Покорение Финляндии. Том 1

I. Поводы к войне

После Абоского мира добрые, по внешности, по крайней мере, отношения между Россией и Швецией не нарушались в течение 45 лет. Но политическое значение последней приходило все более и более в упадок. Корень зла лежал в установленном в 1720 году образе правления, которым значение короля низведено было до ничтожных размеров, и власть перешла почти целиком в руки сейма. Дворянство стояло по влиянию своему на первом плане, так как каждое дворянское семейство имело на сейме своего представителя. Благородное сословие не гнушалось подачек, которые сыпались членам его от разных правительств, желавших заручиться нужным содействием в своих видах. На сколько продажность эта была велика, видно напр. из того, что в сессию сейма 1765 — 6 гг. одним французским посланником истрачено более миллиона 300 тыс. ливров для поддержания партии, склонной к видам его правительства. Другие сословия следовали в этом отношении за передовым своим собратом. К продажности присоединились и цели личного честолюбия и властолюбия, которые так много питал образ правления. С годами олигархия все более и более захватывала прерогативы верховной власти, причем разумеется не благо государства имелось в виду. Дело дошло наконец до того, что король лишен был права, без участия сеймового комитета из дворян, нанимать по своему усмотрению даже некоторых из своих ближайших служителей.

Так продолжалось до 1771 г., когда на престол Густава Вазы вступил Густав III. Правда, еще мать его, Луиза Ульрика[49], пыталась, свергнуть иго, под которым находилась королевская власть, но этот замысел был вскоре обнаружен и разрешился казнью главнейших её единомышленников. Густав всосал, поэтому, ненависть к существовавшему порядку вещей с молоком матери. Быв кронпринцем, он мог близко видеть все безобразное положение страны, которой ему предстояло управлять. Честолюбивый и пылкий, обладая личными чертами характера способными расположить в его пользу массы населения, он задался целью возвратить Швеции утраченное ею значение, и прежде всего освободиться от ненавистной опеки сейма. Пример дяди Густава, Фридриха II Великого, который из слабого Бранденбурга умел сделать, сильную Пруссию, тем более побуждал его к решительным действиям, что могущество соседней России давало себя все более и более чувствовать под рукой его двоюродной сестры — великой Екатерины. Обстоятельства помогали Густаву. По вступлении его на престол, демократические стремления, выразителем коих была партия «шапок», взяли верх и преобладали на сейме над партией «шляп», к которой в большинстве примыкало дворянство. Для многих из сего последнего, такого перевеса враждебной партии было достаточно для того, чтобы идти на ниспровержение существовавшего порядка. Но к недовольству партийному присоединилось и народное недовольство: неурожаи и даже голод, а за ними дороговизна, постоянно возрастали; со стороны же сейма не принималось никаких действительных мер к облегчению бедствий. В таких условиях заветному желанию Густава было удобно осуществиться, тем более, что дворянство не замедлило представить из среды себя ревностных исполнителей: заговоры и интриги были сферой, в которой в те времена благородному сословию дышалось всего привольнее. Финляндский фрейгер Яков Магнус Спренгтпортен явился душой заговора; младший сводный брат Якова, Георг Магнус, был его правой рукой[50]. Для приготовлений он заблаговременно отправился в Финляндию, где предполагалось действовать сообразно с тем, что будет делаться в южной шведской провинции Скании (Шонии). «Шапки» однако проведали о затеях старшего Спренгтпортена и постарались удалить его из Стокгольма. Он был отправлен к своему месту службы, в Финляндию, что, разумеется, не шло в разрез с его планами. С горстью драгун пробрался он на лодках к Свеаборгу, арестовал коменданта, привел гарнизон к присяге на верность королю и принял меры к обеспечению заговору успеха в Финляндии. Между тем предположенная в Скании однородная попытка не удалась. План, по которому назначалось подойти к столице с двух сторон и произвести переворот, не осуществился. Эта неудача побудила Густава взять лично на себя руководство предприятием. Под видом обыкновенного смотра, он собрал войска и сперва от офицеров, а потом и от солдат потребовал присяги на верность, которую они и не замедлили принести. Собранному затем сейму объявлено о восстановлении порядка управления, бывшего при Густаве-Адольфе, и предоставлено заниматься главным образом финансовыми делами. Впрочем за сеймом оставлено по-прежнему право объявления наступательной войны[51]. Эту на первый взгляд непонятную уступку Густав сделал в виду того, что по договору, заключенному в 1769 г. между Данией, Пруссией и Швецией, в случае существенных перемен в образе правления, установленном для Швеции в 1720 году, державы эти приступили бы к разделу её. Но войну оборонительную король мог вести по своему усмотрению. Эта подробность требует особого упоминания, так как ею обусловлены были некоторые странные и на первый взгляд непонятные по своей мелочности шаги Густава.

Спренгтпортены прибыли в Стокгольм уже по совершении переворота. Но так как Густав считал себя в этом случае, после Бога, наиболее обязанным старшему Спренгтпортену, то он и его драгуны были одарены королевскими милостями. Младший брат, на которого также было обращено внимание, 30-летний еще человек, получил вскоре в командование бригаду в Саволакской провинции Финляндии, где и не замедлил приобрести значительное влияние.

Дворянство, однако, привыкшее к своеволию, вскоре увидело чего оно лишилось с переворотом 1772 г.; сами вожаки его не могли ужиться с новым порядком и разладили с королем. Не далее как через два года честолюбивый Яков Спренгтпортен оставил службу и удалился в частную жизнь. Поселившись недалеко от Стокгольма, он в течении двенадцати лет не переставал бомбардировать Густава письмами, полными горьких укоризн и порицаний, пока наконец умственное расстройство не свело его в могилу. Георг Спренгтпортен также не особенно долго ладил с королем. Здесь главным стимулом было ненасытное корыстолюбие Георга. Король оказывал ему разные пособия, не раз платил его долги, устраивал, наконец, денежные его дела за границей. Когда же щедрость Густава стала уменьшаться, бывший его пособник не только стал в оппозицию, но и начал составлять проекты отделения Финляндии от Швеции, предлагая самостоятельную для неё великогерцогскую корону то одному, то другому брату короля, то даже сочиняя финляндскую республику. На сколько понятие о республике мирилось с олигархическими стремлениями дворянства и с глубочайшим презрением автора проекта к низшим сословиям, ясно без дальнейших объяснений. Но все эти проекты говорили о политической распущенности, жертвой которой была Швеция, и о той слабости, которой Густав не мог побороть, не смотря на всю свою энергию и властолюбие. Несомненно, что замыслы Спренгтпортена были известны королю, и тем не менее он ограничивался сперва командировкой его за границу, а затем предоставлением вступить в иностранные войска, пока наконец этот искатель приключений, в 1786 г., не перешел окончательно на службу Императрицы Екатерины.

