Поединок

1

Когда Калинин вернулся в свой кабинет, Стрельцов уже был там.

— Ну? — сказал Олег, едва завидев своего заместителя — Что?

Стрельцов покачал головой.

— Капсулу они не нашли.

— Я так и думал.

Калинин подошел к Стрельцову и сказал:

— Юра! Я не знаю, как это сказать, но… Просто прими мои соболезнования.

Стрельцов кивнул:

— Спасибо, Олег.

Он впервые назвал Олега по имени. Но тут же вроде как исправился:

— Будут ли указания, товарищ подполковник?

— Будут, — ответил Калинин. — Езжайте к матери Леночки и помогите ей.

Стрельцов поднял на него удивленные глаза:

— Разве я вам не нужен?

— Ей ты нужнее! — ответил Калинин. — Езжай. Если ты мне понадобишься, я скину тебе информацию на пейджер. Честное слово.

Стрельцов снова кивнул и пошел к выходу. Около двери он остановился и посмотрел на Калинина:

— Спасибо, Олег.

Тот махнул рукой:

— Иди, иди, Юра. Если мы из-за этих гадов не можем… — Он замолчал, не зная, как продолжить. И добавил: — Иди, короче…

Стрельцов вышел и аккуратно закрыл за собой дверь

Калинин поднял трубку:

— Дежурный? Калинин. Машину к подъезду!

Калинин ожидал увидеть в квартире оперативно-следственную группу и очень удивился, увидев запечатанную дверь.

Быстро же они закрывают дела, подумал он. Или не закрыли?

Делом Арсеньева занималась Генеральная прокуратура России. Калинин вернулся к машине и поехал к Пушкинской площади, рядом с которой она находилась

После недолгих препирательств и выяснения его личности и должности Калинина проводили к старшему следователю по особо важным делам Сухорецкому Борису Александровичу.

— Можно? — сказал Калинин, входя в кабинет.

Прямо перед ним за столом сидел худощавый мужчина лет сорока с живыми глазами, которые уставились на него с таким любопытством, что Калинину сразу стало почему-то весело.

Перед Сухорецким была целая куча бумаг, и было видно, что он с удовольствием отвлечется от них хотя бы на минуту.

— Чего — можно? — переспросил у него Сухорецкий.

— Войти, — уточнил Калинин.

— Так вы же вошли уже! — вроде удивился тот. — Ну, хорошо, если вам нужно официальное разрешение, то пожалуйста. Можно.

— Спасибо, — невольно улыбнулся Олег.

Ему нравился этот парень.

— Чему обязан? — спросил его Сухорецкий.

— Я по делу Арсеньева, который застрелился сегодня ночью.

— А-а! — протянул «важняк», как называют следователей по особо важным делам. — Понятно. А вы кто?

Вместо ответа Калинин протянул ему свое удостоверение. Сухорецкий взял его в руки, внимательно изучил и вернул. Посмотрев на Калинина чуть удивленными глазами, он спросил:

— Вы уверены, что все сделали правильно? А если я вас сейчас арестую?

Калинин понял, что он имеет в виду. Настоящий работник органов безопасности никогда не отдаст в чужие руки свое удостоверение.

— Это тот самый случай, — объяснил он, — когда делаешь исключение, чтобы показать, что человек тебе понравился.

Тот как-то озабоченно улыбнулся.

— Как у вас с сексуальной ориентацией? — необидно спросил он.

— Спасибо, только что пообедал, — невпопад ответил ему Калинин. — Так как там Арсеньев?

— Арсеньев? — удивился Сухорецкий. — А никак. Ему плохо. Он умер.

— А подробности?

— Вообще-то это достаточно темная история, — задумчиво проговорил «важняк». — Не все в ней ясно. Но дело закрыли. Типичное самоубийство.

— Вы сказали — «темная история». Почему?

— Что — почему? Почему «темная» или почему я так сказал?

— И то и другое, если можно.

Сухорецкий пожал плечами.

— Ну, понимаете… Собака у него была.

— Что? — не понял Калинин. — При чем тут собака?

