Покорение человеком Тихого океана

За последние 450 лет европейским путешественникам и исследователям довелось познакомиться с подавляющим большинством этнических групп, населяющих Юго-Восточную Азию и Океанию. Если допустить, что этническая группа совпадает с языковой (хотя и не абсолютно), то в этом ареале насчитывается около 2 тыс. этнических групп. В настоящее время этнографическая литература только по Океании охватывает почти 20 тыс. книг и статей; лишь в Папуа-Новой Гвинее сейчас ежемесячно публикуется около 300 страниц этнографических исследований. Конечно, сделать обзор всего этого материала невозможно. Мы попытаемся осветить наиболее существенные аспекты современной этнографии: ведь рассмотрение древней истории такого региона, как Тихоокеанский, вне контекста современной этнической ситуации — довольно бессмысленное занятие. Все тихоокеанские общества, за исключением тех, которые развились на базе исторически известных цивилизаций Юго-Восточной Азии и Индонезии, — прямые наследники первобытных.

При описании любой культуры и любого общества необходимо иметь четкое представление о системах родства, механизмах формирования локальных групп и характере ареальной интеграции, которые находят свое выражение в системе социальных рангов (статусов), в политической организации общества, в действии механизмов обмена и данничества, в системе расселения. Археолог не в состоянии абсолютно достоверно восстановить эти элементы структуры исчезнувших обществ. Но уже одно только сопоставление заметок, сделанных первыми европейцами, может многое дать для изучения общей культурной истории региона.

Не всегда, правда, удается найти даже сведения о том, каким было то или иное общество на заре колонизации. А ведь между временем появления первых европейцев на тихоокеанских островах и периодом интенсивной колонизации (XIX–XX вв.) произошло немало существенных изменений. Так, при изучении многих полинезийских обществ, остававшихся не описанными до 20-х годов нашего века (когда начались крупномасштабные исследования, организованные Музеем Б. Бишоп), оказалось крайне трудно отделить заимствования от черт древней, исконной культуры. (Некоторое исключение пока составляют недавно открытые Нагорья Новой Гвинеи, где в течение некоторого времени, видимо, еще можно будет наблюдать жизнь обществ, не испытавших сильного европейского влияния.) Да и первым путешественникам не всегда удавалось увидеть обыденную жизнь островитян: в XVIII в. появление европейского корабля уже было событием, которое сопровождалось множеством необычных, нерутинных действий. Самый наблюдательный исследователь XVIII в., капитан Дж. Кук, писал в) 1777 г. о посещении Тонга: «И для гостей, и для хозяев земли это было великим событием, так что возможности увидеть обычный образ жизни туземцев нам почти не представлялось» [76, с. 166].

Прежде чем перейти к описанию самих обществ, необходимо остановиться на некоторых терминологических вопросах, в первую очередь связанных с системами родства. Родственные связи индивида зависят, по крайней мере в некоторой степени, от того, где он живет, как наследует (или приобретает каким-то иным образом) земельные участки, социальный статус, имущество, с кем вступает в брак, и от многого другого. В большинстве океанийских обществ родство определяется но некоторому особому принципу, хотя этот принцип следует воспринимать как норму — поведения, а не как строгое правило. С точки зрения терминологии общества могут быть поделены на унилинейные и неунилинейные. В первых, преобладающих в большинстве районов Меланезии и Микронезии, люди обоего пола прослеживают свое родство либо по мужской (патрилинейность), либо по женской (матрилинейность) линии. Группа унилинейных родственников, способных проследить свое родство генеалогически, называется линиджем, несколько линиджей связываются узами, закрепленными традицией, в сиб; т. е. сибы также строятся по унилинейному принципу, однако унилинейные связи в них не прослеживаются генеалогически. Два сиба, а иногда и несколько могут объединяться в группировку более высокого порядка, называемую фратрией, а если в обществе две фратрии, они называются (экзогамными) половинами. Линидж — группа кровных родственников — обычно является экзогамным объединением, т. е. члены линиджа не могут вступать в брак друг с другом. В группировках более высокого порядка кровные связи не играют такой роли, как в линиджах, но и они, как правило, экзогамны.

Экзогамия обязательно указывает на то, что локальная территориальная группа состоит более чем из одного линиджа или сиба, поскольку супруги всегда относятся к разным группировкам. Таким образом, в принципе локальная группа в унилинейном обществе состоит из членов линиджа или сиба, их супругов и детей. Такая территориальная родственная группа называется кланом. Клан не следует путать с линиджем, представляющим собой кровнородственную группу[25]. Однако и клан, и линидж — это скорее этнографические модели, нежели реальность; на деле, как будет показано ниже, отклонения от этих идеальных структур дают в конкретных обществах весьма сложные системы.

Неунилинейные общества преобладают в Полинезии и в Юго-Восточной Азии. В Полинезии и в отдельных районах Тайваня родство амбилинейно: каждый человек обладает правом выбора считать свое происхождение по отцу, по матери или но обоим родителям сразу. Соответственно варьирует и право на получение земельного надела и вхождение в ту или иную социальную группу. Принадлежность ребенка к определенной социальной группе обусловливается в какой-то мере местожительством его родителей. Так, если родители живут в группе матери, ребенок также принадлежит к этой группе. Локальная группа в таких обществах в идеале представляет собой не клан, а группу родствен-ников-когнатов, т. е. лиц, связанных кровным родством, как по мужской, так и по женской линии, и свойственников — лиц, родственных по браку.

Другой тип неунилинейного родства, распространенный в Индонезии и на Филиппинах, называется билатеральным, или билинейным (обычно используют первый термин); при установлении происхождения в равной степени учитывается родственная принадлежность обоих родителей. Дж. Мердок считает, что билатеральные общества не имеют ни функционально значимых наследственных групп как таковых (в этом их главное отличие от амбилинейных обществ), ни экзогамных групп [1013, гл. 1]. Относительно независимой единицей является малая семья, сохраняющая из поколения в поколение корпоративную функцию. Когда человек меняет место обитания либо после вступления в брак, либо по каким-то иным причинам, он попросту становится членом той семьи, в которую уходит жить, или создает новую семью, поселяясь на участке впервые расчищенной земли.

Таким образом, системы родства в Тихоокеанском регионе существенно варьируют. Есть системы, которые можно квалифицировать как ранговые, иерархические, причем ранг прямо не коррелирует с родством. В Меланезии кланы нередко делятся на автономные подразделения, не имеющие своих вождей, а кое-где в Микронезии такие подразделения могут образовывать сложную иерархическую систему во главе с верховным вождем. Иными словами, даже между Микронезией и Меланезией, где действует общий принцип унилинейного родства, существуют немаловажные различия. Амбилинейные группы в Полинезии называются рэмэджами; статус индивида в рамках рэмэджа в какой-то мере определяется первородством и старшинством. Лица, занимающие особо высокое положение в обществе, имеют индивидуальные генеалогии: они прослеживают свое происхождение на двадцать поколений и более. Следовательно, можно говорить о том, что в Полинезии получила развитие аристократическая система, не известная ни в Меланезии, ни в Индонезии, ни на Филиппинах. Что касается Микронезии, то там, по-видимому, исходно была известна структура, подобная полинезийской.

В этой главе кратко описываются некоторые общества Тихоокеанского региона. В первых двух разделах, посвященных материковой и островной Юго-Восточной Азии, нам пришлось пойти на существенные обобщения, чтобы как-то сгладить те различия, которые объясняются индийским, китайским, европейским влиянием, а также воздействием ислама на местные общества за истекшие 2 тыс. лет.

Материковая Юго-Восточная Азия

В материковой Юго-Восточной Азии, к которой здесь причисляются южные районы Китая, но не причисляется Бирма, размещается восемь крупных этнолингвистических группировок: народы, говорящие на языках мяо-яо (южные районы Китая, северные районы Лаоса, Вьетнама и Таиланда); народы, говорящие на тайских и кадайских языках; кхмерские народы; народы, говорящие на вьет-мыонгских языках (Вьетнам); тямы (южные районы Вьетнама и Кампучии); малайцы; семанти; сенои.

Пять из этих группировок описываются в данном разделе, а три — в разделе, посвященном народам Индонезии и Филиппин.

На приведенное этнолингвистическое деление накладывается противопоставление горных и равнинных народов [186], которое обусловлено и ареальными особенностями, и самой историей. На пологих морских побережьях и речных равнинах в течение двух последних тысячелетий обитали народы с развитой культурой, хозяйство которых основано на выращивании заливного риса. У индийцев они заимствовали религию, институт царской власти, санскритское письмо и литературную традицию, у китайцев — политическую организацию, систему обмена и торговли. Горные же народы долгое время жили в изоляции, не смешиваясь даже друг с другом. Они занимались подсечно-огневым земледелием, основной их культурой был суходольный рис. В политическом отношении их общества были устроены весьма несложно. Вероятно, противопоставление равнинных и горных народов уходит своими корнями в древнюю историю.

Государства Юго-Восточной Азии, находившиеся под индийским влиянием, не оказали прямого воздействия на общества тихоокеанских островов, и мы упомянем о них лишь вскользь. В начале I тысячелетия н. э. их влияние едва ли распространялось за пределы Сулавеси. На Филиппинах до VII в. китайское и индонезийское влияние было крайне незначительным. Высказывались предположения, что выращивание заливного риса, раз-ведение крупного рогатого скота и обработка металлов — не заимствованные, а архаические, исконные черты культур материковой Юго-Восточной Азии. Это во многом подтверждается новейшими археологическими данными. Что касается образования городов или введения письменности, то оснований относить эти процессы к доиндийскому периоду пока нет.

^{Основные этнолингвистические группировки на территории Юго-Восточной Азии}

Современные народы, говорящие на языках мяо-яо, расселены небольшими обособленными земледельческими группами на Юге Китая, севере Вьетнама, Лаоса и Таиланда. В наши дни культурная общность этих народов практически утрачена, что явилось следствием их разделения на мелкие группы, вызванного китайской и тайской экспансией двух последних тысячелетий. До эпохи династии Хань в Китае (202 г. до н. э. — 220 г. н. э.) мяо и яо жили в нижней части среднего течения Янцзы; все исторически засвидетельствованные перемещения их на север Лаоса, Таиланда и в Хайнань произошли в течение последних 500 лет. Мяо и яо говорят на языках, отдаленно родственных китайскому и, возможно, каким-то бирманским[26]. Вероятно, в период, предшествовавший восточночжоуской экспансии в I тысячелетии до н. э., народы мяо-яо составляли немаловажный компонент этнической структуры Южного Китая. Вообще в истории Юго-Восточной Азии они сыграли далеко не последнюю роль.

Народы, говорящие на тайских и кадайских языках, представляют интерес в связи с австро-тайской гипотезой П. Бенедикта. Обнаружение исторических оснований этого родства было бы существенным вкладом в историю региона. На тайских языках говорят шаны в Бирме, тайцы[27] в Таиланде, лаосцы (лао) в Лаосе и ряд других народов, расселенных на территории вплоть до Южного Китая. История этих народов пока не вполне ясна. Важнейшим периодом экспансии тайцев на юг, в пределы современного Таиланда, был, по-видимому, XIII в. — время наступления монголов с севера. Область наибольшего культурного и языкового расхождения тайских народов — север Вьетнама, а также Гуанси-Чжуанский автономный район и провинция Гуйчжоу в Китае. Возможно, в первобытный период здесь как раз и находился центр расселения — из него в течение нескольких тысячелетий тайцы постепенно, небольшими группами, переселялись на юг [263, с. 4; 841]. Если так, то они действительно ареально близки народам кадай, говорящим на родственных языках и включающим хайнаньских ли и гэлао провинции Гуйчжоу. Из китайских источников следует, что эти народы восходят к лао, жившим, согласно китайской традиции, на территории современных провинций Гуйчжоу, Хунань и современного Гуанси-Чжуанского автономного района около 110 г. до н. э. Лао строили свайные жилища, изготавливали бронзовые барабаны и практиковали пещерные погребения [79].

К народам, говорящим на мон-кхмерских языках, относятся современные моны, которые живут на небольшой территории в устье р. Салуин в Бирме. Родственные им кхмеры подразделяются на равнинных и горных. Равнинные кхмеры Кампучии — потомки носителей культуры заливного риса, расселившихся на обширной территории после падения древнего государства Фунань (это государство возникло, по-видимому, в I в. н. э. и просуществовало до начала VII в., когда его поглотило более крупное королевство кхмеров; наибольших размеров Фунаньское царство достигло, вероятно, к 350 г.). Неизвестно, на каком языке говорили жители Фунаня, но весьма вероятно, что на кхмерском. Любопытно, что в одном из китайских текстов жители Фунаня описываются как чернокожие курчавые люди, живущие в укрепленных городах со свайными жилищами, занимающиеся обработкой земли и выделкой драгоценных металлов (эти наблюдения относятся примерно к 250 г. н. э.).

