Покорение человеком Тихого океана

В главе VIII говорилось, что первые обитатели Полинезии появились на о-вах Тонга в середине II тысячелетия до н. э. Эти люди, несомненно, обладали большими надежными лодками и, очевидно, определенными навигационными навыками. За последующие 2 тыс. лет их потомки заселили остальную Полинезию и обследовали почти каждую пядь суши в огромном треугольнике, вершины которого составляют Гавайи, о-в Пасхи и Новая Зеландия. Начнем с самого популярного, пожалуй, аспекта полинезийской истории.

Лодки и навигация

Балансир, придававший лодке устойчивость, был одним из важнейших изобретений австронезийцев, предшествовавших их расселению по Океании. В островной части Юго-Восточной Азии балансиры помещались по обеим сторонам корпуса лодки, в Океании же почти повсюду использовался один балансир, который крепился с наветренной стороны. Такой балансир более надежен в бурном море, чем двойной. Лодки с одним балансиром не были в ходу там, где острова расположены близко друг к другу — на архипелагах островной Юго-Восточной Азии, за исключением Андаманских и Никобарских островов и небольших индонезийских островов Ниас и Ментавай. Быстроходные и маневренные лодки — достижение самих океанийцев, которые были превосходными мореходами.

Из обширного свода, созданного Э. Хэддоном и Дж. Хорнеллом [632; 357; 881; 358], можно узнать все об изготовлении лодок в Океании в ранний период контактов с европейцами. Повсюду в Океании, за исключением отдельных периферийных островов Полинезии, таких, как Мангарева и Чатем, встречались лодки с одним балансиром, выдолбленные или с обшитым корпусом. Микронезийцы сделали из лодок этого типа самые совершенные в Океании суда. Высокий асимметричный клиновидный корпус ослаблял дрейф в подветренную сторону. Треугольный парус наклоняли то в одну сторону лодки, то в другую в зависимости от курса. У этих микронезийских лодок нос не отличался от кормы. Суда можно было направить вперед или назад, повернув парус вокруг центральной мачты. В середине лодки и у подветренного борта были места для пассажиров и груза. По скорости и маневренности микронезийские лодки не имели себе равных [881, гл. 10; 86]. Разновидности лодок этого типа использовались также на о-вах Санта-Крус в Меланезии, а океанийский треугольный парус, изобретенный, видимо, в Микронезии, крепили на двойных лодках фиджийцы и новокаледонцы, а также маилу, обитавшие на юго-восточном побережье Новой Гвинеи.

По всем этнографическим параметрам в Меланезии весьма сложная картина. В ряде западных районов, включая п-ов Кейп-Йорк в Австралии, встречаются лодки с двумя балансирами индонезийского типа. Население Соломоновых островов специализировалось на изготовлении дощатых лодок без балансиров, также происходивших, возможно, из восточной части Индонезии. Жители всех других островов пользовались исключительно лодками с одним балансиром, кое-где на западе с квадратными парусами. Вообще, в Меланезии наблюдалась значительная вариативность. Так, на Новых Гебридах встречались простые лодки-долбленки, иногда с насадками на бортах, а на северо-востоке Новой Гвинеи были распространены простые долбленки, часто даже без парусов. Зато на таком изолированном острове, как Новая Каледония, имелись настоящие двойные лодки с одинаковыми концами (т. е. корма и нос не различались) и океанийскими треугольными парусами. Мореходы Западной Меланезии, промышлявшие обменом, совершали свои плавания на замечательных парусных судах. Самыми лучшими в Меланезии были фиджийские друа, соединявшие качества микронезийских лодок с балансиром и значительно превосходившие их по размерам двойных полинезийских лодок. Друа были двойными, но состояли из неодинаковых корпусов: наветренный был короче подветренного. Треугольный океанийский парус позволял идти вперед или назад не разворачиваясь, обеспечивая характерную для микронезийских лодок маневренность; правда, асимметричные в сечении корпусы лодок, типичные для Микронезии, не распространились далее о-вов Тувалу. В начале XIX в. фиджийские лодки могли перевозить до 200 человек. В период первых контактов с европейцами они быстро вытеснили обычные в прошлом двойные полинезийские лодки Тонга и Самоа.

^{Фиджийская друа}

В Полинезии лодками с одним балансиром пользовались почти повсеместно, только на о-ве Мангарева европейцы застали бревенчатые плоты (с парусами), а у мориори на о-вах Чатем — плоскодонки из связок льна или папоротника. На Новой Зеландии ко времени, когда туда прибыл Дж. Кук, лодки с балансиром и двойные лодки были вытеснены простыми долбленками. Огромные однокорпусные военные лодки, которыми славились маори, имели высокие насады на бортах, искусно украшенные резьбой нос и корму.

Вместе с тем во многих районах отличительным признаком полинезийских мореходов были двойные лодки с равновеликими корпусами, симметричными в сечении. Видимо, самыми известными из судов такого типа были огромные военные лодки и парусные лодки с о-вов Общества, достигавшие в длину 30 м и имевшие резную корму до 8 и более метров в высоту. В одной такой лодке помещались 114 гребцов. Дж. Банкс описывает двойную лодку, которую он увидел на Таити, возможно, фиджийского типа с неравными корпусами: один — длиной 15,5, другой — 10 м [75, с. 319]. По-видимому, этот пример уникален для Восточной Полинезии. В 1774 г. Дж. Кук видел флот, состоявший из 160 двойных гребных военных лодок и сопровождавших их 170 небольших грузовых парусных лодок. Всего, по его подсчету, на них находилось 7760 человек. Этот флот готовился к нападению на о-в Муреа. Обитатели о-вов Общества разработали искусство войны на море. Лодки воюющих сторон подходили вплотную друг к другу, и воины по двое или по четверо сражались на высоких помостах, причем выбывавших бойцов постоянно заменяли новые. Эти помосты устраивались специально для воинов, подымались на них также, вероятно, вожди и жрецы: гребцы же в бою не участвовали. Именно так бораборцы победили жителей о-ва Раиатеа. Были еще особые лодки для пере, — возки мертвых и для перевозки переносных балочных платформ марае. Флот таитян произвёл глубокое впечатление на Дж. Кука, хотя увидеть его в бою капитану так и не удалось.

У полинезийских двойных лодок обычно имелись четко выраженные нос и корма, курс судна изменяли поворотом руля. В Полинезии только на лодках туамотуанцев не различались нос и корма и использовался треугольный океанийский парус. Возможно, строительство таких лодок — местная традиция, а не привнесенная из Микронезии или Меланезии. На Тонга и Самоа лодки, имевшие нос и корму, ходили под треугольным парусом

более архаичного типа; вообще же полинезийцы применяли менее эффективный неподвижный парус и вертикальную мачту. Если лодки микронезийцев были самыми маневренными, то лодки полинезийцев, безусловно, самыми крупными: они могли

перевозить большие группы людей на очень значительные расстояния. Как это происходило? Ни один аспект полинезийской истории не порождал столько ожесточенных споров.

Итак, приступим к рассмотрению этого вопроса. Первые ценные сообщения о полинезийском мореходстве появились только в конце XVIII в. Наиболее лестное из них принадлежит Андиа-и-Вареле, испанцу, побывавшему на Таити в 1774–1775 г. Вареле удалось побеседовать с одним таитянским мореплавателем, сопровождавшим его по пути в Лиму, и он узнал, что таитяне ориентировались по солнцу, а перед тем как отправиться в плавание, тщательно наблюдали за направлением ветра и волн. Сообщения Варелы касаются только морских переходов по известным маршрутам (а не путешествий в неведомые края). Вот что пишет Варела: «Он (т. е. мореход) выходит из гавани, обладая запасом знаний об условиях плавания; он ведет судно в соответствии с собственными расчетами, учитывая состояние моря и направление ветра и делая все, чтобы не сбиться с курса. В облачный день ему труднее установить стороны света (по солнцу). Если и ночь окажется облачной, он определяет курс по тем же признакам. Так как ветер меняет направление чаще, чем волны, мореход наблюдает за его изменениями с помощью вымпелов из перьев и пальмовой коры и управляет парусом, держа курс в соответствии с данными, полученными при наблюдении за морем. В ясную ночь он правит судном по звездам, и это для него гораздо проще, так как благодаря многочисленности звезд он определяет по ним местоположение не только нужных островов, но и бухт этих островов, куда он может прямо направить лодку, ориентируясь на звезду, которая поднимается или заходит над бухтой. И приводит судно туда так же точно, как самый искусный штурман цивилизованных народов» [286, т. 2, с. 285–286].

Эти приемы использовались при плавании с Таити на Раиатеа (200 км) и на более отдаленные острова, названий которых Варела не знал. Речь, разумеется, идет об известных маршрутах между островами, поддерживавшими постоянные контакты. Из описания Варелы нельзя заключить, что таитяне совершали дальние исследовательские плавания, во время которых они всегда могли определить свое местоположение. Этого не утверждает ни один из ранних европейских путешественников, в том числе и Дж. Кук, который во время своего третьего плавания (1776–1780) менее лестно, чем Варела, отзывался о полинезийском мореходстве. В 1777 г. Кук побывал на о-вах Тонга. «Местные лодки, — писал он, — могли делать семь узлов или миль в час… Во время плаваний днем тонганцы определяют путь по солнцу, а ночью — по звездам; когда же их не видно, ориентируются по тому, откуда дует ветер или набегают на лодку волны. Если же небо затмится, а ветер и волны изменят направление… люди теряются, не могут найти порт назначения и часто пропадают без вести» [76, ч. 1, с. 164].

Незадолго до того, как Дж. Кук сделал это наблюдение, он побывал на о-ве Атиу (о-ва Кука) и обнаружил там пятерых таитян, оставшихся в живых после подобного путешествия, во время которого 15 человек погибли. «Этот случай, — замечает он, — показывает, как происходило заселение островов в этом море, в особенности тех, которые лежат далеко от материка и друг от друга» [76, ч. 1, с. 87].

И Вареле, и Куку удалось побеседовать с опытными полинезийскими мореходами (Тупаиа, мореплаватель с о-ва Раиатеа, сопровождал Кука во время его первого плавания); в их сообщениях совершенно ясно говорится о приемах плавания по морю и о трудностях, с которыми они сталкивались. Этим путешественникам удалось также собрать ценные сведения о географических познаниях обитателей о-вов Общества. В 1769 г. Кук записал со слов Тупаиа названия 130 островов, 74 из которых он нанес на карту. Теперь определены 45 из них [340; 885]. По мнению Дж. Льюзвейта, Тупаиа знал названия большинства полинезийских островов до Фиджи на западе, ему не были известны только Новая Зеландия, Гавайи, Мангарева и о-в Пасхи. Остается, правда, неясным, как он приобрел эти знания, ведь нет данных о том, что таитяне в период контактов с европейцами плавали за пределы о-вов Общества и северо-северо-западнойчасти о-вов Туамоту. В 1797 г. они говорили миссионерам, что не способны плавать дальше о-вов Раиатеа и Хуахине [1462, с. 203]. Следовательно, большая часть этой. информации отражала народную память и сведения о случайных дрейфовых плаваниях.

В 1772 г. таитяне сообщили испанцу Бенечеа [286, т. 1, с. 306] названия 16 островов, и в этом списке значился по крайней мере один из островов, расположенных в южной части о-вов Кука (Атиу). Миссионер Дж. Уильямс, первым из европейцев прибывший на о-в Раротонга, утверждал, что население южной части о-вов Кука и о-вов Общества знало о существовании друг друга [1458, с. 88]. Но как только на острова ступила нога первого европейца, местная культура стала видоизменяться. Полинезийцы быстро переняли географические познания европейцев и без труда включили их в свою традицию. В 1774–1775 гг., через два года после посещения Таити Бенечеа, другой испанец [286, т. 2, с. 187–194] вновь записал на Таити названия островов. Его список включал уже о-ва Общества, многие из о-вов Туамоту, некоторые из южных островов Кука, о-вов Тубуаи, а также местность под названием Понаму — это может быть только о-в Южный в Новой Зеландии, о котором в 1769 г. Дж. Куку рассказывали как о «крае нефрита» (Те Вахи Поунаму). Таитяне могли узнать это название только от Кука или его людей.

Что же касается межостровных плаваний во время появления европейцев, то есть надежные данные о частых контактах между обитателями о-вов Общества и Туамоту, а также Тонга, Самоа и Фиджи и, возможно, о-вов Тувалу и Ротума [886; 1213, с. 32]. Все другие группы островитян были, видимо, изолированными, особенно новозеландцы, гавайцы и рапануйцы. Иначе говоря, к моменту появление европейцев ни полинезийцы, ни другие народы Океании не совершали длительных исследовательских плаваний. Но что можно сказать о более отдаленном прошлом, когда острова заселялись впервые?

Проблема осложняется отчасти тем, что многие авторы не желали поверить сообщениям Кука и Варелы. В конце XIX в. исследование Полинезии вступило в «романтическую фазу», стали часто появляться, в особенности на страницах «Журнала Полинезийского общества», издававшегося тогда С. Перси Смитом, рассказы о грандиозных путешествиях из одного конца Океании в другой. В 1898–1899 гг. вышла в свет книга Смита «Гаваики: откуда пришли маори» [1287], и с тех пор исследовательские плавания из Индонезии на Гавайи и в Восточную Полинезию стали рассматриваться как очевидный факт. В 1923 г. Э. Бест с романтическим пылом писал: «Смотрите, в течение скольких веков азиат плавал у берегов своего континента, прежде чем обрел мужество предпринять шестимесячное путешествие через Индийский океан при попутном ветре; карфагенянин осторожно продвигался вдоль западноафриканского побережья, привязывая свою лодку на ночь к дереву, чтобы ее не унесло, пока он спит, европеец терял покой, когда исчезала прибрежная линия, а Колумб на ощупь пробирался через Западный океан со своей полусвихнувшейся командой, молившей бога спасти их — не дать свалиться за край Земли; полинезийский же мореплаватель, нагой дикарь, не знавший ни кораблей, ни металлов, выдалбливал заостренным камнем длинную лодку из бревна, привязывал по бортам ее несколько досок, брал жену, детей, несколько кокосовых орехов и домашнюю свинью и пускался в путь по огромному океану, чтобы заселить одинокий остров, лежащий за две тысячи миль» [110, с. 8].

В атмосфере, созданной Смитом и Бестом, очень далекие двусторонние морские плавания казались вполне возможными, хотя многие ученые и даже сам Бест понимали важность случайных дрейфов. В 1934 г. Р. Диксон пришел в восторг, установив 2000-мильный предел полинезийских странствований без остановок. Но стрелку уже качнуло назад — к здравому смыслу, к точке зрения, высказанной Куком и Варелой. В 1924 г. Дж. Боллонс, опытный морской капитан, писал: «Достойно изумления, как смело сухопутный европеец отправлял полинезийцев в представлявшийся тогда бескрайним океан, описывал плавания, мореходные качества лодок, перевозимый груз, способ дрейфования в плохую погоду и управление лодкой по звездам и солнцу. Все это кажется простым, когда живешь на берегу» [138].

Смит и Бест и другие авторы слишком буквально воспринимали полинезийский фольклор, не учитывая, что многие его образцы были собраны через сто лет после начала контактов с европейцами. Полинезийский фольклор — не сводка достоверных сообщений очевидцев. Но исследователи начали осознавать это лишь после 30-х годов XX в. К 50-м годам явственно обозначился перелом. Его ознаменовала опубликованная в. окончательном варианте в 1963 г. полемическая работа Э. Шарпа [1213]. В первом издании этой книги [1209] Э. Шарп особенно подчеркивал случайные, а не целенаправленные плавания, за что подвергся критике со стороны Дж. Парсонсона [1063], стоявшего на традиционалистской точке зрения.

По мысли Шарпа, Полинезия заселялась в основном путем безвозвратных плаваний, т. е. мореходами, не способными определить пройденный путь и вернуться назад даже при желании. Намеренно или нет пускались они в путь, не имеет большого значения. Изгнанники, мореплаватели, вынужденные дрейфовать, или добровольные эмигранты — все они могли совершать плавания в одном направлении. Двусторонние плавания происходили, конечно, между близлежащими островами, но надежные сведения о плаваниях между островами, отстоящими друг от друга на расстоянии 150 км и более, получены, как говорилось выше, в районе о-вов Общества и Туамоту и Западной Полинезии. Жители Гавайских островов, о-ва Пасхи и Новой Зеландии, Маркизских островов, большинства о-вов Кука и многих других не поддерживали постоянных внешних связей. Между ними могли происходить лишь плавания в одном направлении. Главные аргументы Э. Шарпа заключались в том, что полинезийцы не умели определять долготу и высчитывать смещения, порожденные подводными течениями, скорость которых достигала 40 км в день, или ветрами. Иными словами, ни один полинезиец не мог бы определить своего местоположения в море после нескольких дней плавания в незнакомых водах.

В 1968 г. взгляды Э. Шарпа нашли поддержку Ч. Акерблома, который показал, что вычисление долготы и смещения от ветра и течений было непосильной задачей для полинезийцев, более того, им скорее всего был неведом и способ определения широты по звездам (супруги Г. и Г. Булинье привели контраргументы в пользу умения полинезийцев определять широту по звездам [145]). Представления о путешествиях на большие расстояния с возвращением назад, когда вслед за мореходами, прокладывавшими новые пути, плыли нагруженные всем необходимым лодки переселенцев, явно не выдерживают никакой критики, о какой бы части первобытной Океании ни шла речь; археологические факты, накопленные за последние 20 лет, не позволяют пересмотреть вывод Ч. Акерблома.

Но это еще не все. Многие особенности плаваний океанийцев убеждают, что их мореходное искусство достигло высокого уровня и что они были бесстрашными людьми. Это искусство основывалось на знаниях, полученных скорее эмпирическим, чем эвристическим путем. Можно утверждать, что заселение Полинезии не было связано с экипажами случайно занесенных сюда лодок. В Полинезии течения, проходящие к северу и югу от экватора, движутся с востока на запад со скоростью до 40 км в день, а течение, идущее в обратном направлении, существует только в узкой полосе между 4° и 10° с. ш. [1414]. Пассаты дуют также с востока на запад, и только летом их иногда сменяют прерывистые западные ветры. Естественно, что большинство плаваний, зафиксированных в Полинезии, имело направление с востока на запад [340], хотя в Микронезии обычны дрейфы с запада на восток, поскольку Каролинские острова расположены как раз на широте встречного течения, идущего с запада на восток [1132]. Следовательно, чтобы попасть из Меланезии в Полинезию, надо было идти против течения.

Насколько это было трудно, показал проведенный недавно анализ при помощи ЭВМ [877; 95]; были обобщены данные, о более 100 тыс. вероятных дрейфов с учетом предоставленных Метеорологической службой Великобритании сведений о ветрах и течениях на всем протяжении от Меланезии до американского побережья. Допускалось, что дрейфы начинались с отдельных островов в пределах этого района (в основном в Полинезии), успешными считались те, которые приносили лодку на другой остров за достаточно короткое время. Результаты этого подсчета показали, как и ожидалось, что наилучшим образом заканчивались дрейфы в западном направлении, в частности с Тонга на Фиджи, с Самоа на о-ва Тувалу, с севера о-вов Кука на Токелау, с Питкэрна на о-в Мангарева и в восточную часть Туамоту, с Рапа на Тубуаи и на юг о-вов Кука. Вероятность таких дрейфов составляла более 20 %, многие другие, вероятность которых была выше 10 %, имели в целом западное направление, отклоняясь к северу и к югу. Некоторые из населенных полинезийцами островов Северной Меланезии также благоприятно расположены для дрейфов из Западной Полинезии.

Уже много лет назад Т. Хейердал показал, что дрейфовые плавания в Полинезию осуществимы именно с востока. Но достижения современной науки позволяют говорить о том, что заселение Полинезии наверняка происходило не с востока, и течения, идущие от Перу к Полинезии, в действительности оставляют мало надежды на успешный дрейф, если он не начат в 500 км;от побережья. Последнее обстоятельство было выявлено в результате анализа, проведенного при помощи ЭВМ [877, с. 47]. Были обнаружены и другие очень важные моменты, а именно что дрейфовать в «полинезийский треугольник» с какого-нибудь лежащего вне его острова почти невозможно, а внутри его морские переселения, которые, как теперь установлено, совершались полинезийцами (с Фиджи на Тонга, с Самоа на о-ва Общества и Маркизские, с островов Центральной Полинезии на Гавайи, о-в Пасхи и Новую Зеландию), не могли происходить путем дрейфов. Статистические данные свидетельствуют о том, что первопоселенцами на этих островах были мореходы-разведчики, сознательно державшие направление под углом 90° к ветру. Многие из этих плаваний были, видимо, однонаправленными, хотя, если лодки шли вперед против ветра, им теоретически было бы гораздо проще вернуться домой по ветру, поэтому отрицать возможность двусторонних разведочных плаваний на короткие расстояния не следует.

Мы, разумеется, никогда в точности не узнаем, как заселялись отдельные острова Полинезии. Но несомненно, что, как только люди обнаружили, что в регионе есть острова, лежащие недалеко друг от друга, начались плавания туда и обратно, при этом мотивы были самыми разными. Контактные зоны Океании описаны Д. Льюисом, выявившим несколько таких больших зон в Микронезии, Западной Полинезии и районе о-вов Общества — Туамоту, и гораздо более мелких в других областях [881, карта 2]. Некоторые меланезийцы, особенно папуасоязычное население юго-восточных окраин и обитатели о-вов Санта-Крус, были искусными мореходами, хотя обычно они плавали в пределах, обусловленных потребностями местного обмена. В Полинезии межостровной обмен имел меньшее значение, чем в Микронезии, и здесь дальние плавания предпринимались ради завоеваний, престижа, а также в целях использования природных ресурсов необитаемых атоллов и песчаных отмелей [340]. Те же мотивы характерны и для Микронезии, где на Каролинских островах находился крупный контактный ареал с центром на о-ве Яп.

Именно из Микронезии получены наиболее подробные сведения о том, как совершались плавания в оба конца между известными пунктами. В доисторическую эпоху каролинцы были, очевидно, способны плавать с центральных островов на Марианские острова, покрывая расстояние до 700 км, и возвращаться назад. Недавно Т. Глэдвин и Д. Льюис детально изучили микронезийскую технику мореходства, особенно на центральных островах Каролин [526; 881]. В наше время каролинские капитаны обучаются в специальных мореходных школах, где получают практические знания и навыки, позволяющие им совершать плавания на другие острова. Конечно, эти острова уже известны по предшествующим плаваниям, и теперь плавания предпринимаются не только с целью открытия новых островов, хотя в прошлом знания и навыки могли приобретаться именно для этого. Каролинские мореходы отправлялись в путь в определенный сезон и прокладывали курс по звездам, по природным и искусственным ориентирам на родных островах [717; 1458, с. 97]. В море они тщательно наблюдали за направлением волн и характером пересечения течений (особенно у Маршалловых островов), восходом и закатом солнца, запоминали расположение рифов, направление полета птиц в сумерках, учитывали характер облачности и различные другие природные явления. Но, как заметил Т. Глэдвин, объем теоретических знаний каролинцев был ограничен лишь районом Каролинских островов. То же можно сказать и о мореходах Маршалловых островов. Другими словами, в географически ограниченных пределах мореходная техника работала превосходно. Некоторые из приемов были известны, надо думать, еще мореплавателям культуры лапита, которые во II тысячелетии до н. э. проникли через Меланезию в Западную Полинезию. Но было бы, конечно, слишком смелым предполагать, что этих приемов и знаний хватало для безостановочного плавания из одного конца Океании в другой и обратно. Зоны постоянных контактов, видимо, мало изменились со времен лапита.

Стремление осваивать новые острова в разные времена то разрасталось, то ослабевало; ко времени прихода европейцев оно, видимо, почти замерло. Судя по полинезийскому фольклору, многие разведочные плавания и переселения происходили в конце I — начале II тысячелетия н. э., как будет показано ниже, для таких районов, как Гавайи, Новая Зеландия и о-ва Кука; это подтверждается археологически. Уже после того как глава была сдана в издательство, с о-ва Мауи (Гавайские острова) на Таити отправилась двойная двухмачтовая лодка под названием «Хокулеа». Общие размеры ее —18×4,5 м, ширина каждого корпуса — 1 м, глубина — 1,5 м, палуба — 3 X 2,5 м, водоизмещение — более 11,3 т. Корпусы были сделаны из современных материалов, а оснастка и паруса — из каната и циновок. Экипаж состоял из 15 человек. Груз — местные продукты питания и домашние животные: собака, свинья, две курицы и традиционные растения для посадки. Все, кроме таро, было доставлено на Таити в удовлетворительном состоянии. Курс лежал частично против ветра, но через 35 дней, покрыв расстояние в 5000 км, лодка успешно причалила к берегам Таити. Хотя результаты плавания еще не получили детальной оценки (это было двустороннее плавание: лодка отправилась назад на Гавайские острова), совершенно ясно, что плавание «Хокулеа» сделало весомый вклад в изучение полинезийского мореходства.

Откуда пришли полинезийцы?

Полинезийцы, заброшенные в неведомые края, дали пищу для непомерно разросшихся теоретизирований об их происхождении. На протяжении двухсот с лишним лет выдвигались многочисленные, путаные, противоречивые теории самого различного уровня — от научных до шарлатанских и даже безумных. Так как большинство этих теорий было недавно рассмотрено Э. Хауэрдом [749], я не стану утомлять читателя излишними подробностями, а остановлюсь на некоторых интересных моментах и одном поучительном выводе. Последний заключается в том, что, пока в 50-е годы (с некоторым запозданием) не приступили к делу археологи, решение вопроса о происхождении полинезийцев не сдвинулось с мертвой точки. Более чем столетниё споры, основанные на ошибочных представлениях и случайных, поверхностных этнографических сведениях, привели к нулевому, в сущности, результату. Когда в 1947 г. на сцене появился «Кон-Тики», положение в полинезийской этнологии было гораздо более запутанным, чем в 1847 г.

В конце XVIII столетия — в золотом веке полинезийских исследований — преобладало мнение, что полинезийцы пришли с запада и были родственны народам Микронезии, Индонезии, Филиппин и Мадагаскара, т. е. тем народам, которых мы теперь объединяем как носителей австронезийских языков [75, ч. 1, с. 372; ч. 2, с. 37; 286, ч. 2, с. 256–257; 1462]. Серьезных отступлений от этой точки зрения за долгие годы было немного, и не случайно в конце концов она оказалась правильной. У первых исследователей не было предубеждений, и они имели счастье видеть Южные моря во всей их первозданности до губительного воздействия колониализма.

Миссионеры в начале XIX в. в целом были согласны с путешественниками, но они. высказали ряд ошибочных положений; эти ошибки, вроде бы незначительные, сбили с толку позднейших исследователей. Дж. Уильямс допускал юго-восточноазиатское происхождение полинезийцев, но считал, что надо учитывать и некоторое индийское влияние, хотя и не объяснял, имеет он в виду саму Индию или Индонезию [1458, гл. 29]. У. Эллис, допуская, что и полинезийцы, и американские индейцы пришли из Азии, полагал, что первые пересекли Берингов пролив, а затем благодаря благоприятным ветрам и течениям отправились назад от берегов Америки и заселили Полинезию через Гавайи. Подчеркивая трудности плаваний в Тропической Полинезии с запада на восток, У. Эллис предвосхитил некоторые теории Т. Хейердала.

В идеях, опубликованных до 1850 г., можно обнаружить истоки почти всех хорошо известных теорий последующих лет. В 1837 г. появилась, как уже говорилось, даже теория о затонувшем континенте [749, с. 49], но, на мой взгляд, этот год был более замечателен тем, что в состав американской научной экспедиции, работавшей весьма систематически в Полинезии в 1838–1842 гг., был включен двадцатилетний Г. Хейл. Отчет Хейла, опубликованный в 1846 г. [634], является одним из высших достижений океанистики XIX в.

