Поколение А

САМАНТА

Боже, какое унылое утро! После истории Зака мы завалились спать – прямо там, у камина, на полу в гостиной, – а с утра пораньше нас разбудил рев бензопилы. Это умелец из соседнего дома принялся за работу. Он вырезает из бревен фигуры орлов и китов и обменивает их на малайзийскую порнуху у ребят из бригады по сносу зданий. Они приезжают на остров два раза в год, привозят всякую ерунду на обмен и продажу и потихонечку распродают демонтированное оборудование и строительные материалы с заброшенной базы радиолокационного обнаружения. Мне бы очень хотелось сказать, что мы все проснулись красивыми, бодрыми, соблазнительно свежими и сексапильно взлохмаченными со сна, но если по правде, мы напоминали пятерых бомжей, проведших ночь в грязном товарном вагоне. Все какие-то помятые, опухшие, с отпечатками узора плетеного коврика на щеках. От всех ощутимо несло перегаром. Запах сочился из каждой поры, как сопли – из носа при сильном насморке.

Я протерла глаза и вспомнила наши вчерашние посиделки. Все было так сокровенно… почти интимно. Мы были, как пять близнецов в материнской утробе. Так близко друг к другу. Ближе уже не бывает. Я встретилась взглядом с Жюльеном, и тот смущенно отвел глаза. Я поняла, что он чувствует то же самое. И вдобавок ко всем прочим радостям нас еще и постигло эпохальное похмелье.

Голова просто раскалывалась на части. Меня все вокруг раздражало. Ужасно хотелось с кем-нибудь поругаться. Наверное, поэтому я и пошла «разбираться» с Сержем, который проснулся задолго до нас и теперь сидел на кухне и что-то писал у себя в блокноте. Я спросила, что мы вообще делаем на этом острове, кроме как сочиняем истории. Серж сделал такое лицо… ну, как будто он пригласил нас на званый обед, полдня убил на готовку, всячески расстарался, чтобы нам угодить, а мы злобно раскритиковали его стряпню.

– Это важные научные изыскания, Саманта.

– Сочинять сказочки – это научные изыскания? С каких пор, интересно?

– Ты же знаешь, что такое ионы?

– Да, знаю. Крошечные протеины. Ну, которые были открыты несколько лет назад.

– Ну, вот. А кто их открыл?

– Неужели ты?

– Ну, один я бы не справился. Но я открыл несколько отдельных микропротеинов – нейропротеинов.

– Ничего себе! Горжусь знакомством!

– Спасибо.

– И как эти ионы связаны с тем, что мы сочиняем истории?

Серж снисходительно усмехнулся.

– Когда человек сочиняет истории, у него в организме вырабатываются определенные ионы.

– Правда?

– Да, Сэм.

– А зачем тебе нужно, чтобы мы… ну, вырабатывали эти ионы?

– В свое время я все объясню. А пока просто доверьтесь мне.

У меня вновь разболелась голова. Как будто в затылок вонзился невидимый ледоруб. В таком состоянии мне было явно не до научных бесед.

На кухню вошла Диана, уселась за стол и спросила у Сержа:

– Слушай, а что за история с солоном?

– Прошу прощения? – Серж сердито насупился. Он был из тех, кто считает себя большим боссом и не любит, когда к нему обращаются запанибратски и тем самым как бы не признают его начальственный статус.

– Кто-то провозит на остров солон. Контрабандой. В больших количествах. Местные, как я понимаю, не слишком довольны. Вчера я гуляла на пристани и видела одного парня у доков, у него все лицо было расквашено в мясо. Его явно избили. И мне кажется, это связано как раз с контрабандой солона.

– Солон на острове – это смерть, – сказал Серж. – В смысле, для хайда.

– Почему?

– Потому что солон – это новый лекарственный препарат. Еще не испытанный до конца. И мы пока что не знаем, какое воздействие в конечном итоге окажет на общество массовое потребление солона.