Горные кхмеры, занимающиеся подсечно-огневым земледелием, обитают на территории Бирмы, Северного Таиланда и Лаоса; кое-где их расселение заходит и на территорию обитания народов, говорящих на вьет-мыонгских языках; эта территория протянулась цепью между долиной р. Меконг и прибрежными районами на юге Вьетнама. Многие горные кхмеры более темнокожи, чем жители равнин, однако неясно, является ли это результатом приспособления к условиям окружающей среды или ассимиляции австралоидного субстрата.

Вьет-мыонгские языки, как и родственные им мон-кхмерские, входят наряду с языками мунда, никобарскими, семанг и сенои в аустроазиатскую семью. По оценке Ж. Дифло, вьет-мыонгские и мон-кхмерские языки разошлись во II тысячелетии до н. э. Прародиной вьетов была, вероятно, долина Красной реки на севере современного Вьетнама; живя там, они со 111 г. до н. о. по 939 г. н. э. находились под властью китайцев. Затем следует период продвижения на юг, заканчивающийся изгнанием тямов из дельты Меконга в XVII в. (государство Тямпа было разгромлено еще в 1471 г.).

Современные тямы населяют часть областей вьет-мыонгской цепи на юге Вьетнама, а также ряд горных районов на юге Кампучии. Тямские языки относятся к огромной австронезийской семье; вероятно, они разошлись с языками народов Индонезии и Малайзии до 1000 г. до н. э. [1362]. Во II в. н. э. на юге современного Вьетнама возникло индианизированное тямское государство Тямпа, которое упоминалось выше. Согласно китайскому источнику конца VI в., жители государства Тямпа строили дома из обожженного кирпича и штукатурили их, кремировали тела умерших и сбрасывали пепел в морские или речные воды. Во главе государства стоял король.

Помимо равнинных тямов существуют еще и горные — тьру, джарай (джараи), раде, Они живут на юге Вьетнама и Кампучии. Некоторые из них сооружают длинные дома на сваях и занимаются подсечно-огневым земледелием. Политические объединения редко выходят за пределы отдельного поселения; во главе поселений в большинстве случаев стоит выборный глава и совет старейшин. У тямов отмечается матрилинейность; вообще в социальном отношении они сильно отличаются от других австронезийцев.

Что касается лингвистической истории материковой Юго-Восточной Азии, то уже с начала нашей эры и вплоть до индийской и китайской экспансий большая часть территории к югу от современной китайской границы была заселена носителями языков — предков современных мон-кхмерских и вьет-мыонгских. В современной Малайзии негритосы-семанги говорят на языке, родственном мон-кхмерским; экспансия тайцев и малайцев отрезала их от носителей других аустроазиатских языков. Австронезийские языки попали на Малаккский полуостров и на юг Вьетнама около 3000 лет назад; в это же время на юге Китая преобладали, по-видимому, языки, родственные тайским, кадайским и мяо-яо [386]. П. Бенедикт предполагает, что тайские и австронезийские языки состоят в отдаленном родстве, однако его гипотеза принимается далеко не всеми лингвистами. На юге современного Китая австронезийских языков нет, равно как нет и никаких исторических свидетельств об их распространении здесь в древности. И все же семь или более тысячелетий назад да юге Китая вполне могли жить носители языков, отдаленно родственных австронезийским. Естественно, что от этих языков, вытесненных впоследствии китайским и тайскими, ничего не сохранилось. Поэтому можно, правда без конкретных доказательств, говорить об австронезийской прародине на юге Китая. А пока научные данные позволяют локализовать прародину австронезийцев в пределах островной Юго-Восточной Азии.

Островная Юго-Восточная Азия

Народы Индонезии, Филиппин и Тайваня в большинстве своем монголоиды; они говорят на австронезийских языках, ведут оседлый образ жизни и занимаются земледелием или рыболовством. Прежде чем перейти к описанию этих народов, следует остановиться на трех этнических группах, несхожих между собой, но восходящих тем не менее прямо к древним австралоидам — охотникам и собирателям. Речь идет, во-первых, об андаманцах, во-вторых, о семангах, которые живут в джунглях Малаккского полуострова, и, в-третьих, о филиппинских негритосах, обитающих на о-вах Лусон, Папай, Негрос и на северо-востоке о-ва Минданао.

Никаких связей между языками названных народов не прослеживается: андаманцы говорят на изолированных языках, семанги — на языке, родственном мон-кхмерским, а филиппинские негритосы — на австронезийских языках. Говорили ли все эти народы некогда на едином языке, неизвестно.

Все негритосы — охотники и собиратели, а андаманцы занимаются, кроме того, и рыболовством. Негритосы живут локальными экзогамными охотничьими общинами, объединяющими 5—10 семей. Жилищем им служат крытые листьями навесы, расположенные вокруг центральной площадки. Стоянки легко переносятся на новое место; причины при этом могут быть самыми различными: экономическая необходимость, ссоры, междоусобицы, несчастные случаи, различные неудачи. Подчас причиной может быть даже поимка какого-нибудь крупного животного: легче перенести стоянку к месту его разделки, чем наоборот.

Охотничьи общины управляются либо по старшинству, либо коллегиально; все группы автономны. Пользование территорией и землей обычно общинное, но некоторые особо ценные деревья могут составлять личную собственность.

В прошлом все негритосы охотились при помощи лука и стрел; семанги относительно недавно заимствовали у соседей стрелометательную трубку. Андаманцы не знают собак[28]. Считалось, что они не умели разводить огонь, но ведь из всех негритосов только андаманцы издавна знали гончарное дело. В наши дни некоторые группы негритосов в Малайзии и на Филиппинах приобретают примитивнейшие навыки обработки земли — они засаживают расчищенные участки земли, но затем до самого сбора урожая оставляют их без присмотра. И хотя все земледельческие приемы, несомненно, заимствуются негритосами у соседних народов, это — любопытный пример перехода от собирательства к систематической обработке земли.

Рядом с семангами в центральной гористой части Малаккского полуострова живут сенои, или сакаи, в антропологическом отношении занимающие промежуточное положение между негритосами и малайцами. Как и семанги, они говорят на языке, родственном мон-кхмерским языкам. Сенои обитают в поселках из длинных свайных домов, где размещаются родственные группы, состоящие из билатеральных малых семей; во главе поселений стоят старейшины. Сенои выращивают суходольный рис и просо [342].

За исключением негритосов, все жители Индонезии, Филиппин и побережья Малаккского полуострова — по языку австронезийцы (естественно, речь не идет о народах, появившихся на этой территории в последние два тысячелетия, и о небольших группах папуасов на востоке Индонезии). Население побережья Малаккского полуострова в настоящее время исламизировано, но джакуны, живущие в южных внутренних районах, сохраняют традиционные верования.

Особенно сложна этническая ситуация в Индонезии — более трехсот этнических групп, населяющих архипелаг, говорят, согласно данным X. Герц, на более чем 250 языках [511, с. 24]. X. Герц различает здесь три типа обществ: 1) земледельческие народы, испытавшие сильное индийское влияние; они занимаются выращиванием заливного риса на внутренних территориях островов; 2) мусульманские народы, обитающие в прибрежных районах; 3) преимущественно языческие племенные группы, населяющие горные районы крупных островов и восточные острова. Наибольший интерес для нас представляют последние. Эти народы живут в центральных районах Сулавеси, на Хальмахере, во внутренних районах Серама, в ряде областей о-вов Нусатеиггара, во внутренних районах Калимантана и некоторых районах Суматры. Если не рассматривать исламизированные народы прибрежных областей, а сравнивать только народы, испытавшие сильное индийское влияние, и язычников, то их противопоставление будет примерно соответствовать делению Индонезии К. Герцом на Внутреннюю и Внешнюю [510, с. 14]. Внутренняя Индонезия — это густонаселенные области на Яве, юге Бали, западе Ломбока; здесь преобладает выращивание заливного риса. Внешняя Индонезия — это территории, на которых практикуется подсечно-огневое земледелие. На Яве, по-видимому, уже в VIII в. была введена ирригация; и сегодня этот плодородный вулканический остров кормит огромное население (в противоположность куда менее густо населенным островам Внешней Индонезии). Население Внешней Индонезии делится на множество мелких разнородных групп [271; 898; 655; 824; 1144; 1420]. До интенсивных контактов с внешним миром все эти группы занимались выращиванием суходольного риса или клубневых и жили небольшими, довольно обособленными поселениями. До начала XIX в. горные и болотистые местности островов были заселены охотниками и собирателями — кубу. Пунаны внутренних районов Калимантана до сих пор объединяются в небольшие охотничьи группы и используют в пищу продукты леса, в частности крахмал диких саговых пальм.

^{Веранда длинного дома у даяков суши (о-в Саравак)}

У народов Внешней Индонезии преобладает билатеральность; лишь на востоке о-вов Нусатенггара и Молуккских островах общества патрилинейны, а на Тиморе и близлежащих островах — матрилинейны. Во главе относительно автономных общин стоят старейшины или вожди, власть которых передается по наследству. Дж. Мердок считает, что в этих обществах фактически нет унилинейности, отсутствуют большие семьи, преобладает моногамный брак с амбилокальным или неолокальным поселением. Подобные же билатеральные общества характерны для ибанов, сухопутных даяков и других народов Калимантана, большинства филиппинских народов, включая негритосов, андаманцев, никобарцев, ями с о-ва Ботель-Тобаго.

Примером может служить общество саравакских улу-ай-ибанов, описанных Д. Фрименом [1013, гл. 5]. Основной единицей социальной организации у них является семья — билек, которая обычно состоит из супружеской пары с детьми, а также бабки и деда — всего шесть-семь человек. Билек является субъектом собственности (в том числе и на землю), которая передается из поколения в поколение. Семья занимает отсек в длинном доме. Один такой свайный дом до 200 м длиной способен вместить до 50 семей. Вдоль одной стороны здания расположены жилые отсеки, а вдоль другой проходят коридор и открытая веранда, на которой в основном и проводят время обитатели дома. Строго говоря, община, располагающаяся в одном длинном доме, не составляет единого целого, поскольку все семьи независимы; тем не менее многие из них связаны узами отдаленного родства, и всеми ими руководит один выборный глава.

Подобное расселение в длинных домах распространено в Индонезии повсеместно, но наиболее типично оно для унилинейных обществ, для которых вообще характерны большие семьи. В билатеральных же индонезийских и филиппинских обществах преобладают небольшие дома для одной семейной пары или большой семьи, хотя, как можно видеть на примере ибанов, длинные дома в таких обществах тоже известны (особенно на Калимантане).

Не подвергшиеся христианизации и исламизации народы Филиппин, так же как и народы Внешней Индонезии, выращивают суходольный рис и клубневые. На всем архипелаге преобладает билатеральность. До испанской колонизации народы Филиппинского архипелага жили маленькими поселками или отдельными хуторами. Так, у субанонов о-ва Минданао отдельные дома до сих пор разделены участками обрабатываемой земли: с освоением новых полей люди перемещаются на новое место. Живут субаноны билатеральными малыми семьями. Эти семьи достаточно автономны и нестабильны. Никаких более крупных родственных групп у субанонов, видимо, нет.

Другой пример — иснеги о-ва Лусон. Их поселки состоят из 2—25 свайных домов; каждый дом принадлежит одной семейной паре. Поселок представляет собой автономную единицу, управляемую главой, статус которого определяется прежде всего богатством, а в прошлом нередко зависел и от преуспеяния в охоте за головами. Индивид может жить в таком поселке или вообще в любом месте, где у него имеются свойственники или родственники.

Подобные же хутора и относительно открытые социальные группы характерны для горных районов в северной части Лусона [387]. Местные жители занимаются поливным земледелием. Ифугао, наиболее полно описанные этнографами, известны своими великолепными террасами по склонам холмов, на которых они выращивают рис (некоторые террасы находятся на высоте 15 м). Плотность населения здесь достигает 250 человек на 1 кв. км, но поселки все равно невелики — несколько свайных домов, в которых живут семейные пары, и хранилища для риса на сваях. Политическая и социальная организация развиты крайне слабо; лидерство основывается прежде всего на богатстве и личных заслугах.

Представить себе, как жили народы Филиппинского архипелага до испанской колонизации, нелегко: испанское влияние за прошедшие века оказалось весьма значительным. Когда в 1571 г. испанцы высадились на северо-западном берегу Лусона, они увидели большие поселки, окруженные полями заливного риса. Испанцы обнаружили, что местные жители владеют письменностью, основанной на индийском письме, заимствованном через Индонезию. Ф. Кисинг полагает, что большинство поселков в глубине островов Филиппинского архипелага возникло именно под влиянием испанского вторжения на побережье, хотя и до 1571 г. небольшие группы уже занимались добычей меди для китайских торговцев во внутренних районах островов. Предположение Кисинга не согласуется, однако, с результатами недавних раскопок на территории расселения ифугао: террасы существовали здесь задолго до прихода испанцев. По мнению О. Бейера, террасы относятся к I тысячелетию до н. э. [118].

