Поколение А

СЕРЖ

Всю целиком. Так что устраивайтесь поудобнее и слушайте. Сэм сказала:

– Ну, ладно. Рассказывай. И я начал рассказ.

Игрок

Серж Дюкло

Жил-был один молодой ученый родом из Франции. И вот однажды случилось так, что была зима, дело близилось к вечеру, и наш герой сидел в темной квартире в Локарно, в спальне с видом на замерзшее озеро Маджоре – в маленьком, очень красивом и донельзя скучном местечке, где Швейцария соприкасается с Италией. Квартира не принадлежала молодому ученому. Это были корпоративные гостевые апартаменты для особо важных персон, принадлежавшие одному очень влиятельному в фармацевтическом бизнесе человеку. Вдовцу, чья жена умерла лет десять назад. Сам хозяин ни разу не пользовался квартирой. Но что делал там наш молодой ученый? Как это часто бывает со многими из нас, он сидел весь несчастный, убитый жизнью, смотрел в окно – на высокие горы, на крыши домов, на холодные отблески света на юге, где уже начиналась Италия, на разлапистые силуэты пальм, неподвижные в безветренной ночи, – и предавался унынию.

Если вы вдруг подумали, что наш ученый, тоскующий в спальне, был там не один, а вдвоем с фармацевтическим воротилой, сразу скажу: вы ошиблись. В тот вечер фармацевтический воротила находился вообще на другом конце света. Он поехал в Катар – договариваться о продаже крупной партии непатентованного веллбутрина арабским строительным подрядчикам для раздачи наемным рабочим из Китая, измученным ностальгией. Разумеется, катарские подрядчики не знали, что у антидепрессантов из этой партии давно вышел срок годности, и их бы отправили на помойку, если бы наш молодой ученый не предположил по приколу (на корпоративной пьянке по случаю открытия новой лаборатории), что и на эти просроченные лекарства найдется свой рынок сбыта. К примеру, китайские гастарбайтеры на Ближнем Востоке. В качестве вознаграждения за блестящую идею он получил ключи от шикарной, но какой-то уж слишком унылой и тихой швейцарской квартиры, и целую неделю оплачиваемого отпуска. Что касается фармацевтического воротилы, то на пятый день пребывания в Катаре он подхватил какую-то заразу, буквально за пару дней сгнил заживо и вернулся в Швейцарию в герметично запаянном черном пластиковом мешке.

Это я все к тому, что наш молодой французский ученый оказался в Локарно, по сути, случайно. А вообще-то он жил и работал во Франции, в университетском городе Монпелье, столице провинции Лангедок-Руссильон, расположенном на берегу Средиземного моря. Герой нашего повествования изучал человеческие протеины, в частности – нейропротеины мозга, которые действуют наподобие маркеров и обозначают начало и окончание каждой отдельной мысли, то есть выступают в роли сигнальных огней, указателей, светофоров и дорожной разметки для мыслительного потока. Это было новое направление в науке. Люди еще только начали понимать, какое важное место занимают эти протеины в формировании человеческого мышления, а значит, и бытия в целом.

Молодому ученому было о чем поразмыслить, причем только малая часть его мыслей касалась чувства вины за свою сопричастность к этой морально-экономической хренотени с поставкой просроченных антидепрессантов в Катар. На самом деле у нашего героя имелось немало поводов для беспокойства. Например, у него были серьезные опасения, что его девушка ему изменяет. Она работала в соседней лаборатории, каждый день обязательно ела мясо по-татарски (ради животных белков), читала пропалестинские политические трактаты и пользовалась изометрическим стимулятором для укрепления мышц бедер, благодаря чему была просто богиней в постели. Сьюзан была барышней капризной, легко поддавалась сменам настроения и в силу юного возраста даже не подозревала о том, что когда-то настанет день, когда она больше не сможет выбирать сексуальных партнеров по собственной прихоти. В последнее время из-за своей патологической ревности наш молодой ученый совершенно не мог сосредоточиться на работе, заключавшейся в следующем: направлять лазерные импульсы на взвесь микроскопических капель протеинового бульона, чтобы выделить и изолировать определенные протеины. Это был сложный процесс, требующий истинного мастерства и глубокого знания предмета, достижимого только годами упорной исследовательской работы – но увлекательный не больше, чем перекладывание коробок на складе в каком-нибудь универмаге. Наш молодой ученый часто задумывался, а не потратил ли он свою юность на то, что, по сути, являлось лишь высокотехнологическим эквивалентом работы в «Макдоналдс». Плюс к тому, как я уже говорил, он терзался сомнениями насчет своей девушки. Боялся, что она ему изменяет. Потому что с нее бы сталось. И еще потому, что ее безразличное отношение к их романтическим встречам (есть – хорошо, нет – и не надо) держало нейропротеины в его собственном мозгу в состоянии постоянной готовности к ядерному удару.

– Погоди, – сказал Зак. – Ты рассказываешь о себе?

– Не о себе. Это просто история.

– Тогда, может быть, ты его как-нибудь назовешь? А то этот «молодой ученый» уже начинает меня бесить.

– И как мне его называть?

– Например, Тревор.

– Тревор? Почему Тревор?

– Не знаю. Хорошее имя. Такое… научное. Если Тревор сделает какое-нибудь гениальное открытие, все подумают: «А он молодец, этот Тревор. Умный мужик. Сделал такое великое открытие!» – в общем, Тревор звучит гордо.

– Ну ладно. Пусть будет Тревор.

– Спасибо.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Тревору очень не повезло с начальством. Руководителем лаборатории был не ученый, а заскорузлый бюрократ, и ответом на все просьбы Тревора перевести его на какой-нибудь более значимый и интересный проект были сначала скучающие зевки, а потом – недвусмысленные замечания, что его (то есть начальника) бесят самонадеянные юнцы. Будь на то воля начальника Тревора, всех молодых ученых – наглых выскочек с явно завышенным самомнением – уже давно бы согнали в резервации и заставили работать в ночную смену в Палате мер и весов.

– Так что, Тревор, мой мальчик, будь любезен, умолкни на хрен. Пока что начальник здесь я, и мне нужно, чтобы все выполняли свою работу. Вот и давай ноги в руки – и марш отлавливать протеины. Если считаешь, что это скучно, ну что ж… Скука есть разновидность недовольства. А раз так, то, наверное, стоит подумать о смене работы. Все, до свидания.

