Поход за радугой

18

Раньше я иногда ненавидела своё положение. Заставляла себя любить его – сквозь ненависть, вопреки всему. И любя, продолжала ненавидеть. Но только теперь я по-настоящему поняла, как сильна может быть ненависть человека к самому себе. Прочувствовала до тончайшей жилки. Вникла. Напиталась.

За собственную глупость, следствием которой стало моё положение полукалеки; за непослушное тело, которое раньше было достаточно ловким для танцев с клинком, и вдвойне – за непослушные мысли в непослушной голове с непослушным языком; за ускользающую простоту и скудость сил, которыми может распоряжаться разум в живом, мягком, дышащем теле – маленьком, слабом, неудобном… за всё это и многое другое я возненавидела себя с неведомой ранее силой. Голод и жажда, почти забытые, грызут нутро – ненависть. Незаметно ускользнул контроль над сфинктером – ненависть. Горло отказывается издавать членораздельные звуки, выдавая лишь звериный рык или омерзительный скулёж, на выбор, – ненависть.

Ешь её и пей, ныряй в неё, продирайся через неё, лепи из неё куличики, возводи стены и башни, собирай в один душащий ком или разбрасывай в бессмысленном посеве… всё едино! Ненависти не станет меньше.

Ненависти всегда слишком много.

Слишком.

И я, обречённая, иду по дороге любви, не имеющей развилок. Я должна, я обязана любить своё новое/старое/изменившееся тело, если хочу, чтобы костёр моей ненависти уменьшался хотя бы по искорке, хотя бы по малому угольку. Если хочу просто приблизиться к норме, если хочу снова ходить, не шатаясь, и думать, не сбиваясь. Если – то. Без вариантов.

Интересно, как подобные вещи переносят светлые? Неужели им, чтобы двигаться к выздоровлению, так же необходимо будить в себе злость, как мне необходимо взращивать любовь?

Бессмысленный вопрос. Пустой интерес. Работай, Эйрас сур Тральгим. Работай.

Выздоравливай.

К деловым переговорам – даже случайным, даже не особенно важным – лучше готовиться как можно тщательнее. Конечно, по-настоящему разумный человек не ограничивается одной только видимостью, когда судит о других; но даже по-настоящему разумный человек обращает на внешность внимание. Более того: основываясь исключительно на складках, пятнышках, волосках и иных следах на одежде, опытный наблюдатель может сделать о вас такие выводы (что самое удивительное, верные выводы!), получить столько информации, сколько не всякий менталист вытянет из чужого сознания при прямом мысленном контакте.

Кроме того, опытному некроманту гораздо проще создать препятствия для сканирования менталистом, чем помешать проницательному взгляду тороватого купца или привратника со стажем. С магами-иллюзионистами всё обстоит ровно наоборот, но Стилет был совсем не иллюзионистом. Поэтому перед тем, как переговорить – в порядке возрастания ответственности – со старшей по этажу, с привратником и с господином управляющим "Тихой гавани", некромант предпринял ряд действий. А именно: вымылся, переоделся в новую и идеально чистую, но недорогую мантию, купленную и подогнанную по фигуре в ближайшей лавке готового платья. Под конец, в качестве завершающего штриха, он прихватил оставшийся незаконченным "дневник Орфуса" – тот самый, который он переписывал в своей камере и который, вместе с оригиналом и ещё кое-какими мелочами, вынес в свёрнутой простыне.

Хоть копия древнего дневника и не отличалась пугающей аурой оригинала, она всё равно производила на мало-мальски чувствительных людей впечатление предмета, от переплёта до самых кончиков страниц пропитанного тёмным могуществом. А Стилету требовалось именно это.

После беседы со старшей по этажу и с привратником некромант получил немало косвенной информации и приступил к разговору с управляющим, можно сказать, во всеоружии.

– Добрый день.

– Добрый, добрый, хвала богам. Вы…

– Стилет, ваш новый постоялец.

