Поединок

1

Гости приходили почти без опозданий. Начало празднования юбилея было назначено на необычно раннее время, но опоздавших почти не было. Да не почти — просто не было, и все.

Зал кафе «Дубрава» дышал чистотой, убранством и торжественностью. Сам именинник сидел во главе стола, который был ближе всего к окну, занимавшему почти всю стену.

Там, за стенами трехэтажного здания, на последнем этаже которого и расположилась «Дубрава», раскинулись поля — Москва здесь заканчивалась.

Еще далее виднелась грандиозная стройка. Если кто спрашивал, что там строят, ему отвечали — какой-то сумасшедший хочет иметь собственную взлетно-посадочную полосу. Пусть с ума сходит, раз нравится. На том спрашивающий и успокаивался.

Сын юбиляра, Юрий Силантьев, ходил между гостями и радушно осведомлялся, все ли в порядке, все ли так, как надо, не нужно ли гостям что-нибудь еще, пусть не стесняются, говорят, ни в чем отказа не будет.

Официанты бесплотными тенями перемещались между столиками, появляясь именно там и в то время, когда это было нужнее всего.

— Внимание, господа! — крикнул Юрий Силантьев. — Валерий Ильич хочет произнести несколько слов!

Недалеко от столика юбиляра стоял другой стол, за которым сидели представители коллег виновника торжества из северной столицы — Санкт-Петербурга. Во главе этого стола сидел седоватый грузный мужчина. Он и поднялся.

— Господа! — сказал он, поднимая вверх бокал на высокой ножке. — Не мне вам говорить, насколько бессилен наш язык, чтобы передать адекватно те чувства, которые переполняют всех присутствующих и которые трудно высказать так, чтобы наш дорогой юбиляр понял, насколько сильно мы его любим, ценим и уважаем. Наш вечер только начинается, и здесь вообще будет сказано много теплых слов в адрес уважаемого Алексея Юрьевича. Семьдесят лет, господа! И посмотрите на него! Он просто юноша! А почему? Потому что правильно относится к жизни. Одно из главных достоинств человека, к которому мы сегодня пришли, — уважение. Уважение к себе, к своему слову, то самое уважение к собственной личности, которое неизбежно порождает и уважение к нему окружающих. А вместе с ним — остальное, что нам так сильно нужно в жизни, — любовь, здоровье, ну и, конечно же, деньги. Как говорилось в старом и добром фильме «Берегись автомобиля», деньги еще никто не отменял. И вряд ли отменят, добавлю я! Алексей Юрьевич знает цену деньгам и знает, как можно ими распоряжаться.

Валерий Ильич внимательно оглядел зал, словно хотел взглянуть в глаза каждому.

— Вот посмотрите, господа, что делается, — продолжал он. — Деньги… Никто из присутствующих не станет со мной спорить, что они являются определяющим фактором в нашей жизни. Через несколько минут вы получите живое подтверждение этой мысли. Вы собственными глазами сможете убедиться, на что способны деньги. Вы видели когда-нибудь, как разбираются между собой уголовные и полууголовные банды? В газетах вы об этом читали, конечно, но видели ли вы это собственными глазами? Уверен, что нет. Сын Алексея Юрьевича, Юра, рассказал мне подоплеку этого события, и меня просто восхитило все это. В подарок своему отцу он приносит сегодня целое представление, и мы с вами тоже станем его зрителями. Видите это окно? Видите? А эти поля вы видите? На них никого сейчас нет, но это только пока, уважаемые господа. Стоит нашему юбиляру только дать сигнал, как эта арена наполнится людьми, бойцами, которые бросятся друг на друга и станут уничтожать каждого, кто встанет у них на пути. Жестоко? Наверное. Жизнь вообще — жестокая штука. Это не к сожалению и не к счастью — это простая объективность. Такая же, каковой объективностью является такая вещь, как деньги. Сейчас, господа, вы увидите нечто такое, что может потрясти ваше воображение. И потрясет, будьте уверены. После того как все закончится, у нас будет время переварить увиденное и высказаться. А теперь я хочу вас попросить, господа, чтобы вы, в свою очередь, попросили нашего сегодняшнего юбиляра дать этот долгожданный знак. Гладиаторы наготове. Осталось только пустить их на арену.

2

Дрозд нашел такое место, с которого ему было бы видно все, что будет твориться на поле битвы.

— Ну что, Ваня, — спросил он Шмелева, — дадим уголовникам то, что они просят?

— Они просят территорию, — усмехнулся Иван. — Отдашь, что ли?

Они были уже на «ты».

— Ну, нет, — покачал головой Дроздов. — Они просят, чтобы их проучили. А спрашиваю я тебя только потому, что хочу убедиться, насколько уверен ты в наших ребятках. Ты сам их готовил, должен знать.

Иван пожал плечами.

— Во-первых, у меня не было достаточно времени, чтобы научить их тому, что знаю сам. Во-вторых, я не готовил братву. Если бы я их готовил, я бы имел представление об обеих сторонах. Пока я более-менее знаю только наших. Так что ничего определенного сказать тебе не могу.

— Что-то ты осторожничаешь, Ваня.

— Я всегда осторожен.

— И то верно.

— Ты уверен, что правильно делаешь, что сам сюда явился? Может быть, было бы благоразумнее укрыться пока где-нибудь?

— Э, нет, Ваня. Я хочу своими глазами увидеть, как мои ребята будут давить эту погань.

