Подсознание

Глава 16. Тоска по мертвым и внутренний мир культуры

Значимость в культуре памяти об умерших обусловлена мощным механизмом распространения привычек, идей и поведения предков. У шимпанзе отчетливо просматривается наличие памяти об ушедших: они скорбят, когда теряют близких. Эта память является неотъемлемой чертой и нашего вида.

Конечно, тут не обошлось без некоторых противоречий. С почитанием мертвых неразрывно связан страх перед ними. От Египта до Папуа — Новой Гвинеи в разные моменты и в разных местах процветали ритуалы нейтрализации, умиротворения и умилостивления бестелесных духов. В средневековой Англии мертвых боялись так, что трупы уродовали и сжигали, чтобы они гарантированно не могли восстать из могил. У индейцев яномама обязательная часть похоронного обряда — сжигание имущества усопшего. Католическая церковь и по сей день считает мощи святых реликвиями.

Таким образом, распространение мемов одушевленных существ было вызвано положительным и отрицательным воздействием мертвых. Именно память о навыках и знаниях умерших дедов и отцов превратила этот процесс в адаптивный, в поистине благотворный символический круговорот. Не будет преувеличением сказать, что главной движущей силой нашего культурного взрыва было то, насколько сильно мы тосковали по умершим.

Вера в божественный авторитет как основа для принятия решений привела к ускоренному накоплению эмпирических знаний о мире в форме заповедей, легенд, догм, ритуалов и практик. Даже если эта вера подкреплялась всевозможными совпадениями и суевериями, она была зародышем нашей рациональности. Причины и следствия изучались посредством подтверждения или опровержения эффективности религиозных символов.

Поклонение мертвым зародилось в палеолите, прошло через неолит и достигло кульминации в бронзовом веке — с его наследием величественных гробниц и началом символической письменной фиксации всего накопленного культурного багажа. Таким образом, религии в их бесчисленных проявлениях происходят от психологической и физиологической саморегуляции, с помощью которой оптимизировалась репродуктивная способность и сплоченность коллектива. Она стала средством высокоадаптивного функционирования сознания, успешность которого подтверждается гегемонией теистических цивилизаций по всей планете.

Письменность зародилась примерно 4500 лет назад и радикально изменила скорость эволюции нашего вида. Литература начала формироваться в Афроевразии[166] в начале бронзового века, при первом великом цивилизационном слиянии. В нем участвовали индоевропейские и семитские народы.

Рост населения, миграции, военные завоевания стали объединять вокруг общего культурного ядра все больше людей. Передача знаний из поколения в поколение, а также сочетание любви к знаниям и любви между родителями и детьми, увековеченное через обожествление, породили силу, буквально выбросившую нас за пределы стратосферы.

Но точно так же, как ракета продолжает полет к космической станции, по дороге избавившись от отработавшего свое разгонного блока, мы относительно недавно оставили позади значительную часть ментального программного обеспечения, участвовавшего в зарождении революции сознания человекообразных. Чтобы понять, как боги вытащили нас из пещер, нужно выяснить, почему они бросили нас, а мы — их.

Праиндоевропейский язык, зародившийся в Центральной Азии между 9 и 6 тысячами лет назад, к осевому времени[167] распространился от Ирландии до Индии. В этом регионе на всех возникших тут языках названия сна и смерти имеют схожие корни. Если боги — это мемы умерших предков, обладатели всех знаний и хозяева всех судеб, то легко понять, почему сны стали использовать для некромантии[168] и гадания.

В бронзовом веке (а может, и задолго до него) люди начали советоваться с духами, но знали, что сны не обязательно достоверны. Одни сновидения четко сформированы — они увлекательны и даже полезны; другие неуклюжи, плохо оформлены и приносят разочарование.

В «Илиаде», написанной между VIII и VII веками до н. э., Ахилла посещает во сне дух его друга Патрокла, поверженного в бою троянским царевичем Гектором. Ахилл пытается обнять товарища, но Патрокл скрывается под землей, издавая странные звуки. Сон с таким неудовлетворительным концом оказывается просто незавершенной умственной конструкцией — ни чем иным, как разочарованием.

В «Одиссее» сны представлены как обманом, так и вещими помощниками. В книге IV женихи Пенелопы планируют убить ее сына Телемаха, и царицу во сне успокаивает богиня Афина Паллада.

В книге VI Афина является во сне принцессе Навсикае: убеждает ее встретиться с Одиссеем, который спит и нуждается в помощи.

