Подсознание

Глава 15. Вероятностный оракул

Любой читатель, до этого момента внимательно следивший за ходом наших рассуждений, поймет, почему во многих древних цивилизациях и современных культурах сны считаются пророчествами. С тех пор как наши предки около 4500 лет назад начали записывать свои мысли, появилось достаточно документированных нарративов из снов о том, что должно произойти, а также о том, как вмешиваться в будущее посредством действий, увиденных во сне.

Отражая прошлое, сон демонстрирует и ожидания сновидца от будущего. И прежде всего, шансы на успех или вероятность неудачи в маленьких или больших частных инициативах, вызванных желанием. Эти ожидания содержат не только то, о чем сновидец думает, но и — причем в основном — бессознательное восприятие окружающего контекста с его извилистостью, перспективами и ловушками. Широкая, рассеянная итоговая картина впечатлений, собранных как выше, так и ниже порога сознания, и составляет основу интуиции и дает жизнь снам.

По словам Джонатана Уинсона, «сон выражает то, что происходит с вами прямо сейчас»: это настоящее определяется уже пережитыми ситуациями и наполнено возможностями будущего. Практические ключи к толкованию любого сна — это элементы прошлого и будущего, так как настоящее мозга пропитано воспоминаниями и симуляциями. Два сновидения, имеющие большое историческое значение, позволяют нам проиллюстрировать это положение.

Сны играли важную роль во всех периодах истории Древнего Рима, включая последний. В III веке гигантская Римская империя погрузилась в глубокую военизированную анархию. Кризис удалось отодвинуть с возвышением императора Диоклетиана, который сумел наладить управление огромной территорией через тетрархию — разделил власть с тремя другими Августами или Цезарями под своей властью.

В течение многих лет сам Диоклетиан правил Малой Азией, а его правая рука Максимиан — Италией; Констанций правил Англией, а Галерий вел войны на востоке. Когда Констанций умер, западные армии провозгласили Августом его сына Константина. Однако в Риме императором стал сын Максимиана Максенций. Конфликт возник, когда Константин вторгся в Италию и осадил Рим.

Закрепившись в столице, Максенций готовился прорвать осаду армии Константина на рассвете, воодушевленный предсказанием оракула, что в этот день враг Рима должен умереть. Однако ранее, когда Константин шел со своим войском, ему было поразительное видение: солнечный ореол в форме креста с надписью на греческом языке: «При этом знамении победишь».

Той ночью Константину приснилось, что Иисус Христос велел ему написать на щитах воинов буквы Χ и Ρ[150] — греческое начало его святого имени. На рассвете 28 октября 312 года под штандартами с именем Христа армия Константина разгромила войска Максенция на Мульвиевом мосту через Тибр; сам Максенций утонул. Война закончилась. Константин публично принял новую веру, и религия угнетенных христиан стала официальной идеологией римского государства. Сон императора изменил ход истории.

Сны-предвестники играли центральную роль в решающих конфликтах напряженной драматичной войны между индейцами и белыми в США. За победой Красного Облака последовал хрупкий мир, продлившийся всего год. На северо-востоке вождь племени хункпапа Сидящий Бык ясно дал понять, что не станет подписывать никаких соглашений с бледнолицыми, и это одобрил Бешеный Конь.

Американские войска по-прежнему удерживали коренные племена в восточной части — на западе, где было золото, индейцам можно было только охотиться. После приостановки торговли и ограничения поставок продовольствия Красное Облако решил обратиться с жалобой непосредственно к Великому Белому Отцу — президенту США Улиссу Гранту.

Красное Облако долго ехал на поезде в Вашингтон, в Белый дом. Он видел многотысячные потоки колонистов, огромные промышленно развитые города и военную мощь, которую новые хозяева его страны считали необходимым демонстрировать. Великий вождь остро почувствовал промышленные масштабы смерти и утратил желание сражаться. Красное Облако вернулся в резервацию, решив больше никогда не поднимать оружия против белых.

Разочарование Бешеного Коня в великом вожде оглала было горьким. Убежденный, что вредны любые контакты с бледнолицыми, он все больше удалялся от навязанных белыми резерваций, решив укрепить традиции своего народа и занять земли предков. Однако в 1874 году в Блэк-Хиллс, священных охотничьих угодьях Паха Сапа, были обнаружены большие залежи золота.

Ранее правительство США считало эти земли для себя бесполезными, но теперь спрос на них вырос. Сидящий Бык и Бешеный Конь отогнали эмиссаров: «Землю, по которой ходят люди, не продают». И тогда министр внутренних дел США выдвинул ультиматум: все лакота должны к январю 1876 года вернуться в резервации, иначе их будут считать врагами.

Зима пришла и ушла, а лакота всё не сдавались. Жестокая военная машина белой цивилизации пришла в движение. Тысячи солдат колоннами направились окружать индейцев, вооруженных почти исключительно луками и стрелами. В нескольких точках на своих исконных землях тысячи сиу — лакота, северных шайеннов и арапахо — столкнулись с врагами, индейцами кроу, которых сюда допустили белые. Сиу встали лагерем в долине реки Литтл-Бигхорн в Монтане и летом оказались в ловушке.

Против их луков регулярная армия выставила многозарядные винтовки, пулеметы и разнообразные пушки. Индейцам следовало придумать и освоить новые формы боевых действий, более эффективные и смертоносные, чем все оружие белых. Срочно требовалось какое-нибудь чудо. Индейцам нужно было не умирать, а убивать.

За неделю до вошедшей в историю битвы при реке Литтл-Бигхорн Бешеный Конь совершил несколько налетов на колонну из тысячи солдат под командованием генерала Джорджа Крука, ветерана Гражданской войны. Вождь применил ряд приемов, которые, как утверждал, увидел во сне. Как писал американский историк Ди Браун, «в этот день, 17 июня 1876 года, Бешеный Конь увидел себя в реальном мире и показал сиу, как делать многое из того, чего они никогда раньше не делали». Бой длился до темноты. На рассвете генерал Крук отступил, и независимость лакота продлилась еще на один день, проведенный в тяжелой борьбе.

Конфликт достиг апогея 25 июня 1876 года. За неделю до этого лагерь вырос вдвое, и в нем насчитывалось около тысячи вигвамов и почти 7 тысяч человек, в том числе около 2 тысяч воинов. Одним из главных адептов объединения и сбора в одном месте такого количества разных племен был Сидящий Бык. Он входил в общества Буйвола и Громовержца — два тайных объединения сновидцев, которым являлись тотемные духи.

После гибели Римского Носа его у северных шайеннов заместил Сидящий Бык: он был почти так же непримирим в своем презрении к бледнолицым и строгости соблюдения религиозных обрядов и жертвоприношений, необходимых для защиты воинов. Бешеный Конь и его воины из племени оглала тоже признали Сидящего Быка вождем.

За несколько дней до атаки подполковника Джорджа Кастера Сидящий Бык принял участие в Пляске Солнца — важнейшем ритуале очищения, проводимом в день солнцестояния после последней охоты на бизонов с целью умилостивить видения и снискать защиту богов. Сидящий Бык постился, танцевал, приносил в жертву куски плоти, отрезанные от своих рук, снова танцевал, страдал и еще немного танцевал, пока не увидел сон. С неба на зеленую траву, будто саранча, вниз головой сыпались солдаты и теряли шапки, а громоподобный голос вещал: «У них нет ушей!»

Толкование сновидения было очевидным. Как часто сиу предупреждали бледнолицых, что не потерпят вторжения на свои земли? Белые люди индейцев совершенно не слышали — у них «не было ушей». Что ж, теперь им конец. Великий Дух сказал свое слово.

Вдохновленные видением Сидящего Быка, вожди расположили воинов в овраге за ближайшим от лагеря холмом. Узнав от дозорных из племени кроу об концентрации воинов сиу на берегу реки Литтл-Бигхорн, Кастер повел 700 человек по практически незнакомой местности, намереваясь нанести сокрушительное поражение неукротимым индейцам.