– Понятно. Какие-то вопросы, пожелания… жалобы?

Последнее слово было произнесено с восхитительной небрежностью. Господин управляющий явно не верил в то, что его – его! – служащие могут подать повод для жалоб. И одновременно давал понять, что, ежели случилось такое недоброе чудо и гость оказался чем-то недоволен, любые недочёты будут устранены ещё до окончания разговора.

Мгновенно. Можно сказать, по волшебству.

– Нет-нет, ничего такого! – Стилет плавно повёл рукой; таким или почти таким жестом успокаивал пациентов один его знакомый целитель, большой мастер умиротворяющих поз и расслабляющих интонаций. – Я просто хотел получить… ну, назовём это советом. Или даже, если угодно, консультацией.

Слово было сказано, и слово, вне всяких сомнений, было услышано. Совет – вещь приятная, но ни к чему не обязывающая. А вот за консультации в среде профессионалов принято платить. Пусть порой символически, но всё же.

– Если я чем-то могу помочь одному из постояльцев, я всецело к вашим услугам.

– Отлично. Я не стану утомлять вас перечислением обстоятельств, изложу только суть моих затруднений. Мне и моим спутникам необходимы деньги для продолжения путешествия. Такое случается сплошь и рядом, вы знаете. Поэтому я хотел бы предоставить нуждающимся свои профессиональные услуги. За приемлемую, но вместе с тем не слишком низкую плату.

– Понятно. Кто вы по профессии?

– Некромант первой ступени, – а вот здесь главное – не удариться в рисовку. Минимум подробностей, максимум впечатлений. – Мои вторая и третья специальности – магия стихии воды и артефакторика.

– Вот как…

Стилет молча отвесил короткий поклон.

– Вы позволите задать вам несколько вопросов?

– Разумеется.

– Вы недавно прибыли в Дериг?

– Буквально сегодня. И задерживаться мы, в общем-то, не планируем.

– Это… не очень хорошо.

– Понимаю. Клиенты предпочитают качественную работу известного мага. Но в то же время не все достаточно состоятельны, чтобы оплатить усилия мастера с устоявшейся репутацией.

– Недостаточно состоятельные, как вы выразились, обычно вдвойне осторожны в выборе, потому что не смогут заплатить во второй раз, – сказал управляющий, разводя руками. – И предпочитают обращаться к младшим членам гильдии магов Антарда, потому что гильдия даёт ряд гарантий в случае профессиональной неудачи мага. Быть может, вы знаете кого-нибудь из местных магов, способных дать вам рекомендацию? Не лично, так хотя бы по переписке? Некромантия – не самая распространённая специальность, и каждый магистр первой ступени, должно быть, широко известен в среде коллег…

– Боюсь, вы переоцениваете общительность некромантов. Вряд ли кто-то из моих деригских коллег наслышан обо мне… впрочем, меня знают некоторые достойные части Олшис, Сехем-ру и Эссаш, – добавил Стилет таким тоном, словно и впрямь только что вспомнил об этом.

Не помогла никакая выучка. Глаза управляющего на целую секунду округлились.

– Это меняет дело. Лучшей рекомендации, чем слово эйлони, просто не существует. Я наведу справки и, как только кому-нибудь потребуется ваша помощь, магистр, сразу дам знать.

– Заранее благодарю за помощь и понимание. До встречи, господин управляющий.

– У неё иногда бывают… припадки. Сейчас она понемногу оправляется после очередного. Но вы не беспокойтесь, это… не заразно.

Ложь, даже заранее продуманная и отрепетированная, никак не желала становиться гладкой. Клин даже сам не подозревал, насколько правдоподобно звучат его слова. С их мучительным смущением, с их натужным, на грани разлома, спокойствием. Невозможно было не поверить: да, действительно бывают.

И нет, ничуть не заразно.

– А кем вы ей приходитесь? Неужели… мужем?