Иван развел руками:

— Вольному — воля.

— Итак, Ваня, сигнал — белая ракета И после нее — помоги нам Бог.

3

Бурные аплодисменты потрясли стены кафе «Дубрава». Поначалу было непонятно, то ли аплодируют речи, которую произнес Валерий Ильич, то ли все присутствующие действительно просят юбиляра произвести сигнал, за которым последует долгожданное действо…

Аплодисменты не стихали. Взгляды неистово хлопающих гостей были устремлены на Силантьева-старшего. Алексей Юрьевич улыбнулся и поднялся.

— Давай, папа! — улыбаясь, сказал ему сын. — Вперед, отец!

И щелкнул пальцами.

К юбиляру, неслышно ступая, подошел официант, неся в вытянутых руках поднос, на котором лежало нечто, закрытое покрывалом. Торжественным жестом Силантьев-сын сорвал его. На подносе лежала ракетница.

Старик юбиляр взял ее в правую руку и подошел к окну. Высунув руку в щель окна, которое предусмотрительно полуоткрыли услужливые официанты, он закрыл глаза, поднял дуло ракетницы по направлению к мрачному, в тучах, небу и нажал на спусковой крючок.

Белая ракета взлетела ввысь и, описав дугу, стала приближаться к земле, но не долетела, погасла, умерла…

Все гости, сбивая друг друга, устремились к окну, стараясь занять выгодное место, чтобы увидеть все и ничего не пропустить.

На огромной площадке появились люди.

Пока они находились на противоположных сторонах — две огромных толпы. Но даже отсюда можно было разглядеть, что это были молодые люди, вооруженные дубинками, цепями, железными прутьями. Что не мог увидеть глаз, помогало дополнить воображение. А у подавляющего большинства гостей оно работало без перебоев.

Молодые люди шли друг на друга. Они шли пока медленно, словно настраиваясь на что-то ужасное для других и жизненно важное для себя. Даже отсюда было видно, что они шли на бой.

На самую настоящую битву.

Да. Они были похожи на гладиаторов.

— Господи! — тихо проговорил кто-то из гостей. — Они же поубивают друг друга!

На него зашикали.

Он мешал смотреть — отвлекал идиотскими, по их мнению, комментариями.

— Откройте окна! — прокричал кто-то. — Ничего не слышно!

Подскочившие официанты открыли окна. Холодный ветер ворвался в помещение, но не остудил горячие головы. И вдруг…

Дикий крик, истошный, зовущий вопль пронесся над полем. И как по команде обе стороны ускорили шаг, пошли быстрее, быстрее, еще быстрее, и вот уже обе толпы неудержимо устремились навстречу друг другу, пытаясь исступленным ревом поддержать себя и ошеломить врага. Поле огласилось сплошным истошным воплем, в котором не было ничего человеческого.

Гости замерли, не в силах оторваться от того, что наблюдали.

И вдруг…

Еще мгновение назад казалось, что нет ничего страшнее этого звериного крика сотен голосов на поле. Но звуки, которые налетели на толпы людей, ошеломили и тех, кто только что орал, и тех, кто смотрел.

Сначала раздался оглушительный взрыв, и сразу за ним — второй. Толпы, которые вот-вот должны были смешаться и начать крушить, бить, убивать, остановились, потрясенные этими взрывами. А за двумя взрывами подряд раздался еще один, и вслед за ним застрочили автоматные очереди. Кто-то из тех, кто собирался драться, бросился на землю, закрывая голову руками, но подавляющая часть противников кинулась врассыпную. Смерть была слишком зримой, чтобы что-либо соображать, слишком внезапным было ее появление на поле брани, чтобы не верить в реальность происходящего, когда нервы напряжены до предела, когда знаешь, что идешь если не убивать, то уж крушить и ломать кости — точно. Слишком страшно было все это, чтобы попробовать хоть как-то противостоять безжалостной стихии.

— Ааа-а-а-а-а-а!!!!!!! — закричал кто-то из гостей истошным криком, и большинство из них бросились на пол.

А те, кто остался на ногах, наблюдали удивительную картину и слышали не менее удивительные вещи.

По всей округе гремел голос, усиленный мощными динамиками:

— Внимание! — Ужасающий голос перекрывал даже автоматные очереди. Мурашки пробегали по коже, холодный пот выступал. — Всем гражданам на поляне — стоять на месте, кто будет передвигаться — будет расстрелян при попытке к бегству! — Это был блеф, но кто об этом знал? — Всем лечь на землю и закрыть голову руками! Немедленно!

Сотни людей на поляне медленно опускались на землю.

— Руки на голову! — гремел голос.

«Бойцы» выполняли все команды: кому хочется нарываться на пули?

А голос продолжал:

— Всем зрителям в кафе — то же самое. Лечь на пол и руки на голову! Выполнять!

— Что это такое?! — завизжал кто-то из гостей. — Что это за шутки?! Я ухожу отсюда! Немедленно!

В это время в зал ворвались люди в форме и с масками на лицах — только прорези для глаз и губ.

— На пол! — закричали они. — Всем, быстро! На пол, суки!

Гости сухой поленницей посыпались на пол.

— Руки на голову!

Гости выполнили и это. А кто возмущался — получал неопасный для здоровья, но очень болезненный удар и все равно вынужден был подчиниться.