На Тайване автохтоны, говорящие на австронезийских языках, живут ныне в центральной и восточной частях острова — западное побережье с XVII в. принадлежит в основном китайцам. Жители Тайваня занимаются подсечно-огневым земледелием: выращивают рис, просо, клубневые. У атаяльцев, обитающих в северной части Тайваня, и у пайванцев, живущих на юге острова, отмечена амбилинейность: ребенка включают либо в материнскую, либо в отцовскую группу, но в течение жизни человек может, если захочет, перейти в другую группу. Жилищами атаяльцам служат дома-полуземлянки. Власть сосредоточена в руках главы патрилинейной группы, таких групп в каждом поселке несколько. Пайванцы живут в крупных поселках. Они до сих пор сохраняют пространные и длинные генеалогии, напоминающие полинезийские. Для всех других автохтонов Тайваня характерна унилатеральность — патрилинейность у бунунов и цоу, матрилинейность у ами. Социальная стратификация крайне слаба, за исключением разве что пайванцев, у которых она, видимо, относительно недавняя.

Многочисленные изменения, происшедшие за последние 1500 лет под влиянием различных цивилизаций, затрудняют реконструкцию исконного, древнего образа жизни западных австронезийцев. Тем не менее американская исследовательница Ф. Купер-Коул считает возможным выделить ряд признаков, которые, по ее мнению, характеризовали древние общества Филиппинского архипелага: вера в могущественных духов, знамения и магию, человеческие жертвоприношения в связи со смертью и погребением важного лица, ритуальный каннибализм, имеющий Целью обретение силы и достоинств жертвы, татуировка (у вои-нов-победителей), шаманизм [271, с. 291]. В 1932 г. австрийский этнограф Р. Хайне-Гельдерн опубликовал результаты своей реконструкции раннеавстронезийской культуры Юго-Восточной Азии и Индонезии, основанной на данных археологии и этнографии. По мнению Р. Хайне-Гельдерна, австронезийцы сооружали свайные дома, выращивали рис и просо, разводили крупный рогатый скот, занимались охотой за головами, строили лодки с балансиром и, возможно, изготавливали лубяную материю. У них могла существовать когнатная система родства, видимо, отсутствовало жесткое наследование социальных статусов, т. е. не было аристократии [690].

Конечно, ко всему сказанному следует подходить с некоторой долей скепсиса — ведь нередко трудно понять, чем обусловлена та или иная распространенная черта культуры: общностью происхождения или позднейшими заимствованиями.

Народы Океании

В Океании большой интерес для историка представляет даже современная ситуация. Занавес над событиями древней истории Океании стал медленно подниматься, начиная с открытия о-ва Гуам Ф. Магелланом в 1521 г. Заключительные географические открытия были сделаны уже в начале XIX в. Однако и при описании древней истории Океании, особенно островов Полинезии и западной части Микронезии, где влияние европейцев стало сказываться очень рано, возникает немало трудностей.

Говоря о Меланезии — области наибольшего этнического разнообразия во всей Океании, — мы будем различать Нагорья Новой Гвинеи и островную Меланезию (в нее включаются и побережья Новой Гвинеи). Такое противопоставление, обусловленное географическими и экологическими факторами, не соотносится, строго говоря, с культурным делением. Правда, горные общества Новой Гвинеи имеют ряд общих отличительных черт, но это связано со спецификой окружающей среды и с тем, что здесь не было австронезийского внешнего влияния. Иначе говоря, население Нагорий Новой Гвинеи состоит из потомков древнейших папуасских групп. Вопрос о том, можно ли в Меланезии четко разграничить папуасов и австронезийцев, весьма важен, но пока на него нет однозначного ответа. В ряде местностей, например на юго-восточном побережье Новой Гвинеи, различия прослеживаются довольно отчетливо. Первые европейцы, побывавшие здесь, отмечали, что австронезийцы светлее папуасов и что женщины у них окружены большим почетом, нежели у папуасов. В других районах, где австронезийцы и папуасы тысячелетиями жили бок о бок и смешивались друг с другом (например, на архипелаге Бисмарка, на Соломоновых островах), различия выявить крайне трудно. Так, на о-ве Бугенвиль папуасы и австронезийцы не противопоставлены ни культурно, ни антропологически [1034, с. 42–43].

Для большинства обществ Западной Меланезии, и австронезийских, и папуасских, характерно социальное равенство, А. Фордж отмечает, что в Западной Меланезии община объединяет в среднем 250 человек [464]. Действительно, при укрупнении общин сразу же усложняются межличностные отношения и легко могут возникнуть иерархические структуры. На Новой Гвинее есть, правда, крупные поселения, но они, как правило, делятся на два (или более) клана, сохраняющих относительную независимость. В ряде местностей по течению рек существуют поселки, насчитывающие и более 1000 человек (например, на р. Сепик или в болотистых местностях на юге Новой Гвинеи), но здесь их образование диктовалось оборонительными соображениями[29].

Нагорья Новой Гвинеи. В Нагорьях, протянувшихся на 1000 км от оз. Паниаи до Каинанту, большинство населения живет в долинах или по склонам гор, поднимающихся на высоту 1300–2300 м [153]. До 30-х годов XX в. о горных народах не было известно почти ничего, хотя они составляют большую часть населения всей Новой Гвинеи и живут в местностях с наиболее благоприятными природными условиями, что способствует развитию интенсивного земледелия. Здесь и самая высокая в Океании плотность населения. Но как ни парадоксально, все это сочетается с крайне неразвитыми в политическом отношении мелкими и нецентрализованными обществами.

В местных обществах счет родства ведется по отцу, преобладают патри- и вирилокальные поселения, а также патрилинейные родственные группы, имеющие особые наименования [1023, с. 204]. Однако эти общества весьма гибки, индивид волен выбирать, к какой группе ему принадлежать. В идеале основная единица здесь — клан, ядром которого является группа мужчин — родственников по мужской линии. Клан включает также незамужних женщин — родственниц по мужской линии, пока они не покидают его, вступив в брак, и жен членов клана, принадлежащих к другим экзогамным линиджам. На деле же многие кланы включают до 50 % мужчин, не связанных родством по мужской линии, а вошедших в состав клана благодаря брачным узам и т. п. [796]. В результате, как пишет М. де Леперванш, образуется группа, объединенная скорее совместным обитанием и трудом, нежели родством [873].

Кланы Нагорий принято описывать как сегментированные группы: в большинстве обществ они подразделяются на более мелкие единицы, члены которых могут жить локально, но могут быть и рассеяны по всей клановой территории. Патрилинейные сибы, составляющие ядро клана, могут, в свою очередь, группироваться в половины или фратрии. У чимбу, обитающих в Восточном Нагорье, несколько фратрий объединяются в территориальные или военные союзы, которые П. Браун называет «племенами» [161; 154]. Правда, примеров такой широкой интеграции Довольно мало. Обычно в общине выделяется человек, обладающий выдающимися способностями. Его называют «большим человеком». Состав отдельных общин, как правило, не полностью соответствует принципу агнатного родства — в гораздо большей мере он определяется перемещениями «больших людей» и их окружения. Таким образом, в основе сегментированной иерархии лежит не генеалогический принцип, и, хотя фратриальные сибы могут восходить к единому мифическому предку, подразделения сибов, за некоторыми исключениями, редко сохраняют родственные связи глубиной более пяти поколений.

^{Этнолингвистическая карта Новой Гвинеи}

«Большие люди» не являются ни выборными главами общин, ни наследственными вождями; при накоплении богатств и завоевании авторитета они опираются на всевозможные связи, как родственные, так и неродственные. «Большие люди» устраивают пышные потлачевидные пиры, на которых присутствующих угощают свининой, помогают бедным юношам уплатить брачный выкуп. «Большой человек» может позволить себе иметь нескольких жен — они ухаживают за принадлежащими ему свиньями, возделывают его поля и самим фактом своего существования умножают его престиж [1164]. В то же время «большой человек» не может чрезмерно эксплуатировать людей из своего окружения, иначе он потеряет авторитет и даже может быть убит. Главное для «больших людей» не накопление богатств, а общественное положение; практически все общества в Нагорьях допускают лишь такое, не очень значительное, отклонение от принципов равноправия. Кое-где, например у маринг, обитающих в районе хребта Бисмарка, нет даже «больших людей» и все решения принимаются коллегиально [1120, с. 286][30].

С точки зрения социальной структуры в целом рассматриваемые новогвинейские общества однотипны. Тем не менее в столь многообразном в экологическом отношении регионе неизбежны и некоторые различия. Так, меланезийцы, живущие восточнее чимбу, строят преимущественно крупные поселки, а у западных народов (расселенных от территории чимбу до Стриклендского ущелья) преобладают хутора[31].

Широкое распространение имеют общинные мужские дома; женатые мужчины ночуют в этих домах, а женщины и дети занимают отдельные жилища, в которых нередко держат и свиней. Примером двух разных типов поселения, где действует принцип разделения мужчин и женщин на время сна, могут служить поселки вабаг в Западном Нагорье и гахуку-гама в Восточном Нагорье, близ Горока [154]. У гахуку-гама все мужчины поселка делятся на два родственных патрилинейных подклана. Жены членов одного подклана и их дети живут на одной половине обнесенной забором прямоугольной территории поселка, семьи второго подклана — на другой. Мужчины, и женатые, и холостые, почуют в одном общинном доме, отгороженном от всей остальной Территории и недоступном для женщин и детей, каждая женщина со своими детьми занимает отдельный дом, и муж остается в этом доме на ночь, когда захочет.

Вабаг живут хуторами. Жилища членов четырех подкланов, локализованных на одной территории, расположены чересполосно. Рядом находятся огороды и церемониальная площадка. Женские дома размещены особенно «беспорядочно», что вызвано требованиями безопасности и необходимостью иметь поблизости корм для свиней, за которыми ухаживают именно женщины. Среди местного населения повсеместно бытует поверье, что постоянные контакты с женщинами оскверняют мужчину, и это, видимо, тоже способствует раздельному размещению полов.

Конечно, возможные варианты расселения в Нагорьях не исчерпываются приведенными примерами, но по ним по крайней мере можно судить о двух диаметрально противоположных принципах организации поселков.

Характерная и повсеместно распространенная черта обществ в Нагорьях, равно как и в островной Меланезии, — организация пышных, хотя и редких, пиров с угощением из свинины. Свинина — главный источник животного белка, в особенности для жителей гор, но свиней забивают редко, и это превращается в сложный ритуал. Так, у цембага (этническая группа, входящая в состав маринг и обитающая в районе хребта Бисмарка) 40 % собранных клубней уходит на откорм свиней, а забивают свиней лишь раз в 8—12 лет по случаю пышных церемоний в честь предков, которым таким образом возносится благодарность за блага, дарованные ими ныне живущим. Следовательно, в течение длительного времени количество свиней растет, а затем резко падает. Главный забой свиней обычно приходится на конец годичного торжества «каико», на которое собирается до 1000 человек.

Многие этнические группы в Нагорьях живут на небольших, четко ограниченных участках; такая территориальная изоляция означает, что в прошлом лишь немногие пути связывали эти народы с народами побережья. Один из важнейших путей проходил, по-видимому, по долине р. Маркхэм. И хотя многосторонний обмен в целом способствовал проникновению товаров с побережья в горы и наоборот, австронезийским поселенцам, постепенно появлявшимся на побережье, не удалось существенным образом повлиять на образ жизни горцев. Гончарство известно лишь на востоке Нагорий; искусство горцев сводится исключительно к раскраске тела — в отличие от этнических групп, живущих по течению р. Сепик, в восточных прибрежных районах Новой Гвинеи, и от массим, которым известна резьба по дереву и изготовление масок.

^{Различные модели расселения, известные в Нагорьях Новой Гвинеи}

Важнейшей культурой в Нагорьях является батат; лишь в ряде районов на границе с индонезийской провинцией Ириан-Джая преобладает таро. Дж. Уотсон, разделяющий общее мнение о том, что батат появился в этих местах после введения его испанцами на островах Филиппинского архипелага и в Индонезии в XVI–XVII вв., полагает, что раньше Нагорья были заселены патрилокальными охотничьими группами, которые, возможно, разводили в небольшом количестве таро и другие менее существенные для них культурные растения. Введение батата, дающего богатые урожаи на высоте 1500–2000 м, где уже не свирепствует малярия и где не приживается таро, привело к настоящему демографическому взрыву, который Дж. Уотсон называет «бататовой революцией». Нынешняя тенденция к патрилинейности и некоторая неустойчивость социальной организации обществ связаны, возможно, с тем, что времени на адаптацию после «бататовой революции» у жителей Нагорий было очень мало [1427; 1428; 1023; 687].