Как я уже говорил, Тревор ужасно переживал из-за своей девушки. «А вдруг она мне изменяет? Зачем вообще нужна девушка, которой ты не доверяешь?» Кстати, само понятие «своя девушка» казалось Тревору искусственным и каким-то уж слишком американским – этаким архаизмом из пиксаровских мультиков Сожительница? Это что-то из уголовного кодекса. Тем более что они не жили вместе. Близкая подруга? Нет. На самом деле они друг другу никто. Просто часто встречаются после работы, вместе проводят свободное время, занимаются сексом и ужинают, но у них нет никаких перспектив. И к тому же Сьюзан чересчур увлекается политикой, и поэтому с ней невозможно нормально поговорить. Любой разговор обязательно сводится на политику, а когда Сьюзан пускается рассуждать о сионизме и прочих подобных вещах, это будет похуже, чем самая поганая музыкальная радиостанция, слушать которую в принципе невозможно. Но Сьюзан не включишь, как радио, и Тревору приходится «отключаться» самому. Так они и общаются: Сьюзан о чем-то трещит без умолку, а Тревор мысленно уносится в дальние дали и думает о полимерной структуре молекул углерода, о маминой операции по замене коленного сустава, о старых мультфильмах о смурфах. А потом его пихают локтем под ребра и кричат прямо в ухо: «И кто, по-твоему, в конечном итоге оплатил Шестидневную войну? Вот скажи, кто?!».

Тут надо сказать, что у Тревора были и другие причины для беспокойства. Причины, по которым он, собственно, и сидел весь несчастный в чужой необжитой квартире в живописном, но донельзя скучном Локарно. Например, Тревор был игроком. Игроком не в том смысле, что он целыми днями просиживал в казино. Нет, все было гораздо серьезней. Он страдал неизлечимой хронической игроманией в самом тяжелом ее проявлении. Когда он однажды пришел на собрание общества анонимных игроков, всех остальных натурально пробрал озноб. И вовсе не потому, что Тревор знал наизусть адреса всех казино «Harrah’s» в штате Невада. И не потому, что его первой репликой на собрании были такие слова: «Я пробыл здесь уже час. Ставлю три к одному, что в этой комнате нет человека, который кашляет реже, чем раз в шестьдесят секунд. Давайте проверим, считая с этой секунды». Просто все сразу поняли, что Тревор – это уже безнадежный случай. Потребность в игре была в нем настолько сильна, что вся его жизнь превратилась в сплошное пари. Он не жил настоящим, потому что оно его мало интересовало. Все его интересы лежали в ближайшем будущем. Он всегда пребывал в каком-нибудь «потом». И никогда – в «здесь» и «сейчас».

Следующие три светофора будут зелеными. А если не будут… если не будут… тогда мне надо увидеть три красных машины до того, как я доеду до лаборатории. Или лучше три желтых? Каковы шансы увидеть три желтых машины по дороге от дома до работы?Желтых машин теперь почти не выпускают. Почему, интересно ?Лео из гамма-лаборатории говорит, что желтые автомобили никто не покупает, потому что их потом тяжело перепродать. То есть при прочих равных покупатель выберет машину любого цвета, но только не желтую. Интересно, а каковы шансы выгодно перепродать именно желтую ?Ведь кто-то же их покупает. Надо будет поискать в Интернете. Общие тенденции популярных цветов в автопромышленности начиная… ну, скажем, с 1987года. Сравнить их с реальной статистикой продаж. Может быть, даже купить желтый автомобиль, если шансы достаточно велики. Изменяет ли мне Сьюзан ? Ну, вот. Приехал. Сейчас приду на работу, проверю почту. Это меня отвлечет. Один к трем, что она все-таки изменяет. Или нет… два к пяти.

– Серж, погоди, – сказал Зак. – У тебя что, проблемы? Игорная зависимость?

– Я не Тревор.

– Я спрашиваю про тебя. Не про Тревора.

– Я просто рассказываю историю, а ты думай что хочешь. Кстати, а можно мне тоже вина?

Добрый Ардж поднес мне ко рту стакан с соломинкой. Я отпил вина и продолжил рассказ про Тревора.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Весь свой грант на обучение в аспирантуре Тревор спустил на онлайновый покер, и теперь жил в режиме строгой экономии. Питался только хлебом и сыром, а однажды купил кролика. Потому что тот стоил недорого, да и вообще это было так круто: приготовить на ужин крольчатину. Когда Сьюзан зашла на кухню и увидела освежеванную тушку кролика, истекавшую кровью на разделочном столе, она закричала и убежала в ванную. Закрылась там и разрыдалась. Тревор полвечера просидел под запертой дверью, уговаривая Сьюзан выйти.

Наконец Сьюзан открыла дверь и заявила, что жарить кроликов – это все равно что жарить младенцев. Куски кроличьей тушки, разложенные на столе, напомнили ей об абортах, которых у нее было несколько, и она этим отнюдь не гордилась. В общем, Сьюзан собрала те немногие вещи, что держала в квартире у Тревора, и ушла. Кажется, навсегда.

Вот так Тревор остался один-одинешенек, весь в тоске и печали, по уши в игорных долгах (все же онлайновый покер – это зло), донимаемый бесконечными мыслями о все тех же азартных играх, обремененный унылой работой и придурком-начальником, ненавидящим науку. Жизнь распалась на мелкие кусочки, и Тревор уже отчаялся собрать их в единую целостную картину. Он уже начал всерьез опасаться, что так и будет всегда, как вдруг зазвонил телефон. Это была Соланж из отдела международных продаж. Она сказала, что вице-президенту по маркетингу и продажам очень понравилась мысль сплавить крупную партию просроченных антидепрессантов в Объединенные Арабские Эмираты, и он хочет лично вознаградить Тревора за такое удачное рацпредложение. Завтра Тревор получит ключи от корпоративных гостевых апартаментов для VlP-персон на озере Маджоре. Плюс к тому на банковский счет Тревора уже перевели очень даже солидную сумму денег. Ole, Ole, Ole, Ole!