Высланные вперед дозорные подтвердили: воинов в лагере немного. Наверно, все взрослые мужчины ушли охотиться на бизонов. И подполковник Кастер приказал атаковать опустевший лагерь, ожидая найти в нем только стариков, женщин и детей.

И вот тут сбылось пророчество. Отряд синих мундиров с саблями наголо и устрашающими воплями под пронзительные звуки рожка ворвался в лагерь, образованный коническими вигвамами. Но женщины и дети спешно покинули жилища, а над холмом, словно рой разъяренных пчел, поднялись воины. Отряд солдат, настроенный на легкую победу и замышлявший устроить бойню, не встретил сопротивления, зато быстро оказался в кольце — на него налетела лавина отважных индейцев.

Солдаты разомкнули ряды, в панике побежали по открытой местности, и это стало началом конца. Основная часть 7-го кавалерийского полка всего за несколько минут была окружена и уничтожена. Погибло 268 солдат, сам Кастер, два его брата, племянник и зять.

Ужасную новость напечатали в тех же газетах, где в предыдущие месяцы славили Кастера, периодически устраивавшего кровавую баню племенам Великих равнин. Тщеславный и честолюбивый офицер умер на пике славы, будучи опьяненным газетной шумихой и восторгом широкой публики. Он стал жертвой сна мудрого «дикаря». Возможно, Кастеру повезло бы больше, откажись он от подлого нападения — ведь подполковнику тоже приснился кошмар, только о Бешеном Коне.

Для млекопитающих в дикой природе и для наиболее близких к ней людей сновидение по-прежнему остается важной биологической функцией предупреждения об опасностях, определения возможных исходов преобладающих в жизни проблем, выбора адаптивных стратегий и систематизации обучения. Сон — это оптимальный момент для исследования бессознательного, поиска подсказок о рисках и возможностях окружающей среды. Многие из них подсознательны, но всё же могут быть интегрированы в общее впечатление о том, что имеет вероятность произойти.

Работает это так. Мозг берет за основу вчерашний день и моделирует возможное завтра. Таким образом, сон можно рассматривать как способ проверки теории в смоделированной среде с циклами избирательного усиления воспоминаний во время медленного сна благодаря механизму реверберации нервных импульсов, геномному ответу, запускаемому в начале быстрого сна, и реструктуризации воспоминаний во время длительных эпизодов быстрого сна.

Еженощно проходя через несколько последовательных циклов мутации и отбора воспоминаний, спящий мозг запоминает лучшие стратегии, какие способен разработать во сне.

Сны млекопитающих — вероятностная симуляция прошлых событий и будущих ожиданий. Основная ее функция — тестирование в памяти новых моделей поведения на копии, а не на реальном мире, то есть «обучение без риска». Эта гипотеза — обобщение теории Ревонсуо и Валли о симуляции угроз во сне (о моделировании действий, имеющих нежелательные последствия), из-за чего их следует избегать в реальном мире (например, ущерб от хищников).

Рассуждения необходимо распространить на те действия, которые приводят к желаемому результату и, следовательно, которые должны быть реализованы в реальном мире (например, поиск пищи или фертильных сексуальных партнеров).

Исследование ментального контента во время быстрого сна показало: более 70% сообщений содержат поровну положительных и отрицательных эмоций. Еще Фрейд предложил концепции Танатоса и Эроса как выражение инстинктов жизни и смерти. Этому аналогична идея, что ночные кошмары развились как способ негативных изменений в симуляции опасного поведения, а приятные сны соответствуют вознаграждающей ассоциации удовольствия с симуляцией адаптивного поведения.

Столкнувшись с огромным количеством неконтролируемых переменных, симуляция сновидения часто ошибается в своих «предсказаниях». Однако иногда она совпадает с реальностью, и тогда сновидец подтверждает: оракул при определенных условиях действительно может делать верные предсказания. Таким образом, сновидение выступает как вероятностный предсказатель в смысле последствий для спящего.

Оно не слишком отлично от того, во что верили в древности, но совершенно иное по своей природе: вместо уверенности, мотивированной гипотетическими внешними механизмами порождения сна (божественными или духовными), — неопределенность, присущая его биологической природе. Итак, образы сна раскрывают не завтрашнюю судьбу сновидца, а лишь то, каким курсом он движется сегодня.

Будучи перцептивной и моторной реверберацией, сон предлагает намерения, действия и последствия в симулякре экологически значимых ситуаций, воспроизведенных в виде воображаемых клипов. Будучи ассоциативным нарративом, сновидение выражает через явные или неявные символы не только желания сновидца, но и его собственные оценки риска. Как нам осмыслить через эту психобиологическую призму, что могло произойти с императором Константином и вождем Сидящим Быком?

Было бы бессмысленным повторением еще раз утверждать, что их сны предсказали будущее, — мы, скорее всего, знаем о вещих снах Константина и Сидящего Быка только потому, что им улыбнулась фортуна. Вероятностные оракулы действуют апостериори[151], и, очевидно, когда предсказания «сбываются», их лучше запоминают.

Сон Константина был свидетельством его веры в новую религию, в символ святого сына единого могущественного Бога. Это и позволило императору предвкушать победу благодаря божественному вмешательству. Чтобы понять военные преимущества обращения к христианству, важно учитывать: оно к этому моменту уже распространилось среди солдат и командиров римской армии. Поддержка предводителем войска религии своих воинов перед решающим сражением с превосходящим по численности врагом была вполне адаптивной реакцией императора на тяжелые испытания в долгих и дорогостоящих гражданских войнах.

Разъяснение любого сновидения требует выявить доминирующее желание сновидца. Константин страстно жаждал получить контроль над Римом и начать объединение раздробленной империи. У ворот столицы мира ему больше, чем когда-либо, была необходима неистовая ярость его легионов. Таким образом, сон выражал ставку на рискованный, но более многообещающий в плане победы путь: предсказание, основанное не на уверенности в успехе, а на лучшем выборе.

То же самое можно сказать и о Сидящем Быке: его сон указывал на высокую вероятность события, которое при других обстоятельствах было бы маловероятным. Стремительное вторжение Кастера на малознакомую вражескую территорию с последующим внезапным нападением на большой лагерь лакота и шайеннов выглядело самоубийственным. Однако эта тактика была успешна в войнах против индейцев: так действовали в 1864 году полковник Джон Чивингтон во время резни в Сэнд-Крик, генерал Рэналд Маккензи[152] во время нападения на каньон Пало-Дуро и сам Кастер в битве на реке Уошито в 1868-м. Индейцы арикара называли его «Крадущейся Пантерой, Приходящей Ночью». Среди кроу подполковник был известен как «Сын Утренней Звезды, Нападающий На Рассвете».

Долина реки Литтл-Бигхорн находилась на оспариваемой территории. Для лакота и шайеннов регион Блэк-Хиллс был Паха Сапа — священными горами, принадлежавшими этим народам на протяжении многих поколений. Кроу претендовали на эти земли на основании Договора в форте Ларами (1851). Лакота и шайенны его не признавали, а белые колонизаторы и копатели, привлеченные открытием золота в горах на Западе, систематически нарушали.

Множество территориальных споров в разгар золотой лихорадки, объявление Кастером в 1874 году о новых месторождениях драгоценного металла в священных горах предсказуемо вызывали чрезмерно агрессивное поведение американских солдат, и без того жестоких, импульсивных, жаждущих богатств и неспособных слушать. И ожидать их внезапного нападения на индейцев было разумным и даже логичным.

Сидящий Бык очень надеялся объединить разнородные и разрозненные племена, собравшиеся на реке Литтл-Бигхорн. Вождь вполне мог увидеть сон о полной своей победе — и пришедшее сновидение стало выражением этой вероятности.

Оценивать, насколько реализовался вещий сон Сидящего Быка, следует в различных временных рамках. Летом 1876 года сон казался выражением судьбы жителей прерий, ясным сигналом защиты Великого Духа от воинственных захватчиков. Сидящий Бык и Бешеный Конь были довольны: им удалось совершить то, что не получалось у многих других коренных американцев — помешать вторжению захватчиков.