Горничная спросила – и сама смутилась от собственной дерзости. Ну кем же ещё может быть этот южанин, раз до третьего этажа на руках донёс и так переживает?

Клин также смутился, но по совершенно иным причинам. И из-за смущения, не иначе, ответ вышел излишне резким:

– Нет. Я её ученик.

Ну да, как же. Здоровый мужчина, вольный охотник – и вдруг ученик какой-то тощей припадочной? Быть того не может!.. Впрочем, желание клиента – закон. Как повторяет госпожа старшая по этажу, если гость желает считать себя мокрицей, хорошо вышколенная горничная должна, не моргнув глазом, отвечать на каждое его требование:

– Разумеется, ваша членистость! Только платите в срок, ваше многолапие!

Впрочем, этот вольный охотник настолько-то дыроголовым не кажется. И лишнее доказательство тому – его следующий вопрос:

– Вам доводилось ухаживать за больными?

– Разумеется. У нас, в "Тихой гавани", каждая горничная обязана иметь соответствующий опыт. Новеньких, которым не доводилось приглядывать за недужными родственниками, хозяин отправляет на пару недель в городскую больницу вольнонаёмными санитарками.

– И как оно, в санитарках?

– Говорят, жутковато. Но я полтора года ухаживала за бабушкой: с того часа, как её хватил первый удар, и до самой кончины. Так что в больнице – слава Мелине! – не бывала.

– Это хорошо…

",.**,/.*.."

– Конечно, скажу, – Клин снова повернулся к горничной и сказал: – Должен предупредить ещё об одном. Игла – маг. Если она сделает что-нибудь необычное, сохраняйте спокойствие. Вредить вам она не станет.

"Маг?!

Помни: мокрицы всегда правы".

– Ясно. Что-нибудь ещё?

"*/.,.!"

– А тебе, – хмыкнул Клин, глядя на Иглу, – обязательно надо её разубеждать? Ладно, я пошёл. Вернусь через пару часов. Может быть, и позже. Пока.

Стилет нашёл его неподалёку от "Тихой гавани", в заведении под названием "Серебряный волк". Заведении, надо отметить, вполне достойном отдельного рассказа.

Хозяин обустроил это чистое и спокойное место в стиле, характерном почти исключительно для "вольных" городов южного Антарда. При маленькой кухне имелось несколько отдельных кабинетов, но большинство овальных столиков со стульями стояло прямо под открытым небом. Только треть столиков располагалась в тени большого матерчатого навеса, остальные не имели и такой защиты. При климате Дерига, постоянно подправляемом местными магами погоды (не эйлони, людьми), этого вполне хватало. Если дождь идёт не особенно часто и только ночами, а ветер никогда не бывает настолько сильным, чтобы поднять пыль – почему бы не поесть и не выпить вина прямо под открытым небом, подальше от кухонного чада и суеты тесных трактирных залов?

Правду сказать, в "Серебряного волка" приходили вовсе не за вином и едой. То есть и за этим тоже, но Стилет быстро сообразил, что к чему, стоило обратить внимание на повышенную концентрацию вооружённых мужчин расы людей в возрасте между 16 и 45. Похоже, в "Волке" коротали время между наймами вольные охотники. Здесь сбивались команды, заключались (а также перехватывались – куда без этого?) контракты, рассказывались истории и затевались споры. Вполне возможно, что иногда здесь высказывались оскорбительные предположения, ведущие к кровавым дуэлям. Но, насколько Стилет разбирался в принципах сообщества вольных охотников, прямо в "Серебряном волке" драк никто не затевал; для дуэлей также избирались места не столь неудобные. А уж любого дебошира со стороны, да хотя бы и компанию дебоширов, собирающиеся в "Волке" вышвырнули бы прочь в две секунды. Нейтральная территория для деловых встреч была слишком важна, чтобы вести себя в её пределах без оглядки на установленные правила.

