Пожиратели логоса

26

Пары героической эйфории побродили в организме и как-то выдохлись. Одному и впрямь стало неприкаянно. Ни Валентины, ни Севана. Быт на поверхности спокойный, а подводное течение так и штормит. Ходят там, в темном омуте страшные волны, да того и гляди — вырвутся. Отсюда и невроз и сон плохой и трепет — будто ждешь чего-то ответственного. Как перед экзаменом. А ждал Теофил многого — разгадку тайны ждал, встречу какую-то, что только стихами описать можно, востребованности своей новой силы ждал. А главное — ответ Севана. В отделе НЕХИВО сообщили, что Вартанов в командировке. Он снова звонил и снова получал тот же ответ. Отчаявшись, Филя запечатал свои исследования в конверт и отправил заказное письмо в институт Земли. Понимал, что поступает рискованно. Получит Севан записки и поймет, что Филе и про бункер и про встречи его с Алярмусом известно. Если свой он — возьмет в помощники. Если враг — попытается убрать. Интересно, как? От одних размышлений о методах воздействия сообщников Алярмуса, Филю начинала колотить дрожь и даже свежайшие беляши, принесенные продавщицей Жанной, не лезли в горло. Он исхудал, замкнулся и все время затравленно озирался.

…Однажды вечером, в час необычайно теплого и слякотного апрельского заката, возник из вредного московского смога прямо перед киоском Фили странный человек и он с минуту молча таращился на него через стекло испуганные глаза, а потом выскочил на воздух и шумно задышал.

— Я… я… Я звонил, хотел лично передать… Написал тут соображения… Пакет отправил на Институт. Исключительно по материалам ясновидения…

— Получил только сегодня. Прости, что исчез. Поездить пришлось. Может посидим на воздухе? — Севан обмельчал и как-то сник. Даже глаза выцвели. И завитков никаких нет — коротко стриженный бобрик, торчащий перьями как у мокрого ворона. Или это раньше казался куратор доверчивому Филе раскрасавцем — богатырем?

— Посидим. Отчего ж… — не попадая в рукава, Филя всунул свое вдруг озябшее тело в куртку и несколько раз по уши обмотался связанным Валькой в расцвете романа непомерно длиннющим шарфом.

«Вот и хана тебе, ясновидец…» — подумал с прощальной тоской, глянув на лужу, раскинувшуюся вместо книжного развала. Уже третий день Жетон не выходил на свой пост — в загул ушел ли в творчество. Одно к одному. Смиренно топал Филя за широко шагающим человеком, которого Алярмус назвал «своим».

Они углубились в сырую, довольно мрачную аллею начинавшегося за метро парка. Отыскав скамейку, Севан застелили её обнаружившейся в кармане прессой. Сели, помолчали. Севан жадно затянулся. Филя не угостился сигаретой и не подал вида, что удивлен курением Вартанова.

— Я о тебе помнил. В твой аппаратик такую штуку сунул, что звонок должен был пройти сразу ко мне или очень доверенному лицу. Ну, на всякий случай, что бы подстраховал, в случае… — Севан хотел улыбнуться, но только искривил губы. — В случае нападения спрутов.

— Не пользовался я мобильником и не нападал на меня никто. Работал над тезисами. — Филя сурово взглянул на собеседника. — Мне важно знать ваше… твое мнение. Насчет видений. Сейчас же.

— Идет. Время у меня сегодня полно, — Севан бросил взгляд на свои темные часы и воздел глаза к голым веткам, поблескивающим в свете неонового фонаря.

— В общем, ты верно усек тенденцию. Если нельзя уничтожить, надо растлить. Это ещё Аллен Даллас про Россию заметил. Вытащил стержень главный, на котором все держится и отдыхай — обездушенные люди уничтожат себя сами. Выморочный род, уходящий… Ведь приглядываться к окружающему страшно. Газеты читать, телевизор смотреть — страшно. Подавляющая энергетическая парадигма — садизм, презрение к жизни… Я тоже думал обо всем этом и наблюдения записывал. Дам тебе на экспертизу.

— Про Алярмуса? С большим любопытством ознакомлюсь, — пошел вабанк Филя, дерзко глянув на горбоносый профиль Филя и в паническом ужасе думая: «Так было это все или не было?» Не дрогнул Севан — сник.

— Не торопись с выводами и не темни. Ты был там, я знаю… Видишь ли, Теофил, по изначальной профессии я разведчик. И в общем-то, человек недоверчивый. Знаю, что если кто и срывает маску, то совсем не обязательно для того, что бы показать истинное лицо. Зачастую — что бы открыть другую маску.

Филя с сомнение посмотрел в печальные глаза человека, ведущего плохую игру и вымолвил глухо, одервеневшими губами:

— Покажи руку, Севан.

