сна:

Конечно, во сне слышат музыку приверженцы разнообразных стилей. Песня Yesterday британца Пола Маккартни тоже появилась благодаря сну:

Даже самому Маккартни было трудно настаивать на своем авторстве:

В изобразительном искусстве влияние снов не менее ощутимо. Альбрехт Дюрер, немецкий мастер гравюры и живописи эпохи Возрождения, описал, как использовал сны, чтобы получить ценные живописные образы. В трактате «Питание для молодых художников» Дюрер отмечал изобилие образов и трудности их запечатления: «Как часто я вижу во сне великое произведение искусства, но наяву не могу вспомнить его; как только я просыпаюсь, оно стирается из памяти».

Спустя 10 лет художник все-таки воплотил сцену из сна, очень мощную и символичную. В нижней части акварели Дюрер описал свой сон:

На картине, изображающей открытое поле почти без деревьев, центральное место занимает огромный столб воды, падающей с неба и заливающей землю. Другие столбы явно меньшего размера обозначают дождь, который вот-вот прольется. Считается, что этот сон — отголосок религиозной неопределенности протестантской Реформации, настоящего потока, грозившего затопить мир в начале XVI века.

Когда Дюрер написал эту акварель, Мартин Лютер уже выиграл борьбу с папством, опубликовал Новый Завет на немецком языке и начал создавать новую церковь. Четыре века спустя русский и французский художник Марк Шагал написал несколько картин, вдохновленных сном Иакова: библейский патриарх видел лестницу, восходящую к небу, видел и слышал самого Бога и заключил с ним договор.

Если для Дюрера и Шагала была важна взаимосвязь между снами и Богом, то для каталонца Сальвадора Дали создание образов во сне стало вопросом не религии, а техники. Дали, одна из икон искусства ХХ века, практиковал метод собственной разработки, чтобы как можно дольше оставаться на пороге бессознательного и собирать образы из сновидений.

Художник зажимал в пальцах увесистый металлический ключ или ложку. Когда охотник за сновидениями начинал засыпать, предмет со звоном выпадал на пол, вырывал Дали из сна и вызывал обилие гипнагогических образов. Художник тут же изливал их на холст. Результатом этой техники стали удивительные работы, названия которых напоминают раздел «Материалы и методы» какой-нибудь научной статьи: «Сон, вызванный полетом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения».

Феномену сна уделялось много внимания. В первые десятилетия ХХ века психоанализ оказал поразительное влияние на авангард дадаистов и сюрреалистов, послужил источником вдохновения для художников, глубоко интересовавшихся творческим трансом, потоком сознания и свободным исследованием бессознательного. В революционном «Андалузском псе»[122], дебютном фильме испано-мексиканского режиссера Луиса Буньюэля, снятом в соавторстве с Дали в 1928 году, выделяются вдохновленные Фрейдом ассоциации, разрывы и фрагментация сновидений.

В литературе всё точно так же. Бесчисленное множество писателей и поэтов, не зная, как начать, развить или завершить свои сюжеты, испокон веков черпали вдохновение в снах. Поскольку сны разнообразны и непредсказуемы, они оказались повествовательным ресурсом огромной практической пользы, позволяющим затронуть любую тему, какой бы причудливой она ни была.

В классическом «Сне Сципиона» Цицерон использовал трюк для иллюстрации разных точек зрения. История начинается после прибытия в Африку римского патриция Сципиона Эмилиана. Во сне его посещает дух приемного деда, полководца Сципиона Африканского. Эмилиан видит во сне город Карфаген с «высоты, усыпанной звездами, яркими и великолепными», и крошечную Землю в бескрайнем космосе.

Дух деда предсказал, что внук достигнет положения консула — высшей выборной должности в Риме. Сципион Африканский восхвалял воинскую доблесть и обещал внуку после смерти почетное место на Виа Лактеа — Млечном Пути. Завороженный картиной, Сципион Эмилиан видит во Вселенной девять небесных сфер с Землей в центре. Далее следуют Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн и, наконец, само небо с зафиксированными звездами.

Созерцая Вселенную, Эмилиан узнает, что сферы издают звуки, и его посещает видение климатических поясов планеты. Этот вымышленный античный мем, сохранившийся для потомков в трудах Макробия, оказал решающее влияние на средневековую мысль, поддержав геоцентрическую модель планетной системы и послужив философской основой для дискуссий о душе, добродетели и божестве.

Если в церквях и монастырях за сны боролись ангелы и дьяволы, и, следовательно, они были вопросом жизни и смерти, то среди поэтов и трубадуров использование онейрических видений для воспроизведения откровений стало распространенным явлением. В «Божественной комедии» Данте пророческие сны описаны в конце каждой из трех ночей, которые рассказчик проводит в Чистилище, и еще два сна записаны в аду. У Уильяма Шекспира сон и сновидения упоминаются 211 раз в 30 разных произведениях, включая «Сон в летнюю ночь».

Сервантес, рассказывая о приключениях и несчастьях самого запоминающегося персонажа Дон Кихота, использовал в качестве повествовательного инструмента особенность снов после недосыпания становиться ярче. Приключения обедневшего старого дворянина начинаются с того, что он «слишком мало спит и слишком много читает». И автор позволил своим смелым фантазиям о средневековых странствующих рыцарях захватить шаткий разум Дон Кихота.

Он надел рыцарские доспехи и, проникнувшись старомодным великодушием и благородством, верхом отправился совершать подвиги. Затем описана серия бредовых, совершенно неадекватных поступков — вроде битвы с ветряными мельницами, которых он принимает за великанов. В течение всего героического психотического похода Дон Кихота его верный оруженосец Санчо Панса много спит (и ест), так что он не случайно сохраняет здравомыслие вопреки безумию своего господина.

В конце повествования Дон Кихот тяжело заболевает. Он не встает с постели, засыпает, и сон длится «более шести часов». Когда странствующий рыцарь просыпается, его здравомыслие восстанавливается! Он произносит последние слова и умирает.

В эпоху романтизма сны не только позволяли авторам существенно обогатить сюжет, но и являлись источником художественного творчества. Под влиянием поэтов вроде лорда Байрона английская писательница Мэри Шелли превратила онейрическое видение в прославивший ее роман «Франкенштейн»[123], новаторское произведение в жанре научной фантастики, опубликованное в 1818 году.

Существует версия, что английский поэт Сэмюэл Кольридж сочинил свое самое известное произведение «Кубла-хан»[124], когда принял опиум и заснул с книгой о мифическом городе Ксанаду, летнем дворце монгольского императора. Поэт рассказывал, как во сне к нему пришли на эту тему более 200 строк.