– А ты сам его принимал?

– Раньше – да.

– Значит, ты должен его принимать и сейчас. Я слышала, что от него развивается зависимость еще хуже, чем от наркотиков, – сказала Диана.

– Слухи о привыкании к солону сильно преувеличены. Тем более что меня тщательно обыскали, когда я приехал на остров. Так что у Сержа солона нет.

Я подумала, как это странно звучит, когда человек говорит о себе в третьем лице. Странно и даже слегка жутковато.

– А пока что мне нужно, чтобы вы сочиняли истории, – продолжал Серж. – Кстати, Диана, может быть, сводишь тех, кто еще не ходил, на то место, где обнаружили пчелиный улей? Может быть, прямо сегодня?

Около полудня мы всей компанией отправились на пристань купить свежей рыбы на ужин. Свернув на Коллисон-авеню, мы увидели жуткую картину: два парня из племени хайда, примерно нашего возраста, висели на перекладине перед входом в заброшенную авторемонтную мастерскую. Их тела, повешенные на велосипедных цепях, легонько раскачивались на ветру. На карнизах соседнего здания сидели вороны. Взбудораженные в предвкушении большого пира, они Дожидались, когда можно будет наброситься на мертвечину.

Мы застыли на месте как вкопаные. Диана первой нарушила молчание:

– Они принимали солон.

– М-да, – сказала Зак. – Эти хайда – ребята серьезные. И что теперь делать? Наверное, надо звонить в полицию?

– Ну позвонишь ты в полицию, и чего? – сказала Диана. – Это крошечный северный остров, никому в общем-то на хрен не нужный. Даже если сюда и приедет полиция, к тому времени тела бесследно исчезнут. И мне что-то подсказывает, что от хайда полиция ничего не добьется. Те просто будут молчать, изображая «моя твоя не понимай».

– Да, ты права.

Мы решили, что нам не стоит стоять и глазеть на тела, а лучше всего сделать вид, будто мы их и вовсе не видели. Так что на пристани мы не стали расспрашивать местных, что произошло на Коллисон-авеню, а те и подавно молчали.

У Зака был диск с записью 128 000 старых песен – практически всех песен, выходивших на альбомах и синглах с 1971 по 1980 год, – и мы обменяли его на одну камбалу средних размеров. В общем, не самый удачный обмен. Хотя опять же наше собственное обменное предложение тоже было не самым заманчивым. Так что все вышло по справедливости.

Пока мы занимались обменом, Диана договорилась с некоторыми из местных, что ближе к вечеру они соберутся, и она почистит им зубы и полость рта. Эта женщина любит свою работу, хотя вечно ворчит, как ей все надоело. Уже по дороге домой Диана сказала:

– Эти парни, которых повесили… Они были первыми, о ком узнали, что они принимают солон. А ведь они не одни такие. Наверняка есть и еще.

Серж встретил нас на крыльце. Весь из себя такой важный: руки в карманах, полы длинного пальто хлопают на ветру.

Жюльен сказал:

– И все-таки мне непонятно, зачем было их вешать? Ну, объяснили бы ребятам, что, мол, это нехорошо, и общественность не одобряет. Или устроили им бойкот. Или держали под домашним арестом, пока их организм не очистится от солона…

– Тут дело в доверии, – сказал Серж. – Племя уже никогда не смогло бы доверять им по-прежнему. Вот ты, сам стал бы доверять таким людям? Людям, о которых уже известно, что они предпочитают быть не вместе со всеми, а поодиночке. Сами по себе. Племя хайда – это именно племя, и у них

соответствующий менталитет. В их понимании тот, кто не с племенем, тот предатель.