— Вы просто не слушаете меня, — укоризненно покачал головой Сухорецкий. — Я же сказал — была. В прошедшем времени. То есть сейчас ее уже нет.

— Тоже застрелилась?

— Хорошая шутка, — кивнул Сухорецкий. — Вас как зовут?

— Олег.

— Очень приятно. Борис.

— Взаимно. Так что — собака?

— Да, собака. Так вот, она убита из того же самого пистолета, из которого, по нашим данным, застрелился полковник Арсеньев.

— Вы уж провели баллистическую экспертизу?! — удивился Калинин такой оперативности.

— Представьте себе, — кивнул Сухорецкий. — Только не спешите завидовать нам. Просто дело было такое, что требовало повышенной, так сказать, оперативности в его раскрытии. Если вы меня поняли, конечно.

Калинин понял.

— На вас давили? — спросил он. — Убеждали закрыть поскорее дело?

— Что-то в этом роде.

— А поподробней можете?

Сухорецкий покачал головой:

— Какой вы, однако. У вас вообще есть полномочия вести это дело?

— Вы не верите мне? Вы же смотрели мое удостоверение! Близко смотрели!

— Олег! — вздохнул Сухорецкий. — У меня тоже есть удостоверение, но это не значит, что я могу заниматься всеми делами в городе Москве и области Только теми, которые в моем ведении. — Он показал на груду дел, лежавших на его столе. — Я просто спрашиваю: это дело что, в вашем ведении^? Честно, если можно.

Калинин покачал головой.

— Нет.

И больше не стал ничего объяснять. Ему казалось, нет, он был уверен, что этот странный парень поймет его, таких, как этот Борис, немного, он это кожей чувствовал, он такое всегда кожей чувствовал.

Сухорецкий обрадованно кивнул.

— Ну! — воскликнул он. — Все правильно! Я же сразу понял, что это дело для вас сугубо личное. Можно сказать, интимное. Я не ошибся?

— Нет, — снова сказал Калинин.

— Спокойно, полковник, — сказал Сухорецкий. — Что это вы стали таким односложным? Я в вашей команде, неужели не видно?

— Видно, — улыбнулся Олег. — И я еще не полковник.

— Будете, — заверил его Сухорецкий. — Ну, так что вас интересует? Спрашивайте.

— Скажите, Борис… Вы уверены, что это самоубийство?

— Нет.

— Не уверены?

— Нет.

— Ну вот, — улыбнулся Олег. — Теперь вы стали односложны. А почему вы не уверены?

Вместо ответа тот вдруг спросил его:

— Олег, у вас есть собака?

Далась ему эта собака.

— Нет, — терпеливо и односложно ответил ему Олег.

— А у меня есть, — сообщил ему Сухорецкий.

— Поздравляю.

— Ротвейлер.

— Это хорошо или плохо?

— Это нормально, — заверил его Сухорецкий. — Вы, наверное, не женаты?

Уф! Кажется, он устал от этого Сухорецкого. Хотя в его дурацких вопросах прослеживалась какая-то пока непонятная Олегу логика.

— Угадали, — ответил Калинин.

— Конечно, — кивнул тот. — Времени нет, кому с собакой гулять?

Вот пристал!

— У меня жена Луку выгуливает.

— Луку?

— Собаку нашу.

Калинин решил поддержать пока разговор. Если он сумасшедший, то лучше пока его не раздражать. А если он нормален, да еще работает старшим следователем по особо важным делам, то, наверно, не случайно все это он ему говорит.

Приняв решение, Олег успокоился.

— Почему Лука? — спросил он. — Никогда не слышал такого собачьего имени.

— Сокращенно от Лукино, — пояснил Сухорецкий.

Калинину показалось, что он ослышался.

— Сокращенно — от чего?! — переспросил он.

— От Лукино, — смотрел на него своими чистыми глазами Сухорецкий. — Лукино Висконти. Режиссер такой итальянский. Слышали?

— Нет.