Проснувшись, он записал 54 поразительные строки, которыми читатели во всем мире восхищаются по сей день. Стихотворение, полное ритма и красок, осталось незавершенным, потому что Кольриджа прервали ради каких-то прозаических дел. Когда он, наконец, смог освободиться и вернулся к письму, то почти ничего не помнил. Второе название стихотворения («Видение во сне: фрагмент») указывает на восторженные образы сна и на то, как трудно их вспомнить после того, как сон прервется.

Сны как литературный ресурс из моды не выходят. В «Улиссе»[125], шедевре художественной литературы ирландского писателя Джеймса Джойса, опубликованном в 1922 году, сны упоминаются 59 раз. Они представлены движущей силой ситуаций, заставляющих текст развиваться параллельно путешествию гомеровского Улисса в «Одиссее».

Виртуозный португальский поэт Фернанду Песоа[126] писал в начале ХХ века под многими гетеронимами. Он бесчисленное множество раз обращался ко снам, размышлял о памяти, забвении и желании.

Его гетероним Бернардо Соареш писал: «Я видел много снов. Я уже устал спать, но не устал видеть сны. Никто не устает видеть сны, потому что спать — значит забывать, а забвение не давит на нас, это сон без сновидений, когда мы бодрствуем. В снах я всего добился. Я просыпался, но какое это имеет значение? Сколько раз я бывал цезарем!»

Ему вторит гетероним Альваро де Кампош: «Я ничто. Я всегда буду ничем. Я могу хотеть только быть ничем. В противном случае — во мне все сны мира».

По правде говоря, почти нет литературных произведений, в которых сновидения не играли бы роли в сюжете или в творческом жанре. Например, ангольский писатель Жузе Эдуарду Агуалуза придает им важное значение:

Припав к этому источнику множество раз, в 2017 году Агуалуза опубликовал роман, основной сюжетной линией которого стали происходящие во сне события. Каждая из глав «Общества мечтателей поневоле» рассказывает о сновидениях разных персонажей, в том числе мозамбикского фотографа, который делает снимки своих снов; бразильского нейробиолога, расшифровывающего их; ветерана ангольской войны, у которого есть дар и несчастье появляться в чужих снах. Свержение тирана, считавшего себя навечно воцарившимся на троне, — это коллективный сон, поддерживающий повествование вплоть до развязки.

Помимо большого мужества, попытка изменить структуру общества угнетения также требует полета мысли, способности вообразить альтернативное будущее и умения справиться с разочарованием. Это совершенно ясно показано в «Скотном дворе», блестящей сатирической повести-притче британского писателя Джорджа Оруэлла о надеждах и неудачах Октябрьской революции 1917 года в России.

Восстание животных против хозяина фермы начинается с того, что хряк-орденоносец по кличке Старый Майор, альтер-эго революционеров Карла Маркса и Владимира Ильича Ленина, рассказывает животным о сне: мир после того, как все люди сгинут. Вскоре Старый Майор умирает, но его сон приводит к восстанию, и всех людей изгоняют с фермы. Создается правительство, состоящее исключительно из животных.

За основу берется лозунг «Все животные равны». Тем не менее свиньи считаются самыми умными, и вскоре появляются два соперничающих лидера, Снежок и Наполеон, олицетворяющие Льва Троцкого и Иосифа Сталина соответственно. Наполеон, гораздо более безжалостный, чем другие, приходит к власти, изгоняет соперника и возвращается к сотрудничеству с людьми в ущерб животным, теперь уже под новым лозунгом: «Все животные равны, но некоторые равнее других».

В тревожном романе-антиутопии «1984» этого же автора сон — отправная точка протеста Уинстона Смита против Большого Брата и его общества телеэкранов, которые нельзя отключить и которые контролируют поведение людей. Личное несогласие перерастает в бунт, когда Уинстона охватывает запретная страсть к Джулии. Беспощадно преследуемые и истязаемые государством, влюбленные трагически разлучаются, похоронив мечту о свободе и любви в кошмаре предательства.

В реальной жизни самые захватывающие сны великих мятежников часто выливаются в истории разочарований и неудач, погружая их в более тревожные видения, симулякры, в которых они нащупывают правду о том, что пошло не так. Высланный из СССР и неустанно преследуемый сталинской агентурой, в 1935 году Троцкий описал в дневнике сон, показывающий, насколько шатким было его положение на тот момент:

В мрачном сне ясно раскрывается глубокое одиночество, которое испытал Троцкий, легендарный полководец Красной армии, после смерти товарища Ленина. В 1940 году Троцкого убили в его доме в Мексике по приказу Сталина.

Столкнувшись с крупным поражением, приходится менять точку зрения как в повседневной жизни, так и в политике. В августе 1939 года, за несколько дней до начала Второй мировой войны, Джордж Оруэлл изо всех сил пытался примирить свои революционно-социалистические убеждения с настоятельной необходимостью защищать Великобританию от немецкой агрессии. Разрешение конфликта пришло во сне: за день до объявления о подписании пакта о ненападении между нацистами и СССР[129] Оруэллу приснилось, что началась война:

Реальная жизнь и вымысел динамично и мощно переплетаются в трех разных сферах влияния сна: сюжетных ходах, художественном вдохновении и политических ориентирах.

Творчество предполагает радикальную смену ракурса, перекомпоновку привычных понятий ради создания чего-то выдающегося. Онейротворчество происходит даже тогда, когда подвергается строгим научным количественным измерениям и играет фундаментальную роль в развитии науки. Наиболее известный пример — открытие бензольного кольца химиком-органиком Августом Кекуле, опубликованное в 1865 году.

Несколькими годами ранее Кекуле правильно предположил, что углерод четырехвалентен, то есть образует четыре химических связи. Также химик знал, что водород образует только одну связь, а молекула бензола состоит из 6 атомов углерода и 6 атомов водорода. Кекуле стремился во что бы то ни стало установить структуру молекулы бензола. Она не могла быть линейной — ведь количество атомов углерода и водорода в ней одинаково.

Согласно описанию самого Кекуле, глубоко погрузившись в размышления в кресле перед камином (или в автобусе — по этому поводу есть некоторые разногласия), ученый уснул. Во сне он увидел змею, пожирающую собственный хвост, — подобно алхимическому символу Уроборосу, восходящему к погребальным папирусам Древнего Египта. Пробудившись, Кекуле нашел ответ: бензол имеет гексагональную структуру.

Возможно, эта известная история придумана. Кекуле позже обвиняли, что он рассказал об этом сне, чтобы легитимировать плагиат — присвоить идею французского химика Огюста Лорана[130]. Однако обвинение сомнительно, и споры на эту тему в истории химии продолжаются.

Большое научное значение имеет никогда не вызывавшая подобных подозрений демонстрация химической передачи информации между нервной системой и сердцем, проведенная немецким физиологом Отто Лёви. В медицине тогда бушевали страсти по поводу природы этой передачи: носит она химический или электрический характер? Лёви описал свое открытие так:

Знаменитый эксперимент сначала заключался в отделении двух лягушачьих сердец, одно из которых было связано с блуждающим нервом, а другое — нет. Затем Лёви применил к нерву электрический раздражитель, вызвав в простимулированном сердце брадикардию (снижение частоты сердечных сокращений). Наконец, он откачал немного жидкости из замедлившегося сердца и перелил ее в другое.