Виртуозное умение воевать на лошадях позволило лакота мечтать о победе. Ни к чему подобному в свое время не приблизились ни инки, ни ацтеки, которых было гораздо больше. На норовистых мустангах, с метко пущенными стрелами, немногочисленным огнестрельным оружием и невероятным мужеством, лакота сражались против бледнолицых, проявляя лисью хитрость, медвежью отвагу и барсучью мудрость.

Но через несколько месяцев после битвы при реке Литтл-Бигхорн, суровой зимой, именно тяжелая рука Великого Белого Отца в Вашингтоне нанесла индейцам болезненный удар. Если Красное Облако выиграл первую из войн лакота против белых, то Сидящий Бык — последнюю: все, что произошло после этого, принесло его народу ужасные беды.

Конгресс США отреагировал на унизительное поражение подполковника Кастера дополнением к Закону об ассигнованиях индейцев[153], известном как «продай или умри с голоду». По нему все поставки продовольствия отменялись до окончания военных действий и полной сдачи Блэк-Хиллс. Паха Сапа был захвачен, а на подавление сопротивления бросили крупный воинский контингент.

В ту суровую зиму от холода, голода и ран погибло много индейцев. Менее чем через год после битвы при реке Литтл-Бигхорн, весной 1877 года, главные вожди лакота и северных шайеннов прекратили борьбу. Сидящий Бык с сотнями своих людей бежал в Канаду. Бешеный Конь в мае сдался властям, а в сентябре был убит, когда находился под стражей.

Сон Сидящего Быка в день битвы был, бесспорно, пророческим, так как обещал индейцам благоприятные последствия боя на несколько недель вперед. Но вот дальше последовал настоящий ужас.

Сидящий Бык провел несколько лет в холодных канадских прериях. В них уже не осталось ни одного бизона — их истребили профессиональные охотники с дальнобойными ружьями. Индейцы голодали и, устав от мучений, вернулись в США — согласились жить в резервации.

Уже старый и сломленный Сидящий Бык продолжал оставаться для властей бельмом на глазу: он гастролировал по США с шоу «Дикий Запад Быка Билла» и всегда был готов громко высказать свою оценку плачевного влияния белой цивилизации. Он был потрясен количеством бездомных на улицах больших городов, и его видели раздающим милостыню голодным нищим. В 1890 году 59-летнего Сидящего Быка арестовали. Когда он оказался под стражей, его застрелили индейцы-полицейские.

В подобной ретроспективе сон Сидящего Быка не имел никакой пророческой силы — она истощилась в роковой день в долине реки Литтл-Бигхорн. Но с исторической точки зрения, с момента прибытия Колумба до наших дней, сны индейцев лакота имели такое же значение, как и сны ацтеков, майя, инков, команчей, мапуче, мундуруку, гуарани, кренаков… Список можно продолжать долго.

А вот вещий сон императора Константина действительно сбылся. Римская империя почти весь завершающий период своего существования была христианской. Эта религия распространилась по земному шару: сегодня ее исповедуют 2,2 миллиарда человек — более трети населения планеты. Если Папе Франциску[154] удастся модернизировать церковь, приняв закон о рукоположении женщин и гомосексуалистов, она может просуществовать еще тысячу лет.

Разумеется, ничто из этого не входило в планы Константина. Ведь невозможно предсказать далекое будущее за пределами собственного исторического контекста. Скорее всего, император хотел просто воодушевить свои войска и победить врага. Вероятностный оракул развивался в контексте повседневного выживания.

Но чьего именно выживания? Действительно ли Константину приснился христианский символ или сон был придуман — им самим или его биографами — ради достижения военных, религиозных или политических целей? Вопрос связан как с недостаточностью исторических записей, так и с присущей нарративам снов ненадежностью, которую можно использовать в различных вторичных целях. История полна подобных примеров.

Сципион Африканский, один из величайших полководцев, выиграл Вторую Пуническую войну[155]. К власти он пришел молодым, использовав политическую манипуляцию пересказами снов. Брат Сципиона был в 213 году до н. э. кандидатом на выборах в курульные эдилы[156]. Шансов у него, похоже, было немного, и Сципион рассказал матери два своих пророческих сна: на эту должность в них избрали обоих братьев.

Мать подхватила предположительное откровение: принесла жертвы богам и сшила младшему сыну белую тогу. Его приветствовали на форуме вместе со старшим и избрали обоих. Сципион Африканский продолжил распространять историю, как боги говорили с ним во сне, и манипулировал этим в решающие моменты своей жизни.

Греческий историк Полибий[157] оставил запись о расчетливом использовании полководцем религиозных верований:

Если Сципион Африканский манипулировал верой в сны, чтобы подняться по ступеням управления Римом, то сновидения Юлия Цезаря в ретроспективе кажутся приемлемыми. Плутарх пишет об поразительном сне, увиденном Юлием незадолго до того, как он переправился через Рубикон и вошел в Италию с одним легионом, нарушив прямой приказ сената не сближаться с войсками, победившими в галльской кампании. Вторжение на его собственную территорию оказалось началом стремительного и последовательного захвата власти: сначала Юлий стал трибуном, затем диктатором и наконец консулом.

Согласно Плутарху, Цезарю приснилось, что он занимается сексом с собственной матерью. И это происходило накануне перехода Рубикона — первого шага на долгом пути, который должен был привести к разрушению республики и созданию империи. Самого Юлия сон поначалу смутил, но прорицатели истолковали его как чрезвычайно благоприятное предзнаменование: великий человек буквально готовился к тому, чтобы завладеть своей «матерью»-землей.

Светоний[158] датировал тот же сон 18 годами ранее, когда 33-летний Юлий был квестором в Испании. Он увидел сон после посещения храма Геракла, где посетовал перед статуей Александра Македонского, завоевавшего мир и умершего в 33 года, что ему самому еще не удалось добиться ничего подобного.

Несоответствие между версиями Светония и Плутарха предполагает бессовестную политическую манипуляцию нарративами снов ради влияния на свою биографию. Оба автора использовали сновидения и злоупотребляли ими как объяснением причин важных исторических событий.

В случае описанного сна Юлия Цезаря более вероятно, что лукавил Плутарх, приписав сон наиболее подходящему историческому моменту. С какой целью он это проделал? Чтобы свидетельствовать в пользу Юлия Цезаря и его якобы предначертанной судьбы? Или выставить его человеком беспринципным, способным на что угодно? Или просто чтобы оживить сюжет и без того увлекательного повествования? Плутарх имел обыкновение придавать снам несколько значений, и это позволяло ему свободнее живописать факты биографий своих персонажей.

Возможно, здесь уместнее задать другой вопрос: что такого особенного в сновидениях, что им вообще можно верить? Как этот оракул эволюционировал, оставаясь слепым и тем не менее периодически бывая точным и недвусмысленным?

Давайте совершим краткий экскурс в историю. Сотни миллионов лет назад нервная система человека стала способна запоминать происходящее с организмом в целом. Она принялась развиваться в направлении моделирования наяву и в реальном времени наиболее вероятного будущего в плане основных потребностей человека.

Способность предугадывать ближайшее будущее хорошо видна у лягушки: она ловит комара в полете, предвосхищая его движения. Но лягушка, скорее всего, не осознает этого в том смысле, что у нее есть какое-то постоянное представление о себе. Она наверняка не способна комментировать свои успехи и неудачи, создавая нарратив о собственной жизни, редактируемый под влиянием тщеславия, гордости, страха, иронии, сострадания или флегматичной отстраненности.

Несмотря на существование быстрого сна у рептилий и птиц, только у млекопитающих психическое состояние видения сна расширилось до активного «рабочего пространства» длительностью несколько минут и способности имитировать действия «сновидящего я» без пробуждения. В зависимости от того, реализуется доминирующее желание или нет, онейрическая симуляция позволяет усиливать или подавлять поведение с учетом его вероятного воздействия на окружающую среду.