Голос, усиленный динамиками, продолжал греметь над округой:

— Внимание! Дроздов и Монахов! Предлагаю сдаться. Сопротивление бессмысленно. Сложить оружие! Прекратить бессмыслицу! Все может закончиться хорошо. Дроздов! Монахов! Сдавайтесь немедленно. Говорю специально для вас обоих: самое чистое небо — над Россией! Прекращайте бесполезную борьбу! Самое чистое небо — над Россией!

4

— Чтоб я сдох! — сказал Дроздов.

Иван никогда не видел его в таком состоянии. Как только раздалась фонограмма взрывов и автоматных очередей, Дроздов только удивленно приподнял брови. Это было неожиданно для него, но отличить фонограмму от настоящих боевых выстрелов он мог — это не пацаны, которые пороху не нюхали, на которых, собственно, и строился расчет. Дрозда этим не обманешь. Он и не обманулся — только удивился в первое мгновение.

А потом пошел этот голос, и Дроздов помрачнел, но не настолько, чтоб желать себе скорой смерти. Он только сказал:

— Жаль. Сделать мне они ничего не могут, да и пацанам тоже, но жаль, что такую потеху попортили.

Но когда голос начал перечислять фамилии — его и Монахова, он сильно побледнел и замер. Как в соляной столб превратился, машинально подумал Шмелев.

Когда же прозвучали эти странные слова, про Россию и про небо, слова, больше похожие на пароль, чем на поэтическую строчку, он выговорил, шевеля одними губами:

— Чтоб я сдох!

Медленно приходя в себя, он вдруг стал осматриваться по сторонам, а потом, дико глянув на Ивана, крикнул ему:

— В машину, Ваня! Быстро!

И бросился к машине. Бежал он так быстро, что Иван, кинувшийся за ним сразу после того, как Дроздов сделал только первый шаг, так и не догнал его до самого автомобиля, который стоял в пятидесяти метрах от места, откуда Дроздов собирался следить за побоищем.

Водителя не было, и Дроздов сам сел за баранку! Точнее, не сел, а бросил с размаху свое тело на место водителя, завел мотор, одновременно открывая дверцу рядом с собой для Ивана, который влетел в салон «Мерседеса» уже на ходу.

«Мерседес» сразу же набрал скорость и помчался прочь от этой поляны, где только что чуть не развернулось смертоубийство.

Дроздов уверенно вел машину, не обращая внимания на мелкие препятствия в виде встречных машин и обгоняя те, что закрывали ему обзор.

Он мог дать сто очков форы любому профессиональному гонщику. Иван искоса поглядывал на него. Лицо Дроздова было смертельно-бледно, и Иван с удивлением констатировал про себя, что его «шеф» элементарно перепуган.

Иван молчал в надежде, что Дроздов сам начнет разговор, но тот молчал еще убедительнее. Он, казалось, был лишен дара речи.

— Что это было? — спросил его Иван, надеясь постепенно выведать у Дроздова все, о чем тот думал. — Откуда эти взрывы?

— Да понты все это! — заорал Дроздов. — Неужели не понял? Раздухарились, чурки…

О чем это он? Иван не понял. Кто перед кем понты распускал?

— Сами не знают, чего творят, — бормотал Дроздов, не сводя с дороги глаз.

Только Ивану казалось, что не видит он дороги — по наитию ведет.

— Ты о чем? — спросил он.

Дроздов вдруг повернул голову и посмотрел на него так, будто только что увидел.

— А? — сказал Дрозд.

Да он ничего не слышит, подумал Иван.

— Что за «понты»? — спросил он. — Кто раздухарился?

— Да эти, — мотнул головой Дрозд. — Менты. С понтом, они все про меня знают. Что они могут знать про меня?! Специально Монахова придумали. Чтоб я вышел, значит, да? И потом, они знают так много, что могут в любое время повязать. Они не знают, с кем дело имеют. Я же говорю — сами не знают, чего творят.

— А кто это — Монахов? — небрежно спросил Иван.

— Шмель! — сказал он. — Не суйся туда, куда не просят. Эта тема закрыта для всех, понял? Ты не исключение. Здесь нет исключений. Это такое правило, в котором исключений нет и быть не может. Ты понял меня, Шмель?!

— Меня Иваном зовут.

— Я тебя спрашиваю: понял?!

— Да понял, понял, Глеб. На дорогу смотри.

Дроздов нехотя отвернулся от него и стал следить за дорогой повнимательней Но Иван не мог отделаться от ощущения, что для Дрозда это было лишним — так хорошо он вел машину.

— Я спросил тебя, — напомнил Иван. — Что это за взрывы были?

Дрозд отмахнулся.

— А! — презрительно ответил он. — Радио.

— Как радио? — как бы не понял Иван.

— Фонограмма.

— Зачем?

— Ты видел, как эти чурки упали? На то и расчет был. Ты что — только на свет родился?

— Понятно.

— Помолчи немного, Ваня, — попросил его Дроздов.

Иван пожал плечами и замолчал. Дроздов думал о чем-то своем и, к удивлению Ивана, время от времени протяжно вздыхал. Казалось, его мучила какая-то мысль.

Наконец он не выдержал:

— Да что с тобой?! Что ты вздыхаешь все время?!

Дрозд снова повернул к нему свое лицо и тихо, но внятно проговорил:

— Если ты не заткнешься, Иван, я заставлю тебя проглотить свой собственный язык. Ты понял меня?! Отвечай!

И тут они услышали голос позади себя:

— Как же он тебе ответит? Ты же сам приказал ему заткнуться; какой ты коварный, Дрозд.