К удовольствию экспериментатора, биение второго сердца также замедлилось — а следовательно, передача была химической. Лёви назвал отвечающую за это молекулу Vagusstoff — «вещество блуждающего нерва», которое мы сегодня знаем как ацетилхолин. Это открытие принесло ему в 1936 году Нобелевскую премию по физиологии или медицине.

Хороший претендент на попадание в список самых революционных идей всех времен — атомная организация элементов, выраженная в периодической таблице, — тоже стала продуктом сна. В 1869 году русский физик-химик Дмитрий Менделеев, несколько месяцев одержимый поиском способа естественной классификации химических элементов на основе их собственных свойств, написал названия и характеристики элементов на карточках и начал их по-всякому раскладывать.

Менделеев чувствовал: значение имеет атомный номер. Однако ухватить закономерность не успел — заснул прямо на карточках. И ему приснилась таблица, в которой каждый элемент находится на своем месте — в соответствии с атомным номером в группах со схожими свойствами, которые периодически повторяются. Процесс превращения алхимии в химию завершило понимание, что вещества состоят из элементов, а отношения между ними подчиняются математическим законам.

Сегодня мы знаем: таблица Менделеева отражает четко определенные физические взаимодействия между субатомными частицами, но сам химик этого не знал. Момент чистого творчества не зависит от понимания теории явления во всей ее полноте. Самое важное в видении, моменте откровения, озарении, вспышке — в мыслительном процессе, который древние греки называли абдукцией, а сегодняшние исследователи сна называют перестройкой воспоминаний, — уловить суть, общие принципы организации реальности, которую нужно осмыслить.

Чтобы образ сработал, новую идею необязательно вообразить точно. Абдукция не подчиняется ни строгому эмпиризму индукции, ни логическим обобщениям дедукции. Это самый свободный умственный процесс из всех: ум находит решения неочевидные, кажущиеся далекими и обычно неожиданные.

Онейрическая способность комбинировать научные идеи проявилась и в истории британского натуралиста XIX века Альфреда Уоллеса. Во время 20-летнего путешествия по Бразилии и Юго-Восточной Азии в середине XIX века он установил, что одни биологические виды эволюционируют в другие и постоянно множат разнообразие. Уоллес полагал, что в подтверждение этой радикальной идеи обладает обширной базой наблюдений. О ней спорили уже почти сто лет, со времен французского естествоиспытателя Жана-Батиста Ламарка, но она все еще встречала сопротивление в научной среде и не поддерживалась никакими убедительными объяснениями эволюции видов.

По словам Уоллеса, «проблема заключалась не только в том, как и почему изменяются виды, но и в том, как и почему они превращаются в новые четко определенные виды».

В феврале 1858 года на отдаленном индонезийском острове Уоллес испытал периодические приступы лихорадки, возможно вызванные малярией. Во время болезни ему были видения: проблема эволюции видов увязывалась в них с теорией об ограничении излишков посредством роста населения. Это была гипотеза английского демографа Томаса Мальтуса, предложенная в конце XVIII века.

Очнувшись, Уоллес понял, что верно и обратное: если ресурсы ограничены, то виды развиваются в условиях жесткой конкуренции, поэтому в каждом поколении отбираются наиболее подходящие особи. И вдруг все стало ясно: эволюцию видов вызывает естественный отбор.

Как только Уоллес оправился от болезни, он подробно изложил свое открытие английскому естествоиспытателю, с которым плотно работал по переписке. Коллегу звали Чарльз Дарвин. Он самостоятельно пришел к аналогичным выводам после почти пяти лет путешествий и исследований — в основном в Южной Америке.

Сны не только повлияли на революцию в химии и биологии, но и сыграли решающую роль в гораздо более абстрактной работе математиков, причем не в плане выполнения расчетов. Неугомонный Рене Декарт[132] к 23 годам уже поучился в иезуитском колледже, окончил курс права, поступил на службу в голландскую армию, написал книгу по теории музыки и изъездил почти всю Европу. Греясь у печки во время бури на Дунае, странствующий эрудит увидел три сна, которые перевернули наши представления о мире.

В первом — кошмарном — сне Декарта с вихрем утащили призраки. Он попытался вернуться в школу, но не мог держаться вертикально и спотыкался при ходьбе. Затем какой-то человек вежливо сообщил, что у некоего господина Н. есть для Рене подарок. Декарт подумал, что это, должно быть, экзотический плод из дальних стран. Однако отметил, что все вокруг него стоят прямо, а он еле держится на ногах. Декарт проснулся в холодном поту и помолился, чтобы Бог отвратил от него все плохое, увиденное во сне.

Вскоре Рене снова заснул и услышал удары грома. Он опять проснулся, но на этот раз обратился к рассудку: ужас — это во сне или наяву? Декарт открывал и закрывал глаза, пока не успокоился.

Он снова заснул и увидел сон, совершенно отличный от двух предыдущих: сновидец мог влиять на происходящие в нем события. В спокойной обстановке, располагавшей к размышлениям, он заметил на столе книгу, называвшуюся просто «Словарь», а за ней — сборник стихов. Декарт открыл его и тут же наткнулся на строчку Авсония[133] на латыни: «Какой дорогой в жизни мне идти?»

Вдруг появился незнакомец и указал Декарту на слова: «Да и нет». Он попытался объяснить, в какой части книги находится это стихотворение, но незнакомец вдруг исчез, а затем возник снова. У Декарта было ощущение, что потеряна какая-то часть знания. Чувство прошло, когда он сказал, что покажет стихотворение, начинающееся с той же строки, но лучше этого. Человек и книга тут же исчезли, а сон закончился.

Декарт был глубоко потрясен. Он истово молился, просил о защите Деву Марию и обещал совершить пешее паломничество из Италии во Францию. В интерпретации философа сон о книгах указывал на объединение всей науки посредством единого языка и метода.

Декарт взял за отправную точку полученную во сне подсказку и открыл путь, которым следовал всю жизнь. Философ опубликовал свое «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и искать истину в науках»[134] 18 лет спустя. В нем автор защищал новый научный метод: принятие только того, что очевидно и не вызывает никаких сомнений; разделение каждого вопроса на более мелкие; построение мысли от простого к сложному; подтверждение выводов в свете самых широких знаний. В это же издание вошли оригинальные трактаты по оптике, метеорологии и геометрии, демонстрирующие влиятельность картезианского взгляда на рациональный мир, описанный математикой.