— Жаль, — искренне огорчился Сухорецкий. — Хороший режиссер. Мы с женой его очень любим. Да жена, кстати, и назвала его Лукино. Ну а я — Лукой. Так привычней.

— Да, — сказал Калинин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Но мы отвлеклись, — заметил Сухорецкий.

Слава Богу!

— Ага, — кивнул Калинин, чувствуя, что еще немного, и у него крыша поедет от этого Сухорецкого.

— Вернемся от режиссеров к собакам, — предложил тот. Олег подумал, что не удивится, если немедленно расплачется прямо на глазах у этого иезуита.

— Я бы не застрелил Лукино ни за что на свете, — неожиданно произнес Сухорецкий. — Даже если бы весь мир летел ко всем чертям. Собака — очень родное существо. А если ты один, то собака единственное, что соединяет тебя с Космосом, Вселенной, с Богом, наконец. Этого можно не понимать, это не обязательно понимать, но это чувствуют все собачники. Просто большинство из них не может выразить это словами.

Калинин понял.

— Вы хотите сказать, что Арсеньев не мог сначала застрелить собаку, а потом себя?

— Да.

Калинин с восхищением смотрел на этого парня. Он действительно ему нравился, этот Сухорецкий!

— Могу и больше сказать, — добавил тот.

Олег насторожился.

— Слушаю вас, Борис.

— У человека, который держит собаку, гораздо меньше шансов покончить с собой, чем у одинокого человека, у которого ее нет. Вы поняли меня?

Олег кивнул.

— Думаю, что да. Понял.

— Ну тогда, — небрежно бросил Борис, — вам незачем знать, что было написано в предсмертной записке.

Калинин вытаращился на него:

— Записка?!

— Так точно.

— Что было в записке?

Сухорецкий пожал плечами:

— Самые обычные слова: «Счастье — это когда тебя понимают».

— И все?!

— И все, — согласился Сухорецкий.

— Знакомая фраза.

— Да. Из фильма «Доживем до понедельника».

— Но эта фраза может означать что угодно! Не обязательно считать это предсмертной запиской.

— Но можно и считать, — возразил «важняк» — Нам и посоветовали настоятельно так сделать.

— Кто может давить на Генеральную прокуратуру?

— Я вас умоляю, Олег. На Коржакова давят, а вы — на Сухорецкого. Кто захочет, тот и задавит.

Калинин внимательно на него посмотрел и твердо спросил:

— Имя?

— Мое?

— Не глупи, Боря.

— Киселев, Олег. Илья Михайлович Киселев.

— Это что за птица?

— ЦСА.

— А это что так… — начал снова Калинин и замолчал.

Сухорецкий произнес эти три буквы не как аббревиатуру, а как одно слово — «цса», и поэтому он не понял поначалу, что тот имел в виду «це-эс-а». Центр стратегического анализа. Не больше и не меньше.

Он посмотрел на Сухорецкого и сказал:

— Спасибо, Борис.

— Не за что, Олег. Заходите еще.

— Обязательно. Приятно иметь дело с понимающими людьми.

— Кое-что умеем.

— Спасибо, Борис, — повторил Калинин.

— Это все?

— Все.

— Тогда, с вашего позволения, Олег, я вернусь к своим делам.

— Конечно

— До свидания.

— До свидания.

— Всего хорошего

— И вам.

Они раскланялись, как два старых джентльмена, пока Борису это вдруг не надоело:

— Олег! — взревел он. — Канай отсюда!

Калинин расхохотался и метнулся к выходу. И тут Борис неожиданно все-таки остановил его вопросом:

— Олег!

Тот обернулся. Борис спросил:

— Ты уверен, что тебе это нужно?

— Да. А что?

Сухорецкий пожал плечами.

— Ничего. Просто радуюсь.

Калинин понял, что он имеет в виду. Ему тоже было хорошо при мысли, что такие люди еще работают. Что еще есть такие парни, как этот Борис.

Ну и он, разумеется, Калинин.

А еще Шмелев, Стрельцов…

Уваров.

Да мало ли?!