На Стилета, как на потенциального работодателя, оглядывались. Кто-то откровенно, кто-то исподтишка, но полного равнодушия не проявил никто. Колоритный старик – одноглазый, со стальным крюком вместо кисти левой руки и гордо торчащей над плечом рукоятью изогнутого кавалерийского меча – встал из-за столика на самой границе тени от тента и сделал шаг навстречу вошедшему гостю.

– Вы кого-то ищете, господин маг?

– Благодарю вас, почтенный. Я уже нашёл. Клин!

Вольный охотник прервал разговор с парой коллег по "цеху", поднялся и подошёл.

– Пойдём.

– Куда?

– Туда, где нам заплатят деньги, дружок. Я нашёл клиента… вернее, клиентов.

Не задавая новых вопросов, Клин махнул рукой недавним собеседникам и отправился следом за некромантом.

– Что за клиенты? – спросил вольный охотник, когда они уже шли по улице.

– Семья торговцев. Муж, жена и сын. Сын тяжко болен. Почти неизлечимо. Светлые целители запрашивают сумму, которая семейству не по средствам: они и так уже спустили на лекарей и лекарства больше половины своего состояния, причём, если я что-нибудь понимаю, вдобавок влезли в долги. Зато ты станешь свидетелем ритуала, который в наши дни – огромная редкость.

– Что за ритуал? – спросил Клин. Объяснения Стилета его насторожили, даже встревожили. Уж больно голос у некроманта был… странный.

– Человеческое жертвоприношение.

– Что?

– То самое, – буркнул Стилет уже откровенно мрачно. – Недавно обнаружилось, что мать также больна, причём она-то неизлечима без всякого "почти". Некоторые виды атрофий, увы, неподвластны даже сильнейшей магии. Самое большее, что можно пообещать больной синдромом Мурта, – некоторое замедление развития процесса, скажем, полтора года жизни вместо одного, и облегчение страданий. Благо, ближе к финалу разрушение нервной ткани заходит так далеко, что болевые ощущения практически исчезают. Примерно как при проказе.

Клин поёжился.

– Мне, – продолжал некромант, – предстоит превратить двух безнадёжных тяжелобольных в одного здорового и один труп. Если подумать, не самый худший размен.

– А можно ли…

– Нельзя.

– Ты не дослушал!

– А мне этого не нужно. Я и так знаю, что ты хотел спросить. Да, высшая некромантия может помочь человеку с синдромом Мурта. Но тоже путём жертвоприношения. Если превратить больного в посмертного слугу, развитие его болезни прекратится. Вместе с жизнью. И нет, заменить мать кем-то ещё было бы чрезвычайно сложно. Связь матери и ребёнка очень сильна, куда сильнее, чем связи ребёнка и его отца. Мать может быть чужой своему ребёнку духовно, но целители – не менталисты, нас духовные связи волнуют меньше физиологических.

– Но замена всё же возможна?

– Конечно. Если положить на алтарь целое стало свиней, голов этак в сто, и потратить на ритуал вместо нескольких часов дней десять. Вот только даже с уплатой штрафа за человеческую жертву заклание стада свиней будет стоить куда дороже. А нас позвала семья торговцев, находящаяся на грани разорения. И ещё. Если ты думаешь, что максимально болезненно умертвить женщину, которая сама согласилась лечь на алтарь, чтобы жило её дитя, намного легче, чем зарезать сходным образом хотя бы ту же кошку, которая ни на что согласия не давала, – ты напрасно решил учиться некромантии.

Грязь омерзительна. А когда тебя освобождает от неё посторонний человек, поскольку вымыться самостоятельно ты не можешь, это унижает. Пока горничная раздевала меня и готовилась к процедуре обмывания, я старалась не обращать внимания на её действия. Просто молча лежала, стараясь не шевелиться, поскольку уже хорошо знала, чем заканчиваются попытки такого рода.