Декарт создал аналитическую геометрию и стал одним из основных создателей алгебры. Получив во сне четкое разъяснение его собственной важной интеллектуальной миссии, он, как ни странно, позже выражал сомнения относительно полезности сновидений.

С ним никак не был согласен немецкий математик XVII века Готфрид Лейбниц, один из изобретателей интегрального и дифференциального исчисления. Он считал сновидения «явлением более изящным, чем любые другие, каких мы можем достичь путем долгих размышлений в состоянии бодрствования».

Однако масса других видных ученых ничего не сообщали об открытиях, сделанных во сне. Карл Гаусс, Леонард Эйлер, Эварист Галуа, Огюстен Луи Коши, Карл Якоби, Курт Гёдель и многие другие тоже высоко ценили творческое начало математики, но, судя по всему, теоремы доказывали именно в часы бодрствования.

А вот французский математик Анри Пуанкаре совершенно ясно засвидетельствовал важность расслабления и абдукции для своей работы:

Но Пуанкаре не сообщил ни о каких теоремах, вынесенных им из сновидений. Абдуктивное расслабление, к которому он прибегал в своей работе, было феноменом бодрствования:

Это описание, сделанное почти за сто лет до изучения реверберации сновидений в игре «Тетрис», подчеркивает способность к рекомбинации и пространственной артикуляции между идеями в пространстве сновидения. Эти выводы пришлись бы по сердцу Фрейду и Юнгу:

Французский математик Жак Адамар в 1945 году опубликовал труд о математическом творчестве. В его основе — вопросы, заданные ряду известных мудрецов, в том числе и немецкому физику Альберту Эйнштейну, лауреату Нобелевской премии по физике 1921 года, и американскому математику Норберту Винеру, создателю кибернетики.

Адамар пришел к выводу, что математическое творчество состоит из четырех отдельных фаз: подготовки, инкубации, освещения и проверки. Эта строго определенная последовательность творческих фаз перекликается с многими античными традициями сновидения, которые предписывали запрашивать и получать онейрические откровения для решения конкретных проблем.

Однако, признавая существование сновидений, которые могут предложить новые математические решения, Адамар указал на их редкость в профессиональной среде. Скорее всего, это связано с использованием математических обозначений и символов, поскольку во сне очень необычно иметь возможность что-либо уверенно читать и писать. Затруднение, вероятно, отражает относительно недавнее появление чтения у нашего вида: это сложный навык, который должен «захватить» определенные области коры головного мозга, развивавшиеся ради обеспечения гораздо более старых навыков, например распознавания лиц.

Исследования способности выполнять математические вычисления во сне указывают на трудности гораздо большие, чем в бодрствовании, возможно из-за ослабевания кратковременной памяти.

На то, что препятствием для творчества во сне могут быть математические обозначения, указывает и увлекательная история Сринивасы Рамануджана, индийского математика-самоучки. Его фундаментальные открытия в теории чисел и бесконечных рядов стали понятны лишь много десятилетий спустя. В настоящее время врачи и математики, интересующиеся черными дырами, квантовой гравитацией и теорией суперструн, изучают блестящие теоремы этого деревенского самородка.

Рамануджан работал бухгалтером в Мадрасе[135]. В 1912 году Сриниваса отправил знаменитому британскому математику Годфри Харди в Кембриджский университет десятки недоказанных теорем. Многие коллеги проигнорировали письма 25-летнего индуса, но после некоторого первоначального скептицизма Харди отреагировал — он искренне восхитился природным талантом молодого автора. Его теории были «наверняка верны, потому что, если бы они были неверны, ни у кого не хватило бы воображения их изобрести».

После завязавшейся интенсивной переписки Харди пригласил Рамануджана в Англию для совместной работы. Но путешествие через океан считалось оскорбительным для священной чистоты касты — семья индийца поклонялась богине Лакшми Намагири, местной версии жены бога Вишну, выступила против поездки, и Рамануджан отклонил предложение. Однако Харди настаивал, а сам Сриниваса увидел во сне свою мать и Лакшми — божество приказало ей прекратить противиться поездке сына. Тогда Рамануджан отправился в холодную Англию, оставив дома жену, семью и привычную культуру.

Работа под руководством Харди была интенсивной, невероятно плодотворной и привела к публикации 21 оригинальной статьи. Несмотря на отсутствие университетского диплома, Рамануджан стал профессором Кембриджа и был избран членом престижного Лондонского королевского общества. Однако, тоскуя вдали от семьи и своей почитаемой богини, Рамануджан еще и ощущал дискриминацию — в Британии его колониальные привычки считались дикими, и ученый впал в депрессию. А вскоре у него появились и симптомы туберкулеза.

Сриниваса вернулся в Индию в 1919 году и через некоторое время умер в расцвете своего математического творчества. Ему было 32 года. Уже на смертном одре он написал своему учителю Харди о таинственных функциях, которые увидел во сне. Эти загадки начали обретать смысл только в начале XXI века — почти столетие спустя. На этих функциях базировались теории, сформулированные разными математиками, родившимися после смерти Рамануджана. Откуда они взялись?

Рамануджан описал, как через богиню Лакшми получил свои сложные математические сновидения:

Как ярый последователь индуизма, Рамануджан был умелым толкователем снов. Он не разделял математику и духовность. В его понимании открытие чего-то нового происходит не только разумом, но, скорее, через откровение; не посредством логической демонстрации символов, а через их красоту. Вполне вероятно, плодотворный метод творчества через сновидения, столь редкий для западных математиков, отражает определенные аспекты индийской математики с характерной сильной устной традицией, меньшим количеством символических ограничений в формировании понятий и тесными отношениями с богами.

Приведенные, а также многие другие примеры указывают на важность сна и сновидений в творчестве. Однако выявить их роль научными методами непросто. От сна можно ожидать чего угодно, то есть почти всего. Буквы, цифры и книги присутствуют в сновидениях редко, но неверно утверждать, что они там вообще не появляются. Британский математик и философ Бертран Рассел, лауреат Нобелевской премии по литературе 1950 года, выразил эту истину очень просто: «Я не верю, что вижу сейчас сон, но не могу доказать обратного».

Открытие, сделанное во сне, формирует двойную неопределенность. Первый вопрос: «Что может означать этот сон?» — тут же тянет за собой второй: «А точно ли приснился именно этот сон?»

Действительно, что сновидец забыл? Что невольно добавил? Чем отличается пересказ от того, что человек действительно испытал? А это важно — сообщение, что открытие рождено из сна, натурализует, оправдывает и, главное, узаконивает его. Другие творческие процессы и, возможно, даже плагиат при этом оказываются скрыты. Вот почему вся богатейшая коллекция рассказов о снах и творчестве оставалась не более чем домыслами, пока ученым не удалось разрешить вопрос эмпирически.