В Швейцарию Тревор поехал на поезде. Сначала дорога шла по побережью, а потом удалилась от моря: Монако, Генуя, Милан и Локарно. Тревор не стал набирать много вещей. Он был рад хоть на время сбежать от своей серой унылой жизни, полной тревог, подозрений и страхов, но был слишком сердит и взвинчен, чтобы спокойно подумать, что взять с собой. Плюс к тому он был еще молод и свеж, и даже если всю ночь спал в одежде и просыпался изрядно растрепанным и помятым, то все равно выглядел привлекательно – даже, можно сказать, сексапильно, – и не был похож на бездомного алкаша. В общем, он ехал в поезде, и у него с собой не было даже ноутбука. В первый раз в жизни Тревор отдыхал от всегдашнего обилия информации.

– Погоди, – перебила меня Сэм. – Ты поехал куда-то, так далеко от дома, и не взял с собой ни ноутбука, ни даже карманного ПК?

– Не я, а Тревор.

– Ну, да. Тревор. Интересно, о чем он думал?

– Он заплатил за свою ошибку.

– Ладно, давай дальше…

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Тревор не взял ничего почитать, а смотреть на роскошные средиземноморские пейзажи ему очень быстро прискучило. Он прошелся по вагонам, заглядывая в пустые купе в поисках книжек или журналов, оставленных предыдущими пассажирами. В одном из купе в вагоне второго класса обнаружились какие-то школьные тетрадки и изрядно потрепанный экземпляр «Поминок по Финнегану» (автор Джеймс Джойс; год издания – 1939). Тревор вернулся в свое купе и раскрыл книгу наугад. Это был вынос мозга, эквивалентный удару кувалдой по голове. Все было написано по-английски, но, судя по ощущениям, это был не английский – а какой-то вообще непонятный язык, составленный из бессмысленных наборов звуков. И все же прочитанный абзац как будто впечатался Тревору в мозг:

Шем сокрашемо из Шемеш как Джек отджато от Джейкоб. Можно отыскать жестковыйных несколько которые все еще делают вид что он – Шем или Сим – вырисовывался из благородных линий (он плод был связи домов Рагонара Синей Бороды и Хоррильды Прекрасноволосой, а незаконнорожденный отпрыск Капитана Достопочтенного и Чтимого Господина Птах-боро де Троп Жлоб происходил из его отдаленной родни) но любое преданное правилам честности лицо в просторах времени сегодняшнего дня знает, что минувшая жизнь Сима не поддается описанию в черных и белых красках. Соединяя правду и полуправду с неправдой можно попробовать установить куда эта помесь стремилась на самом деле. Шемово телесное строенье включало такие предметы как черепное тесло, вздор дурного глаза, полный нос, одну онемевшую руку выше рукава, сорок две волосины венчиком и над губою восемнадцать, сосулек трио с бороды свисающей словно у сомовича, плечо неправое выше правого, оба уха, искусственный язык с природным завитком, ступня такая что ступить некуда, пальцев горсть, слепая кишка, глухое сердце, немая печень, две пятых от двух полузадниц, слизи мерка для личного употребления, корень всяческого зла словно отнерестившаяся горбуша буйный, угря кровь в холодных указательных, пузырь вздутый до таких размеров, что юный Мастер Шемми едва явившись на рассвете предыстории видя себя в подобном виде при играх в колкие слова в детском садике «Грифотрофо» на Фиговой Аллее уже диктировал всем своим малым боратьям и сосистрам главную загадку вселенной… *

* Отрывок из «Поминок по Финнегану» в переводе Анри Волохонского. Весь перевод можно посмотреть здесь: http://www.mitin.com/projects/Jovce/.

Тревор перечитал этот абзац еще раза четыре. С тем же успехом там могло быть написано:

… Га-a! Дзинь! Бдыж. А -а-а! Плюх! Бах! Брамп! Хлобысь! Аба-куба! Карпет! Ту-ту! Грымо! Ба-бах! Хрясь! Хрю! Угррыгг!

В абзаце не было смысла, и в то же время там был некий смысл. Тревор подумал, что английский язык уникален в том смысле, что как над ним ни изгаляйся, как ни меняй расстановку слов, как ни коверкай сами слова, ты все равно худо-бедно поймешь, о чем речь. Ну, как все понимали мастера Йоду. В других языках такой номер не пройдет. Французский? Dieu!

Поставишь неправильно lе или la -та вся фраза рассыплется в акустическую бессмыслицу. Английский, он более гибкий: можно в течение часа взбивать его в миксере, потом вынуть, встряхнуть – и смысл все равно сохранится.

У Тревора появилась мысль, как еще сильней обессмыслить «Поминки по Финнегану». Он пошел в туалет и поднес книгу к зеркалу, раскрытой на странице все с тем же абзацем, потом перевернул ее вверх ногами, и кусок текста превратился в оптический абсурд, в нечитаемую шифровку, в пенджабские письмена. Переключив метафорический рычажок у себя в подкорке, Тревор представил, что смотрит в книгу, написанную на каком-то еще неизвестном науке, абсолютно новом языке.

Потом он вернулся к себе в купе, купил кофе у проходившего по вагону разносчика, еще раз перечитал тот абзац и подумал, что должен быть способ, чтобы довести текстовой фрагмент до полного абсурда исключительно силой ума – без вспомогательных средств типа зеркал и переориентации печатной страницы. Точно так же, как можно превратить чье-то имя в бессмысленное сочетание звуков, если долго повторять его вслух.

Тревор прищурился, потом широко распахнул глаза, потом снова прищурился, и – вот оно! – где-то ближе к Генуе текст, отпечатанный в книге, превратился в полную белиберду. Слова утратили всякое значение, буквы обернулись бессмысленными закорючками, и впервые за долгие годы на Тревора снизошло ощущение покоя, ощущение… погодите… Ничего себе! За все время, пока Тревор был занят обессмысливанием абзаца, он ни разу не вспомнил о своей игромании. Ни разу! Это невероятно. Тревор воспрянул духом. Может быть, эта странная книга станет лекарством от беспрестанных навязчивых «игорных» мыслей, проедающих ему мозг? Неужели такое возможно?! Тревор принялся лихорадочно листать книгу, выхватывая наугад куски текста и мысленно превращая их в нечитаемые крокозябры. Ему было так хорошо и спокойно, и время прошло незаметно, и он сам не заметил, как поезд прибыл в Милан, где у Тревора была пересадка на Локарно.