Исходя из лингвистических данных, Г. Хейл поместил полинезийскую прародину на Молукках, в частности на о-ве Буру. Отсюда полинезийцы заселили Фиджи, а с Фиджи меланезийцы вытеснили их на Самоа и Тонга. Около 3 тыс. лет назад люди двинулись с о-вов Самоа на Новую Зеландию и о-ва Общества. Чуть позже произошло переселение с Тонга на Маркизские острова, а еще примерно 1500 лет назад маркизцы заселили Гавайи. На о-в Раротонга люди пришли с Самоа и о-вов Общества, на о-ва Мангарева и Рапа — с о-ва Раротонга. Г. Хейл согласился с позднейшим мнением Кука о том, что острова Южных морей заселялись в результате дрейфовых плаваний, но подчеркнул значение периодических западных ветров, чего не сделал У. Эллис. Конечно, сейчас ясно, что некоторые предположения Хейла о миграциях были ошибочными, а некоторые традиционные датировки неверными. Но как системная реконструкция его работа превосходит труды многих последующих исследователей.

Во второй половине XIX в. изучение происхождения полинезийцев велось замедленными темпами. В печати появлялись разные точки зрения, включая и такую, которая выводила полинезийцев из общества, якобы развившегося на Новой Зеландии [749, с. 53–54]. Постепенно ученые стали все больше внимания уделять преданиям самих полинезийцев. В конце XIX в. было общепризнанным, что полинезийцы — вымирающая раса. И это неудивительно, так как их число резко сократилось после прихода европейцев. На этом фоне возник болезненный романтизм, соседствующий с существенными разногласиями среди ученых.

Несомненно, что ко времени появления европейцев полинезийцы еще хранили предания о своем происхождении. Но, к сожалению, никто их систематически не записывал — путешественники приезжали ненадолго и полинезийских языков не знали. Когда в середине XIX в. начался серьезный сбор фольклора, в нем уже было множество позднейших наслоений, причем не только мотивы из Библии [57], но и сведения, полученные от самих полинезийцев, которые в это время совершали дальние плавания. Достаточно просмотреть журналы Дж. Кука, чтобы убедиться, как радостно встречали в 1769 г. на Новой Зеландии Тупаиа с о-ва Раиатеа, который умел рассказывать о своих путешествиях. Об одном случае такого наслоения уже говорилось выше. В первые годы после появления европейцев новые географические названия среди полинезийцев распространялись подобно пожару. Дело в том, что задолго до 1800 г. полинезийцы стали служить матросами на европейских кораблях, а отдельные европейцы селились на побережье островов. Лавина новых сведений существенно изменила не только географические представления, но и весь строй полинезийских преданий. Когда в конце XIX в. началось серьезное изучение полинезийского фольклора, сами полинезийцы уже не знали, что в нем было доевропейского, а что нет. Гавайское общество, которое описывал У. Эллис в 1830 г., ушло от доисторических предков гораздо дальше, чем представлял исследователь [795].

Фольклор полинезийцев — слишком обширная тема, чтобы всесторонне представить ее в книге, посвященной в первую очередь археологии (о фольклоре и генеалогиях см. подробно [164; 1335; 907; 1099; 1145; 1149; 1339; 57; 98]). Чтобы не прослыть безнадежным пессимистом, замечу, что многие предания, особенно содержащие генеалогические сведения, могут иметь значительную историческую ценность. Примеры, подтвержденные археологическим материалом, будут приведены ниже. Я убежден, что фольклор вообще нельзя считать правдивым или лживым, сама его природа и общественные функции таковы, что он никогда не давал правдоподобного представления о полинезийской доистории, не стоит этого ожидать и в дальнейшем. Интересные случаи преувеличения выявил Дж. Стер [1334], изучивший устные предания на о-вах Самоа и Раротонга.

Особого внимания заслуживают работы двух серьезных фольклористов — С. Перси Смита и А. Форнандера, работавших в последней четверти XIX в. Форнандер считал полинезийцев белыми кавказоидами (ариями, по терминологии того времени), на которых большое влияние оказала месопотамская цивилизация и которые в Южной Индии смешались с дравидами [466]. Они двинулись в Индонезию, но были вытеснены оттуда с наступлением индийской цивилизации в I–II вв. н. э. Тогда они переселились на Фиджи и в Полинезию, где к 600 г. н. э. обжили Гавайи и другие острова. Некритическое в целом использование топонимов и полинезийский фольклор, искаженный влиянием библейского учения (о чем Форнандеру было неизвестно), увлекли его далеко в сторону от здравой основы, заложенной Г. Хейлом.

Как уже говорилось, С. Перси Смит впервые опубликовал «Гаваики» в 1895–1896 гг., но и позже несколько раз повторял свои идеи [1287; 1289]. Он ближе, чем А. Форнандер, подошел к истине, используя в основном фольклор о-ва Раротонга (Форнандер большую часть информации собрал на Гавайях). Перси Смит возводил полинезийцев к кавказоидному населению Индии, которое переместилось в Индонезию около 400 г. до н. э. Приблизительно в 50 г. н. э. полинезийский легендарный герой Мауи отправился изучать Полинезию, а около 450 г. н. э. через Фиджи были заселены о-ва Тонга и Самоа. Позднее другая волна полинезийцев (Перси Смит назвал их маори-раротонганцы) отправилась с Фиджи через Самоа и в 650–900 гг. заселила остальную Полинезию. Эта вторая волна принесла с собой рабов-негроидов из Индонезии и Меланезии, которых Перси Смит отождествил с манахуне Таити и Гавайев. И Перси Смит, и Форнандер указывали еще на один этап активного мореходства, уже внутри Полинезии, — XIII–XIV вв. Это, видимо, соответствует действительности, судя по фольклорным и археологическим данным, полученным в Центральной Полинезии. В самом деле, используя данные генеалогии для хронологических подсчетов, Смит представил историю Центральной и Восточной Полинезии приблизительно так, как она пишется в свете современных знаний, хотя и отстаивал миф о предках-кавказоидах из Индии (идею о месопотамском и индийском происхождении полинезийцев разделял также Э. Бест [111]).

На мой взгляд, Хейл и Перси Смит внесли наибольший вклад в изучение Полинезии в XIX в., хотя я и подверг последнего некоторой критике в разделе о морских плаваниях. Перси Смит и его предшественники, видимо, не расходились в том, что Полинезия была заселена одной группой народов, а именно полинезийцами, хотя Перси Смит и предпринял попытку расчленить их на два потока. Однако в первой половине XX в. многие его последователи своими теориями этнических и расовых волн внесли в изучение полинезийской истории хаос.

Началось это в 1895 г., когда, основываясь на лингвистических данных, Дж. Фрэзер предположил, что впервые Полинезию заселили две черные расы из Индии, а позже также из Индии пришли кавказоидные полинезийцы [483]. С первыми Фрэзер связывал возведение каменных сооружений на о-вах Понапе и Пасхи на том основании, что «повсюду — в Индии, Вавилонии, Египте — черные расы проявляли любовь к гигантской архитектуре». Такие теории не были необычными для того времени, но на смену им пришли еще более нелепые. В 1907 г. Дж. Макмиллан Браун выдвинул одну из самых странных теорий, основанную на домыслах, предубеждениях, путаных рассуждениях и ошибках [158; 159; 160]. Он был уверен, что Полинезию первоначально заселили кавказоидные народы, говорившие на архаических арийских языках и пришедшие в ледниковый период из Японии на о-в Пасхи по сухопутной перемычке. Затем до VI в. до н. э. из Северной Азии в Полинезию приплыли кавказоиды, строители мегалитов, не взявшие с собой женщин и не знавшие керамики. Наконец, еще позже из Индонезии прибыли новые кавказоиды, знавшие земледелие.

В 1924 г. Дж. Макмиллан Браун развил свою теорию в совсем уж абсурдном сочинении об о-ве Пасхи. Этот остров, писал он, некогда служил местом погребения великих вождей полинезийской империи, располагавшейся на материке, который впоследствии затонул. Эти удивительные полинезийцы, помимо всего прочего, создали большую часть доисторической американской цивилизации. В 1927 г. Дж. Макмиллан Браун выпустил третью работу в двух томах, где развивал свою теорию о затонувшем материке и описывал, как полинезийцы после погружения материка в море нашли прибежище среди дикарей Меланезии и Индонезии. Работы Макмиллана Брауна сейчас вызывают бесконечное изумление и крайнее замешательство.

К счастью, по вполне очевидным причинам никто не принимал Макмиллана Брауна всерьез. В 1911 и 1912 гг. У. Черчилль на основании лингвистического анализа отверг гипотезы об индоевропейском (арийском) и семитском происхождении полинезийцев [256; 256а]. Он ограничился выведением полинезийцев из Индонезии, откуда они двигались двумя потоками. Первый (протосамоанский), состоявший из двух отдельных миграций, продвинулся около 2 тыс. лет назад через Меланезию, причем мигранты заселили практически всю Полинезию, а второй (тонгафити), пройдя предположительно через Микронезию, наложился на предшествующий (протосамоанцев) примерно к XIII в. н. э. Черчилль полагал, что пришедшие еще позже малайцы оттеснили полинезийцев на восток, заимствовав многое из их языка. Поэтому он не признавал существования единой малайско-полинезийской (австронезийской) языковой семьи.

С. Перси Смит, У. Черчилль, а также Р. Уильямсон [1459 т. 1], видимо, были в целом единодушны, признавая два полинезийских передвижения в Полинезию и не придавая большого значения возможному неполинезийскому расовому субстрату Фрэзэр и Браун придерживались более крайних взглядов на этот вопрос, и их довольно путаные теории о волнах в 20-е годы получили, к несчастью, поддержку со стороны краниологии. Выше уже рассматривались идеи Л. Салливена о негроидной, кавказоидной и монголоидной волнах в Полинезии. В 1920 г. сходная теория была выдвинута Р. Диксоном [351], но он в гораздо большей степени, чем Салливен, делал упор на монголоидный компонент. Вряд ли стоит здесь углубляться во все эти подробности, но мне кажется очевидным, что к 1925 г. лингвисты, фольклористы и антропологи выдвигали не согласовывавшиеся друг с другом теории. Требовался человек, который смог бы сделать обобщение.

Успешный, казалось бы, синтез осуществил Р. Линтон (теперь его взгляды считаются ошибочными). В 1923 г. он закончил детальный обзор материальной культуры Маркизских островов и высказал мнение о ее полинезийском происхождении. При этом он учел этнологический, антропологический и отчасти фольклорный материал. На основе антропологических выводов Линтона Диксон постулировал заселение Полинезии сначала меланезийскими негроидами, затем кавказоидами, которые прошли через Микронезию и смешались с негроидами, и, наконец, индонезийцами (предположительно монголоидами), которые еще более усложнили картину смешения рас, но сумели донести свой тип в довольно чистом виде до окраинных островов Гавайев и Новой Зеландии. Как и другие упоминавшиеся концепции, теория Лин тона была намного сложнее, чем я ее здесь излагаю, и, подобно остальным, привлекла мало сторонников. В безмятежное время до развития археологии каждому хотелось иметь свою собственную теорию.

Через несколько лет после Р. Линтона выступил со своей более простой теорией Э. Хэнди. В ее основе, как и в основе теории Смита, Черчилля и Уильямсона, лежало представление о двух потоках [640; 641; 642]. Первый (Хэнди назвал его индополинезийским), шедший от веддов, индусов и населения Юго-Восточной Азии, был в целом кавказоидным; с ним в Полинезии распространилась вера в божества Тане, Ту и Ронго. Второй поток переселенцев (по Хэнди — тангалоа-полинезийский) хлынул около 600 г. н. э., преобладание в нем буддистов связывало его с этническими группами в Южном Китае. Тангалоа был другим широко распространенным полинезийским божеством, а его приверженцы в результате этой последней миграция стали вождями на Самоа, о-вах Общества (в районе Опоа на о-ве Раиатеа) и на Гавайях. В других местах их влияние, невидимому, было невелико, но на о-вах Общества и на Гавайях они оттеснили потомков первых переселенцев во внутренние районы, и те позже стали известны как манахуне. Однако, по Мнению Дж. Кука и Дж. Банкса, в конце XVIII в. термин «манахуне» на Таити относился к обыкновенным общинникам, а К. Луомала сумела позже показать, что Хэнди неправомерно связывал это название с первым потоком переселенцев [907].

Анализ К. Луомала был опубликован только в 1951 г., а в 1938 г. П. Бак выступил со своей теорией двух потоков [168], сходной с теорией Хэнди. П. Бак полагал, что полинезийцы имели смешанное кавказоидно-монголоидное происхождение и что они мигрировали из Индонезии через Микронезию двумя волнами. Первая позже растворилась во второй (доминирующей) аристократической волне, укрепившейся на о-ве Раиатеа (о-ва Общества). Пожалуй, несправедливо, что именно эта работа, вышедшая в 1938 г., чаще всего связывается с именем П. Бака, ведь в 1944 г. он опубликовал гораздо более основательный труд, где уточнены отдельные положения. Ниже я вернусь к нему.

Сейчас совершенно ясно, что ученые первой половины XX в., оживленно обсуждая, сколько миграций было в Полинезии и откуда они направлялись, не сумели выработать сколько-нибудь убедительную теорию о происхождении полинезийцев. Одни рассматривали полинезийцев как относительно однородную группу, другие выискивали среди них негроидов, кавказоидов и монголоидов, и почти все говорили о том, что было не менее двух четких слоев. Среди тех, кто сумел опровергнуть устоявшиеся взгляды, был этнограф Р. Пиддингтон.

В 1939 г. Пиддингтон обрушился на получившие широкое распространение идеи диффузионизма и концепцию, в соответствии с которой культуры изменяются только под внешним влиянием [1098]. По его мнению, концепция культурного ареала (район распространения какого-либо элемента или комплекса прямо соответствует его возрасту), предложенная впервые американским этнологом Э. Сэпиром, была неверно использована исследователями Полинезии для обоснования будто бы четко различных периодов заселения. Еще в 1916 г. Сэпир высказал предостережение, на которое никто не обратил внимания. «Представление о культурном слое, будто бы состоящем из большого количества независимых друг от друга элементов, передвигающихся без существенной утраты содержания, словно они находятся в герметически закупоренной бутылке, из одного конца мира в другой, невозможно и противоречит всему историческому опыту», — писал он [1167, с. 49].

Р. Пиддингтон следующим образом резюмировал свой обзор Полинезийской исторической этнологии: «Самое наибольшее, на что способна историческая этнология, это предложить множество альтернативных решений, не оставляя надежды на выяснение, какое из них самое верное. Это обнаруживается при беглом взгляде на исторические рассуждения, продолжавшиеся более 40 лет и породившие лишь крайне противоречивые теории о происхождении полинезийской культуры и безосновательные аналогии ее с культурами других этнографических районов. Если когда-нибудь что-то и прольет свет на проблему происхождения полинезийцев, так это будет скорее археология, чем этнология» [1098 с. 335].

В 1944 г. П. Бак дал детальный анализ культуры Центральной Полинезии [169, с. 473–477] и оспорил упрощенную теорию двух слоев, выдвинутую Э. Хэнди. При этом он опирался на то же положения, что и Э. Сэпир в приведенной выше цитате Другими словами, элементы культуры могли возникнуть в самой Полинезии, а не приплыли с какой-то экзотической прародины в герметически закупоренной бутылке. Теория самого Бака, изложенная в этом труде, была, пожалуй, лучшей для своего времени, она базировалась на обширнейших, основательно изученных данных о фольклоре и материальной культуре. Он разумно воздержался от категорических утверждений относительно происхождения и хронологии, настаивая только на том, что первые поселенцы, не имевшие еще культурных растений и домашних животных, пришли в Полинезию через Микронезию. Это была единственная крупная миграция в Полинезию извне; исходя из появившихся у него антропологических данных и особенностей культуры, Бак считал меланезийский путь невозможным. Эти ранние мигранты заселили всю Полинезию, кроме о-ва Пасхи, а некоторые из них смогли создать на о-ве Раиатеа социально дифференцированное общество с развитым жречеством (и поклонением божеству Тангароа). Это общество, имевшее сильных вождей, сумело подчинить себе Таити и другие острова архипелага Общества и в конце концов распространило свое влияние на остальную Восточную Полинезию, включая о-в Пасхи, что произошло путем миграций в XII–XIV вв. Тонга и Самоа, однако, не подверглись воздействию культуры Раиатеа, культурные[119] растения и домашние животные попали на этот остров с Фиджи через Самоа до того, как он стал господствующим в Восточной Полинезии.

Позже идея П. Бака о микронезийском пути миграции нашла поддержку Э. Спера [1331], а затем У. Хауэллса и Р. Даффа, хотя новейшие археологические и лингвистические данные все более ей противоречат. Но 20 лет назад она была очень популярна и продержалась до начала 60-х годов, когда этнологическим теоретизированиям пришел конец. В 1952 г., например, Р. Хайне-Гельдерн писал о трех слоях в Полинезии: ранняя волна изготовителей валикового топора достигла Новой Зеландии; на рубеже I в. до н. э. и I в. н. э. произошла следующая миграция из района Филиппин и Тайваня через Микронезию, и, наконец, последней была индо-буддийская волна, следы которой он видел в некоторых аристократических обычаях [695]. В 1961 г. К. Шмитц выдвинул еще одну теорию двух слоев [1190]. По его мнению, первая, южноавстронезийская, волна пришла из Восточной Индонезии в Меланезию, где смешалась с предшествующим неавстронезийским населением, образовав «австромеланоидную» культуру, носители которой и заселили Полинезию. Позже через Микронезию в Полинезию попала другая самостоятельная волна, названная им североавстронезийской. Теорию К. Шмитца, будь она выражена в менее крайней форме, можно было бы увязать с той картиной развития в Меланезии, которую рисуют современные лингвисты и археологи.

^{Членение полинезийской культуры (по Э. Барроузу)}

В 1960 г. уже большинство специалистов приняли идею о едином происхождении полинезийской культуры. Лингвисты и археологи потеснили этнологов, что было закономерным. Но мне бы не хотелось, чтобы у читателя создалось впечатление, будто я намеренно порочу историческую этнологию; она сыграла значительную роль, подготовив поле деятельности для полинезийской археологии, и, несмотря на заблуждения, была нормальным продуктом своего времени. Одно достижение исторической этнологии стало, как мне всегда казалось, фактически основой современной полинезийской археологии. Это схема, опубликованная в 1938 г. Э. Барроузом [187].

Э. Барроуз решил детально изучить распространение характерных этнографических особенностей (и социальных, и материальных) во всей Полинезии. Он выяснил, что различия в их распространении позволяют выделить две главные культурные области — Западную Полинезию и Центрально-Окраинную Полинезию. В Западную Полинезию входят Тонга, Самоа и соседние группы; в Центральную — Гавайи, о-ва Общества, южная часть о-вов Кука, Тубуаи и Туамоту; в Окраинную — Маркизские острова, о-в Пасхи и Новая Зеландия. Современные исследователи предпочитают объединять Центральную и Окраинную Полинезию под общим названием — Восточная Полинезия, и ниже я часто буду использовать этот термин в культурно-историческом смысле. Э. Барроуз выделил еще одну группу, которую назвал промежуточной Полинезией. В нее он включил атоллы северной части о-вов Кука, Токелау и о-ва Тувалу. Как отметил позже Э. Вайда, немногочисленное население этих атоллов не имело сил сопротивляться влияниям, приходившим как с востока, так и с запада Полинезии.

Хотя деление, введенное Э. Барроузом, основывается на этнографических критериях, оно имеет большое значение и для современных археологов, изучающих доисторическое прошлое Полинезии. Барроуз был прав, предположив, что западнополинезийские культуры развивались независимо от центрально-окраинных и наоборот. Некоторые изделия, широко распространенные в Центрально-Окраинной Полинезии, в Западной практически отсутствовали. Это черешковые тесла, простые раковинные рыболовные крючки, каменные песты и вырезанные из камня и дерева человеческие фигуры. Техника изготовления тапы, строительства домов и лодок, терминология родства и религия в обеих областях также различались. Еще более важен с археологической точки зрения тот факт, что храмы Центрально-Окраинной Полинезии состояли из открытых дворов с платформами и колоннами (их обычно называют марае), тогда как храмы Западной Полинезии представляли собой большие дома, иногда на земляных или каменных платформах. Схему Барроуза нельзя воспринимать как абсолютную в Центрально-Окраинной Полинезии, например, иногда встречались дома богов, а на западе — черешковые тесла и резные человеческие фигуры. Но деление на запад и восток до сих пор сохраняет большое научное значение. Э. Барроуз подверг также сомнению теории нескольких слоев; распространение культурных элементов, по его мнению, отражает скорее процессы диффузии, местного развития и забвения, чем существование разновременных культурных слоев, накладывавшихся друг на друга. Он считал, что полинезийцы имели единое происхождение, но утверждал, что восточные полинезийцы находились под сильным влиянием из Микронезии, а западные — из Меланезии. Как будет показано ниже, в пользу этого мнения говорит большое сходство восточнополинезийских рыболовных крючков с микронезийскими [22].

Совершив экскурс в историческую этнологию, можно обратиться к более спорному вопросу о контактах между Америкой и Полинезией. До 1950 г. им занимались многие специалисты, большинство которых воздерживались от утверждения о массовых трансокеанских контактах в любом направлении [1029; 354; 412; 163; 695; 746]. Некоторые ученые, не боявшиеся рискнуть своей репутацией, высказывали предположение, что полинезийцы плавали в Америку, а не наоборот. Т. Хейердал, один из самых замечательных людей, интересовавшихся доисторической Полинезией [771], отверг все существовавшие теории и представил полинезийцев миллионам читателей во всем мире.

Т. Хейердал в молодости провел год на Маркизских островах и пришел к убеждению, что полинезийцы имеют американское происхождение. Когда он предположил, что люди из Перу и Эквадора плавали в Полинезию на бальсовых плотах, чему благоприятствовали преобладающие ветра и течения, его ученые друзья заявили, что бальсовые плоты быстро дают течь и тонут. Этот аргумент не убедил Хейердала, и в 1947 г. [701] он с товарищами построил в бухте Кальяо бальсовый плот «Кон-Тики» типа тех плотов, которые, как сообщали хроники начала XVI в., курсировали вдоль берегов Эквадора и Северного Перу. Отбуксированный на 80 км из бухты Кальяо, плот плыл по ветру и течению 101 день, пока не разбился у атолла Рароиа в архипелаге Туамоту. Многие смеялись, Хейердал получил мировую известность, я же полагаю, что он доказал важное положение — южноамериканские индейцы могли добираться до Полинезии..

В 1952 г. Т. Хейердал опубликовал подробное обоснование своей теории [702; 706; 708]. Как и некоторые его предшественники, он считал, что полинезийцы не могли мигрировать через Меланезию и даже через атоллы Микронезии, и соглашался с У. Черчиллем в том, что полинезийские языки неродственны малайским. В действительности Хейердал попал в обычную для науки доархеологической эпохи ловушку — раз Меланезия и Полинезия ныне различаются по культуре и антропологическому типу, значит, они всегда были совершенно особыми мирами. Он принял и традиционные датировки, в соответствии с которыми миграции полинезийцев происходили в течение последнего тысячелетия, но отметил, что отсутствие санскритских слоев в полинезийских языках свидетельствует против появления полинезийцев из Юго-Восточной Азии. Вместе с тем Хейердал, видимо, разделял мнение о первичном доамериканском происхождении населения этого района.

По мнению Хейердала, впервые Полинезия была заселена белокожими кавказоидами, пришедшими из Южной Америки около 800 г. н. э. Возможно, они обнаружили меланезийцев, появившихся здесь еще раньше (первую волну), но не исключено, что позже отправились в Меланезию и привезли оттуда рабов (Хейердал был, очевидно, убежден в полной отсталости меланезийцев). Эти кавказоиды, происходившие, возможно, из Северной Африки, переселились в Америку и основали там разные цивилизации, а затем осели в Боливии, в районе Тиауанако, — родине одной из классических южноамериканских цивилизаций. Оттуда их вытеснили, и они со своим вождем Кон Тики Виракоча, впоследствии обожествленном как всесоздатель, ушли через Перу на север в Южный Эквадор, а затем уплыли в Тихий океан, чтобы никогда не возвращаться. Эти кавказоиды обжили большинство районов Полинезии и оставили свое изображение в статуях о-ва Пасхи.

Позже, в XII–XIII вв., на Гавайские о-ва из Британской Колумбии приплыли предки современных полинезийцев, изгнанные натиском племен сэлишей. Хейердал отождествлял этих полинезийцев с индейцами квакиутль, считая, что они приплыли из района пролива Хекате у берегов Британской Колумбии, так как это слово напоминало ему название восточнополинезийской прародины — Гаваики.

Для обоснования своих доводов Т. Хейердал использовал ботанические данные: в добавление к более приемлемым батату и дикому хлопчатнику он пытался включить в список американских интродукций в Полинезию кокосы, тыкву-горлянку, ямсовые бобы (Pachyrrhizus) и собак. Хейердал собрал невероятное количество этнографических аналогий между Полинезией и Америкой, многие сомнительной ценности, и, отбросив лингвистические проблемы, заявил, что язык Тиауанако вымер, а более поздние инки, чей язык (кечуа) был абсолютно неродствен полинезийским, в Полинезию не переселялись.

Неудивительно, что литература 50-х годов изобиловала антихейердаловскими выступлениями. Р. Хайне-Гельдерн обнаружил у Хейердала принципиальную логическую ошибку: если полинезийцы не могли приплыть в Полинезию с запада против ветра, то как же им удалось привезти из Меланезии в Восточную Полинезию такие культурные растения, как таро, ямс и банан, а также свиней и кур? [695]. Ведь сам Хейердал признавал индо-малайское происхождение этих растений. Другой пылкий отклик последовал со стороны Р. Саггза в 1960 г. [1338, гл. 16]; мы расскажем о нем позже, когда речь пойдет о современном состоянии археологии о-ва Пасхи и Перу. Т. Хейердал, может быть, не попал в цель, но с гипотезой о контактах Америки и Полинезии не так-то просто разделаться.

После работ Хейердала разброд в области теорий происхождения полинезийцев продолжался недолго: на основе археологических данных начала формироваться современная точка зрения. В 1960 г. Р. Саггз использовал эти данные, чтобы обосновать свою гипотезу о происхождении полинезийцев из Юго-Восточного Китая, откуда они якобы были вытеснены шанской экспансией [1338]. Сейчас эта гипотеза нуждается в серьезном пересмотре, но общее направление было верным. В 1967 г. Р. Грин использовал накопившиеся знания о поселках лапита в Меланезии и Западной Полинезии для того, чтобы поместить прародину полинезийцев в Восточной Меланезии [581]. (О современных взглядах на проблему происхождения полинезийцев см. [955; 438; 540; 94]).

Доистория Западной Полинезии

В главе VIII говорилось о том, что носители культуры лапита в XII в. до н. э. обосновались на Тонга, а в конце II тысячелетия до н. э. отправились оттуда на Самоа. После 400 г. до н. э. на Тонга и Самоа керамика лапита утратила орнамент и к началу нашей эры совершенно перестала производиться. В I тысячелетии до н. э. культура лапита этих двух районов послужила фундаментом для полинезийских обществ, которые застали первые европейские исследователи. Перейдем к рассмотрению этой линии развития.

^{Островные группы и археологические памятники Полинезии}

Не возвращаясь к описанию культуры лапита, проанализируем последующее развитие потомков ее носителей на Самоа ц Тонга. В этих районах, несмотря на их географическую близость и постоянные контакты между ними, возникли различные культуры.

Самоанцы были, по-видимому, главными инициаторами заселения Восточной Полинезии. Ко времени появления европейцев на Тонга и Самоа сложились довольно разные общества и материальная культура, причем тонганцы, видимо, упорнее цеплялись за свое лапитоидное наследие.