Как уловить и инструментально зафиксировать внезапное появление во сне новой идеи? Момент озарения, перестройка воспоминаний, способная изменить мир, — непредсказуемое, единичное событие. Оно происходит всего раз, а после возможно просто его повторение. Новая идея обладает потенциалом для распространения через бесчисленное множество других умов, но для мозга, ее породившего, она уже стара и необратимо уходит в прошлое. По выражению бразильского поэта Арнальдо Антунеса, «что было, то прошло».

Немецкие нейробиологи Ян Борн, Ульрих Вагнер и Штеффен Гайс в 2004 году впервые сумели количественно оценить взаимосвязь между сном и проницательными идеями у людей. Ученые воспользовались классическим психологическим тестом, зашифровав решение задачи в палиндроме — последовательности символов, которая одинаково читается слева направо и справа налево.

Участникам об этом не сообщили, и они принялись анализировать последовательность в целом, хотя на самом деле в том не было необходимости. При повторном тестировании на следующий день некоторую осведомленность о скрытой информации продемонстрировали 60% тех, кто после теста уснул, и всего 20% тех, кто не ложился спать.

Эксперимент, опубликованный в журнале Nature, стал первой демонстрацией количественной связи между сном и творчеством, однако не дал возможности определить, какая фаза сна наиболее тесно связана с творчеством. Остался открытым и вопрос: а существуют ли типы творчества, для которых определенная фаза сна особо полезна?

В последние два десятилетия серию экспериментов по этой теме провели Роберт Стикголд, Мэтью Уокер и Сара Медник. Полученные ими данные показали: творческому решению задач — будь то генерация анаграмм или гибкость словесных ассоциаций — помогает быстрый сон между ознакомлением с собственно задачей и ее решением.

Какое свойство быстрого сна может стимулировать реструктуризацию воспоминаний? Помимо большей корковой активности по сравнению с медленноволновым сном, быстрый сон характеризуется еще и уменьшением синхронизации нейронов с низкой степенью повторения последовательностей активации. Сон производит некий информационный шум, который может быть полезен для обучения, — эта идея натолкнула на интересные эксперименты на зебровой амадине[136].

Самцы этого вида начинают учиться петь через две недели после рождения, подражая пению отца. Такого знакомства с песней взрослых достаточно, чтобы она запомнилась на всю жизнь. Даже краткого прослушивания песни отца, или другого взрослого воспитателя, или аудиозаписи достаточно, чтобы сформировалось прочное воспоминание, — оно служит внутренним образцом для вокального подражания.

Путем многократных повторений в течение следующих двух месяцев у молодой птицы постепенно вырабатывается устойчивый навык следования образцу. Песня птицы-подростка беспорядочно видоизменяется, пока, наконец, не кристаллизуется в последовательность, очень похожую на эталонную песню.

Израильский нейроэтолог Офер Черниховски и его команда из Хантерского колледжа (США) провели интенсивное исследование и записали все песни каждого птенца-подростка с момента, как они впервые услышали образец и вплоть до кристаллизации их собственной песни.

Первым открытием ученых стало то, что песни меняются в течение дня, по мере повторения все сильнее приближаясь к образцу. Второе открытие заключалось в том, что утренние песни меньше походили на образец, чем записанные в конце предыдущего дня. Другими словами, с каждым ночным сном сходство между песней птенца-подростка и ее образцом уменьшалось. Но дневное улучшение превышает ночное ухудшение, и поэтому молодежь медленно, но верно взбирается по лестнице достижения сходства с эталонной песней, делая два шага вперед и один шаг назад — сутки за сутками, пока изменения не стабилизируются. Этот эффект наблюдался как при естественном сне, так и при сне, индуцированном мелатонином.

Третье открытие было самым удивительным: сильнее всего качество утренней песни по сравнению с песней предыдущего вечера снижалось у тех особей, которые лучше копировали ее в конце всего процесса несколько месяцев спустя. Иными словами, наибольшего успеха добивались те, кому на этом пути было труднее.

Какой механизм может объяснить это явление? В 2016 году американский нейробиолог Тимоти Гарднер из Бостонского университета и международная группа его коллег опубликовали исследования активности нейронов ядра высшего центра вокализации в мозгу зебровых амадин — во время исполнения ими песни и во сне.

Активация высшего центра вокализации в мозге певчих птиц необходима для начала распространения электрического тока — он достигает сиринкса (голосового органа) и там преобразуется в песню. Чтобы заставить определенные нейроны вырабатывать белок, ученые вводили в мозг птиц специальный вирус: когда клетки электрически активировались, белок начинал флуоресцировать.

Использовав имплантированные в тонкие черепа птиц микроскопы (длиной в 2,5 сантиметра), Гарднер смог получить изображение активированной ночной группы нейронов, кодирующих песню. Результат был неожиданным: сама песня в этот период оставалась неизменной, а вот паттерны активации нейронов высшего центра вокализации за несколько ночей подряд существенно изменились.

Все происходило так, как если бы мозг в поисках оптимальной организации синапсов каждую ночь стирал во сне часть вчерашней песни, чтоб иметь возможность наутро продолжить поиск наилучшего варианта. Казалось, сон не позволял системе принять неоптимальное решение, для чего каждую ночь добавлял в память шумы. Это напоминает циклы нагрева и охлаждения при плавке стали — сначала металл закаляется, а затем делается пластичным.

Развитие песни зебрового зяблика похоже на саван, который Пенелопа в «Одиссее» ткала днем и распускала за ночь — так жена тянула время, пытаясь дождаться возвращения мужа. Перефразируя песню бразильской группы Chico Science & Nação Zumbi, сначала нужно дезорганизоваться, прежде чем организоваться.

Как именно нейрофизиологическое явление, происходящее на клеточном и молекулярном уровнях, отражается в содержании сна? Мы не можем получить ответ от самой зебровой амадины, но люди более склонны к сотрудничеству — особенно студенты бакалавриата, которым платят за участие в увлекательной видеоигре.

Когда Боб Стикголд стал мировым авторитетом в только что возродившейся области исследований обработки памяти во сне, он возглавил множество хорошо финансируемых проектов, в частности в консультативных советах многих крупных компаний. Стикголд не стал ждать предложений от спонсоров, а сам приобрел оборудование, использовать которое в лаборатории ни у кого другого не хватило бы смелости. Ученый купил огромную установку-симулятор — интерактивную видеоигру, способную имитировать (в 3D и с реалистичными деталями) катание на горных лыжах.

В исследовании принимали участие 43 человека. Они с удовольствием «катались на лыжах» в лаборатории в течение дня. А ночью — у всех дома установили приборы для измерения движений тела и глазных яблок — подопытные ложились спать. Каждые 15–30 секунд после засыпания участников эксперимента будила автоматика и записывала рассказ о сновидении.