Тревор не шел, а буквально летел по перрону в приподнятом, радостном настроении. Похожее ощущение легкости и свободы иногда возникает под вечер на следующий день после большой неумеренной пьянки, когда ты вдруг понимаешь, что жесточайшее похмелье, которым ты мучился целый день, наконец-то прошло. Тревору надо было как-то убить сорок минут, и он пошел в привокзальный бар, заказал бокал дорогого красного вина, сел в уголке и принялся наслаждаться блаженным покоем – тишиной у себя в голове. Он впал в мечтательную задумчивость и очнулся только тогда, когда по радио объявили, что до отправления поезда на Локарно осталось две минуты. Тревор помчался на платформу и не опоздал только чудом. Уже усевшись в купе, он обнаружил, что забыл в баре и «Поминки по Финнегану», и свой мобильный телефон. Merde. Ну, ничего. Книжку можно будет прочесть в Интернете. В той гостевой швейцарской квартире наверняка есть компьютер.

Но до квартиры надо еще добраться, а пока что ему было нечем занять мозги, и в голову снова полезли мысли, пронизанные маниакальной страстью к игре – причем полезли с такой страшной силой, как будто мозг хотел наказать своего хозяина за то, что тому вздумалось взять передышку. «Вероятность, что более половины пассажиров в этом вагоне пользуются мобильными телефонами: один к семи. Вероятность, что следующая женщина, вошедшая в этот вагон, будет хорошенькой: три к пяти». И т.д., и т.п. В купе валялся забытый кем-то журнал, и Тревор попробовал его почитать, но это был дохлый номер. Черт, как же ему не хватало «Поминок по Финнегану»! Чтобы хоть как-то отвлечься, Тревор уставился на телеэкран, по низу которого медленно ползли цифры – текущие курсы акций, а трое экспертов-синоптиков в студии новостей обсуждали тайфун Линг-Линг. «Вероятность, что Линг-Линг относится к тайфунам четвертой категории: три к пяти».

Поезд приехал в Локарно. На улице было холодно. На земле лежал снег.

«Один к четырем, что водитель следующего такси будет толстым. Четыре к пяти, что здесь продают мой любимый сорт ветчины. Один к одному, что в ближайшие две минуты я увижу на улице привлекательную девчонку, которую мне захотелось бы трахнуть».

Тревор доехал до «наградных» гостевых апартаментов на такси. Поднялся на нужный этаж, открыл дверь и вошел. На первый взгляд это была симпатичная квартира. Обстановка не отличалась ни вкусом, ни безвкусием: скорее, ретро, чем «Икеа», но по-икеевски нейтральная – на самом деле не столько жилая квартира, сколько гостиничный номер. Ну и ладно, нормально. Но там не было ни телевизора, ни компьютера, ни беспроводного Интернета, ни радио, ни музыкального центра, ни телефона – вообще никакой электроники. Похоже, хозяин квартиры был дремучим ретроградом и убежденным противником технического прогресса. И это у них называется апартаментами для VIP-персон?! Тревору уже представлялось, какой ответ ему дали бы в компании: «Отсутствие информационных технологий создает самые благоприятные условия для отдохновения уставшего ума, поскольку способствует успокоению и медитации». Да, пожалуй.

Когда я начал описывать скучную квартиру в Локарно, все пятеро моих друзей уставились на меня, вытаращив глаза.

– Да, я знаю, о чем вы думаете… нейтральные, изолированные палаты и все такое. Но давайте я буду рассказывать дальше.

И я стал рассказывать дальше.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Тревор задумался – сначала просто задумался, а потом принялся фантазировать, – сколько нечитанных писем скопилось за это время в его электронном ящике. Приятных, смачных, пикантных писем… 37? 41? 257? 99 829? Может быть, бывшая девушка написала ему примирительное письмо. Может быть, вместе с письмом она отправила свои цифровые фотки. И может, если как следует поискать, в сети найдутся «Поминки по Финнегану».

Но был уже поздний вечер, и здесь, в Швейцарии, все было закрыто. Даже интернет-кафе, вроде как ориентированное на молодежную аудиторию. Блин. Какая-то жизнь еще наблюдалась в здании вокзала. Во всяком случае, там были люди. Тревор хотел попросить у кого-нибудь на время карманный компьютер, но решил, что лучше не надо. Его могут принять за мошенника и проходимца. А потом он подумал обо всех непрочитанных письмах – наверняка важных и интересных, – которые ждут его в киберпространстве, ждут не дождутся, подумал, подумал… и, задвинув подальше гордость, спросил у проходившего мимо парня, нельзя ли буквально на пять минут воспользоваться его КПК. Парень послал Тревора на три буквы.

Вокзал закрылся, и Тревор вернулся в гостевую квартиру. Хотел почитать, но не нашел ни одной книги. Еды тоже не было. В холодильнике – пусто. В кухонных шкафах – ничего, даже специй. В отчаянных поисках хоть какого-то печатного текста Тревор обшарил всю квартиру и на самой верхней полке буфета нашел невскрытый пакетик с кнорровским порошковым супом-пюре из цветной капусты. Тревор попробовал провернуть трюк с обессмысливанием слов, используя надписи на пакетике, но у него ничего не вышло. Да еще голова разболелась. Сколько бы он ни разглядывал надписи в зеркале, держа текст вверх ногами, волшебства не случалось. Видимо, оно действовало только с книгами.

Наконец Тревор понял, что безнадежно застрял в этой скучной квартире как минимум до утра.

Он задернул шторы и лег в постель. Закрыл глаза и попытался заснуть. Но ему не спалось. Тогда он заключил сам с собой небольшое пари: «Сейчас я открою глаза и увижу в щели между занавесками свет проезжающей мимо машины. Шансы один к двум».

Тревор открыл глаза. В холодной швейцарской ночи не было ни единого проблеска света. Тревор закрыл глаза, снова открыл. Все равно было темно – что так, что этак. Интересно… В то мгновение, когда глаза открываются – пусть даже они ничего не видят, – в мозгу все равно происходит автоматическое переключение режимов. Тревор чувствовал, как меняется восприятие: подключается зрительная кора головного мозга, потом отключается, потом снова включается и вновь отключается – различие едва уловимое, но оно все-таки есть. Интересно, а есть ли такое «переключение» у слепых? Может быть, это напрасная трата ресурсов мозга – сидеть в темноте с открытыми глазами? Это было так странно… анализировать собственный мозг, как какой-нибудь механизм. Причем механизм до смешного простой.