Мысли её я тоже игнорировала. Но стоило этой… фифочке открыть рот, как притворяться бесчувственным бревном стало стократ труднее.

– И чего он в тебе нашёл? Сплошная кожа, жилы да кости. Или ты действительно ведьма, а? По части хитрых женских штучек.

На моё счастье, после этого замечания она замолкла. Но ненадолго. Пересказывать дальнейший монолог даже пытаться не стану. Только одно более или менее примиряло меня с болтовнёй про отдельные части моего тела и странные вкусы моего якобы супруга, Клина: фифочка ухаживала за моим неподвижным телом действительно и уверенно, и ловко.

А чтобы ей было удобнее, я в точно рассчитанный момент взлетела. Невысоко, всего на локоть. Переворачивай – не хочу. Левитировать мне теперь было куда легче, чем стоять (а про ходьбу вообще промолчу).

Слышали бы вы фифин визг!

И поделом. Я – не твоя парализованная бабка. Я не слепа и не глуха, ясно?

Отец: Инкрат Лойт, 53 года. Человек, торговец тканями. Кареглазый брюнет среднего роста, полноватый – но видно, что недавно он был толст, а сейчас просто резко похудел. Прозвище Живчик тоже утратило актуальность.

Мать: Альха Лойт, 51 год. Супруга вышеупомянутого Инкрата, домохозяйка. Невысокая черноглазая брюнетка с неуверенными замедленными движениями. Когда-то, наверно, была хорошенькой и заводной. Прозвище Плясунья за просто так не дадут.

Сын: Кетрун Лойт, 31 год. До болезни помогал отцу в лавке; вероятно, справлялся неплохо. Тёмно-серые глаза, голый череп с остатками седых прядей, худоба уже не просто болезненная, а на грани полного истощения. Прозвище – Цапля.

Дэргинец Устэр Шимгере, он же Клин, опасался, что этих троих он будет помнить даже в свой смертный час. Бывают вещи, которые просто не получается забыть. Возможно (и даже наверняка), магия могла бы помочь ему избавиться от воспоминаний. Стирание лишнего содержимого головы, чужой и своей собственной, относится именно к тёмной стороне магического искусства. Но бывают также вещи, забыть которые означает запятнать свою честь. Как говорил сагин Вератрис, "если они имели довольно мужества, чтобы это вынести, нам должно хватить мужества хотя бы на то, чтобы помнить, что можно вынести даже это".

К семейству Лойтов слова сагина можно было отнести в полной мере. Клин не стал бы клясться, что в подобных обстоятельствах держался бы так, как они. Или – что просто держался бы.

Стилету происходящее также не было безразлично. Но он прятался в коконе делового подхода так ловко, что даже Клин, знавший его лучше, чем клиенты, периодически забывал, что некромант – вовсе не такой непрошибаемо уверенный профессионал, каким хочет казаться. Первая у него ступень или не первая, а заниматься закланием людей ему вряд ли доводилось.

Впрочем, кто знает? В том, что Стилет впервые видит на жертвенном алтаре человека, Клин также не стал бы клясться. Слишком мало вольный охотник знал о прошлом мага.

С другой стороны, много ли Стилет знал о нём? В дороге никто из них троих особо не откровенничал. Дорогу скрашивали беседы на абстрактные темы, вроде обсуждения тонких концептуальных отличий творчества венедрийских и "своих", острасских поэтов. Кроме того, Игла и Стилет по очереди устраивали для Клина лекции по магическому искусству, временами переходящие в профессиональные диспуты. Но личное прошлое? Нет, нет и нет.

Первой этот негласный, но действенный запрет попыталась расшатать Игла со своим ритуальным распитием шихема. Но чем кончилась та попытка, Клин помнил прекрасно. А последовавшие за тем вечером события к откровенности… не располагали. Да.

– Клин.