Гипотеза Дж. Уотсона кажется вполне убедительной, но недавно X. Брукфилд и П. Уайт подвергли ее не менее убедительному критическому разбору [156]. Следствием введения батата было, в частности, перемещение населения из малярийных районов в горы и соответственно рост населения. Однако уже после опубликования гипотезы Уотсона археологи обнаружили в долине р. Ваги около горы Хаген свидетельства интенсивного ведения земледелия, относящиеся примерно к 4000 г. до н. э. Об этом речь пойдет ниже, здесь же важно отметить, что культивирование батата, навыки интенсивного земледелия и, возможно, высокая плотность населения уходят в более далекое, нежели сейчас принято считать, прошлое.

В связи с археологическими исследованиями Нагорий также встает ряд вопросов. Археологическая реконструкция гипотетических группировок, которые могли бы соотноситься с современными этническими Группами, в таком районе, как Нагорья, крайне затруднена. Локальные группы могут легко ассимилироваться, менять язык и культуру. Многочисленные территориальные изменения и миграции, даже относительно недавние, подчас остаются невыясненными. Политические объединения необязательно совпадают с языковыми или культурными группировками. Археологи могут авторитетно говорить о бытовавших некогда механизмах обмена, но и эти механизмы не соотносятся прямо с культурными подразделениями. Например, гахуку-гама, по мнению К. Рида, вообще не образуют четко очерченной языковой или социальной группы, нет у них и политического единства [1122]. Они рассматривают себя как обособленную группу постольку, поскольку имеется ряд очевидных различий между ними и соседними народами: эти различия существеннее, чем внутренние расхождения, которыми гахуку-гама позволяют себе пренебречь. Рид замечает: «Можно говорить о том, что единство, характеризующее племена гахуку-гама, — это единство в пределах социально-географической территории, на которой сведены вместе люди, чувствующие, что их связывает между собой нечто большее, чем то, что связывает соседей с ними. Таким образом, группа может быть определена как относительная и динамическая, а не как абсолютная или статическая» [1122, с. 42].

Островная Меланезия. В островной Меланезии по сравнению с Нагорьями Новой Гвинеи наблюдается гораздо большее этническое разнообразие. Это особенно заметно на западе, где небольшие политические группировки концентрируются вокруг «больших людей», реже — вокруг наследственных вождей, а разветвленная сеть обменных связей соединяет многие общины церемониально или экономически. На Новых Гебридах, на о-вах Банкс, Санта-Крус, Соломоновых островах и в архипелаге Бисмарка сосуществуют матрилинейные, патрилинейные и когнатные родственные группы; многообразие подчас просто поразительно. На востоке Меланезии — на Новой Каледонии и Фиджи — напротив, выдерживается патрилинейность, а политическая интеграция более развита и достигает больших масштабов. Ее основой является наследование титулов и статусов.

Культурное многообразие островной Меланезии объясняется как тем, что здесь повсеместно преобладают небольшие изолированные социальные группы, так и историческими факторами — ведь примерно в течение пяти тысячелетий здесь шло взаимодействие австронезийцев и папуасов. Попытки привести все это многообразие к общему знаменателю едва ли могут увенчаться успехом, поэтому мы откажемся здесь от обобщений, а приведем лишь отдельные иллюстрации. На примере нескольких описанных в литературе обществ и районов покажем гетерогенность островной Меланезии и постараемся выявить некоторые закономерности. При этом мы как бы будем двигаться с запада на восток.

Одним из самых влажных районов расселения меланезийцев являются обширные болотистые территории на южном побережье в провинции Ириан-Джая. Здесь живут гордые и независимые асмат, описанные в 60-е годы голландским этнографом А. Гербрандсом [513]. На болотистом острове Коленом обитают кимам [1207]. Большую часть года этот низкий остров бывает затоплен дождевыми потоками, поэтому свои поселки кимам сооружают на искусственных насыпях, поднимающихся прямо из болота. Поселки вмещают до 700 человек, живущих в открытых дневных и закрытых, защищенных от москитов ночных домах. Каждая деревня делится на два ритуально противопоставленных друг другу сектора; каждый сектор включает две экзогамные единицы кланового типа, называющиеся кванда. Кванда объединяет несколько агнатных семейств, каждое из которых селится на отдельном «клочке» суши. Лидерство принадлежит «большим людям»; их престиж во многом определяется периодическими празднествами, которые они, состязаясь друг с другом в щедрости, устраивают для своего окружения. Общество кимам напоминает общества Нагорий Новой Гвинеи. Говорят кимам на папуасском языке. Деление поселков уже описывалось, когда речь шла о гахуку-гама; примеры такого деления будут приводиться и ниже — оно типично для тех районов Западной Меланезии, где вообще есть поселки.

Еще одна иллюстрация — великолепные поселки (на побережье провинции Сепик (Папуа-Новая Гвинея), вмещающие до тысячи человек. Эти поселки состоят из двух рядов длинных большесемейных домов; каждый ряд образует патрилинейную половину [1034, с. 52–56]. Здесь, как и в ряде районов Индонезии, сооружаются свайные жилища; фасадами они обращены на площадку для плясок, на которой ставится один или несколько мужских общинных домов. Дома эти, с высокими остроконечными крышами, красиво украшенные, являются замечательным образцом искусства тихоокеанских мастеров.

Внутреннее деление поселков представляет большой теоретический интерес для археологов; может быть, со временем удастся обнаружить древние истоки этого явления. Заслуживает внимания и разнообразие функций отдельных поселков в ряде районов Западной Меланезии. Так, жители долины р. Тор устраивают не только постоянные, но и временные поселки (последние рядом с участками саговых пальм), а также специальные «гостевые» поселки на границе с соседними племенами и поселения-убежища, в которых люди укрываются от колдовства и магии [1039, с. 18]. Многие народы Нагорий Новой Гвинеи сооружают также специальные поселки для торжеств, связанных с забоем свиней.

До сих пор речь шла о папуасоязычных жителях Новой Гвинеи. Австронезийцы, населяющие отдельные местности по побережьям Новой Гвинеи, с точки зрения социальной организации не выделяются из общей массы новогвинейского населения; вообще, ничто, кроме языковой принадлежности, не отличает их от соседей. Что касается восточного побережья Новой Гвинеи, то некоторые различия между папуасами и австронезийцами были отмечены еще У. Гиллом, но, как бы ни были важны эти наблюдения, различия не всегда четки.

Рассмотрим социальную организацию новогвинейских австронезийцев на примере двух этнических групп, обитающих на юге Новой Гвинеи. Одна из групп патрилинейна, другая — матрилинейна.

Патрилинейная организация общества типична для австронезийцев, населяющих западную часть юго-восточного побережья, матрилинейная — для этнических групп восточной части этого побережья и островов, населенных массим. Наиболее известная патрилинейная этническая группа здесь — моту (район Порт-Морсби). Моту сооружают свайные дома над водой. Поселки моту делятся на несколько кварталов, каждый из которых занимает один патрилинейный клан (идуху). Такие локальные идуху группируются в более крупные нелокальные единицы, также называющиеся идуху. Последние рассеяны по нескольким поселкам. Общей генеалогии они не имеют, тем не менее восходят к одному из кварталов легендарного поселка, из которого вышли предки моту. Идуху возглавляются наследственными вождями, но стать главой всего поселка может человек, обладающий выдающимися личными качествами [625].

Агнатные группы типа идуху известны и у австронезийцев восточных районов Новой Гвинеи [672]; структурно эти группы соответствуют патрилинейным кланам Нагорий Новой Гвинеи. Как и в Нагорьях, родство по мужской линии не является здесь незыблемым принципом. У моту, например, земля может передаваться по наследству и когнатным родственникам (правда, при наследовании особо ценных предметов и дефицитных материальных ресурсов принцип родства по мужской линии соблюдается строго). Такое положение, видимо, вообще характерно для Меланезии, несмотря на очевидное преобладание унилатеральности в целом. Это свидетельствует об определенном практицизме, подразумевающем учет конкретных обстоятельств.

Восточнее ареала расселения массим лежат о-ва Тробриан, широко известные благодаря классическим трудам Б. Малиновского, который работал здесь в годы первой мировой войны. Эти острова сохранили удивительную, пусть внешнюю, первозданность, которая не оставляет равнодушным даже случайного посетителя.

Поселки на Тробрианах состоят из прямоугольных односемейных домов, расположенных вокруг крытых хранилищ для ямса. Поселки делятся на кварталы, в каждом из которых живут со своими семьями мужчины — родственники по женской линии. Локальные матрилинейные линиджи принадлежат, в свою очередь, к четырем нелокализованным экзогамным фратриям. Следует заметить, что, хотя линиджи и другие более крупные социальные группы экзогамны, в пределах поселка экзогамия необязательна: обычно каждый поселок включает два и более неродственных линиджа, между членами которых возможны браки. Это относится не только к о-вам Тробриан, но и ко всей Меланезии. Таким образом, меланезийское общество характеризуется экзогамией в пределах родственных групп и нередко эндогамией в пределах территориальных групп. Это — еще один фактор, способствующий обособленному положению поселков (если только они не столь малы, что заключение браков с жителями других поселков становится необходимостью). Генетическая изоляция, вытекающая из такой ситуации, описана в главе I.

На о-вах Тробриан распространено авункулокальное брачное поселение. Юноша по достижении зрелости должен переселиться из того поселка, в котором он родился, в поселок родственников его матери по женской линии; туда же он приводит затем свою жену. В основном линидже поселка статус главы обычно передается по наследству, и старейшина линиджа становится главой всего поселка. Чем больше у него жен, тем больше его богатство и выше престиж — ведь каждая женщина имеет право на часть Урожая, собираемого ее родственниками на землях родного поселка. Однако власть вождя, или старейшины, редко распространяется за пределы его поселка, даже если несколько поселков и образуют нежесткую иерархию (по имущественному критерию и относительному статусу в системе обмена). Такая локализация власти в пределах однородных социальных группировок типична Для Меланезии (за исключением Новой Каледонии и Фиджи), в отличие от Полинезии и Микронезии с их иерархически устроенными обществами.

В Центральной Меланезии (Соломоновы острова, о-ва Санта-Крус, Банкс и Новые Гебриды) социальное устройство столь же многообразно, как и на Новой Гвинее. Большинство жителей Центральной Меланезии говорят на австронезийских языках, хотя на Соломоновых островах и о-вах Санта-Крус имеются анклавы папуасоязычного населения. Уже в 1891 г. появился фундаментальный труд по этнографии Центральной Меланезии — автор его, миссионер Р. Кодрингтон, описал матрилинейные общества на севере и на юге Новых Гебрид, на о-вах Банкс и Санта-Крус, в ряде местностей южных Соломоновых островов и патрилинейные общества в центральной части Новых Гебрид, на о-вах Малаита, Гуадалканал, Сан-Кристобаль, Уги и Улава (южные Соломоновы острова) [262]. Большинство обществ здесь, как и в Западной Меланезии, невелики и обходятся без верховной власти; правда, у некоторых народов, например у лау, обитающих на северо-востоке о-ва Малаита, существует институт мелких вождей, происходящих из наиболее привилегированных патрилинейных линиджей [763; 262]. Лау устраивают свои поселки на искусственных островках, насыпанных близ берега в большой лагуне острова; аналогичные островки, встречающиеся, хотя и нечасто, в Центральной Меланезии, навели Дж. Парсонсона на мысль о том, что их сооружали полинезийские и микронезийские иммигранты, спасаясь от малярийных комаров [1064; 1065]. У этой гипотезы есть свои сильные стороны, но недавно Э. Чаунинг подвергла ее весьма убедительной критике [248].

Из этнических групп с матрилинейной организацией общества лучше всего описаны, пожалуй, сиуаи, населяющие юго-восточную часть о-ва Бугенвиль. Д. Оливер пишет, что сиуаи живут в поселках, где жилища концентрируются вокруг мужских общинных домов [1033]. Этими поселками управляют «большие люди», постоянно соперничающие друг с другом. В жизни сиуаи, как и многих других меланезийцев, для которых характерна матрилинейность, существенную роль играет вирилокальное поселение после брака. Это означает, что матрилинейные единицы, как правило, не локализованы и принадлежность к такой единице определяет не место поселения после брака (как у тробрианцев), а систему запретов, которым должен следовать человек, место захоронения, тотемные связи и в определенной степени выбор супругов.

Такая ситуация очень типична для Центральной Меланезии, что отмечал еще в 1891 г. Р. Кодрингтон; ясно, что в подобных обществах локальные корпоративные группы не соответствуют описанным выше кланам. Состав локальной группы детерминирован когнатным родством, и нередко право собственности и земельный участок переходят от отца к сыну, хотя они принадлежат к разным линиджам.

