Покорение Финляндии. Том 1

ГЛАВА XI. Кампания 1809 г

С заменой графа Буксгевдена в должности главнокомандующего генералом Кноррингом Император Александр настоятельно потребовал исполнения первоначального его плана и желания — перенести войну в самое сердце врага, в Швецию. Зима давала такие преимущества, каких нельзя было иметь ни весною, ни летом: прямой переход войск по льду. В этих видах повелено было новому главнокомандующему принять за цель предстоящих военных действий немедленное и решительное движение за Ботнический залив. Опасение нового соглашения Шведов с Англичанами, предстоящих высадок на тысячеверстном протяжении берегов Балтийского моря, необходимость обеспечивать спокойствие во всем завоеванном крае, на верность населения коего нельзя было полагаться, — все это побуждало еще более «усилить военные действия в зимнее время».

К наступлению 1809 г. численность русских войск в Финляндии достигала 48. 000 чел. строевых, при 127 орудиях, и состояла из корпусов: гельсингфорсского под начальством гр. Витгенштейна, абоского — князя Багратиона вазаского — кн. Голицына и улеаборгского — Тучкова, которому граф Каменский уезжая, сдал командование. Кроме того были: резерв артиллерии в Тавастгусе и отряд в Куопио подчиненный выборгскому генерал-губернатору, а также морские команды. Вскоре по назначении Кнорринга последовали перемены начальников. В командование улеаборгским корпусом вступил вместо Тучкова гр. Шувалов, князя Голицына в Вазе заменил Барклай-де-Толли, а графа Витгенштейна в Гельсингфорсе — Багговут. Князь Багратион один остался на своем месте.

В видах движения за Ботнический залив князь Багратион должен был занять Аландские острова, на которых были незначительные неприятельские силы, Барклай-де-Толли идти чрез пролив Кваркен на шведский берег к городу Умео, граф Шувалов двинуться на север кругом Ботнического залива для занятия Вестроботнии. «Знаю, — писал Александр новому главнокомандующему, — что совершение сего предприятия сопряжено с немалыми трудностями; но трудности сии исчезают при сравнении с теми препятствиями, какие должны будут встретиться весною, ипритом великом уважении, что лучше одним кратковременным, но решительным напряжением сил положить конец сему делу, нежели устранив настоящее время вести многолетнюю войну, тягостную, продолжительную и от конца своего удаленную. Из всех сих изъяснений вы усмотрите, сколь намерения мои усилить настоящею зимой военные действия непременны и решительны».

В декабре Кнорринг прибыл на место, нашел полное затишье и занялся сближением войск и провианта к береговым местам отправления. Скудость продовольствия остановила однако рассылку приказаний войскам о передвижениях. Ознакомясь с местными условиями и с положением дела, которое он так беспощадно критиковал в Петербурге, Кнорринг пришел к заключению о невозможности собрать для похода чрез Аланд более 10 тысяч, тогда как в плане военных действий для этой операции назначалось 20 тысяч. Император Александр был недоволен его представлениями и требовал непременного назначения предписанной цифры войск. Кнорринг и на это представлял свои возражения.

В таких предварительных распоряжениях, а больше в переписке, прошли декабрь, январь и февраль — самые благоприятные месяцы для похода по льду. Новые командиры северных корпусов, гр. Шувалов и Барклай-де-Толли, еще не приезжали из Петербурга. По прибытии их наконец на место и с их стороны, как рассказывает Михайловский-Данилевский, возникли затруднения и возражения. Барклай-де-Толли заявлял что в Вазе не нашел ничего приготовленного для похода, что продовольствия мало даже и для местного потребления, что вообще магазины пусты, что в полках недостает патронов, что сосредоточение войск потребует еще до трех недель времени и многое другое. В заключение, ссылаясь на неизвестность сил неприятеля близ Умео, находил, что с 5. 000 чел., как по плану назначено, идти туда нельзя. Граф Шувалов к затруднениям провиантской части присоединял еще новые, от физических свойств страны, широких рек чрез которые нет переправ и проч., и находил, что вести при таких условиях войска, значит обрекать их на верную смерть. Один князь Багратион не представлял возражений, и на вопрос о его мнении на счет перехода через залив отвечал коротко и ясно: «прикажут — пойдем».

Медленность распоряжений вызвала со стороны Государя внушение главнокомандующему, смысл которого не допускал сомнений, а изложение прямо давало чувствовать тяжелую руку военного министра графа Аракчеева. «С удивлением увидел я, — писал Император Александр Кноррингу от 12-го февраля, — что только ныне вознамерились вы приступить к сбору войск для приготовления их к действиям, и теперь только собираете вы нужные для сего сведения, тогда как с самого отъезда вашего к вверенному вам начальству известны уже были вам решительные предположения мои касательно зимних операций. Не менее того удивляет меня, что приведение в действие Аландской экспедиции производится столь медленно, что и поныне, к сожалению моему, не вижу я даже и начала оного, когда надлежало бы уже в сие время последовать окончательное сей экспедиции исполнение. Я привык требовать точности в исполнении моих повелений и не люблю их повторять. Надеюсь, что в последний раз вы к оному меня принуждаете».