Мысль об отделении Финляндии от Швеции не была новостью. Манифест Императрицы Елизаветы, как выше было изложено, имел в виду такое отделение. Вскоре по заключении Абоского мира составился заговор об избрании в короли Финляндии великого князя Петра Феодоровича, с тем, чтобы новое королевство состояло под покровительством России. Один из составителей проекта, Бикман, был схвачен и казнен. Впрочем, число лиц, сочувствовавших этой идее, было очень ограничено. Вез сомнения. Густав не мог не вспоминать об этих эпизодах еще до того, как Спренгтпортен чуть не гласно начал сочинять свои проекты на ту же тему. Могущество России рядом с обессиленной Швецией легко могло лишить последнюю этой её провинции, тем более, что граница между русской и шведской Финляндиями была определена договорами, но на деле не представлялась законченной, и как бы вызывала на перенесение её до естественной черты, определённой Ботническим заливом. Постоянные сношения русских представителей в Стокгольме, Маркова, Симолина, Разумовского, с представителями оппозиции, не могли не усиливать опасений. Поэтому Густав старался вызвать к себе, прежде всего, расположение Финляндцев. Уже в 1775 г. он предпринял первую свою поездку по Финляндии, и хотя из местного финского языка знал лишь несколько слов, но личными своими качествами вызвал общую там к себе любовь и преданность. Последствием этой поездки были благодеятельные для Финляндии меры. Заложены новые города Таммерфорс и Каско, приступлено к устройству новых дорог и каналов, учреждены новые суды; повелено новое размежевание, дававшее возможность новых поселений, в которых страна очень нуждалась. Приняты были меры и к защите Финляндии со стороны России: крепости Свартгольм и Свеаборг деятельно укреплялись, «шхерный» армейский флот значительно усилен. Позднее, вследствие войны Англичан с Американскими штатами, торговля шведских, а с ними и финских портов значительно развилась. Все данные были в пользу наилучших отношений между Густавом и народом, в чем он не переставал получать удостоверения. В 1778 году, по случаю рождения у него сына, между многоразличными изъявлениями преданных чувств от разных сословий и частей королевства, Финляндцы в особенности благодарили за то, что король «опять и навеки возвысил финский народ».

Преданность массы населения была вне сомнения. Но это не мешало высшим оппозиционным элементам поддерживать постоянное брожение. Революционные инстинкты некоторых партий, особенно дворянства, продолжали усиливаться. Дороговизна жизни и все новые и новые налоги на усиленные вооружения, в связи с падением курса бумажных денег, задевали самые близкие интересы многих; свобода вероисповеданий давала пищу недовольству и между духовными. Военное сословие имело свои претензии: офицерство лишено было права участия в сеймах; в особенности же оно считало себя задетым ограничением права продажи чинов и должностей, узаконенной в прежнее время. Сам Густав лично давал поводы к неудовольствиям: с годами ему стала надоедать скромная и однообразная жизнь его шведских резиденций, и он все чаще и чаще искал развлечений в заграничных поездках, тратя на них громадные суммы из тощих касс шведской казны. Иногда, как во время пребывания Густава в Италии, король не видел своей страны целыми годами. В эту именно эпоху, т. е. в 1785 году, Швецию и Финляндию посетил неурожай столь сильный, что всей стране угрожали бедствия голода, если бы не своевременная помощь со стороны России, открывшей соседям свои хлебные магазины. Но самую форму, в которой пособие это было предложено, Шведы находили для себя оскорбительною, и оппозиция видела в ней лишний повод к нападкам.

Всем этим пользовались люди, желавшие возвращения прежних порядков до 1772 года, и заседания шведских сеймов представляли ряд самых бурных и разнузданных сцен. Вне сеймов недовольство разжигали еще молодые дворяне, имевшие обыкновение искать счастия и денег во французской службе; оттуда вывозили они достаточный запас революционных идей, бывших на месте в эту пору уже в полном расцвете. Собственно в отношении Финляндии сепаратистские стремления некоторых авантюристов были особенно рельефны в эту же эпоху, т. е. в 80-х годах. Финляндская корона была предлагаема и младшему брату короля Фридриху, любимцу матери, королевы Луизы Ульрики, и другому его брату, Карлу, герцогу Зюдерманландскому. Проект финляндской республики Спренгтпортен передавал Колычеву, русскому посланнику в Гаге. Агитаторы, и во главе их тот же Спренгтпортен, чтобы сбить с толку население Финляндии, рассевали в нем самые нелепые слухи о настроении в отношении к нему шведского правительства, которое желало, будто бы, не только окончательного разорения этой провинции, но и уступки её России, если она не помешает Густаву завладеть Норвегией.

На руку агитаторам была и деятельность тогдашнего масонства, которое, по примеру западной Европы, было довольно распространено и в Финляндии. Особенным значением и влиянием пользовался орден «Валгалла» в Свеаборге, имевший свои отделения по всей стране. В среде его планы обособленной Финляндии пользовались более чем где популярностью: к ним примыкали агенты Спренгтпортена, родственные или близкие ему люди[52]. Эти планы заключались в самых общих, неразработанных идеях; способ исполнения и дальнейшие цели и действия были очень темны и для самих руководителей, в чем признавался впоследствии и сам Спренгтпортен. Все дело не выходило из области властолюбивых и праздных мечтаний. Такие признаки брожения в шведском обществе не имели угрожающего характера каждый в частности. Наиболее по-видимому опасные проекты отделения Финляндии, или предоставления ей независимости, вовсе не находили сочувствия; напротив, трезвая часть населения, т. е. большинство, видело в них величайшее для Финляндии бедствие. Русское владычество не представлялось иначе, как в виде рабства. Не лучшего ожидали и от независимости, ибо в таком случае Финляндия сделалась бы лакомым куском, который Русские проглотят, когда только им захочется.

Однако, в общей сложности все эти болезненные симптомы не могли не иметь, для Густава серьезного значения. Одаренный натурой восприимчивой и порывистою, властолюбивый и страстный, к тому же запутанный в денежных делах, он постепенно убеждался, что одними мерами внутренних распорядков он не достигнет упорядочения страны и собственного своего прославления. Приобретение Швеции её прежнего политического значения на сцене Европы, а для того военные успехи и восстановление прежних границ, являлись средством наиболее соответственным, если не единственным. Только возвеличенная и расширенная в своих пределах, Швеция могла заставить молчать Врагов внутренних; только при условии восстановления сил мог возрасти и вес её в международных делах, а с тем вместе и вес золота тех иностранных субсидий, которыми шведские короли издавна привыкли оценивать свое в них действие или воздержание.