Мультисенсорный, интерактивный процесс виртуального катания на лыжах оказался чрезвычайно подходящим сюжетом для сновидений участников. «Тетрис» присутствовал примерно в 7% рассказов о снах, а образы, связанные с виртуальным слаломом, — в 24%. Любопытно, что то же самое и почти с такой же интенсивностью происходило и в контрольных группах, участники которых сами ничего не делали, но внимательно наблюдали за действиями подопытных.

Реверберация воспоминаний об игре со временем затухала: образы становились всё более абстрактными и всё менее реалистичными. Однако с их отступлением стало появляться все больше старых воспоминаний и происходил процесс перемешивания недавних и далеких впечатлений — по-видимому, он представляет собой включение первых во вторые.

Вполне реалистичные рассказы, звучавшие в первые секунды после начала сна, вроде «У меня как бы мелькает эта… игра в голове, катание на лыжах в виртуальной реальности», через несколько минут становились намного свободнее, но сохраняли связь с игрой.

Так, один из участников вспоминал: «На этот раз я видел, как складываю дрова… Мне казалось, что я делаю это… на горнолыжном курорте, где я бывал раньше, где-то лет пять назад». Абстрагирование образов сновидения по мере развития сна может быть связано с усилением активности гиппокампа, способного реактивировать старые воспоминания. Они смешиваются с недавно приобретенными и интегрируют новые факты жизни во всё, происходившее ранее.

В ситуациях серьезной дезадаптации и реальных когнитивных трудностей возможны сны с такой высокой степенью разрешения изображения, что они могут показаться чудесными. Совершенно новое, высокоадаптивное поведение способно устанавливаться изо дня в день, вызывая большое изумление.

Один нейробиолог рассказывал, как во время учебы в магистратуре он отправился в Аргентину на интенсивные курсы испанского. Там он, к своему ужасу, обнаружил, что почти ничего не понимает — просто не может ни с кем общаться, не говоря уже о том, чтобы самому сформулировать хоть что-нибудь внятное. Ситуация не менялась, смущение и неловкость нарастали, и через несколько дней ему приснилось, что он бегло читает и пишет на испанском. Наутро оказалось, что сон в руку — произошел настоящий скачок в употреблении новых слов.

Еще пример. Некто в детстве не сумел научиться кататься на велосипеде — просто не получалось удержать равновесие, и от этого было очень стыдно. Уже подростком он узнал, что велосипед в основном едет сам — для этого важно просто заставить его двигаться по прямой. Попробовал еще раз — за два дня почти никаких подвижек. А потом ему приснилось: он легко и непринужденно катается на велосипеде и думает, как же это просто. На следующий день он сел на велосипед и поехал — как будто все предпринятые им на протяжении жизни попытки не были безуспешными.

Способность снов внезапно переносить сновидца в состояние владения новыми навыками и знаниями подобна полету на дальнее расстояние, настоящей абдукции. От мозамбикского писателя Миа Коуту я узнал, что в некоторых местных наречиях одно и то же слово означает «мечтать», «воображать» и «летать». Подобное резкое расширение перспективы, обеспеченное сновидением, можно сравнить с полетом на параплане.

Один из лучших исторических примеров подобного внезапного расширения горизонта благодаря полету во сне описал итальянский философ XVI века Джордано Бруно, бывший монах-доминиканец. Он прославился на всю Европу умом, эрудицией, полемическими идеями, язвительной речью и поразительными способностями к запоминанию. Некоторые современники даже приписывали их магии, но Бруно изложил свои сложные мнемонические модели в книге «Искусство памяти».

«Толкование сновидений» — одна из многочисленных книг Бруно, полностью посвященная снам. Такое же название выбрал для своего основополагающего труда более трехсот лет спустя Зигмунд Фрейд. В 30 лет Бруно во сне пришло видение, ставшее легендой.

В те дни подавляющее большинство астрономов верили в древнюю птолемеевскую геоцентрическую систему мира: Земля находится в центре Солнечной системы, небесный свод состоит из неподвижных звезд на прозрачной сфере. Польский астроном XVI века Никола Коперник предложил другую, гелиоцентрическую теорию — с Солнцем как центральным объектом. Но у этой системы было мало приверженцев, и в ней Солнечная система по-прежнему оставалась центром Вселенной.

Бруно изучал космологические тексты древности, предполагавшие существование множества миров. Он, возможно, читал и иранского философа XII века Фахр ад-дина аль-Рази и английского астронома XVI века Томаса Диггеса, в работах которых упоминается бесконечность Вселенной.

Именно в этом контексте и приснился Бруно его великий сон.

Дух покинул тело ученого и стал подниматься в небо, пока не оказался далеко от Земли. В документальном телесериале «Космос: пространство и время»[137] с американским астрофизиком Нилом Тайсоном произошедшее с Джордано Бруно описано так:

Факт это или миф, но рассказ о чудесном сне Джордано Бруно придал новизну сну о Сципионе, увиденному Цицероном на тысячу лет раньше: он совершил путешествие далеко от Земли, но забрался еще дальше, пересек концептуальную последнюю границу сфер как концентрических потолков и взорвал перспективу, простершись до бесконечности во всех направлениях.

Вращаясь в космосе и понимая, насколько мы крошечные по сравнению со всем сущим, Бруно во сне ощутил всем телом, что Вселенная невероятно огромна и что Солнце — это не более чем одна из ее бесчисленных звезд, каждая из которых окружена собственными планетами. Солнце не находится в центре Вселенной; да и вообще центра, вокруг которого бы все вращалось, похоже, не существует.

Эту глубокую научную истину немецкий астроном Иоганн Кеплер отверг еще при жизни Бруно. Но всего через несколько лет после смерти правота Бруно начала подтверждаться. Итальянский астроном Галилео Галилей первым рассмотрел в телескоп отдельную звезду из Млечного Пути. Между тем эмпирическое подтверждение существования множества галактик станет возможным только через 300 лет с помощью спектроскопических методов.

Некоторые идеи Бруно, такие как множественность миров и жизнь на других планетах, намного опередили свое время, хотя корнями они уходят глубоко в греческую и исламскую философию. Из-за острого языка Бруно нажил могущественных врагов, особенно в рядах церкви.

Кошмар начался в 1592 году — монаха-философа арестовали в Венеции и передали инквизиции. Его доставили в Рим и судили за ересь, богохульство и аморальное поведение. Во время суда у Бруно была возможность отказаться от своих взглядов, но он предпочел остаться последовательным и был непреклонен в отношении главных аспектов своего учения.

После семи лет заключения и пыток гениальный и непокорный Бруно в 1600 году категорически и окончательно отказался отречься от своих идей. Ему сунули в рот кляп, провели по улицам Рима, в последний раз унизив, и заживо сожгли. Сегодня над площадью Кампо-деи-Фиори, где произошло это варварское преступление, торжественно возвышается статуя Бруно. У подножия монумента по утрам в воскресенье разворачивается рынок фруктов и цветов. На постаменте — трогательная надпись:

Бруно —

от столетия, которое он предвидел

на месте, где был зажжен костер

Кеплеру, такому же творческому и оригинальному мыслителю, как и Бруно, пришлось написать Галилею и выразить ужас перед идеей множества солнц и планет, разбросанных без какой-либо упорядоченности по бесконечной Вселенной. Не то чтобы астроном имел что-то против сновидений — как раз наоборот.