Пока Тревор переключался между двумя видами темноты, он неожиданно понял, чем ему хочется заниматься в дальнейшем. Изучать человеческий мозг! В частности – механизм переключения с одного объекта на другой. Тут был не только научный, но и личный интерес. Тревор подумал, что, может быть, существуют какие-то химические препараты или способы механического воздействия, способные «выключить» страсть к игре у него в подкорке. С помощью «Поминок по Финнегану» и других книг он всего лишь приглушит симптомы, но не излечит саму болезнь. Лечение должно идти непосредственно через мозг. Вот где истинное сокровище! Хорошо спрятанное сокровище, которое только и ждет, когда его наконец обнаружат.

Утром Тревор уехал обратно в Монпелье. Первым же поездом, отбывающим в 05:40. Перебирая свой «дипломат», он обнаружил «Поминки по Финнегану» внутри сложенных тренировочных штанов. Merde!

Приехав домой, он первым делом залез в Интернет – искать информацию, какие НИИ занимаются нейропротеинами, на тот момент новым направлением в науке. Плюс к тому он разослал электронные письма всем знакомым и сослуживцам. Сообщил им, что ищет новую работу, но не любую работу, а очень даже конкретную. И уже очень скоро ему пришло приглашение от одной компании, расположенной в Северной Каролине, в городе под названием Треугольник науки.

Тревор подумал: «Интересно, кому пришло в голову назвать город таким странным именем? И почему Северная Каролина? Она что, так сильно отличается от Южной, что даже понадобилось разделение на две Каролины?»

Странное место, где располагалась компания, и перспектива порвать со своей прежней жизнью, сменив не только страну, но и часть света – это было заманчиво и интересно. Тревору хотелось новых, непредсказуемых впечатлений. Если остаться в Европе, то всякие новые впечатления будут, как кавер-версии старых песен – вроде как новые аранжировки известных мелодий, а по сути, не новые вовсе. Вокзалы, bahnhofs, gares и staziones. Перемены/cambio/wechel. А поездка в Америку станет как изучение действительно нового, еще не известного вида музыки.

Переехав в Америку, Тревор стал делать все, чтобы укрепить ощущение новой жизни: купил мини-вэн «шевроле», ходил за покупками только в большие торговые центры, улыбался прохожим на улицах и желал доброго утра совсем незнакомым людям. Он даже нашел себе новую девушку, Амбер, которая в бракоразводном процессе отсудила у бывшего мужа две фастфудовских точки «Subway» и у которой были предельно близкие, очень личные отношения с Господом нашим Иисусом. На эти две темы Амбер могла говорить бесконечно. Тревор все так же «отключался» и думал о чем-то своем, как это было со Сьюзан с ее про-палестинскими монологами. Горячая приверженность Амбер к вере и к здоровой пище в виде сандвичей из самых свежих продуктов, с одной стороны, вызывала у Тревора чувство ревности, а с другой – действовала на него возбуждающе. И все-таки в основном он занимался работой, изучал и тестировал новый лекарственный препарат, изменяющий ощущение времени. В зависимости от жизненной ситуации человека, принимающего препарат, его восприятие времени либо сжималось, либо растягивалось, и у него возникало стойкое ощущение, что дни проходят быстрее или, наоборот, медленнее. Тревор знал: если нейропротеин, подавляющий страсть к игре, действительно существует, то найти его можно именно здесь, в этой лаборатории.

Единственным фактором, затруднявшим исследования препарата, было само время. Для того чтобы результаты тестирований могли считаться корректными, испытуемые должны были принимать препарат постоянно в течение достаточно долгого периода времени. Как минимум одного года. Основными объектами для испытаний были заключенные в тюрьмах. Им ежедневно давали новый препарат, но при этом не говорили, как именно он будет действовать: сжимать или растягивать время. Тревору было искренне жаль тех испытуемых, кому доставались таблетки, удлиняющие время – эти люди как будто оказывались в тюрьме внутри тюрьмы.

– Погоди, – сказала Диана. – Сколько лет было Тревору? Ну, когда он занялся исследованием этого нового препарата?

– Наверное, где-то под тридцать.

– А он сам принимал какие-то лекарства, чтобы избавиться от своей игромании?

– Слушайте дальше, и вы все узнаете.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

В то же время, к своему глубочайшему стыду, Тревор снова принялся копить игорные долги, хотя и не с такой скоростью, как в Европе, потому что теперь у него были «Поминки по Финнегану», которые все-таки слегка приглушали его неуемную тягу к азартным играм. Кто-то из сослуживцев порекомендовал ему джойсовского «Улисса», но это было лишь слабое подобие «Поминок», этакий уцененный ширпотреб. Как бы там ни было, Тревор потихоньку влезал в долги, но все равно не мог бросить играть. Его способности к сопротивлению таяли с каждым днем. Примерно как это было с силами заковского Супермена.

И вот что любопытно: именно в это время один из коллег Тревора диагностировал у двух испытуемых редкое состояние, известное как логотип-дисфория – неспособность воспринимать корпоративные логотипы и товарные знаки. Глядя на логотип, эти люди не видели ничего, кроме бессмысленных цветовых пятен. Что-то похожее бывает у некоторых людей, переживших инсульт: они теряют способность различать буквы и цифры. И вот этот коллега, озадаченный своим открытием, обратился к Тревору за помощью и советом.

– Погоди, – сказал Зак. – То есть они, эти люди, смотрят на логотип… ну, например, на эмблему «Nike»… и не узнают его?

– В общем, да.

– Но это же бред!

– На первый взгляд, да. Наверное. Но вы слушайте дальше…

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

Сначала Тревор подумал, что это какое-то совсем уже странное расстройство, и эти люди наверняка притворяются. Но чем больше он с ними беседовал, тем вернее убеждался, что у этих двоих наблюдается так называемая инвариантная память.

Вы спросите, что такое инвариантная память? Я сейчас объясню. Например, человек видит кошку и понимает, что это кошка. Даже если он видит льва или пуму, он все равно знает, что это кошки. Однако в реальности нет такого объекта, как идеальная кошка – самая кошачечная из кошек, абсолютная универсальная кошка. А логотипы, в отличие от кошек, существуют исключительно как «вещи в себе». Фирменный знак «Старбакса» – это именно фирменный знак «Старбакса». Только знак и ничто иное. Логотипы, они абсолютны и безварианты. И, как оказалось, у некоторых людей мозг просто не воспринимает подобные объекты, поскольку не видит в них смысла. Как это было у тех двоих испытуемых. Бомбы с часовым механизмом, заложенные под капиталистическую систему? Шедевры дарвиновской эволюции?