Севан поднялся, несколько мгновений раскачивался на носках, глядя на Трошина, словно прицениваясь — а стоит ли? Потом молча протянул левую пятерню с растопыренными пальцами. В углублении между средним и безымянным Филя увидел лиловое пятнышко не больше рисинки.

— Что это? Пароль, символ принадлежности к их роду?

— Знак возможного, а скорее — неизбежного перерождения. Порой пятно может даже исчезнуть на время, а иногда прогрессирует очень быстро. Кто-то рождается с отметиной, кто-то получает её в процессе неправедной жизни. Я видел списки, где мутанты, отмеченные историей, распределены по рангам. Всякие, знаешь ли, попадаются имена… Прежде чем рубить голову Потрошителю или Робеспьеру, следовало бы поинтересоваться их руками. А ведь именно эта опасность сплотила масонов! Самая тайная заповедь Каменщиков — оборона от Глубокого подземелья. Ритуалы же посвящения имеют целью избежать внедрения в общество зараженных вирусом Алярмуса. Следы сопротивления Алярмусу можно найти и в других союзах, тайных обществах, утративших свое истинное значение.

— Люди разучились различать врагов?

— Они потеряли бдительность. А потом… Видишь ли, парень, настоящих людей осталось не так уж много. Пожиратели Логоса внесли свой вклад. Вседозволенность — великое завоевание свободы. Она позволяет не быть человеком. Вои и плодились под её крылом человекообразные монстры. Те, кто сеет смерть и воспевает её. Ой, да полно их! Маньяки, наемные убийцы, фанаты-террористы всех видов, сатанисты, наемные труженики искусства… Все, кто разрушает заповеди Творца, уничтожают Смысл — ответственность личности перед собой и миром, — принадлежат армии Аляруса. Ты же сам написал, что свобода от Смысла, есть победа деструкции, хаоса… Только… — Севан запнулся и неожиданно расхохотался. — Извини за пафос. Мое выступление попахивает речью чиновного праведника перед телеэкраном.

— К черту экран! Значит, я прав? — с горячностью прервал куратора Филя. — Но ведь не все так плохо! А если читать не криминальные сводки, а про спасателей, руководителей кружков «умелые руки», врачей, ученых? Да пусть хоть про обычного булочника иди библиотекаря вспомнить! Если слушать симфонический концерт или хор пожарников, исполняющих «Вечерний звон» или серенаду Шуберта в школе слепых? Если задуматься хоть на минуту о величии человека, сующего тебе в рот бормашину, собирающего яблоки для повидла или просто присмотреться к лицам прохожих? Человеческие же лица! Они что — тоже слуги Алярмуса?

— Нет, они ещё живые, но опасность перерождения велика. По внешним признакам отличить человека от монстра зачастую вообще невозможно. В этом и парадокс! Мы видим их каждый день в уголовных сводках — никаких примет вырождения — благородные черты, проникновенный взгляд, крест на груди. Такой симпатяга душит пятилетнюю девочку, топит в ванне малыша, кромсает и насилует плоть, а потом с обстоятельно объясняет на следственном эксперименте, как делал это! Другой вдумчиво травил старика-отца, что бы освободить комнату, оставил пол кило тротила в вагоне метро, взрывал жилье людей, бросал бомбы на города…Экспертиза утверждает — здоровый индивидуум — полная психическая норма! И никакой отметины! — Севан посмотрел на свою растопыренную ладонь и медленно сжал скрюченные пальцы, словно пытаясь задушить зверя.

— Но ты не такой, хотя и с отметиной! — Филя вскочил. — Значит, не в отметине дело. Здесь какая-то путаница!

Севан глубоко затянулся догорающей сигаретой:

— Я родился в горном селе у сбрендившей от ужаса девчонки. Очевидно, зачала она не обычным образом и стремилась избавиться от дитяти. Но старшие берегли младенца. Тогда она подбросила его в кузов грузовика, уезжавшего в город. Подкидыш вырос в детдоме, проявил способности в математике и биологии. Директор ходатайствовал о приеме мальчика в институт. Так я попал в Москву и вскоре познакомился с заинтересовавшимися моими способностями людьми. Это были сотрудники военной разведки — Главного разведывательного управления Генштаба… Уверен, среди них есть агенты Алярмуса, опекающие отпрысков своего рода. Может, они и способствовали моему продвижению в специальную воинскую часть, занимающуюся аномальными явлениями?