Рескрипт произвел то естественное действие, что Кнорринг, представляя Государю свои объяснения, просил об увольнении от командования. Но Александр Павлович, не увольняя Кнорринга, послал в Финляндию самого Аракчеева с повелением двинуть войска чрез Ботнический залив и с ними следовать. 20-го февраля прибыл Аракчеев в Або и проявил энергию замечательную. Все затруднения, встреченные как главнокомандующим, так и обоими командирами северных корпусов, устранены, войска и продовольствие собраны для движения на Аландские острова. Давая указания по поводу затруднений встреченных Барклаем, между прочим и в недостаточности инструкций, Аракчеев писал ему: «генерал с вашими достоинствами в оных и нужды не имеет. Сообщу вам только, что Государь Император к 16-му марта прибудет в Борго, то я уверен, что вы постараетесь доставить к нему на сейм шведские трофеи. На сей раз я желал бы быть не министром, а на вашем месте, ибо министров много, а переход Кваркена. Провидение предоставляет одному Барклаю-де-Толли». Это было писано 28-го февраля, а через четыре дня Барклай двинул войска свои для перехода. Подобным образом устранил Аракчеев и затруднения графа Шувалова, и сей последний 6-го марта возобновил действия, приостановленные Олькийокской конвенцией.

Корпус назначенный для покорения Аландских островов и для дальнейшего затем перехода в Швецию[131] был поручен непосредственно начальству Багратиона. Разделенный на 5 отрядов[132], он двинулся в путь с финского берега между Або и Ништадтом первоначально на остров Кумлинг, где и был 1-го марта. Оттуда, 3-го марта, он направился в разных направлениях с таким расчетом, что четыре колонны пойдут островами на большой Аланд и будут теснить неприятеля, а пятая быстро двинется южной стороной, дабы обойдя острова принять в тыл отступающего неприятеля у крайнего из них к шведской стороне, Сигнальскера. О числе Шведов не было достаточных сведений; бегство жителей с ближайших островов, сильные метели и частая ломка ветрами льда в шхерах прекратили всякие сообщения с островами. У Дёббельна, которому Густав категорически приказывал отстоять Аланд[133], было по слухам до 6. 000 успевшего отдохнуть регулярного войска и до 4. 000 вооруженных крестьян. Берега защищались морской артиллерией. Сила русского отряда составляла в общей сложности невступно 17. 000 всех родов оружия. Солдаты были снабжены полушубками, теплой обувью и теплыми фуражками. Множество саней с припасами, вином и даже дровами тянулось по ледяной пустыне.

4-го марта к ночи двинулся в путь из Вазы и корпус Барклая-де-Толли. Бие выжидая сближения остальных войск, он предпринял поход всего с 3. 500 ч. при 6-ти орудиях[134]. 6-го и 7-го числа отряд был на островах Вальгрунда и Бьеркё, где бивуакировал на льду, и пошел далее на лежащий посреди Кваркена необитаемый остров Вальгорн. Хотя посланные еще прежде для рекогносцировки небольшие партии наметили путь вехами, но из-за громады льдов ими нельзя было ориентироваться, колонновожатые сбились с дороги, и пришлось идти по компасу. Ширина Ботнического залива в этом месте менее велика, составляя всего около 100 верст, но самые переходы были едва ли не труднее еще, чем на юге. Через широкие расселины треснувшего льда приходилось переправляться как через реки, или же делать большие объезды далеко кругом, с опасностью заблудиться. Острова Кваркена представляли собой почти сплошь необитаемые дикие скалы, без жилья и растительности, а ледяная поверхность была загромождена навороченными одна на другую бесформенными глыбами, между которыми бури нанесли массы непролазного снега. На Вальгорне Барклай выждал оставшиеся сзади подводы и продовольствие, проведя ночь на бивуаке в снегу и во льдах.