Мы вошли в дом и сразу отправились на кухню готовить у. Пока камбала запекалась в духовке, мы все сидели на е и угрюмо молчали. Хотя никто не произнес ни единого слова, было ясно, что мы все думаем об одном и том же – тех двух повешенных хайда. И это были не самые приятные мысли

Шесть молчаливых людей в одной комнате навели меня а размышления о голосе, который мы слышим у себя в голове, когда что-то читаем. Об универсальном голосе рассказика, который вы, может быть, слышите прямо сейчас. Чей о голос? Вы никогда не задумывались? Этот голос у вас в лове – он не ваш собственный, это точно. Но тогда чей? опрос действительно интересный, и я задала его вслух, Серж сидел в уголке и читал ленту новостей из мира науки, уткнувшись носом в экран ноутбука. Когда я задала вой вопрос, Серж резко выпрямился и даже как будто слегка задохнулся, словно ему врезали кулаком в солнечное плетение.

– Что ты сказала?

– Я спросила, чей голос мы слышим у себя в голове, когда читаем книжки?

– Это точно не мой голос, – сказал Ардж, и все остальные с ним согласились.

– А тогда чей?

Я сказала, что у моего внутреннего рассказчика голос, как диктора телевидения – очень ясный и четкий.

– И говорит с новозеландским акцентом? – спросил Ардж.

– Может быть. Но с очень легким, почти незаметным. Или даже вообще без акцента. Да, без акцента. Я как-то раньше об этом не думала, а теперь вот задумалась и поняла.

После короткого обсуждения мы пришли к выводу, что голоса наших внутренних рассказчиков и вправду похожи на голоса дикторов, читающих новости на телевидении.

Диана выдала целую теорию, объясняющую этот феномен:

– Когда ты сочиняешь и пишешь рассказ, или роман, или повесть – да что угодно, – ты преобразуешь живую речь в некую искусственную конструкцию, собранную из слов, предложений и абзацев. А тот, кто читает твой текст, мысленно разбирает эту конструкцию на отдельные предложения и слова. Но напечатанный текст – это просто значки на бумаге. Они лишены интонаций, у них нет голоса. Живая речь в напечатанном виде превращается в нечто стерильное, усредненное. Когда мы читаем, мы проговариваем про себя то, что читаем, и тем самым как бы «оживляем» прочитанное звучанием мысленной речи. Но звуки у нас в голове – это не настоящие звуки, а лишь отголоски. Бледные призраки звуков.

Делать было особенно нечего, и мы решили сходить на то место, где обнаружили пчелиный улей. Когда мы выходили из дома, с неба посыпался град, но он очень быстро закончился, тучи рассеялись, и температура поднялась аж до двадцати одного градуса по Цельсию.

Я была сильно разочарована.

То есть я не ждала никаких ослепительных лучей света, бьющих с небес, как в легендах о короле Артуре. И все же… Мы притащились сюда по лесу, продираясь сквозь заросли, спотыкаясь о корни деревьев и увязая в размокшей грязи – и все ради чего?! Ради унылого пятачка голой земли, похожего на замусоренный пустырь. Дерево, в котором когда-то был улей, не представляло собой ничего особенного. Разумеется, от самого улья не осталось вообще никаких следов.

– В прошлый раз здесь было по-другому, – сказала Диана. – Освещение было другое, и вообще.

Зак принялся жужжать, изображая бешеную пчелу:

– Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж!

Я была злая, как черт. Когда мы вернемся домой, надо будет устроить себе небольшую шестикилометровую пробежку – для поднятия настроения и достижения душевного равновесия. Я как раз размышляла на эту тему, когда Жюльен пихнул меня локтем в бок и указал пальцем куда-то в сторону. Я повернулась туда и увидела Заковского бутлегера, высокого индейца с расплющенным носом. Он стоял в зарослях на краю пустыря и смотрел прямо на нас.

Он не проявил ни малейшего признака беспокойства, когда мы все уставились на него. Нам сразу стало понятно, что дядька крепко сидит на солоне.

А потом он исчез, растворился среди деревьев.