Только неслыханное умение Дрозда обращаться с машиной не дало им перевернуться. Обеими ногами Дроздов нажал на тормоза, и «Мерседес» остановился.

Иван и Дроздов медленно обернулись. На заднем сиденье сидел худощавый мужчина с разноцветными глазами и улыбался им. В руках он держал пистолет.

— Здравствуйте, друзья, — сказал он. — Как вам понравилось представление?

— Монах! — выдохнул Дроздов — Откуда ты взялся?!

— С того света, — ответил ему Дервиш.

5

— Прошу всех встать, господа, — громко, во весь голос попросил Калинин

Пол кафе «Дубрава» был «усеян» гостями. После предложения Олега испуганные люди, проклиная все на свете, начали подниматься.

Калинин долго смотрел на всех присутствующих. И сказал:

— Господа, не волнуйтесь. Ничего страшного не произошло. Всего лишь отменилось представление, на которое вы все были настроены. Масштаб задуманного зрелища адекватен силе его предотвращения, так что все справедливо. После выпитого всегда болит голова, и чем больше выпьешь, тем сильнее она болит. Мысль банальная, но точная. После простой формальности — проверки документов — всех вас отпустят по домам, к родным и близким, а также к телевизорам. Представления, господа, нужно смотреть по телевизору. В крайнем случае — в кино или театре, если вы знаете, конечно, что это такое. Чтобы не было недоразумений, могу всех успокоить: никто не стрелял и ничего не взрывалось Мы просто прокрутили вам звуковое сопровождение кинофильма «Освобождение» по радио. Обыкновенная фонограмма, господа, так что все живы. Просто вместо одного спектакля вы увидели другой, вот и все. А теперь я хочу видеть господина Силантьева. И отца, и сына. Святым духом, как я понимаю, здесь и не пахнет.

Калинин уже увидел юбиляра и понял, что именно этот сильно пожилой мужчина, с испугом смотревший на него, и есть виновник торжества. Мужчина, стоявший рядом с юбиляром, был очень сильно похож на него, и Калинин догадался, что это и есть Силантьев-сын. Он подошел к ним вплотную:

— У нас еще будет время поговорить с вами о ваших морально-нравственных качествах и дать им соответствующую правовую оценку. Пока же меня интересует другое: где он?

Младший Силантьев сразу понял, что имеет в виду Калинин.

— Я не знаю, — смотрел он на Олега круглыми от страха глазами. — Я не знаю, где он. Он как тень. Он может быть даже здесь, но его никто может не увидеть, понимаете? Я не знаю.

Калинин знал, что он говорит правду.

Дроздов и Монахов исчезли, как сквозь землю провалились. Судя по тому, что Шмелев тоже нигде не был обнаружен, Калинин правильно предположил, что его друг сейчас мог находиться только в одном месте — там, где находится Дрозд. Это утешило, но ненадолго. Он просто ума не мог приложить, что ему делать дальше, что докладывать начальству. Одно было хорошо: бессмысленная бойня была предотвращена.

— Господин Калинин? — услышал он голос и обернулся. Перед ним стоял подтянутый мужчина, внешне чуть старше его.

— Да, — кивнул он. — С кем имею честь?

— Подполковник Киселев, — представился мужчина. — Центр стратегического анализа.

Круто, мелькнуло в голове у Олега. Что ему здесь надо? И вдруг он моментально понял, что надо здесь этому человеку.

— Вы арестовали Дрозда? — спросил Киселев. — Мы немного опоздали. Вы хорошо прикрываете свои операции, господин Калинин.

Олег внимательно смотрел на этого человека.

— Что мне вам сказать на это — «спасибо за комплимент»? — спросил он.

— А вы не ершитесь, — улыбнулся тот. — В конце концов, мы с вами делаем одно дело, правда? Каждый идет к правде своими путями, верно?

— Но с разными целями, — спокойно ответил ему Олег. — Если правильно то, что я о вас думаю, то мы с вами по разные стороны баррикад.

— Что вы имеете в виду? — чуть побледнел Киселев.

— Стрельцов! — позвал Калинин своего заместителя.

Майор Стрельцов в это время занимался тем, что контролировал проверку документов у гостей «Дубравы». Услышав Калинина, он посмотрел на него, кивнул, отдал какие-то устные указания лейтенанту, стоявшему рядом с ним, и подошел к Калинину и Киселеву.

— Слушаю вас, товарищ подполковник, — сказал он, не обращая внимания на Киселева.

Калинин обращался к Стрельцову, но смотрел в упор на Киселева.

— Познакомься, Юра, — сказал он. — Этот господин из Центра стратегического анализа.

Киселев протянул руку для рукопожатия Стрельцову, но Калинин предупредил своего заместителя:

— Не торопись, Юра. Может быть, именно этот человек убил твою невесту, нашего коллегу Елену Соколову.

Рука Киселева замерла на полпути.

— Или ее убили по его приказу, — добавил Калинин.

Киселев из бледного стал красным. Его было трудно вывести из равновесия, но, когда это кому-то удавалось, цвет его лица быстро менялся.

Стрельцов молча смотрел на Киселева, ожидая продолжения откровений или догадок Калинина.

