Укутанная в снежные кружева недовязанного платка Тея стояла у дерева с набухшими почками. Из баллончика бил золотой конус. Стекая каплями, краска покрывала ствол, ветки молоденького клена, выросшего у основания могучего старика. Но серый день не вспыхнул солнцем. Зашипев, баллончик выпустил последний вздох. Тея уронила его на землю и подняла к пасмурному небу покрытое золотой пыльцой лицо. Опустилась на траву, протянув ладони к своим померкшим цветам — поляну обступили белые шары на длинных трубчатых ножках. Она сорвала один из них и поднесла к глазам. Нырнула взглядом в ажурную сферу, пронизанную тонкими лучами, исходящими из светлой сердцевины. На конце каждого луча распахнулся зонтик-пушинка, предназначенный для воздухоплавания — для победного лета сквозь напоенный теплом летний день с драгоценным грузом созревшего семени. Тея чуть повернула шар — пришла в движение расчерченная лучами хрупкая вселенная. Пересеклись лини, образуя фигуры, знаки, преображаясь в новые фигуры, как в говорящие письмена… Она уже видела такие, да видела!
Тея побежала в дом, открыла старую Библию, где на последней странице химическим карандашом были выведены рукой деда вещие знаки. Важные, очень важные, но совсем непонятные. Палочки, черточки, кружки. Такие же были на камне у Источника под слоем прозрачной воды. Их можно было рассмотреть, если нырнуть поглубже. На обросшей зеленью поверхности светилась белизной будто отмытые до блеска плитки в форме двух, соприкасающихся вершинами треугольников. А в них теснились знаки. Дед говорил — это завет Источника, его главная мудрость. Дед не мог прочесть завет, не могла и Тея. Дед говорил, что смысл станет ясен в самый опасный час. Значит, этот час не пришел. Но почему немеют ступни и руки становятся ледяными, словно опущенные в снег? Холод подступает к сердцу, не греет платок с едва закрепленной, внезапно закончившейся нитью. И даже музыка не явилась сегодня из шкатулки. Музыка Теофила, ведь он умеет играть её сам. Где же он, где? А солнце — солнце тоже ушло, утонуло в снежном, вязком тумане. Золото кончилось, Желтые цветы превратились в пушистые шары и порыв ветра разметал их летучую метель.
Нахмурился сад, тени обступали дом, что-то тяжелое прошелестело в сухих листьях, опасно шипя. Тея ринулась в дом. Быстро, быстро, как учил Теофил, чиркнула спичкой и поднесла огонек к смятым газетам в черной пасти печи. Занялось, полыхнуло! Огонь жадно расправился с бумагой и стал неторопливо облизывать березовые чурки, сложенные шалашиком — все набирая силу и смачно потрескивая. Они стали хрупкими и почти прозрачными, как из огненного стекла. Потянуло теплом, обласкивая кожу, окрашивая скулы жарким румянцем.
Тея села у печи, положила ладони на распахнутую чугунную дверцу и подставила лицо горячему свету.
— Ты должен, должен прийти… — заклинала она. — Я обниму тебя и тогда мы поймем все.