Вздрогнув, вольный охотник обнаружил, что пропустил всё обсуждение заключительных деталей соглашения, которые обговаривали Инкрат Лойт и Стилет. Пропустил, поскольку впал в транс. Самый настоящий, с полной потерей чувства времени и отключением от реальности (но не от воспоминаний – те как раз были так же убедительны, как видимое, слышимое и ощущаемое впервые). Говоря кратко, то, что никак не давалось Клину в дороге, удалось в совершенно неожиданном и мало подходящем для магических экспериментов месте. Всего-то и понадобилось, что острейшее нежелание воспринимать происходящее здесь и сейчас.

– Обсудим твой прорыв позже, – сказал Стилет не оборачиваясь, едва шевеля губами и очень тихо, неприятно напомнив при этом части Линий эйлони. – Следуй за мной, внимательно наблюдай – если сможешь, то иным зрением. Запоминай детали. И ни во что не вмешивайся.

– Ритуал начнётся прямо сейчас?

Ещё не закончив вопрос, Клин сообразил, насколько он глуп.

– Конечно, нет! Сейчас я буду готовиться к нему. Этап первый, диспозиция[9] – помнишь? А сам ритуал начнётся, когда солнце окончательно скроется за горизонтом.

Рука. Правая рука. Ладонь, пять пальцев. Большой палец – прижать. Выпрямить. Снова прижать. Выпрямить. Прижать… прижать! Вот так, хорошо. Выпрямить. Теперь указательный палец, то же упражнение. Сгибаю, разгибаю, сгибаю, разгибаю, сгибаю… один указательный сгибаю, а не со средним вместе! Вот так…

Кошмар.

Моторная память – одна из самых стойких. Лишь болевые ощущения запоминаются лучше, но они (до определённого предела, который можно увеличить тренировкой) и вытесняются быстрее. Это означает, что если человек научился, допустим, прыгать на одной ноге, то потом, пройди хоть десять лет, он сможет воспроизвести этот перескок. Более сложные комплексные навыки, вроде игры на музыкальном инструменте, могут "заржаветь" без постоянной практики, но полностью всё равно не уходят. И при случае вспоминаются куда легче, чем мелодии и краски. Я, конечно, имею в виду средние случаи, исключая из рассмотрения профессиональных художников или музыкантов. Но и опытный музыкант скорее забудет последовательность тональностей в какой-нибудь мелодии, чем положение пальцев на грифе, требуемое для взятия определённого аккорда.

Оборотная сторона всего сказанного выше состоит в том, что неправильные действия тоже запоминаются прекрасно. И разучиться, к примеру, хромать, даже когда нога зажила после перелома, не так-то просто. Бывает, этот дефект походки сопутствует излечённому весь остаток жизни.

…мизинец – согнуть, разогнуть… безымянный, не двигаться! согнуть, разогнуть, согнуть… безымянный на месте!.. разогнуть, согнуть, разогнуть. Всё. Аж виски сдавило. Ей же ей, привести к повиновению собственные конечности теперь сложнее, чем затвердить алхимическую рецептуру на две полных страницы!

Ладно. Отдохнула немного? Переходим к пальцам левой руки…

Думаю, меня поймёт всякий, кто хоть раз в жизни был вынужден проводить время в постели не из-за беспамятства или лихорадки, а от общей слабости, паралича или иной причины, оставляющей свою жертву в полном сознании, но притом физически недееспособной. Поговорить не с кем. Почитать нечего. Даже медитацией заняться невозможно, потому что живой мозг слушается команд сознания немногим лучше, чем живые конечности.

…мизинец левой ноги – согнуть. Мизинец, ничего больше! Что с того, что движения отдельно взятых пальцев стопы мне вряд ли когда пригодятся? В теле дракона я могла шевелить любым пальцем любой конечности, смогу и в человечьем! Итак, мизинец левой ноги и ничего, кроме этого клятого мизинца – согнуть… больше точности… согнуть! вот так-то лучше…

Боги, как же мне это надоело!