В наших знаниях о Тонга существует досадный пробел: ничего не известно о I тысячелетии н. э. Раскопками еще не удалое ь связать этот период воедино, а соответствующего фольклора и, очевидно, наземных сооружений не обнаруживается. Остается только сожалеть об этом пробеле, так как именно в этот период шло формирование тонганского общества, которое застал Дж. Кук во время второго и третьего плаваний [76]. В 1777 г. тонганское общество было одним из наиболее стратифицированных в Полинезии. Кук наблюдал, как простые общинники сгибались, чтобы коснуться ног вождя во время его шествования, и просовывали голову между его ступнями, когда он сидел, а миссионеры с судна «Дафф» видели в 1797 г., как вождь, подплывая к европейскому кораблю, подминал своей двойной лодкой лодчонки простых общинников [1462, с. 234–235]. В основе организации общества на Тонга лежали типичные для Полинезии рэмэджи, но ко времени появления европейцев усиление борьбы за престиж превратило это общество в стратифицированное, по классификации И. Голдмена [535, гл. 12].

По традиции [515; 257] старшая правящая линия на Тонга была представлена династией Туи Тонга, генеалогия которой восходила к 950 г. н. э. и которая начиная с 1200 г. н. э. управляла из своего района Муа на Тонгатапу не только всей тон-ганской группой, но и некоторыми частями Самоа. Примерно к середине II тысячелетия н. э. светская власть перешла к династии Туи Хаа Такалауа, а Линия Туи Тонга до середины XIX в. сохраняла некоторую сакральную власть. Около 1600 г. светская власть от Туи Хаа Такалауа перешла к династии Туи Канокуполу, и последняя сохраняет ее до сих пор в лице короля Тау-фа-Ахау Тупоу IV. Устные предания также свидетельствуют о том, что воины Тонга в прошлом покорили о-ва Увеа (о-ва Уоллис), Футуна (о-ва Хорн) и Ротума, и они, видимо, были самыми активными мореплавателями в Западной Полинезии. Во времена появления здесь Дж. Кука они все еще плавали на Самоа я привозили оружие, циновки и керамику с Фиджи, хотя обитатели этого архипелага, по-видимому, вселяли в них страх.

Археологически последние два тысячелетия на Тонга относятся к бескерамическому периоду. С ним связано большое количество наземных сооружений, но и по фольклорным, и по радиоуглеродным датировкам они не выходят за рамки последнего тысячелетия. Древнейшим считается массивное сооружение из трех камней, называемое Хаамонга-а-Мауи, которое находится на востоке Тонгатапу; предание говорит, что его возвел Туи Тонга XI примерно в 1200 г. н. э. как символ тесной связи двух своих сыновей. Оно состоит из двух обтесанных, вертикально поставленных коралловых блоков, каждый, по У. Маккерну, весом 30–40 т, с глубокими вырезами наверху, в которые уложен поперечный камень. На последнем сверху имеются углубление и желобки, служившие, по словам нынешнего короля Тонга, для определения равноденствия по звездам. Рядом располагалось еще несколько больших вертикальных коралловых плит неизвестного назначения.

Другие наземные сооружения на Тонга представлены в основном насыпями. Детально они были описаны в 1929 г. У. Маккерном [928], который разбил их на три группы: насыпи для отдыха вождей — эси (Дж. Кук считал, что последние использовались также для питья кавы); насыпи (иногда с ямами), где вожди развлекались ловлей голубей; погребальные курганы. Последние Маккерн также подразделил на три группы: небольшие холмики над могилами простых общинников; круглые земляные курганы с расположенными внутри гробницами из коралловых плит (фиатока) для вождей; большие прямоугольные погребальные курганы, обычно ступенчатые и облицованные камнем (ланги), для членов династии Туи Тонга.

Во время второго и третьего плаваний Дж. Кук описал насыпи типа эси и фиатока, причем отметил, что на последних иногда ставились дома, куда помещали тела покойников, а также разные деревянные фигуры. Позднее Дж. Уилсон наблюдал другую насыпь типа фиатока, поднимавшуюся над коралловой погребальной камерой, сверху был поставлен дом. Судя по ранним сообщениям, эти сооружения, видимо, использовались и как места погребения вождей, и как дома богов, в которых совершались религиозные обряды [1462, с. 241]. Некоторые сооружения, которые видел Кук, были облицованы деревом или каменными плитами. Однако, как подчеркнула Дж. Дэвидсон, ни один из ранних наблюдателей не упоминает термин «ланги», что, возможно, говорит о его недавнем возникновении [326]. Большинство ланги (28 из 45 зафиксированных) расположено на Тонгатапу вокруг церемониального центра Туи Тонга в Муа. Наиболее живописные из этих сооружений имеют до пяти невысоких ступеней, выложенных из обтесанных коралловых плит. Замечательная Паэпаэ-о-Телеа, которую традиционно относят к XVI в., имеет две террасы из обтесанных плит до 1,3 м толщиной, с врезанной ступенькой на уровне земли. Некоторые из угловых камней обтесаны в форме сиденья.

Позже Дж. Дэвидсон обследовала многочисленные насыпи о-вов Вавау на севере Тонга, а в 1964 г. раскопала два земляных кургана в Ателе на о-ве Тонгатапу [322]. Оба были возведены примерно 1000 лет назад, и в каждом находилось более 100 вытянутых или слегка скорченных погребений в ямах, засыпанных белым песком. Некоторые были, очевидно, завернуты в черный саван из тапы. В результате своих исследований Дэвидсон пришла к выводу, что классификация, предложенная Маккерном, практически непригодна для полевых работ и ее можно использовать лишь при наличии дополнительной археологической или фольклорной информации, получить которую удается нечасто[120].

Судя по описаниям Дж. Кука и Дж. Уилсона, в период ранних контактов с европейцами расселение на Тонга не было компактным: отдельные жилища стояли среди огородов, обнесенных заборами с аккуратными воротами. Между домохозяйствами проходили дороги и тропки. Встречались, видимо, и локальные концентрации домов вокруг мест обитания вождей, но поселков как таковых, видимо, не было, что соответствует общей картине расселения в доисторической Полинезии. Только на Тонгатапу находился большой церемониальный центр в Муа [928, с. 92— 101; 585, с. 16], где на берегу внутренней лагуны располагались окруженные оградой жилища семейств Туи Тонга и Туи Хаа Такалауа. Площадь этого огороженного пространства составляла примерно 400×500 м. От остальной территории острова его отделяли глубокий ров и вал; внутри было много платформ для домов вождей, их семей и приближенных, а также жрецов. В центре находилась большая прямоугольная открытая площадка (малае), а внутри ограды и вне ее располагалось несколько массивных гробниц типа ланги. Как рассказывается в преданиях, Муа стало местом пребывания семейства Туи Тонга в XI в., а оборонительные сооружения были созданы около 1400 г. В XVII в. с юга был пристроен другой большой укрепленным комплекс для семьи Туи Канокуполу. Насколько мне известно, Муа — единственное древнее земляное укрепление на Тонга.

В период ранних контактов с европейцами в тонганской материальной культуре сохранились некоторые черты лапитскою наследия, там преобладали простые бесчерешковые тесла, сохранялись длинные пронизки в ожерельях [782], почти не было рыболовного инвентаря из раковин, если не считать редких блесен, возможно проникших довольно поздно из Восточной Полинезпм. Вполне вероятно, что описанные этнографами тонганцы являются прямыми потомками своих лапитских предшественников, тем более что ни фольклорные, ни археологические материалы не дают оснований говорить о разрыве в эволюции тонганской культуры.

Если Тонга — плоские коралловые острова, то Самоа — высокие вулканические. Доисторическая культура Самоа, видимо послужила истоком рассеянных островных культур Восточной Полинезии. Самоа вполне могли быть Гаваиками — традиционной прародиной, закрепившейся в памяти многих восточных полинезийцев. Возможно, не случайно один из островов Западного Самоа называется Савайи (это самоанский вариант слова «Гаваики»).

Западные острова архипелага Самоа принадлежат независимому государству — Западному Самоа, восточные — владению США Восточное Самоа. Большая часть археологической информации получена в Западном Самоа в результате работ, проведенных «там в 1962–1967 гг. группой археологов под руководством р. Грина и Дж. Дэвидсон [599; 600]. Западному Самоа принадлежат два крупнейших острова в архипелаге — Савайи и Уполу.

Выше говорилось, что у лагуны в Мулифануа на о-ве У полу недавно были найдены фрагменты орнаментированной керамики лапита, но, к сожалению, не в слое. Они датируются 1000 г. до н. э. и, очевидно, подтверждают наличие носителей культуры лапита на Самоа. Однако стратиграфическая колонка, полученная Грином и Дэвидсон для Западного Самоа, начинается только с 300 г. н. э., а в этот период самоанская керамика была уже не-орнаментированной. В начале н. э., как и на Тонга, она вообще вышла из употребления, и с этих пор археологические остатки на Самоа представляют собой в основном цоколи домов и других сооружений, а также некерамический инвентарь. Поэтому доисторию Самоа можно разделить па два периода — керамический (1000 г. до н. э. — 200 г. н. э.) и бескерамический (200 г. н. э. — этнографическое настоящее).

Керамическая фаза известна в основном из двух мест на о-ве Уполу: в Сасоаа, в долине Фалефа и в Ваилеле к востоку от Апиа (Дж. Дженнингз недавно сообщил еще о двух памятниках на северо-западе Уполу [776]). Район Ваилеле характеризуется многочисленными земляными насыпями, видимо служившими основаниями для жилищ. Они занимают почти 1 кв. км. Некоторые из этих насыпей были частично раскопаны и керамики не дали, но две были на старых культурных слоях (в этот ранний период насыпей еще не возводили), содержавших керамику, тесла и датирующихся по ¹⁴С 300 г. до н. э. — 200 г. н. э. Сходный материал из слоя, подстилавшего заброшенное домохозяйство XIX в., был получен в поселке Сасоаа, расположенном в 3 км от побережья в долине Фалефа. А в 6 км от побережья в той Же долине был собран дополнительный материал, говорящий о наличии на острове по крайней мере к началу нашей эры довольно многочисленного населения.

Вся керамика, из Ваилеле и Сасоаа неорнаментированная, за исключением редких венчиков с насечками, восстановленные формы в основном представляют собой простые круглодонные чаши, которые, несмотря на первоначальные споры [540; 549; 591], теперь единодушно считаются поздними упрощенными репликами более ранних форм лапита. Примеси целиком состоят из местного самоанского песка; отмечается четкая линия эволюции от красивой тонкой керамики, лучше всего представленной в Сасоаа, к грубой толстостенной, обычной в Ваилеле. Особенно важны найденные вместе с керамикой каменные тесла. Как и на Тонга, они не имеют черешков и квадратными и плоско-выпуклыми сечениями продолжают традицию культуры лапита Тесла овального сечения, иногда встречающиеся на Тонга, на Самоа уже исчезли, зато появились тесла нового типа, треугольные в сечении, имевшие огромное значение в Восточной Полинезии Как подчеркнул Р. Грин, эти изменения типов тесел на Самоа могли быть связаны с переселением людей через «андезитовую линию», проходящую между Тонга и Самоа [600, с. 142]. Так как Самоа находятся в океанийском геологическом районе, где преобладают базальтовые скалы, можно предположить, что обилие этих мягких, поддающихся обработке базальтов способствовало развитию более угловатых форм тесел, типичных для Самоа и Восточной Полинезии в целом (кроме Новой Зеландии).

Ранний самоанский набор тесел является фактически исходным и очень напоминает ранние тесла, найденные на Маркизских островах и о-вах Общества в Восточной Полинезии [588]; ранние самоанские комплексы сближает с ранними комплексами Восточной Полинезии также отсутствие в них раковинных украшений и наличие каменных грузил, использовавшихся при ловле осьминогов [599, с. 134–135; 1111]. Эта культурная преемственность между Самоа и Восточной Полинезией и отсутствие 2 тыс. лет назад культурного сходства между Тонга и Самоа побудили Р. Грина заявить, что «процесс формирования полинезийцев начался на Тонга… но формирование древнейшего подлинно полинезийского комплекса завершилось на Самоа и других островах Западной Полинезии» [591, с. 84–85; 582]. Другими островами, которые имел в виду Грин, были, видимо, Увеа и Футуна, при чем на последнем, как уже отмечалось, имелась поздняя керамика лапита.

К концу керамической фазы население с Самоа или соседних островов (но не с Тонга) отправилось на поиски места поселения в Восточную Полинезию, и к этому мы еще вернемся. Но последние 2 тыс. лет на Самоа (как и на Тонга) — особый бескерамический период доистории, завершившийся к началу XIX в.

Бескерамический период истории на Самоа известен в основном по наземным сооружениям: каменным и земляным насыпям террасам и нескольким земляным укреплениям. На севере о-ва Уполу в долинах Фалефа и Луатуануу, а также в районе Вайлеле было обследовано и частично раскопано множество таких сооружений. Обычно они встречались группами в долинах и предгорьях, но некоторые располагались на довольно больших высотах. Среди них были земледельческие террасы, мощные террасы или платформы для жилищ с овальными ободами, оставшимися от стен, и небольшое количество земляных укреплений. Одно такое укрепление, возведенное в долине Луатуануу на отвесной скале длиной около 700 м, имело террасы и два параллельных защитных вала на нижних подступах. На некоторых террасах найдены ямы, возможно служившие для хранения плодов хлебного дерева (сходные ямы обнаружены в керамических слоях в Ваилеле). Радиоуглеродные даты свидетельствуют о том, что какая-то часть этого памятника могла быть построена еще в 400 г. н. э. В таком случае это укрепление — древнейшее в Полинезии. Ведь в двух центрах, прославившихся строительством крепостей, — на Фиджи и Новой: Зеландии — данный процесс начался не ранее 1100 г. н. э.

Очевидно, расселение на Самоа в доисторический период не было нуклеарным, хотя ранние авторы ошибочно полагали, что компактные поселки, отмечавшиеся с 1830 г., встречались и в глубоком прошлом [1162; 321]. Сейчас выяснилось, что на Самоа, как и во многих других частях Полинезии, эти поселки возникли после появления европейских мореплавателей, торговцев и миссионеров, причем этому процессу способствовала и депопуляция. Доисторические постройки были равномерно рассеяны по прибрежным и внутренним, более плодородным районам. В соответствии с ранними европейскими источниками, проанализированными Дж. Дэвидсон [321], основными типами сооружений были жилые дома и общественные здания, в частности большие общинные дома (фале теле), построенные на приподнятых платформах разных размеров, а также открытые площадки для церемоний, известные (как и на Тонга) под названием «малае», и дома богов — «фале аиту». Жилища и общественные здания обычно имели скругленные углы, а иногда вообще были круглыми, причем по раскопкам в Сасоаа известно, что эти формы восходят к керамическому периоду. Дома богов описаны плохо, но в раннем миссионерском источнике Дж. Дэвидсон [321, с. 66] обнаружила упоминание, возможно, именно о таком доме с двумя трупами, лежавшими на катафалке в виде лодки, и деревянной статуей, находящейся внутри. На о-вах Савайи и Уполу археологи выявили множество звездообразных насыпей из земли или каменных блоков, на которых, возможно, также размещались Дома богов. Правда, в раннем источнике есть указание, что одна из них служила местом, где вожди ловили голубей для гадания [321, с. 67]. Выше говорилось, что некоторые насыпи на Тонга использовались именно для этих целей. Но на Самоа, видимо, было крупных погребальных курганов тонганского типа[121], и ни па Тонга, ни на Самоа не встречалось открытых храмов (марае) игравших столь важную роль в Восточной Полинезии.

^{Насыпь в форме звезды в Ваито-о-мули (о-в Савайи)}

К сожалению, датировать эти наземные сооружения очень трудно, в особенности из-за отсутствия керамики, хотя установлено, что многие из уже исследованных относятся к последнему тысячелетию. Но в процессе перестроек и с течением времени Go, лее ранние сооружения скрывались из виду или уничтожались Одна из самых великолепных групп насыпей на Самоа расположена в районе Палаули на юго-востоке о-ва Савайи. В центре ее стоит огромная, сложенная из каменных блоков пирамида с плоской вершиной, известная как Пулемелеи [1199]. Площадь ее основания — 60×50 м, в высоту она достигает 12 м. Со всех сторон к вершине ведут слегка углубленные пандусы и вымостки, вокруг располагаются множество других платформ, дороги и каменные стены, как и подобает в главном церемониальном центре. На вершине Пулемелеи найдены ямки для столбов и овал из небольших каменных пирамидок, но назначение всего сооружения неизвестно. Возможно, на его вершине когда-то стояли главные общественные здания, в частности фале теле. Пулемелеи в своем нынешнем виде является, видимо, крупнейшей из сохранившихся в Полинезии искусственных насыпей.

Ко времени появления европейцев общество самоанского типа, описанное выше, вероятно, уже сложилось. Как уже отмечалось, совет старейшин и присуждение титулов в ходе открытых выборов отличают его от остальных полинезийских обществ. Но ранние европейские сообщения о Самоа крайне немногочисленны, и период до начала записей миссионеров, ведущихся с 30-х годов XIX в., известен плохо. В последние годы много спорили о самоанской системе родства и политической структуре. М. Салинз и М. Эмбер полагали, что родственные группы распадались на локализованные и независимые общины, владевшие землей [1162; 400; 401; 1458, с. 454], но Дж. Фримен считает, что они были ближе к нормальному полинезийскому типу (во главе с верховными вождями) [486]. Разумеется, археология не может прилить свет на все эти проблемы, но, показывая, что для доисторической эпохи было типично рассеянное расселение полинезийского типа, она, видимо, подтверждает, что в прошлом когнатнян социальная структура фактически играла большую роль, чем во время появления европейцев. С этим согласны и М. Эмбер [4021 и И. Голдмен [535, гл. II].

Опираясь лишь на археологические и экологические данные, трудно объяснить своеобразное развитие самоанской социальное и политической организации; многое могло быть обусловлено деятельностью отдельных личностей, а не долговременными тенденциями социального развития. В доисторический период самоанцы были непоседливым народом: почти бесспорно, что именно они первоначально заселили Восточную Полинезию, в наши дни самоанцы — одна из наиболее развитых полинезийских народностей в Океании, оказавшая в прошлом сильное сопротивление европейскому господству.

О позднем этапе доистории в остальных частях Западной Полинезии практически ничего не известно. Во многих местах обнаружены дома богов и открытые малае, а на о-вах Ниутао (о-ва Тувалу), Алофи, Увеа и Ануда имеются вертикально стоящие камни, характерные для многих восточнополинезийских культовых сооружений [187, с. 77–78; 808, с. 28]. Из этого ясно, что деление Полинезии на Восточную и Западную, предложенное Э. Барроузом, в этом смысле нельзя принимать абсолютно. Недавно Р. Грин обобщил данные о типах ранних поселений в Западной Полинезии и на полинезийских островах Меланезии и отметил наличие на некоторых островах (Футуна, Атафу в группе Токелау, Тикопиа[122], Нукуоро и Капингамаранги) крупных компактных поселков [585]; однако не всегда ясно, появились ли они после начала контактов с европейцами или еще в доисторическую эпоху.

Теперь мы можем обратиться к последней области, заселенной австронезийцами, — к Восточной Полинезии.

Ранняя восточнополинезийская культура (300 — 1200 гг. н. э.)

Хотя в последние годы появилось довольно много археологических данных об о-вах Самоа и Тонга, количество информации о Западной Полинезии не идет ни в какое сравнение с тем, что поступает из Восточной Полинезии. С Маркизских и Гавайских островов, с о-ва Пасхи, с юга о-вов Кука и с Новой Зеландии получены значительные археологические серии, причем благодаря изначальной однородности восточнополинезийской культуры их нетрудно увязать друг с другом.

В целом полинезийская культура выкристаллизовалась, пройдя через ряд фильтров. Древнейшие полинезийцы поселились на о-вах Тонга до 1200 г. до н. э., а вскоре после этого заселили и Самоа. Через 500—1000 лет относительной изоляции на Самоа первопоселенцы отправились в какой-то район Восточной Полинезии. Ясно, что за время изоляции в Западной Полинезии произошло много существенных культурных изменений, которых не знали синхронные культуры Меланезии. Частично именно эти изменения легли в основу полинезийского языкового и этнографического единства, которое обнаружили первые европейцы. Конечно, этим нельзя объяснять развитие всей полинезийской культуры, так как она, видимо, в большой степени являлась наследницей культуры лапита, которая позже в Меланезии в условиях сильного культурного соперничества значительно видоизменилась. Тем не менее концепция о двух последовательных фильтрах — на Тонга и на Самоа — подходит, очевидно, и для всей Полинезии, и для ее восточного ареала.

Но не все острова Восточной Полинезии заселялись независимо с Самоа. В Восточной Полинезии наблюдаются некоторые языковые особенности и такие этнографические черты, как раковинные рыболовные крючки, черешковые тесла, каменные песты, открытые святилища с дворами и платформами, которые несвойственны Западной Полинезии. Было бы заблуждением считать, что эти особенности вновь и вновь самостоятельно возникали в разных местах и что их сходство вызвано чистой случайностью. Можно предположить, что существовал еще один фильтр, на этот раз в самой Восточной Полинезии, где за несколько веков изоляции эти особенности культуры развились независимо от влияния из Западной Полинезии. Таким фильтром, судя по современным данным, могли быть Маркизские острова, которые я бы назвал восточнополинезийским центром первичной дивергенции [88].

В течение I тысячелетия н. э. были заселены все основные районы Восточной Полинезии, о которых есть данные. Повсюду, где проводились соответствующие раскопки, комплексы раннего периода отличались определенной однородностью, что позволило мне сгруппировать их в раннюю восточнополинезийскую культуру. В этих комплексах встречались и своеобразные изделия, отсутствовавшие на Тонга и Самоа, и многие вещи, которые, очевидно, свидетельствовали о западнополинезийском происхождении. Выше говорилось, что раковинные украшения, типичные для культуры лапита на Тонга, на Самоа отсутствовали; за некоторыми исключениями, их не было и в Восточной Полинезии. Древнейшие восточнополинезийские тесла, подобно самоанским и тонганским, не имели черешков (хотя черешки развиваются очень быстро). А их сечения, прямоугольные, трапециевидные, треугольные и плоско-выпуклые, указывают на прямую преемственность от культуры о-вов Самоа [418; 588]. К этнографическим чертам, связывающим Западную и раннюю Восточную Полинезию, относятся также блесны, использовавшиеся при ловле осьминогов, раковинные тесла и долота, раковинные ножи, резцы для татуировки и керамика [1111; 582, с. 104]. Вместе с тем украшения из китового уса, костяные стержни, каменные песты и раковинный рыболовный инвентарь специфичны для ранней Восточной Полинезии. Последний так важен для археологии, что на нем следует хотя бы коротко остановиться.

В Восточной Полинезии древние рыболовные крючки представлены двумя основными группами: крючки для наживки и крючки с блеснами, которые без всякой наживки тянулись на веревке за движущейся лодкой у поверхности воды. Первые в древности изготовлялись в основном из раковин, кости или камня (каменные встречались, видимо, только на о-вах Пасхи и Питкэрн), а этнографам известны их образцы из черепашьих панцирей, дерева (для ловли акул и наждак-рыбы) и скорлупы кокосовых орехов. Они могли быть цельными или составными. В последнем случае стержень и жало изготовлялись отдельно и прикреплялись основаниями. Блесны обычно имели форму рыбки из перламутровой раковины или какой-либо другой раковины светлых тонов (на Новой Зеландии из раковины Haliotis). Крючки второго типа состояли из такой блесны и загнутого жала из перламутровой раковины, щитка черепахи или кости, связанных вместе у основания. Крючки с блеснами применялись для ловли плавающих у поверхности прожорливых рыб, таких, как бонито, и их часто называли «защепы для бонито».

^{Рыболовный инвентарь из Восточной Полинезии: a — d, j, k — цельные и составные крючки для наживки; е — ранний тип маркизского вращающегося крючка из раковины жемчужницы; f — перламутровая блесна из Хане (Маркизские острова); g, h — перламутровые жала от крючков с блеснами с Гавайев и с о-ва Бора-Бора; i — приманка гавайского типа для ловли осьминога (показано местоположение грузила, блесны из каури и жала); l — цельный раковинный крючок с блесной с атолла Пукапука (показан способ соединения отдельных частей)}

В Центральной Полинезии, в особенности на Маркизских островах, о-вах Общества и Кука, в доисторический период крючки делались из перламутровых раковин, причем крючки для наживки были цельными и имели форму круга (так называемые вращающиеся крючки) или полуовала (колющие крючки). Так как раковины трудно поддаются обработке, шипы здесь изготовлялись редко (лишь на некоторых островах вроде Пукапука и кое-где в Микронезии). На Гавайских островах, на о-ве Пасхи а Новой Зеландии раковины почти не использовались, крючки здесь делались из кости. Кость тверже раковин, и в этих трех районах из нее вырезали крупные составные крючки для наживки (в Центральной Полинезии таких крючков не было), а также цельные крючки. Из кости легче было вырезать шип. Но крючки с блеснами редко изготовлялись из кости, на Новой Зеландии первопоселенцы научились делать их из камня, а рапануйцы вообще от них отказались. Гавайцы же вернулись к использованию для этих крючков перламутровых раковин.

В Океании крючки, в особенности для наживки, необычайно разнообразны, и это не случайно. Ф. Рейнмен в своих превосходных статьях [1126; 1129; 1264] показал, почему крючки должны были представлять собой нечто большее, чем просто изогнутые стержни. Нет надобности повторять здесь все выводы Ф. Рейн-мена, следует отметить лишь, что он особо подчеркивал сложность морской экологии и повадок рыб, а также специфику сырья, идущего на производство крючков. Например, из раковин легче было изготовить круглые крючки для наживки, а из кости проще было делать полуовальные крючки с шипами. Загнутые внутрь крючки лучше всего подходили для рыбы, которая клюет, а выгнутые наружу — для прожорливых рыб. Шипы оказывались особенно ценным приспособлением для лова глубоководных рыб, так как помогали долго удерживать рыбу па крючке.

Интересен характер распространения раковинного и костяного рыболовного инвентаря. В Восточной Полинезии крючки для наживки и крючки с блеснами для ловли бонито встречаются практически повсюду. Они также широко известны в Микронезии, особенно на Каролинских островах, причем местные их типы связаны с восточнополинезийскими, ибо они зафиксированы также на о-вах Тувалу и Токелау. Но их почти совсем нет в Западной Полинезии, кроме крючков с блеснами для ловли бонито, найденных этнографами на Самоа и Тонга, но это, видимо, недавние заимствования. В Меланезии раковинные крючки для наживки и крючки с блеснами есть на Соломоновых островах и на востоке Новой Гвинеи, но по типу они лишь отдаленно напоминают восточнополинезийские. Другие линии местного развития цельных раковинных крючков на Новой Каледонии, в восточной части Австралии, в Калифорнии и на севере Чили, видимо, мало связаны с Полинезией, хотя какую-то роль могла сыграть и диффузия. Рыболовные крючки могли «путешествовать» в желудках рыб [845]. Рыболовные крючки с северного побережья Чили особенно близки полинезийским и образуют те же классы цельных и составных крючков с наживкой и крючков с блеснами [1455].

В Юго-Восточной Азии этнографически зафиксированы, очевидно, только крючки с шипами. Здесь, как и на большей части Меланезии, рыболовы больше полагались на верши, установленные на мелководье, лов сетью и травление.

Детали подобного картографирования можно почерпнуть в капитальной работе Б. Анелля [22], по предложению которого восточнополинезийские типы восходят к японским, проникшим сюда через Микронезию. В неолите в Японии и Северной Азии были известны костяные крючки для наживки, часто с шипами, но в Японии не было крючков с блеснами, которые обнаружены только в некоторых местах Северной Евразии и в Океании. Г. Скиннер также допускал, что в полинезийской культуре имеются северотихоокеанские элементы; по его мнению, такие вещи, как шиферные ножи, грузила для сетей и лесок, гарпуны (последние археологически известны на Новой Зеландии, Маркизских островах и на о-ве Мангарева), возможно, распространились с севера [1277].