Между тем отряды Багратионова корпуса сделали свое дело — обратили неприятеля в бегство. Передовой кавалерийский отряд Кульнева достиг крайнего из Аландских островов, Сигнальскера, после 8-дневного пребывании на льду. 3. 000 пленных, 30 пушек, 5 военных судов, богатые магазины и многое другое были вознаграждением за тяжкие труды. Урон Русских был совсем незначителен. 7-го марта неутомимый Кульнев с пятью сотнями казаков; в том числе лейб-уральская сотня — отличные стрелки — и 3-мя эскадронами. гродненских гусар, оставил в ночь остров Сигнальскер. После восьмичасового перехода через Аландсгаф он приветствовал русским «ура» шведские берега. В версте от берега отряд был встречен огнем неприятельских егерей; но Кульнев быстрым натиском опрокинул, прогнал на берег, а затем, спешив казаков, выбил их и оттуда, где они засели за скалами и деревьями, и оттеснил к большой дороге на Стокгольм, отстоявший оттуда всего верст на 100. Прочие части, остававшиеся еще на заливе, Кульнев построил между глыбами льда таким образом, что они имели вид многочисленного отряда и послал парламентёра для переговоров о сдаче лежащей на берегу гавани Гриссельгамн. Жителям давали знать, что русская армия движется южнее по дороге к шведской столице. Пораженные почти паническим ужасом от невероятного перехода Русских, Шведы поспешили очистить Гриссельгамн и окрестности на две версты вокруг. Кульнев не замедлил занять их. Князю Багратиону он доносил о происшедшем в таких выражениях: «Благодарение Богу — честь и слава Российского воинства на берегах Швеции. Я. с войском в Гриссельгамне воспеваю: Тебе Бога хвалим! На море мне дорога открыта, и я остаюсь здесь до получения ваших приказаний». — Здесь Кульнев простоял до 9 марта.

Честь и слава действительно была почти в руках… Но в последнюю минуту, когда по следам Кульнева надо было двинуться всему корпусу Багратиона, — Аракчеев испугался. Вероятно под влиянием чрезмерной осторожности Кнорринга, пред ним восстали все трудности, а вероятно и страх ответственности в случае неудачи. Он нашел нужным послать в Петербург за особым разрешением. Столь дорогое, в эту позднюю уже пору, время было безвозвратно потеряно.

Барклай-де-Толли с острова Вальгорна двинулся на лежащий ближе к шведскому берегу остров Гадден, и, пройдя в 12 час. 40 верст по страшным ледяным горам, занял его. Отдельный отряд в то же время направлялся севернее на другой остров Гольмен. В ночь на 9-е марта, выступив с Гаддена и придя еще до рассвета к шведскому материку, расположились бивуаком на льду залива против реки Умео. «Переход был наитруднейший, — писал Барклай-де-Толли. Солдаты шли по глубокому снегу часто выше колен, и сколько ни старались прийти заблаговременно, но будучи на марше 18 часов люди так устали, что на устье реки принуждены мы были бивуакировать». Чтобы вообразить меру трудности перехода, следует припомнить, что взломанный бурями и потом опять замерзший лед представлял из себя громадные гряды, которые надо было или перелезать карабкаясь, или обходить в сторону выбиваясь из обмерзшего снега. В воздухе было до 15° мороза, и солдаты для отдыха должны были закапываться в снег, тем более что дров было очень мало, и войска почти не разводили огней: Только придя к берегу отряд Барклая нашел два купеческие судна, которые и разломал на дрова.

На другой день передовая неприятельская цепь была прогнана и отряд подошел на расстояние одной версты от города Умео. К вечеру соединился с ним и посланный на остров Гольмен отряд, вытеснивший Шведов и оттуда. Проведя еще три ночи на льду, 12-го марта Барклай-де-Толли атаковал Умео; командовавший там генерал гр. Кронштедт отступил к Гернозанду, а Русские торжественно вступили в город. Здесь найдено довольно много запасов, и продовольствие могло быть обеспечено на некоторое время. Таким образом, благодаря геройским усилиям и лишениям войск, равные которым представляет разве переход через Альпы или в новейшее время подвиги на горе Св. Николая, — русские войска в промежуток времени от 7-го до 10-го марта одновременно явились на неприятельской земле на расстоянии более 500 верст один отряд от другого, угрожая и самой шведской столице. Вскоре к Барклаю подошел еще один полк и он мог отделить часть своих сил для посылки на север. В Умео Барклай-де-Толли оставался до 14-го марта.

Граф Шувалов, который должен был соединиться с Барклаем-де-Толли по ту сторону Ботнического залива, шел между тем от Улеаборга на Торнео и теснил Гриппенберга с фронта[135]; отдельный русский отряд обходил его по льду залива в тыл. Это движение заставило Гриппенберга покинуть Торнео и сделанные в нем укрепления (ледяные). Преследование, затем продолжалось, хотя не могло быть довольно сильно: термометр показывал 27 градусов мороза; нельзя было вообще действовать, а огнестрельным оружием и тем менее. Шувалов предложил Гриппенбергу сдаться, указывая на невозможность сопротивления, так как Барклай-де-Толли был уже в Умео. Сперва предложение было отвергнуто; но потом, когда преследование усилилось и Гриппенберг удостоверился в присутствии Барклая на шведском берегу, он обратился с просьбой о перемирии. Шувалов отверг, однако, это предложение и настаивал на своем, требуя сдачи. Переговоры кончились тем, что 13-го марта в Калликсе подписана конвенция, главным пунктом коей корпус Гриппенберга, свыше 7. 000 ч., подчинился требованию и положил оружие. Войска были отпущены с обязательством не сражаться против России в эту войну. Все магазины от Торнео до Умео должны были поступить в распоряжение русских войск.

