Полицейский-апаш

17. УЖАСНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

На следующее утро Аскотт проснулся поздно. Глаза у него опухли, в горле пересохло, голова раскалывалась… Потягиваясь в своей просторной кровати в стиле Ренессанс, молодой человек медленно приходил в себя. Его мучила жажда. Не открывая глаз, он протянул руку к маленькому столику возле кровати, где обычно стоял графин с водой. Но графина на месте не оказалось.

Аскотт не сразу собрался с силами, чтобы встать. Он перевернулся на другой бок, заслонился от света и попытался снова заснуть. Тишина царила во всём особняке, недавно приобретённом богатым англичанином. Вся прислуга находилась в подвальном этаже, где располагалась кухня и другие службы. Слуги занимались своим делом тихо, чтобы не потревожить хозяина.

Хозяин между тем не испытывал ни малейшего желания подниматься, несмотря на то, что за окном разгоралось прекрасное утро и голубое небо заглядывало в спальню сквозь просветы в оконных шторах.

Однако жгучая жажда не давала ему покоя. Молодому человеку приходилось расплачиваться за излишества предыдущего дня. Он собрался с силами и сел на кровати. Некоторое время он оставался в этой позе, сжимая голову руками. Потом спустил ноги на пол и вздрогнул от прикосновения к холодным половицам. Нащупав на подлокотнике кресла пижаму, он натянул её на себя, по-прежнему не разлепляя опухших век.

«Эта скотина Джон, — думал он, — забыл приготовить графин с водой… В результате я теперь буду болен целый день…»

Неверными шагами Аскотт пересёк спальню, направляясь к дверям туалетной комнаты, где он надеялся обнаружить графин, полный свежей, холодной воды! В дверях он разлепил наконец воспалённые веки и остановился как вкопанный, поражённый неожиданным зрелищем…

Комната, предназначавшаяся для утреннего омовения и туалета, заставленная всевозможными пузырьками и флаконами и всегда содержавшаяся в образцовом порядке, сейчас представляла картину полного разгрома! Разбитые флаконы с духами издавали приторный запах, щётки для волос были разбросаны где попало, полотенца валялись на полу… Но не это было главной причиной изумления молодого англичанина. На бержерке в стиле Людовика XVI, на которой он имел обыкновение отдыхать после ванны, ожидая, когда лакей принесёт ему подогретый халат, теперь лежала полуодетая женщина, погружённая в глубокий сон. Её одежда, юбка, корсаж были разбросаны по комнате. Один ботинок валялся в углу, возле медного таза, другой был заброшен на этажерку…

Аскотту не потребовалось больших усилий, чтобы узнать спящую красавицу: это была Нини Гиньон, племянница папаши Моша, с которой он накануне ужинал в отдельном кабинете! Та самая, которую, воспользовавшись отлучкой её дядюшки, он сделал своей любовницей! Борясь с головной болью и головокружением, он смотрел на полуобнажённую девицу и мучительно пытался припомнить, что же было дальше…

Вспомнить он ничего не мог. Однако не требовалось большой фантазии, чтобы восстановить последующие события…

Но при одной мысли о том, что произошло, его замутило, и дальнейшие размышления он отложил на потом…

Выпив залпом полграфина воды, он на цыпочках вернулся в спальню, мечтая только о том, чтобы забраться в постель и снова погрузиться в сон… Но тут он вздрогнул и заворчал, как рассерженный кот: в дверь спальни тихонько постучали…

Аскотт решил не отвечать, будучи уверен, что никто не посмеет войти к нему в спальню без разрешения. Но вопреки всем обычаям и традициям, дверь приоткрылась и в неё заглянул Джон. На лице старого слуги было выражение растерянности.

— В чём дело, Джон? — раздражённо спросил Аскотт. — Насколько мне известно, я вам не звонил…

Камердинер протиснулся в дверную щель и осторожно приблизился к хозяину.

— Пусть месье меня извинит… — пробормотал он. — Я бы никогда себе не позволил… Но там один человек…

Аскотт зевнул и махнул рукой в знак того, что не желает ни о чём слышать:

— Вы с ума сошли, Джон!.. Какие могут быть визиты в такую рань…

— Пусть месье меня извинит… Но, кажется, дело серьёзное…

— Не может быть такого дела, из-за которого меня следовало бы будить!

Но слуга никак не хотел уходить.

— Это старый господин, который иногда приходит к месье, — продолжал шептать он. — Его зовут папаша Мош… Я ему объяснил, что месье не принимает… Но он настаивал… Он почти силой заставил меня подняться сюда… Я покорнейше прошу прощения у месье…

Аскотт был вне себя от возмущения.

— Я не принимаю! — крикнул он. — И пусть этого человека выставят за дверь!

Но едва он произнёс эти слова, как в дверях возникла фигура, которую молодой англичанин не мог не узнать. Это был Мош в своём рединготе с цилиндром в руке. Старый процентщик казался ещё более грязным и обшарпанным, чем обычно. Нарушая все приличия, он самовольно поднялся в спальню Аскотта.

Мош небрежно поклонился молодому англичанину, сидевшему на кровати, и заявил:

— Месье, мне необходимо поговорить с вами наедине…

При этом он бросил выразительный взгляд на старого слугу.