Все это позволяет сделать весьма важный вывод. Даже сейчас далеко не все специалисты согласны с тем, что истоком полинезийской культуры послужила культура лапита. Я склонен признавать большую роль культуры лапита, к которой относятся несколько найденных раковинных крючков и блесен, описанных в главе VIII. На мой взгляд, они вполне могут считаться исходными для полинезийских и микронезийских типов. То же касается тесел, хотя Р. Дафф и попытался вывести черешковые восточнополинезийские типы прямо с Филиппин через Микронезию [365; 372]. Но он не учел того, что в Микронезии, так же как в Меланезии и Западной Полинезии, эти типы отсутствовали. Р. Грин опроверг аргументы Даффа, показав, как черешки восточнополинезийских тесел могли развиться независимо от юговосточноазиатских импульсов [588]. Все же и теперь нельзя не считаться с возможностью диффузии, хотя бы и небольшой, в Восточную Полинезию из такого района, как Япония, возможно, через Микронезию, причем эта диффузия происходила независимо от распространения культуры лапита и культур Западной Полинезии.

Развитие восточнополинезийской культуры началось, видимо, на Маркизских островах. Эти неровные, опоясанные скалами острова без рифов по полинезийским критериям малоплодородны. Большинство древних поселков концентрировалось на дне глубоких и узких, напоминающих ущелья долин, а самые ранние поселки найдены на побережье и под скальными выступами. В 1956 и 1957 гг. Р. Саггз произвел здесь первые настоящие раскопки и в береговых отложениях у залива Хаатуатуа на о-ве Нуку-Хива обнаружил ранний комплекс, который он отнес к рубежу I в. до н. э. и I в. н. э. и связал с предшествовавшими комплексами Восточной Меланезии и Западной Полинезии. В комплекс входили раковинные крючки для наживки и крючки с блеснами, бесчерешковые тесла, раковинные орудия для очистки овощей, несколько неорнаментированных черепков, кости свиней и собак. По мнению Р. Саггза, это свидетельствовало о первичном заселении Маркизских островов с запада целенаправленными, хорошо оснащенными экспедициями [1340, с. 60–65; 1341].

В этом Саггз был до определенной степени прав, но недавние раскопки в Хаатуатуа, проведенные И. Синото [1262; 1265], показали, что Саггз во время раскопок не сумел различить несколько периодов заселения, и вследствие этого памятник был потерян для науки. До сих пор остается неясным, были Маркизские острова заселены к началу нашей эры или нет.

Благодаря исследованиям Синото мы располагаем надежной хронологией для Маркизских островов, полученной им при раскопках открытого поселка недалеко от побережья в долине Хане на о-ве Уа-Хука [1268]. Синото также получил дополнительные данные при раскопках на побережье и под скальными выступами в долинах Ханауи и Ханатекуа на севере о-ва Хива-Оа. В 1968 г. мне посчастливилось работать на этих памятниках вместе с японским археологом. Синото разделил доисторическую эпоху Маркизских островов на четыре фазы. Для нас наибольший интерес представляют две первые: фаза I (первичное заселение) — 300–600 гг. н. э. и фаза II (дальнейшее развитие) — 600—1300 гг. н. э.

В долине Хане изделия фазы I были связаны с остатками прямоугольных домов столбовой конструкции и каменными вы-мостками. Домов округлых форм на Маркизских островах до сих пор не обнаружено, хотя они были широко распространены на Самоа (по данным Саггза, дома со скругленными торцами были найдены в Хаатуатуа, но эти данные весьма неопределенны). Сами изделия представляют собой простые тесла самоанских типов, но более разнообразные благодаря наличию нескольких черешковых экземпляров, а также раковинные долота, терки для кокосовых орехов, костяные и раковинные иглы для татуировки, нагрудные подвески из просверленных перламутровых раковин и небольшие просверленные раковинные диски, которые, возможно, были частью головного убора. С самого начала встречались и перламутровые рыболовные крючки, в фазе I в основном круглые. Для изготовления крючков иногда использовались также кости дельфина. Крючки с блеснами относились к раннему восточнополинезийскому типу и, как правило, имели небольшой отросток у основания жала. В долине Хане было найдено и несколько черепков грубой неорнаментированной керамики, напоминающей хаатуатуанскую. Производство керамики на Маркизских островах быстро прекратилось, возможно еще до окончания фазы I. Анализ примесей, проведенный недавно У. Дикинсоном и Р. Шатлером [347], выявил совершенно поразительную вещь: два маркизских черепка (один из долины Хаатуатуа, другой из долины Хане) имели примесь песка из дельты Рева на о-ве Вити-Леву (Фиджи). Если это так, то ранняя маркизская культура почти несомненно имеет западное происхождение, и тогда остается признать выдающиеся мореходные способности полинезийцев, живших 2 тыс. лет назад.

Другие изделия фазы I в долине Хане включают грузила от блесен для ловли осьминогов, похожие на находки в Ваилеле на Самоа, костяные предметы — возможно, булавки для плащей, а также небольшие и очень важные для археологии ожерелья, сделанные из обработанных и просверленных зубов кашалота. В течение фазы II форма этих изделий, очевидно, видоизменялась, хотя и незначительно. На смену вращающимся крючкам постепенно приходили колющие, появилось несколько новых типов инвентаря: гарпуны, особые украшения из зубов кашалота, раковинные ножи и каменные песты.

До сих пор речь шла о раннем восточнополинезийском комплексе на Маркизских островах, возникшем к началу IV в. н. э. и, следовательно, древнейшем из известных в Восточной Полинезии. Ниже мы снова вернемся к вопросу о приоритете, а здесь отметим лишь, что ранний маркизский комплекс нельзя безоговорочно выводить прямо с Самоа. Рыболовный инвентарь, украшения и черешковые тесла указывают на определенный этап развития вне Самоа, но сейчас мы не знаем, где он происходил — на самих Маркизах или на каких-либо других островах.

Судя по исследованиям кухонных остатков, проведенным П. Керчем [804], в фазе I большое значение в хозяйстве ранних поселенцев на Маркизских островах имели рыба, дельфины, черепахи и морские птицы, но в фазе II, видимо, в основном из-за хищнического использования их роль быстро упала. Зато в фазе II и позднее возросло значение земледелия и собирательства моллюсков. П. Керч не согласен с выводами Р. Саггза и высказывает предположение, что свиньи, собаки и крысы появились только в конце фазы I. В любом случае тенденции развития хозяйства на Маркизских островах сходны с тенденциями, выявленными на Гавайях и Новой Зеландии, где прибрежные поселки, население которых использовало различные местные ресурсы, постепенно уступили место прибрежным и внутренним поселкам, жители которых занимались в основном земледелием, что, несомненно, сопровождалось ростом плотности населения. Почти наверняка первопоселенцам было известно земледелие, но пока население было невелико, а природных ресурсов вполне достаточно, люди не считали нужным заниматься расчисткой лесов и выращиванием растений. Взяться за этот тяжелый труд их вынудило изменение соотношения между величиной населения и запасами природных ресурсов. Если руководствоваться реконструкциями роста населения в других частях Полинезии [619], то это могло произойти в течение одного-двух столетий.

Комплекс в долине Хане остается эталоном ранней восточнополинезийской культуры. Своим существованием он в какой-то степени обязан природным условиям на Маркизских островах, которые обусловили локализацию поселков, а тем самым и образование на небольших площадях глубоких многослойных отложений. На довольно обширных пространствах о-вов Общества и Гавайев к настоящему времени удалось добиться гораздо более скромных успехов, и все же полученные данные позволяют составить о них общее представление.

Главным памятником ранней восточнополинезийской культуры на о-вах Общества является могильник, расположенный на коралловом острове в лагуне о-ва Маупити, где в 1962–1963 гг. было раскопано 16 погребений с инвентарем [423]. Погребения были вытянутыми и скорченными, а инвентарь включал тесла (сходные с теми, что были найдены в долине Хане, но доля черешковых тесел была выше — до 25 %), перламутровые блесны и цельные раковинные крючки (также очень близкие маркизским), обработанные подвески из зубов кашалота, просверленную подвеску из целой перламутровой раковины, просверленный раковинный диск. Все эти находки имеют близкие аналогии в фазах I и II в Хане, хотя, судя по радиоуглеродным датировкам (800—1200 гг. н. э.), памятник на Маупити, видимо, по времени соответствует фазе II.

После 1973 г. Синото раскопал в Ваитоотиа на о-ве Хуахине еще один памятник с инвентарем того же типа, что и в долине Хане и на о-ве Маупити [1270]. (О недавних находках, в частности украшений в форме шпулек, на о-ве Муреа см. [512].) Наряду с теслами, рыболовными крючками и другими изделиями нз раковин здесь были найдены булавы типа пату из китовой кости и дерева, известные и новозеландским маори, а также нечто, напоминающее простое культовое сооружение, — вертикальная базальтовая плита, стоящая на основании из кораллового известняка. В нижнем слое этого поселка обнаружены остатки двух деревянных хранилищ на каменных и деревянных сваях, остатки плетенки, скорлупа кокосовых орехов, кожура тыквы-горлянки и черенки пандануса. По радиоуглероду этот поселок можно датировать 850—1150 гг. н. э., но Синото, исходя из типологических показателей, предпочитает несколько более ранние даты[123].

Эти ранние комплексы о-вов Общества удивительно близки к известным могильникам на Новой Зеландии в Уаирау-Бар в провинции Марлборо. О доисторической эпохе на Новой Зеландии речь пойдет в главе XI. Здесь мы отметим лишь то, что ориентировка и инвентарь погребений на о-ве Маупити, очень напоминающие картину в Уаирау-Бар, позволяют предполагать первичное заселение Новой Зеландии прямо с о-вов Общества[124].

К VII в. н. э. на Гавайских островах также появились комплексы, близкие к комплексам, найденным на Маркизских островах и о-вах Общества[125]. В Беллоуз-Бич на о-ве Оаху в слоях обитания, относящихся к 600—1000 гг. н. э., обнаружены рыболовные крючки, тесла и раковинные терки для кокосовых орехов раннего восточнополинезийского типа, а также кости свиньи, собаки и крысы [1090; 805]. Сходный комплекс, связанный со сменявшими друг друга домами с закругленными углами и датированный 600—1200 гг. н. э., был найден в устье р. Халава на о-ве Молокаи [802; 807]. И в поселке Халава, и в Беллоуз-Бич были обнаружены отщепы из базальтового стекла, которые могут датироваться по микрослоям иризации (подобная методика применяется для датирования обсидиана). Полученные даты подтвердили радиоуглеродную хронологию поселков [56; 805]. Нельзя с уверенностью говорить о прямом родстве домов в Халава с аналогичными жилищами, имеющими округлые основания, на Самоа, так как эта форма на Маркизских островах не встречалась. Между тем в более поздний период постройки с закругленными углами, как будет показано ниже, преобладали на о-ве Пасхи и на о-вах Общества.

^{Изделия с о-ва Маупити (о-ва Общества): вверху — подвески из зуба кашалота, внизу — блесна и крючок для наживки из раковин, а также раковинный диск с отверстиями}

В 50-х годах в районе Кау на юге о-ва Гавайи велись раскопки двух важных памятников: под скальным выступом Ваиахукини и в береговых отложениях в Саут-Пойнте. В обоих памятниках было найдено множество рыболовных крючков, которые подверглись детальному типологическому анализу с помощью статистических методов [421]. Для радиоуглеродного датирования было взято всего 59 образцов, но результаты их определений дали широчайший разброс. Все же можно считать, что основной нижний слой в Ваиахукини датируется приблизительно 750—1250 гг. н. э., а нижний слой в Саут-Пойнте — не ранее 1000 г. н. э. [424; 589].

В указанных памятниках было обнаружено более 2600 целых или сломанных рыболовных крючков, в основном для наживки; что касается крючков с блеснами для ловли бонито, то они хотя и встречались, но значительно реже, чем в Центральной Полинезии. Большинство крючков были костяными. Крючки из перламутровых раковин зафиксированы только в ранних слоях. Как уже отмечалось, многие гавайские костяные крючки делались из двух частей (иногда стержень был деревянным) и имели аналоги на о-ве Пасхи и Новой Зеландии. Как и на Маркизских островах, древние цельные крючки для наживки относились в основном к вращающемуся типу, колющие распространились позже. Были найдены также каменные грузила, по форме напоминающие бобы кофе, для приманок, на которые ловили осьминогов. На Маркизских островах они встречались в фазе II. Типологический анализ ясно показывает, что на ранних крючках, как цельных, так и составных, имелись желобки и прорези для соединения частей и привязывания лески, на поздних же (после 1300 г. н. э.), как правило, были утолщения. Однако эта типологическая последовательность, очевидно, специфическая особенность о-ва Гавайи, так как ранние крюки из Беллоуз-Бич и Халава уже имели утолщения.

Ранний восточнополинезийский комплекс на Гавайях заметно отличается от комплексов на Маркизских островах и о-вах Общества, хотя Р. Грин [579], К. Эмори и И. Синото [423] утверждали, что Гавайи впервые были заселены с Маркизов. Если гавайские цельные крючки для наживки и крючки с блеснами сходны с центральнополинезийскими, то шипы и составные крючки здесь иные. Кроме того, обработанные подвески из зубов кашалота [295], костяные бусины-шпульки и просверленные раковинные кружочки на Гавайях вообще не встречались. Может быть, здесь еще будут найдены и более ранние памятники, но нельзя исключать и такую возможность, что сами Гавайские острова могли быть первичным центром расселения в Восточной Полинезии. В настоящее время приоритет Маркизских островов полностью еще не доказан.

В связи с этим возникает вопрос: можно ли вообще когда-нибудь построить модель раннего восточнополинезийского расселения? Совершенно ясно, что, чем глубже в древность, тем больше сближаются различные комплексы, пока не достигают гипотетического единства в первичном центре расселения. Основательная дифференциация комплексов происходила лишь тогда, когда острова были уже давно заселены (небольшие первоначальные различия на разных островах могли возникнуть уже в результате «эффекта основания» [1408]), поэтому мы не в состоянии четко картографировать миграции. Маркизские острова представляются сейчас первичным центром расселения потому, что отсюда получены самые ранние радиоуглеродные даты и здесь наилучшие условия сохранности археологических остатков. Но каким бы верным ни казалось определение исторического места Маркизских островов, ситуация такова, что открытие в другом месте может целиком изменить картину.

Самая последняя и наиболее популярная схема заселения Восточной Полинезии предложена Синото. Хотя я и использую ее, но целиком не принимаю по причинам, указанным выше. Приоритет Маркизских островов, как уже говорилось, полностью еще не доказан, дальнейшего изучения, как будет показано ниже, заслуживают гипотезы двойной миграции на Гавайи и Новую Зеландию. Поэтому сейчас схему Синото можно принять только в порядке рабочей гипотезы.

Вернемся снова к тому, что я назвал ранней восточнополинезийской культурой. Лучше всего ее инвентарь представлен на Маркизских островах и на о-ве Маупити, комплекс находок на Гавайях менее полон. Комплекс Уаирау-Бар связан, видимо, с заселением данной территории перед тем, как эта культура распалась на локальные варианты. Судя по моим собственным исследованиям, на о-ве Аитутаки [98], на юге о-вов Кука эта культура возникла к началу X в. н. э. В какой-то форме она, несомненно, распространилась и на о-ве Пасхи, хотя там инвентарь раннего периода плохо известен. Об остальных районах Восточной Полинезии мы знаем очень мало, хотя Р. Грин на основании изучения рыболовных крючков и предполагает заселение о-ва Мангарева с Маркизских островов, возможно, около 1000 г. н. э.

^{Заселение Полинезии (по И. Синото)}

В моем определении эта культура не имеет четких границ. Ее членение на локальные полинезийские культуры, которое застали первые европейцы, побывавшие здесь, началось, несомненно, сразу же после того, как отдельные острова Восточной Полинезии были заселены из первичного центра дивергенции. Термин «ранняя восточнополинезийская культура» я использую для того, чтобы объединить относительно гомогенные комплексы, бытовавшие здесь до 1200 г. н. э., так как после этого, судя по достоверным археологическим и фольклорным данным, изоляция значительно усилилась. Однако нельзя забывать, что культурное развитие в Восточной Полинезии — непрерывный процесс и его деление на временные интервалы предпринимается лишь для удобства исследования. Нам не известны ни какие-либо иноземные вторжения, ни заметные изменения в хозяйстве (за исключением изменений в хозяйстве Новой Зеландии), которые бы могли лечь в основу выделения таких интервалов.

В период бытования ранней восточнополинезийской культуры происходило ее дальнейшее развитие: на Маркизских островах исчезла керамика, возросла доля черешковых тесел, произошло типологическое изменение формы рыболовных крючков, уменьшилась важность подвесок из зубов кашалота и костяных пронизок. Сколько-нибудь заметных изменений в хозяйстве не произошло, если не считать вероятного возрастания роли земледелия в связи с сокращением природных ресурсов. Свиньи, собаки и крысы, несомненно, имелись в первичном центре дивергенции, но о курах данных нет. Предстоит решить одну важную задачу — заполнить зияющую лакуну между древнейшим комплексом с Маркизских островов и его предположительным родоначальником на о-вах Самоа.

Позднейшая доисторическая эпоха Восточной Полинезии (1200–1800 гг.)

Археологические, лингвистические и этнографические данные позволяют утверждать, что последние шесть веков доистории Полинезии были временем интенсивной культурной дифференциации островов восточной ее части. К настоящему времени накопилось немало этнографических сведений по материальной культуре Восточной Полинезии, но в нашу задачу не входит освещение того, как острова различаются между собой по технике резьбы по дереву, одежде, играм, приемам плетения и многим другим чертам культуры, практически недоступным археологической оценке. Археология и сама по себе может дать многое: она позволяет сопоставить типы тесел и рыболовных крючков, жилищ и святилищ, способы резьбы по камню и т. д. Конечно, археологический анализ затрудняется отсутствием гончарных изделий (в Восточной Полинезии они представлены только на Маркизских островах и относятся к самому раннему периоду). Не совсем ясно, почему оседлые и крупные земледельческие общества оставили гончарство, ведь сырье для него есть на всех островах, кроме атоллов. Даже тонганцы не переняли гончарное дело у своих соседей— фиджийцев после исчезновения керамики лапита. Печение и жаренье полностью вытеснили из полинезийской кухни варение. Для хранения воды стали использоваться деревянные сосуды, скорлупа кокосовых орехов, сосуды из бамбука и т. п. Можно выдвигать новые и новые предположения, объясняющие утрату гончарства в Полинезии, но ни одно из них нельзя обосновать до конца.

Интереснейшее явление поздней полинезийской культуры— каменные святилища, или марае. К раннему периоду восточнополинезинской культуры относится лишь базальтовая стела в Ваитоотиа на о-вах Общества; возможно, она — предтеча более поздних и более сложных сооружений. Замечательные каменные платформы, датируемые I тысячелетием н. э., обнаружены на о-ве Пасхи; аналогичные сооружения имелись, видимо, в Центральной Полинезии, хотя прямых свидетельств этого не сохранилось. Что касается Восточной Полинезии в целом, то скорее всего первопоселенцы устраивали святилища вроде тех, что в Западной Полинезии называют домами богов. Однако еще до расселения восточных полинезийцев из единого центра по отдельным островам эти дома явно приобрели дополнительную функцию, превратившись в хранилища священных реликвий, а центром отправления всех ритуалов стали либо вертикально поставленные камни, либо небольшая каменная платформа (или две такие платформы). Такое место, видимо, и стало называться аху (праполинезийское *ahu означает ‘громоздить’, ‘класть одно на другое’ [1422, с. 2]). Ко времени европейской колонизации простейшие святилища с таким названием бытовали на Новой Зеландии и на севере Маркизских островов (рапануйцы тоже называли свои святилища аху, но устраивали их иначе, чем маори и маркизцы).

На юге Маркизских островов, на о-вах Общества, Туамоту, Тубуаи, Кука аху были более сложными: в торцах прямоугольной площадки, засыпанной песком или тщательно выложенной камнем, а иногда огороженной стенами, либо воздвигались ряды вертикальных тесаных камней, либо устраивались сложные комплексы террас. На всех этих островах слово «аху» обозначало площадку для ритуалов, а слово «марае» — все святилище. Современные археологи термин «марае» относят ко всем культовым каменным сооружениям Восточной Полинезии. На Новой Зеландии и в Западной Полинезии марае (на Тонга и Самоа — ма-лае) — это открытая площадка в центре поселения. Похоже, что в Центральной Полинезии в позднее время (скорее всего после 1000 г.) светское марае и священное аху были слиты воедино. На одном и том же острове отдельные святилища могут существенно различаться по структуре, но определить, какая из этих структур наиболее древняя, пока не удается (о марае см. [413; 419]).

Изучение тесел не менее информативно, чем исследование святилищ. Ранние тесла, найденные при раскопках в долине Хане и на о-ве Маупити, сильно варьируют по таким параметрам, как сечение и черешковая часть. Похоже, что их создатели пробовали много вариантов. Около 1300 г. происходит стабилизация: каждый остров начинает производить только свой, строго определенный тип тесел. Классификация полинезийских тесел позднего времени, разработанная Р. Даффом [365; 441], верна и для тесел Юго-Восточной Азии. Некоторые из азиатских тесел (плечиковые, клювовидные) в Полинезии отсутствуют, но тип 1, по Р. Даффу (квадратного сечения, черешковое), и тип 2 (квадратного сечения, бесчерешковое) распространены как в Полинезии, так и на Филиппинах, на Тайване и на юге Китая. Для Полинезии характерны тесла треугольного сечения (типы 3 и 4), более редки тесла с черешком сбоку (тип 5). Тесла плоско-выпуклого сечения в Восточной Полинезии вышли из употребления к 1200 г., и их полностью заменили тесла квадратного и треугольного сечения. Гавайцы стали специализироваться на изготовлении тесел типа 1А, маори — на изготовлении бесчерешковых, напоминающих молоток, типа 2В, часто изготавливавшихся из твердого андезита, которого нет на островах тропической Полинезии; на о-вах Общества, Туамоту, Тубуаи и на юге о-вов Кука получили распространение черешковые тесла типа 3А, а на Маркизских островах — черешковые тесла типа 4А. Итак, несмотря на тенденцию к специализации тесел, в Центральной Полинезии преобладали тесла типа 3А, хотя существовали и некоторые другие типы. Р. Дафф подчеркивает важность типа 1А с рельефными ушками в обушковой части. Небольшое количество таких тесел найдено на о-вах Общества, Тубуаи, Кука и на Новой Зеландии. По мнению Р. Даффа, этот тип распространился с о-вов Общества в XII–XIII вв.

^{Восточнополинезийские тесла: а — тип 1А, по Р. Даффу, южная часть о-вов Кука; b — тип 3А, по Р. Даффу, о-ва Общества; с — тип 4А, по Р. Даффу, Маркизские острова; d — тип 4D, по Р. Даффу, о-в Пасхи}

Рассмотрим археологические данные, полученные на отдельных архипелагах. Острова в центре характеризуются постоянством, интенсивностью взаимных контактов и существенной культурной общностью, а периферийные острова (Гавайские, Маркизские, Пасхи, Новая Зеландия), будучи более изолированными, имеют ряд специфических культурных черт.

Первые европейцы, посетившие Маркизские острова, нашли там крепких и здоровых людей. Капитан Дж. Кук отмечал, что «жители этих островов все без исключения принадлежат к прекрасной и здоровой расе» [77, с. 372–373]. Условия окружающей среды — ограниченность природных ресурсов, частые засухи — способствовали развитию относительно эгалитарного общества, сумевшего оградить себя от голода. Маркизцы селились в узких, отделенных друг от друга долинах. В каждой долине имелись свои вожди и жрецы, но вождей, под властью которых объединялись бы несколько долин, по-видимому, не существовало. Соседние поселки нередко враждовали между собой; еще в XVIII в. бесконечные войны, каннибализм и ритуальные человеческие жертвоприношения были обычным делом. Некоторые европейцы [77, с. 372–373] описывают горные укрепления, огражденные земляными насыпями и рядами кольев; внутри таких укреплений располагались возвышения (они представляли собой площадки для сражения), с которых обрушивали на врага метательные снаряды. За исключением Маркизских островов, Новой Зеландии и о-ва Рапа, на других островах укреплений такого типа не отмечено.

О Маркизских островах рассказывали многие европейцы, побывавшие там. Особенно интересны описания П. де Кироса (1595 г.), Дж. Кука (1774 г.), Маршана (1791 г.), миссионеров с судна «Дафф» (1797 г.), Портера (1823 г.), И. Ф. Крузенштерна, Ю. Ф. Лисянского и Лангсдорфа (1804 г.). Ценные сообщения о социальном устройстве и материальной культуре жителей Маркизских островов оставили жившие там некоторое время Э. Ро-бартс, миссионер У. Крук и писатель Г. Мелвилл. Однако обстоятельные научные описания появились только в 20-е годы нашего века.

Доистория Маркизских островов изучена весьма подробно. Острова уже давно привлекли к себе внимание археологов обилием каменных сооружений и статуй. Все то, что сохранилось, относится к позднейшему периоду доистории, поскольку все ранние памятники перестраивались последующими поколениями; возможно, есть какие-то памятники и раннего времени, но найти их пока не удалось, поэтому наши знания о каменном строительстве на Маркизах до 1300 г. крайне скудны.

По схеме Й. Синото, поздний период доистории Маркизских островов делится на фазу III (период распространения культуры, 1300–1600 гг.) и фазу IV (классический период, 1600–1800 гг.) [1268]. Существенных изменений в изделиях в это время не произошло, однако получили более широкое распространение тесла типа 4А, исчезли подвески из зубов кашалота, уступив место (в фазе III) украшениям с пронизками цилиндрической формы, сходным с маорийскими. Цельные рыболовные крючки круглого типа были вытеснены колющими. Как и на Гавайских островах и о-вах Общества, крючки для ловли бонито утратили боковой шип. В фазе III по непонятной причине исчезли собаки. Косвенным показателем роста населения может быть каннибализм. Недавно в долине Ханапетео (о-в Хива-Оа) был раскопан памятник фазы IV. Здесь преобладают рыболовные крючки колющего типа, найдены подвески в виде зуба кашалота, сделанные из раковин каури [1280]. Во время появления европейцев зуб кашалота был уже престижным объектом, и подвески из него носили только люди, занимавшие высокое положение в обществе [1108, с. 83][126].

Большие каменные сооружения, столь характерные для Маркизских островов в XVIII в., появились в фазе III, а более простые каменные вымостки найдены уже при раскопках в долине Хане. Большие жилища, описанные первыми европейцами, побывавшими на островах, ставились на высокие прямоугольные платформы (паэпаэ), которые достигали в длину более 30 м. Жилище состояло из внешней веранды, сложенной из камня, и внутреннего помещения, пол которого посыпался гравием. Нередко веранда и внутреннее помещение разделялись уступом, выложенным плитками красного туфа. Крутой задний скат крыши доходил до основания дома, касаясь паэпаэ, а передний более отлогий скат опирался на балку на высоте примерно 2 м от паэпаэ. Рядом с жилищем иногда сооружалась высокая каменная платформа, на которой располагался домик мертвых (это особенно типично для о-ва Хива-Оа). К дому вождя примыкал ряд строений (жилища советников, воинов, старейшин), а также два сооружения церемониального назначения — ме’аэ и тохуа. В южной части Маркизских островов слово те’ае означает то же, что в других местах marae, т. е. храм. Ме’аэ состояли из сложного асимметричного комплекса террас, на которых устраивались паэпаэ для домов жрецов и для хранилищ священных реликвий. Известно, что дома жрецов имели форму обелиска и достигали, например на Хива-Оа, 20 м в высоту [639, с. 231].