За этим крупным событием война временно приостановилась на севере; она приостановилась одновременно и на юге, но при других обстоятельствах, обусловленных тем, что произошло в Стокгольме.

Накоплявшееся в Швеции недовольство действиями Густава, упорству которого приписывали печальное положение королевства и особенно несчастную и бесславную войну с Россией, разразилось изменой и революцией в корпусе войск стоявших на норвежской границе под начальством Адлерспорра. Корпус этот двинулся к Стокгольму, где и без того все были в страхе, ожидая русского нашествия. Густав думал сперва противостоять мятежникам с небольшим гарнизоном столицы; потом изменил намерение и хотел отправиться в Шонию для соединения против восставших с бывшими там войсками. Вместе с тем носились слухи, что он собирался бежать в Англию. Но всем этим предположениям не суждено было осуществиться. Экипажи были уже готовы для короля и его семейства, когда по пробитии вечерней зори замок оказался окруженным кирасирами. К Густаву неожиданно для него явились обер-гофмаршал граф Вахтмейстер, обер-камергер граф Стрёмфельт, главнокомандующий финляндской армией граф Клингспор и начальник его штаба Адлеркрейц, вместе с несколькими адъютантами короля. Густаву предложили вопрос: действительно ли он намерен отбыть в Англию? На утвердительный ответ королю объявили о его заарестовании. Густав выхватил было шпагу против Адлеркрейца, но был удержан. Сбежавшаяся дворцовая прислуга могла бы еще освободить своего государя; однако судьба Густава IV Адольфа была решена: он совершенно растерялся и безучастно глядел на все происходившее. Под караулом отвезли его, затем, в замок Дротнингольм, принудив отречься от престола. Вместе с ним заключена и супруга его, родная сестра Императрицы Елизаветы Алексеевны. Это было 1-го (13) марта. В управление королевством вступил в качестве регента престарелый и болезненный дядя Густава, правивший уже Швецией во время его малолетства и часто упоминавшийся выше, герцог Карл Зюдерманландский. Позднее, в мае, созванный сейм объявил Густава лишенным вместе с наследниками права на шведскую корону. Ее принял регент под именем Карла ХIII.

Герцог Зюдерманландский поспешил дать знать о последовавшей перемене генералу Дёббельну, командовавшему на Аланде. Важная эта весть пришла к шведскому генералу в то же время как им получено сведение о выступлении Русских для движения в Швецию. Не имея инструкций, он отправил к отряду князя Багратиона офицера для переговоров о перемирии. Багратион, не считая себя вправе входить в соглашения, отправил посланного к главнокомандующему. Сам же, предполагая, что Шведы переговорами надеются выиграть время, ускорил марши, которые и привели его авангард, как сказано, 8-го марта в Гриссёльгамн. Между тем вслед за своим посланным выехал в главную квартиру Кнорринга и сам Дёббельн, получивший из Стокгольма повеление принять все меры к тому чтобы остановить движение Русских. Предварительные переговоры между обоими этими генералами привели к подписанию 4-го марта конвенции, по которой Шведы обязывались сдать Аландские острова, увести войска свои по ту сторону Ботнического залива и разменять пленных. Но Аракчеев не одобрил этого предварительного условия. Он объявил Дёббельну, что прислан от Государя не перемирие делать, а мир; ни на какое перемирие не согласен, а если Дёббельн желает, то может сдаться военнопленным.

Дёббельн предложения о сдаче не принял и уехал обратно. Но лишь Кульнев пошел на шведский берег, Дёббельн при слал Кноррингу новое письмо, в котором извещал о желании герцога Зюдерманландского заключить не перемирие, а мир, но с тем условием, чтобы ни один русский отряд не вступал на берега Швеции. Дёббельн пояснял, что вслед за этим посланным едет адъютант гр. Левенгиельм, дабы договориться о некоторых предварительных распоряжениях. К удивлению, Кнорринг не только изъявил согласие на приезд Левенгиельма, но и в доказательство мирных намерений Императора Александра послал Кульневу и Барклаю с тем же шведским курьером приказание немедленно возвратиться — первому на Аланд, последнему в Вазу. Распоряжение это подтверждено и чрез особых гонцов. Заключенное перемирие не касалось только северного корпуса гр. Шувалова, о положении которого главнокомандующий, к счастью, не имел тогда известий.