А может, обратиться к ясновидению? Теоретически оно почти не зависит от плотного тела. Вдруг да получится? Лучше такое занятие, чем набившие оскомину упражнения на координацию. Главное – быть уверенной в своих силах. И помнить, что на территорию эйлони мне лучше не соваться. Во избежание.

Ну что, получается? Получается!

Клин снова и снова терял ощущение времени. Стилет милосердно отключил почти всю мускулатуру Альхи Лойт, в первую очередь голосовые связки, а также взял "на маятник" её сердцебиение и дыхание; о боли, терзающей несчастную женщину, нельзя было догадаться ни по воплям, ни по судорогам, ни даже по учащённо вздымающейся груди. Однако ещё в самом начале магического действа Клин обнаружил, что всё равно ощущает чужую боль.

Иначе, чем ощущал раньше. Не сочувственно, не со страхом испытать нечто подобное самому, нет. В ЭТОЙ боли присутствовало нечто от движения. Сложный ритм, нарастающее и спадающее напряжение… и сила. Энергия. Некромант аккуратнейшим образом направлял почти весь тёмный поток в подготовленное ритуалом русло, но даже крохи, мелкие брызги этого бурного потока заставляли Клина трепетать.

От удовольствия.

Или же чего-то, очень на удовольствие похожего.

Сладость тайного нарушения запретов, отвращение к происходящему и неудержимое, едва ли не физиологическое возбуждение смешивались в душе, как кисло-сладкий с горчинкой коктейль. Был момент, когда Клин поймал себя на сексуальном возбуждении от кровавого зрелища. Волна отвращения почти сразу оборвала непристойное поведение мужской плоти… почти сразу. А уничтожить память об этом моменте не могло никакое отвращение. Словно пребывающий в трансе, не способный ни бежать прочь, ни хотя бы зажмуриться (бежать – и остаться, зажмуриться – и глядеть во все глаза хотелось одновременно и почти с равной силой), Клин стоял столбом чуть позади Стилета. Стоял. Стоял… несмотря ни на что – стоял.

И удивлялся, как ухитряется выдерживать происходящее некромант. Ведь к Стилету потоки силы, рождённые болью, страхом и бессильной злостью жертвы, были гораздо ближе. Не мог же он их игнорировать! Тогда он и управлять бы ими не смог…

Ого! Вот, значит, чем занялись мужчины вдали от женского взора. Такой магии я не творила и даже не видела, только читала иллюстрированные описания. Тёмное исцеление посредством человеческой жертвы… более того: исцеление сына жертвенной кровью матери. Средство сильнейшее из сильных. В арсенале светлых целителей просто нет ритуалов сопоставимой эффективности. Даже прямое переливание энергии целителя уступает… вот этому. Причём часть задействованной в ритуале энергии выполняющий его маг может присвоить; а даже малая часть такого "пирога" – весьма лакомый кусок. Человек под ножом, не животное… можно продлить себе молодость года этак на два или три, если не больше. Ай да Стилет, ай да ловкач!

Клин стоит за его плечом. Наблюдает. Блевать не блюёт, но и пускать слюни невольной радости себе не позволяет. Хороший самоконтроль. Впрочем… нет, выводов делать пока не стану. В конце концов, Стилет, пусть и с известными затратами сил, мог повлиять на моего… ученика в требуемом ключе. Примерно так, как на жертву или на её исцеляемого сына. Или на мужчину (похоже, её мужа и отца пациента, хотя тут можно ошибиться), с открытыми глазами прикорнувшего в углу. Наведённый транс. Из плоскости, где пребывает мой дух, такое видно сразу.