Он ехал в машине, когда к нему на пейджер пришло сообщение:

НАШЛА ОПЕРАТОРА. НЕМЕДЛЕННО. СТАНЦИЯ МЕТРО АЛЕКСЕЕВСКАЯ. КАФЕ БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ. ДЕЙНЕКА.

2

Это было невероятно.

Рита Гессен и Лена Дейнека зашли в кафе, чтобы пообедать, и уже отдали заказ, когда Рита толкнула Лену ногой под столом.

— Не шевелись! — прошипела она.

Та посмотрела на нее с удивлением.

— Я и не шевелюсь. Это ты размахалась ножками. Что случилось-то?!

— Это он!

— Кто?

— Оператор!

— Кто?!

— Оператор!!!

Несмотря на предостережение, сама она чуть ли не кричала.

Лена взяла подругу за руку и крепко сжала. От боли та слегка поморщилась, но пришла в себя.

— Рита, — тихо, но твердо проговорила Лена. — Все нормально. Я сейчас медленно повернусь, но сначала ты скажи, где он сидит и как выглядит. Только тихо. Ты спокойна?

Та ответила:

— Да. Он сидит около колонны. Белый шарф у него.

Лена кивнула, давая понять, что все поняла. А потом медленно повернулась, как бы заинтересованно оглядывая людей вокруг себя. Около колонны сидел довольно интересный мужчина в черной кожаной куртке и с длинным белым шарфом. Больше ни у кого таких шарфов не было. Он что-то оживленно рассказывал своему товарищу, сидевшему с ним за одним столом. Впрочем, почему товарищи должны сидеть за разными столами, невпопад подумала Лена.

Она снова повернулась к Рите:

— Он тебя видел? Тогда, во время аварии?

— Нет, конечно.

— Отлично. Я пошла звонить Калинину. А ты делай что хочешь, но чтобы он не выходил отсюда. Хоть прямо здесь отдавайся. Поняла?

— Да.

— Вот и хорошо. И спокойней, Рита. Теперь он от нас никуда не денется.

Она встала и пошла к выходу.

Рита осталась.

Что делать? — думала она. Не обращать внимания? А если они встанут и пойдут отсюда? С чего я стану к ним приставать? Проституток на улицах столько, что спасу нет. Примут не за ту — и привет. До свидания.

Значит, так получается, что эту сволочь надо есть глазами. Но улыбаться надо так, чтобы не приняли опять же за проститутку. Черт возьми, целое искусство. Нельзя сказать, что я владею им в полной мере. Хотя, если им не владеть — какая ты женщина? Если у шлюх получается, почему у тебя не может получиться? Забудь, что он подонок. Он хороший. Он талантливый. Он оператор. Он кино снимает. Он с разными артистами знаком. Он тебе красивую жизнь показать может. Хочешь познакомиться с богемой? Он тебе в этом поможет. Он все может! Он такой… Мечта! И шарф у него такой красивый, такой белоснежный…

Долго это продолжаться не могло. Он не мог не почувствовать, что за ним следят. То есть, поправилась про себя Рита, — смотрят на него. И как смотрят! Не может устоять мужчина против такого взгляда, если он не импотент и не голубой. Не в состоянии!

И он не устоял.

Когда он первый раз встретился с ней взглядом, то сразу отвел глаза. Поговорил с товарищем и где-то через полминуты снова посмотрел на Риту.

Теперь глаза отвела она. Нужно помнить, говорила она себе, что я порядочная женщина. И красивая, черт возьми! Просто он меня… заинтересовал.

Она посмотрела на него снова. Он смотрел на нее в упор. Очень хорошо. Крючок проглочен. Теперь главное — чтоб рыбка не сорвалась.

И в это время подошла Лена:

— Ну, как дела?

— Он мой, — небрежно бросила Рита.

— Да? — Улыбаясь, Лена открыто повернулась к столику, за которым сидел оператор с товарищем, и увидела, что оба они с интересом разглядывают их — ее и Риту.

Она смущенно отвернулась, села за столик и сказала подруге:

— Ну ты молодец. Умеешь.