— Этот господин, — продолжал Калинин, глядя на Киселева, — хочет защитить узкие интересы одной влиятельной прослойки, отдельных представителей нашей дерьмовой власти, которая только теперь начинает медленно выздоравливать. Процесс мучительный, но сейчас не об этом. Леночка случайно прикоснулась к тайне, которая могла бы навредить этим людям. А господин Киселев просто защищает их интересы. С какой целью — не знаю. Пока не знаю, но узнаю об этом обязательно, дай срок.

— Господин Калинин… — начал Киселев, но Калинин его перебил:

— Подождите, господин Киселев, не перебивайте меня некоторое время, прошу вас, — мягко, но убедительно попросил он. К тому же присутствие хмурого и молчаливого Стрельцова тоже придавало определенный вес его просьбе. — Я только немного вслух порассуждаю, а вы меня потом или просто поправите, или же опровергнете.

Он с полминуты изучал лицо Киселева и заговорил, когда Стрельцов уже начинал опасаться, что он никогда не заговорит:

— Иногда правда приходит во время собственной речи. Ты не знал об этом ничего с минуту назад, но вот ты стал говорить и ясно понимаешь, что все обстоит именно так, как ты и рассуждаешь. Нечто подобное происходит сейчас. Смотрю я на вас, господин Киселев, и ясно понимаю, что вы один виновник гибели нашей Леночки.

— Я… — начал Киселев.

— Не надо! — резко проговорил Калинин. — Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что не смогу ничего доказать, ни-че-го! Даже если бы в моих руках был полный набор доказательств, мне бы не удалось привлечь вас к ответственности, во всяком случае, я так думал до сегодняшнего дня. Посмотрим, что будет дальше. Вы скажете, что должна быть солидарность правоохранительных органов и их сотрудников, тем более между нами, изначальными гэбистами, так сказать. Я уверен, что вы так скажете: мол, гибель Леночки служила общему делу.

Киселев кивнул — он действительно так думал. Но Калинин думал иначе:

— Только где вы были с такими рассуждениями, когда убивали Леночку? Она ведь была не только нашим коллегой, но и, если пользоваться вашей логикой, — вашим коллегой. А вы убили ее. Да и полковник Арсеньев, убийство которого тоже будет проблематично доказать, — он тоже ведь ваш коллега. Так где все ваши разговоры о профессиональной солидарности? Я понимаю, что мы можем ничего не доказать. Но я хочу, чтобы вы знали: отныне, с этого дня, у вас как минимум два смертельных врага: я и Стрельцов. А может быть, и три врага.

— Третий — Шмелев? — спросил Киселев. — Серьезные люди, ничего не скажешь.

Калинин почувствовал, что сам бледнеет — но не от страха, а от бессильной злости.

— Если с Иваном что-то случится по твоей вине, — вымолвил он одними только побелевшими губами, — я не стану искать доказательств. Я просто пристрелю тебя и найду способ, как это сделать. Понял?

— Эта скотина угрожает нам, товарищ подполковник, — глядя на Киселева, сказал Калинину Стрельцов. — Откуда я знаю, кто он такой? Может быть, пристрелить его прямо сейчас?

— Не глупите, — сердито бросил им Киселев. — Мои люди в эту минуту смотрят на нас десятком пар глаз. Как только вы предпримете против меня хоть что-нибудь…

— Он опять угрожает, — вздохнул Стрельцов. — Он надоел мне, товарищ подполковник…

— Послушайте меня, — перебил его Киселев. — Вы даже не успеете перекреститься, когда мои люди остановят вас, так что лучше не пытайтесь.

Словно в подтверждение его слов, к нему неслышно подошел молодой человек самой обычной внешности. Шепнув что-то своему шефу на ухо, он отошел и тут же растворился в толпе.

Киселев торжествующе посмотрел на Калинина со Стрельцовым:

— Мой человек в эту минуту преследует Дрозда. Хотите к нам присоединиться?

Калинин посмотрел на Стрельцова.

Тот пожал плечами.

6

— Езжай, Дрозд, — скомандовал Дервиш. — И смотри на дорогу.

Дроздов подчинился. Машина снова помчалась по шоссе.

— Свернешь на Каширку, — бросил Дервиш.

Дроздов молча кивнул; крепко сжав губы, он чуть пригнул голову и исподлобья следил за дорогой.

Дервиш некоторое время тоже не раскрывал рта. Иван тем более не мог позволить себе нарушить тишину, установившуюся в салоне. Тихий голос Дервиша прозвучал в этой тишине громом:

— Как они нас с тобой, а, Дрозд? «Самое чистое небо — над Россией»! Ну не подонки ли?

— А что такое? — поинтересовался Иван. — Нормальная фраза. Не соответствует истине, правда, но мне нравится.

Дервиш насмешливо посмотрел на Дроздова.

— Что ж ты не заставишь его проглотить собственный язык, Дрозд? Обещал же…

Дроздов не отвечал. Казалось, он был поглощен дорогой. Дервиш повернулся к Ивану и сказал:

— Видите ли, молодой человек, у нас с Глебом есть на этот счет кое-какие общие воспоминания. Не правда ли, Дрозд?

Дроздов по-прежнему молчал.

— Молчишь? — усмехнулся Дервиш. — Правильно, Дрозд. Молчи. Тебе мне пока нечего сказать. То есть ты не знаешь, что мне сказать. Но я тебе подскажу. Потом. Ты поймешь, что мне нужно, и заговоришь. Обязательно заговоришь. Как вас зовут, молодой человек?

— Иван.

— Очень приятно. Меня когда-то называли Монахом, но с тех пор я сменил конфессию и стал Дервишем. Чувствуете разницу?