В книге XI Одиссей входит в царство мертвых Аида, чтобы услышать пророчества Тиресия, но встречает там свою мать и получает от нее совет. Одиссей трижды пытается обнять ее, но видение трижды оказывается миражом — то, что представлялось вещим сном, оканчивается разочарованием.

В книге XIX Пенелопу осаждают женихи — они утверждают, что Одиссей мертв, а он является в образе нищего. Верная жена рассказывает ему о сне предыдущей ночи: орел, отождествляемый с Одиссеем, убивает двадцать гусей-женихов. Фальшивый нищий подтверждает: муж вернется, и на следующий день пророчество исполняется — Одиссей расправляется со всеми соперниками.

В главе 3 мы наблюдали переход от менталитета Ахилла к менталитету Одиссея. Это движение к сознанию, похожему на то, что мы имеем сегодня. У Ахилла нет ни тоски по прошлому, ни планов на будущее. Все, чего он желает, — слава в настоящей битве. Чтобы достичь ее, он полностью подчиняется приказам Афины.

Ахилла ведут чужие голоса, а Одиссей часто разговаривает сам с собой и меняет ход событий, когда это ему подвластно. Ахилл просто реагирует на раздражители — Одиссей предвосхищает ситуации и заставляет будущие события подчиняться своему желанию. Он понимает, что чувствуют и думают троянцы, знает их верования и историю. Одиссей предвидит, что огромного деревянного коня они воспримут как подношение греков богам за возможность благополучно вернуться домой. Кроме того, Одиссей уверен, что троянцы втащат коня в неприступный город как удивительный военный трофей. Учтя это смоделированное будущее, Одиссей и прячет внутри греческих воинов, которые должны открыть ворота Трои.

Иногда Одиссей обращается за помощью к богам, но побеждает в войне не благодаря божественному покровительству, а за счет способности заглянуть в себя, представить себя на чужом месте. Он допускает, что разум троянцев не отличается от его собственного и что они должны реагировать на подношение определенным образом. Одиссей вооружился теорией разума, смоделировал, что думают и чувствуют другие люди, и благодаря этому ему удалась военная хитрость: нужно было только решить, что троянцы психологически подобны ему, даже если они не знают того, что знает он.

Повествование Гомера о Троянской войне, возможно, описало конкретную осаду в XII веке до н. э. города в Анатолии, но нельзя исключить, что оно является обобщенным повествованием о многочисленных микенских набегах на Малую Азию. Однако в любом случае это важное свидетельство обширного цивилизационного краха, ознаменовавшего конец бронзового века и начало железного.

Всего за 300 лет в Афроевразии на время или окончательно исчезли могущественные города-государства и целые империи, включая Трою, Кносс, Микены, Угарит, Мегиддо, Вавилонию, Египет и Ассирию. Перенаселенность, все более смертоносное оружие, учащение войн, морские нападения, миграции, падение уровня образованности, смертельные эпидемии, нехватка продовольствия и голод, социальный хаос нарушили божественные планы. Архаичная система веры в богов, имеющая палеолитические корни и тысячелетнюю поддержку суеверий, начала рушиться.

В ситуации глубокого социального кризиса толкователи снов уже не могли дать удовлетворительных комментариев к бесчисленным и все более непредсказуемым проблемам. Смесь многогранных, сложных вопросов этих обществ перестала решаться при помощи старой сухой трехчастной формулы, возродившейся в последующие времена: «Убивать, выживать, размножаться».

Цари и полководцы лишились возможности руководить своими действиями, так как больше не могли слышать мудрые голоса обожествленных предков. Распространение письменности еще сильнее подорвало нейронную реверберацию божественных мемов, и слово стало как бы само перемещаться во времени и пространстве, обращаясь непосредственно к читателю. Причем ему для понимания прочитанного не нужно было вызывать у себя галлюцинации и слышать сверхъестественные голоса.

Литература конца бронзового века содержит множество записей о людях, оплакивающих молчание богов. Божественные голоса, ранее повелевавшие людьми, умолкли, и представители человеческого рода остались наедине с собственным разумом. Только после этого краха (около 1200–800 годов до н. э.) началось осевое время и пробудилось человеческое сознание, похожее на современное.

Когда Александр Македонский совершил в 326 году до н. э. поход на север Индии, уже развивались общие представления о религии, государственном управлении, торговле, деньгах, литературе, а также индоевропейские и афроазиатские языки. С тех пор мы приобретали все больший рациональный контроль над миром, а люди, видящие сны, стали утрачивать тесную связь с онейрической реальностью. Постепенно мы стали замечать странность и неловкость там, где раньше были лишь очарование и тайна.