Имитируя объекты желания и отвращения, сновидение иногда воспроизводит то, что должно произойти на самом деле. Этот «биологический оракул», слепой к будущему и проницательный в отношении прошлого, способен смоделировать возможные варианты грядущего. И они тем точнее, чем меньше задействовано переменных и чем выше релевантность предсказания. Другими словами, оракул работает лучше всего, когда количество альтернативных вариантов будущего ограничено, а важность вероятного исхода велика.

Млекопитающие, у которых много быстрого сна, — приматы, кошачьи, псовые — обычно занимают высшие позиции в пищевой цепочке, будь то большой потенциал хищничества (тигры), совместная социальная организация (шимпанзе) или и то, и другое (волки). Животные, находящиеся в начале пищевой цепочки, спят меньше, у них короче фазы быстрого сна, чем у хищников. Трудно тратить много времени на сон, когда на тебя охотятся.

Для приматов, кошек и псовых, особенно молодых, помимо длительных периодов быстрого сна, характерны и игры с различными предметами и другими животными, аналогичные игровому поведению человека. Игры животных представляют собой усиленную симуляцию реальности, интерактивную репрезентацию отсутствующего, как если бы оно присутствовало.

Если во сне игра — это совокупность переживаний, то в игре наяву, которую любят и ребята, и тигрята, воображаемая реальность присутствует лишь частично. Сочетание развитой способности к игре и незрелости нервной системы при рождении позволяет млекопитающим безопасно практиковать специфические навыки, опасные в реальной жизни.

Тигренок учится охотиться на буйволов не путем охоты на буйволов, а играя в охоту со своими ровесниками из одного помета. Воображение — это защищенное ментальное пространство, которое особенно полезно для обучения навыкам с высоким риском. Потомки самых умных и творческих млекопитающих тратят больше всего времени на программирование своего мозга, и лишь потом могут подвергать себя рискам взрослой жизни.

Способность воображать дала нам решающее эволюционное преимущество, и она лежит в основе человеческого сознания. Одна из важных областей коры, участвующих в воображении, — ПБ10[159], находящаяся в лобной доле. Это самая крупная, гистологически четко очерченная область в коре головного мозга, которая претерпела ускоренную эволюцию в истории нашего вида. У человека она намного больше, чем у обезьян.

Область ПБ10 необходима для одновременного выполнения нескольких задач. В ждущем режиме при этом находятся воображаемые действия, которые впоследствии могут стать реальными.

Способность к воображению позволила нам расширить и углубить умение уверенно моделировать психические состояния других людей. Это неплохо делают и остальные приматы, но до высот изощренности доведено у человекообразных. Точность представления того, что думают и чувствуют другие, определяется пониманием модели мышления конкретного человека, представлением о его типичных поступках и взглядах в динамике, вероятностью определенного поведения на основании прошлого опыта общения с ним. Эта способность обеспечила двуногим приматам беспрецедентную эффективность группового поведения, что важно и во время охоты, и во время бегства от опасности.

Если довести это эволюционное предположение до логического завершения, то возникновение ночного оракула должно было произойти в трех отчетливых стадиях. На первой состоялась эволюция молекулярных и нейрофизиологических механизмов, способных стимулировать реверберацию воспоминаний и их долговременное хранение посредством медленного и быстрого сна соответственно.

Стимулирование перестроения воспоминаний зависит от взаимодействия этих механизмов и должно относиться к тому же периоду. Учитывая наши знания о сегодняшней фауне, можно предположить, что это произошло в самом начале эволюции наземных позвоночных, около 340 миллионов лет назад. В результате действия этих механизмов животное, едва пробудившись, лучше адаптировалось к окружающей среде — бессознательно, но эффективно.

Вторая стадия, возможно, произошла в начале эволюции млекопитающих 220 миллионов лет назад. Она привела к усовершенствованию более длительного быстрого сна, который мог длиться до десятков минут — у некоторых видов в 300 раз дольше, чем у птиц и рептилий. Это создало условия для электрической активации длинных последовательностей воспоминаний, биологического субстрата нарративов сновидений.

Онейрический оракул начал обретать форму. Отголоски воспоминаний во время быстрого сна отражают не только уже прожитые переживания, но и желаемые. На второй стадии, в большей или меньшей степени присущей всем млекопитающим, оракул все еще был в бессознательном состоянии, но его влияние на жизнь наяву стало потенциально более значительным благодаря воспоминаниям о реальности сна, переносимым в реальность.

Сны млекопитающих, в отличие от снов птиц и рептилий, стали ментальным пространством для слияния, деления и эволюции мемов, котлом символических представлений, способных моделировать возможное будущее. По словам нейробиолога Джонатана Уинсона, «сны никогда не предназначались для запоминания, но они являются ключом к тому, кто мы есть».

Эта стадия психического функционирования соответствует концепции первичного сознания, сформулированной американским биологом Джеральдом Эдельманом. В 1972 году он получил Нобелевскую премию по физиологии или медицине за фундаментальные открытия в области химической структуры антител, а во второй половине своей профессиональной деятельности стал влиятельным нейробиологом.

Первичное сознание — это ментальное воспроизведение настоящего момента с мимолетными эмоциями, ощущениями и восприятием; реальное и полное представление о настоящем, но туманное — о прошлом и будущем. Средства функционирования мозга, преобладающие среди структурно и поведенчески разнообразных млекопитающих, оснащены нейронными цепями для сенсорного восприятия, двигательных действий и обработки кратковременных воспоминаний. В эти цепи также входит сеть пассивного режима работы мозга[160], активация которой имеет решающее значение для сновидения.

Эдельман предположил, что мозг — это динамический продукт постоянной конкуренции между группами нейронов и их синапсами, которые проходят положительный или отрицательный отбор в зависимости от взаимодействия с окружающей средой. Эта теория получила название «нейронный дарвинизм», поскольку была вдохновлена гипотезой об эволюционных механизмах, аналогичных тем, что функционируют в иммунной системе и при взаимодействии с окружающей средой, которое формирует эволюцию вида.

Эдельману мозг больше напоминал джунгли, чем компьютер. Один из важных аспектов этой концепции нервной системы — конкуренция нейронов друг с другом за активность и за доступ к веществам, необходимым для метаболизма. Это создает основу для рассмотрения развития и созревания нервной системы как продукта конкуренции между отдельными популяциями нейронов. Отсюда всего один шаг до идеи, что и мысли тоже конкурируют друг с другом.

Согласно концепции Эдельмана, животным не хватает характерного для человека вторичного сознания — средства умственного функционирования, основанного на взаимодействии представлений о себе и о других для создания симуляции возможных альтернативных вариантов будущего. Этот навык позволяет нам выходить далеко за пределы настоящего: мы можем не только переживать, но и планировать, и постоянно оценивать.

Если воображение — это малоинтенсивный сон, направляемый сознательной волей, грезы, ослабленные бомбардировкой воспринимаемых ощущений, то фактический сон, даже если он не направляется сознательным желанием, может быть гораздо более интенсивным.

Чтобы понять механизмы, определяющие работу сознания, французские нейробиологи Жан-Пьер Шанжё, Станислас Деан и Лионель Наккаш провели серию чрезвычайно показательных экспериментов, признанных классическими. Они доказали, что когда человека стимулируют очень слабыми, на грани восприятия и невосприятия образами, то воспринимается ли конкретный образ сознательно, определяется распространением нейронной активности на области коры головного мозга, весьма удаленные от первичных сенсорных полей, то есть тех, которые получают сигналы от сетчатки и других органов чувств.

В течение первых 200 миллисекунд после стимула нейронная обработка происходит в действительно специфических, пространственно ограниченных сетях обработки, предназначенных для его восприятия органами чувств (зрением, слухом и др.). В следующем промежутке, примерно через секунду после воздействия раздражителя, активация может снизиться вплоть до исчезновения или, наоборот, распространиться.

Когда образ исчезает, он никогда не воспринимается сознательно, и тогда мы говорим, что стимул был подсознательным. Однако при распространении активности почти на всю кору головного мозга образ обязательно начинает восприниматься сознательно. Что любопытно: у больных шизофренией подсознательный процесс сохраняется, а вот сознательное восприятие снижено.