Аналогичные процессы могут происходить и в патрилинейных обществах. Это показал X. Шеффлер в своем анализе структуры общества на о-ве Шуазёль. Население этого острова живет в хуторах, которые в прежнее время обносились рвом и частоколом для защиты от внешних врагов. Ядро общины составляют мужчины — родственники по женской линии. Поселение после брака, как правило, вирилокальное. Однако многие мужчины получают земельные участки именно благодаря вступлению в брак, а дети могут становиться полноправными членами материнской родственной группы. Исходя из этого, X. Шеффлер считает общество на о-ве Шуазёль амбилинейным: ребенок может входить как в родственную группу отца, так и в группу матери, но не в обе сразу (правда, в большинстве случаев дети живут с отцовскими родичами) [1187]. Очевидно, многие из меланезийских обществ, квалифицируемых как унилинейные, устроены именно таким образом; этнографам просто не удалось пока выявить этого. Что же касается жителей о-ва Шуазёль, то на вопрос Шеффлера, как у них определяется родство, отвечали: «Наши правила не слишком жестки. Главное — найти способ жить хорошо, а все остальное — просто слова» [1187, с. 299]. Это дало основание Шеффлеру утверждать, что нормы поведения жителей о-ва Шуазёль — всего лишь риторические приемы, с помощью которых люди оправдывают свои собственные действия и одобряют или осуждают действия других. Если это так, то трудно себе представить, как принципу матрилинейности в будущем удастся вообще устоять против правил патрилинейного общества.

Жители о-вов Санта-Крус связаны между собой сложной и не совсем обычной системой обмена. В этом обмене участвуют и полинезийцы с о-ва Таумако, входящего в группу о-вов Дафф, и меланезийцы с о-вов Риф, Утупуа и Ваникоро [315][32]. На о-вах Санта-Крус большинство обществ — матрилинейные, однако имеются также патрилинейные и когнатные группы. В матрилинейных обществах поселение после брака вирилокальное, как у сиуаи; поселки делятся на кварталы, в каждом из которых живет группа мужчин — родственников по мужской линии и имеется собственный мужской дом. Лидером становится сильнейший из нескольких постоянно соперничающих претендентов. Заключение браков регулируется нелокализованными экзогамными матрилинейными родственными группами (половинами или фратриями). Во главе общин стоят «большие люди», что типично для Меланезии вообще. Пояса из красных птичьих перьев служат здесь универсальным эквивалентом. Накопление таких поясов считается не только способом приобретения престижных предметов, но и весьма прибыльным делом. В прежние времена статус «большого человека» определялся также тем, сколько наложниц он мог привести в общинный мужской дом; женщины, обычно с о-вов Риф, выменивались па те же самые пояса из красных перьев.

С точки зрения социальной структуры общества о-вов Банкс и Новых Гебрид в целом очень напоминают общества Соломоновых островов и о-вов Санта-Крус. В северной группе этих островов на основе института мужских домов возникают иерархические мужские общества, такие, например, как сукве на о-вах Банкс. Члены общества сукве и других подобных обществ повышают свой престиж по мере продвижения с низших ступеней на более высокие. Повысить свой статус член общества может также с помощью подарков или примитивных денег (в качестве денег нередко выступают туго закрученные свиные нижние клыки), которые он вручает членам общества, находящимся на той ступени, на которую сам хочет подняться, или еще выше. В подобных обществах люди, которые занимают высокое положение, умножают свое богатство, постоянно получая подарки и примитивные деньги от членов, стремящихся подняться по иерархической лестнице. Дома, в которых живут члены сукве, называются гамаль; они сооружаются на облицованных камнем платформах, а внутри разбиты на отдельные помещения — для каждой ступени общества. Женщины и дети не могут входить в подобные общества. У матанават, обитающих на севере о-ва Малекула, член иерархического общества, поднявшийся на более высокую ступень, приносит в жертву до 1000 свиней. У некоторых свиней матанават удаляют верхние клыки, чтобы они не мешали росту нижних; нижние же, вырастая, могут трижды закручиваться кольцами. В прошлом при продвижении члена общества на более высокую ступень матанават приносили в жертву незаконнорожденного мальчика [651, гл. 1].

Подобные иерархические общества с их сложными ритуалами фактически представляют собой осознанный способ регулирования тех материальных средств, с помощью которых у других народов приходят к власти «большие люди»; богатство и личные достоинства человека остаются и здесь важными факторами успеха.

На Новой Британии, о-вах Банкс, на севере Новых Гебрид и кое-где на Новой Каледонии до христианизации существовали так называемые тайные общества (тайными они были только для женщин и детей). Посвященные собирались в уединенных местах, и совершали особые ритуалы; надев затейливые головные уборы и громко крича, члены общества делали вид, что в них вошли духи, чем наводили ужас на женщин и детей. Обряд инициации нередко был весьма жестоким. Если же какая-нибудь женщина имела несчастье случайно увидеть этот обряд, ее могли заживо зарыть в землю. Функции подобных тайных обществ остаются неясными. Религиозной мотивации они практически не имели, и, по-по-видимомуих можно рассматривать как специальный институт для соблюдения общественного порядка и укрепления статуса мужчин в обществе. В таких обществах, как тамате и кват на о-вах Банкс и на севере Новых Гебрид, продвинуться от низших рангов к высшим могли только лица, обладавшие достаточным состоянием, и, таким образом, высокому положению в тайном обществе соответствовало столь же высокое положение в социальной структуре в целом.

На Новой Каледонии и на Фиджи родство почти везде патри-линейное. Новая Каледония в прошлом никогда не имела интенсивных контактов с внешним миром, в связи с чем представляет особый интерес для историков. Некоторыми чертами внешнего облика новокаледонцы близки австралийским аборигенам; 2–3 тыс. лет назад Новая Каледония, несомненно, была связана с Фиджи и Новыми Гебридами, однако загадочное отсутствие собак и свиней, бросившееся в глаза первым европейцам, которые побывали здесь, указывает на длительную изоляцию. Языки, на которых говорит население Новой Каледонии, и языки о-вов Луайоте (полинезийский язык о-ва Увеа в данной главе не рассматривается) — явно австронезийские, однако никаких внешних генетических связей для этих языков установить пока не удалось.

В центральной части восточного побережья Новой Каледонии в первой половине нашего века работал М. Ленхардт. Вот как он описывал поселки новокаледонцев. К круглому мужскому дому (для мужчин одного линиджа) примыкали дом вождя и прямоугольные дома-мастерские. Вокруг этого центрального комплекса построек группировались небольшие круглые семейные жилища. Центром поселка являлась расчищенная церемониальная площадка прямоугольной формы, по ее краям росли кокосовые пальмы и разные декоративные деревья. Середину церемониальной площадки во время ритуала занимали члены патрилинейного линиджа (сиба) данного поселка, а по краям площадки располагались группы, связанные матрилинейными узами с землевладеющей патрилинейной группой [870, гл. 1].

Патрилинейные группы были экзогамными; их внутренняя иерархия определялась старшинством, которое устанавливалось не обязательно генеалогически: в ряде случаев в одну группу объединялись неродственные линии.

Разросшиеся кланы могли делиться на части, и новые линии норой расселялись на новой территории; узы кровного родства в этих случаях сохранялись благодаря распространенному здесь членению общества на половины и фратрии. Вождем клана становился обычно самый старший мужчина (старшинство определялось возрастом, а не первородством) старшей ветви клана. В ряде мест, особенно на о-вах Луайоте, возникали и иерархии политических рангов. Однако обычно при вожде имелся и совет старейшин. Многие обязанности вождя носили ритуальный характер, считалось, что они направлены на поддержание благополучия всего клана [629]. Проблемы землепользования находились в ведении отдельного лица, так называемого «хозяина земли», военными действиями руководили жрецы и специально выдвигавшиеся военные вожди. Некоторым вождям удавалось завоевать реальную власть. Так, в 1842 г. Тоуру, вождь с о-ва Иль-де-Пен, подчинил себе юго-восток Новой Каледонии и заставил местных жителей платить ему дань. Подданные должны были приближаться к Тоуру на четвереньках — подобный способ воздаяния почестей напоминает традиции тонганского и других стратифицированных полинезийских обществ [30, с. 27]. Таким образом, кое-где на Новой Каледонии политическая интеграция достигала уровня, промежуточного между западномеланезийским и полинезийским.

На Фиджи, как и на Новой Каледонии, преобладали и продолжают преобладать компактные поселки. Каждый поселок состоит из одного или нескольких предельно крупных линиджей (явуса), обычно включающих около 100 человек, во главе с наследственным вождем, принадлежащим к старшей ветви линиджа. Явуса — землевладельческая единица; в явуса входят несколько матангали, иерархизованных по старшинству происхождения (по мужской линии); каждая матангали, в свою очередь, состоит из нескольких токатока разного ранга — объединений нескольких патрилинейно связанных больших семей [1019; 1020].

Наиболее подробно социальная организация фиджийцев описана М. Салинзом [1163], работавшим на о-ве Моала, расположенном между о-вом Вити-Леву и группой островов Лау. Традиционно о-в Моала делился на три территориально разграниченных вождества; в каждое вождество входило несколько поселков; патрилинейно связанные большие семьи занимали отдельные кварталы поселка, расположенные вокруг центральной церемониальной площадки, на которой находились мужской дом и дом вождя. Одна большая семья была расселена в нескольких домах (каждый — для малой семьи) с одним общим кухонным домом. Несколько больших семей составляли локальную единицу (тока-тока) с общим правом на землю. Токатока объединялись в матангали, а последние — в явуса. Один из явуса мог включать всех патрилинейно родственных мужчин поселка, однако генеалогические связи соблюдались не особенно тщательно, и порой отдельные родственные группы формировали более крупные объединения уже не на основе родства, а на основе единого места обитания. Все локальные явуса объединялись затем в четыре нелокализованные единицы, также называвшиеся явуса, которые охватывали уже весь остров Моала. Кроме того, население острова делилось на две экзогамные половины. На Фиджи, как и в Полинезии, система генеалогических статусов способствовала складыванию в XIX в. института централизованной власти вождей и развитию более высокой, нежели в Западной Меланезии, степени политической интеграции.

Деление общества на явуса и статус этих последних на всех островах Фиджи поражает своим единообразием — по крайней мере если сравнивать фиджийскую ситуацию с западномеланезийской. На о-ве Вити-Леву насчитывается более 600 явуса; некоторые, по преданию, происходят из легендарной местности в горах Каувадра на северо-востоке Вити-Леву, о происхождении других сведений нет. Э. Гиффорд считает, что явуса, не имеющие преданий о своем происхождении, ведут начало от первопоселенцев острова, а явуса, считающие своей родиной горы Каувадра, — потомки тех, кто пришел на остров примерно в 1600 г. н. э. г 517]. Пока трудно оценить, насколько верно это предположение (мы вернемся к этому вопросу в главе VIII).

Меланезийские общества, за исключением фиджийского и новокалендонского, характеризуются необычайным разнообразием «типов (при очень небольших размерах занимаемой ими территории) и крайней неразвитостью политических объединений, выходящих за рамки отдельных общин. Меланезийские общины структурно однотипны и относительно независимы, в то время как структура поселков и территориальная организация населения островов явно варьируют от местности к местности. Во всей Меланезии, за исключением Фиджи и Новой Каледонии, у власти стоят «большие люди», однако кое-где существует и институт наследственных вождей (кстати, недавно была описана весьма сложная система вождества на уровне поселка у мекео, живущих в восточных районах Новой Гвинеи [672]). При этом ни одному из западномеланезийских вождей никогда не удавалось стать во главе таких крупных объединений, какие известны в Полинезии или Микронезии. Это не значит, что «большие люди» и мелкие вожди — правители одного и того же типа или что, например, общество сиуаи на о-ве Бугенвиль с его постоянно соперничающими между собой «большими людьми» может быть сопоставлено с эгалитарными обществами Нагорий Новой Гвинеи.

Меланезийские системы обмена. Меланезийский обмен — совершенно необычное явление. Во-первых, во многих районах Меланезии существует специализация по труду: одни этнические группы занимаются преимущественно рыболовством, другие — гончарством, третьи — выращиванием таро и т. д. Для того чтобы обеспечить себя всем необходимым, общине нередко приходится вступать в обмен с другой, подчас совершенно чуждой.

Во-вторых, меланезийский обмен — это в большой степени индивидуальное дело; нередко он осуществляется между двумя партнерами непосредственно или с отсрочкой во времени, причем партнеры могут быть, а могут и не быть в родстве между собой. Разумеется, из этого не следует, что обмен совершается только индивидуально, известны и большие торговые партии, но в Целом меланезийский обмен, по крайней мере на западе, отличается, скажем, от полинезийского. На небольших островах Полинезии с их этнически однородным населением все общины имеют, как правило, доступ ко всем необходимым материальным ресурсам; внутриплеменное подобие обмена идет путем периодического сбора и последующего перераспределения продуктов; этим обычно ведает вождь. Единственное исключение составляла Новая Зеландия, где обменом были охвачены большие территории и система характеризовалась наличием промежуточных звеньев, столь типичных для Меланезии.

В целом же в Полинезии преобладает перераспределение продукта (в наиболее стратифицированных обществах — гавайском, возможно, таитянском — оно приближается к чему-то вроде сбора дани в пользу вождя). В Меланезии же перераспределение, всегда осуществлявшееся особым центром, не выходит за сферы влияния «больших людей»; в Западной Меланезии обмен основан, как правило, на «партикуляристской, концентрирующейся вокруг предприимчивых людей, но не строго централизованной сети контактов» [1198, с. 68, 89]. Несомненно, прибыль является в Меланезии важным мотивом обмена; идея прибыли определяет и поведение «больших людей», и наличие первобытных денег, также контролируемых «большими, людьми»[33].