И дело было вовсе не в том, что сны быстро и полностью утратили свой мистический статус. На протяжении всего античного периода ночной оракул занимал видное место в частной жизни и государственном управлении — это наглядно демонстрирует вся греко-римская культура. Показательные сны самого Юлия Цезаря и его жены Кальпурнии в ночь перед его убийством, имевшие очень большое значение для политической организации Рима, были по-своему пророческими: метафорическое восхождение на небеса к Юпитеру, экстаз и сублимация мирских забот; ужас женщины перед конкретностью, идеальным предзнаменованием и жестоким пророчеством — «сон-теорема», согласно богатой терминологии Артемидора.

Вера в предсказательную силу снов присуща не только вымершим или так называемым примитивным обществам. По сей день и в городе, и в деревне хватает тех, кто готов трактовать сон как предостережение или предчувствие — в вопросах женитьбы, поездок, дорогих покупок или продажи недвижимости, заключения контрактов и денежных ставок.

В Бразилии делать ставки в азартной игре Jogo do Bicho[169], особо популярной среди рабочих, принято после появления во сне определенного животного. По запросу sonho jogo do bicho (sonho — «сон» по-португальски) Google выдал мне 350 тысяч релевантных страниц[170]. Заметка в одной из главных газет штата Пара, популярной в Амазонии, помогает понять причину такой связи:

Подобная вера в знаки, получаемые во сне, никоим образом не ограничивается рабочим классом. В конце 1913 года Юнг ехал навестить родственника под Цюрихом. Психиатр уснул в поезде, и ему явилось тревожное видение: вся Европа залита кровью — просто море крови, чудовищный поток — и усеяна трупами. В следующем году разразилась Первая мировая война, и только тогда Юнг понял, что увидел пророческий сон.

Десятилетия спустя Юнг испытал необычайное дежавю: анализируя сны пациентов-немцев, он предугадал возвышение Гитлера и катастрофическое господство нацизма. Описания этих снов позволяют предположить, что развитие культуры предсказуемо, поскольку она веками обновляется за счет архетипических мемов. Юнг на эту тему писал следующее:

Если внутренний мир так же реален, как и внешний, то и вещие сновидения необходимо рассматривать как факты природы. Но это не означает, что и их толкования так же естественны. Отрицать эффективность вероятностного толкования так же рискованно, как и безоговорочно верить в его пророческую силу.

Как сообщали СМИ, Флорин Кодряну, живший в Англии и страдавший от повторяющихся ночных кошмаров румын, увидел сон об измене жены и в ярости задушил ее. Суд не счел такой мотив преступления убедительным и в 2010 году приговорил ревнивца к пожизненному заключению.

В рамках исследования, проведенного в Университете Карнеги — Меллона и Гарварде, большинство опрошенных засвидетельствовали реальное воздействие снов на их повседневную жизнь, на принятие решений и социальные отношения. В 68% случаев это влияние оправдывалось верой в предсказательную возможность снов.

Респондентам предлагалось представить, что у них есть билет на самолет. Изменили бы они свои планы, столкнувшись с четырьмя сценариями: если их предупредят о возможном теракте; если у них во время бодрствования появится навязчивая мысль о возможной авиакатастрофе; если они увидят сон на ту же тему; если прочитают об этом в газете? Большинство опрошенных заявили, что, вероятнее всего, отменят поездку после сна об авиакатастрофе.

Подводя итог нашего путешествия, важно признать, что животные в дикой природе всегда решают одни и те же задачи: не погибнуть; убить кого-то, чтобы поесть; оставить потомство. В очень жестокой среде, где каждый день — бой, а глобальные проблемы — плюс-минус всегда одни и те же, сновидения развились как дополнительная функция сна, как способность опробовать какое-то действие, прежде чем совершить его в реальном мире.

В по-настоящему опасных, экстремальных ситуациях сны являются залогом жизни, способом избежать смерти. Однако для человека, живущего в обществе в комфортных условиях, три большие природные проблемы заместились тысячами мелких неприятностей, ограничений и несбывшихся желаний. В этих обстоятельствах сновидение становится гораздо более туманным и сложным. Как если бы пришлось складывать одновременно несколько пазлов, наложенных к тому же один на другой, — эдакий палимпсест[171] разнообразных нарративов. И это лишь увеличивает потребность в разделении и интерпретации каждой из нитей повествования, которые переплетаются в сновидении.