^{Типы оснований жилищ, Маркизские острова. В больших жилищах (нижний рисунок) внутренняя половина основания приподнята и выложена плитами красного туфа}

^{Маркизское тохуа: 1 — длинный дом; 2 — женщины и дети; 3 — гости; 4 — дом воина; 5 — дом жреца; 6 — вход; 7 — длинные барабаны; 8 — старики}

На севере Маркизских островов, в особенности на о-ве Нуку-Хива, храмы были проще; как правило, они представляли собой дом на одной насыпной площадке. Как уже было отмечено, такие сооружения назывались аху. Замечательное описание одного из них — в долине Таипиваи на о-ве Нуку-Хива — можно найти У Г. Мелвилла: «Здесь и там во мраке, полускрытые завесой листвы, высились идолопоклоннические алтари из огромных полированных плит черного камня, свободно положенных одна на Другую, достигавшие двенадцати и даже пятнадцати футов в высоту. Сверху на этих пьедесталах были сооружены примитивные открытые святилища, обнесенные тростниковой загородкой, за которой можно было видеть свежие, загнивающие, гниющие и сгнившие приношения в виде кокосовых орехов и плодов хлебного дерева и разлагающиеся останки недавно закланных жертв» [975, с. 102]. По-видимому, Мелвилл описывает не собственно дом, а огороженную площадку; но в начале XIX в. были описаны и другие дома богов, внутри которых иногда располагались изображения самих богов. В Восточной Полинезии, за исключением северной части Маркизских островов и Гавайев, такие дома богов неизвестны. Говоря о полированном камне, Мелвилл, вероятно, подразумевает, что это дело рук человека. Однако скорее всего камни были отполированы водой. На Маркизах вообще не знали той обработки камня, с которой были знакомы жители о-ва Пасхи и ряда других островов.

По Р. Линтону и Э. Хэнди, ме’аэ делились на два типа — погребальные и церемониальные [639; 891]. Первые располагались, как правило, в уединенных местах; на них часто устраивались специальные облицованные камнем ямы для захоронения костей. Вторые, примыкавшие к жилищу вождя, обычно сочетались с тохуа — специфическим маркизским сооружением. Тохуа состояли из прямоугольных площадок, иногда террас на склоне холма. Вокруг этих площадок возвышались платформы разной величины для зрителей и знатных гостей. П. Бак дал прекрасную гипотетическую реконструкцию церемонии, проходившей на одной из таких тохуа [168, с. 163–168], но мы снова обратимся к Г. Мелвиллу: «Посередине была поляна, а на ней — площадка для хула-хула, одного из фантастических местных ритуалов. Она представляла собой длинную террасу — пай-пай — с двумя высокими алтарями по концам, охраняемыми плотным рядом жутких деревянных идолов, и с бамбуковыми навесами, тянущимися по длинным сторонам площадки и открывающимися внутрь этого просторного четырехугольника. Толстые стволы столетних деревьев, росших посередине и бросавших на него свои густые тени, были окружены небольшими возвышениями и обнесены оградой, образуя своего рода кафедры, с которых священнослужители могли взывать к своей пастве» [975, с. 102–103].

Тохуа, описанная Мелвиллом, находилась на о-ве Нуку-Хива, в долине Таипиваи; вообще, о-в Нуку-Хива был центром скопления наиболее крупных сооружений такого типа. В 1957 г. на месте тохуа Вахангеку’а, одной из самых больших тохуа в долине Таипиваи, американский археолог Р. Саггз провел разведочные раскопки. Тохуа располагалась на искусственной террасе в склоне горы и занимала площадь 170×25 м. От нижней части склона холма она была отгорожена трехметровой стеной, сложенной из огромных камней. Сама площадка была окружена мощными платформами — паэпаэ, на многих из которых имелись насыпные сооружения с уступами, которые служили, видимо, основаниями домов. Р. Саггз подсчитал, что на сооружение одной только главный террасы ушло около 9000 куб. м земли [1338, с. 124]. Это гигантское сооружение воздвигалось явно в течение нескольких веков и было закончено незадолго до появления на островах европейцев.

Р. Саггз с огромным энтузиазмом начал раскопки целого ряда каменных сооружений на о-ве Нуку-Хива, но не смог датировать их из-за отсутствия сопутствующих изделий и образцов для радиоуглеродного анализа[127]. Поскольку каменные сооружения достаточно долго остаются на поверхности земли, их археологическая датировка составляет всегда особенную трудность. В 1968 г., работая вместе с И. Синото на о-ве Хива-Оа, я попытался получить максимум информации о каменных сооружениях, не прибегая к раскопкам. Начало такой методике было положено М. Келлум-Оттино во время подробного осмотра каменных сооружений в долине Хане на о-ве Уа-Хука [793]. Я произвел мензульную съемку всех каменных платформ, стен, террасы и ям-хранилищ в долине Ханатекуа на о-ве Хива-Оа. Из материалов о каждом конкретном объекте никаких существенных выводов сделать не удалось, однако обнаружился ряд закономерностей общего порядка [91]. Во-первых, совершенно очевидно, что долина делилась на три части. Нижняя часть была отведена главным образом под кокосовые пальмы и другие деревья; домов было очень мало. Возможно, там находились две небольшие тохуа, ныне разрушенные. В средней части было много жилищ, примыкавших к обнесенному каменной стеной укреплению, а при них небольшие огороженные посадки хлебных деревьев и ямы для хранения заквашенных плодов хлебного дерева — запасов на случай неурожая. Здесь же располагалось самое большое ме’аэ.

Концентрация населения в центре долины, видимо, объяснялась стремлением людей обезопасить себя от океанских приливов. В верхней части, довольно узкой, находились в основном террасы для разведения клубневых растений. Дома не группировались в отдельные поселки, а располагались на расстоянии метров пятидесяти друг от друга. Такая нецентрическая модель расселения характерна для всех островов этой группы.

В Ханатекуа я поставил целью определить численность населения долины по плодородию почв и затем, используя полученные показатели, оценить население Маркизских островов на 1800 г. Можно предположить, что его численность была чуть более 30 тыс., хотя в более ранних работах приводятся другие цифры. Как бы то ни было, к 1900 г., т. е. за столетие, число жителей катастрофически сократилось — до 4 тыс. Таково следствие появления на островах европейцев.

Следует остановиться еще на одном достижении древних маркизцев — искусстве сооружения больших антропоморфных каменных скульптур. Статуи, часто вырезавшиеся из красного туфа и достигавшие 2,5 м в высоту, располагались на платформах, в святилищах или перед ними — последнее особенно характерно для о-вов Нуку-Хива и Хива-Оа.

Эти статуи, изображающие приземистых толстогубых существ с выпученными глазами и раздутыми ноздрями, которые сидят, скрестив руки на животе, несомненно, вершина полинезийского искусства резьбы по камню. Конечно, каменные колоссы с о-ва Пасхи затмевают их; аналогичные статуи имеются только на о-ве Раиваваэ в группе Тубуаи. (Во всей остальной Полинезии каменные статуи были очень небольшими.)

В 1956 г. Э. Фердон и Т. Хейердал исследовали наиболее известные группы статуй — в долине Таипиваи на о-ве Нуку-Хива и в долине Пуамау на Хива-Оа [710, с. 117–151]. Данные радиоуглеродного анализа позволяют датировать эти статуи началом XVI в., т. е. довольно поздним временем. Т. Хейердал сравнил эти фигуры с крупными статуями из Сан-Агустина в Колумбии и пришел к выводу, что Маркизские острова и Раиваваэ испытали колумбийское влияние около 1500 г. Отмеченное Т. Хейердалом сходство действительно есть, однако неясно, чем, собственно, большие статуи Маркизских островов отличаются от меньших гю размерам деревянных и каменных фигур с других островов Полинезии. Например, маленькое деревянное изображение бога рыболовства с о-ва Раротонга — вполне точная их параллель.

На Маркизских островах, как и во всей Полинезии, немало наскальных рисунков. Здесь и схематические изображения людей, и личины с выпученными глазами, и распростертые человеческие фигурки, и собаки, и рыбы. Они выполнены в той же манере, что петроглифы Гавайев и особенно о-ва Пасхи, а кое-какие аналоги им встречаются вплоть до Новой Каледонии. Систематического изучения многочисленных петроглифов не проводилось, не предпринималось также попыток установить их хронологию, поэтому мы не будем останавливаться на них здесь.

Под этим названием объединены о-ва Общества, Тубуаи, Туамоту и южные острова из группы Кука. Достоверно известно, что к моменту появления в Полинезии европейцев все эти острова были близки в культурном и языковом отношении, и это позволяет выделить их как единую культурную область в рамках Восточной Полинезии. Такое выделение было впервые обосновано в 1938 г. Э. Барроузом [187]; он включил в Центральную Полинезию также Гавайи, которые мы рассматриваем отдельно.

Языки Центральной Полинезии составляют таитическую группу восточнополинезийских языков (см. главу III); соответствующий праязык распался, по-видимому, не ранее тысячи лет назад. Вероятнее всего, носители праязыка жили на о-вах Общества, однако окончательно доказать это пока не удается, хотя можно считать, что южные острова из группы Кука и о-ва Тубуаи были заселены только в конце I тысячелетия н. э.

Культурное единообразие островов Центральной Полинезии было установлено П. Баком [169]. На о-вах Туамоту П. Бак останавливается очень бегло, вероятно, из-за недостатка данных (хотя испанцы, побывавшие на Таити в 1774–1775 гг., отмечали, что таитяне считали своими данниками 14 островов на северо-западе Туамоту, в том числе атоллы Апатаки, Рангироа, Факарава и Анаа; оттуда они получали кокосы, рыбу, перламутровые раковины, циновки, собак, некоторых птиц). Баку удалось обнаружить много предметов материальной культуры, характерных для островов Центральной Полинезии и практически неизвестных за ее пределами. В их числе — специфические терки для кокосов, песты, деревянные скамейки, накидки, гонги с прорезями, тесла (типа 3А, по Даффу) и т. д. П. Бак считает, что особенно тесные контакты существовали между населением южных островов из группы Кука и о-вов Тубуаи; своеобразным перекрестком служил о-в Мангаиа.

Многие выводы Бака не оказались неожиданными. Острова, о которых идет речь, расположены довольно близко друг от друга; существует немало свидетельств дрейфовых плаваний, особенно с о-вов Кука на о-ва Общества. Миссионер Дж. Уильямс был потрясен, узнав, что на о-ве Раротонга между 1797 и 1823 гг. побывала одна таитянка, рассказавшая жителям о капитане Дж. Куке, о металлических орудиях европейцев, о Иегове и Иисусе Христе (сам Уильямс прибыл на этот остров в 1823 г.). Восхищенные раротонганцы устроили даже святилище Иеговы и Иисуса Христа [1458, с. 73–75]. Существует много достоверных фактов об обширных географических познаниях таитян.

Это не означает, конечно, что в течение всей доисторической эпохи контакты носили регулярный характер; так, южные острова из группы Кука и о-ва Тубуаи имеют различия в материальной культуре (особенно это касается устройства марае). Единственным архипелагом, где постоянно поддерживались межостровные контакты, были о-ва Общества; здесь все острова расположены близко друг от друга (даже Таити и Хуахине, лежащие на расстоянии 180 км, находятся в пределах видимости). Жители маленьких островков Мауке, Митиаро и Атиу на юге о-вов Кука также поддерживали регулярные контакты и объединялись под главенством Атиу.

Перейдем к рассмотрению отдельных групп островов; начнем с о-вов Общества, названных П. Баком «пупом Полинезии».

Острова Общества. Эти острова делятся на Подветренные (в их числе о-ва Раиатеа, Тахаа, Бора-Бора, Хуахине) и Наветренные (в числе которых Таити и Муреа). Все они вулканические, с необычайно красивой природой. Ко времени появления здесь европейцев острова были заселены представителями единой этнической группы. Современные ученые уверены, что здесь бытовало одно из самых стратифицированных обществ, в котором существовало социальное расслоение — на могущественных вождей (арии), вождей низшего ранга и землевладельцев (раатира) и, наконец, общинников (манахуне). Хотя это общество, по-видимому, было организовано по принципу обычного полинезийского рэмэджа со сложными генеалогическими связями между его членами, ко времени контактов с европейцами таитяне успели большинство этих связей утратить. Билатеральными группами общинников, живших в определенной местности, управляла, как и на Гавайях, относительно эндогамная группа вождей. В 1777 г. Кинг писал об о-ве Хуахине: «Не было, пожалуй ни одного случая, когда простолюдин возвысился бы среди них благодаря своим достоинствам или способностям; сословия разделены и отличаются одно от другого» (цит по [77, с. 1386–1387]) Как раз в то время вождем Хуахине был десятилетний мальчик а вождю Таити исполнилось только девять лет.

По мнению И. Голдмена, общинник мог занять высокое положение в социуме, либо отличившись в военных действиях, либо войдя в общество ареоев.

Последнее — чрезвычайно любопытный социальный институт, достигший наибольшего развития именно на о-вах Общества но имеющий параллели и на Маркизских островах, на юге о-вов Кука, Туамоту и Тубуаи. Известно, что общество было организовано в XVI в. на о-ве Раиатеа и посвящалось богу Оро. Местные вожди благосклонно относились к членам этого общества которые путешествовали из местности в местность, с одного острова на другой, исполняя песни и давая представления. Члены общества практиковали детоубийство. Женщин, входивших в него, П. Бак сравнил с европейскими актрисами, которые не могут себе позволить иметь детей. По-видимому, в обществе действовало правило промискуитета, столь возмущавшее первых европейских наблюдателей. По мнению ряда авторов, организующее начало принадлежало здесь культу плодородия.

Большая часть того, что известно об ареоях, содержится в ранних описаниях. В 1769 г. Дж. Банкс писал, что членов общества, имевших детей, либо вообще изгоняли из него, либо принуждали отдать ребенка кому-то на воспитание или убить. В 1774 г. Дж. Кук наблюдал, как от берегов о-ва Хуахине отплыло 60 лодок ареоев, направлявшихся в гости к своим собратьям на Раиатеа. Дж. Уилсон рассказывал о том, что один из вождей умертвил восьмерых детей, для того чтобы остаться ареоем. Многие плантации на Таити устраивались подальше от берега — это должно было уберечь их от набегов ареоев.

Мы не будем пересказывать все наблюдения первых путешественников, но к некоторым все же обратимся — ведь люди, записавшие их, видели своими глазами одну из самых прекрасных культур старой Полинезии.

В 1769 г. о-в Таити был разделен на несколько независимых вождеств. Дж. Кук по ошибке счел вождя местности Паре вождем всего острова. Паре обладал правом пользоваться любыми богатствами атолла Тетиароа. В 1769 г. Дж. Банкс видел, как от Тетиароа отплыло 25 лодок, груженных рыбой для Паре. Среди всех островов Общества традиционно выделялся о-в Раиатеа; Дж. Куку рассказывали о былом могуществе этого острова, а А. Варела слышал в 1774 г., что о-в Таити был заселен выходцами с Раиатеа. Дж. Уилсоп сообщал, что большим влиянием на Таити пользовались жрецы с Раиатеа. У. Эллис писал в 1830 г., что, по преданию, великий бог Оро и первые люди появились на свет в священной местности Опоа, где и поныне сохранилось ма-рае Тапутапуатеа, одно из главнейших святилищ Полинезии. «Однако к 1767 г. вожди Раиатеа утратили реальную власть, и остров стал управляться наместниками верховного вождя соседнего острова Бора-Бора.

Могущество и внешний блеск таитянских вождей (как и вождей Тонга и Гавайев) были невероятными. Только вожди могли носить особый пояс из красных или желтых перьев; они руководили всеми ритуалами, связанными с человеческими жертвоприношениями; перед ними должны были обнажать верхнюю часть тела подданные (в отличие от тонганцев, таитяне не падали ниц перед вождем). Любой дом, в который входил вождь, за исключением его собственного, становился табу и поэтому подлежал — сожжению. Вожди контролировали распределение земель и нередко собирали подати, значительная часть которых, впрочем, быстро возвращалась общинникам в виде даров и угощения на пирах[128]. Если вождь вступал в союз с простой женщиной, все их потомство уничтожалось. При равном союзе старший сын с рождения наследовал титул отца, а до достижения им зрелости отец выступал в роли регента. Только вожди могли часто употреблять в пищу свинину. После смерти вождя его тело мумифицировали. Естественно, все эти привилегии касались только слоя могущественных вождей (арии); раатира же, облеченные некоторой властью, составляли скорее слой землевладельцев и выступали как советники арии.

Верховные вожди представляют интерес для этнографов, в частности потому, что в их руках сосредоточивались большие богатства и они распоряжались рабочей силой. На Таити материальное следствие этого — величественные храмы и военный флот, составляющие вообще прерогативу стратифицированных обществ с высокой плотностью населения. Как отмечал Дж. Банкс, «величайшая гордость жителя Отахеите [Таити] — величественное марае». Сам он смог увидеть (вскоре после завершения строительства) крупнейшее из святилищ — марае Махаиатеа, воздвигнутое женщиной-вождем Пуреа в местности Папара. Банкс был восхищен этим марае. «Нас поразила огромная пирамида, — писал он, — подлинный шедевр туземной архитектуры… По величине и искусству исполнения это нечто невероятное» 175, т. 2, с. 303].

Основание Махаиатеа составляло 81×22 м; пирамида из И ступеней, каждая высотой 1,2 м, выложенных квадратами вулканической породы, поднималась на 13,5 м и стояла в конце обнесенной стенами площади длиной 115 м. Сколько труда потребовалось на добычу и доставку камня, не говоря уже о его обработке! Теперь этот памятник практически разрушен; впрочем, уже во времена Дж. Банкса земля под пирамидой начала оседать, так что разрушение отчасти было вызвано естественными причинами. К счастью, в 1797 г. был сделан рисунок, позволяющий судить об этой пирамиде (правда, вместо стены на этом рисунке изображен забор). Измерения, проведенные тогда же, расходятся с данными Банкса. Реальная высота пирамиды была, по-видимому, 15,5 м.

Подробно таитянские святилища были описаны в 1933 г К. Эмори 1407], который показал различия между марае Навет-ренных и Подветренных островов. Среди первых он выделил три типа. Марае первого типа, «внутриостровные», сооружались на Таити и Муреа, в глубине этих островов; на краю площадки иногда обнесенной стенами, располагалось небольшое аху, на котором были вертикально поставлены коралловые или базальтовые блоки. Второй тип — промежуточный между первым и третьим, «прибрежным», для которого характерны ступенчатое аху ц расстановка вертикальных камней не на самом аху, а только на площадке. Марае Махаиатеа — самое большое святилище такого типа.

К. Эмори считал, что первый тип — древний, а третий — самый поздний. В XVIII в. сооружались уже все три типа святилищ, что, по-видимому, было социально обусловлено. Марае третьего типа строились вождями в самых удобных прибрежных местностях, а более простые сооружались менее привилегированными членами общества в глубине острова. На основании описаний У. Блая (1792 г.) и Дж. Кука (1777 г.) было сделано заключение, что «прибрежные» марае со ступенчатыми аху предназначались для вождей высокого ранга и могли получить распространение в XVIII в. вместе с культом Оро. Более простые марае имеют параллели на о-вах Туамоту и Гавайях, тогда как марае «прибрежного» типа известны только на о-вах Таити и Муреа.

Марае Подветренных островов не столь разнообразны и характеризуются весьма простыми аху (известны только два ступенчатых аху). Площадки почти никогда не обносились стенами. Знаменитое марае Тапутапуатеа — центр поклонения Оро — именно такого типа. Его аху, выложенное коралловыми плитами высотой до 4 м, занимает площадь 40×7 м. Радиоуглеродный анализ раковин из подсыпки аху позволяет датировать его XVII в. [1263, с. 49]. В поселке Маэва на о-ве Хуахине находится удивительное скопление из 25 таких марае; часть их была недавно восстановлена сотрудниками Музея Б. Бишоп.

Из описаний конца XVIII в. можно узнать о функциональном назначении марае. К вертикально стоящим камням, нередко покрывавшимся материей, прислонялись участники церемоний; эти камни также представляли духов предков. Аху посвящалось богам, изображениями которых служили, по-видимому, резные деревянные доски (уну) или вертикальные каменные плиты.

^{Марае таитянского внутри-островного типа}

^{Сцена, зарисованная Дж. Уэббером на марае Таити во время третьего плавания Дж. Кука. На заднем плане видно аху с черепами и резными уну. На переднем плане — принесенный в жертву человек}

На марае располагались также дома жрецов с закругленными углами, деревянные возвышения для жертвоприношений, ямы для жертвоприношений и маленькие переносные дома богов, служившие хранилищами священных предметов (в том числе человеческих черепов). Тела знатных вождей и принесенных в жертву людей погребали на марае, но нередко тела жертв просто оставляли там непогребенными (каннибализма на Таити не знали). К числу каменных сооружений о-вов Общества относятся также «рогатые» платформы для стрельбы из лука (одно из любимых развлечений вождей) и укрепленные низким бордюром основания домов. Традиционные таитянские дома замечательны своей длиной, достигавшей 130 м; дома вождей и знати были закруглены на торце.

Несмотря на все эти очевидные доказательства пышности и блеска, которыми были окружены вожди, археологи не могут похвастаться обилием данных, которые бы пролили свет на развитие культуры о-вов Общества. Выдвигался ряд гипотез, основывавшихся на неархеологических данных и до сих пор не нашедших подтверждения. По мнению Э. Хэнди, о-ва Общества были первоначально заселены представителями эгалитарного общества, которое он назвал старотаитянским [642]. Затем около VII в. н. э. новая волна поселенцев — слой арии — принесла аристократический строй со свойственной ему сложной системой социально престижных градаций. Теория П. Бака, выдвинутая им в 1944 г. [169, с. 521], была сходна с теорией Э. Хэнди. Разница заключалась в том, что П. Бак настаивал на одной миграции, после которой арии сосредоточились на о-ве Раиатеа; затем их тип общества распространился на соседние острова, включая Таити. Домашних животных и культурные растения они получили и, Меланезии, через о-ва Самоа. И П. Бак, и Э. Хэнди подчеркивали совершенно особый статус о-ва Раиатеа, и это естественно, если вспомнить, что они опирались на источники XVIII в. Однако К. Луомала показала, что сообщения о политическом господство о-ва Раиатеа ненадежны, а предположение о завоевании такого большого острова, как Таити, и вовсе не основательно [907 с. 62]. Возможно, Раиатеа был центром распространения новых религиозных тенденций, но никак не светской власти.

На о-вах Общества археологами были исследованы жилища и несколько прибрежных раковинных куч. Раскопки раковинных куч в начале долины Опуноху на о-ве Муреа [581] позволили дойти до слоев, относящихся к 1100 г.[129]. Найденные там изделия хотя и отличаются от находок в Маупити, выполнены в том же стиле.

Тесла, обнаруженные в Опуноху, в основном черешковые, относятся к типам 4А и 3В, по Р. Даффу (тесла Маупити более разнообразны и в большинстве своем бесчерешковые). Такие предметы ранней восточнополинезийской культуры, как подвески из зубов кашалота и раковинные диски, на о-ве Муреа не обнаружены; правда, это может объясняться отсутствием погребений. Когда исчезли подобные украшения — точно неизвестно. Такие находки в долине Опуноху, как раковинное долото, терка из скорлупы кокосового ореха, крючки для ловли бонито, продолжают линию раннеполинезийской культуры; это позволяет полагать, что культура о-вов Общества развивалась плавно и непрерывно.

Археологические исследования поселений, особенно исследования, проведенные на о-ве Муреа, чрезвычайно важны для реконструкции таитянского общества. Перед началом контактов с европейцами на о-вах Общества не было компактных поселков; так же как и во всей остальной Полинезии, жилища были разбросаны вдоль побережья и в долинах рек между участками обрабатываемых земель; кое-где они группировались вокруг жилища вождя и марае. В долине Опуноху Р. Грин с коллегами обследовал несколько сот построек, расположенных в 2–3 км от побережья[130]. Там были обнаружены земледельческие террасы, многочисленные марае, небольшие прямоугольные жилые дома и общинные дома побольше, закругленные с торца. Среди марае встречаются, если использовать терминологию К. Эмори, и «внутриостровные», и «прибрежные», но они столь разнообразны, что Р. Грину пришлось разработать новую классификацию — он выделил 12 типов марае [575]. Большая часть находок датируется XVIII в., следовательно, к прибытию европейцев все эти постройки функционировали. Один из закругленных в плане домов относится к XIII в.; возможно, в то время и началось освоение долины.

Основываясь на данных этноистории и археологии, Р. Грин предположил, что в долине жило по крайней мере два очень крупных рэмэджа. Грину удалось весьма убедительно связать обнаруженные каменные сооружения с социальной иерархией, свойственной этим рэмэджам. Так, по мнению Грина, одно из замечательных марае «прибрежного» типа, со ступенчатым аху, соотносится с родом вождя самого высокого ранга. По-видимому, не случайно это марае располагалось в самой густозаселенной части долины. Другие марае, более простые, Грин связывает с менее значительными генеалогическими группами в рамках рэмэджа (мата’эина’а) или с отдельными семейными группами. Мата’эина’а строили закругленные в плане общинные дома и такие же жилища для вождей, а рядовые общинники жили в небольших домах прямоугольной формы.

Естественно, что сооружения, находившиеся в пользовании простых социальных единиц, например отдельных семей, встречаются значительно чаще, чем постройки, связанные с более крупными частями рэмэджей. Так, в числе марае только одно занимает высшее место в существовавшей иерархии; за ним следуют восемь других, соотносимых с менее значительными частями рэмэджа, и сорок семь, служивших святилищами для отдельных большесемейных групп.

Конечно, сложность конструкции или размер каменного сооружения не обязательно соответствуют рангу того, кто его воздвиг, однако для большинства сооружений, исследованных Р. Грином, это верно и хорошо соотносится с этноисторическими данными.

Туамоту. К востоку от о-вов Общества лежит цепь низких атоллов, протянувшихся с северо-запада на юго-восток почти на 1300 км. Самые крупные из атоллов этой цепи сконцентрированы на северо-западе, довольно близко от Таити. Чем дальше на юго-восток, тем мельче острова и тем удаленнее они друг от друга. Ко времени появления европейцев большинство юго-восточных островов было либо необитаемо, либо заселено очень немногочисленными группами островитян. Один из атоллов, Моруроа, приобрел в наше время печальную известность, став местом атомных испытаний. Восточнее лежит о-в Мангарева, на котором в силу его относительной изоляции в доисторическое время развилась культура, несколько отличная от туамотуанской.

Археология Туамоту — это прежде всего раскопки марае, прекрасные описания которых составил К. Эмори [408; 410; 414]. Никаких жилищ или хозяйственных сооружений не обнаружено, но для бесплодных атоллов, население которых всегда было очень малочисленным и редким, это неудивительно. Исключение составляет о-в Мангарева. Некоторое время назад Р. Грин обнаружил там рыболовные крючки и другие изделия, восходящие к 1200 г., и решил, что Мангарева был заселен с Маркизских островов. Этого же мнения придерживается К. Эмори [410, с. 501, хотя, учитывая географическое положение острова, можно предположить, что культура Мангарева одинаково близка маркизской и туамотуанской.

^{Марае Махина-и-те-ата, о-в Такароа (о-ва Туамоту). Длина 10 м}

Марае о-вов Туамоту в основном соотносятся с «внутриостровными» марае Таити; на них располагались низкие аху с вертикальными каменными плитами (обычно тремя), выстроенными в ряд. Площадки редко выкладывались камнем или обносились стенами; на площадке также располагались вертикально поставленные плиты. На атоллах Татакото, Факахина и Фангатау некоторые из них по форме отдаленно напоминают антропоморфные фигуры. Как это ни поразительно, очень похожие обтесанные блоки встречаются на марае одинокого атолла Тангарева (Пенрин), лежащего на 1800 км северо-западнее!