Наиболее известный обменный цикл в Меланезии — система кула в районе расселения массим. Кула очень подробно описана в этнографической литературе, поэтому ограничимся лишь краткими обобщениями. Кула основывается на системе партнерства, при которой группа жителей одного острова на лодках добирается на другой, соседний (при этом перемещения с острова на остров никогда не происходят одновременно по всей группе, включенной в обменный цикл). Партнеры обмениваются предметами как повседневного употребления, так и неутилитарными, например браслетами и ожерельями из раковин. Последние переходят с острова на остров строго регламентировано, что и обеспечивает единство системы обмена. Обычно наибольшее число партнеров по обмену имеют «большие люди», которые чаще получают во временное пользование наиболее ценные и престижные предметы. Многие из обществ, участвующих в обменном цикле, живут в бедной природной среде и специализируются на каком-то одном занятии. Например, на о-вах Амфлетт, где запасы пищи всегда очень скудны, необходимые продукты вымениваются на горшки, которые местные жители изготавливают из глины, получаемой, в свою очередь, с о-ва Фергюсон. Кула служит тому, чтобы необходимые предметы попадали туда, где они больше всего нужны, но эта система выполняет еще важную и сложную общественно-регулирующую функцию[34]. В целом кулу можно рассматривать как весьма сложный ритуал, связанный с магическими представлениями и учитывающий индивидуальные статусы.

Еще один пример меланезийского обмена — большие торговые экспедиции лакатои[35], организуемые западными моту [1203]. Моту — рыболовы и гончары, живущие, как уже говорилось, в районе Порт-Морсби. В прошлом один раз в год они совершали плавание в залив Папуа, где выменивали свои гончарные изделия на саго и новые корпусы лодок. Инициаторами таких экспедиций бывали обычно простые общинники[36]. Каждый год в конце сезона юго-восточных пассатов (сентябрь — октябрь) моту снаряжали несколько лакатои — огромных катамаранов до 20 м в длину и 16 м в ширину, с закрытыми постройками на палубе. Катамараны вмещали до 1600 глиняных горшков или до 30 т саго. Суда двигались вдоль берега на северо-запад. Примерно через три месяца они возвращались, подгоняемые северо-западным муссоном.

Поскольку в этом обмене участвовало несколько языковых групп, существовал особый торговый язык. Моту не только устраивали экспедиции лакатои, но и активно обменивались с папуасоязычными группами коита и коиари, жившими в некотором отдалении от побережья; со временем многие коита переселились в поселки моту [626].

В Меланезии существует также система обмена, сочетающая далекие экспедиции, как это было принято у моту, и передачу предметов на небольшие расстояния (как в системе кула); эта система обмена охватывает сотни поселений, расположенных на огромном пространстве — от западной оконечности Новой Британии, через острова пролива Витязя, до северо-восточного побережья Новой Гвинеи, между районами Маданг и Моробе. В этой системе механизмы обмена очень сложны: в нем участвуют сотни общин, каждая из которых имеет свою культуру и обитает в разных природных условиях; выращенные на внутриостровных территориях клубневые вымениваются на рыбу, кокосовые орехи, гончарные изделия. Посредниками в обмене выступают три группы «купцов»-мореходов: жители о-ва Билибили (в заливе Астролябия), о-вов Сиасси (к югу от о-ва Умбой в проливе Витязя) и о-вов Тами (в северной части залива Хьюон). Эти мореходы делят всю территорию, на которой осуществляется обмен, на три сферы. Языки сиасси и тами некогда служили лингва-франка большинству этнических групп, участвующих в обмене. Хотя ни одна этническая группа и не контролировала всей системы обмена в целом, нередко получалось, что обсидиан из наиболее удаленной от побережья части п-ова Виллаумез Новой Британии, постепенно поднимаясь в цене, переходил с острова на остров и, наконец, оказывался на Новой Гвинее. Обсидиан был лишь одним из немногих предметов обмена; Т. Хардинг писал, что жители Новой Гвинеи обменивались живыми свиньями, собачьими зубами, луками и стрелами, плетеными мешками, гончарными изделиями, таро [644]; жители островов в проливе Витязя, со своей стороны, доставляли для обмена свиные клыки, живых собак, циновки, дисковидные бусы, бетель, красную охру и саго. В основе системы лежал уже описанный выше общемеланезийский механизм партнерства с обменом, опосредованным во времени. Каждая группа, включенная в обмен, получала недоступные ей иным образом вещи.

Как и в системе кула, в обменном цикле жителей островов пролива Витязя обмен не только способствует более равномерному распределению материальных ресурсов, но и выполняет регулирующую функцию. Так, у сиасси «большие люди» для укрепления своего престижа устраивают пышные потлачевидные пиры, но их острова очень бедны, и только обмен дает им возможность получить необходимое количество свиней и таро. Учитывая, что сиасси в качестве посредников играют значительную роль в системе обмена, можно предположить, что именно они были инициаторами создания этой системы в своем районе — ведь сиасси выгадывают от обмена больше, чем жители основной территории Новой Гвинеи. Кроме того, лодки у сиасси и тами гораздо лучше, чем у их соседей. Ко времени первых контактов с европейцами описываемая система уже успела выйти за рамки чисто потребительского обмена, служившего своеобразным экологическим рычагом, поэтому сейчас перемещения обмениваемых продуктов не всегда можно объяснить только экономическими и экологическими причинами. Например, занятие гончарным делом не находится в прямой зависимости от наличия запасов глины; при острой необходимости многие группы, участвующие в обмене, могли бы сами изготавливать глиняную посуду, но этого не происходит потому, что проще ввозить, чем производить. К тому же некоторые группы, специализирующиеся на гончарстве, приобрели репутацию людей, посвященных в тайны ремесла, что обеспечивает соблюдение их интересов: они могут, например, запретить женщинам, уезжающим после замужества в другое место, заниматься гончарством там. Жители других поселений хорошо знают, что нарушение монополии на гончарство может повлечь за собой неприятные последствия и стать поводом для конфликтов.

Системы обмена, объединяющие большое число равноправных общин, члены которых зачастую и не подозревают о масштабах этого процесса, — одна из характернейших черт меланезийского образа жизни. Помимо, описанных выше, в Меланезии есть и другие системы, например на Соломоновых островах и Санта-Крус [1325; 968; 315], на южном побережье Новой Гвинеи [723], на севере Новых Гебрид [651]. Сложная система обмена существует на о-вах Адмиралтейства: в ней участвуют три совершенно разные этнические группы, живущие одна в глубине острова, другая — в прибрежной зоне и третья — у самого моря [1198]. Широко распространен обмен и в Нагорьях Новой Гвинеи: вымениваются каменные топоры, свиньи, соль, раковины, перья и даже женщины. У цембага, например, внешние браки нередко способствуют укреплению и родственных, и обменных связей: цембага обменивают соль на свиней, раковины, рабочие и свадебные каменные топоры.

Говоря об обмене, необходимо коротко остановиться на денежных эквивалентах. В Меланезии, в частности в ее западной части, вещи и услуги могут «оплачиваться» различного рода деньгами. Примитивные деньги, как правило, изготовляются из дефицитных материалов, поэтому их массовое производство невозможно. Такие деньги имеют хождение не только в сфере обмена. Ими может быть внесен выкуп за невесту, возмещен тот или иной ущерб, даже убийство человека, они используются в различных односторонних платежах, даются в залог под проценты (последнее практикуют «большие люди» как один из способов увеличения своего богатства)[37].

Деньгами в Меланезии могут служить и раковинные диски, нанизанные на веревку, которые хранят свернутыми в моток (например, у толаи, живущих на Новой Британии), и пояса из алых перьев (на о-вах Санта-Крус), и раковины каури (в Нагорьях Новой Гвинеи). Валютой Новых Гебрид были свиньи, ценность которых определялась степенью закручивания нижних клыков. Да о-ве Маэво в специальных курных домах хранились закоптелые циновки — чем больше был слой копоти, тем выше ценность циновок. Циновки оставались на одном и том же месте, менялись лишь их владельцы. Как показывают специальные исследования, многие меланезийские денежные системы основываются на сложных представлениях о ценности и прибыли.

Материальная культура Меланезии. С точки зрения различий в материальной культуре Меланезия может быть разделена на три области — Нагорья Новой Гвинеи, побережья Новой Гвинеи и островная Меланезия (до Новых Гебрид, Новой Каледонии и о-вов Фиджи). Конечно, эти области, реально образующие непрерывную цепь, трудно четко разграничить. Ряд характерных черт присущ культурам и новогвинейских побережий, и островной Меланезии (за исключением о-вов Фиджи, материальная культура которых во многом схожа с западнополинезийской). Это охота за головами со всеми ее атрибутами и ритуалами, производство и хождение примитивных денег, изготовление сложных масок, обычай деформации черепа (на юге Новой Британии я на юге Малекулы), изготовление трещоток из рога, барабанов, обтянутых кожей, боевых щитов, обычай жевания перца бетеля с орехом арека[38]. Конечно, многие из перечисленных черт обнаруживаются лишь в отдельных местностях побережий Новой Гвинеи и островной Меланезии; кроме того, известно большое число локальных особенностей — например, использование стрелометательных трубок на юго-западе Новой Британии или применение простого ткацкого станка (типа юго-восточноазиатского) на о-вах Санта-Крус, Банкс и некоторых ближайших островах из группы Каролинских (Микронезия).

Гончарство также распространено не повсеместно, а лишь в отдельных районах. Варьируют и типы жилищ: круглые в ряде местностей Нагорий Новой Гвинеи и на Новой Каледонии, прямоугольные, преобладающие почти везде, и, наконец, длинные, до 50 м, на побережье Новой Гвинеи в районе дельты р. Флай. Предпринимались попытки объяснить разнообразие материальной культуры и художественных стилей перемещениями групп населения, происходившими в разное время. Некоторые аспекты этнической истории Меланезии будут рассмотрены в главе VIII.

В материальной культуре о-вов Фиджи меланезийские черты сочетаются с полинезийскими. Так, в фиджийской деревянной скульптуре предпочтение отдается не раскраске дерева (как в искусстве меланезийцев), а более тщательному выполнению отдельных элементов резьбы и обработке поверхности; фиджийские антропоморфные изображения, сосуды и палицы более всего напоминают полинезийские. Восточнее Новой Каледонии и Новых Гебрид едва ли можно увидеть что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее живую, выразительную деревянную резьбу и сложные маски Западной Меланезии; фиджийское и полинезийское искусство менее экспрессивно и броско.

Мы не будем подробнее останавливаться на материальной культуре. Отсутствие исчерпывающих археологических данных не позволяет интерпретировать наблюдаемое распределение черт материальной культуры, так как сложные механизмы заимствования, сохранения и утраты одних и тех же культурных черт делают диахроническое описание миграций и взаимных влияний практически невозможным. К тому же материальная культура отдельных районов и областей Меланезии описана не всегда адекватно; в нашу задачу входит лишь общий ее обзор.

Микронезия [8; 10; 957; 1034] включает 2500 островов, общая площадь которых составляет всего 2000 кв. км. В Микронезии можно выделить восемь взаимосвязанных этнолингвистических групп: 1) чаморро (Марианские острова); 2) палауанцы; 3) япцы; 4) население восточных Каролинских островов (Понапе, Кусаие и соседних островов); 5) население западных Каролинских островов (от Улити до Трука); 6) население островов, лежащих в юго-западной части Микронезии (Тоби, Сонсорол, Пуло-Анна, Мерир); 7), маршалльцы; 8) гилбертцы.

Большинство островов, населенных этими народами, представляет собой атоллы, за исключением Марианских островов, Палау, островов Яп, Трук, Понапе и Кусаие. В группе Маршалловых островов и о-вов Гилберта расположено несколько приподнятых атоллов.

Многие микронезийские общества матрилинейны; патрилинейность бытует на о-ве Яп и на юго-западе Каролинских островов; гилбертцы живут когнатными родственными группами, аналогичными полинезийским [556]. Дж. Мердок и У. Гудэнаф описали матрилинейное общество, существующее на о-ве Трук и близлежащих островах в центральной части Каролин [1016]. 16 вулканических островов расположены здесь в лагуне диаметром около 65 км. На о-ве Трук — до 40 матрилинейных экзогамных сибов; сибы не локализованы: они представлены также на соседних островах — вплоть до о-ва Лукунор на востоке и о-ва Пулуват на западе. Поселки концентрируются вокруг локализованных матрилинейных уксорилокальных линиджей и объединяются в районы, находящиеся под властью вождей, которые происходят из наиболее знатных линиджей (обычно это линиджи, обладающие самыми большими земельными угодьями).