Крайне важно признать положительный потенциал повышения осознанности, который нам дает сновидение. Оно предоставляет непревзойденную возможность исследовать собственное бессознательное.

Пересказ и расшифровка снов были и остаются основой традиционной психотерапии. Они возможны с помощью специализирующихся на этом людей, вроде толкователей снов индейцев мапуче, или посредством широко распространенной способности видеть и объяснять сны, как в племени шаванте.

Нарративы, сюжеты и персонажи снов переживаются коллективно. Будто на групповом портрете, каждая история состоит из скомбинированных кусочков прошлого с целью понять будущее.

При анализе сновидений психотерапевты вообще и психоаналитики в частности выступают как законные коллеги шаманов: используют аналогичные средства для разбора и распутывания произошедшего, хотя совершенно по-иному объясняют переживаемые явления.

Для психотерапевта сны — основной внутренний источник символов. Но во многих традиционных культурах опыт сновидений относится не просто к иной ментальной области — к материальной, конкретной и ощутимой реальности. Для представителей этих культур противопоставление бодрствования и сна не равно различию между материальным и нематериальным или между органическим и психическим.

Бразильский антрополог Антонио Геррейро из Университета Кампинаса объясняет: у индейцев калапало с верховий реки Шингу путешествующая по снам душа эквивалентна утверждению, что «потенциально каждое существо может быть воспринято с точки зрения других существ (врагов, духов и т. д.), и отношение к нему будет соответствовать их логике».

Согласно этому пояснительному ключу, сон представляет собой не погружение в себя, а отправку — добровольную или нет — в путешествие, потенциально познавательное, но опасное.

У народа вайю, живущего в пустыне Гуахира на северной границе между Колумбией и Венесуэлой, принято перед сном говорить: «Мы встретимся завтра, если тебе приснится хороший сон». Эти слова показывают, что для вайю сновидение может быть опасным: они верят, что во время сна духи мертвых бродят по миру, предсказывая события и вызывая болезни среди неосторожных.

В психотерапевтических кабинетах всего мира, в априори спокойном месте, анализируют опасности, которые могут появиться во сне. Австрийский психиатр и психоаналитик Эрнест Хартманн одним из первых начал отстаивать идею, что сны сами по себе работают как психотерапия: позволяют сновидцу в безопасной обстановке объединять мысли, обычно наяву разрозненные, и устанавливать между ними связи.

Однако во многих культурах период сновидения вовсе не считается безопасным. Только после сна, в утренних разговорах, потягиваясь в гамаках и широко зевая, можно считать себя защищенным: говорить, слушать, пересказывать снова и снова, пока не будет достигнуто некоторое переосмысление — и все это без риска для жизни. И где это происходит, в вигваме или на диване, неважно.

Пережив десятилетия беспощадной критики, психоанализ приступил к искуплению некоторых из наиболее важных своих предположений. Как и другие способы, одобренные наукой как средство ослабления травматических воспоминаний, метод свободных ассоциаций в безопасной и спокойной обстановке помогает вспомнить травмирующее событие, но мягко — и именно это имеет большое терапевтическое значение для снижения стресса и борьбы с его последствиями.

Лечение ПТСР предполагает разные виды психотерапии, в том числе разнообразные техники релаксации, медитацию, привыкание к травматическому опыту, переосмысление этого опыта в безопасных условиях, повторяющуюся сенсорную стимуляцию и назначение медицинских препаратов. Все эти методы направлены на ослабление травматического воспоминания после его умышленной реактивации.

У пациентов с психозами сочетание медикаментозного лечения с психотерапией эффективнее, чем только прием препаратов. Это объясняется тем, что пациенты приобретают некоторые знания о своей болезни и учатся критически оценивать собственное состояние, в частности подозревать у себя галлюцинации и бред. С практикой пациент может уменьшить или даже блокировать самые навязчивые расстройства, например голоса в голове.

С точки зрения традиционной медицины диалог между пациентом и психотерапевтом является не более чем плацебо. Но он реально повышает эффективность даже методов, в принципе далеких от области символического — вроде мягкой электростимуляции для лечения хронического люмбаго[172].

Любой пациент ощущает разницу между лечением у сочувствующего или равнодушного врача. Триада психоанализа — свободные ассоциации, интерпретация произносимых слов и перенос отношений пациента с врачом — будет влиять на эффективность лечения из-за потребности человека в понимании и утешении. Многие врачи, однако, эту триаду отвергают или вовсе ничего о ней не знают.