Тревор задумался о своих собственных экспериментах с печатным словом, когда он мысленно превращал куски текста в бессмысленные линии и значки. Может быть, тут есть какая-то связь? А если попробовать сравнить состав крови людей, не воспринимающих логотипы, с составом крови запойных читателей «Поминок по Финнегану»? Тревор так и сделал. И обнаружил идентичные протеины.

К несчастью, как раз в это время в мире начали исчезать пчелы, но Тревор не придал этому значения. Да и с чего бы ему волноваться за пчел? На тот момент было еще недостаточно данных, чтобы проанализировать факты и выявить закономерность.

– Серж! Погоди. У меня уже мозг закипает! – У Сэм явно случился синдром острого переизбытка информации. И, похоже, не только у Сэм. Я загрузил их по полной программе.

– Ладно, давайте сделаем перерыв, – предложил я. – Друзья, может быть, вы меня все же развяжете?

– Нет.

Они понимали, что я могу… ну, опять попытаться удрать. Ардж спросил:

– А насколько эта история правдива?

– Это просто история. Аллегория.

– Я спрашиваю о другом. Твоя история – это автобиография?

– Каждое наше слово – это автобиография. А как же иначе?

Сэм рассердилась:

– Господи, Серж… просто скажи: это правда или нет?

– Человеческий мозг – это мощный инструмент. Он заставляет нас сочинять истории, чтобы выявить смысл получаемой информации. Если информации недостаточно, мы додумываем недостающие звенья, чтобы заполнить пробелы. Сочинение историй дает нам возможность предугадывать будущие события. Обмен историями – идеальное средство общения.

Диана спросила, страдаю ли я игроманией до сих пор.

– Нет. Уже нет.

– Значит, все это правда. Ты рассказываешь о себе.

– Диана, ты воспринимаешь все слишком буквально. Я – не Тревор, Тревор – не я. И, повторюсь, я не страдаю игроманией.

Сэм оторвала кусок скотча и заклеила мне рот.

– Ты, умник, пока помолчи. А то меня уже правда тошнит. И от тебя, и от твоей науки. Мы застряли на этом дурацком острове, у нас тут падают самолеты, бог знает сколько людей погибло, на улицах вешают мирных жителей… Не знаю, как кто, а я почему-то не чувствую себя в безопасное -. Кого убьют следующим? Может быть, нас? Если Ардж прав, и все так и есть…

– Сказать по правде, я думаю, что так все и есть, – вставил Ардж.

– …тогда эти хайда с их велосипедными цепями придут нами еще до рассвета.

Сэм содрала скотч у меня со рта. Я попросил воды и таблетку от головной боли. Хоть и неохотно, но мне их дали. А потом я продолжил рассказ.

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

В общем, наш молодой ученый по имени Тревор жил и работал в Северной Каролине, в городе Треугольник науки. Только теперь он был не таким уж и молодым. А игорных долгов у него накопилось на несколько годовых зарплат. Эксперименты с литературой больше не помогали. Теперь мозги Тревора напоминали Чернобыль после взрыва на атомной электростанции.

А как же Амбер, энергичная, фигуристая, аппетитная любительница сандвичей? Процесс превращения себя, любимого, в истинного американца давно утратил для Тревора притяжение новизны. Мини-вэны ему наскучили, бездуховные торговые центры наводили тоску, а Амбер ушла от него в тот же день, когда они вместе посетили семинар по подготовке ко всеобщему вознесению, и Тревора застали за чтением журнала «InStyle для детей» во время десятиминутной очистительной молитвы. Но что самое поганое: Тревор так и не научился жить сегодняшним днем. Он оставался заложником ближайшего будущего. В общем, все вернулось на круги своя.

А потом сотрудникам лаборатории, где работал и Тревор, удалось получить определенный нейропротеин из крови людей, читающих «Поминки по Финнегану». При растворении в слабом растворе фосфата натрия этот нейропротеин оказывал успокаивающее воздействие на принимавших его людей. Заключенные в тюрьмах – и особенно отбывающие наказание в одиночных камерах – уже не страдали от ограничения свободы; их больше не беспокоило одиночество. Они перестали ходить в общую комнату на ежедневные «часы общения». Похоже, Тревор и его коллеги вплотную приблизились к грандиозному открытию.

Однако новое чудо-лекарство было слишком сложным и дорогим в производстве. Протеин, на основе которого делался препарат, категорически не желал подвергаться клонированию, ни в чашке Петри, ни в садке стволовых клеток. Для выделения протеина на изготовление хоть сколько-нибудь существенного количества лекарства требовалось несколько сотен литров крови. Протеин можно было и синтезировать, но это был очень сложный и запредельно дорогой 128-ступенчатый процесс. Разумеется, Тревор сразу подсел на новое лекарство. Так что прощайте, «Поминки по Финнегану». Прощайте, книги, и чтение, и все на свете. Все, кроме этого волшебного препарата – не иначе, как дара богов – для капитальной починки мозгов. Потому что под действием этих таблеток Треворова страсть к игре унялась до такой степени, когда он мог спокойно держать ее под контролем.

К тому времени Тревор уже был начальником лаборатории и занимался, помимо прочего, распределением бюджета. Он позаботился о том, чтобы новое лекарство производилось в достаточных количествах, пусть даже ценой неимоверных затрат (разумеется, за счет фирмы). Его пагубное пристрастие стало самым дорогостоящим за всю историю наркомании. Но зато он избавился от всех страхов. Страх одиночества, страх нищеты, страх духовной смерти – их больше не было! И самое главное, Тревор практически вылечился от своей игромании!

И вот тогда-то сотрудники лаборатории Тревора и заметили связь между промышленным производством нового препарата и исчезновением пчел. Поначалу пчелы исчезли только в Северной Америке, где располагались заводы, производившие чудо-лекарство. А такие заводы располагались по всей стране. Тревор внимательно изучил карты. Связь была очевидной.

Как вы понимаете, и сам Тревор, и его коллеги, знавшие правду, оказались перед моральной дилеммой. В конечном итоге они решили умолчать о своем открытии и продолжали наращивать производство нового препарата. Дело было даже не в будущих прибылях. Просто Тревор и все остальные уже не представляли себе жизнь без нового лекарства.

Вот так и случилось, что пчелы исчезли с лица Земли.