Непонятно почему Аракчеев, с такой энергией отказавший в перемирии три дня назад, столь легко уступил теперь. Зная непременную волю Государя, он до того постоянно на нее ссылался, как в многочисленных предписаниях своих корпусным начальникам, так и в сношениях с главнокомандующим. В своем рвении исполнить эту волю он не затруднился набросить тень на доблестного Кульнева, когда писал Императору Александру, что «дабы быть уверенным что Кульнев Дойдет до Гриссельгама и знать вернее, что там найдут», по- с лал с ним своего адъютанта Кирсанова[136]. Нужно полагать, что Аракчеев был энергичен пока оставался на сухом пути; когда же сам очутился среди неустойчивой ледяной пустыни, смелость и энергия его оставили, и он испугался возможной опасности. В этом же смысле, разумеется, не переставал говорить ему и Кнорринг, решительный противник смелого предприятия. Главнокомандующий вовсе не понимал ни желаний своего Государя, ни цены русского, героизма, ни значения совершенных уже им подвигов. Перед ним было одно — страх за исход опасной экспедиции. Мало того: он явил и крайнюю, унизительную осторожность, чтобы не сказать боязливость. Отозвав свои геройские войска, он испросил у Шведов, точно у победителей, словесное уверение, что до окончательного мира они не приблизятся к занятым русскими войсками Финляндии и Аландским островам ни водою, ни по льду. Даже дружелюбно расположенные к Кноррингу люди не находили возможности оправдать вполне его образ действий[137]. — В оправдание собственно себя Аракчеев в донесении Государю клеветал на русских генералов уклонявшихся будто бы от похода в Швецию, хотя факты громко опровергали извет: Кульнев и Барклай были уже там, а Багратион, узнав о предложениях перемирия, усилил марши, следовательно, также готовился к переходу. Не его вина, если ему приказано было остановиться. Официально Аракчеев оправдывался двумя причинами: 1) боязнью за пути отступления, ибо подувшие южные ветры могли взломать ледяной путь. Причина возможная, но её нельзя было не иметь в виду и тогда, когда Аракчеев с похвальным усердием торопил корпусных генералов к переходу и писал Барклаю о завидной его доле перейти Кваркен. Но эта причина была не настолько еще вероятна: сильные морозы поддерживали прочность льда; в северной части Ботнического залива отряды ходили по льду, как видно ниже, даже в начале мая. Во 2-х, — опасение раздражить (?!) шведское население продолжительным пребыванием в их стране. Эта причина нисколько не согласуется с донесениями Барклая-де-Толли главнокомандующему, где он два раза свидетельствовал о добрых чувствах, вызванных в шведском населении русскими войсками. «В их кратковременное пребывание на шведском берегу, — писал он 14-го марта, — соблюдали они совершенный во всем порядок; ни один обыватель не имел причины принести ни малейшей жалобы: поведение и дисциплина российского солдата произвели здесь всеобщее удивление. Мне восхитительно было слышать все неисчислимые похвалы сему победоносному войску, со вступлением коего жители полагали быть навек несчастливыми». И от 19-го марта: «умеоский губернатор с депутацией от дворянства, купечества и поселян изъявили мне благодарность со слезами на глазах за великодушное с ними обращение войска».

Барклай-де-Толли остался в Умео еще три дня после полученного предписания возвратиться, дабы с одной стороны дать необходимый отдых людям, а с другой, чтобы поспешное удаление назад не имело вида вынужденного отступления. Пред отбытием он издал прокламацию, в которой объявил, что Император повелел войскам вступить в самую средину Швеции единственно для ускорения мира к пользе самих же Шведов, и что потому не только частное имущество было неприкосновенно, но и взятые нашим оружием магазины с провиантом и военным материалом отдаются обратно. Было бы корыстью увезти с собой взятую добычу, а истребить ее и привести в негодность не было бы соответственно с миролюбивой целью прихода.

Таким образом, аландское перемирие на юге и каликская конвенция на севере неопределенно приостановили военные действия. Но одержанные с таким трудом и лишениями успехи не привели еще к желаемому концу, т. е. прочному миру. Финляндия была уже окончательно завоевана и включена в состав России еще до геройского похода в Швецию. Цель Императора Александра вновь не была достигнута, к его великому неудовольствию. Главнокомандующий Кнорринг вскоре, и не далее как чрез неделю, испытал, насколько оно было велико. В бытность свою 19-го марта в Або, Александр наградил всех участников перехода: князь Багратион и Барклай-де-Толли произведены в полные генералы, гр. Шувалов в генерал-лейтенанты, Кульневу дан орден св. Анны 1-й ст. В память подвига выбита серебряная медаль для ношения в петлице на андреевской ленте. Кноррингу, напротив, не оказано ни малейшего внимания; он не только не был приглашаем в кабинет Государя для объяснений, как бы следовало главнокомандующему, но к нему в течение двух дней Александр Павлович ни разу не обратился ни с одним словом, ни с одним даже взглядом. Последствием была подача Кноррингом прошения об отставке, которое было принято, а вскоре затем и исполнено.

Во время пребывания в Або Император Александр круто изменил всю систему военных действий, веденных четыре последних месяца Кноррингом: место недеятельности заступила полная жизни энергия. Аландское унизительное перемирие отменено, а военные действия возобновлены. Графу Шувалову также повелено, не теряя времени и не ожидая дальнейших приказаний, продолжать наступление в Швецию, собирать контрибуции и составлять запасы; вазаский корпус должен был послать подкрепления Шувалову. Барклаю де-Толли, о возвращении которого с того берега согласно спешному приказу Кнорринга Государю еще не было известно, дано приказание оставаться в Швеции и войти также в связь с графом Шуваловым. Повелено в 24 часа составить корпус для занятия Аландских островов, где оставался всего один полк с несколькими казаками, и пр.