На архипелаге Туамоту найдены и специфические марае. Например, на атолле Реао сооружались высокие аху, на верху которых устанавливалось множество вертикальных камней; рядом с этими аху иногда располагались аху поменьше; вся площадка марае была обнесена стеной. От марае о-ва Мангарева сохранилось, увы, очень мало, но на соседнем атолле Тимоэ К. Эмори обнаружил замечательный образец святилища, не окруженного стенами, с двухступенчатыми аху.

То, что марае Туамоту в целом схожи с таитянскими, не означает, конечно, что все острова архипелага Туамоту были заселены с Таити. Однако К. Эмори считает, что марае Туамоту и Таити имели примерно одни и те же функции [414].

Острова Тубуаи. Эта группа весьма обособленных островов лежит к югу от о-вов Общества. Четыре острова этой группы — Риматара, Руруту, Тубуаи и Раиваваэ — отстоят друг от друга примерно на 200 км. Фактически они образуют единую цепь с южными островами Кука, и эта единая цепь с очень редкими звеньями протянулась с северо-запада на юго-восток на

2500 км. Как уже говорилось, в позднейший период доистории южная часть о-вов Кука и Тубуаи действительно составляли культурный континуум. На всех этих островах преобладали тесла типа 3А (по Р. Даффу). Лежащие рядом острова могут быть объединены и по сходству марае. Например, очень похожи марае на Мангаиа и Руруту; к ним можно было бы прибавить и о-в Риматара, если бы нам было что-нибудь известно о нем. Особняком стоит о-в Рапа, расположенный на расстоянии 500 км от всех остальных о-вов Тубуаи; на этом острове много своего, особенного, например террасные укрепления.

Доистория островов, составляющих названную культурную цепь, за исключением о-ва Рапа, известна в основном по их марае. Наиболее простые конструкции встречаются на Тубуаи и Раиваваэ; на Руруту и в южной части о-ва Кука они гораздо сложнее. Марае на Раиваваэ представляли собой прямоугольные площадки, выложенные камнем и обнесенные вертикально поставленными камнями до 4 м высотой. Эти камни служили своеобразной оградой. Аху на марае не было. К одному из таких марае, под названием Унурау, вела дорога длиной 150 м, также огороженная каменными плитами. В самом начале по обеим сторонам дороги возвышались две каменные статуи. Раиваваэ вообще знаменит большими каменными сооружениями, достигавшими в высоту 2,7 м; после о-ва Пасхи это самый известный своими статуями остров Полинезии. Члены норвежской археологической экспедиции раскопали в 1956 г. на Раиваваэ одно из марае и обнаружили отдельные части нескольких статуй, которые явно были когда-то перенесены с одного места на другое.

Марае о-ва Тубуаи обычно огораживались с трех сторон; они еще проще, чем марае о-ва Раиваваэ, и на них тоже нет аху.

Руруту прославился найденной на нем деревянной статуей божества, одним из самых замечательных образцов деревянной скульптуры Полинезии. Теперь она находится в Британском музее. В 1821 г. шторм занес нескольких жителей этого острова на о-ва Общества; Дж. Уильямс отправил их домой и вместе с ними послал двух христиан с Раиатеа, поручив им обратить жителей Руруту в христианство. На Раиатеа они вернулись с деревянной статуей божества, которая впоследствии была выставлена Лондонским миссионерским обществом на всеобщее обозрение. Дж. Уильямс так описывает эту статую: «Особый интерес представляет изображение Аа — важнейшего бога народа Руруту. Снаружи оно усеяно маленькими изображениями божков. В спине его находится дверка, открыв которую обнаруживаешь, что и внутри он заполнен фигурками божков; там их оказалось 24… Рассказывают, что Аа был предок, заселивший остров и обожествленный после смерти» [1458, с. 37–38].

Почему жители Руруту не знали великих таитянских богов Та’ароа и Оро? Возможно, это объясняется обособленностью Руруту.

Некоторые марае Руруту похожи на марае о-ва Тубуаи [419], но многие другие значительно сложнее, особенно марае заме-нательного доисторического поселения Витариа, расположенного на северо-западном побережье острова. Это поселение исследовано П. Вереном [1411]. Витариа во всех отношениях исключительный археологический памятник Полинезии; он образован цо меньшей мере 60 постройками, протянувшимися несколькими параллельными цепочками на полкилометра. П. Верен считает, что ему удалось раскопать лишь половину памятника, и исключено, что когда-нибудь мы увидим древние улицы и площади всего поселения. Объяснить происхождение Витариа очень трудно, особенно учитывая, что такие поселения в Полинезии встречаются вообще крайне редко, разве что его создание было связано со строгой локализацией всевозможных материальных средств и с постоянными междоусобицами (тем не менее не похоже, чтобы это поселение было как-то укреплено). Поскольку на Руруту обнаружены и другие поселения, подобные Витариа, их происхождение можно объяснить и спецификой местной культуры.

Все постройки Витариа — закругленные в плане, их каменные основания располагаются на прямоугольных земляных террасах, выложенных камнем. Поселение в том виде, в котором оно сохранилось, явно относится к позднейшему периоду доистории, но при раскопках под одной из построек Верен дошел до слоя, датируемого 1050 г. Между домами были расположены марае (не менее 14), некоторые — прямо на террасах жилищ. Эти выложенные камнем прямоугольные площадки с аху или без них были окружены базальтовыми плитами. На террасах многих домов также стояли вертикальные каменные плиты, к которым, возможно, прислонялись сидевшие люди.

Все изделия, найденные в Витариа, позднего центральнополинезийского типа: тесла типа 3А (по Р. Даффу), каменные песты, цельные рыболовные крючки из раковин. Удочек для ловли бонито не обнаружено. К сожалению, П. Верен не смог определить хронологию изменений в предметах материальной культуры и в структуре марае; впрочем, это остается невыясненным и для многих других районов Центральной Полинезии.

Обратимся теперь к изолированному острову Рапа, лежащему за пределами тропиков. Ко времени появления европейцев здесь не было ни кокосов, ни хлебного дерева, ни свиней, ни собак, ни кур. Население острова занималось прежде всего выращиванием заливного таро на типично полинезийских террасах, очень распространенных в южной части о-вов Кука, на Тубуаи и на Гавайях. О древней культуре Рапа известно мало; жители острова не изготавливали ни тесел типа 3А (по Р. Даффу), ни рыболовных крючков из раковин, характерных для всей Центральной Полинезии. Тесла о-ва Рапа совершенно особые: одни могут быть отнесены к типу 1 (с выступом у обуха), другие — к типу 2 (с обухом, покрытым насечками). Практически нет никаких данных о марае и жилищах на о-ве Рапа. Известно лишь, что жители этого пустынного и бедного природными ресурсами острова часто воевали друг с другом и достигли высокого уровня в сооружении укреплений. Междоусобные войны были типичны не только для о-ва Рапа, но и для о-ва Мангаиа, Маркизских островов, о-ва Пасхи. Тем не менее из всех восточных полинезийцев только жители о-ва Рапа да еще маори достигли совершенства в строительстве земляных укреплений.

Крепости о-ва Рапа заметно возвышаются над островом; их центральные башни окружены более низкими террасными укреплениями в виде колец и радиусов. Некоторые из террас и башен выложены камнем. Если они были чересчур отвесны, путь наверх облегчали выступающие вперед камни. Центральные башни вряд ли использовались как жилища— для этого они слишком малы; по-видимому, в них находились вожди, руководившие обороной. На нижних террасах, очевидно, располагались жилища. В крепости Моронго-Ута, расчищенной норвежской экспедицией в 1956 г., нижние террасы были разделены стенами на отдельные жилые участки, каждый из которых был к тому же огорожен снаружи. В некоторых местах во внутренних стенах имелись небольшие ниши для миниатюрных марае, на которых были расставлены крохотные базальтовые призмы, — трогательные места поклонения одной небольшой семьи.

Дождливая погода и поспешность, с которой велись раскопки, помешали норвежской экспедиции обнаружить в Моронго-Ута следы самих жилищ. Но реконструкция всего памятника, сделанная членами экспедиции, кажется вполне приемлемой. Несомненно, закругленные в плане дома — это домысел, и неизвестно, были ли они в доисторический период на о-ве Рапа. На памятнике обнаружены тесла описанных выше типов и каменные песты, датируемые 1650–1800 гг. по данным радиоуглеродного анализа. Другая неукрепленная стоянка на о-ве Рапа относится к 1300 г. Это самая ранняя из уже раскопанных стоянок. Пока неясно, когда и откуда был заселен о-в Рапа, хотя наиболее вероятным источником его заселения являются о-ва Тубуаи.

Южная часть островов Кука. Здесь речь пойдет о четырех из девяти островов: Раротонга, Аитугаки, Мангаиа и Атиу. Все они вулканические, но Мангаиа и Атиу, так же как и Руруту, окружены коралловыми рифами. С этнографической точки зрения это наиболее известные острова, они подробно описаны П. Баком, а еще раньше миссионером У. Гиллом. На ра-ротонганские предания опирался С. Перси Смит в своем фундаментальном труде о миграциях полинезийцев [1287]. На этих островах сотрудниками Музея Кентербери в Крайстчерче (Новая Зеландия) проведено много раскопок. Мне также довелось участвовать здесь в раскопках, организованных Оклендским университетом [93; 98].

Согласно преданиям, записанным С. Перси Смитом, южная часть о-вов Кука была заселена в 800–900 гг. П. Бак в одной из своих работ, опубликованных в 1944 г., утверждает, что они были заселены не ранее 600 лет назад полинезийцами с о-вов Общества, в начале периода господства о-ва Раиатеа. Но моим данным выходит, что С. Перси Смит ближе к истине. В 1970 г. я раскопал прибрежную раковинную кучу в Уреиа на о-ве Аиту-таки, обнаружив там тесла типа 4А (по Р. Даффу) и крючки из раковин, датируемые 950 г. Это самый ранний памятник на о-вах Кука, следовательно, они могли быть заселены с о-вов Общества в позднейшую фазу ранней восточнополянезийской культуры, т. е. на много столетий позднее заселения Маркизских островов. Тем не менее культура о-вов Кука (как и Тубуан) прекрасно соотносится с культурой конца I тысячелетия н. э. на о-вах Общества.

Южные острова Кука в культурном отношении ближе к Самоа, чем другие восточнополинезийские острова; неудивительно, что в раротонганских преданиях говорится о заселении острова самоанским вождем Карика. Около 1300 г. Карика вместе с таитянским вождем Танги’иа прибыл на Раротонга. От них и ведут происхождение наиболее знатные вожди острова [1458]. Некоторое время назад в тайнике возле Аваруа — главного поселения о-ва Раротонга — были найдены характерные самоанские тесла (тип 4Е, по Р. Даффу); в 1972 г. при раскопках этого памятника мне удалось обнаружить тесла, которые, по-видимому, соотносятся с раскопанным там же прямоугольным жилым домом, прилегающей к нему кухней и сделанными из раковин рыболовными орудиями восточнополинезийского типа; все находки датируются 1250–1450 гг. Тесла самоанского типа найдены только при раскопках данного тайника; прочие тесла из Аваруа относятся к обычному центральнополинезийскому типу 3А (по Р. Даффу), который стал доминировать на острове, по-видимому, около 1400 г. Таким образом, археологические данные подтвердили предание; вероятно, около 1300 г. культура этого восточнополинезийского острова испытала некоторое самоанское влияние. И хотя в целом оно было очень незначительным, появление самоанцев положило начало одному из знатных родов.

Работая в южной части о-вов Кука, я смог получить много интересных данных. Достаточно сказать, что все изделия имеют параллели на других островах Центральной Полинезии. Что касается поселений и типов марае, то известно, что первые поселки на таких хорошо исследованных археологически островах, как Раротонга и Аитутаки, располагались на побережье. Небольшие группы первопоселенцев кормились, очевидно, продуктами моря и прибрежных земель. На о-ве Раротонга в прибрежных болотистых районах почти наверняка выращивалось таро. На Раротонга и Атиу жители держали свиней, на Аитутаки — кур. На других островах домашних животных вообще не было, что противоречит гипотезе о крупномасштабном и целенаправленном заселении островов (хотя на них, может быть, были завезены все необходимые культурные растения).

^{Древние поселения на о-ве Аитутаки}

С ростом населения росло число жилищ и марае; они начали располагаться вдоль экотонов — границ между зонами разных природных ресурсов. На Аитутаки природные ресурсы распределены почти концентрически; здесь плодородные почвы, годные для обработки, лежат в глубине острова, песчаные почвы, благоприятные для выращивания кокосовых пальм, — на побережье. Расселение на острове было очень рациональным — вдоль границы плодородных и песчаных почв, что сводило до минимума все важнейшие хозяйственные маршруты. Тот же принцип расселения действовал и на о-ве Раротонга, где границей между богатой природными ресурсами прибрежной зоной и внутриостровными горами и долинами служила цепочка поселений, располагавшихся вдоль выложенной камнем дороги Ара-Метуа («Тропы предков»). На неплодородном острове Мангаиа главной отраслью хозяйства было разведение заливного таро относительно далеко от берега, в болотистой местности; большинство домов концентрировалось вокруг этих участков таро. Именно скудость природных ресурсов обусловливала частые междоусобицы на Мангаиа: победители получали право распоряжаться землей, которую они раздавали своим сторонникам. Побежденные вынуждены были добывать пропитание, используя ресурсы дикой природы, которые обычно они оставляли без внимания. Но на Аитутаки — низком и плодородном острове — побежденные не имели и такой возможности, поэтому им, видимо, приходилось покидать его.

На маленьких островах вроде Аитутаки население сначала росло очень быстро: этого требовала необходимость скорейшей обработки всей земли. Дальнейшая стабилизация населения могла быть следствием войн, инфантицида и даже сознательного ограничения рождаемости. На более крупных и гористых островах, таких, как Раротонга, рост населения вел к освоению внутренних долин. Например, в долине Маунгароа на западе о-ва Раротонга во время раскопок 1968–1970 гг. были найдены 78 платформ, на которых стояли жилые дома, и следы марае; все сооружения образуют четыре компактные группы, одна из которых расположена на горном хребте, нависающем над долиной. Эти четыре группы сооружений были воздвигнуты между 1600 и 1823 гг.; по данным радиоуглеродного анализа, первое небольшое поселение было разбито на краю долины около 1300 г.

В 1823 г. миссионер Дж. Уильямс записал на о-ве Раротонга предание, в котором говорится, что некогда жители побережья были изгнаны в долину Маунгароа своими более удачливыми соседями. Заселение долины Маунгароа — пример изменения популяции под действием роста плотности населения. Вынужденная компактность поселений была обусловлена как необходимостью обеспечивать оборону, так и стремлением использовать все обрабатываемые участки для выращивания культурных растений (а жилища размещать на скалах, на других бесплодных землях, на искусственных террасах). Такие поселения характерны для маленьких островов, но в более поздний период они встречаются и на больших вулканических островах. Памятники в долине Маунгароа сохранились потому, что они (как и памятники в долине Опуноху) лежат на границе расселения двух общин. В Маунгароа обнаружены Т-образные и прямоугольные каменные основания жилищ и весьма разнообразные марае — террасные, плоские, с площадками и без них, с различным расположением вертикальных каменных плит. Марае на о-ве Раротонга имеют много специфических особенностей, и лишь некоторые из них напоминают таитянские.

Относительно изолированное положение островов способствовало развитию многих локальных тенденций; так, на о-ве Аитутаки обнаружены своеобразные марае — площадки с базальтовыми глыбами, поставленными параллельными рядами, обычно без аху. На о-вах Мангаиа и Атиу марае представляют собой простые земляные насыпи, выложенные коралловыми плитами. В южной части о-вов Кука никаких закономерностей в устройстве марае проследить не удается; более того, марае свидетельствуют о чрезвычайном культурном многообразии, что противоречит фактам лингвистики и материальной культуры.

Из этого не следует, что межостровные связи не могут быть прослежены археологически; известно, например, что между постройками ареоев с примыкающими к ним марае на Мангаиа и на Руруту, а также на Мангаиа и на Аитутаки много общего. Одно из марае на о-ве Раротонга очень похоже на марае о-ва Рангироа (о-ва Туамоту). Эти примеры, как и другие, могут свидетельствовать об эпизодических межостровных контактах, относящихся к позднейшему периоду доистории. Но их недостаточно для определения истории культуры каждого отдельного острова, которая связана с общей эволюцией населения и долговременными тенденциями развития.

По всей Полинезии разбросаны мелкие изолированные острова, на которых обнаружены следы доисторических поселений. Ко времени появления здесь первых европейских путешественников все эти острова были уже необитаемы. Хотя в культурном отношении они и не образуют единого целого, мы рассмотрим их вместе. Наиболее известный из таинственных островов Полинезии — Питкэрн, прославившийся тем, что на него в 1790 г. высадились мятежники с судна «Баунти». В то время на острове находилось по крайней мере три каменные платформы, на которых или возле которых располагались каменные статуи, ныне полностью разрушенные (сохранился лишь один фрагмент). На Питкэрне обнаружены свиные кости, каменные рыболовные крючки, камни с петроглифами и весьма разнообразный набор каменных тесел (больше всего они напоминают маорийские тесла архаического периода). Статуи и каменные рыболовные крючки очень напоминают рапануйские; возможно, Питкэрн в доисторический период заселялся не одной миграционной волной. И. Синото, недавно побывавший на Питкэрне и соседнем с ним острове Хендерсон, пришел к выводу, что острова были впервые заселены около 1100 г. [1263].

Западнее, в группе о-вов Кука, расположены два ныне необитаемых атолла — Палмерстон и атолл Суворова. О-ва Кермадек были, по-видимому, заселены в XIV–XV вв. с южных островов из группы Кука [98].

Даже на крохотном острове Норфолк найдены каменные орудия, сходные с маорийскими [370]. Среди о-вов Феникс и Лайн есть ряд других атоллов, которые ко времени появления первых европейских путешественников были наобитаемы. Особенно интересны Молден — и Фэннинг. На Молдене обнаружены основания домов, марае и выложенные камнем захоронения; все это указывает на заселение острова с атолла Тонгарева (Пенрин). Раковинные рыболовные крючки и выложенная камнем площадка, найденные на о-ве Фэннинг, также свидетельствуют о заселении его с Тонгарева; правда, К. Эмори и Б. Финни считают, что остров были заселен тонганцами.

Все острова, о которых шла речь, действительно могут считаться необитаемыми: в историческое время они, по-видимому, никогда не служили даже временным пристанищем рыболовам с близлежащих более крупных островов (что было типично для Маркизских островов, Туамоту, о-вов Общества и Кука).

Почему острова оказались необитаемыми? На экваториальных атоллах могло не хватать питьевой воды, но почему опустели Питкэрн и Норфолк? Может быть, здесь оседали только мореходы-мужчины, не оставившие потомства, или острова заселялись лишь временно — мореплавателями, сбившимися с пути в океане и после передышки снова отправлявшимися на поиски родной земли? Может быть, возникали эпидемии, следствием которых были демографическая неустойчивость, кровавые стычки, заканчивавшиеся массовыми убийствами (ведь именно вследствие этого на о-ве Питкэрн резко сократилось число английских моряков с «Баунти»)? Может быть, произошло массовое самоубийство? Причины могут быть самыми разными…

Для полноты картины рассмотрим также северную часть о-вов Кукд, где расположены такие атоллы, как Пукапука, Ма-нихики, Ракаханга и Тонгарева (Пенрин), заселенные во время появления в Океании европейцев. Пукапука — самый восточный из западнополинезийских островов, его жители говорят на самоическом языке, а культура составляет промежуточное звено между западной и восточной. Три других атолла по культуре относятся уже к Восточной Полинезии. Археологические исследования проводились только на атолле Тонгарева (Пенрин): в 1929 г.—П. Баком [165], в 1972 г. — мною [93; 92]. На атолле обнаружены выложенные камнем и галькой основания жилищ, каменные емкости, использовавшиеся для хранения рыбы, а может быть, для выпаривания соли, а также многочисленные марае, некоторые с большими кучами пережженного ракушечника — остатками очагов, где запекалось черепашье мясо для празднеств. Большинство марае прямоугольные, некоторые — круглые в плане, а одно имеет форму человеческого тела. Это марае, огороженное камнями примерно в метр высотой, единственное в своем роде во всей Океании.

Первые поселения на атолле Тонгарева (Пенрин) датируются 1200 г. Значительная часть каменных сооружений относится к более позднему времени. В 1853 г., когда на атолле оказался первый европеец — Э. Ламон, спасшийся после кораблекрушения, многие марае еще функционировали [842]. Через некоторое время после прибытия Ламона варварские набеги торговцев живым товаром привели к катастрофическому сокращению численности населения острова.

Гавайи — цепь островов протяженностью 3 тыс. км. В доисторические времена люди населяли лишь треть этой длинной цепи — от крупного вулканического острова Гавайи до крохотного островка Некер. Важнейшими обитаемыми островами были Гавайи, Мауи, Молокаи, Ланаи, Оаху и Кауаи. Во времена появления в Океании первых европейцев Гавайские острова были чуть ли не самыми населенными островами Полинезии — на них жило около 200 тыс. человек.

Когда в 1778 г. капитан Дж. Кук прибыл на Гавайские острова, он обнаружил там четко стратифицированное общество, которым управляли могущественные вожди. К сожалению, у Кука не было тогда местных переводчиков, и многие его наблюдения грешат неточностью.

По Куку, острова находились во власти четырех главнейших вождеств, расположенных на о-вах Гавайи, Мауи, Оаху и Кауаи. Сильнейшими были первые два. Прибытие первых европейцев ускорило те процессы, которые, по-видимому, все равно бы произошли: в 1795 г. вождь Камехамеха с о-ва Гавайи победил своих главных противников с Мауи и Оаху и получил власть над всеми островами, кроме Кауаи. К 1810 г. он уже был властителем единого Гавайского королевства.

Культ вождей, описанный Дж. Куком, весьма напоминает тонганский или таитянский — это и человеческие жертвы, и обязательное высокомерие вождей, и преклонение перед ними простых общинников. Вожди облачались в великолепные плащи и шлемы, украшенные красными и желтыми перьями.

В те времена, когда на Гавайских островах побывал Дж. Кук, на каждом острове, по описанию И. Голдмена, существовала эндогамная группа вождей, в которой ради сохранения чистоты крови допускался даже брак между родными братом и сестрой. Вожди управляли классом общинников, живших локальными билатеральными родственными группами, социальная дифференциация внутри этого класса была очень слаба. Самую низшую ступень социальной иерархии занимала группа париев[131]. Общинники могли владеть землей, но по малейшему капризу вождя лишались ее (отобранные участки вождь раздавал своим приближенным и родственникам). Конечно, это была деспотическая система феодального типа, характерная для большинства архаических цивилизаций, — ранний вариант государственной системы [535]. По-видимому, И. Голдмен несколько увлекся аналогией с гавайским обществом начала XIX в.; возможно, общество до Кука было основано на родстве в большей степени, чем кажется Голдмену. Ведь за 40 лет (между посещением островов Дж. Куком и У. Эллисом) столько изменилось [795]!

Тем не менее заключения И. Голдмена о гавайском обществе весьма привлекательны. Он считает, что переход от традиционной полинезийской организации общества к прообразу гавайской государственности произошел приблизительно между 1100 и 1450 гг., что подтверждается археологическими данными.

По преданиям, Гавайские острова были заселены с о-вов Общества, прежде всего с Таити (по-гавайски Кахити), 30–40 поколений назад, т. е. в начале II тысячелетия н. э. [398; 415; 170]. В течение многих лет ученые довольствовались этими сведениями, но в 60-е годы XX в. были получены археологические данные, которые показали, что наиболее вероятным источником заселения Гавайских островов были Маркизские острова, и, таким образом, о-ва Общества отодвинулись на второй план. Если раньше считалось, что наиболее ранние изделия маркизского, а более поздние — таитянского происхождения, то недавно Р. Корди были выдвинуты весьма убедительные аргументы против идеи о двух источниках гавайской культуры [282]. Оказалось, что так называемые «таитянские» рыболовные крючки относятся к самому раннему времени. Следовательно, источник заселения Гавайев был один, но локализовать его точно пока не удается, хотя скорее всего им были, как уже говорилось, Маркизские острова.

Гавайские изделия более позднего времени хорошо соотносятся с находками в ранних памятниках — до 1000 г. Около 1000 г. на Гавайских островах начинают преобладать тесла типа 1А (по Р. Даффу). В большинстве памятников обнаружено также множество таких орудий, как терочники, коралловые пилки, костяные орудия, блесны из раковин каури для ловли осьминогов, грузила рыболовных сетей и т. д. Никаких существенных изменений в развитии всех этих орудий обнаружить не удается. Только в поздних памятниках найдены нагрудные подвески из зубов кашалота (леи-нихо-палаоа), встречающиеся исключительно на Гавайях (аналогию им можно усмотреть в ранневосточнополинезийских подвесках из зубов кашалота, встречающихся в Центральной Полинезии и на Новой Зеландии) [295].

Но наибольший интерес для археологов представляют на Гавайских островах не артефакты, а древние святилища, поселения и системы полей. Здесь уже целиком изучено несколько долин, заселенных в доисторический период, и это дает очень многое для понимания истории гавайского общества.

На побережье и в долинах Гавайских островов встречаются остатки древних сооружений — террасы домов, каменные святилища (здесь они назывались не марае, а хеиау), каменные и земляные погребальные насыпи [1353], каменные ограды полей, выложенные камнем дороги и многое другое. Гавайские острова в отличие от многих других островов не окружены коралловыми рифами, и у их берегов водится относительно мало рыбы. Поэтому гавайцы издавна научились строить сложные воронкообразные ловушки для рыбы и огороженные каменными стенами заводи. Такие заводи могли занимать до 200 га прибрежной лагуны[132]. Недалеко от берега огораживались также специальные места для выпаривания соли.

Гавайцы занимались поливным земледелием[133], выращивая на укрепленных каменными стенами земледельческих террасах таро; на о-ве Кауаи обнаружен замечательный ирригационный канал (так называемый «ров менехуне»), одна сторона которого выложена тщательно вытесанными камнями. Как ни странно, это единственное место на Гавайских островах, где использованы тщательно вытесанные камни: хеиау сооружались из необработанных каменных глыб. На Гавайских островах обнаружены также огороженные каменными глыбами поля для выращивания батата, кучи убранных с поля камней и каменные основания жилищ.

Гавайские хеиау сложны и разнообразны — их террасы, стены и платформы комбинируются по-разному, так что трудно найти два одинаковых святилища. Прежде чем говорить о хеиау больших островов, обратимся к находкам на островах Некер и Нихоа, первый из которых расположен в 500 км западнее Кауаи, второй — на расстоянии 250 км. от Кауаи. Длина каждого из островов — около 1 км. Во времена появления здесь первых европейцев островки были необитаемы; на них практически нет питьевой воды, очень скудны природные ресурсы, но тем не менее некогда оба они явно были густо заселены. Острова — настоящий музей древней гавайской культуры. Неясно, кто жил на них — мореплаватели, занесенные сюда дрейфом, изгнанники, путешественники или добровольные поселенцы. Нихоа фигурирует в гавайских преданиях (Некер во времена посещения Гавайских островов первыми европейцами не был известен гавайцам).

Бесплодная, каменистая земля о-ва Некер буквально усеяна единообразными хеиау одинаковой конструкции; это признак того, что остров были заселен единой родственной группой, а не случайными путешественниками. Хеиау представляют собой сооружения из двух террас со строго заданным расположением вертикально стоящих камней. По мнению К. Эмори, 28 хеиау из 33 относятся именно к такому типу [405]. В XIX в. на одном из хеиау было найдено несколько замечательных каменных статуй, изображавших стоящих мужчин с опущенными руками и круглыми улыбающимися лицами. К. Эмори считает, что они сходны с некоторыми маркизскими статуями; по всей видимости, сходство это обусловлено общим культурным происхождением, а не прямым влиянием одних островов на другие.