Такие планы могли быть осуществлены только на счет России. Соприкасаясь с нею бок-о-бок, не имея даже на финляндской территории точно определенной границы, Густав естественно мечтал о возврате прежде утраченного и об уничтожении унизительных ништадтского и абоского договоров, ярмо которых не переставало давить, не смотря на энергию переворота 1772 г. С другой стороны, личные отношения между монархами обоих государств, не смотря на родство их связывавшее, не были из тех, которые могут упрочить мир. Двукратные свидания в Петербурге и в Фридрихсгаме (в 1777 и в 1783 гг.) только на время и лишь по внешности сгладили взаимные отношения между Густавом и Екатериной, в основании которых, кроме политических причин, лежала упорная личная неприязнь. Едва ли не рельефнее и ярче проявлялась эта последняя с русской стороны: по особенностям женской натуры, Императрица не сдерживалась в выражении своих недобрых чувств, и град насмешек сыпался на Густава из-под пера коронованной писательницы, посвящавшей нелюбимому герою целые комедии. Но, предаваясь этим излияниям личной неприязни, близкой к ненависти, Екатерина воздерживалась от увлечений ею в делах политических и шла даже в разрез с мнениями своего главного советника Потемкина. Еще в 1784 году, т. е. вскоре после свидания в Фридрихсгаме, он признавал необходимыми наступательные против Швеции действия, как только она даст малейший к тому повод, уверяя, что тогда Финляндия без труда достанется в русские руки. Но Екатерина не поддавалась этим внушениям и действовала мудро, зная, что. наступательная с её стороны война развязала бы руки Густаву, который для обороны страны мог требовать всех средств, не ожидая решения сейма.

В конце 1787 года, когда отношения между обеими сторонами достигли крайнего напряжения, явился с своими советами Спренгтпортен, бывший с прошлого года на русской службе. Он убеждал Императрицу в том, что Финляндцы охотно примут покровительство России. Посылка небольшого отряда для поддержания собственно финских войск и созвания местного финляндского сейма, по его мнению, решили бы судьбу Финляндии бесповоротно. Однако и эти доводы не имели большего успеха. Все заботы Екатерины были направлены на юг, где в конце 1787 года загорелась давно ожидавшаяся война с Турцией, и дела шли вначале не особенно хорошо. Политическое положение было также гораздо благоприятнее для Густава, нежели для неё. Отношения Екатерины с Пруссией и Англией были ненадежны: первая готовилась воздействовать на Польшу и в виду затруднения России захватить Данциг и Торн; Англия же обязалась выплачивать Густаву ежегодно по 100. 000 фунт. стерлингов, а в случае нападения на него дать 7 линейных кораблей. Турция со своей стороны прислала ему в субсидию, а по другим сведениям 3 миллиона пиастров. Эта подачка назначена была Густаву в уплату за то, чтоб он удержал русские суда от выхода из Балтийского моря. Тем временем Густав старался подготовить благоприятные условия для войны, которой он так горячо желал. Приведенные обстоятельства уже обеспечивали ему многое, но он желал заручиться еще большими шансами. Надеясь лишить Россию союзника в лице Дании, он лично действовал в Копенгагене в этом смысле. Однако старания его были тщетны: Дания осталась верна своему старинному союзнику, хотя Императрица Екатерина не возлагала на нее больших надежд. Гораздо успешнее была попытка Густава обеспечить себя со стороны самой Финляндии. С этой целью в 1787 году предпринял он вторичную поездку в эту провинцию, неизбалованную прежде королевскими посещениями. Чтобы еще больше расположить сердца, он взял с собой наследника престола, восьмилетнего Густава-Адольфа, которому суждено было, достигнув престола, навсегда лишиться этой части королевства. В виде уступки желанию Финнов, молодой принц был уже несколько научен финскому языку. Расчеты короля оправдались вполне. Личное впечатление им произведенное было из самых благоприятных: народ, не принимавший никакого участия в проектах Спренгтпортена и К°, проявлял королю при всех случаях несомненную и горячую преданность и любовь. Ободренный таким результатом поездки, Густав уже с осени 1787 года принял разные подготовительные меры для открытия весной кампании против России, а в начале мая 1788 г. разослал собственноручные приказания о приготовлении войск в смежных с русской тогда Выборгской губернией провинциях, Саволаксе и Корелии. Начальствовавшему там войсками барону Гастферу предписано при первом случае занять русскую крепость Нейшлот.

Но, как сказано, Густаву необходимо было, чтобы военные действия открылись с русской стороны, или чтобы с этой последней был сделан вызов, дабы придать войне не наступательный, а оборонительный характер. Таких поводов, однако, долго не представлялось. Россия держала себя с величайшей осторожностью и по-видимому не ожидала войны: в русской Финляндии было очень мало войск — всего до 13. 000; лучшая часть флота была в Средиземном море. С открытием навигации обычным порядком посланы были в море учебные корабли Ярослав и Гектор для практических занятий морских кадет. Эскадра вице-адмирала Фон-Дезина, из трех линейных кораблей, назначена была к отправлению из Балтийского в Средиземное море с транспортами для тамошнего флота. Именно с этой последней прежде всего постарались Шведы затеять недоразумения, которые легко было бы истолковать потом в желаемом смысле. Герцог Карл. Зюдерманландский, брат короля, командовавший шведским флотом в Балтике, встретил в начале июня эскадру Фон-Дезина, шедшую к Зунду, и потребовал, в виде прямого вызова, отдания себе салюта. Фон-Дезин, ссылаясь на абоский. трактат, уклонился от исполнения требования. На это Карл повторил свои настояния; тогда Фон-Дезин изъявил готовность салютовать ему, как брату короля, и продолжал путь. Но герцог настаивал на отдании ему почести как шведскому главнокомандующему, и в виде угрозы выстроил свои корабли в боевой порядок. Пред значительной силой русский адмирал уступил, и салютовал Карлу 15-ю выстрелами, на которые тот ответил 8-ю. Этим кончился инцидент, и к неудовольствию герцога был потерян удобный по-видимому повод к разрыву. Впрочем и Екатерина была не совсем довольна уступчивостью Фон-Дезина[53].

Но вскоре Густав нашел другой, теперь дипломатический предлог к объявлению себя обиженным. В виду очевидных приготовлений Швеции к войне, русский посланник при дворе Густава, гр. Разумовский, передал 18-го июня графу Оксенштиерну записку следующего содержания.