Кеплер был пионером научной фантастики — он написал книгу Somnium («Сон», 1634). В этом произведении альтер-эго автора видит сон о путешествии на Луну и подробно описывает Землю с этой точки. Действия во сне, конечно, были здесь лишь художественным приемом. Однако приходится признать, что сон использован для оправдания значительного расширения перспективы, в данном случае обеспеченной взглядом с Луны.

Во время сна мозг переживает столкновение между когнитивной гибкостью и точностью. А они базируются на механизмах реструктуризации и усиления воспоминаний. Точность активации памяти — один из атрибутов медленного сна (физиологического состояния, филогенетически очень древнего и способствующего точному запоминанию предустановленных контактов с реальностью). Реорганизация воспоминаний, по-видимому, атрибут быстрого сна, сформированного позднее физиологического состояния, облегчающего решение новых проблем.

Реорганизация воспоминаний — очень полезная для адаптации к сложной среде способность, особенно там, где постоянно происходят непредсказуемые изменения. Но и избыток онейрического творчества может привести к опасным идеям в реальном мире, поэтому безопаснее сначала тщательно проанализировать их с помощью точного воссоздания реальности.

Чередование в течение ночи медленного и быстрого сна дает мозгу возможность пройти через несколько циклов выбора и изменения идей. В первой половине ночи воспоминания многократно воспроизводятся на пиках медленных волн, которые охватывают большую часть мозга. При этом наиболее важные новые воспоминания усиливаются, а остальные удаляются.

Во второй половине ночи эпизоды быстрого сна становятся длиннее, уровень кортизола (гормона стресса) повышается — для имитации уровня внимания, характерного для бодрствования. Деактивация во время быстрого сна лобных долей коры головного мозга и прекращение общего выброса норадреналина снижают точность принятия решений и упорядоченность выполнения планов, создают непоследовательность в логическом построении нарратива сновидения.

Это приводит к смешению местоположений, сгущениям, фрагментации и ассоциациям между элементами сновидения, так что воспоминания комбинируются совершенно неожиданным образом. Повышенная, «шумовая» корковая активность, наблюдаемая во время быстрого сна, действительно предлагает новые пути для распространения электрического тока, поскольку генерирует «ошибки обработки», ослабляющие синхронизацию нейронов.

Быстрый сон способствует экспрессии генов, необходимых для долговременной потенциации. Это приводит через механизм синаптической потенциации к усилению воспоминаний, которые реструктурируются после засыпания. Работая совместно с двумя талантливыми специалистами по вычислительной нейробиологии, кубинцем Вильфредо Бланко и бразильцем Сезаром Ренно-Кошта, на модели нейронных цепей во время цикла сна — бодрствования я показал: долгосрочная потенциация, вызванная быстрым сном, приводит не только к укреплению воспоминаний, но и к их реорганизации.

Простого потенцирования некоторых связей достаточно, чтобы вызвать синаптические перестройки, прямо или косвенно изменяющие огромные участки нейронной сети. Прояснить это явление поможет аналогия с надутым воздушным шариком: он представляет собой замкнутую систему, поэтому когда мы сжимаем его рукой, то другая сторона тоже искажается.

Но как возможно, чтобы определенные воспоминания оставались стабильными в течение долгих лет, если клетки их остова со временем заменяются? При этом старые воспоминания, как правило, гораздо устойчивее к забыванию, чем свежие. Как цыгане, постоянно переезжающие с места на место, потому что не имеют своей территории и не возвращаются к корням, воспоминания вечно кочуют, перемещаясь и перегруппировываясь в пределах обширной нервной сети коры, становясь все более глубокими и устойчивыми в течение жизни.

Подробнейшие воспоминания могут сохраняться в памяти очень пожилого человека более века, но нельзя утверждать, что они одинаковы с самого детства. Напротив, экспериментальные данные указывают на постоянную трансформацию и миграцию воспоминаний в мозге в течение жизни. При этом особая роль отводится сну как состоянию, способствующему этим изменениям.

Эта глава истории началась в 1942 году, когда Дональд Хебб завершил обширный анализ неврологических больных с поражением гиппокампа. Поскольку у этих пациентов наблюдалась серьезная амнезия и неспособность формировать новые декларативные воспоминания, стало ясно: гиппокамп напрямую участвует в приобретении новых воспоминаний.

Нашумевший случай хирургического повреждения в следующем десятилетии прояснил ситуацию. У пациента Г. М. (Генри Густава Молисона) были серьезные судороги. Приступы одновременно запускались в левом и правом гиппокампе. После полного удаления эпилептических очагов судороги прошли, но началась амнезия на декларативные воспоминания — о событиях, связанных с людьми, вещами и местами, которые можно изложить словами.

Г. М. мог запомнить имя нового человека, но через несколько минут его забывал. Эта амнезия была тотальной в антероградном плане — на все воспоминания после операции. Однако ретроградная амнезия (относящаяся к событиям, предшествовавшим операции) была лишь частичной. Недавние факты Г. М. полностью забыл, но старые воспоминания, особенно из детства, хорошо сохранились.

Этот интересный случай интенсивно изучали на протяжении всей послеоперационной жизни Г. М. Его клиническое состояние так и не изменилось. Очень подробное исследование этого пациента показало, что гиппокамп необходим для формирования новых декларативных воспоминаний. Именно в нем кодируются отношения между разными перцептивными атрибутами каждого воспоминания: образами, звуками, текстурами, запахами и вкусами, характерными для любого объекта.

Они кодируются отдельно в коре головного мозга, но изначально интегрируются через гиппокамп. Этим объясняется, почему именно он играет такую важную роль в картографировании окружающей среды: это позволяет ориентироваться в пространстве и систематизировать сложные события, вроде движений и действий нескольких объектов в ряде последовательных сцен.

Чтобы декларативные воспоминания сохранялись долго, принципиально важно участие всего гиппокампа — как в момент их приобретения, так и в последующие часы. Однако со временем воспоминания все менее отображаются в гиппокампе и все больше — в коре головного мозга. Они сохраняются без каких-либо серьезных повреждений даже у неврологических пациентов, которые в результате несчастного случая или операции подверглись полному двустороннему удалению гиппокампа. Это возрастающее вовлечение коры головного мозга в систематизацию и кодирование декларативных воспоминаний называется кортикализацией. Явление известно нам с 1950-х годов, но его механизмы до недавнего времени не были изучены.