— Да.

— Замечательно. Вы спрашиваете, что это за слова такие странные? Я скажу вам…

— Монах! — попробовал вмешаться Дрозд, но тот его остановил:

— Молчи, Дрозд, — с угрозой проговорил он. — Я, может быть, в последний раз говорю с нормальным русским парнем. Не тебя же считать нормальным, а? — Дроздов молчал. — Ну вот. Так вот, Ваня, слова эти — не что иное, как пароль. Когда-то, когда мы были молоды и так романтично глупы, нам сказали: как только кто-то произнесет эти магические слова, мы должны понять, что перед нами — чуть ли не посланник Божий, и отложить в сторону все, что можно: оружие, злость, ненависть — и не только протянуть руку этому человеку, но и постараться всячески ему помочь. Эти слова стоили миллиона долларов. Дрозд это может подтвердить. Правда, Дрозд?

Но тот молчал.

— Ну что ж, — усмехнулся Дервиш. — Молчание — знак согласия. Вы хотите знать, молодой человек, откуда мы с Дроздом знаем друг друга?

— Монах!

— Я не Монах, сколько повторять?! — заорал на него Дервиш. — И не встревай, понял? Слишком долго это было только между нами. Да мне и плевать, слушает этот салага нас или нет. Я тебе говорю, понял?! Чтоб ты вспомнил все, скотина! Я столько лет с этим жил, а ты пять минут потерпеть не можешь?! Ты как там сделал свое дело, забыл сразу же об этом, а я… Я только и жил мыслями о той минуте, когда всажу в тебя пулю. Сначала я только и мог, что вспоминать, вспоминать. Потом понял, что схожу с ума. Если не сошел. А потом я стал думать только об одном — как мы с тобой встретимся. Я столько вариантов встречи придумал — не сосчитать! И только этот, наверное, не просчитывал.

— Что тебе нужно? — почти спокойно спросил Дрозд. — Смерти моей? Так стреляй, что ты языком, как баба, молотишь? Квалификацию потерял?

— Э, нет, — засмеялся Дервиш. — Чего нет, того нет. Просто поменял профиль.

— Это как же?

— Просто, Дрозд. Я стал массовиком-затейником. Устраиваю представления для богатых.

— Новогодние елки, что ли?

— Что-то вроде этого. Пожар в гостинице. Обрыв «тарзанки». Обрушившийся вертолет — прямо на поселок. Взрыв двухсот бочек горючего на строящемся аэродроме.

Дрозд ошеломленно повернул к нему голову.

— Взрыв?! Ты?!

— Ага, — кивнул ему Дервиш. — А ты что — не получил моего послания? Капсулу? Мою личную капсулу? «Спартак. К-2»?! Я ее тебе в твою любимую кружку опустил — чтоб не взял кто ненароком.

На Дрозда было больно смотреть. Он еле осмысливал то, что слышал.

— Ничего себе, — выговорил наконец он, — даже про кружку любимую знаешь. Что же раньше-то не убил?

— Есть причина, — ответил ему Дервиш. — Уважительная. Даже две. Первая — пока промолчу, она важная. А вторая — деньги. Я на тебе заработать хотел.

— На мне? — удивился Дрозд.

— Ну да, — кивнул Дервиш. — Я же говорил про представления, помнишь? Сегодняшнюю твою «разборку» собрались посмотреть много лучших людей Москвы. В смысле богатых. Там, из кафе, хороший обзор, хороший мог получиться спектакль. Жалко, сорвалось. Но денежки получены.

— Это ты?! Ты хочешь сказать, что ты все это организовал?! Но как?!

Дервиш покачал головой.

— Ай-я-яй! — сказал он. — Ты хочешь выведать у меня мои профессиональные секреты. Не стыдно?

Дроздов молчал, потрясенный известием. Вдруг в голову ему пришла мысль, которая заставила его снова нажать на тормоз. Взвизгнув тормозами, машина остановилась как вкопанная.

— Не стреляй! — крикнул он и припал головой к баранке.

— Спокойно, Дрозд, — предупредил его Дервиш, наставляя на него свой пистолет, — ты меня знаешь…

Дрозд замотал головой. Глядя перед собой остекленевшим взглядом, он почти неслышно выговорил:

— Ваня… Теперь мне понятно, почему ты замочил Эдика. На него работаешь, Ваня?

Иван понял, что ему пришел конец. Против двоих он не выстоит.

Моисей следовал на своей машине на довольно почтительном расстоянии от «Мерседеса», в котором ехали эти трое. Когда автомобиль, за которым он ехал, в очередной раз резко остановился, он выругался и еле успел затормозить так, чтобы это не вызвало подозрений ни у преследуемых, ни у тех, кто мог в эту минуту смотреть на него.

Он внимательно смотрел на «Мерседес» и бормотал себе под нос:

— Ну? Ну что? Выйдете? Выходите, чтоб удобнее было… Давайте, милые, как удачно сложилось: все трое собрались. Одним ударом — и нет проблем. Давайте, родные, давайте, делайте хоть что-нибудь, не стойте на месте, как лохи шестисотовые…

Моисей выследил Дроздова со Шмелевым давно, когда они еще только собирались к «Дубраве». Когда началась вся эта заваруха с радиострельбой, он понял, что рано или поздно эти оба вернутся к машине, и заранее занял позицию, удобную во всех отношениях.