«Ея И. Величество все свое царствование сохраняла с королем и нацией шведской доброе согласие и мир, постановленный в Абове, не подавая никакого подозрения к нарушению, и теперь желает продолжения оного, тем более что занята весьма важной войной с Портой. В засвидетельствование того, её И. Величество сообщила всем дружественным державам, а равномерно и его шведскому величеству о предмете посылки в Средиземное море российского флота. В рассуждение же разнесенного по поводу сего слуха о производимых в Швеции вооружениях, с российской стороны не для вызову, но из единой предосторожности отряжено было в Финляндию весьма посредственное число войск, и в Балтийское море отправлена, по ежегодному обыкновению, эскадра для обучения мореходцев, к чему Швеция никогда не показывала никакого подозрения ниже малейшего внимания, да и её И. Величество взирала спокойно на великие вооружения, производимые в Швеции и наблюдала совершенное молчание, пока движения заключались внутри королевства; но как гр. Оксенштиерн королевским именем объявил что сии вооружения обращены против России, под предлогом, будто она намерена наступательно действовать против Швеции, — (объявил) министру двора состоящего в теснейшем с Россиею союзе, и который конечно не мог того скрыть от него, графа Разумовского, то её Имп. Величество не может более отлагать объявления своим Императорским словом его величеству королю и всем из шведской нации участвующим в правлении о несправедливости сих его подозрений и уверяет о миролюбивых своих расположениях к ним всем. Но если таковое торжественное уверение сочтется недовольным, то её И. Величество решилась ожидать всякого происшествия с той надежностью, какову внушает как непорочность её предприятий, так и довольство её средств предоставленных ей Богом, и которые всегда обращала она к славе своей Империи и к благоденствию своих подданных».

Легко видеть из приведенного текста этой ноты, что она была довольно безобидна. Но для этого нужно беспристрастие. Не так глядел Густав: в подчеркнутых словах, где торжественное объявление от лица Императрицы делалось не только ему, королю, но и «всем из шведской нации, участвующим в правлении», т. е. государственным чинам, — он увидел явное оскорбление своей королевской власти и достоинства. Такое обращение имело однако законную почву в шведской конституции, гарантированной русским правительством по ништадтскому договору; так именно глядела на него и Императрица Екатерина. Последствием записки Разумовского был дипломатический разрыв: от Густава объявлено ему требование оставить Стокгольм не далее восьми дней.[54] Тем же отвечено в Петербурге шведскому посланнику Нолькену.

Однако Густаву недостаточно было и этого предлога: он, очевидно, не был бы уважен государственными чинами, не только не задетыми, но напротив польщенными в ноте Разумовского как действительная государственная сила. Пришлось искать чего-нибудь решительного и несомненного, и Густав не затруднился прибегнуть к своего рода coup de théâtre. Случай не замедлил представиться. Несколько русских солдат, оказалось, перешли границу в Саволаксе, близ Вуоденсальми, при Пумала. Партия сделала несколько выстрелов, разорила одну или две избы и ушла обратно. При неопределенности границы, случаи нарушений её не были редкостью и не служили прежде поводом к вооруженному столкновению. Но здесь, оказывается, и этого не было. Историческими документами доказано ныне, что люди, перешедшие будто бы в шведскую Финляндию, были вовсе не русские, а финские солдаты, лишь переодетые в русское платье. Как ни мелочен и недостоин был этот невероятный фарс, однако его оказалось уже совершенно достаточно для Густава, и он официально объявил себя в положении самозащиты.

Только теперь принялись в Петербурге серьезнее обсуждать меры, необходимые в виду новой войны, столь внезапно увеличившей затруднения России. До того времени все ограничивалось небольшими передвижениями войск, которым сама Императрица не давала особого значения. В конце мая, именно 27-го числа, последовал на имя адмирала Грейга секретный указ о посылке трех судов для наблюдения: одного за Свеаборгом и прибрежными местами Финляндии, одного за Карлскроной и одного по Ботническому заливу. Другим указом, того же числа, торопили адмирала, с тем чтобы он свои корабли и фрегаты, по мере их вооружения, выводил на рейд и старался быть готовым по первому повелению пуститься в плавание. В мае представлял и Спренгтпортен свои записки о воздействии на Финляндцев в смысле возбуждения их против Густава, но не остались тогда без видимых последствий, если не считать поездки его, уже 14-го июня, на русско-финскую границу. Поездка эта продолжалась впрочем не более одного дня и имела самый поверхностный характер, также как и отчет о ней, представленный Спренгтпортеном Императрице. Общий план действий обсуждался в Государственном Совете, и постановление его состоялось не ранее 20-го июня. В виду того, что русские сухопутные силы на берегах Финского залива, составляя всего до 13. 000 чел., а в походе и того менее, не могут довольно обеспечить русские границы, Совет возлагал главную надежду на флот. Если бы этот последний успешно атаковал флот неприятельский и высадил десант на берега Швеции, то он принудил бы Густава вывести войска свои в место высадок, и тем облегчил бы защиту русских владений со стороны Финляндии[55]. С этой целью поручалось адмиралу Грейгу, соединившись с эскадрой Чичагова, идти из Ревеля искать неприятеля, атаковать его, стараться уничтожить, и при успехе идти на Карлскрону и истребить все её сооружения и запасы; равным образом делать поиски и в других местах. Для охраны эстляндских берегов отделить небольшую эскадру. Адмиралу Фон-Дезину, с тремя 100-пушечными кораблями, (о встрече коих с принцем Карлом сказано выше), соединиться с эскадрой датскою, и пользуясь имеющимся на них десантом, быстро напасть на Готенбург, а если можно, то и на Марштранд и всеми мерами истреблять купеческие суда. Архангельская эскадра адмирала Повалишина равным образом должна была истреблять шведские суда и стараться соединиться с эскадрами Фон-Дезина и датскою, и производя поиски идти в Балтийское море. Разрешалось каперство с должной, впрочем, осторожностью в выдаче патентов арматорам. Это средство признавалось особенно сильным по многочисленности шведского и по незначительности русского торгового мореходства. Изложенный план действий Совет находил нужным сообщить копенгагенскому двору и настаивать, как на скорейшем вооружении и умножении датского флота, так и на том, чтобы норвежские войска немедленно по разрыве были введены в Швецию. При успешности действий флота и содействии Дании, сухопутные силы назначены были на оборону русской Финляндии, а при дальнейших успехах предполагалось перенести оружие и на неприятельскую землю. Решено было, наконец, опубликовать манифесты, один в России, а другой к жителям Швеции и Финляндии. В них должны были не только быть изложены все меры, принятые к отвращению войны и сохранению мира и дружбы, «а также противные тому и собственной шведской вольности поступки короля», но и приложено старание отделить от него нацию, обещать намерение не присвоить себе ни пяди земли, не требовать никакого удовлетворения, если жители Швеции и Финляндии удалятся от участия в войне и, «собравшись в сейм вольный под охранением её Имп. Величества, восстановят свободу и форму правления тому сообразную, чем и отдалят на веки причины к ссоре и разрыву, напротив, приемлющим оружие и от сего миролюбивого приглашения удаляющимся надлежало грозить огнем и мечем». Кроме того указывалось поддерживать сношения и связи в Швеции с лицами, расположенными к России, «предоставляя им способы к составлению партии как в Швеции, так и в Финляндии, для чего потребуются и денежные издержки».