Мы с Клаудио Мелло и Константином Павлидесом в 1999 году сформулировали гипотезу о том, что именно сон вызывает кортикализацию воспоминаний. Воспользовавшись последними месяцами работы над докторской диссертацией, в ноябре и декабре на рубеже тысячелетий, я провел эксперименты по измерению экспрессии непосредственно ранних генов во сне у крыс, ранее подвергшихся электрической стимуляции гиппокампа.

Цель опытов состояла в том, чтобы внедрить в гиппокамп искусственную память — «долговременную потенциацию», открытую Лёмо и Блиссом, — и проследить ее путь в мозге в течение последующего сна и бодрствования. Пилотный эксперимент показал: первоначальная экспрессия быстро снижается в гиппокампе и через несколько часов повышается в коре головного мозга.

Мы разработали всеобъемлющий эксперимент, чтобы подкрепить предварительные результаты надежным контролем и достаточным количеством животных для каждой группы, и пришли к выводу, что ежедневные эксперименты необходимо проводить в течение восьми недель подряд. В эти короткие дни снег падал непрерывно, а башни-близнецы Всемирного торгового центра еще стояли.

Я терпеливо работал. Каждый день в конце эксперимента крысу умерщвляли, а ее мозг замораживали при температуре минус 50,6°С для последующего изучения.

Я закончил эксперименты. Мне осталось только сделать очень тонкие срезы и химически их обработать, чтобы выявить уровень экспрессии генов в крысином мозге. Но прежде нужно было написать диссертацию, окончить обучение, опубликовать статьи и провести какое-то время с семьей и друзьями в Бразилии. Так прошел целый год.

Только 1 января 2001 года я, наконец, переехал в Дарем, чтобы начать постдокторантуру в Дюкском университете. Я решил взять лабораторные образцы с собой, в лабораторию моего коллеги и соавтора Эриха Джарвиса, американского нейробиолога. Он был профессором той же кафедры и любезно предложил помощь.

Я уложил десятки замороженных крысиных мозгов в сумку-холодильник, обложил их сухим льдом, обмотал упаковочной лентой и в жуткую метель отправился на такси в аэропорт Ла-Гуардия. Там царил хаос: многие рейсы из-за непогоды отменили и люди спали на полу. Мне организовали пересадку на рейс другой авиакомпании, но взять с собой холодильник в качестве ручной клади было невозможно. Поэтому я сдал ценные лабораторные образцы в багаж и взял посадочный талон. Оставалось только надеяться, что все обойдется.

Но напрасно я до последней сумки стоял в Дареме у багажной карусели. Из-за новогодней снежной суматохи многие пассажиры, как и я, остались без багажа. У стойки авиакомпании я узнал, что мой холодильник в связи с отменой рейсов передали другой авиакомпании. Они пообещали найти мой багаж и доставить его через 12 часов вторым и последним рейсом по этому маршруту.

Я поехал в город, начал обустраиваться, через оговоренное время вернулся в аэропорт, но холодильник в нем так и не появился. Мне пообещали, что он совершенно точно придет на следующий день. Я всю ночь думал о сухом льде и его медленной, но неумолимой сублимации и не мог уснуть. Следующим утром я стоял у стойки регистрации первым. Холодильника не было.

Эта трагическая история длилась трое бесконечных суток. Дважды в день я приезжал в аэропорт, три ночи толком не спал. Мысли о состоянии сухого льда и лабораторных образцов в холодильнике становились все чернее. Я впервые понял, почему в греко-римском мире говорили: сон о навязчивой идее — это бессонница. Все олимпийские боги, вместе взятые, не могли бы мне теперь помочь — катастрофа была неизбежна. Я помолился своим Оришам — божествам йоруба из афробразильских религий — и вверил судьбу мозгов лабораторных крыс воле случая.

На четвертое утро, вбежав в уже опостылевший зал аэропорта, я сразу увидел свой холодильник, облепленный бирками из разных аэропортов. Я был готов к худшему. Судорожно разорвав скотч и открыв крышку, я чуть не упал: мозги были целы, они прекрасно сохранились под приличным слоем сухого льда. Я горячо поблагодарил всех — и живых, и мертвых — за возможность продолжить научную работу.

Результаты исследования представляют собой детально описанный процесс миграции воспоминаний из гиппокампа во время быстрого сна. Нам удалось задокументировать последовательность из трех отдельных волн генной регуляции, наступающих за стимуляцией гиппокампа.

Первая волна начинается в самом гиппокампе через полчаса после стимуляции, достигает областей коры, близких к месту раздражения, длится 3 часа во время бодрствования и заканчивается в первом эпизоде медленного сна.

Вторая волна начинается во время быстрого сна в областях коры, близких к месту стимуляции, распространяется на отдаленные области мозга при последующем пробуждении и завершается в новой фазе медленного сна.

Во время очередного эпизода быстрого сна в разных областях коры начинается третья волна генной регуляции. Где она заканчивается, мы не знаем, потому что на этом эксперимент остановился.

В гиппокампе наблюдалось постепенное снижение экспрессии генов от первой волны к третьей. Области, на несколько синапсов удаленные от места начальной электрической стимуляции, показали противоположный профиль экспрессии генов — ее увеличение по мере распространения волн. Эти результаты обеспечили нас первыми экспериментальными доказательствами того, что быстрый сон может участвовать в передаче воспоминаний из гиппокампа в кору головного мозга посредством волн молекулярной пластичности, которые становятся глубже с каждым циклом сна.

Дальнейшие исследования, где в фокусе были иные объекты, а не долговременная потенциация, подтвердили: эти эффекты сохраняются в коре, но не в гиппокампе. По мере того как синаптические изменения в коре возобновляются и распространяются, в гиппокампе изменения прекращаются, и воспоминания быстро исчезают.

Важно иметь в виду, что гиппокамп намного меньше по размеру, чем кора головного мозга, и обладает гораздо меньшей способностью кодировать воспоминания. Во время сна после обучения в гиппокампе происходит временная активация механизмов молекулярной пластичности, которые являются продолжительными в коре головного мозга. Вот почему гиппокамп постепенно теряет свою роль в хранении каждого недавно приобретенного воспоминания, утрачивая свою важность по мере углубления памяти.

В обмен на это «забывание» гиппокамп каждую ночь восстанавливает свою способность учиться, освобождая место для новых воспоминаний следующего дня.

На самом деле память ненадежна. Забываются отдельные детали, появляются новые ассоциации, воспоминания комбинируются, лишаются одних подробностей и приобретают другие, проходят сквозь фильтры желания и цензуры, но более всего они изменяют саму биологическую структуру, лежащую в их основе. Они распространяются на разные нейронные цепи, генерируют новые идеи, но при этом сохраняют видимость стабильности. Это — чудо постоянства посреди непрерывной трансформации, чудо гибкости, нисколько не нарушающее их самобытности.