В конце апреля Кнорринг сдал уже должность назначенному на его место Барклаю-де-Толли. Новому главнокомандующему запрещено вступать в переговоры с неприятелем; о делаемых предложениях повелевалось лишь доносить Государю, отнюдь не прекращая военных действий. Перемирие, как на севере, так и на юге прервано; приготовления к весенним движениям усилены. Оберегая завоеванную страну, Барклай должен был энергично наступать до Умео, с тем, чтобы в случае надобности угрожать и центральной Швеции. Император Александр находил эту меру необходимой в видах принуждения Шведов к миру. О нем начались уже предварительные соглашения. Но русское правительство имело основание не верить искренности намерений Шведов: переговорами они желали только выиграть время в ожидании поддержки Англии, а может быть и Франции в течение приближавшегося лета. Равным образом и революционное правительство, бывшее как всегда делом партии и потому не довольно прочное, желало расположить страну в свою пользу возможно большими военными успехами и увеличить свое обаяние на счет павшего правительства. Предполагалось, что если даже надлежало считать Финляндию окончательно утраченною, то можно было бы еще, при некотором повороте счастья, отстоять, по крайней мере, Аландские острова, потеря которых по близости их к шведскому берегу считалась особенно чувствительной и опасной. Действительно, аландский архипелаг был потом камнем преткновения при фридрихсгамских переговорах. Такое направление шведской политики особенно усилилось, когда в июне созван был в Стокгольме сейм и горячие прения еще более обрисовали шаткость правительства. Новому королю, престарелому Карлу XIII, надо было дать народу свидетельство, что он достоин своего призвания.

Со стороны России, независимо от обороны финляндских берегов, для чего у Або собрана была гребная флотилия, а Аланд занят сильными отрядами, приняты решительные меры для перенесения войны из Финляндии в Швецию. С этой целью граф Шувалов из Торнео, где он остановился после сдачи Гриппенберга, двинулся в половине апреля на юг по западному берегу Ботнического залива для занятия Вестроботнии. Для усиления его предполагалось отправить новые войска из Вазы в Умео через Кваркен. Однако это не состоялось, так как действия морского департамента были крайне вялы и медленны. Барклай был даже поставлен в необходимость жаловаться на них Государю. Предпринятая в Вазе и Улеаборге постройка перевозочных судов шла не более успешно: Финляндцы систематически тянули работы, а со стороны местных властей, со Спренгтпортеном во главе, только писались бумаги, никакого действия не производившие[138]. Из Петербурга не присылали также ни морских команд, ни даже такелажа, парусов и других материалов. Благоприятное время, когда в Кваркене не показывалось еще шведских судов, было упущено. Барклай-де-Толли уже в конце июня докладывал Императору Александру, что вазаская флотилия в благоприятном случае может выйти в море только в июле; изготовления же улеаборгской флотилии не ожидал и к концу лета. Морское начальство прислало, правда, для защиты плавания по Кваркену З6-пушечный фрегат «Богоявление», но против него там были уже четыре шведских фрегата и отряд гребной флотилии, и русское судно обречено было на бездействие. В начале кампании оно наткнулось у шведского берега на два 48-пушечные фрегата, но избегая неравного боя, стало уходить к Вазе преследуемое ими. Произошло артиллерийское дело; «Богоявление» получило значительные повреждения рангоута и такелажа, а один из неприятельских фрегатов сел на мель. Это была единственная в 1809 году встреча шведских и русских больших судов. Тем легче было неприятелю перехватывать транспортные суда последних, что причиняло неисчислимые затруднения[139].

Гр. Шувалов, простояв более месяца в Торнео, двинулся далее с корпусом до 15. 000 чел., между тем как 3. 000 подходили еще из Улеаборга. Приближаясь к Шелефте отряд генерал-майора Алексеева сделал 24-верстный обход по льду. Появление этим путем русских в такую пору (2-го мая), когда лед под лучами весеннего солнца мог ежечасно разойтись и люди шли по колено в воде, когда на лугах зеленела уже трава, — такое появление было на столько невероятно, что командовавший шведским отрядом Фурумарк даже арестовал офицера донесшего о приближении Русских по льду. Через два дня залив действительно вскрылся. Последствием этого смелого движения было то, что в руки гр. Шувалова достались необходимые запасы, а прикрывавший их отряд, около 700 чел., с 22-мя орудиями при 4-х знаменах, сдался на капитуляцию.