Таким образом, замыслы Совета были направлены с одной стороны на перенесение помощью флота военных действий на берега Скандинавского полуострова, с другой — на расположение умов в неприятельской стране во вред королю Густаву. Влияние здесь Спренгтпортена не подлежит сомнению. Увлеченный сепаратистскими идеями, и не видя далее кружка своих единомышленников, он считал отторжение Финляндии делом естественным и легким. Последствия покажут, на сколько его расчеты были основательны. Но и в действиях флота он шел дальше указаний Совета. Этот вчера еще шведский офицер настаивал у Императрицы на необходимости не ограничиться нападениями на Готенбург и Марштранд или Карлскрону, а идти к стенам самого Стокгольма. И Екатерина поддалась этим соблазнительным перспективам. Две горячие головы понимали одна другую, как признавалась и сама Императрица. Поэтому вслед за советским постановлением и очевидно в его развитие, гр. Безбородко писал адмиралу Грейгу, командовавшему Балтийским флотом:

«Г. генерал-майор бар. Спренгтпортен, по высочайшему соизволению её Имп. Величества, отправляется к вашему превосходительству с тем, дабы вам сообщить его идеи относительно поисков на Швецию. её Величество весьма желала бы, чтобы мысль его сделать таковой поиск на Стокгольм, когда главнейшие силы короля приведены в Финляндию, произведена была в действие, и для того указала ему поехать к вам и с вашим превосходительством о всем положить на мере. её Величество полагает, что дать ему до 2. 500 войска из имеющихся в команде вашей под надежным прикрытием, по усмотрению вашему, и потом, отдав войска, сам поспешит, где будет надобен».

Спренгтпортен был аттестован при этом в самых лучших выражениях: «человек сей, по его преданности к её И. Величеству, по благонамеренности и по усердию восстановить свободу отечества, удостоен отличного монаршего уважения, и я его в вашу милость поручаю». Спренгтпортен мечтал пуститься в это предприятие с легкими судами, рассчитывая на то что по его сведениям в Стокгольме должно было остаться всего полтора полка. Однако события шли своим чередом, далеко уклоняясь от человеческих соображений, и «идея» Спренгтпортена, которой нельзя отказать в смелости, так и осталась идеей.

23-го июня дан был указ вице-президенту военной коллегии, гр. В. П. Мусину-Пушкину, о поручении ему предводительства армией в Финляндии, «на случай разрыва с шведским королем». Назначение было так спешно, что новый главнокомандующий не был даже снабжен надлежащими наставлениями, которые обещаны впоследствии. Ему сообщено лишь примерное расписание войск, сделанное сообразно предположениям 1784 г., и предложено распорядиться усилением их в Финляндии. Цель эта вскоре была достигнута, и чрез месяц у него было уже до 19,5 тыс. Под начальство Мусина-Пушкина поступили: генерал-поручики: Михельсон, Волков, гр. Дмитриев-Мамонов, генерал-майоры: Левашов, бар. Шульц, Кнорринг и Селиверстов. Спренгтпортен в списке не значился и поступил в распоряжение главнокомандующего позднее, в августе, и не для военных, а для политических действий. Вместе с Мусиным-Пушкиным отправился к армии и великий князь Павел Петрович. Проводы его не обошлись без большего волнения и даже слез, как для супруги его, Марии Феодоровны, так и для самой Императрицы.

Но, при затруднительном положении России, и не смотря на предписанные военные меры, петербургский кабинет не прочь был принять некоторое посредничество Пруссии, о коем хлопотала Дания. С русской стороны не допускались лишь «предосудительныя» кондиции, именно «если король шведский будет настаивать, чтобы мы признали законной форму правления им установленную, или утверждать, что великий князь не имеет права перенести владения Голштинского на младшую линию сего дома, и ежели в замену тому требовать будут для герцога Зюдерманландского уступки герцогства Курляндского». «Впрочем — писал гр. Безбородко — у нас, конечно, не сделают затруднения, чтобы все в прежнем, как до сего было, осталось состоянии».

Некоторые; незначительные впрочем, дипломатические шаги сделаны были и другими европейскими кабинетами для устранения новой войны. Франция отклонила просьбу Густава о пособии, и отправила своего посла в Финляндию вразумлять короля. Лорд Кармантен указал, что не имеет основания желать войны, нарушающей торговые интересы; но далее этого не пошел. Берлинский кабинет выражал Императрице дружественные чувства, но на деле не склонялся ни на ту, ни на другую сторону. Один датский двор готовился действовать обще с Россией, о чем он и известил другие дворы, объяснив что не Сможет не исполнить своих в отношении к ней обязательств.

Шаги западных держав, также как и медиация Дании, не привели и не могли привести ни к чему. Отношения между обеими сторонами стали на такую точку, на которой не могло быть примирения. Густав, фактически уже начав войну приведенной выше сценой с переодеванием, старался поставить Россию в безвыходное положение и так сказать заставить воевать. От 25-го июня (6-го июля) послал он в Петербург к своему посланнику бар. Нолькену при особом письме пространный ультиматум, полный упреков по адресу Императрицы и заключавший перечисление условий, на которых он допускал примирение. Эти условия состояли в следующем:

1) чтобы граф Разумовский был примерно наказан за его происки в Швеции, на страх другим желающим вмешиваться во внутренние дела «независимой империи»;

2) чтобы в возмещение убытков, понесенных королем на вооружения, Императрица уступила ему на вечные времена всю часть Финляндии и Корелии, с губернией и городом Кексгольмом, т. е. все, что перешло к России по мирным договорам ништадтскому и абоскому; затем установить границу по Систербек;

3) чтобы Императрица приняла посредничество короля шведского к доставлению России мира с Портой, и уполномочила его, короля, предложить Порте полную уступку Россией Крыма и восстановление границ по договору 1774 года; в случае же несогласия Порты на эти условия, предоставить ей границы как сне были до войны 1768 года; наконец чтобы в обеспечение этих жертв Императрица предварительно обезоружила свой флот, возвратила корабли, вышедшие в Балтийское море, вывела войска свои из новых границ и согласилась, чтобы шведский король остался вооруженным до заключения мира между Россией и Портой.