Компании Тревора удалось наладить промышленное производство чудо-препарата, так что оно стало рентабельным. Но для получения прибыли было необходимо, чтобы люди «подсели» на это лекарство. И как можно скорее. Хотя в этом смысле все было нормально. Стопроцентное одобрение потребителей. Стопроцентные благоприятные отзывы. И спрос по-прежнему превышал предложение. Мир превращался в мир одиночек. Семьи распадались. Казино разорялись. Тюрьмы больше не действовали как инструмент устрашения и наказания, и преступность росла и процветала.

И многие растения уже не могли размножаться, потому что исчезли пчелы.

А потом неизвестно откуда взявшаяся Apis mellifera ужалила одного парня в Айове – и, что называется, понеслось. Долгие годы полиция и армия отрабатывали план действий на случай «А если вдруг» – причем на эту программу выделялись огромные средства, – и вот «если вдруг» все же случилось. Ужаленный парень даже опомниться не успел. На него налетели, как смерч. И уже через несколько часов он оказался в подземной лаборатории в Северной Каролине, в городе Треугольник науки.

Ученые ждали, что будет дальше. Если кого-то ужалила пчела, вполне вероятно, что это будет не единичный случай. И действительно. Таких случаев было еще четыре: в Новой Зеландии, Франции, Канаде и Шри-Ланке. Итого пять. И что самое интересное, у одного из ужаленных пчелами наблюдалась острейшая аллергическая реакция на этот новый препарат.

– Блин, давай называть вещи своими именами. Ведь речь о солоне, вот и говори: солон.

– Да, Зак. Хорошо. Буду говорить «солон».

Игрок

(продолжение) Серж Дюкло

IncroyablelCe n’estpas possible!* Тревор стал настоящей «звездой» компании. Он носился, как вихрь, от одной лаборатории к другой, наблюдал за людьми, которых ужалили пчелы, составлял план исследований, изучал кровь, взятую на анализ, проводил тесты на лазерном оборудовании, и ему очень нравились результаты. Эти пятеро ужаленных представляли собой настоящее сокровище. Их мозги вырабатывали – причем в огромных количествах – очень редкие молекулы, которые при расщеплении превращались в дешевое, не требующее никакой дополнительной обработки сырье для солона.

– То есть ты получил, что хотел, – перебил меня Жюльен. – Выходит, у этой истории счастливый конец. Такой хеппи-энд в промышленных масштабах.

* Невероятно! Невозможно! (фр.)

– Почти так, Шон Пенн.

– А что было дальше? – спросила Диана.

– Эта история еще не закончена. Она продолжается здесь и сейчас. То, что вы здесь – это тоже история.

Дождь зарядил по новой. В комнате стало тихо. Ардж включил обогреватель на полную мощность, и пламя свечей вздрогнуло и заметалось.

– Может быть, вы меня все-таки развяжете? – спросил я. – А то я себя чувствую по-дурацки на этом стуле. Как в том тарантиновском фильме.

Их взгляды сказали мне: «Нет».

– Так что было дальше? – спросила Сэм. – Как я понимаю, мы пятеро стали живыми поставщиками сырья для Тревора с его солоном? Наверное, было бы проще погрузить нас всех в кому и использовать эти самые протеины из нашего мозга на всю катушку.

– Такая мысль возникала. Но я их отговорил.

– А почему ты рванулся бежать? – спросил Ардж.

– Это все нервы. Я сам не понял, что сделал.

– Мне что-то не верится.

– Думай что хочешь. К тому же я был пьян.

– Да ты выпил с наперсток.

Все опять замолчали. Это было похоже на групповой прием у психотерапевта, когда кто-то должен заговорить первым, но никто не решается. Все пятеро были уставшими. И еще не отошли от веселящего газа. У всех пятерых кровоточили ранки на колене. А я был начеку. В состоянии полной боевой готовности. Если бы не эта дурацкая конструкция со стулом и скотчем… Впрочем, я не особо тревожился. Но ситуация уже начинала меня раздражать.

– Давайте я просто вам расскажу все как есть.

– Ну, давай, – сказал Зак.

– Хорошо. Начнем с того, что пчелы выбрали вас пятерых не случайно: в ваших мозгах вырабатываются молекулы, которые можно назвать закваской для солона. По аналогии с дрожжами для хлеба. Именно из-за этих молекул у вас наблюдается стойкая аллергия на солон. Скорее всего на Земле есть еще люди с такими же свойствами. Мы просто не знаем, кто они и где их искать. Может быть, никогда и не узнаем.

Мы также не знаем, чем обусловлено это свойство. Может быть, генетическим сдвигом. Каким-то сбоем в ДНК. А может быть, это новый виток эволюции. Если кто-то из вас верит в Бога, он может считать себя избранным. Как угодно. Но если бы не пчелы, мы бы вас никогда не нашли. Мы бы даже не подозревали о вашем существовании.

И вот что еще интересно. Да, пчелы вас распознали и отметили единственным доступным им способом. Но самый главный вопрос: как они вас распознали? Когда вас ужалили, вы все находились в тесном взаимодействии с глобальным информационным полем. В Айове кто-то использовал спутниковый канал связи, чтобы делать рисунки на кукурузном поле; в Новой Зеландии делали «сандвич с Землей»; в Париже кого-то «вышибло» из виртуального мира сетевой игры; в Онтарио человека отлучили от Церкви, тем самым как бы лишив вечной жизни; в Шри-Ланке кто-то общался по телефону с собеседником на другом конце света. Видимо, в эти моменты ваши тела испускали особые химические сигналы, которые и привлекли пчел.

Сперва мы пытались понять, что у вас пятерых есть общего. Нам удалось найти только два сходства. Во-первых, вы все одиночки. У вас никогда ни с кем не было по-настоящему серьезных, крепких отношений. Я имею в виду действительно серьезных. В каждом из вас есть что-то такое, что заставляет вас сторониться людей и мешает сближению. Во-вторых, несмотря на повсеместное распространение солона, вы никогда его не принимали.

– А зачем пчелам указывать на людей, в чьей крови есть молекулы, нужные для производства солона? – спросила Сэм. – Это же самоубийство.

– Пчела в любом случае умирает, если кого-то ужалит. Плюс к тому эти молекулы, нужные для солона – это, что называется, палка о двух концах. При соединении с водородом они создают сильный антисолон. Вещество, которое чуть ли не с первого раза снимает зависимость от солона. Причем навсегда. Потому что солон просто не будет действовать в организме, очищенном антисолоном.