Среди разных теорий, о работе сознания большинство экспериментальных результатов объясняет именно теория глобального рабочего пространства нейронов, сформулированная голландским нейробиологом Бернардом Баарсом и расширенная Деаном, Наккашем и Шанжё.

Согласно этой теории, работа сознания соответствует «зажиганию» обширной цепи нейронов всей коры при переходе от множества изолированных параллельных процессов к единому глобальному, в котором все части имеют доступ к информации от целого. Этот принцип лежит в основе грид-вычислений[161], разработанных в 1990-х годах: соединенные в сеть компьютеры обмениваются информацией и выполняют совместную обработку данных, привлекая к этому другие вычислительные машины в зависимости от их доступности.

В головном мозге эту работу выполняют нейроны из более поверхностных слоев коры. Их чрезвычайно длинные аксоны способны быстро распространять активацию. Когда порог распространения корковой активности преодолен и сознание подключено, появляется возможность стабилизировать любой ментальный объект на необходимое время посредством нейронной обратной связи, которая избирательно усиливает соответствующую информацию.

Разница между сознательными и бессознательными мыслями заключается в большем или меньшем распространении электрической активности в коре головного мозга. Но как понять, почему во время быстрого сна она распространяется на участки, гораздо большие, чем считалось до сих пор? Это открытие подтверждает гипотезу о том, что быстрый сон сыграл ключевую роль в переходе от первичного ко вторичному сознанию.

Путешествие было эволюционно долгим, поскольку образ жизни осьминогов и леопардов имеет больше общего между собой, чем с нами. Даже если мы гораздо ближе к нашим собратьям-млекопитающим, чем к моллюскам, наше ментальное программное обеспечение отличается наличием вторичного сознания.

Определения первичного и вторичного сознания, данные Эдельманом, по сути, такие же, как предложенные Фрейдом между 1900 и 1917 годами. Он тогда формулировал концепции ид[162] и эго соответственно. И влияние психоанализа не было ни случайным, ни бессознательным, несмотря на пренебрежительное отношение Фрейда к биомедицине.

Об этом свидетельствует посвящение важной книги Эдельмана о сознании «Яркому воздуху, яркому огню»[163], изданной в 1993 году: «Памяти двух пионеров-интеллектуалов, Чарльза Дарвина и Зигмунда Фрейда. Многие знания — многие печали».

Дарвин прояснил нашу эволюционную преемственность с животными, в том числе и в наших эмоциях. Фрейд заметил, что переход от первичного сознания к вторичному чаще всего осуществляется через приобретение речи, то есть по мере того, как мы переходим от представления вещей к их названиям: от образного к смысловому.

В Евангелии от Иоанна сказано, что вначале было Слово… Но откуда же все-таки взялись слова? Голосовое общение среди наземных позвоночных распространено довольно широко, однако очень немногие группы животных способны выучить знаки, используемые при таком взаимодействии.

Шимпанзе, живущие в дикой природе, производят сложные сочетания звуков и жестов, которые наука только начинает открывать. В неволе наши ближайшие родственники учатся использовать произвольные знаки для обозначения десятков разных объектов и действий, что существенно расширяет их возможности в общении с людьми. И все же некоторые скептики утверждают, что это не настоящая символическая коммуникация, а скорее функциональная, основанная на выучивании конкретных правил экспериментальной среды.

Классические полевые исследования спонтанного общения зеленых мартышек (Cercopithecus aethiops), наших дальних родственников в африканских саваннах, впервые показали: нет причин сомневаться в наличии символов вне человеческого вида.

Зеленые мартышки естественным образом издают три типа сигналов тревоги, обозначающих хищников, которые бегают по земле, летают в воздухе или ползают в траве. Услышав тревожные крики взрослого, другие взрослые быстро реагируют: исчезают в кронах деревьев, если появились наземные хищники вроде львиц; затихают под деревьями, если приближаются воздушные хищники вроде орлов; отпрыгивают в сторону и осматривают землю вокруг себя, если опасность исходит от змей.

Зеленые мартышки-подростки способны издавать те же звуки, но они делают это вне соответствующего контекста, поэтому не вызывают у взрослых адекватной реакции. Полевые эксперименты показали, что система сигнализации у зеленой мартышки согласуется с критериями символов в строго семиотическом смысле, сформулированном более века назад американским философом и математиком Чарльзом Пирсом.

В семиотике Пирса интерпретатор знака информируется о соответствующем объекте согласно трем и только трем возможным репрезентациям: иконке, индексу или символу. Иконки передают информацию через сходство с объектом, индексы — через пространственно-временную близость к объекту, символы — через социальные договоренности.

Чтобы обозначить объект «лев» только с помощью иконки, нужно показать фотографию, видеозапись или рисунок льва, или воспроизвести звук его рыка, или распространить его запах. Чтобы использовать только индекс, нужно указать на льва. Чтобы использовать только символы, можно произнести или написать ngonyama, libaax, simba, león, leão или lion на коса[164], сомалийском, суахили, испанском, португальском и английском языках соответственно. Если иконки и индексы льва можно в целом понять и в них есть что-то внутренне львиное, то символы совершенно произвольны и функционируют только среди тех людей, у кого общий код для их расшифровки.

Система голосового общения африканских зеленых мартышек — яркий пример использования символов у животных. По нашим наблюдениям, молодые обезьяны постепенно изучают контекст применения тех или иных звуков, многократно повторяя сочетания зрительных/обонятельных стимулов хищника и слуховых стимулов сигналов тревоги, издаваемых бдительными взрослыми особями, услышав которые начинает спасаться вся стая.

Сигналы тревоги, связанные с определенными хищниками, первоначально функционируют как индикаторы их присутствия, но со временем и благодаря многочисленным повторениям молодняк постепенно усваивает социальную условленность старших сородичей о верной интерпретации этих сигналов тревоги.

И тогда осуществляется переход в символическое: животному больше не нужно ни увидеть хищника, ни почувствовать его запах, чтобы начать искать убежище: достаточно одного голосового оповещения. Это было продемонстрировано в классических полевых исследованиях, проведенных 40 лет назад американскими этологами Дороти Чини и Робертом Сейфартом.

Воспроизводя с помощью громкоговорителей сигналы тревоги, Чини и Сейфарт зафиксировали, что взрослые зеленые мартышки реагируют правильно в зависимости от конкретного типа вокализации и без реального наличия опасности. Это показывает символический характер такой коммуникации, поскольку смысл передается в отсутствие объекта.

С момента открытия символических сигналов у зеленых мартышек для предупреждения о хищниках, опубликованного в 1980-м году, аналогичные системы сигнализации были обнаружены и у других африканских приматов: мартышек диана, мартышек Кэмпбелла, шимпанзе, а также у множества видов, не относящихся к приматам, включая карликовых мангустов, луговых собачек, белок, кур и сурикатов. Кроме того, запоминать и интерпретировать человеческие жесты как символы частей своего тела способны дельфины-афалины.

Компьютерное моделирование взаимодействия между добычей, издающей звуковые сигналы, и тремя типами хищников — бегающих, ползающих и летающих — позволяет предположить: код, присваиваемый каждому типу криков, возникает в популяциях спонтанно. Многократная вокализация за счет произвольных вариаций в паре стимул — вокализация закрепляется и поддерживается в приспособленной для этого популяции на протяжении долгого времени. Однако так происходит, когда добычи много — достаточное количество особей должно прожить довольно долго, чтобы передать этот код дальше.

Использование символов — это не исключительно человеческая особенность. Референциальная коммуникация у прочих видов соответствует, в семиотических терминах Пирса, понятию дицентного символа, функционирующего как индекс: «…его объект — это общее, интерпретируемое как существующее».

Посредством повторения индекса при физическом присутствии хищника («существующее») формируется память об ассоциации вокализации с хищником, а это позволяет символически вызвать ее даже в его отсутствие («общее»). Что касается семиотики, то человеческий язык отличается от коммуникативных систем других видов невероятной способностью связывать одни символы с другими и образовывать при этом потенциально бесконечные цепочки репрезентаций, соответствующих сложному символу, который Пирс назвал «аргументом».