Матрилинейные общества характерны для большинства Каролинских островов, известны они и на Палау, причем брачное поселение здесь может и не быть уксорилокальным. В прошлом на некоторых островах имелись различия в статусе вождей; на многих островах устанавливались иерархические вождества, подобные полинезийским [875].

Центром наиболее четко оформленной социальной и политической системы в Микронезии был и до определенной степени остается о-в Яп. Остров делится на 8 районов, в каждом из которых живет по нескольку неродственных и фактически автономных патрилинейных линиджей. Существует иерархия этих линиджей; вожди района происходят из самого высокопоставленного линиджа. Уникальность ситуации на Япе состоит в том, что на острове есть две касты; линиджи и поселки различаются по принадлежности к той или другой. Браки между представителями этих каст строго запрещены [84]. Люди низшей касты, занимающиеся ремеслами, строят свои поселки в глубине острова; высшая каста живет в прибрежных районах, пользуясь трудом и продуктами труда населения внутриостровных поселков. Вся земля принадлежит высшей касте, в жизни которой относительно меньше общественных и религиозных ограничений. Итак, на о-ве Яп существует не только иерархия патрилинейных линиджей, но и их четкое бинарное противопоставление и территориальное разделение. На патрилинейную организацию на Япе накладывается система матрилинейных сибов, которые, по-видимому, не ограничены кастовыми рамками. Роль сибов в общественной жизни не очень значительна — они лишь в некоторой мере могут влиять на избрание вождей в каждом из восьми районов острова. Такое положение противоречит гипотезе о том, что две касты острова возникли вследствие двух сепаратных миграций; пока решить проблему происхождения каст трудно.

Цепь островов в западной части Каролин (на всех этих островах общества матрилинейны), протянувшаяся на 1100 км от Япа до Намонуито, в прошлом была одной из самых крупных во всей Океании систем ареальной интеграции (некоторые черты этой интеграции сохранились до наших дней). Центром системы являлся район Гагиль на Япе; действие всей системы регулировал верховный вождь этого района. Раз в два-три года с островов Намонуито, Пулусук и других через Волеаи и Улити посылались в Гагиль дары и дань. Оттуда отправлялись ответные дары. Таким образом, можно говорить о существовании дарообмена, который контролировался вождем Гагиля. Некоторые исследователи называют интегральную систему на этих островах «япской империей». Каждый матрилинейный линидж на о-ве Улити подчинялся патрилинейному линиджу из района Гагиль, матрилинейный линидж на Волеаи — линиджу на Улити, и так далее по всей цепи островов до о-ва Намонуито. Приказания с Япа передавались с острова на остров, а в обратном направлении таким же способом передавалась дань: кокосовое масло, плетеные веревки и шнур, паруса и циновки, плетенные из волокон пандануса (в качестве даров и подношений духам посылались и другие вещи). Все острова, с запада на восток, образовывали непрерывную иерархию, вершиной которой был Яп. Браки между представителями высшей касты Япа и жителями других островов были строго запрещены; когда жители других островов попадали на Яп, они причислялись к низшей касте. Однако на всех островах, кроме Япа, не было эндогамной кастовой организации.

Почему именно Яп занимал такое исключительное положение? Это остается загадкой. Ведь в культурном отношении указанные острова гораздо ближе к о-ву Трук, откуда, по-видимому, и шло их заселение. Поддержанию описанной системы способствовали также религиозные представления и страх перед колдовством, причем на Япе явно были все возможности для раздувания этих чувств и, таким образом, укрепления «империи».

По-видимому, первичной функцией этой системы (как и цикла кула в Меланезии) было обеспечение островов, бедных растительными и животными ресурсами, всем необходимым. Эту экономическую функцию система выполняла вполне успешно, и. возможно, положение того или иного острова в существовавшей иерархии отражало степень его экономической зависимости от соседей [9; 874; 876]. Однако происхождение «япской империи», так же как и цикла кула, остается неясным. Представляется значительным тот факт, что основная часть Микронезии (Маршалловы острова, о-ва Гилберта и Каролинские острова восточнее Япа) в языковом отношении тесно связаны с Новыми Гебридами — самыми восточными из островов Меланезии, на которых известна матрилинейная организация общества. Иерархические системы в Микронезии сложнее, новогебридских, однако исторически связи между Микронезией и этой частью Меланезии могли существовать.

Острова Гилберта с точки зрения социальной структуры близки полинезийским, а Марианские острова и Палау ближе к Индонезии и Филиппинам — по крайней мере в языковом отношении. На Палау в прошлом имели хождение примитивные деньги из стеклянных бус и фрагментов стеклянных колец [1044]; стекло, служившее материалом для этих денег, по-видимому, тоже было филиппинского или индонезийского происхождения. Аналогичные примитивные деньги были известны и на Япе. А необычные деньги в виде больших арагонитовых дисков с отверстием посередине существовали только на Япе. Камни для этих дисков, достигавших 4 м в диаметре, добывались на о-вах Палау и затем на лодках доставлялись на Яп [80][39].

Полинезия считается самой однородной в культурном отношении областью Океании. Это в общем верно, но с оговорками. Ведь полинезийские острова в большинстве своем невелики и географически изолированы, что создает идеальные условия для развития местных специфических черт. В полинезийских обществах, описанных этнографами, нет выдержанной унилинейности в наследовании, хотя отмечается тенденция к патрилинейности, наиболее ощутимая на о-ве Тикопиа. Если в Западной Меланезии локализованный клан или его подразделения в идеале представляют собой экзогамную группу, состоящую из членов линиджа и свойственников, то полинезийский рэмэдж или его части неэкзогамны, а локальные группы концентрируются вокруг ядра когнатных родственников обоего пола. В Меланезии, как уже говорилось, члены многих общин связаны когнатным родством, однако этот факт не снимает принципиальных различий между Меланезией и Полинезией.

Наиболее полное представление об идеальном рэмэдже дают родственные группы, бытовавшие на Новой Зеландии; на прочих вулканических островах представлены его варианты, хотя на некоторых из них, например на Гавайях или Самоа, от рэмэджей уже почти ничего не осталось. Идеальный рэмэдж, как его описывает М. Салинз [1162], — это неэкзогамная, внутренне стратифицированная патрилинейная группа, положение индивида в которой определяется первородством, а место локальных подразделений в иерархии — положением их родоначальника в существующей генеалогии. Полинезийские генеалогии зачастую прослеживают с большой степенью точности историю 25 и более поколений. С помощью генеалогий конкурирующие группы и отдельные лица могут отстаивать свои права и интересы.

М. Салинз и Р. Ферст указывают, что рэмэдж — это не просто патрилинейная структура [1162, с. 146]. Установление родства в Полинезии, пишет Р. Ферс, осуществляется произвольно (за исключением о-ва Тикопиа и атолла Пукапука), т. е. индивид может, например, наследовать земельный надел либо по отцовской, либо по материнской линии, либо — очень редко — по линиям обоих родителей. Описывая такую систему родства, Р. Ферс использует термин «амбилинейный», подчеркивая тем самым, что это родство отличается от билатерального, при котором индивид наследует обоим родителям. Таким образом, рэмэдж правильнее называть амбилинейной неэкзогамной группой с иерархической внутренней структурой. Хотя первородство и являлось определяющим фактором при возведении в тот или иной ранг, при этом обязательно учитывались также разнообразные Умения и воинская доблесть, так что старший сын далеко не всегда наследовал отцу.

Иерархическая полинезийская система в упрощенном виде может быть представлена как пирамида. Верховный вождь (арики) избирался обычно из ветви, ближайшей к легендарному первенцу мужского пола, возводившемуся, в свою очередь, к единому предку, стоящему в вершине пирамиды. Полинезийские вожди внушали своим подданным гораздо больше трепета, нежели западномеланезийские. Полинезийский вождь считался вместилищем необычайной силы (маны) и был окружен системой табу и почетом. Первородство и старшинство при наследовании наиболее тщательно соблюдались на о-ве Тикопиа [449] и на Новой Зеландии, в других местах эти принципы были более гибкими. В традиционной иерархической системе новозеландского общества вторым после арики был рангатира. Статус рангатира наследовали представители младших ветвей рэмэджа, стоявшие во главе подразделений рэмэджа (хану).

^{Структура полинезийского вождества}

В тропической же Полинезии, например на о-ве Раротонга и в особенности на Самоа, центр тяжести иерархической системы был перенесен с отдельных лиц и личных генеалогий на относительно фиксированную систему самих титулов. Так, на о-ве Раротонга из поколения в поколение передавались именно титулы верховных вождей (арики): макеа, па, каинуку и тиномана. Эти титулы приписывались людям с подходящими генеалогиями. Таким образом, на Раротонга акценты по сравнению с традиционной новозеландской системой были несколько смещены. Как будет показано ниже, еще более совершенной была система титулов на Самоа. Как пишет М. Мид, «имя и иерархия имен, а не отдельные люди составляют систему на этих островах» [966, с. 11].

Остановимся подробнее на типичном рэмэдже, а для этого обратимся снова к Новой Зеландии. Племя, или рэмэдж (иви), здесь в принципе являлось территориальной единицей (если только войны или переселения не нарушали его целостности), во главе которой стоял арики. Территория рэмэджа делилась на отдельные районы, заселенные хапу. Хану в основе своей — патрилинейная вирилокальная группа, внутри которой учитывались родственные связи до 10 поколений. Любой ребенок в хапу имел права как на земли своего отца, так и на земли матери, даже если мать происходила из другой, территориально удаленной хапу. Обычно одной хапу принадлежали земли, расположенные в нескольких экологических зонах, так что в целом хапу была самообеспечивающейся единицей. В тропической Полинезии (на Таити, раротонга, Гавайях) острова делились на секторы — от берега к вершине гор (на таких больших островах, как новозеландские, подобное деление, естественно, не могло строго выдерживаться). Территория хапу (и соответственно, центральнополинезийской нгати) распределялась между составляющими ее семьями, все вопросы, связанные с землепользованием, решались верховным вождем, который в этом и в некоторых других отношениях выступал как управляющий общественным имуществом.

Таким образом, рэмэдж — удобная идеальная модель, которая, возможно, была характерна для праполинезийского общества и которая в наиболее чистом виде сохранилась на больших новозеландских островах, где рэмэджи могли расселяться и на незанятых соседних территориях, сохраняя при этом генеалогические связи.

В прошлом на многих полинезийских островах удачливым военачальникам удавалось нередко захватить власть, на которую они не имели права по своей генеалогии, поэтому территориальные войны были очень часты. Конечно, так было и на Новой Зеландии, где в результате войн многие локальные группы становились рабами победителей. Но поскольку Новая Зеландия достаточно велика, подобные явления, равно как переселения и переход собственности из рук в руки, в принципе подрывающие систему рэмэджей, происходили здесь медленнее, чем на крохотных островах тропической Полинезии.

На ряде островов, в особенности на атоллах Пукапука, Онтонг-Джава и о-вах Токелау, ситуация была совершенно иной. Так, на Токелау положение в обществе и власть наследуются в идеале по патрилинейному принципу, наследование же участков для жилищ матрилинейное, а брачное поселение — уксорилокальное [742]. На двух указанных атоллах наследование билатеральное. На атоллах обычно не было сильных верховных вождей, а общее руководство нередко осуществлял совет старейшин. М. Салинз считает, что жители этих коралловых островов, располагавшие весьма скудными материальными ресурсами, просто не могли позволить себе, чтобы все эти ресурсы распределялись через ограниченное число узлов в социальной структуре. Таким образом, каждый человек мог полагаться на самые разнообразные связи: кровнородственные, брачные, связи в своем поколении — ото помогало ему выжить в трудных условиях. Видимо, аналогичным образом можно объяснить и складывание «япской империи»;

к такому же заключению в отношении Токелау приходит Э. Хупер [742]. Тем не менее атоллы Манихики, Ракаханга и Тонга, рева, входящие в группу о-вов Кука, ко времени появления там первых европейцев традиционно делились на рэмэджи, так что делать какие-то общие заключения о социальной организации на всех коралловых атоллах пока трудно.

В последние годы вышли в свет два теоретических исследования, посвященные полинезийским обществам. Автором первою является М. Салинз, который предпринял попытку связать различный уровень стратификации полинезийских обществ с экологическими факторами и соответственно с ролью вождей в распределении и перераспределении продуктов и материальных ресурсов. Идея М. Салинза сводится к тому, что, чем больше масштабы перераспределения и чем чаще оно происходит, тем выше социальная стратификация общества[40]. По степени стратификации он делит полинезийские общества на следующие группы: 1) максимально стратифицированные (Тонга, Гавайи, Самоа, Таити); 2а) Мангарева, Мангаиа, Пасхи, Увеа (о-ва Уоллис); 2б) Маркизские острова, Тикопиа, Футуна (о-ва Хорн); 3) минимально стратифицированные (Пукапука, Онтонг-Джава, Токелау) [1162]. Эта гипотеза вызвала немало критических замечаний, которые сводились к тому, что степень социальной стратификации трудно оценить объективно [485]. Тем не менее теоретические предположения М. Салинза вполне правдоподобны. Другая его гипотеза — о том, что деление на рэмэджи типично для областей с рассредоточенными материальными ресурсами и что оно призвано обеспечивать распределение материальных благ среди большого числа людей, связанных родственными узами, — на первый взгляд кажется вполне логичной, но не находит подтверждения на практике: материальные ресурсы могут (как, например, на Мангаиа или на Маркизских островах) быть локализованы так, что население некоторой территориальной группы будет самообеспечивающимся, но при этом все равно существует система рэмэджей [89].