В одной из пещер на о-ве Некер были обнаружены тесла типа 1А (по Р. Даффу), крючки и насадки для ловли осьминогов, чаши из местного песчаника; по радиоуглеродному анализу, древесные остатки в этой пещере датируются концом XVIII в. [422].

Вполне возможно, что небольшая группа людей каким-то образом была занесена на остров несколько столетий тому назад — около 1400 г., если верить датировкам, полученным на о-ве Нихоа. Лодки этих мореплавателей могли потерпеть полное крушение, а новых построить было не из чего. Эти люди и их потомки могли продержаться здесь, в полной изоляции, некоторое время, исчезнув, быть может, незадолго до появления евро-пейцев. Каждое новое поколение, видимо, сооружало свои хеиау, которые из-за полного отсутствия внешних влияний строились по образцу предшествующих — так можно объяснить наличие столь большого числа единообразных святилищ.

Сооружения, обнаруженные на о-ве Некер, имеют большое значение для археологии в силу своей древности — самые ранние относятся к XV в. Местные хеиау совершенно не похожи на святилища всех Гавайских островов, которые перестраивались так часто, что не сохранили своего исконного облика. Нигде, кроме о-ва Некер, на хеиау нет вертикально стоящих каменных плит.

По замечанию К. Эмори, хеиау о-ва Некер очень похожи на внутриостровные таитянские марае и марае Туамоту. Неясно, к маркизским (как считает К. Эмори) или к таитянским святилищам восходят гавайские хеиау. Во всяком случае, по ним можно судить о том, что некогда гавайская культура была весьма Олнзка к центральнополинезийской.

На Нихоа хеиау представляют собой более сложные террасные сооружения. Несколько хеиау похожи на святилища о-ва Некер, но значительная часть ближе к общегавайским, с тем только отличием, что на Нихоа в параллельных рядах больше каменных «колонн». Для одного из памятников Нихоа неясной остается датировка — радиоуглеродный анализ дает разброс от 800 до 1500 г. [419, с. 88]. Вероятно, Нихоа, как и Некер, был заселен с о-ва Кауаи, только несколько позднее.

Хеиау на больших Гавайских островах существенно отличаются от марае остальной Полинезии, разве что они несколько похожи на святилища о-ва Раротонга и южной части Маркизских островов. Интересно, что хеиау, впервые описанное европейцами (речь идет о святилище Ваимеа на о-ве Кауаи, которое увидел в 1778 г. Дж. Кук), очень похоже на таитянское; к сожалению, от него ничего не сохранилось. Дж. Уэббер сделал рисунок, на котором изображена выложенная камнем и обнесенная стеной площадка; на одном конце ее расположена невысокая платформа, на ней — пять плетеных фигур богов и две резные деревянные доски, аналогичные трем другим, стоящим на самой площадке. На досках вырезаны человеческие лица, поверх досок — подобия головных уборов. Изображения эти очень схожи с вытесанными из кораллового известняка идолами с атолла Тонгарева (Пенрин), но трудно судить, случайное это совпадение или нет. На платформе (или за ней) находится башня для прорицаний. Некогда она, по-видимому, была покрыта тапой; на эту башню поднимался жрец, который «общался» с богами. Подобные башни Дж. Кук видел на всем побережье о-ва Кауаи, но нигде больше на Гавайских островах их нет. Некоторую аналогию, может быть, представляют напоминающие обелиски дома жрецов на маркизских ме’аэ.

На площадке святилища Ваимеа Дж. Уэббер изобразил также возвышение для подношений богам, странный деревянный столб, украшенный резьбой (верхняя часть столба представляет собой нечто вроде высокого головного убора), один дом и вертикально стоящий камень. Наличие последнего особенно удивительно, так как нигде на больших Гавайских островах таких камней нет. Дом на площадке, нарисованный художником к тому же отдельно, был 12 м длиной; в нем находились две деревянные статуи. Дж. Кук отмечает, что на площадке хеиау погребали людей, принесенных в жертву, и вождей.

На о-ве Гавайи Дж. Кук видел совсем иное хеиау: на нем стояла высокая платформа, на верху которой были выставлены на шестах человеческие черепа. За оградой располагались три дома, платформа для подношений духам, несколько деревянных статуй и яма для даров. Это хеиау напоминает святилище Хале-о-Кеаве, увиденное в 1823 г. У. Эллисом в Хонаунау на западном берегу о-ва Гавайи. Недавно святилище Хале-о-Кеаве было отреставрировано и открыто для посетителей.

Хале-о-Кеаве располагалось на краю одного из самых удивительных гавайских сооружений, известного как Град спасения, или Пу’ухонуа; в свое время он был обнесен массивной стеной до 4 м высотой. У. Эллис пишет, что в отверстия на верху стены были вставлены изображения, а внутри находились три хеиау. При восстановлении одного из хеиау — Алеалеа — выяснилось, что его перестраивали семь раз, пока наконец первая маленькая платформа не превратилась в массивную, площадью 40×20 м и высотой 2,4 м. Согласно преданию, Пу’ухонуа был сооружен около 1450 г., хотя археологически эта датировка не проверялась.

По описанию У. Эллиса, Град спасения был местом, куда стекались беженцы: здесь им была гарантирована защита жрецов. Уже это свидетельствует о том, что на Гавайях существовала сильная власть, способная поддержать правопорядок и даже защитить гонимых — справедливо и несправедливо — от мщения. Несколько сооружений подобного рода встречается кое-где еще на Гавайях и на других островах Полинезии. Идея спасительного убежища была, видимо, изначально присуща полинезийской культуре. Но из всех таких сохранившихся пристанищ Пу’ухонуа — самое великолепное.

Хеиау на о-вах Гавайи и Оаху хорошо описаны в литературе. На островах есть и маленькие платформы или небольшие, обнесенные стенами площадки, и огромные комплексы с многоярусными террасами и различными строениями.

Из описаний Дж. Кука известно, что гавайцы жили в разбросанных на большой площади домах и значительно реже — в централизованных поселках, включавших до 200 домов. Как и многие полинезийские острова, Гавайские острова делились на общинные угодья, тянувшиеся от берега в глубь острова; каждая такая территория включала участок равнинной местности, участок побережья и какую-то часть горной местности. Эти территориальные единицы, называвшиеся ахупуа’а, напоминали куски круглого пирога, нарезанного из центра к краям. В идеале землями одной ахупуа’а пользовалась одна община, состоявшая из нескольких родственных семей.

В последние годы были проведены крупномасштабные археологические работы с целью изучения характера расселения и землепользования на Гавайских островах. На о-ве Мауи, в Палауэа, П. Керч исследовал береговую часть одной ахупуа’а [803]. Там он обнаружил группу жилищ, относящихся к позднему периоду доистории; расстояние между жилищами составляло 10–20 м; по-видимому, в них жило несколько родственных семей. Среди этих построек находились, видимо, мужские дома, односемейные жилища, различные хранилища и рабочие площадки. Рядом располагались хеиау и небольшое святилище; по мнению П. Керча, они являлись своеобразным церемониальным центром для всех семей, живших на территории этой ахупуа’а.

На о-ве Оаху была исследована внутриостровная часть одной из ахупуа’а, в долине Макаха [583; 587; 837]. Длина этой долины — около 7 км, ширина —1–2 км. Она расположена в наиболее засушливой местности Оаху, где выпадает очень мало осадков. Здесь, очевидно, в условиях богарного земледелия выращивались сезонные культуры — таро, батат, тыква, сахарный тростник. Обработка земли велась в основном на низких террасах, устроенных по склонам холмов для предотвращения эрозии. Между террасами располагались полукруглые или прямоугольные каменные платформы жилищ. Кое-где обнаружены обнесенные стенами, хорошо вымощенные площадки или террасы, на которых размещались постоянные жилища, святилища и хеиау. В середине долины располагалось самое крупное хеиау — Канеаки, ныне восстановленное. Исследования показали, что это хеиау перестраивалось шесть раз и из небольшой террасы, построенной около 1550 г., переросло в святилище. По данным радиоуглеродного анализа, некоторые участки долины были освоены уже в 110 г. н. э.

В верхней части долины Макаха, где осадков выпадает больше, практиковалось поливное земледелие: на террасах, укрепленных камнями, выращивали таро. Террасы орошались естественными источниками или специально подведенными грунтовыми водами. Общая площадь террас — около 9 га, некоторые занимают до 1000 кв. м. В верхней части долины обнаружены также площадки и основания домов, а также каменные сооружения, имевшие, по-видимому, сакральное значение. Интенсивное освоение верхней части долины началось около 1400 г. н. э.

Данные, полученные в долине Макаха, хорошо согласуются с результатами других исследований. Так, в долине Халава па северо-востоке о-ва Молокаи [610] выращивание таро в условиях искусственного орошения началось около 1500 г. н. э. В засушливом районе Лапакахи на северо-западе о-ва Гавайи около 1300 г. н. э. было основано прибрежное поселение, которое существенно расширилось в период между 1400–1600 гг. В Лапакахи есть земли, абсолютно непригодные для земледелия, — они тянутся двухкилометровой полосой между прибрежными поселениями и внутриостровными участками богарного земледелия, которые были разгорожены на прямоугольные поля размером 10×30 м. Исторически засвидетельствовано, что здесь выращивался батат; во время раскопок временных жилищ были обнаружены запасы клубней. Выше, в более влажных районах, могли также выращиваться хлебные деревья, бананы и таро. По-видимому, их культивация началась около 1400 г. Датирование здесь велось методом исследования базальтового стекла. Этот метод — одно из главных достижений археологии на Гавайях — по точности превосходит радиоуглеродный анализ и весьма прост в применении.

Приведенные здесь сведения об огражденных стенами полях и террасах для выращивания таро на первый взгляд могут показаться ненужными или излишними. Тем не менее на их основании гавайские археологи пытаются строить гипотезы о культурном развитии островов. Так, ускорение заселения и использования долин (1100–1300 гг.) соотносится с переходом от традиционного общества к стратифицированному (если пользоваться терминологией И. Голдмена). В 1969 г. Т. Ньюмен предложил делить доисторию Гавайских островов на четыре периода: заселение, раннее подсечно-огневое земледелие, позднее подсечноогневое земледелие и земледелие на постоянных участках [1024]. Между первым и четвертым периодами существенно выросло население, увеличились расслоение и специализация общества, земледелие начало преобладать над использованием продуктов моря, под воздействием человека постепенно изменилась природная среда. Конечно, все эти процессы носили долговременный характер, и на их основании трудно четко разграничить указанные четыре периода. В позднейший период доистории действительно стало преобладать поливное земледелие, но ведь оно было известно уже первым гавайцам [1486–1488][134].

Последний по времени (1974 г.) обзор гавайской доистории принадлежит Р. Корди [283; 284]; в обзоре подчеркивается различие между влажными наветренными и засушливыми подветренными районами островов. Подобное различие особенно ощутимо на больших островах, таких, как Гавайи. Корди выделяет три периода гавайской доистории: первоначальное заселение (небольшие постоянные поселения во влажных наветренных местностях и в засушливых подветренных местностях с хорошими источниками питьевой воды); адаптация (заселение засушливых подветренных местностей, таких, как долина Макаха и Лапакахи); усложнение социальной организации (формирование вождеств) после 1600 г. во многом вследствие роста населения на фоне истощения природных ресурсов.

Естественно, все суждения о прошлом Гавайев остаются гипотетическими; многие требуют пересмотра и дополнительной проверки. Но гипотезы, которые представляются наиболее достоверными, находят подтверждение за пределами Гавайев — они согласуются с другими фактами полинезийской истории. Например, первые внутриостровные поселения на о-вах Раротонга и Муреа, так же как и Гавайские, восходят к 1300 г. Несомненно, можно говорить и об общеполинезийских тенденциях — особенно это касается таких аспектов, как рост численности населения и — связь численности населения с усложнением земледельческих и социальных систем.

Говоря о Гавайских островах, нельзя не упомянуть о разнообразии наскальных рисунков, среди которых и антропоморфные изображения, и распростертые «люди-птицы», и собаки, и геометрические узоры [59].

А теперь обратимся к одному из самых загадочных полинезийских островов — о-ву Пасхи.

Загадка Полинезии… Именно здесь обнаружены самые величественные во всей Океании каменные сооружения и статуи, но именно здесь древняя культура полностью погибла, прежде чем ее успели как-то зафиксировать европейцы. Конечно, кое-какие записи были сделаны, но все они столь ненадежны и противоречивы, что питают подчас самые невероятные гипотезы — вплоть до нелепых и всем надоевших выдумок об остатках затонувших континентов или о пришельцах из космоса. К счастью, не все, что написано об о-ве Пасхи, носит такой псевдонаучный характер; исследования франко-бельгийской экспедиции 1934–1935 гг. и норвежской экспедиции 1955–1956 гг. (во главе с Т. Хейердалом) были подлинно научными и дали прекрасные результаты[135].

О-в Пасхи, даже по полинезийским масштабам, очень мал и удален от всех других островов. Он лежит почти в 2000 км от ближайшего к нему острова Питкэрн и почти в 4000 км от берегов Перу и Чили. Остров имеет форму треугольника; общая длина его — 25 км. На острове расположено несколько потухших вулканов, а в кратерах трех из них — Рано-Арои, Рано-Као и Рано-Рараку — образовались пресноводные озера.

По данным европейцев, побывавших здесь в XVIII в., островитяне держали домашнюю птицу, но не знали ни свиней, ни собак. На острове в это время выращивали батат, ямс, таро, бананы, сахарный тростник, тыкву-горлянку и бумажную шелковицу; все эти культуры (за исключением южноамериканского или индийского батата) попали на остров с запада. Остров лежит вне зоны тропиков, так что кокосы и хлебное дерево на нем не растут. На озерах, расположенных в кратерах вулканов, произрастал тростник тотора (Scirpus riparius), из которого делали кровли и который использовали при строительстве лодок; росли там и такие растения, как Polygonum acuminatum и Cyperus vegetus.

^{Остров Пасхи}

Все они, как и деревце торомиро (Sophora toromiro), в позднейший период доистории служившее единственным источником древесины на острове, происходят из Южной Америки.

На основании южноамериканского происхождения перечисленных растений и батата Т. Хейердал пытается доказать связь между о-вом Пасхи и Южной Америкой [706; 708]; он считает достоверным сообщение о том, что в 1770 г. на острове выращивался южноамериканский чилийский перец. Критика этой концепции дана выше, и мы не будем повторять ее здесь. По мнению К. Эмори, причастность человека к появлению на о-ве Пасхи южноамериканских растений возможна, но маловероятна, а сообщение о выращивании на острове чилийского перца недостоверно [420]. Никто из первых путешественников, оставивших записки об о-ве Пасхи, не упоминает важнейших американских культур — кукурузы, бобовых, больших тыкв. Таким образом, остается один лишь батат, но ведь он мог быть естественным интродуцентом.

Остановимся кратко на исторических, этнографических и археологических фактах. Между 1722 и 1862 гг. на о-ве Пасхи побывало немало европейцев; но все они задерживались здесь не более одного-двух дней, и никто из них не знал рапануйского языка. В течение этого времени культура острова приходила в упадок, сокращались природные ресурсы, уменьшалась численность населения. В 1862 г. на острове произошло страшное бедствие: около тысячи рапануйцев были захвачены работорговцами и увезены в Перу. Из них 900 человек в скором времени умерли, а остальные, хотя и были репатриированы благодаря вмешательству Англии и Франции, успели заразиться оспой. Лишь 15 человек добрались до родного острова, принеся с собой страшную болезнь. К 1877 г. на острове осталось всего 110 местных жителей — многие умерли от оспы, многие уехали на Таити, где нанялись сельскохозяйственными рабочими на плантации. Если учесть, что в середине XVIII в. население острова составляло около 3 тыс. человек, то история рапануйцев предстает как один из ужаснейших примеров геноцида. Вместе с жителями острова гибла и их культура. Первый европейский поселенец (это был французский миссионер) появился на острове в 1863 г. К 80-м годам прошлого века — времени первых подробных этнографических изысканий — традиционная культура о-ва Пасхи практически прекратила свое существование, и нам остается благодарить судьбу за то, что хоть что-то сохранилось.

Первым европейцем, увидевшим остров, был голландец Я. Роггевен; произошло это в первый день пасхи 1722 г. Рогге-вен, пораженный богатством и плодородием острова, выразил надежду, что его «можно превратить в рай земной, если только правильно обрабатывать и засевать земли; пока же это делается лишь постольку, поскольку жители вынуждены трудиться, чтобы прокормить себя». Он обратил внимание на уши островитян: мочки были оттянуты и имели прорезь для украшений (на самом деле это был не только рапануйский, но и общеполинезийский обычай, неизвестный только на о-ве Мангарева и Гавайских островах). Голова каждой из ныне знаменитых статуй была украшена «корзиной» из камней (возможно, речь идет об узле, или так называемой головной шишке); Я. Роггевен высказал предположение, что это были комья глины с галькой[136]. Он заметил также, что жители острова возжигают огонь перед некоторыми из возведенных ими колоссов; затем, «усевшись на корточки и склонив голову на грудь, опускают и поднимают руки». Возможно, такие моления были вызваны именно появлением голландцев на огромных кораблях. Но если так, мольбы рапануйцев остались неуслышанными: не менее 12 жителей острова были убиты, пока Роггевен находился на острове.

Роггевен обратил внимание, что лодки островитян были сделаны из множества скрепленных вместе мелких дощечек; в это время на острове уже не было больших, крепких деревьев. По-видимому, к 1722 г. на острове произошло существенное вырождение окружающей среды — по данным современных палеоботанических исследований, первопоселенцы застали на нем густые леса [707]. К началу XVIII в., видимо, пришло в упадок и искусство сооружения огромных статуй.

Общий культурный спад усугубился уже после появления европейцев. Испанская экспедиция во главе с Гонсалесом прибыла на остров в 1770 г. Испанцы увидели голые, невозделанные земли без единого высокого дерева. Некоторые общинники жили в пещерах; по разным оценкам, население острова составляло в то время от 900 до 3000 человек, а в более раннее и более счастливое время, в соответствии с недавней оценкой [917], на острове проживало до 10 тыс. человек!

Испанцев тоже поразили необычайные статуи с пучками на макушке, причем они разглядели на этих пучках человеческие кости. Видели они и большую плетеную фигуру, из тех, что устанавливались рядом со статуями во время поминальных пиршеств (паина); любопытно, что такая же плетеная фигура привлекла внимание Дж. Банкса во время празднества на Таити в 1769 г.

Испанцы инсценировали формальную церемонию присоединения острова к своей державе; во время этой процедуры рапануйцы несколько раз выкрикнули имя верховного божества Макемаке, а затем поставили рисуночные «подписи» под официальным документом. Одна из этих подписей очень напоминает пиктографическое изображение «человека-птицы» в письменах XIX в.

В 1774 г. на острове побывали Дж. Кук, Г. и М. Форстеры. Куку остров показался настолько пустым и бесплодным, что он решил не задерживаться на нем больше одного дня. Людям Кука удалось найти близ берега запасы только стоячей воды. На острове в это время, по-видимому, жило только 700 человек, из них две трети составляли мужчины. Многие статуи уже лежали на земле; кстати, из описания испанцев неясно, в каком состоянии были статуи в 1770 г. Г. Форстер записал, что загадочные статуи изображали умерших вождей, именами которых они назывались. Ему же принадлежит описание крытых соломой домов в форме лодок. Г. Форстер был убежден, что жители острова — полинезийцы.

К 1786 г., когда на остров прибыл Лаперуз, население успело вырасти до 2 тыс. человек и все островитяне жили в полном довольстве. Видимо, незадолго до прибытия Кука в общественной жизни острова произошли какие-то серьезные изменения, причем большинство женщин и детей вынуждены были оставаться в укрытии, что и сказалось на оценке численности населения Куком. Лаперуз провел на острове всего 10 часов, но за это время один из членов его экипажа сделал несколько рисунков — это лучшие зарисовки о-ва Пасхи. Тогда же были описаны статуи, аху и три типа домов (один из лодкообразных домов имел в длину 108 м). С 1786 г. и вплоть до 60-х годов XIX в. сколь-нибудь существенных сообщений или заметок об острове не было сделано. В 1864 г. миссионер Э. Эйро впервые выступил с сообщением о таинственных письменах (ронго-ронго), вырезанных на деревянных дощечках, которые островитяне хранили в своих домах. В это время уже никому на острове смысл ронго-ронго не был известен; ниже мы вернемся к этой загадке о-ва Пасхи. В 1866 г. появилось первое сообщение о необычном обряде, связанном с культом «чсловека-птицы». Каждая племенная группа выделяла по одному слуге, они переправлялись на островок Моту-Нуи, расположенный в 1,5 км от юго-западной оконечности о-ва Пасхи. Там слуги дожидались появления перелетных темных крачек, откладывавших яйца на этом островке. Слуга, которому удавалось первым найти яйцо, подавал сигнал наблюдателям на большом острове, и тогда его господин переселялся на несколько месяцев в священное уединенное место — видимо, он выступал при этом как воплощение великого бога Макемаке. Подобный ритуал повторялся ежегодно до 1867 г.[137].

^{Зарисовка, сделанная Д. де Ванси на о-ве Пасхи в 1786 г.}

Только в 80-е годы прошлого века стали известны некоторые предания, повествующие о происхождении рапануйцев. Вождем первопоселенцев, согласно одной версии, записанной У. Томсоном [1368, с. 526], считался Хоту Матуа, прибывший сюда 57 поколений назад с какой-то далекой выжженной земли. По другой легенде, он прибыл с запада намного позже [978]; признать приоритет какой-либо из версий пока трудно. Мне кажется, что все известные предания о Хоту Матуа одинаково ненадежны, так же как предания о другом предке рапануйцев, Туу-ко-иху, или предания о «длинноухих» и «короткоухих» [425]. Возможно, в основе преданий лежат какие-то исторические факты, но о них пока ничего не известно. У Дж. Макмиллана Брауна, попытавшегося обобщить все известные рапануйские предания, получилась красивая этнографическая небылица [159]; Т. Хейердалу предания послужили ценным материалом при написании его научно-популярной книги «Аку-Аку». Ничем не подкрепленные предания еще больше запутывают и без того сложную историческую картину[138]. Прояснить ее может только археология, и ниже я буду говорить именно об археологических данных, не касаясь легенд.

Структура общества, увиденного на о-ве Пасхи первыми европейцами, была проще таитянской; Г. Форстер даже счел рапа-нуйское общество чисто эгалитарным. На самом деле жизнь общества того времени определялась отношениями небольших независимых друг от друга племен, постоянно враждовавших прежде всего из-за скудных природных ресурсов. Ситуация вполне типичная для экологически бедного полинезийского острова; точно так же обстояло дело на Маркизских островах и на о-ве Мангаиа. Политическая власть принадлежала воинам, составлявшим к XVIII в. весьма неустойчивую социальную группу. Традиционные верховные вожди — арики, представленные семейством Миру, ко времени прибытия первых европейцев сохранили лишь формальную власть, сводившуюся к тому, что им воздавали почести на церемониях и празднествах. По мнению И. Голдмена, рапануйское общество было открытым [535]; первоначальные рэмэджи, объединенные общими правами на землю, со временем распались и утратили единство расселения. Причиной тому были частые междоусобицы и перемена власти. Если вспомнить о рапануйском культе священного «человека-птицы», социальная ситуация может показаться весьма сложной, однако тангата-ману, или «люди-птицы», принадлежали скорее всего к правящей военной верхушке и, таким образом, легко вписывались в дуальное разделение знати на вождей (арики) и военачальников.

Сейчас принято считать, что первопоселенцы прибыли на о-в Пасхи с Маркизских островов [979, с. 238; 1338, с. 186; 61; 419]; достоверных данных на этот счет нет. Рапануйский язык отделился от других восточнополинезийских языков, по-видимому, до 500 г. н. э. — это чрезвычайно ранняя дата, если учесть обособленность острова. Археологические материалы согласуются с лингвистическими: на острове нет пестов и черешковых тесел, появляющихся в Центральной Полинезии около 1000 г. н. э. Самыми распространенными у рапануйцев были простые квадратные бесчерешковые тесла; кроме того, использовались несколько необычные, треугольного сечения тесла с желобком на обухе (тип 4D, по Даффу). По всей вероятности, остров действительно был заселен в очень раннюю эпоху, а затем вплоть до 1722 г. находился в изоляции. Следовательно, все необычные аспекты рапануйской культуры объясняются особенностями внутреннего развития.

Первый обзор памятников о-ва Пасхи был сделан в 1886 г. У. Томсоном, который, сам того не желая, запятнал свое доброе имя, разрушив ряд ценных памятников в надежде обнаружить там клады или новые данные. В 1914 г. английская экспедиция во главе с К. Раутледж провела на острове более подробные исследования 11159; 1160]. К сожалению, большинство материалов экспедиции было затем утеряно. В 1934–1935 гг. на острове работала франко-бельгийская экспедиция во главе с А. Метро ц А. Лавашери, занимавшаяся изучением этнографии острова и описанием рапануйских петроглифов. Систематические археологические раскопки были начаты в 1955–1956 гг. норвежской экспедицией во главе с Т. Хейердалом [709]. Затем на острове побывало несколько американских исследователей, в том числе У. Маллой из Вайомингского университета (США), ранее работавший в составе экспедиции Хейердала[139]. Результаты, полученные всеми этими учеными, весьма разнообразны; ниже мы остановимся на некоторых из них.

Берега о-ва Пасхи буквально усеяны остатками аху, которых насчитывается более 300. Аху соотносятся с центральнополинезийскими марае, при этом само слово вошло в обиход уже после того, как о-в Пасхи был заселен. Аху, на которых установлены каменные статуи, обычно представляли собой прямоугольные каменные платформы, расположенные на одной из сторон расчищенной прямоугольной площадки (обычно без стен). На самом большом, ныне разрушенном аху Тонгарики длина центральной платформы составляла около 45 м, а общая длина площадки — около 160 м. На центральной платформе этого аху располагалось самое большое число статуй — 15. К 1860 г. все они уже были повалены (от одной статуи уцелело лишь основание).

Несомненно, многие аху не раз перестраивались и расширялись. В позднее время, когда статуи уже лежали на земле, аху стали использоваться исключительно для захоронений. В позднейший период доистории острова сооружались также специальные погребальные аху, на которых никогда не было статуй, — это аху в форме лодок и аху полупирамидальной формы, описанные Раутледж. Аху, украшенные монументальными статуями, восходят к начальным периодам доистории острова.

На основании раскопок 1955–1956 гг. члены норвежской экспедиции разделили доисторию острова на три периода: ранний (400—1100), средний (1100–1680) и поздний (1680–1868). О раннем периоде известно мало, о двух других — больше. Знаменитые на весь мир статуи о-ва Пасхи создавались именно в средний период.

Сейчас только два рапануйских аху можно без всякого сомнения отнести к раннему периоду. Одно из них, аху № 2 в Винапу, исследовано экспедицией Т. Хейердала. Площадь центральной платформы этого аху —36×4 м, высота — 3 м. Грань, обращенная к берегу, выложена вертикальными каменными плитами, за которыми была насыпана галька. С противоположной стороны к аху примыкал длинный земляной скат (пандус). Расчищенная площадка с двух сторон была обнесена земляным валом. По данным радиоуглеродного анализа, вал датируется 850 г. Считалось, что к раннему периоду относится и соседнее аху (аху № 1 в Винапу), но в прекрасной работе Дж. Голсона [546], пересмотревшего данные Хейердала, показано, что это сооружение сред-, цего периода.