— Дурное дело нехитрое, — небрежно ответила ей Рита. — Ну, что?

— Что?

— Что Калинин?

— На работе его нет. Скинула информацию на пейджер.

— Приедет?

— Кто, Калинин? Должен, если жив.

— А что с ним может случиться? — расширила глаза Рита.

— Кирпич может на голову упасть. Не задавай идиотских вопросов. Что они делают?

— Кто?

— Рита!

— Улыбаются нам.

— Замечательно.

— К себе приглашают. Ручонками машут. Пойдем?

— Зачем? Раз пригласили, значит, рано или поздно сами подойдут. Лучше поздно, чем рано.

— Почему?

— Ты спать с ними собираешься или время тянешь до приезда Олега?

— А! Тьфу!

— Вот именно.

— Идут.

— Спокойно, Рита.

— Господи, помоги!

Мужчины подошли и, улыбаясь, спросили:

— Что делают такие красивые женщины в одиночестве?

Спрашивал, впрочем, оператор, и это было понятно. Именно он получал авансы от Риты.

Он к тому же и глуп, подумала Лена. Это хорошо.

— О, одиночество — сказала она. — Как ты перенаселено!

— Что? — спросил оператор.

— Обедаем мы, — ответила ему Лена. — Не заслоняйте свет, пожалуйста.

— В каком смысле?

— В смысле сядьте! — объяснила ему Лена.

Оператор просиял:

— С удовольствием! Сядем, Миша. Девочки приглашают.

— У нас денег нет, — предупредила его Лена.

— Будут, — заверил ее оператор.

Господи, подумала Лена. Где ты, Олег?

3

Киселев был лаконичен:

— Если хотите, я могу убрать Дрозда. Так будет спокойней.

— Нет! — вскрикнул Шахов. — Ни в коем случае!

Киселев пожал плечами:

— Воля ваша.

Они сидели в полупустом зале ресторана «Бомбей» под рассеянным светом лампы со специальным абажуром в одной из кабинок и пили: Шахов — «Чинзано», а Киселев — морковный сок.

— Вы и так уже наворотили дел, — поспокойнее произнес Шахов. — Понятия не имею, чем все это может закончиться.

Он сделал большой глоток из бокала. Киселев внимательно пригляделся к нему.

— Вы слишком много пьете, — сказал он. — У вас что — проблемы?

Шахов посмотрел на него круглыми глазами.

— А у вас, вы считаете, все в порядке? — спросил он. — Вы зачем мне встречу здесь назначили? Чтобы сообщить, что можете убрать Дрозда?

Киселев не спускал с него глаз.

— Вы в курсе: Дрозд будет молчать. Какие у вас проблемы? Чего вы боитесь постоянно? Как вы вообще работаете? Не понимаю.

Шахов вдруг на глазах изменился. Теперь это был уверенный в себе человек, который занимает важный правительственный пост. То есть внешность его стала адекватна должности.

— Илья Михайлович! — сказал он. — Я настоятельно советую вам изложить действительную причину нашей встречи. У меня очень мало времени, и вы это знаете.

Киселев кивнул. Он не удивился столь внезапной перемене в поведении и внешности Шахова. Именно эта невероятная способность держать себя в руках и позволила когда-то ему сделать головокружительную карьеру. Правда, ныне Шахов сдал. Только для непосвященных он представлял величину. Киселев же прекрасно знает ему цену. Не так уж она и велика.

Ему не хотелось сбивать с него спесь. Но он знал, что это произойдет неизбежно.

— Я спрашиваю, есть ли у вас проблемы, — начал он, вздохнув, — потому что знаю, что могу их решить — имеется в виду Дрозд. Других проблем у вас, видимо, нет, и это радует. Но Дрозд должен быть ликвидирован.

Настойчивость Киселева по поводу Дроздова насторожила Шахова. Дрозд — величина серьезная, и решиться на его устранение непросто. Значит, что-то есть такое, что не дает покоя Киселеву.

— Я слушаю вас, — сказал он.

Киселев кивнул.