Шведы между тем отступали к Умео и там сосредоточивались. Командовавший ими Дёббельн обратился с новым предложением перемирия, тем более что назначенный для ведения переговоров о полном замирении бар. Стединк готовился, по его заявлению, к отплытию в Россию. Дёббельн предлагал очистить к определенному сроку (28-го мая) всю Вестроботнию, а в обеспечение оставить заложником губернатора барона Штромберга. Гр. Шувалов, в силу известной воли Государя, не приняв предложения, объявил что пойдет вперед, но желая и сам щадить кровь, предложил Дёббельну сдать Умео, и затем русскому авангарду встать в 30-ти верстах за городом, по направлению на юг, к Стокгольму. Это и было исполнено 20-го мая. Здесь гр. Шувалов заболел и поручил командование Алексееву.

Корпус его остановился, получив приказание главной квартиры не идти далее, а обеспечивать себя продовольствием, и быть готовым действовать сообразно обстоятельствам. То была очень трудная задача: в бедной стране отнимать у жителей последнее было несогласно с объявленной мирной целью прихода войск, пути же сообщения русского корпуса были, как известно, далеко не безопасны. Снабжение через Кваркен возможно было только в самом начале весны; но при появлении шведских судов этот путь сделался почти недоступным. Оставался один способ транспортирования — сухим путем, кругом Ботнического залива, на расстоянии более тысячи верст. На помощь финляндского населения нельзя было рассчитывать, хотя и писались приказы. Оставалась поддержка лишь со стороны тех новгородских и тверских ямщиков, в числе около 500 подвод, на которых еще с начала почти войны легла эта повинность. Положение Алексеева сделалось критическим, когда Шведы прервали эти его сообщения, и он имел основание опасаться в тылу своем восстания населения, над чем шведские эмиссары усердно старались. Посланный по Кваркену курьер был перехвачен. С течением времени провианта оказалось совсем мало. Алексеев представлял, что при таких условиях он долго держаться не может. Ему отвечено, чтобы держался до последнего человека. Если оставит Умео без разрешения главнокомандующего — грозил Аракчеев, по высочайшему повелению, — то будет отдан под суд.

В шведском корпусе, стоявшем против Алексеева, произошла между тем перемена: вместо Дёббельна вступил Сандельс, так долго задерживавший Барклая и Тучкова у Куопио в минувшую кампанию. Он начал действовать наступательно. Узнав о готовящемся нападении, Алексеев решился предупредить его. В густой туман, в 11 часов вечера, атаковал он Шведов при Гернефорсе. Одновременный натиск с фронта и с флангов, сквозь частый лес, окончился решительным поражением неприятеля, который и отступил на 20 верст.

Через неделю шведский главнокомандующий граф Вреде еще раз предложил перемирие. Алексеев представил о нем Барклаю-де-Толли. Впредь до получения ответа согласились, однако, оставаться спокойно в своих позициях; по Ботническому же заливу определить от Умео до Вазы черту, севернее которой не должны были ходить на это время шведские, а южнее — русские суда. Это условие было существенно необходимо, так как хлеба в корпусе Алексеева оставалось только на две недели и единственно чрез Вазу предвиделось его получение. Дача провианта была уже убавлена на одну треть и сперва пополнялась мясом, а потом и его нельзя было достать. Барклай принял предложение, но сделал в нем некоторые изменения, между прочим, в том, что кроме свободы плавания русских судов на севере Ботнического залива, требовал еще и беспрепятственного плавания на юге от Вазы, вдоль финляндского берега. Такое изменение было одобрено Императором Александром. Но Сандельс не принял этих изменений, а представил о них в Стокгольм. Перемирие состояться, поэтому, не могло; договорились лишь о том, что военные действия возобновятся не раньше 28-го июля. Впоследствии Шведы желали еще оттянуть время, чтобы приготовить флот для перевозки сильного отряда в тыл русского корпуса. Но тем временем к командованию заботническими войсками назначен был граф Каменский, столь блистательно завершивший кампанию 1808 г. покорением Финляндии. Он не согласился на предложенную новую отсрочку и возвратил себе свободу действий.

3-го августа начались, наконец, в Фридрихсгаме столь давно подготовлявшиеся переговоры о мире. Но вместе с тем обе стороны стали усиливать свои военные меры. Известное выражение: si vis pacem para bellum нашло и здесь полное себе подтверждение. Одновременно с отъездом Стединка из Стокгольма в Фридрихсгам, корпусу Вреде посланы подкрепления и подготовлена экспедиция адмирала Пуке и графа Вахтмейстера для действия в тыл корпуса Каменского. Министр иностранных дел гр. Румянцев с своей стороны, приступая к переговорам с бароном Стединком, давал очень большое значение тому чтобы Каменский шел вперед, уверенный что при небольшом хотя успехе его Шведы уступят и подпишут мир.

Каменский, не получив еще этих указаний гр. Румянцева, но вынуждаемый необходимостью искать продовольствия, сам предпринял наступление, так как южнее страна была плодородна и богата запасами. Одновременно, для облегчения отчасти Каменского, отчасти же для воздействия на шведское население вблизи столицы, в видах гр. Румянцева, главнокомандующий приказал генералу Штейнгелю, командовавшему на Аланде, сделать все приготовления к высадке на шведский берег и стараться распространить о них слух. Флотилия действительно заняла такое положение что была, казалось, готова ежеминутно пуститься чрез Аландсгаф.