Написав эти условия, — которые мог бы предложить разве торжествующий победитель после ряда выигранных генеральных сражений, — Густав пояснял своему посланнику в упомянутом письме: «из этих предложений я не могу уступить ни единого слова. Мое желание, мое безусловное повеление, заключается в следующем: вы должны объявить, что ответ требуемый вами должен быть просто да или нет, что это мое последнее слово, что в случае отрицательного ответа я буду его считать объявлением войны». В конце письма Густав повторял: «я запрещаю вам подавать повод к мнению, что я готов согласиться на какое-либо смягчение или изменение моих требований».

Такие неслыханные и дерзкие претензии имели очевидной целью довести Императрицу до высшей степени раздражения, вывести ее из себя и толкнуть на решительный шаг, который Густав мог бы истолковать пред своим королевством как вызов со стороны России. В письме к Нолькену он сам признавал, что оскорбляет Императрицу. Однако и в этот раз он обманулся. Вместо потребованного им категорического ответа да или нет, — последовало объявление передавшему эту «сумасшедшую» ноту секретарю шведского посольства Шлафу, «чтобы он, не откладывая, выехал не только из столицы, но и вообще из пределов Империи[56].

II. Начало кампании 1788 г

Тем временем война уже началась со шведской стороны. От 23-го июня, т. е. в день назначения русского главнокомандующего к финляндской армии «на случай разрыва с шведским королем», выборгский губернатор генерал-поручик фон Гюнцель доносил, что 21-го числа Густав III прибыл на галерах в Гельсингфорс, что привезено до 100 пушек и что со всех сторон стягиваются войска, направляемые затем двумя дорогами к русской границе. Сообщения по обе стороны реки Кюмени обставлены были крайними мерами осмотрительности; письма для отсылки в шведскую Финляндию отбирались и передавались по назначению чрез драгун. Жители ближайших местностей стали стремительно покидать свои дома и бежать толпами вглубь страны. Чрез несколько дней ожидали прибытия короля в Ловизу, т. е. в непосредственное соседство с границей. Так как официального разрыва еще не было, то Гюнцель, руководясь прежним обыкновением, отчасти же вероятно и для того, чтобы узнать поближе о действительном положении вещей, послал к находившемуся в Ловизе обер-камер-юнкеру короля Армфельту осведомиться: может ли он, Гюнцель, приехать приветствовать его королевское величество? Но Армфельт нашел нужным предварительно знать: по собственному побуждению, или по воле Императрицы губернатор желает представиться королю? Екатерина однако, увидев из донесения Гюнцеля сделанный им шаг, дала ему знать, что «при бывших тогда обстоятельствах считает за неприличное, чтобы губернатор к королю ездил».

В тот самый день 21-го июня, когда Густав прибыл в Гельсингфорс, начальник шведских войск в Корелии и Саволаксе, бригадир бар. Гастфер, исполняя упомянутое выше распоряжение короля, перешел границу, к ночи подступил к Нейшлоту и занял предместья. Посланный на другой день из крепости для объяснений о таких враждебных действиях офицер получил в ответ извещение о королевском повелении взять крепость, и коменданту дано полчаса времени на размышление о сдаче. В 3-м часу комендант, храбрый секунд-майор Кузьмин, по приглашению парламентера, отправился для объяснений вне крепости со шведским подполковником, причем услышал повторение того же предложения о сдаче. Назначен 2-часовой срок, после которого должна была начаться атака. Кузьмин предложения не принял и позаботился усилить по возможности оборону, чем занимался и последующие пять дней до 26-го июня, так как неприятель, вопреки угрозе, не предпринимал никаких активных мер. Только 23-го числа, сопровождавшие транспорт с дровами, двое рядовых и офицер были убиты шведскими солдатами.

Таким образом, военные действия следовало считать открытыми. Граница с шведской Финляндией представляла некоторые удобства для обороны: она огибала русскую Финляндию, в которой к разным пунктам были пути сообщения из Петербурга, как от центра по радиусам, что облегчало доставку подкреплений. Но Шведы имели свои преимущества нападения с разных сторон: проникнув где-нибудь у Пумала за Саймским озером, или взяв Нейшлот, Шведы были разом в центре русских сообщений и могли угрожать прямо Петербургу и тылу действующей у границы армии. Поэтому шведские дела сильно озабочивали Императрицу. Противовес им был в делах турецких, которые к этому времени значительно поправились и были даже блестящи: несколько раз одержаны победы при Лимане, а 17-го июня у Капитан-Паши сожжено шесть и взято два корабля. Но эти успехи не уменьшали опасности от близкого и к тому же «сумасбродного» неприятеля, который мог решиться на всякую неожиданность. Общее беспокойство усиливали еще легкомысленные отзывы Спренгтпортена, которого, как знатока финляндских дел, выслушивали со вниманием. Он специально уверял, что Финляндия и Лифляндия не требуют серьезных забот; но что главнейшей опасности подвергается флот, и потому необходимо задержать его выход в море.

«Если Швеция отнимет теперь у нас преобладание в Балтике — писал он Императрице — то все изменится, и уже тогда не в Лифляндии и не в Финляндии Густав будет искать своей славы, — он пойдет прямо на Кронштадт». Мнение это, хотя и совпадало с хвастливыми бравадами Густава, приглашавшего шведских дам танцевать в Ораниенбауме, было однако в высшей степени гадательно, что и подтвердили все последующие события. Тем не менее оно произвело на Екатерину сильное впечатление. — «Во всю ночь — записаны у Храповицкого слова её 18-го июня — не выходило из головы, что шведский король может вздумать атаковать Кронштадт». В населении столицы было вероятно также большое беспокойство, так как Императрица нашла нужным из Царского Села переехать в Петербург «для ободрения жителей». В интимных объяснениях она высказывала даже сетования по поводу нахождения столицы на окраине: «правду сказать, Петр I близко сделал столицу» (28-го июня). В случае надобности Императрица предполагала выйти с гвардией в лагерь к Осиновой Роще[57], т. е. ближе к Финляндии. В Петербург и Петербургскую губернию назначен для лучшей защиты отдельный главнокомандующий граф Брюс, которому повелевалось управлять под собственным ведением Екатерины.