Когда он увидел, как какой-то мужчина, прячась, лихо взламывает заднюю дверь дроздовского «Мерседеса» и залезает в салон, он понял, что должно произойти что-то неординарное. От своих мыслей он очнулся, когда Дроздов уже влетал в салон машины, а Иван только подбегал. Решение пришло сразу. Он бросился к своей машине и, как только Дроздов тронулся, ринулся в погоню.

По пути он доложил куда следует, где находится и кого он «пасет».

А сейчас он терпеливо ждал своего часа, чтобы довести до конца то дело, которое ему поручили и которое, к его злости и недоумению, ему до сих пор не удавалось.

Моисей дорожил своей репутацией.

«Мерседес» снова мчался по дороге, теперь уже по Каширскому шоссе.

— Это не предательство, милый мой, — возражал Дроздову Дервиш. — Тебе рассказать, что такое предательство?

— Монах!

— Молчи, сука! Парень работает, понял?! В отличие от нас с тобой, волков позорных, он дело делает! У тебя вот тачка последней модели, у меня тоже бабок хватает, а у него — что? Цель у него! От таких, как мы, избавляться! Это нам может не нравиться, но он лучше нас, и не тебя он предает, как ты ошибочно тут его обвиняешь. Он если нас не повяжет, отпустит на все четыре стороны — вот тогда он предатель, потому что своих предал. А мы — кто мы ему?! Сволочи, подонки, мерзавцы, убийцы. Конечно, мне придется убить его, а что делать? Но если бы у меня был сегодня день рождения, то я выпил бы с ним, а не с тобой, Дрозд. Потому что он — честный трудяга-парень, а ты… Ну что? Рассказать тебе, что такое предательство?!

Дрозд молчал. Со стороны можно было подумать, что ему уже все равно. Дервиш обратился к Ивану:

— Вот послушай, Ваня, одну историю, которая могла бы стать достойной основой для какого-нибудь нехудожественного фильма. В жизни такого быть не должно, а у нас все наоборот получилось. У тебя есть друг — там, где ты работаешь?

Иван вспомнил про Олега.

— Да, — коротко ответил он.

— Ты доверяешь ему?

— Да.

— Тогда тебе легче будет понять меня. Когда-то мы с Дроздом тоже были не разлей вода. Учились в одном училище, ходили — иногда, правда, — по девочкам, служили в самом престижном подразделении, какое только было в то время, — закрытое, конечно. Мы с ним проделали немало. У нас было порядочное количество совместно выполненных заданий. И потом мы получили очередное. В команде нашей было двенадцать человек — отборных парней, поверь. Афганская война — мерзость та еще, конечно. Но то, что было поручено, для обычного, неподготовленного сознания — запредельно. Мы должны были совершать рейды по уничтожению некоторых лидеров афганских повстанцев. Это военная тайна, но даже она меркнет перед тем, что было основной нашей задачей, о которой знали только отдельные товарищи, разрабатывавшие операцию. Мы должны были проникать на базы, где держали наших военнопленных, — и уничтожать их. Ты думаешь, я говорю про базы? Нет, Ваня. Мы уничтожали военнопленных. Наших. Что делать — Советский Союз не вел тогда официально никаких войн, поэтому военнопленных у нас быть не могло. Чувствуешь, Ваня? Но мы уничтожали не рядовых ребят. Знаешь, сколько генералов попадало тогда в плен? Ты думаешь, что Руцкой — единственный генерал, который там побывал? Нет, поверь мне. Это смешно — заявлять на весь мир, что мы не ведем никаких войн, а наши генералы в плену томятся. Весь мир смеялся над нами, Ваня. Так вот, чтобы этот смех не перерастал в гомерический хохот, и была организована наша группа. Мы получали задание, прорывались туда, куда нужно, и уничтожали того, кого нам было приказано уничтожить. Очередное задание было сверхсекретным. И после того, как мы его выполнили, Дроздов собрал всю команду в одном месте, которое предварительно заминировал, и взорвал всех. Для правдоподобия он отвел меня в сторону — так тогда требовала ситуация. Никто ничего не заподозрил — да и как подозревать своего товарища? Когда раздался взрыв и ошметки наших товарищей полетели в разные стороны, я понял все в одну секунду, потому что как раз думал над тем, что то, что мы делаем, — так гадко по природе человеческой, что об этом не должна знать ни одна живая душа. Живая, понимаешь, Ваня? Я понял, что нас могут попробовать убить. Прозрение пришло поздно. Но оно пришло, и поэтому, как только раздался взрыв, я все же успел отпрыгнуть в сторону — не от взрыва, нет. От своего лучшего друга. Я не минировал это место, значит, это сделал он. А раз он убил остальных, значит, убьет и меня. Простая логика. Он сказал мне: если я убью его, я все равно не буду жить, потому что он всего лишь выполняет приказ. Он должен прийти один из этой операции — или никто. Если бы его убили «духи» и мы вернулись все одиннадцать — нас бы все равно замочили. Мы были обречены. Он говорил так убедительно, Ваня… Я ему поверил — так и было. У меня был только один выход, чтобы не сойти с ума: застрелиться. Потому, что в отличие от него я не смог бы убить лучшего своего друга. ТОГДА не смог бы. С тех пор многое изменилось. Ну, ладно. Я понял тогда, что если я застрелюсь, я избавлюсь от многого. Во-первых, мне не придется убивать друга. Во-вторых, я избавлю друга от необходимости убивать своего друга, то есть меня. В-третьих, нервы мои были на таком пределе, что мне казалось, что это наилучший выход, потому что, думал я, жизнь — дерьмо, и мы все — дерьмо, и выполняем дерьмовую работу, и жизнь не имеет смысла, если лучшие люди делают все, чтобы единственное, что ты бы умел, — это убивать, а именно так все и было… не имеет смысла, потому что тот, кому ты верил больше, чем себе, — такое же дерьмо, как и все вокруг. Мне хотелось застрелиться, чтобы не сойти с ума, и я — застрелился. Я сделал все как надо, я приставил ствол правильно, я недрогнувшей рукой спустил курок, но в какую-то самую последнюю миллиардную долю секунды я подумал о том, что как обидно, черт возьми, уходить из жизни таким молодым, пусть она и дерьмо, эта жизнь. Пуля пробила мне череп, и я сдох. Он, слава Богу, не стал меня закапывать. Наверное, было тяжело. Наверное, на сердце его была печаль — большая и светлая, как на холмах Грузии. Он не смог меня закопать, потому что перед смертью я плакал. А когда я застрелился, он просто бросил на меня взгляд, убедился, что я сдох, — и тут же ушел. К нашим.