Бесчисленное множество биологических видов используют для общения последовательность звуковых сигналов, но свидетельств того, что этой последовательности они придают какой-то смысл, практически нет. Способность производить сложные аргументы посредством комбинации более простых звуков кажется крайне редкой и, возможно, исключительно человеческой, если не считать примеров последовательных модификаций, обнаруженных у африканских животных, очковой кустарницы[165] и некоторых приматов, в том числе шимпанзе.

Наш репертуар вокализаций (звукоподражания), как иконок, индексов (указательные местоимения) и символов (существительных, глаголов), медленно эволюционировал в течение сотен тысяч лет, пока мы не стали самыми грозными хищниками на планете. И это положение обеспечили нам не острые когти и зубы, а эффективное общение, социальная организация и оружие. Охота группами с копьями и стрелами требовала отличной координации на расстоянии, которую наши предки осуществляли с помощью голосовых сигналов и жестов.

Роль языка в эволюции человека неоспорима, но очевидно, что в этом пазле еще не хватает многих кусочков. Нам еще предстоит понять ускоренный процесс, посредством которого набор символов с очень ограниченными значениями вылился в такое многообразие обозначений в современных языках: от «льва» и «зебры» до имен собственных, вроде Энхедуанны; от простых глаголов («ходить») до таких слов, как «почему», «душа», «ноль» и «интернет».

Множество психических процессов развилось в довольно сжатые сроки, если сравнить с продолжительностью эволюции человеческого тела. Переход от мира иконок и индексов к употреблению произвольных символов и их изощренных аргументов соответствовал постоянно растущей весомости чужого мнения. Вам не нужно видеть льва — достаточно услышать вокализацию того, кто его увидел.

Значение знаков все больше зависело от социального консенсуса, и это повлекло переоценку людьми коллективных убеждений. Она коренится в расширении способности моделировать и предугадывать психические состояния других людей — то, что на нейробиологическом жаргоне называется «теорией разума».

Когнитивный скачок к языку символических аргументов навсегда изменил наше взаимодействие с миром, радикально повлияв на наше отношение к сновидениям. В какой-то момент палеолита стали появляться сообщения о том, что переживали люди, как наяву, так и во сне. То, что раньше было сугубо личным опытом и тайным образом влияло на эмоции и действия сновидца, постепенно стало коллективным.

Кланы собирались вокруг костра, люди делились увиденным во сне и наяву — это способствовало расширению словарного запаса, развитию эмпатии и началу увековечивания истории клана через рассказы о деяниях предков. Мемы становились длиннее и сложнее, образовывали богатые собрания воспоминаний. В них входили всё более изощренные репрезентации прошлых и будущих событий, достопримечательностей, новых слов и умерших людей. Это явилось фундаментальным условием возникновения концепции родословной, аффективной основы временной шкалы, напоминающей о происхождении рода.

И это, наконец, подвело нас к третьему моменту, критически важному для появления нашего сознания: рождению новой ментальной вселенной, связанной не только с настоящим, но и с прошлым, и с будущим, населенной предками и духами животных, которые при жизни были опасными, но очень вкусными, одновременно желанными и страшными, убиваемыми или убивающими, способными возбуждать воображение наших предков до такой степени, что их изображали в наскальных рисунках.

У каждого животного есть некий горизонт будущего: следующий прием пищи, следующее нападение хищника, следующее спаривание. Но человекообразные совершили прорыв, когда начали работать с мыслями о мыслях, используя ментальные объекты как инструменты воздействия на другие ментальные объекты, и тем самым моделировали не только реальность, но и свои действия в отношении нее.

Предвидя в определенные сезоны перемещения крупных мигрирующих травоядных, охотники в палеолите часто загоняли животных туда, откуда нельзя было скрыться, или безрассудно гнали их к обрыву, чтобы они упали и разбились.

Способность представлять будущее и комбинировать ментальные объекты позволила разработать прием колотого камня, дающего возможность противостоять хищнику или убить и разделать добычу. Изнурительная работа по изготовлению оружия из камня требует создать в сознании как минимум четыре типа образов: камень желаемой формы; движения, необходимые для достижения этой формы; движения, необходимые для применения этого оружия, и конечный результат — пища для племени.

Для сбора растений, моллюсков и насекомых тоже требуется вообразить, как их найти и извлечь из укрытий или нор. Обезьяны-капуцины разбивают камнями кокосы и раковины. Все обезьяны, а также вороны, используют в качестве инструментов ветки. Дельфины пользуются губками. Новшеством, появившимся в человеческой истории, стало успешное соединение инструментов в одном механизме. Сначала этот процесс шел очень медленно, а накопление знаний от одного поколения к другому было почти незаметным.

Трудно оценить, сколько времени требуется для этого процесса, учитывая, что вся история нашего вида умещается в одной сноске о доисторическом периоде. От примитивных сколотых камней олдувайской культуры, зародившейся около 2,6 миллиона лет назад, до двугранных ручных топоров, характерных для ашельской культуры, возникшей около 1,7 миллиона лет назад, прошло огромное множество долгих часов. И культурное накопление, передаваемое от поколения к поколению, было в течение этого времени почти нулевым.

Между ними и начавшейся около 160 тысяч лет назад мустьерской культурой, для которой характерно сложное производство заостренных наконечников и множества режущих предметов, еще целая вечность была потрачена на трудоемкое раскалывание камней ради изготовления инструментов. И все же, несмотря на гигантские масштабы этой культурной инерции, прогресс все-таки произошел.

Модели мышления, постепенно усложняясь, действительно развивались медленно, но навсегда меняли человеческую жизнь. Было открыто, что наскальные рисунки выполнялись в пространствах с разной акустикой в зависимости от вида изображаемого животного: там, где рисовали хищников, отзвуки были слабее, а там, где копытных (добычу), эхо звучало громче. Это предполагает сложное сочетание искусства, техники и магии с целью мотивировать наших палеолитических предков к опасной охоте при помощи манипуляций с эхом.

От первых необработанных камней, использовавшихся в качестве орудий 3 миллиона лет назад, до острых наконечников, обнаруженных незадолго до появления обработки металла (около 40 тысяч лет назад), прошел долгий процесс создания специфических ручных механизмов, способных готовить поверхности для резки, прокалывания и битья.

Бесчисленное количество раз культура отдельных племен терялась во мраке из-за нападения хищников, недостатка пищи, наводнений и засух. Упорство в освоении и совершенствовании технических навыков наблюдалось в условиях прерывистого процесса передачи культуры палеолита — в самом начале прокручивания культурного храповика человечества.

Оптимизация технологии получения колотого камня шла около 3 миллионов лет, прежде чем его прикрепили к палке и превратили в копье. Должно быть, очень трудно оказалось присоединить камень к рукоятке, сделать его достаточно острым, чтобы суметь проткнуть толстую шкуру первобытного тура — огромного предка современного крупного рогатого скота, вымершего менее 500 лет назад.

Изобретение копья и развитие богатой, гибкой речевой коммуникации позволили организовывать, планировать и направлять охоту, используя для загона дичи ландшафт, крики, передвижения и огонь, и привели наших предков на вершину пищевой цепочки. Люди стали настолько смертоносны, что только немногие представители мегафауны плейстоцена дожили до наших дней.

После изобретения копья нашим предкам понадобилось еще 400 тысяч лет, чтобы создать следующее революционное орудие, в котором как минимум три элемента должны функционировать синхронно: деревянная дуга, натянутая тетива и летящая стрела. Кому могла впервые прийти в голову идея лука? Самые старые свидетельства датируются по меньшей мере 10 тысячами лет. Был ли это ночной сон или мечта? Мы никогда не узнаем. Но факт остается фактом: идея быстро распространилась и прижилась почти на всех континентах.

Подведем итог. Траектория человеческого развития характеризуется усложнением инструментов и внутренних ментальных состояний, благодаря которым они появились. На этом долгом пути выработался богатый язык, основанный на необходимости новых обозначений сочетания и сопоставления элементов. Человеческое «я» гораздо больше преобразует окружающую его реальность, чем «я» других млекопитающих.