Настроившись тоньше, я обнаружила ряд нюансов. И важнейшим из них стал приговор из двух слов: синдром Мурта. Выходит, Стилет не так прагматичен, как мне казалось. Не ради одной лишь жертвенной силы и звонкой монеты взялся он за ритуал. Вряд ли ему пришлось вымогать согласие жертвы, скорее, всё вышло с точностью до обратного. Сейчас та, кого он режет живьём, испытывает муки ада. Но эти муки окончатся достаточно быстро, в отличие от месяцев почти столь же болезненной агонии. Милосердие на тёмный лад.

Ещё нюанс: Стилет использует не только боль матери, он и Клина пристроил к делу. Быть может, без постороннего вмешательства мой ученик действительно утратил бы самоконтроль. Но как только его страх, отвращение или злость перехлёстывают через край, некромант аккуратно забирает излишки. Правда, излишков этих не особенно много. Всё-таки Клин действительно имеет все задатки хорошего некроманта – иначе говоря, не боится ни боли, ни смерти, ни ненависти. В том числе своих собственных. Вот только сознаёт ли мой коллега, что своими фокусами может пробудить в Клине противоестественную любовь к чужим мукам (а то и, хуже того, своим собственным)? Или же он просто пытается избавить Клина от лишнего, на его взгляд, чистоплюйства? Не знаю, не знаю… в любом случае его игра рискованна. Не чрезмерно, и всё же…

Пока я изображала незримого свидетеля, актуализация благополучно близилась к финалу. Новообразования в теле сына жертвы, от самых крошечных до уже набухших опухолями, меняли свои свойства. Расти, отнимая силы у организма и сдавливая окружающие ткани, эти зёрна смерти больше не будут. Стилет очень точно рассчитал скорость, с которой им предстоит исчезнуть: чуть медленнее, и процесс выздоровления неоправданно затянется, чуть быстрее – и органы, отвечающие за вывод шлаков, могут не выдержать возросшей нагрузки. Что ж, не зря ему присвоили первую ступень. Хотя я тоже углублённо изучала целительство, не поручусь, что справилась бы со столь сложным случаем с равным изяществом и блеском. Но дальнейшие муки матери по окончании исцеления уже не имеют смысла. Ни для её сына, ни тем более для неё.

Пора вмешаться. Например, ослабить вот этот, уже и так ослабленный кровеносный сосуд. "Маятник" – штука хорошая, но поддерживать жизнь в теле он может лишь до тех пор, пока не повреждён мозг. А самая прелесть в том, что на фоне иных магических воздействий, которых в месте ритуала – целое озеро, моё собственное будет совершенно незаметным.

Вот и результат моих стараний. Пока он виден мне одной, но коллега тоже скоро заметит. Обширный инсульт. Без подготовки и в одиночку такое не лечится: пока предельно сосредоточенный целитель убирает вытекшую кровь и латает прорвавшийся сосуд, лишённые питания участки мозга всё равно успевают отмереть. Если же бросить все силы на снижение температуры тела (дело не такое простое, как, скажем, одномоментно заморозить кусок уже мёртвого мяса), очаг кровотечения станет слишком обширным, кровь начнёт сворачиваться…

Безнадёжно. Это не тромб, возникший в одной из артерий миокарда, это действительно необратимо.

Надо отдать Стилету должное: он не разозлился. В конце концов, смерть жертвы была неизбежна. Если некроманту хотелось отдалить её гибель ради выкачиваемой силы (а ему, конечно, хотелось – как хотелось бы и мне, будь я на его месте), относительную неудачу он воспринял философски. В конце концов, исцеление свершилось – значит, всё было не зря.

Тук-тук, тук-тук, тук… тишина. Это Стилет отключил "маятник", и измученное сердце тотчас же встало. А вот и отлетающая душа. Не бойся, милая, всё закончилось. И закончилось хорошо. Позволь мне проводить тебя. Ты этого достойна… а мне не трудно это сделать.

Избавить твоё тело от лишних мук – сущая мелочь. Отвести твою душу подальше от Пылающих Кругов – вот что я назвала бы действительно важным…