Именно там я получил первые смутные сведения о диверсиях Пожирателей Логоса. Объектом моего наблюдения были случаи маниакального состояния, вызванные странным отравлением — не химическим воздействием неизвестного фактора. Люди добровольно истребляли в себе человека. Все эти накачанные героином идолы, умирающие от передозировок, толпы их обезумевших фанатов, террористы-комикадзе, бандиты-наемники, прирожденные убийцы, певцы и проповедники разложения, объявляющиеся вдруг в обычной среде и мирном семействе…. Кто-то должен был вдохновлять их. Что-то спровоцировало болезнь… Не только ведь ложь проповедников, блюстителей морали, тупость политиканов, экономические кризисы и ложные идейные доктрины… Что-то еще, что-то еще… Я высказал гипотезу вируса, имеющего воздействие на механизм человеческой нравственности. Тогда я ничего не знал о своем происхождении. Но заподозрил неладное. Так начинающие врачи находят у себя симптомы самых страшных заболеваний. Стал копать, выяснил про грузовик, доставивший меня в детдом. Нашел селение в предгорьях Арарата и столетнего пастуха, помнившего родившую нежеланного дитя девочку. Тот взял мою руку, посмотрел на пятнышко между пальцами и сказал: «Молодец, сынок. Ты все-таки удержался на краю». Я долго допытывался, в чем дело. Старик рассказал про девочку, сидевшую у бездонного провала с младенцем и поющую на древнем языке. Он закрыл глаза и тихонько завыл, воспроизводя песню. Мне удалось угадать отдельные слова что-то про цветок, вскормленный молоком солнца и лиловую чешую смерти.

Я рассмотрел свое пятно и понял, что это — знак. А исследуемое мною племя нелюдей заражено тайным недугом. Ледяным холодом дохнуло в затылок. Подобное, наверно, ощущает зараженный СПИД ом. Но это ещё страшнее — я содрогался от брезгливости к себе, ощущая себя тайным врагом человечества. Я пытался удалить пятно, прошел медицинское обследование — ничто не свидетельствовало о физической аномалии организма. Но выжженный хирургами знак возвращался! Я стал бояться всех дурных проявлений в себе — злости, зависти, жестокости, жадности. Я ходил с пустыми карманами, раздавая деньги. Боялся получить удовольствие от еды, вина, красивых вещей. От любви… Даже взрывы обычного гнева воспринимал как симптом прогрессирующей страшной болезни. Однажды подрался с хулиганами и бросился на свет, рассматривать свою чешуйку — не увеличилась ли она! А жена сбежала — ей не нужен был «человек без свойств». Нет, я не остановился, я шел напролом. Теперь… теперь я, кажется, понял все. Почти, почти понял….

— Может, посвятишь меня в свое открытие?

Севан долго курил, хмуря смоляные брови. Наконец сморщил лицо, изображая улыбку:

— Подожди, ладно? Не хочу показаться тебе параноиком или внушить неверную мысль. Надо кое что проверить. С этой целью я хотел бы втянуть тебя в одно дельце. Очень бы хотел. Но ты мигни, если не согласен — я пойму. Прогулка может оказаться опасной.

— Опять Арт Деко?

— Возможно… Видишь ли, все эти дела курирует некая секретная международная организация. Они дали наводку — американскую съемочную группу фильма «Одна во тьме» преследуют странные обстоятельства. Стоило перейти к самым технически ответственным сценам, как творческий состав почувствовал себя не в своей тарелке. Не только герои, но обычные гримеры и бутафоры потеряли сон, мучаясь до утра кошмарами. Не только собаки и лошади, участвующие в сценах Апокалипсиса проявили тревогу, но и вовсе не восприимчивые к тонким материям сценарист и режиссер.

Мне перекинули вариант сценария. Просмотрел и схватился за голову по ходу сюжета с героиней происходило то, что случилось с известными нам жертвами, а в заднем проходе её растерзанной монстрами подруги, обнаруживается послание инопланетного разума. Ну, может это черная комедия с элементами мистической эротики и прочей херни. Не стал вникать в творческий замысел. Почесал я репу: что это — обычное столкновение банальностей на узком месте, или звено чьей-то игры? А вдруг все правда? И тогда у киношников стрясется очередное ЧП в стиле Арт Деко.

Удалось устроить продюссеру звонок из Москвы от его русского коллеги и приятеля. Тот попросил разрешения поглядеть на съемки российских киношников. И получил приглашение.

— Поедет делегация?

— Я и ты. Я — режиссер, ты за сценариста сойдешь. Очин не в курсе. Подключать своих ребят не хочу — всякое может случиться. А у тебя же интуиция разбушевалась — вон какой трактат накатал. Поездку «от и до» устраиваю я. Погуляем там, поговорим. Тебе свежие впечатления не помешают. За границу ведь не выезжал?

— В фантазиях. С распрекрасной дамой.

— Дам будет достаточно. По рукам?

Филя долго размазывал ботинком грязь под лавкой, сосредоточенно наблюдая за процессом изображения веерного, вроде от метлы, следа, потом приблизил к Севану бледное в свете неона лицо и отрубил с решительностью комикадзе:

— Еду.

Севан протянул ладонь. Филя ответил на рукопожатье.

— Теофил… — Севан опустил глаза. — Ты сказал, что я «не такой». Ты должен знать: я не уверен… не уверен, ТАКОЙ я или нет.

Филя не выдернул руку, а посмотрел прямо в загадочные восточные глаза:

— Когда летим?