Даже если способность видеть сны действительно создает основу для некоторого осознания себя у разных видов, то именно возможность описывать переживания как наяву, так и во сне и себе, и другим привела к формированию нарратива о сплоченности коллектива — с его мифами, показательными историями и повседневными сплетнями.

Полноценное использование снов в качестве вероятностного оракула восходит к этому — третьему — моменту. Может быть, оно сформировалось десятки, а может быть, и сотни тысяч лет назад, когда наши предки-гоминиды оказались вооружены мемами, огромными собраниями воспоминаний, передаваемых из поколения в поколение.

Опыт стал наследоваться в культуре в виде представлений о людях и связанных с ними знаний — через устные рассказы, песни, расположение надгробий, картины, статуи и другие иконки. Именно реверберация этих образов во время сна, а затем и бодрствования приводила к вещим снам, влиявшим на реальность, — как в результате навязчивой, спонтанной реверберации, так и в результате намеренного запоминания.

Способность видеть сны параллельно с бодрствованием позволяла создавать образные симуляции в разных временных масштабах и, что более важно, не связанные с костно-мышечной системой. Это помогло сформироваться скрытому внутреннему пространству для умственной работы, способной имитировать завоевание целей, разрешение ситуаций и разнообразные вероятности безопасно и без вмешательства в реальное поведение — без ограничений, усложняющих естественные или социальные связи, а также горизонтов рассматриваемого будущего.

То, что мы называем преднамеренными или произвольными действиями, представляет собой поведение, в каждый момент управляемое упреждающими симуляциями. Они позволяют нам принимать решения, исходя из ожидаемых результатов. Поток активности в дорсальной и вентральной областях коры головного мозга, который создает эти симуляции и поддерживает их, не прекращается.

Когда процесс идет хорошо, то он формирует лучшие модели поведения. Они достаточно адаптированы и поэтому с большей вероятностью будут передаваться от одного поколения к другому.

Насколько важным должно было быть представление о прорастании семени, чтобы заставить людей целенаправленно бросать зерна в землю! Насколько важно было иметь представление о предстоящих временах года и фазах Луны, чтобы выбрать правильное время для посадки и сбора урожая! Изобилие идей и материальных благ породило множество мелких потребностей, выходящих далеко за рамки дарвиновского императива «убивать, выживать и размножаться».

Сны стали символически богаче, но оракулам теперь было труднее предугадывать ближайшее будущее именно из-за резкого роста возможных комбинаций. Начали процветать сознательные предсказания, основанные на описаниях снов, разделенных и истолкованных в свете существующего культурного багажа. Узнавая о содержании сновидений все больше, наши предки научились строить модели видимого и невидимого мира в надежде снизить количество ошибок в предсказании будущего.

Важно помнить, что электрическая реверберация шумна по своей природе, а нейронные цепи влияют на ассоциации разного рода, включая символические. В результате явное содержание сновидения редко совпадает с его скрытым смыслом. Простые сны с однозначным толкованием редки, а косвенные и двусмысленные — часты. По мере развития культуры с увеличением словарного запаса и появлением все более богатых и разнообразных мемов сфера жизни расширялась, и толкователь снов должен был учитывать постоянно растущее число переменных.

Содержание, которое непосредственно во время сновидения было бессознательным, можно быстро довести до сознания и передать для коллективной проработки членам группы — его можно проговорить, резюмировать, пересмотреть, изобразить в красках, начертить и, примерно с периода 4500 лет назад, записать.

Именно на этой, третьей стадии сновидцы начали осознавать предсказательный смысл снов. Теперь они могли дать ему название и через сон просить об откровениях. Только на этой стадии сновидение стало центральным объектом внимания людей и общения. Именно через рассказы о прошлом и будущем мы накапливали и распространяли культуру — гигантское разрастающееся чудесное явление, огромную силу знания, которая вывела нас из пещер всего за несколько тысяч лет и грозит доставить на Марс прежде, чем мы научимся хотя бы мирно жить на своей планете.

Среди всех этих рассказов самыми ценными, самыми желанными и уважаемыми были вещие сны вождей, шаманов и жрецов о предках, тотемных животных и божествах.

В какой части мозга находятся эти сверхъестественные существа? Гиппокамп получает информацию от нескольких органов чувств и играет определяющую роль в кодификации сложных представлений. На примере гиппокампа грызунов уже были продемонстрированы представления о пространстве и времени, а также специфические реакции на предметы и других особей того же вида.

Однако в случае с человеком получить нейронные записи гораздо труднее, в основном из-за практических и бюрократических препятствий. Вопрос оставался открытым до 2005 года, когда аргентинский нейробиолог Родриго Кирога из Лестерского университета (Англия) сделал фундаментальное открытие.

Он работал с пациентами с эпилепсией. Обычно их госпитализируют на несколько дней, наблюдают за мозговой активностью и делают детальную карту эпилептических очагов для последующего удаления с минимальным повреждением нервной системы. Воспользовавшись этим окном возможностей, Кирога с командой исследовал активность нейронов височной доли, включая гиппокамп, у пациентов, которых стимулировали фотографиями людей, животных, предметов и зданий.

Ученые обнаружили, что некоторые из зарегистрированных нейронов активно возбуждаются, когда пациентов стимулируют изображениями объектов и известных людей, например Билла Клинтона, Холли Берри, или персонажей вроде Люка Скайуокера либо даже Барта Симпсона.

Так происходило постоянно, хотя позы, одежда, множество дополняющих элементов были самыми разными. Желаемые реакции пациентов возникали и на имена персонажей — написанные или произнесенные. Клетки, обнаруженные Кирогой, показали, что способны к обучению, становясь чувствительными к новым раздражителям путем ассоциации с другим излюбленным раздражителем.

Этот механизм правдоподобно объясняет воздействие потока мыслей, в котором один образ ведет к другому и так далее по совершенно идиосинкразическому пути.

Исследование Кироги стало первым доказательством, что активность нейронов височной доли может быть связана с конкретными людьми, неважно, реальными или вымышленными. Этот вывод предполагает наличие сложного механизма для широкого и гибкого представления людей и объектов. Репрезентации не меняются, несмотря на множество контекстуальных различий, и это позволяет предположить, что они обладают высокой степенью автономии и внутренней согласованности, представляя реальных «существ». «Внутреннее» также имеет свое внутренне выраженное «внешнее».

Разные области коры, активируемые при воображении, участвуют в кодировке разных качеств воображаемых объектов, а также в намерении вызвать их в памяти. В сочетании эти гиппокампально-кортикальные цепи могут рекомбинировать воспоминания, воспроизводя как альтернативное прошлое, так и возможное будущее.

Некоторые из этих областей, особенно гиппокамп и медиальная префронтальная кора, активируются и во время быстрого сна. Сон обитает на стыке между вчера и завтра, оказывая потенциально сильное влияние на сновидца при каждом пробуждении. Поэтому вполне вероятно, что человеческое сознание с его огромной способностью пересказывать прошлое и представлять будущее происходит от вторжения сновидений в жизнь наяву.

Первым ментальным пространством для имитации идей — задолго до того, как наши предки научились делать это во время бодрствования, — несомненно были сны.

Постепенное расширение способности рассказывать истории и мысленно путешествовать во времени стало топливом для культурного взрыва человечества в последние тысячелетия. В отличие от обезьян, обладающих ограниченным чувством временного измерения, предки людей учились предсказывать оптимальное время для охоты, лучший день для сбора фруктов, лучший месяц для посадки или сбора урожая.

В какой-то момент своей недавней истории мы начали формулировать краткие рассказы о будущем на основе прошлого. Способность запоминать и излагать длинные цепочки мыслей в сочетании с активным воображением, которое легко оперирует символами, позволяла разрабатывать сложные планы с моделированием все большего числа переменных и далекого будущего.

Повествование о существовании людей повышало их способность к запоминанию — репертуар мемов расширялся, культура формировалась и обогащалась за счет рассказов о жизни и смерти людей.