— Вы сказали, что мы уже натворили дел, намекая на смерть Соколовой и Арсеньева. Там все чисто, и выйти на нас не представляется никакой возможности абсолютно. Во многом потому, что капсула, которая каким-то образом попала к Соколовой, находится уже у нас. Капсула и послужила причиной устранения обоих. Мы вынуждены были это сделать, хотя они и являлись нашими коллегами.

— Мне интересно: кого это вы подразумеваете под этим «мы»? — отпивая из бокала, спросил Шахов.

Киселев разозлился. Что он из себя строит?! Ладно, посмотрим, что ты дальше запоешь. И как будешь при этом выглядеть…

И оставил вопрос без ответа.

— Эта капсула, — продолжал он, — представляет собой соединение двух частей. Внутри ее находилась пластинка, на которой латинскими буквами было написано: «Спартак-1984. К-2». И всё.

— И что же? — непонятливо спрашивал его Шахов.

— Да, конечно, — усмехнулся Киселев. — Этой маленькой подробности вы можете не знать. Такая капсула была у каждого бойца, который в составе небольшого отряда проводил кое-какие операции на территории Афганистана. Если вы помните, то операцию под кодовым названием «Спартак» разрабатывали…

— Замолчите! — быстро проговорил Шахов.

Он сильно побледнел, и Киселев с удовлетворением это отметил. То ли еще будет, подумал он, наблюдая, как его собеседник безуспешно пытается скрыть страх.

— Дрозд был в этой команде под номером один, — не спуская глаз с Шахова, говорил он. — И его опознавательный знак был — «К-1».

— Да, — машинально согласился Шахов.

И вдруг с ужасом посмотрел на Киселева.

— Но…

— Точно? — сказал Киселев. — Это знак другого человека.

Глядя на него круглыми от ужаса глазами, Шахов качал головой и приговаривал помертвевшими губами:

— Но этого не может быть! Этого просто не может быть, понимаете?!

— И все-таки это так. «К-2» — жив, и с этим приходится считаться.

— Кто он?

— Некий Монахов Игорь Николаевич. Второй номер он получил номинально, он был ничем не хуже Дроздова. Но именно на Дрозда выпал выбор при разработке операции. Именно он должен был…

— Я знаю! — снова перебил Шахов Киселева. — И где он сейчас? Этот Монахов?

Илья Михайлович пожал плечами.

— Этого никто не знает.

— А Соколова? Почему вы не узнали у нее?

— Мы ввели ей сыворотку. Она рассказала, что капсулу передал некий Иван Шмелев. Кажется, он бывший товарищ ее руководителя. Внедрился к Дроздову.

— Что?! — вскрикнул Шахов.

— Что слышите.

— Кто еще знает о капсуле?

— Работники ее отдела. Стрельцов и Калинин.

— Вы уже работали с ними?

— Вы хотите еще пару несчастных случаев? — поинтересовался Киселев. — Не вы ли только что говорили мне, что мы и так натворили дел. Соколову и Арсеньева мы убрали только потому, что они знали о нас. Теперь, когда их нет и капсула у нас, связи прерваны. До нас они не доберутся. Но осталась опасность от этого Монахова. Шмелев внедрен к Дрозду. С какой целью — сказать не могу, очевидно, их заинтересовал феномен Алтуфьева. Пока ничего страшного в этом нет, ситуация контролируется. Но этот Монахов, как я подозреваю, взорвал бочки с горючим у Дрозда.

— Он?

— Больше некому, — подтвердил Киселев. — Как я понимаю, это было предупреждением Дрозду. Они, бойцы тех времен, все были романтиками. Он оставил свою капсулу как предупреждение и как визитную карточку, сопроводив все это взрывом — для эффекта.

— До Дрозда эта, с позволения сказать, визитная карточка не дошла! Он приходил ко мне, выяснял, кто его взрывал, угрожал!

— Правильно, — согласился Киселев. — Потому что она попала, по-видимому, к Шмелеву. А тот передал ее в спецотдел «А».