Еще более подробный анализ полинезийских обществ был проделан И. Голдменом, исследовавшим вопрос об аристократии в Полинезии и об изменениях в статусе первоначальной генеалогической верхушки, переосмысляемом в результате упорной борьбы за власть и ранг [535]. По мнению Голдмена, общественное развитие Полинезии определяется соперничеством между вождями, а не спецификой окружающей среды.

В зависимости от того, как соотносятся в полинезийских обществах наследуемый и приобретенный благодаря личным заслугам статусы, а также в зависимости от степени классового расслоения И. Голдмен делит эти общества на три группы.

Первая группа — традиционные общества, в которых положение индивида в значительной степени определяется статусом, приписываемым ему генеалогией, а сама генеалогия учитывает старшинство происхождения по мужской линии. К традиционным относятся общества, существовавшие на Новой Зеландии, на атоллах Тонгарева, Манихики, Ракаханга и о-ве Тикопиа. Они ближе всего к идеальному рэмэджу; статусы в генеалогических континуумах распределены равномерно, резкие классовые различия отсутствуют, территория рэмэджа относительно едина.

Вторая группа — открытые общества. В них по сравнению с традиционными выше удельный вес личных заслуг в приобретении политической власти. На островах Мангаиа, Пасхи и Ниуэ традиционные наследственные вожди сохраняли свой сакральный статус, в) то время как политическая власть и право распределения земельных наделов сосредоточивались в руках преуспевающих военачальников. На о-ве Мангаиа такой военачальник мог быть провозглашен правителем. Это сопровождалось особой церемонией, проведение которой зависело от влиятельного на тот момент жреца; такой правитель получал возможность перераспределять земельные угодья, выделяя лучшие своим родственникам и сторонникам. В результате этого рэмэджи теряли свою территориальную целостность и рассеивались по острову [535]. В открытых обществах Маркизских островов, где локализация племен определялась особенностями рельефа, система социальных статусов осталась более стабильной (американскому капитану Д. Портеру, заходившему в 1813 г. на о-в Нука-Хива, не показалось, что местные вожди обладают значительными привилегиями [1108, с. 98]). У маркизцев была известна нехарактерная в целом для Полинезии полиандрия [890], и вообще положение женщин было здесь особенно высоким. Несмотря на отдельные местные различия, все открытые общества существовали на островах с весьма неблагоприятными условиями, где материальные ресурсы, были четко локализованы и являлись предметом споров и борьбы. Едва ли это можно считать случайным совпадением; по-видимому, недостаток ресурсов в таких обществах был главной причиной постоянных междоусобиц и конфликтов.

Третья группа — стратифицированные общества. Они характеризуются сильной централизованной властью, подчас распространяющейся не на отдельные рэмэджи, а на целый остров, и четким классовым расслоением (аристократия, общинники-землевладельцы, безземельные, нередко и рабы). Полинезийские классы нельзя, однако, сопоставлять, скажем, с кастами, в которых неуклонно соблюдается принцип эндогамии: в Полинезии всякий, кто обладает необходимыми личными качествами, может изменить свое классовое положение[41]. Внутри рэмэджа в большинстве стратифицированных обществ связи, объединяющие в традиционных обществах рядовых, общинников и вождей, нарушаются, в результате возникают верхушечные правящие рэмэджи, стоящие над локальными когнатными группами родственников-общинников. Такой тип классового расслоения характеризовал общества на Таити, Мангарева и Тонга. На Гавайях формирование при дворе вождя сложной бюрократической верхушки, а также появление мобильных когнатных родственных групп в среде общинников, земельные права которых зависели от воли их правителя, привели к тому, что ко — времени прибытия первых европейцев здесь начали складываться ранние государства. Если определять государство как политически централизованную территориальную единицу с классовой структурой общества, характеризуемую гетерогенностью родственных связей по горизонтали и по вертикали, то Гавайи — лучший, если не единственный, пример ранней государственности в доисторической Океании.

Время покажет, прав Голдмен или нет, ведь этнография славится своей способностью находить новые и новые поводы для разногласий. По мнению М. Салинза, главным фактором общественного развития Полинезии были природные условия островов, по мнению И. Голдмена — борьба за положение в обществе. Возможно, будущим исследователям удастся объединить обе эти точки зрения[42].

Остановимся еще на одном полинезийском обществе — самоанском. Ряд специфических черт выделяет его среди всех обществ Полинезии. Сейчас большинство самоанцев живет в больших поселках, состоящих из нескольких относительно автономных земледельческих групп — аинга. В каждой аинга людям, занимающим высокое положение (как правило, главам семей), дается, обычно пожизненно, некоторый титул. Носители титулов (матаи) имеют право сидеть на определенном месте в круглом общинном доме (фале-теле), где собираются советы (фоно) поселка или района, управляющие всеми местными делами. В каждой аинга — свои титулы; титулы разных аинга образуют определенную иерархию, при этом могущественные и влиятельные аинга могут различными способами укреплять и повышать престиж своих титулов.

Титулы делятся на две взаимозависимые функциональные категории — титулы вождей али’и и титулы тулафале. Первые традиционно носили наиболее священные вожди, вторые — люди, выступавшие при них в качестве ораторов и выполнявшие различные церемониальные функции. На фоно заседали и те и другие [524, гл. 1; 727].

В прошлом самоанские поселки объединялись в районы, в которых, как пишут Ф. и М. Кисинг, «наибольшую роль играли конкретные общины или местности, с которыми были территориально связаны старшие генеалогические ветви и высшие аристократические титулы. Так сформировались общепризнанные районные и подрайонные объединения, включавшиеся в сложную иерархию политических, церемониальных и прочих отношений» [792, о. 18]. Несмотря на то что поселки и местные советы были достаточно автономны, носители высших титулов али’и могли получить власть над очень крупными районами, причем переход власти от одного вождя к другому нередко сопровождался вооруженными столкновениями.

Традиционный рэмэдж, некогда существовавший на Самоа, претерпел большие изменения, хотя, конечно, происхождение и право первородства всегда играли значительную роль при получении титула. Ведущие самоанские фоно дублируются советами, на которых собираются жены матаи, и советами холостых мужчин, вся система в целом основана на сложных взаимных проверках и разнообразных приемах поддержания общественного равновесия, в частности между священными вождями и вождями-ораторами, между патрилинейными и матрилинейными родственными группировками, между параллельно существующими фоно [966]. Этнографы продолжают спорить о природе самоанских аинга, о политических взаимоотношениях и распределении политической власти между ними. Реконструировать состояние самоанского общества к началу контактов с европейцами довольно трудно. Ведь большие поселки могли возникнуть уже после начала контактов из отдельных хуторов, подобных тем, которые встречаются на большинстве полинезийских островов [321]. Некоторые ученые сомневаются в существовании социальных иерархий на Самоа в настоящее время [401]. Но есть все основания полагать, что в прошлом на Самоа иерархия по типу той, которая соблюдалась в рэмэджах, играла существенную роль — в особенности иерархия, которую возглавлял верховный вождь Туи Ману’а (486; 1394; 1459].

Разветвленные полинезийские вождества нехарактерны для остальной Океании. Скорее всего исходная форма рэмэджа развилась до начала сплошного заселения Полинезии. О ранней истории этого типа общества можно только строить догадки, поскольку никаких аналогий исходной форме рэмэджа не обнаружено ни в современной Индонезии, ни в Меланезии. Трудно даже с уверенностью сказать, где зародилась эта форма общественной организации — в Восточной Океании или еще за ее пределами.

Этническая история островной Юго-Восточной Азии и Океании

В рассматриваемом регионе (если продвигаться с запада на восток) крупные, расположенные близко друг от друга западные острова постепенно сменяются мелкими и обособленными, и соответственно, этнические группы, разрабатывающие обширные однородные природные зоны, специализирующиеся на каком-то отдельном производстве и получающие избыток продукции, идущей на обмен, сменяются этническими группами, живущими в экологически более гетерогенной среде и нуждающимися только в распределении и перераспределении локальных материальных ресурсов. Соответственно в Меланезии существует система обмена, а в тропической Полинезии обмен отсутствует, но это компенсируется наличием перераспределения продуктов[43]. Чем дальше на восток, тем заметнее тенденция к политической интеграции — от «больших людей» к вождям, от унилинейных сегментированных Кланов к разветвленным амбилинейным вождествам, к значительной роли генеалогического статуса индивида. В Полинезии нет потлачевидных пиров и первобытных денег, поддерживающих престиж западномеланезийской верхушки, подобных земных доказательств превосходства здесь не требуется: полинезийские вожди наследуют и приобретают ману.

Объяснить все эти различия исторически очень трудно. Большинство ученых считают, что общества австралийских аборигенов и новогвинейских горцев все без исключения унилинейны и патрилинейны. Скорее всего именно такими были и общества первых неавстронезийских поселенцев в западной части Тихого океана. С австронезийцами дело обстоит сложнее. Как свести воедино билатеральные индонезийские общества, унилинейную организацию меланезийцев и микронезийцев, амбилинейные системы Тайваня и Полинезии? Может быть, попытаться реконструировать современные австронезийские общества путем сравнительных исследований?

В этой главе уже говорилось о некоторых чертах, реконструируемых для раннего западноавстронезийского общества. Конечно, эти черты нельзя признать праавстронезийскими без дальнейших доказательств, поскольку они явно развились в западной Австронезии уже после начала заселения Океании. Кроме того, имеется большой список праавстронезийских языковых реконструкций (см. главу IV), в который входят названия таро, ямса, риса, хлебного дерева, банана, кокоса, свиньи, лодок с балансиром и гончарных изделий (названия металлов отсутствуют). К этому списку на основании данных сравнительной этнографии можно прибавить такие понятия, как «копье», «праща», «палица», «культ предков», «духи природы» и «духи местности», а возможно, и понятие «табу» У. Гудэнаф предполагает, что реконструируемое общество не имело унилинейных родственных групп и в нем преобладали когнатные (билатеральные) территориальные группы [556]. Дж. Мердок считает, что это общество пользовалось гавайской терминологией родства, в которой большинство связей людей одного пола в одном поколении обозначаются единым термином, независимо от патрилинейности и матрилинейности. Такая система терминов родства типична для обществ с билатеральным наследованием [1012, с. 230–231]. С. Фрейк полагает, что у праавстронезийцев земельные участки не были распределены между территориальными земледельческими группами, как сейчас во многих районах Океании [479].

Если праавстронезийское общество действительно было билатеральным, то почему в современной Меланезии и Микронезии преобладает унилинейная организация? Несомненно, немаловажную роль в этом сыграли длительные контакты между австронезийцами и неавстронезийцами-папуасами, общества которых устроены по унилинейному принципу. Однако это не объясняет, почему многие общества Меланезии и Микронезии матрилинейны, а не патрилинейны. Пока ни одному этнографу не удалось убедительно истолковать этот факт.

Унилинейность можно также считать следствием высокой плотности населения на относительно небольших островах: она диктуется необходимостью сохранить земельные участки в руках одной родственной группы, принадлежность к которой строже регулируется при унилинейной организации. В связи с этим можно заметить, что в полинезийских обществах при амбилинейности когнатного происхождения нередко особый упор делается именно на происхождение по мужской линии. До конца неясно, действительно ли это связано с плотностью населения. Например, на о-вах Токелау при дефиците земельных участков постоянно растет удельный вес когнатных связей.

Итак, однозначного ответа все еще нет, а в качестве рабочей гипотезы можно выдвинуть следующие положения.

1. Заселение островной Юго-Восточной Азии, Австралии и Западной Меланезии неавстронезийскими народами с патрилинейной организацией общества. Это заселение, видимо, происходило около 30 тыс. лет назад.

2. Присутствие около 5 тыс. лет назад в островной Юго-Восточной Азии австронезийцев с билатеральной формой устройства общества.

3. Экспансия австронезийцев в Океанию, где стал развиваться ряд унилинейных и амбилинейных форм общественного устройства. Их развитие могло быть результатом контактов с неавстронезийскими обществами, а могло быть связано с природными условиями, повлиявшими на механизмы наследования земельных участков и на распределение ресурсов. На вопрос о том, как возникли полинезийские системы амбилинейного родства и генеалогических иерархий, т. е. были ли они унаследованы полинезийцами от австронезийского общества дополинезийского периода или явились результатом независимого развития в праполинезийском состоянии (до расселения по всем островам Полинезии), ответа пока нет.