А меня подобрали местные — афганцы. Я был без сознания без малого месяц. Пуля как-то странно прошла. Я остался жив, но, как говорят, сошел с ума. Так говорили мои афганцы, благодаря которым я и стал, по существу, Дервишем. Я выжил. Не знаю, кто тут больше виноват — Бог, Аллах или Сатана, но я выжил. Я знал, что в конце концов мы встретимся. И мы встретились.

— Что ты хочешь? — глухо спросил у него Дрозд. — Убить меня?

— Нет, — покачал головой Дервиш. — Знаешь, чем больше я думал, тем больше понимал тебя — как ни странно. Ты мог не выполнить приказ — тебя учили так. Ты, конечно, предал меня, но у тебя тогда были более веские причины, чем какая-то там дружба. Родина. Кто же виноват, что у нас с тобой такая Родина была? Дружить я с тобой, естественно, не буду, но в живых оставлю. Живи и мучайся… Это не благородство. Это, если хочешь, месть. Вряд ли ты поймешь, но я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хочу тебя убивать. У тебя было предательство мелкого пошиба, не стоящее внимания. Такие вещи происходят повсеместно. За мертвых ребят мстить? Тебе? Но ты не убийца, ты палач, потому что они были приговорены. Что с палача взять? Кто он? Гад, слизняк и пустое место. Но кое на что он сгодится. Он может назвать имя того, кому действительно стоит мстить. Кто дал тебе это указание, Дрозд? Письменный такой приказ быть не может. Имя, Дрозд, — и живи как знаешь.

Дрозд стал медленно разворачивать машину.

— Имя, Дрозд!

Дрозд уже развернулся.

— Ты куда?!

Дрозд помчался в обратную сторону. Ему все надоело. Ему хотелось одного — умереть. Это было слишком даже для него.

Моисей увидел, что «Мерседес» развернулся и поехал в его сторону.

Куда?! Обманули, сволочи, опять обманули! На своей колымаге он не успеет развернуться, потому что этот Дрозд, кажется, развивает предельную скорость, и он не успеет, не успеет теперь за ними!

Моисею показалось, что весь смысл его существования заключен сейчас в этой машине, которая мчалась ему навстречу. Он не может дать ей уйти! Не может!!!

Он вспомнил героев Великой Отечественной войны — в один миг они пронеслись у него в мозгу — Гастелло, Талалихин, еще кто-то. Они могли, а он нет?! Может он! Может!!!

Моисей направил свой автомобиль прямо в лоб «Мерседесу»

— Имя, Дрозд!!! — кричал Дервиш.

Дрозд увидел мчавшийся на него автомобиль, который и не думал сворачивать. Каким-то сверхъестественным чутьем своим он понял, что машина эта мчится на него с одной целью — убить. И он понял, что это все. Что с него хватит. Этот Монах-Дервиш его оскорбил так, что жить дальше нет никакой возможности. Он не сдох там, у «зеленки», ну так пусть это произойдет здесь и сейчас. Этот Ваня тоже — большая сука и смерть свою заслужил!

— Имя, Дрозд!!! — гремел Дервиш.

Иван почувствовал приближение ЭТОГО. Тело покрылось уколами тысяч иголок, в живот проник знакомый холодок…

— Имя, Дрозд!!! Имя… твою мать!!!

— Шахооооо-оо-оо-о-оо-о-о-в!!! — истошно заорал Дрозд, направляя автомобиль на мчавшуюся навстречу машину.

Две дверцы «Мерседеса» открылись одновременно, и в то же мгновение два тела метнулись из салона на обочину, ударились о землю, покатились по склону…

И практически сразу же за этим два автомобиля лоб в лоб врезались друг в друга, в одну секунду превращаясь в груду спрессованного железа. Раздался оглушительный взрыв, и в небо взметнулось огромное пламя, которое моментально охватило искореженный металл.

Иван очнулся в салоне машины «Скорой помощи». Над ним склонилось озабоченное лицо Олега Калинина.

— Ваня! — обрадовался он. — Ну, ты молодец! Как ты умудрился выпасть из машины?!

— Где Дервиш? — одними губами спросил Иван, преодолевая немалую боль.

— Дервиш? — удивился Олег. — Может быть, Монах?

— Оба! — сказал Иван и снова потерял сознание.