– Даже странно, что нас не убили сразу. Как я понимаю, из-за нас вся ваша лавочка может накрыться тем самым местом.

– В компании еще не знают про антисолон. Но я знаю. Поэтому я и увез вас на остров. Я спасаю вам жизнь, между прочим.

– Замечательно, – сказал Зак. – Но ты пытался сбежать.

– Хотелось бы кое-что прояснить, – сказал Ардж. – Почему многие наши истории связаны с книгами и чтением?

– Потому что солон создает ощущение приятного одиночества, очень похожее на то, которое испытывает человек, когда читает хорошую книгу. И солон, и книги отгораживают человека от мира. Но для вашего мозга одна таблетка солона равносильна прочтению тысячи книг в один день.

– А зачем ты просил нас рассказывать истории вслух?

– Когда люди что-то рассказывают друг другу, в их крови вырабатываются корректирующие молекулы. Особое вещество, которое способствует сближению. Антисолон. Вы же чувствовали, как сближаетесь. Чувствовали родство душ. Вы и сейчас это чувствуете.

– Может быть. Но не с тобой.

– Обязательно было заострять на этом внимание?

– Сделай так, чтобы мы тебе поверили, – сказала Сэм.

– Хорошо. Принесите мой ноут.

Жюльен принес мой ноутбук и поставил на журнальный столик. Я продиктовал ссылку, и на экране открылось изображение с камеры, передающей трансляцию в реальном времени. Это был заводской цех, расположенный в огромном авиационном ангаре. Мои друзья принялись бродить по сайту, перемещаясь от камеры к камере – этакая виртуальная экскурсия по цеху, в котором на первый взгляд производились конфеты. Вернее, желе.

– Ненавижу желе, – поморщился Жюльен.

– Желе? – удивилась Диана. – Это что, вообще?

– Нейроферма.

– Да? А где?

– Именно эта? – Я вгляделся в экран. – В Небраске. В самой глуши, чтобы подальше от протестующих граждан. Там производят массовое клонирование нервной ткани.

– А эта зеленая масса… – начал Зак.

– Если зеленая, – перебил его я, – тогда это ты, Зак. -Что?!

– Ну, если точнее, зеленый пласт площадью 2,3 акра и толщиной восемь дюймов – это клоны твоих нервных клеток, вырабатывающих закваску для солона. За три дня на стерильном агаре вырастает 33 ООО кубических футов клеток. Так что, Зак, ты у нас просто гигант.

На экране рабочий, толкавший тележку, случайно задел ободком за край желеобразной массы. Она всколыхнулась и задрожала. Зака едва не стошнило.

– Ты хочешь сказать, что нас всех так разводят? – спросила Диана. – На этой твоей нейроферме?

– Ну, она не моя. А вообще, да. Ваши клетки легко клонировать. И у каждого из вас – свой собственный цвет.

– А эти кусочки желе, которыми нас кормили, пока держали на обследовании… это… это мы же и были?

– Да.

– Погоди, – сказала Зак. – Меня кормили этим желе с самого первого дня. Когда остальных еще даже и не ужалили.

– Поначалу тебе давали синтезированный продукт.

– Поначалу?

– Да, поначалу.

Диана выбежала из комнаты, зажав рукой рот. Было слышно, как ее тошнит в ванной. Все остальные сидели, словно окаменев.

Я сказал им:

– Вы только не забывайте, что эти клетки растут отдельно от мозга и не испытывают никакой боли.

– Ну, хорошо, – сказал Зак, – а что потом делают с этими клетками?

– Их нарезают тонкими пластинками и сушат. Потом везут на другую фабрику.

Диана вернулась в гостиную.

– Там их измельчают в порошок, – продолжал я, – и смешивают с толуолом. Потом раствор прогоняют в центрифуге, чтобы выделить ваши ионы. Эти ионы модифицируются путем замены нескольких атомов серы атомами фосфора, и – вуаля! – мы получаем солон.

– Ты хочешь сказать, что мы сделаны из солона?\

– Нет, вы сделаны из ДНК. Но именно ваша ДНК помогает получать солон. А клонирование ваших клеток – это легче и гораздо дешевле, чем синтезировать молекулы солона с нуля.

– Прямо фантастика, – сказала Сэм. – Точно, как в наших историях. Нет, даже покруче, чем в наших историях.

– Разве вы не заметили, когда рассказывали истории, что ваши идеи и сюжеты становились все больше и больше похожими друг на друга? – спросил я. – А ведь наши идеи, они отражения нашей личности. Я понимаю, что это плохой каламбур, но у вас пятерых уже формируется коллективный разум, как это бывает в пчелином улье. Думаю, это бы произошло в любом случае. Ваши мозги как бы настроены друг на друга – и стремятся к слиянию. Как раз из-за этих химических веществ, что вырабатываются в мозгу, когда вы рассказываете истории. Тем более каждый из вас в течение месяца ел клеточный материал от мозга других четверых, и это ускорило процесс. Вы слышали истории друг друга. Вы почти докопались до правды. Без всяких подсказок. Ваши тела знают правду. – Я посмотрел на Арджа. – Ты правильно догадался, Апу.

– Кстати, знаешь, мы все снимаем на веб-камеру и сразу транслируем в Интернет, – сказала Диана.

– Ну и ладно. И пусть.

– То есть ты понимаешь, что это конец всем твоим злобным планам.

– Тебя послушать, так я прямо суперзлодей. Риддлер, Пингвин и Соломон Гранди в одном лице. И я бы не стал говорить, что солону придет конец. Людям нравится солон. Даже если они и узнают, что есть антидот, они не станут его принимать. Людям нравится свобода, которую дает одиночество. Кто попробовал солон один раз, тот уже от него не откажется. А если есть спрос, будет и предложение. И не иссякнет поток доходов. Ну, вот. Теперь вы знаете правду. Вам стало легче? Это знание дало вам свободу? Ха!

– Слушай, Серж, – сказала Зак, – а зачем ты затеял всю эту бодягу с солоном и хайда?

– Зачем?!Ты меня спрашиваешь, зачем?! Пора бы тебе повзрослеть, молодой человек. Что ты знаешь о власти? Ничего ты не знаешь. Вообще ничего. Почему я все это затеял? Потому что я это могу!