Шахов замолчал. Надолго. Киселев открыто наблюдал за ним. Что-то скажет заместитель руководителя Администрации Президента? Положение аховое. Но поправимое.

Шахов поднял голову и сухо проговорил:

— Вы должны найти этого Монахова.

— И что с ним делать? — небрежно откликнулся Киселев.

Он знал, что с ним делать. Но пусть скажет.

— Он должен исчезнуть, — твердо ответил ему Шахов.

— Как — исчезнуть? — настаивал на формулировке Киселев.

— Черт! — сказал Шахов. — У вас на меня столько компромата, что еще один ничего не прибавит, не убавит. Я же знаю, что вы записываете этот разговор. Убейте этого Монахова, Илья Михайлович. Четвертуйте его. Живым в землю закапывайте. Только чтобы больше он никогда не воскресал.

— Обещаю, — спокойно смотрел на него Киселев. — А что делать прикажете с Дроздом?

— Как — что? — устало удивился Шахов. — Мочите! Век воли не видать!! Вы ждете, когда я начну по фене ботать?

— Ради Бога! — сказал Киселев.

— А эти? — спросил неожиданно Шахов.

— Кто?

— Стрельцов? Калинин?

Киселев усмехнулся.

— Вот уж не думал, что вы настольно кровожадны, — сказал он. — Не бойтесь. Они нам уже не страшны. Достаточно одного Шмелева.

— Действуйте по обстановке, — сказал Шахов.

4

Он не приедет, с тоской подумала Лена. Не приедет.

Олег, видимо, так занят, что не в состоянии спасти их от этого беспредела, от этого нескончаемого хамства, от этой пошлости, от которой уши вянут со скоростью необычайной.

Нужно было обо всем рассказать его заместителю. Но она не решилась. Во-первых, незнакомый человек. Во-вторых, голос у него был, будто кто-то умер. Мрачный такой голос. Не решилась, дура.

И вот теперь пожинает плоды.

Нужно уходить. Это становится нестерпимым. Так и до смертоубийства довести можно.

Оператор, которого, разумеется, звали мерзким именем Альберт, хватал за руки Риту, а Миша был немного посмелее. Он хватал Лену под столом за коленки. Нужно было или улыбаться, или давать пощечину.

Влепить оплеуху она всегда успеет. Нужно тянуть время. Но как это делать, если от этих слов, взглядов, прикосновений хочется блевануть прямо на скатерть?

Альберт тянул губы в направлении Риты, а та смеялась, как последняя институтка. Как это у нее получается?

— Почему вы такая грустная? — приставал к ней Миша. — Посмотрите на меня. Мы запросто можем с вами подружиться! Гожусь я вам в друзья, как вы думаете?

Ненавидя себя, она улыбнулась ему.

— Друзьями становятся со временем, — ответила она ему.

— Это миф! — замотал он головой. — Браки заключаются на небесах! Может быть, наши души давно уже помолвлены, а мы просто не знаем об этом!

— Может быть, — улыбалась она.

Он сильней сжал под столом ее коленку.

— Так давайте познакомимся поближе!

— В каком смысле?

— Во всех, — интимно прошептал он ей. — Понимаете меня?

— О да! — сказала она.

— Ты не пожалеешь, — проговорил он.

Он чуть пригнулся над столом, зато рука его поползла выше по ноге Лены.

— Знаешь, что общего между женской ножкой и Эйфелевой башней? И там, и там: чем выше — тем больше дух захватывает.

Она почувствовала, что ее сейчас все-таки стошнит прямо на стол, но тут услышала наконец голос Олега:

— Здравствуйте! Можно посмотреть на ваши документы?

Миша встал и пошел на Олега:

— Ты кто такой? — грозно смотрел он на Калинина.

Лена встала из-за стола, встретилась глазами с Олегом и укоризненно покачала головой: как ты долго, мол, ехал сюда…

Она оказалась между Калининым и Мишей. Повернулась к своему «ухажеру». Внятно сказала ему:

— Это. Мой. Друг.

И с наслаждением влепила Мише пощечину.