Второе из ранних аху находится в Тахаи; оно аналогично аху в Винапу и датируется 700 г. [34]. Платформа этого аху выложена обтесанными каменными плитами. По этим двум аху можно судить о том, что святилища восточнополинезийского типа сооружались на о-ве Пасхи уже в 700 г. (пока это самая ранняя в Полинезии дата) и что полинезийцы уже умели вырубать и тесать камень. Трудно судить, что здесь собственно рапануйское, а что — общеполинезийское, ведь рапануйцы до недавнего времени использовали одни и те же конструкции, хотя на большинстве других полинезийских островов легко внедрялись новые формы. Культура о-ва Пасхи, развивавшаяся, подобно культуре о-ва Некер, в полной изоляции, была, в сущности, чрезвычайно консервативной.

К раннему периоду относятся и некоторые другие аху. В ранний период статуи на платформах не ставились, они появились лишь в углах некоторых площадок. Экспедиция Т. Хейердала обнаружила в карьере Рано-Рараку необычную коленопреклоненную статую, однако вряд ли можно утверждать, что эта статуя именно раннего периода. Столь же сомнительна ранняя датировка «прибора для наблюдения за Солнцем» — речь идет о четырех небольших отверстиях, проделанных в породе, в священном поселении Оронго. На наш взгляд, трудно согласиться с тем, что это сооружение раннего периода, и к тому же имевшее астрономическую функцию. Правда, У. Маллой нашел аналогичные отверстия рядом с платформой аху Хури-а-Уренга (среднего периода); существенно также, что и оба аху раннего периода, и ряд других аху ориентированы на точки солнцестояния [1007].

Но все-таки неясно, для чего сооружались аху раннего периода; я думаю, что они выполняли целый ряд функций и лишь постепенно, в средний период и позднее, стали превращаться исключительно в места погребений и увековечения памяти вождей.

Кроме нескольких аху к раннему периоду относится, возможно, прямоугольное основание дома, обложенное по периметру камнем[140]. Оно обнаружено П. Маккоем [918] при раскопках окрестностей потухшего вулкана Рано-Као. Там же найдены следы обработки обсидиана. Весь поселок датируется 1000 г. Возможно, прямоугольные жилища были более ранними, чем жилища в форме лодки, распространившиеся с середины среднего периода. Однако известно, что уже в средний период камни из основания домов, имевших форму лодки (такие крытые соломой жилища на фундаментах из просверленных некрупных камней описаны и этнографами), вторично использовались как строительный материал для аху, а значит, дома этого типа могли быть известны на острове с раннего периода.

В средний период более ранние аху перестраивались и на них устанавливались массивные каменные бюсты. По мнению норвежских ученых, принимавших участие в экспедиции, переход от раннего периода к среднему был резким. Однако недавно удалось установить, что переход этот был постепенным, так что дата 1100 г., считающаяся границей двух периодов, достаточно услон-на. Аху среднего периода с боковыми скатами — «крыльями» по обе стороны каменной платформы и со статуями на ней — датируется 1000–1600 гг. [34]. В это время в скатах аху стали появляться погребальные камеры, а на площадках устраиваться выложенные плитами небольшие гробницы для погребений после кремации. Аху раннего периода не служили местом погребений, и такое изменение функций святилища представляется существенным.

Вершиной мастерства среднего периода можно считать аху № 1 в Винапу (Винапу I), сооруженное около 1500 г. Платформа этого аху со стороны, обращенной к берегу, имеет стену из необычайно аккуратно вытесанных и подогнанных камней[141]. На обоих аху в Винапу стояли обращенные к берегу каменные бюсты — шесть на аху № 1, девять на аху № 2. Вообще, каменные статуи (одна или несколько) украшали около сотни аху острова.

Всего на о-ве Пасхи обнаружено 600 больших статуй, из них 150 остались незаконченными — молчаливое свидетельство неизвестной катастрофы, положившей конец работе каменотесов[142]. Карьеры, в которых велась работа, расположены в районе кратера вулкана Рано-Рараку. Здесь из местной породы — андезитового туфа вырезались каменные гиганты, которых затем обтесывали каменными теслами. По находкам в карьерах видно, что статуи высекались прямо в скале, а для того чтобы скульпторам было удобно работать, создавались специальные проходы. Статуи соединялись с массивом скалы узким гребнем вдоль спины, который отрубался по окончании работы, и статуи тогда на веревках спускались вниз. Около 70 статуй так и остались стоять внутри кратера или рядом с ним — сейчас они почти до самого верха засыпаны песком и щебнем. Установленные в стоячем положении под горой фигуры окончательно отделывались. Здесь на лицах статуй вырезались глаза, а некоторые статуи украшались нарезкой, изображавшей татуировку и набедренные повязки. Высокое мастерство древних ваятелей вызывает подлинное восхищение: ведь статуи вытесывались и из вертикальных, и из горизонтально лежащих пород, а высота самой большой из незаконченных статуй — не менее 20 м. Кое-где найдены разбитые (возможно, в результате несчастных случаев) статуи; какие-то мастера, вероятно, погибали во время работы, и число таких жертв никогда не удастся выяснить.

Фигуры, окончательно отделанные у подножия вулкана, перетаскивались по разровненным дорогам к аху и устанавливались на них. Шишки, венчавшие головы статуй, вытесывались отдельно, в карьере, расположенном в кратере вулкана Пуна Пау. В течение многих лет оставалось загадкой, как же все-таки передвигали эти огромные статуи с места на место. Высказывались самые нелепые предположения: статуи якобы спускали вниз на специальных канатных дорогах или удачно «подобранные по времени» извержения вулканов выбрасывали статуи из кратеров в нужное место и т. д. Пока самой разумной представляется гипотеза У. Маллоя [1004]. По его мнению, каждая статуя укладывалась лицом вниз на своего рода большие раздвоенные салазки, предохранявшие ее от соприкосновения с землей (точками опоры служили острый подбородок и выступающий живот статуи). Передвижение совершалось с помощью сложной системы рычагов, при этом использовали сошки. Когда статую в горизонтальном положении доставляли наконец в нужное место (это случалось далеко не всегда: до сих пор на дорогах острова лежат обломки нескольких статуй, не достигших, видимо, своего назначения), к голове прикрепляли каменную шишку («пучок»). Затем всю конструкцию приводили в вертикальное положение при помощи рычагов и пандусов и ставили на место. Конечно, подробно описать весь этот процесс здесь невозможно, поэтому мы отсылаем читателя к содержательным работам самого Маллоя [1004; 1007].

Самая большая из статуй, когда-либо украшавших рапануйские аху, имеет высоту 11,5 м и весит около 100 т[143]. По расчетам У. Маллоя, 30 человек в течение года трудились над ее созданием, 90 человек за два месяца перемещали ее на расстояние 6 км от карьера и еще 90 человек в течение трех месяцев приводили ее в вертикальное положение. Естественно, что в какой-то момент создание и водружение статуй на аху внезапно прекратилось: за несколько столетий лесные богатства острова должны были полностью истощиться (вспомним, что в XVIII в. лесов на острове уже не было). Помимо упомянутого гиганта изготовлялись и другие огромные статуи, оставшиеся невоздвигнутыми. Выше уже говорилось, что в карьере сохранилась незаконченная статуя высотой 20 м; у самого подножия вулкана норвежская экспедиция обнаружила статую высотой 11,4 м. Еще одна гигантская статуя, найденная там же, была повреждена при отделочных работах. Часть этой статуи затем ушла в землю, и какое-то время спустя новое поколение каменотесов вырезало из ее огромной головы другую статую, так что взорам современных археологов предстало совершенно удивительное зрелище.

Все статуи о-ва Пасхи единообразны в стилистическом отношении, и никаких тенденций развития проследить по ним не удается. Большинство статуй изображает длинноухих людей, и лишь у нескольких уши нормальной величины. Пожалуй, не стоит напоминать читателю о таких типичных чертах каменных изображений, как тяжелый, нависающий лоб, огромный нос и острый подбородок. Все статуи, установленные на аху, представляют собой бюсты; руки каменных гигантов с необычайно длинными пальцами сложены под грудью. Такое положение рук вполне типично для полинезийского искусства в целом, а вот погрудные изображения — факт чисто местного развития. Норвежская экспедиция обнаружена у подножия Рано-Рараку одну старую, изображавшую человека на корточках — поза, характерная для полинезийской пластики других островов, но не для о-ва Пасхи Гипотеза, что такие статуи послужили прототипом для погрудных изображений, стратиграфическими данными не подтверждается И все же несомненно, что деревянные статуи о-ва Пасхи аналогичны другим полинезийским статуям, а гиганты, воздвигнутые на аху, — всего лишь результат интенсивного развития местного стиля. Высказывается предположение, что форма голов статуй может указывать на бытовавший некогда обычай деформации черепа или на заболевания, вызванные дисфункцией эндокринной системы, но едва ли древнее искусство было до такой степени реалистичным [159, с. 16].

Возможно, в средний период жители острова были одержимы желанием запечатлеть в камне своих умерших вождей или богов. Г. Форстер пишет, что статуи изображали именно вождей, но вполне вероятно, что первоначально они служили изображениями богов, так же как и вертикальные каменные плиты на аху с центральнополинезийских святилищ. К. Эмори считает, что статуи могли постепенно вытеснить и заменить более простые вертикальные стелы [413; 419], причем такая замена была во многом стимулирована тем, что М. Салинз называет «расцветом эзотерического начала» [1161]. По мнению Салинза, истощение окружающей природной среды и постоянное ограничение сфер, в которых могли бы найти приложение силы и энергия общества, ведут к росту эзотерического начала в культуре этого общества. Независимо от того, верна или нет точка зрения Салинза, можно констатировать, что создание статуй началось внезапно, продолжалось в течение нескольких столетий ти затем столь же резко прекратилось. Радиоуглеродное датирование карьеров Рано-Рараку дает 1200–1500 гг., и, значит, все статуи острова были созданы примерно за 300 лет.

В средний период сложились основные типы рапануйских жилищ — характерные дома в форме лодки с просверленными каменными бордюрами и круглые в плане дома с каменными стенами, сложенными без раствора, и, вероятно, с соломенной крышей. Строения второго типа могли служить для защиты обрабатываемых участков земли. Жилища располагались как по отдельности, так и группами. У. Томсон утверждает, что видел большой поселок, целиком состоявший из каменных домов, протянувшихся цепочкой на 1,6 км [1368]. Ничего этого не сохранилось. Ясно, однако, что в доисторическое время на острове существовали крупные компактные поселения. Наиболее известным из них является Оронго, расположенное вблизи кратера вулкана Рано-Као.

Поселение было создано в XVI в., однако еще в ранний период на его месте была небольшая стоянка. Поселение состоит из 48 овальных жилищ, расположенных ступенями на склоне вулкана. Узкие, похожие на туннели входы ведут в эти темные жилища, стенами которых служат вертикально поставленные каменные плиты толщиной в 2 м и высотой 1,5 м. Поскольку поселение расположено на открытом, холодном месте, крыши многих домов утеплены снаружи слоем земли. Тесно примыкающие друг к другу дома выстроены в ряд или сгруппированы вокруг открытых площадок. В жилищах Оронго нередко устраивалось по нескольку внутренних помещений; в одном из них была обнаружена статуя, похожая на статуи с аху. Она высечена из твердого камня, который не встречается на вулкане Рано-Рараку. На спине статуи — рельефные изображения пояса, «человека-птицы», двухлопастных весел. В настоящее время эта статуя украшает вход в лондонский Музей Человека.

На скалах близ Оронго встречается немало изображений «людей-птиц», и эти изображения напоминают рельеф «человека-птицы» на спине описанной статуи. Птицы похожи скорее на фрегатов, чем на темных крачек, а странные антропоморфные существа иногда держат в руках птичье яйцо. За неимением более удачного объяснения можно предположить, что эти петроглифы высечены в память о прославленных «людях-птицах», считавшихся земным воплощением бога Макемаке. (Т. Хейердал полагает, что статуя из Оронго изображает самого Макемаке.) Вообще, петроглифы о-ва Пасхи, и не только те, которые относятся к среднему периоду, удивительно разнообразны. Помимо «человека-птицы» здесь можно увидеть изображения обычных птиц, рыб, черепах, человеческих лиц с огромными глазами, серповидных нашейных украшений (реи миро), вульвы и т. д. Некоторые изображения повторяются в подписях договора 1770 г. и загадочном рапануйском письме ронго-ронго. Параллели большинству изображений обнаруживаются на других островах Полинезии — например, человеческие лица на Маркизских островах, «люди-птицы» на Гавайях. Все эти изображения — лишь один элемент замечательного наскального искусства, которое, в сущности, совершенно не изучено археологами: пока не найдено никаких надежных методов датирования наскальных изображений. На о-ве Пасхи петроглифы встречаются повсюду, а в особенно уединенных местах, таких, как пещеры или внутренние помещения домов в Оронго, сохранились и наскальные рисунки.

Артефакты среднего периода имеет смысл соотносить с артефактами позднего периода. По данным экспедиции Т. Хейердала, поздний период начался с 1680 г. — в рапануйских генеалогиях это одна из возможных дат начала войны между загадочными «длинноухими» и «короткоухими». По преданию, «длинноухие» укрепились на востоке острова, за полосой рвов, вырытых вдоль п-ова Поике. Рвы они якобы заложили хворостом, чтобы, заманив туда «короткоухих», заживо сжечь их. Но «короткоухим» удалось пробраться в тыл врага и уничтожить «длинноухих» их же собственным оружием — в живых остался только один.

«Ров Поике» представляет собой совершенно удивительное сооружение. Это система из 26 отдельных рвов, 5 м шириной и 3–4 м глубиной каждый. Рвы, протянувшиеся в длину на Зкм разделяются площадками-проходами. Возможно, это вовсе не оборонительное сооружение, а творение самой природы[144]. К. Эморц отмечает, что рвы могли использоваться как укрытия от ветра при выращивании бананов, сахарного тростника и таро [416]. Однако экспедиция Т. Хейердала на основании радиоуглеродного анализа и степени поглощения влаги обсидианом установила, что раскопанный ею ров использовался в XVII в. [432]. Если предание о военных действиях, происходивших здесь, не просто легенда, можно остановиться на компромиссном решении и считать, что во время сражения одна из сторон использовала в качестве оборонительной линию уже существовавших здесь земледельческих траншей.

В поздний период полностью прекратилось сооружение статуй. Новые аху строились только для погребений. Видимо, участились военные столкновения, начали истощаться природные ресурсы, а приблизительно между 1770 и 1860 гг. наступила кульминации трагедии — падение статуй. В этот период довольно неожиданно появились матаа — обсидиановые наконечники копий (с черешками) — еще одно свидетельство усиления междоусобиц па острове.

Каменные гробницы устанавливали на аху еще в среднем периоде. Но только в поздний период появились собственно захоронения на аху: тела, пролежавшие некоторое время на открытом воздухе, на деревянных носилках, затем укладывали прямо на аху и погребали под грудой мелких камешков. Практиковались также захоронения в гробницах и погребальных камерах, сооружавшихся под поваленными статуями. С течением времени некогда величественные аху стали превращаться в бесформенную груду камней, костей и обломков поваленных статуй. Что касается скелетов из погребений позднего периода, то все они относятся к полинезийскому антропологическому типу [1017].

В поздний период по-прежнему строились такие жилища, которые были известны в среднем; при этом круглые дома сооружались гораздо реже, чем раньше, а пещерные поселения, напротив, все чаще. Возможно, именно в этот период (не исключено, однако, что это могло быть и раньше) появились каменные постройки с выступающей вверх башней, внутри которой и располагалось само помещение. В этих необычных сооружениях, известных под названием тупа, устраивали погребения, рыбацкие святилища, но чаще всего они служили жилищами.

Артефакты среднего и позднего периодов хорошо вписываются в общую картину полинезийской материальной культуры. В эти два периода рапануйцы пользовались каменными теслами, костяными и каменными рыболовными крючками, каменными чашами, орудиями из обсидиана, терочниками, базальтовыми ножами. Ни одно из этих орудий не имеет южноамериканских параллелей, и, напротив, таких важных для района Анд ремесел, как гончарство, обработка металла, изготовление каменных орудий с помощью отжимной ретуши, у рапануйцев не было. Комплексы артефактов с о-ва Пасхи, конечно, имеют и местную специфику, но то же самое можно сказать об изделиях со всех других полинезийских островов. Кстати, даже такие «особенности» рапа-нуйского искусства, как оттянутые мочки ушей и головные шишки статуй, находят многочисленные параллели на других островах Полинезии.

Теперь, когда мы вкратце рассмотрели археологические данные, стоит подробнее остановиться на проблеме южноамериканского влияния на о-в Пасхи — ведь именно эта проблема прежде всего и побудила Т. Хейердала начать работу на острове. Выше упоминалась гипотеза Хейердала о двух миграционных потоках из Америки в Полинезию: первый поток составляли белые европеоиды, изгнанные из области Тиауанако (современная Боливия и юг Перу), второй — «полинезийцы» из Британской Колумбии. Побывав на о-ве Пасхи, Хейердал изменил прежнюю точку зрения и пришел к заключению, что в ранний период остров был заселен племенами из Тиауанако, поклонявшимися Солнцу и богу Макемаке. В конце раннего периода о-в Пасхи, по-видимо-му, был оставлен жителями, а в начале среднего периода на него прибыли новые поселенцы с территории современного Перу, принесшие с собой культ «человека-птицы» и культ предков (отсюда и статуи на аху). В средний период на острове появились собственно полинезийцы, вероятнее всего с Маркизских островов. Две группы поселенцев сосуществовали до наступления позднего периода, когда полинезийцам наконец удалось уничтожить выходцев из Южной Америки и сформировать общество, просуществовавшее до XVIII в.

У Т. Хейердала, несомненно, есть ценные наблюдения. И все же, отправляясь на о-в Пасхи, он, кажется, был заранее настроен на то, чтобы доказать существование европеоидного субстрата в Полинезии, — и, к своей радости, доказал. Дело в том, что археология и этнография Южной Америки и Восточной Полинезии располагают таким количеством фактов (нередко противоречивых, различных по значимости и достоверности), что любой мало-мальски начитанный человек может довольно убедительно доказать наличие американо-рапануйских связей, и полностью опровергнуть его аргументы никому не удастся. Едва ли следует считать, что Хейердал ошибается во всем, но то, что удалось выяснить после 1956 г., делает его гипотезу все менее и менее вероятной.

За последние годы опубликовано немало работ, в которых опровергается гипотеза Хейердала. Пересказ этого неминуемо вызовет у читателя скуку. В поисках южноамериканских параллелей Т. Хейердал проработал все доступные тогда археологические данные. Мы коснемся лишь нескольких аспектов проблемы, представляющих наибольший интерес.

Во-первых, жители о-ва Пасхи говорят на полинезийском языке, и говорят, по-видимому, давно — по крайней мере с 500 г.

Пресловутые числительные неполинезийского происхождения, записанные испанцами в 1770 г., — недоразумение, объясняемое незнанием и полным непониманием рапануйского языка [977]. Ни одного слова южноамериканского происхождения в рапануйском нет.

Во-вторых, анализ скелетов, обнаруженных в погребениях острова (все они, правда, относятся к позднему периоду), однозначно указывает на их полинезийское, но никак не перуанское происхождение.

В-третьих, все артефакты о-ва Пасхи, как уже говорилось, либо типично полинезийские, либо могут быть возведены к последним и представляют собой их логическое развитие. Т. Хейердал утверждает обратное, но следует заметить, что он знает о полинезийских артефактах далеко не все. На о-ве Пасхи нет и не было орудий южноамериканского типа.

В-четвертых, гипотеза Хейердала о культе Солнца, якобы практиковавшемся в ранний период, основана, видимо, на неоправданно романтической интерпретации каких-то не слишком надежных археологических данных. Далее, статуи о-ва Пасхи не больше похожи на произведения из Тиауанако, чем на полинезийские статуи. Примитивная техника изготовления монолитных скульптур ограничивает вариации форм. Что же касается положений, в которых изображены каменные люди, то одни и те же позы повторяются повсеместно в скульптуре Юго-Восточной Азии, Океании и Америки. Возможно, это наследие какой-то необычайно древней культуры.

Некоторые черты рапануйской культуры (двухлопастные весла, наскальные изображения плачущих глаз, типы каменных жилищ, символические изображения «человека-птицы», обсидиановые накопечники матаа) являются скорее всего результатом местного, внутреннего развития. Какие-то случайные совпадения с южноамериканской культурой вполне возможны, но столь же легко обнаруживаются совпадения с полинезийской культурой.

Чтобы у читателя не возникло впечатления, что все сказанное продиктовано подсознательным предубеждением против теорий Хейердала, остановимся теперь на тех положениях, с которыми можно согласиться.

Батат действительно происходит из района Анд, но неизвестно, попал он на о-в Пасхи прямо или опосредованно, через какой-то другой полинезийский остров. Кроме того, не исключено, что он мог быть естественным интродуцентом. Т. Хейердал отмечает также, что на о-ве Пасхи было известно южноамериканское озерное растение Polygonum acuminatum, по палеоботаническим данным появившееся на острове в то время, когда началась расчистка лесов человеком. Однако трудно с уверенностью говорить о том, что оно введено на острове именно в это время.

Какие-то типы каменных жилищ о-ва Пасхи могут быть перуанскими по происхождению, но и здесь нельзя исключить вероятность независимого развития. Такое развитие стимулировалось, в частности, гибелью лесов; в ранний период дома отроились из дерева.

Аху раннего периода, выложенные тесаным камнем, соответствуют сооружениям из тесаного камня в Тиауанако классического периода (около 600 г.). Особенно тщательно выполненное аху № 1 в Винапу соотносится по времени со схожими каменными сооружениями перуанских инков (около 1500 г.). Все это, конечно, может оказаться случайным совпадением, но мне, своими глазами видевшему главнейшие памятники инков, кажется, что предположение Хейердала относительно Винапу I безоговорочно отвергать нельзя. Аху № 1 в Винапу действительно могло быть построено под влиянием инкского искусства, однако это единственное из трехсот аху о-ва Пасхи, по поводу которого можно строить такие предположения.

Этим пока исчерпываются аргументы в поддержку гипотезы Хейердала, да и они не слишком сильны. Недавно были проанализированы те положения гипотезы, которые касаются перуанского влияния, и они оказались во многом ошибочными 1847]. Прибрежные народы Тиауанако не знали мореплавания. Ближайшая к Тиауанако область, где строились плоты для морских плаваний, расположена почти па 1000 км севернее — в Южном Эквадоре.

И все же, если бы мне лично пришлось прямо отвечать на вопрос о том, достигали ли когда-нибудь южноамериканские индейцы берегов о-ва Пасхи, я бы ответил утвердительно. Очень важно получить новые, более серьезные доказательства возможных связей между Южной Америкой и всей Восточной Полинезией в целом Оставим решение этой проблемы будущим исследователям и перейдем к еще одной загадке о-ва Пасхи.

В 1864 г. миссионер Э. Эйро сообщил своим попечителям о деревянных дощечках с надписями, хранившихся в домах рапануйцев. Никто из жителей острова не знал, как они читаются. Несколько дощечек сохранилось до наших дней. По ним можно выделить около 120 знаков, многие из которых основаны на изображениях человека и «человека-птицы». Рапануйское письмо называется ронго-ронго; его строки идут попеременно справа налево и слева направо — бустрофедоном.

Предпринимался целый ряд попыток расшифровать эти рапануйские надписи, по пока без особого успеха. Некоторые из значков ронго-роиго совпадают со знаками-подписями под испанским договором, заключенным в 1770 г., а значит, возводить рапануйское письмо к какому-либо экзотическому источнику не обязательно.

А. Метро считал, что ронго-ронго было чисто пиктографическим и служило мнемоническим средством [978, с. 399–405]. Знаки письма он рассматривал как орнаментальные или священные символы. По-видимому, в XIX в. употребление ронго-ронго было именно таким, но ведь к этому времени смысл письма мог быть просто утрачен, когда последние знавшие его жрецы погибли в перуанском рабстве.

Недавно советские и немецкие ученые проделали большую работу по дешифровке ронго-ронго и, кажется, достигли кое-ка-ких результатов. Немецкий исследователь Т. Бартель показал, что 120 знаков ронго-ронго образуют 1500–2000 комбинации [62; 189]. По его мнению, письмо исходно носило идеографический, а не пиктографический характер, некоторые же знаки были фонетическими. Бартель полагает, что на табличках записаны имена богов, мифы о творении мира, литургические песни, календарные сведения, генеалогии и даже перечень других табличек. Возможно также, что на каких-то табличках говорится о статуях, аху и о происхождении рапануйцев. По мнению Т. Бартеля, о-в Пасхи был заселен сначала жителями Маркизских островов, а затем около 1400 г. — людьми Хоту Матуа, прибывшими с о-ва Раиатеа и принесшими с собой письмо ронго-ронго. Отдельные выводы Бартеля сугубо лингвистические, и мы не будем касаться их здесь. В целом возникает ощущение, что он несколько увлекается успевшей уже устареть теорией полинезийского прошлого. Это не означает, что его более общие положения неверны. Вполне возможно, что ронго-ронго — действительно письмо, хотя даже Т. Бартель исключительно таковым его не признает[145].

Загадка ронго-ронго породила массу предположений. По самым невероятным из них, таинственное письмо берет начало в Пакистане или на затонувшем Тихоокеанском континенте. В соответствии с гипотезой Т. Хейердала, письмо восходит к южноамериканским письменностям. Однако Бартель указывает, что в доколумбовой Южной Америке, по-видимому, вообще не было письменности, а письменность более позднего времени никак не соотносится с ронго-ронго. Это наводит на размышления и но поводу древности самого рапануйского письма. Вопрос о времени его происхождения представляется весьма существенным. Не исключено, что появление ронго-ронго было стимулировано ознакомлением с европейским письмом. Что касается направления строк, то бустрофедон, использовавшийся рапануйцами, — простейший способ непрерывного письма на большой поверхности. По мнению К. Эмори, рапануйское письмо возникло на основании подражания европейскому и важным толчком к его созданию послужил текст испанско-ралануйского договора о присоединении острова [416][146]. Письмо, по-видимому, было призвано «фиксировать» в конкретной форме священные заклинания и молитвы — таким образом как бы закреплялись заключенная в них мана и ритуальная значимость. С К. Эмори можно согласиться, к тому же его гипотеза не противоречит точке зрения Т. Бартеля: возможно, что жрецы — создатели письма унесли с собой в могилу и его смысл. За 90 лет, прошедших между первым появлением на острове испанцев и набегами перуанских работорговцев, вполне могла развиться подобная имитация письма.

Существенно также, что в доисторические времена на острове вряд ли могли возникнуть серьезные стимулы для появления настоящей письменности, а если бы она все же возникла, следовало бы ожидать, что она сохранится в виде каменных надписей. Но ничего подобного на о-ве Пасхи не обнаружено.

Итак, мы подошли к концу доисторического периода на о-ве Пасхи, который начался с появления горстки первопоселенцев. Число поселенцев росло, они возводили свои замечательные памятники, губили окружающую их природную среду, сражались, разрушали уже созданное. И в наши дни первые рапануйцы продолжают волновать умы тех, кто пытается разрешить их загадки. Конечно, в таком виде история о-ва Пасхи может показаться довольно тривиальной — никаких флотилий Виракоча или инков, никаких затонувших континентов. Но, может быть, поиски подобной экзотики — следствие современных заблуждений и превратного представления о доистории как таковой? Почему вызывают интерес одни только миграции? Разве не менее удивительно, что кучке полинезийцев удалось добиться столь многого своими собственными силами, что, отрезанные от всего мира и вооруженные только собственным умом и энергией, отвагой и жаждой созидания, они создали такую замечательную культуру? Немало ученых прошлого придерживалось мнения, что все хорошее и заслуживающее внимания может происходить лишь из нескольких культурных ареалов, причем большинство этих предполагаемых ареалов было населено европеоидами. Археологов никогда не увлекали подобные предвзятые идеи, но теперь, видимо, настало время широко заявить об этом. Культура Океании — достижение самих океанийцев, а не продукт трансплантации на острова какой-нибудь высокоразвитой средиземноморской цивилизации.