Между тем, 1-го июля Шведы в значительных силах двинулись от Ловизы и перешли границу, т. е. реку Кюмень, и направились к Фридрихсгаму. Главное начальство принял на себя сам король. По неопытности его однако в военном деле, в действиях отрядов не было ни энергии, ни системы. Русские аванпосты отступали пред ними, и все ограничивалось незначительной перестрелкой передовых отрядов. То же было и под Нейшлотом. 27-го июня Шведы попытались было начать перевозку на судах орудий, но крепостная артиллерия остановила их и разогнала форпосты. Происходила с обеих сторон лишь ружейная перестрелка, не наносившая почти никакого вреда. Все шло неумело и вяло.

В Петербурге предположены были первоначально чисто оборонительные действия. Но вскоре, именно 3-го июля, Спренгтпортен предложил Императрице план перейти в наступление там, где менее всего ожидали, на шведскую Корелию из Олонецкой губернии. Такой диверсией он надеялся не только привлечь на русскую сторону Корел, но и побудить Шведов отступить от Нейшлота, покинуть Саволакс и даже очистить всю западную часть Финляндии вдоль по Ботническому заливу. Он предлагал действовать как можно скорее. Для начала он просил 3 батальона и несколько сот егерей, легкой кавалерии и казаков. Обычный этому генералу прием интриги и подкупа был предложен и здесь: он особенно находил нужным склонять жителей деньгами и с этой целью широко сыпать ими. 5-го июля предположения Спренгтпортена были уже одобрены Императрицей; она давала значение этой диверсии. Позднее, 17-го июля, Екатерина писала Потемкину: «Есть еще маленькая штучка, которую изготовляю на севере королю шведскому, о которой еще говорить не смею, но быть может она действительнее будет многого иного».

Об экспедиции немедленно был поставлен в известность наместник Олонецкой и Архангельской губерний, генерал-поручик Тутолмин, для безотлагательного формирования отряда. Это было очень нелегкое дело: находившийся в Петрозаводске вещевой склад был недостаточен для снабжения и вооружения отправляемых частей; пришлось обращаться в Петербург. В людях был вообще большой недостаток. Повелено было брать в войска заштатных церковников и разного звания людей, преимущественно для пополнения гвардии. В гусары старались набирать цыган. Императрица оповестила государственных крестьян, чтобы они выслали рекрут в числе по определению самих деревень. Последствия этой меры превзошли ожидания: в них вполне высказалась преданность населения государю и родине. Екатерина была этим очень довольна и с некоторой гордостью писала о патриотизме своего народа иностранцам. Стрелков набирали из охотников, обещая им 20-летнюю льготу от рекрутства; с воли же брали людей и для других частей и родов оружия, особенно в артиллерийскую прислугу и в легкую кавалерию. Людей этих наскоро приучали к воинским упражнениям, и часть их в конце месяца была уже на границе[58]. В военной силе вообще на столько чувствовался недостаток на нашем севере, что не пренебрегали для её формирования содействием частных лиц. Олонецкий купец Мехкелев предложил Императрице набрать довольное число людей из православных погостов выборгской губернии для защиты границы, и с этой целью прислан был к Тутолмину. Так как отряд Спренгтпортена в это время не был еще сформирован, то наместник принял Мехкелевское предложение и, снабдив деньгами, отправил его самого на место[59]. Спренгтпортен, приехавший в Петрозаводск в половине июля, торопил отправкой отряда.

Тем временем на море произошло крупное дело, опрокинувшее на эту кампанию гордый замысел Густава изгнать Русских из Финского залива. Шведский флот вышел в Балтийское море 9-го июня под начальством принца Карла Зюдерманландского. Он повстречался с эскадрой адмирала Фон-Дезина, который успел однако уйти после упомянутой выше уступки в салюте. Менее удачна была встреча учебных кораблей «Гектора» и «Ярослава»: они не могли противостоять превосходной силе и взяты Шведами в плен, хотя формально войны еще не было объявлено. К счастью для Русских, в Петербурге не дали значения мнению Спренгтпортена о том, что флот должен стараться не покидать Кронштадта. Напротив, при первой возможности он не только вышел в море но и должен был, согласно с советским постановлением, искать неприятеля, атаковать его и стараться разбить, а затем устремиться к шведским берегам. Эти действия предписаны были даже и в том случае, если бы со стороны Дании не было оказано содействия.

Флот Грейга, не найдя Шведов в Финском заливе, встретился с главными их силами в нескольких милях к западу от острова Готланда, при Кальбода-грунде. Принц Карл ожидал здесь встречи уже два дня. Эскадра его состояла из 15-ти линейных кораблей, 8 фрегатов, в том числе захваченные русские «Ярослав» и «Гектор», и 8 других судов; всего 1. 200 пушек. Грейг имел в своем распоряжении немногим больше: 17 линейных кораблей, также 8 фрегатов и несколько мелких судов, пушек 1. 400. Столкновение произошло 5-го июля и началось со стороны Русских, при благоприятном для них, хотя и слабом восточном ветре. Бой продолжался до вечера; обе стороны весьма сильно пострадали, но Русские сохранили место битвы, и победу должно было считать за ними. С наступлением ночи Шведы спустились по ветру и ушли на значительное расстояние. Во время боя шведский адмиральский корабль, на котором находился принц Карл, был на столько сильно атакован, что готовился даже взорвать себя, и только благодаря находчивости адмирала Врангеля, мог быть уведен за линию. Но другой корабль, «Густав», после сильного единоборства с русским адмиральским кораблем «Ростиславом», потеряв более 200 человек экипажа, взят в плен. С ним в руки Русских попал и вице-адмирал граф Вахтмейстер.

Однако, не смотря на удаление Шведов с места сражения, они нашли возможность приписать себе победу, и это мнение сохранилось у их историков и в последующие времена. Причина тому лежала в следующем прискорбном для Русских обстоятельстве. Из-за густого дыма, который при малом ветре закрывал сплошной пеленой все место действия, Грейг не мог видеть, что один из его кораблей, «Владислав», уже после сражения, отбившись от линии вблизи шведского флота, находился в отчаянном положении: на нем выбыло множества людей, повреждены все паруса и такелаж, руль не действовал. Ветер между тем спал совершенно, и корабль не мог отойти от неприятеля. Грейг получил об этом сведение только ночью, и хотя сделаны были распоряжения к спасению «Владислава», но было уже поздно: он попал в руки неприятеля после сражения[60]. Битва при Кальбода-грунде, или при Готланде, принадлежала к числу самых жарких дел, причем с обеих сторон выказана редкая стойкость. Потеря Русских по донесению Грейга, состояла из 329 убитых, 696 раненых нижних чинов и 8 убитых и 13 раненых офицеров, не считая потери на взятом Владиславе. О потере Шведов имеются разноречивые сведения: Грейг полагал что она должна быть более потери Русских. Шведы, напротив, утверждали, что последняя была значительнее, и что вообще русские корабли пострадали больше. Кроме потери убитыми и ранеными, взято в плен Русских 785, Шведов 600. Эти цифры приблизительно должны быть верны, ибо Потерянный «Владислав» был корабль большего ранга, нежели взятый «Густав».