4-го августа гр. Каменский выступил на юг к Гернозанду, обеспечив береговую линию оставленными по ней отрядами. Но лишь успел он отойти за Умео на один переход, как ему донесено было о появлении у него в тылу, у Ратана, значительного неприятельского флота адмирала Пуке с многочисленным десантом гр. Вахтмейстера. Каменский оказался между двух огней. Не колеблясь, он решился сперва быстро вернуться назад, заставить по возможности неприятеля отплыть в море, а затем идти опять обратно на корпус графа Вреде. Чтобы удержать этого последнего он оставил отряд под начальством генерала Эриксона, который должен был, сколько можно, долее маневрировать пред неприятелем, скрывая отступление главных сил, а ночью возвратиться в Умео, разломав мосты.

Но десант Вахтмейстера успел уже оттеснить отряд, стоявший при Ратане, и остановился при Севаре, ожидая распоряжений адмирала Пуке. Эта остановка дала возможность войскам Каменского поспеть сперва в Умео, а затем и на соединение с оттесненным отрядом. 7-го августа Каменский двинулся на Вахтмейстера, занимавшего сильную позицию. Рано утром один отряд был послан вброд по заливу для обхода левого шведского фланга. Это движение вместе с энергическим нападением с фронта и фланга доставило Русским после горячего и продолжительного дела верх над неприятелем. Вахтмейстер отошел за реку, но и оттуда был вытеснен и поспешно отступил под защиту своих судов.

Между тем от Эриксона получено было донесение, что войска Вреде приближаются к Умео. Приказав отстаивать переправу через реку у этого города до последней крайности, Каменский быстро пошел за Вахтмейстером и обошел его по берегу с обоих флангов. Угрожая уничтожением, он потребовал сдачи. Тот просил предоставить ему сесть на суда, но в этом получил отказ и Русские начали успешно теснить Шведов. Однако, подойдя ближе к берегу, они должны были остановиться, так как полевая их артиллерия не могла состязаться с морскими орудиями Шведов; но засевшие по берегу стрелки успешно делали свое дело и постоянно тревожили неприятельский десант во время посадки. На другой день Вахтмейстер приехал для переговоров. Каменский признавал перемирие возможным на том условии, чтобы шведские суда ушли на юг от Кваркена, что было ему необходимо, так как корпус его был почти без хлеба и патронов. Вахтмейстер обратился за разрешением к адмиралу Пуке, но на другой день прислал отказ, и флот его потянулся по направлению к Умео, на соединение остатков десанта с войсками гр. Вреде.

Таким образом, Каменскому удалось расстроить план неприятеля. Победа при Севаре и Ратане осталась на стороне Русских, но стоила дорого: генерал Готовцев убит, Алексеев — ранен; убито и ранено 37 офицеров и до 1. 500 нижних чинов: из строя выбыла четвертая часть. У Шведов пало и взято в плен до 2. 000.

Пока происходили эти кровавые битвы, оставленный на берегу Умео отряд Эриксона, как ему приказано было, маневрировал против войск гр. Вреде. Передовые его части довольно долго удерживали шведских стрелков[141]; при наступлении же затем главных колонн отошли за реку и развели мост. Канонада с обеих сторон продолжалась весь день. Узнав затем о неудаче Пуке и Вахтмейстера, Вреде приостановил на несколько дней наступление, поджидая флота.

Как ни решительны были одержанные графом Каменским победы, однако он вынужден был предпринять то, за что Алексееву грозили судом. Он не мог более держаться без хлеба и зарядов; план его был отойти к северу, с тем, чтобы запастись там всем необходимым, и потом возвратиться назад. Надежды на подвозы морем не было почти никакой: Ботнический залив оставался по-прежнему в руках Шведов.

Не беспокоимый неприятелем русский отряд тронулся в путь 12-го августа, а 18-го числа был уже в Питео. Здесь по счастью он нашел прибывшие из Улеаборга обозы. Снабдив войска и дав им отдохнуть, он 21-го предпринял обратное движение в Умео. Но на пути Каменский был встречен генералом Сандельсом, приехавшим с полномочием заключить перемирие. Оно было подписано в тот же день, и для скорости отправлено к Барклаю-де-Толли на шведском парламентерском судне, которое должно были привезти и ответ главнокомандующего. Последний отослал условия в Петербург 27-го августа. Два дня позднее, однако, он выражал графу Румянцеву мнение, что перемирия заключать, кажется, не было нужды, и отвергал его. Впрочем, может быть, то был лишь прием воздействия при переговорах. Каменскому предписано всемерно готовиться к деятельному наступлению.

Этими приготовлениями не пришлось уже воспользоваться. 5-го сентября подписан в Фридрихсгаме мирный договор, положивший конец последней доныне войне со Швецией.