Оглянувшись на пройденный путь, можно заявить: дорога от обезьяны к человеку отмечена усилением некрофилии. Социальные нормы человеческой скорби значительно менялись от места и времени — стенания и растерянность перед лицом смерти широко распространены среди представителей нашего вида. Их происхождение восходит к общим предкам Homo sapiens и других приматов, а может быть, и более древним временам, поскольку есть описания этого явления даже у слонов и дельфинов.

Тем не менее именно шимпанзе и гориллы наиболее явно демонстрируют нежелание расставаться с мертвым телом родственника и связанную с этим скорбь. Матери-шимпанзе порой несколько дней или даже недель ухаживают за телом умершего детеныша — оно успевает естественным образом мумифицироваться, а они продолжают носить его и заботиться так, будто он жив.

Матери укладывают мертвых детенышей с собой спать и проявляют беспокойство, когда их отнимают. Насильственная смерть взрослых особей часто сильно нервирует соплеменников, а за естественно угасающими пожилыми ухаживают — регулярно осматривают их тела; ищут признаки жизни; ведут себя агрессивно или убирают труп; потомство длительно находится у тела или, наоборот, избегает того места, где наступила смерть.

Подобное, хотя и упрощенное поведение наблюдается у более отдаленных от нас приматов, таких как гелада — отважная эфиопская обезьяна, родственница павиана. Ее реакции во многом напоминают человеческие при столкновении со смертью близкого. Это указывает на филогенетическую преемственность траура приматов.

В отличие от того, что мы наблюдаем у животных, люди обычно годами или даже десятилетиями держат мертвых рядом с живущими: хоронят; хранят прах в домах или неподалеку от них (на алтарях и в святилищах); в деревнях или на их окраинах — в заметных топографических объектах: священных деревьях, скалах, пещерах, водопадах и горах, населенных воображаемыми существами.

Способность представлять, что чувствуют и думают другие, была спроецирована на животных, растения и предметы неживой природы. Это и составило теорию разума, которая свободно приписывает интенциональность любому одушевленному или неодушевленному объекту.

Окруженные опасными хищниками и необходимой для выживания добычей, наши предки начали пробуждать свое сознание через космогонические нарративы, где в попытке объяснить события и явления часто смешивались люди и животные.

Мифы о происхождении мира, появившиеся в эволюции нашего вида совсем недавно, проистекают из беспрецедентного расширения нашей способности мысленно представлять реальных и воображаемых существ, как людей, так и диких животных, которые были синкретизированы с нашими предками. Нейрофизиологическая способность рекомбинировать мемы в снах несомненно способствовала этому зооморфизму — смешению людей и животных, — который наблюдается в нашей культуре с тех пор.

Смешение с другими существами, растениями и географическими объектами почти неизбежно, так как во сне этому ничто не мешает. Естественно, фантастическая ментальная фауна бесчисленное количество раз представлялась бодрствующему сознанию наших предков. Результатом стало широкое распространение зооморфизма в человеческой культуре.

Животные скрестились с людьми, например: Повелитель Зверей из палеолита, могущественный египетский бог Анубис, Большой сфинкс в Гизе, критский Минотавр, индуистский бог Ганеша или Стрелец в созвездиях зодиака («круга животных»). Но это не просто примитивная черта, не имеющая современных соответствий. Зооморфизм господствует среди талисманов футбольных команд и персонажей Уолта Диснея. Мы остаемся дикими животными на протяжении всей своей истории.

По словам бразильского антрополога Эдуарду Вивейруш де Кастру из Национального музея Бразилии Федерального университета Рио-де-Жанейро, «представления амазонок о “духах” указывают не на класс или тип существ, а на дизъюнктивный синтез человека и нечеловека».

Первые боги, вероятно, были гибридами предков и животных, и это породило анимизм, тотемизм и генеалогические мифы многих традиционных культур. Учитывая недостаток объективных данных об этой фазе эволюции человеческого сознания, мы можем только посмотреть на современные популяции охотников-собирателей, чьи самоназвания почти всегда синонимы «настоящих людей».

Этот образ жизни преобладал со времен древнейших двуногих гоминидов, живших от 7 миллионов лет назад до совсем недавнего периода 11–7 тысяч лет назад, когда сбор дикорастущего зерна превратился в земледелие. Сегодняшние охотники-собиратели, ведущие кочевой или полукочевой образ жизни и сезонно или от случая к случаю занимающиеся сельским хозяйством, владеют ключом к нашему пониманию того, как возникло человеческое сознание. Их образ жизни сформировался задолго до того, как люди стали измерять время, но не меняется в течение всего нашего перехода от диких животных к людям.

В индейских и сибирских культурах существует поверье, что шаманы способны менять обличье, превращаясь в пантеру, волка или птицу. У индейцев ваорани из эквадорской части Амазонки дух ягуара вселяется в шамана, и он, рискуя собой, контактирует с ним — когда спит или после приема аяуаски, — чтобы получить указания относительно охоты.

Эти контакты происходят в сфере того, что в антропологии называется перспективизмом. Согласно этой концепции, мир населен огромным разнообразием человеческих и нечеловеческих субъектов с очень разными, взаимно пересекающимися точками зрения. Все животные наделены одинаковыми душами, как в исходной концепции анимизма; человеческие качества каждого народа не заканчиваются на границах его ареала, как считают наиболее радикальные сторонники этноцентризма.

Каждый вид становится центром сознания с собственной точкой зрения, так что те же критерии, которыми пользуются члены популяции, чтобы отличить себя от остальной коренной группы, применяются животными к людям и другим животным. То есть точно так же, как туземец считает себя человеком или ягуаром, когда охотится на диких свиней, ягуар считает себя животным или человеком, когда охотится на туземцев, которые для него всего лишь дикие свиньи.

По словам Вивейруш де Кастру, в нескольких индейских культурах «все, что обладает душой, является субъектом, и всякий, у кого есть душа, способен иметь точку зрения»:

В этих до- или полуземледельческих культурах хищничество представляется главным ключом к конструированию личности и ее социальных отношений посредством физического или символического присвоения чего-либо ради личной выгоды. Но в мире преобладают хищнические отношения, поэтому есть возможность все перевернуть, и охотник станет добычей.

Жизнь понимается как постоянная борьба за навязывание своей точки зрения наделенным духом и собственной точкой зрения существам, поэтому связь между хищником и добычей продолжается, даже после совершения насильственного события с последствиями для обоих.

Охотник обычно проводит ритуалы, чтобы умилостивить дух убитой добычи и избежать его мести. Если нет собственно чувства вины, то непременно имеется страх возмездия, боязнь превратиться из хищника в добычу в результате действий мертвого существа, еще живущего в воображении.

Шаман Дави Копенава утверждал следующее:

Так же как на охоте и на войне, во сне часто есть риск навязывания чужой точки зрения. Для индейца джуруна сон о забитых свиньях означает, что его душа преуспела в охоте и его ждет такой же успех наяву. Но сон о свиньях, бегающих по лесу, предостерегает: враги преследуют их душу, поэтому они преградят путь охотнику. Ему следует несколько дней быть осторожным и никому об этом сновидении не рассказывать.

У индейцев джуруна из парка Шингу сон о стервятниках, летающих близко к человеку, — знак скорой смерти, даже если во сне они живы: «…стервятники питаются только падалью». В случае со снами особенно легко внушить любое мнение, в данном случае — точку зрения стервятников.

Весьма вероятно, что вера в богов и духов и возникла-то в подобном контексте. Сначала это было не более чем одушевление и приписывание магической силы воспоминаниям об умерших родственниках, убитой добыче и поверженных хищниках — с ними наши предки вели в своих снах интенсивные диалоги.

С развитием цивилизаций онейрическая деятельность стала рассматриваться как магический портал в то, что сегодня в афробразильской религии умбанде называется царством Аруанды — духовным измерением, где живут предки, зародышем мира богов, увековеченных в памяти многих поколений.

В подборке из 68 снов коренного народа квакиутл, составленной антропологом Францем Боасом, 25% — о мертвых родственниках или о сценах похорон. Один представитель коренного народа пирахан выразился так: «Когда мы видим сны, мы становимся ближе к мертвым, мы с ними».