Шведские суда на другое утро ушли к Свеаборгу, где и встали на якорь. Русские корабли не могли их преследовать, так как сами получили сильные повреждения, и должны были уйти в Кронштадт для починок. они продолжались впрочем менее двух недель, и 20-го июля Грейг вышел уже вновь из Кронштадта. По слухам шведская эскадра держалась между Свеаборгом и Ревелем. Часть кораблей принца Карла, действительно, при сильном тумане наткнулась 26-го июля на русский флот, причем корабль «Густав Адольф», попав на мель, сдался Русским с экипажем более 530 чел. Прочие ушли в Свеаборг, где с остальными шведскими судами простояли до осени, блокируемые Грейгом.

Но взятый Шведами «Владислав» дал Густаву вполне удовлетворительный повод приписать победу при Готланде себе. В Гельсингфорсе и Стокгольме по случаю её совершали благодарственные молебствия; флаг и вымпелы со взятого корабля носились в торжественных процессиях. Вообще принимались все меры к тому, чтобы раздуть этот эпизод и убедить население в блестящем поражении Русских, что, для оправдания пред ним неправильно начатой войны, было особенно нужно. Тем не менее, план Густава — разбив русский флот, направиться к Кронштадту, высадить 15–20 тыс. войска у Ораниенбаума и оттуда идти к Петербургу — оказался пустой мечтой.

Пока происходили эти события на море, военные действия на суше продолжались со стороны Шведов крайне медленно и неопределенно. Под Нейшлотом, в день Готландского боя, осаждающие с новыми угрозами возобновляли свои предложения о сдаче, но они были отвергнуты. Затем продолжалась перестрелка: Шведы предпринимали иногда движения на судах по окружающим крепость водам, но были по большей части останавливаемы огнем крепостной артиллерии. В занятом предместье только к 26-му июля приготовили осадные батареи и начали метать в крепость бомбы.

Русская диверсия в Корелию также не могла быть быстро исполнена по причинам выше указанным. В течение всего июля снаряжали отряд; белозерский полк, входивший в его состав, выступил к Сердоболю только 31-го числа. Вместе с ним двинулся и Спренгтпортен, снабженный от Тутолмина, кроме денег на содержание отряда, еще 4-мя тысячами серебряных рублей «на известное ему употребление». В Олонце он был 2-го августа, и присоединив к своему отряду драгун, остановился на несколько дней. С свойственной ему самонадеянностью, Спренгтпортен поддерживал в Императрице уверенность в своем торжестве, утверждая что если Нейшлот продержится до 20-го августа, то он освободит его. «Если же постигнет такое несчастье, что Нейшлот будет взят — продолжал он — то возьму его обратно. Это единственная дорога в Саволакс. Из этого Ваше Величество видите, насколько необходимо сохранить Нейшлот». Спренгтпортен очевидно не знал о событиях совершенно особого рода, происходивших под Нейшлотом и при главной армии и изменивших в существе весь ход дел; о них будет изложено вслед за сим.

При армии гр. Мусина-Пушкина, который впрочем, продолжал оставаться в Выборге и только гораздо позже, именно во второй половине августа, перенес свою главную квартиру ближе к месту действий, в Фридрихсгам, — также не предпринималось ничего. Вообще все распоряжения этого главнокомандующего — отличались крайней пассивностью и ничтожностью. Злые языки утверждали даже, что он не предпринимал никаких движений, не послав предварительно за советом к жене в Петербург 1). Справедливость требует впрочем сказать, что при весьма малом вначале числе войск и невозможно было предпринять что-либо. Приходилось бороться не только с врагом, но и с местным населением. Крестьяне финны из Выборгской губернии не стеснялись сообщать своим соплеменникам по ту сторону границы о всех действиях русских войск, а те передавали о них шведским начальникам. Недостаток в казаках лишал возможности прекратить это зло. Здесь, перейдя границу у Абборфорса, Шведы медленно подвигались к Фридрихсгаму, который мог противопоставить им лишь до 2. 300 человек. Сперва они расположились лагерем в 23 верстах от него. Одновременно к Фридрихсгамской гавани стали подходить неприятельские суда из так называемого армейского, т. е. галерного флота. Число их трудно было определить, так как одни приходили, другие уходили; притом паруса были вычернены. В ночь на 8-е число четыре судна напали на брант-вахту и после часовой пальбы из пушек взяли ее и увели; люди успели скрыться.

Никаких серьезных предприятий ни с той, ни с другой стороны не было, но вообще происходившие стычки были благоприятнее для Русских. Таковы были небольшие дела 8-го и 12-го июля: первое на реке Сальмис, причем взят был в плен племянник шведского главнокомандующего, бар. Армфельт; второе на реке Пардакоски, где русский отряд перешел реку вплавь, взял редут, 2 пушки и несколько пленных. В ночь на то же 12-е июля неприятель подошел ближе к Фридрихсгаму. Река, протекающая в полутора верстах, отделяла его от крепости, и потому с этой стороны опасность была, не особенно велика. Более угрожало нападение со стороны моря, где, как сказано, шведские суда ходили беспрепятственно и перехватывали провиант. В Петербурге сделано было распоряжение о посылке туда также галерной эскадры, но исполнение замедлилось, и она явилась на место гораздо позднее. Опасения оправдались. Вскоре шведский генерал Сигерорт прибыл к Фридрихсгаму на гребных судах и высадился с отрядом в 4 тысячи человек. Он должен был действовать против крепости одновременно с бывшим уже в лагере с другой стороны корпусом. Для оказания поддержки высадке, в ночь на 22-е июля от последнего послан был конный отряд в обход Фридрихсгама чрез болота. Хотя русским егерям удалось на время помешать этому движению, причем захвачен был у Шведов штандарт и два офицера, тем не менее, Фридрихсгам был отрезан от Выборга вместе с бывшим в нем под командой Левашова гарнизоном. Этот генерал, видя свое критическое положение с малыми силами, хотел было отступить, но за это получил от Императрицы название труса, и вместо него велено послать выборгского губернатора Гюнцеля. Для действия против неприятеля авангард Михельсонова корпуса, бывший в Кайпиайсе, выступил 27-го июля к Уттису. Здесь он подвергся нападению Шведов, но, опрокинув их, преследовал за реку, причем многие из бежавших при переправе утонули.

Между тем в шведской армии возникли такие для Русских неожиданные обстоятельства, которые привели к не менее неожиданным последствиям.