Юнг, говоря о психотерапии, использовал метафору хирургии. Возможно, по его мнению, успешное осознание подавленных воспоминаний прижигает и затягивает душевные раны. Но, как и хирурги со скальпелями и марлей, психотерапевты тоже бывают разные. Плохие своим лечением часто наносят пациентам дополнительные шрамы. К тому же очень эмоциональные воспоминания просто так не стираются.

Если продолжить аналогии между далекими друг от друга областями медицины, то можно сказать: психоанализ — это своего рода физиотерапия эмоций, массаж воспоминаний, повышение осознания мыслей и тела, границ собственных возможностей и желаний. Благодаря этому воспоминания перегруппируются и меньше будоражит психику. Как вариант, приведем другую, еще более точную метафору: лечить разговорами — это как осторожно распутывать колтуны в волосах.

Молекулярная основа таких поэтично сформулированных терапевтических эффектов, строго говоря, по-прежнему неизвестна. Она могла бы начать выявляться с открытием реконсолидации памяти. Воспоминания, которые уже приобретены и консолидированы, могут измениться, когда их реактивируют, — реконсолидироваться.

Классический эксперимент провел египетско-канадский нейробиолог Карим Надер, проходивший постдокторантуру в лаборатории американского нейробиолога Джозефа Леду в Нью-Йоркском университете.

Зимой 1999 года Надер узнал о некоторых исследованиях 1960-х годов, предполагавших возможность изменить воспоминания путем неких манипуляций при повторной активации. Леду тогда пренебрежительно бросил: «Не тратьте время, это никогда не сработает».

Но еретическая идея не покинула Надера. Он обучал крыс с использованием звукового сигнала, а затем бил их слабым электрическим током. Крысы запомнили, что звук предшествует обездвиживающему разряду. Надер выждал сутки и снова подал звуковой сигнал, но после него последовал не удар током, а инъекция вещества, подавляющего выработку новых белков. Препарат вводили прямо в мозг, в область миндалевидного тела, которая участвует в кодификации страха перед определенными раздражителями. Еще через день и даже через два месяца крысы не замирали, услышав знакомый звук, — они забыли свое отношение к удару током.

Несмотря на значительное первоначальное сопротивление специалистов, феномен реконсолидации памяти воспроизводился множеством разных способов на нескольких видах животных. Исследование принесло Надеру заслуженную известность и должность профессора психологии в канадском Макгиллском университете.

Сегодня мы знаем: воспоминания не закрепляются сразу после их приобретения. Напротив, они становятся податливыми каждый раз, когда их реактивируют — извлекают из памяти. Обновление зависит от тех же механизмов регуляции генов и производства белка, что активируются во время бодрствования при обучении. Каждый раз, когда что-то вспоминается, оно частично реконструируется.

Даже в прочных, старых воспоминаниях, выдержавших испытание временем и считающихся стабильными, может меняться содержание и связанные с ним эмоции. Марк Солмс отметил, что возвращение к старым воспоминаниям может оказать положительное влияние на нашу жизнь, поскольку они постоянно раскрываются заново:

Сны пересматривают и меняют пережитый опыт, и их можно рассматривать как особенно мощные возможности для реконсолидации воспоминаний.

Но это по-прежнему не может в полной мере объяснить удивительное влияние сна на разум сновидца. Нам предстоит пройти долгий путь. Мы должны понять, как молекулярные и клеточные явления, вызванные сном, связаны со сновидениями как с психологически преобразующим опытом, имеющим большое значение для процесса индивидуализации личности.

На этом пути мы пройдем активное извлечение воспоминаний из бессознательного, повышенное осознание наших собственных инстинктов и импульсов (особенно тех, что противоречат социальным нормам) и лучшее восприятие светотени нашего сознания, которая всегда присутствует, но почти всегда остается незамеченной.

Символы сновидения следует интерпретировать не как что-то единое, а, скорее, как сочетание разных элементов, имеющих огромное разнообразие возможных значений. Они выводятся не только из визуальных взаимосвязей образов, но и (возможно, преимущественно) из множества семантических, синтаксических и фонетических ассоциаций, в том числе внутри и межъязыковой полисемии.

Кодифицированные в этом широком лингвистическом пространстве общие отношения идей и взаимодействий позволяют выстроить автобиографический опыт, сочетать формальное и неформальное образование с целью создать уникальные личности — с оригинальными и искренними точками зрения и реальными перспективами. Ментальное пространство не бесконечно, а просто очень, очень обширно.