— Джон, вы можете идти, — сказал Аскотт, примирившись с неизбежным.

Едва за слугой закрылась дверь, как Мош утратил всю свою выдержку и невозмутимость. Он бросился к англичанину и прерывающимся от волнения голосом стал его умолять:

— Сударь, скажите, где моя племянница… моё дитя… дочь моей сестры…

Аскотт задрожал… Происходило именно то, чего он опасался… И тогда, когда он отдал бы всё на свете, чтобы его оставили в покое!

Овладев собой, он сделал неопределённый жест и ответил как можно небрежнее:

— Ваша племянница?.. Откуда мне знать… Разве я обязан…

Прервав его, Мош заговорил с возмущением:

— Вы лжёте, сударь! Вы подло злоупотребили доверием и дружбой, которые я к вам испытывал!.. О, не пытайтесь отрицать, мне всё известно!.. Воспользовавшись моей минутной оплошностью, вы заперлись с Нини в отдельном кабинете… и там, как сатир, как чудовище порока, вы набросились на неё… вы надругались над её невинностью… О бедное дитя!

Отлично играя свою роль, папаша Мош рухнул в кресло, обхватил голову руками и сделал вид, будто безутешно рыдаёт. При этом он повторял:

— Бедное дитя!.. Моя бедная дорогая Нини! Такая нежная, чистая, добродетельная! Какое это было страшное для неё пробуждение!.. Какой стыд! Какой ужас! Какое отчаяние!..

Аскотт наблюдал за ним в глубоком унынии, граничившим с отупением.

Мош поднялся с кресла и стал перед англичанином во весь рост:

— Что с ней? Отвечайте!.. Я и её бедная мать провели ужасную ночь… Нини не вернулась домой!.. Только вы можете сказать, где она… И вы обязаны сказать!

Произнося эти слова, он раздвинул шторы на окнах и внимательно оглядел спальню. Убедившись, что в комнате не было никакого беспорядка и что Аскотт был в ней один, старый бандит, казалось, удивился и даже несколько растерялся… «Куда же она в самом деле подевалась? — думал он про себя. — Неужели эта дура имела глупость уйти, не дождавшись моего прихода?»

Он напряжённо соображал, как ему поступить, в то время как из его уст продолжали вылетать слова:

— Где Нини?.. Где моя малютка?.. Что вы с ней сделали?..

Вдруг Аскотт вздрогнул: несмотря на шум, который производил папаша Мош, он услышал лёгкий шорох из туалетной комнаты. Всё это время англичанин отмалчивался неспроста: в какой-то момент у него появилась надежда, что Мош не догадается заглянуть в туалетную комнату, а покричит, покричит — и уберётся восвояси… «И тогда, — думал Аскотт, — я запру дверь на ключ и посплю ещё часа два… что бы потом ни случилось!»

И вот донёсшийся до его ушей шорох как бы предупреждал несчастного англичанина, что его мечте не суждено сбыться. Нини вот-вот должна была проснуться, и Аскотту оставалось только гадать, что произойдёт дальше. Кинется ли она на него со слезами, упрёками и обвинениями? Или её дядюшка войдёт в туалетную комнату и увидит свою нежно любимую племянницу в столь непрезентабельном виде?

Увы, реализовались оба эти предположения!

Папаша Мош тоже услышал шум из туалетной комнаты и направился туда. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как дверь распахнулась и на пороге показалась Нини…

Она была бледна, её глаза блуждали, а губы нервно подёргивались… Увидев своего мнимого дядюшку, она сделала вид, будто колеблется: бежать, спрятаться — или броситься в его объятия… Наконец она решилась, бросилась к Мошу и спрятала лицо у него на груди, повторяя:

— Дядюшка!.. Мой добрый дядюшка!..

Эта сцена, разыгранная, чтобы одурачить Аскотта, была проведена её участниками с настоящим актёрским мастерством! Однако это было ещё только начало…

Вырвавшись из объятий дядюшки, Нини повернулась к молодому англичанину и воскликнула голосом, в котором слышались одновременно и любовь, и горький упрёк:

— Ах, сударь! Что вы со мной сделали?!

В свою очередь, Мош вскричал, испепеляя Аскотта взглядом:

— Вы её обесчестили, сударь! Вы совершили непоправимое! Это недостойно, это бесчестно!..

Нини упала на колени и зарыдала в позе кающейся Магдалины.

Аскотту было тошно от всего происходящего. Он проклинал себя за необдуманный поступок, совершённый накануне. Он действительно испытывал угрызения совести от того, что злоупотребил неопытностью этой девочки и тем самым погубил свою репутацию!

Увы, он ещё не испил до конца свою горькую чашу!

Дверь открылась, и в комнату вбежал Джон. На старом слуге лица не было.

— Месье! Месье! — кричал он. — Всё кончено!

Единственным, что в этих условиях спасало Аскотта, была его английская флегматичность.

— Что происходит, Джон? — спросил он. — Что вам угодно?

— Месье! — прохрипел слуга с расширившимися от ужаса глазами. — Там… представители правосудия!

— Представители правосудия?.. Вы с ума сошли!

Джон не успел ответить, потому что непосредственно следом за ним в комнату вошли трое.

Первым шёл мужчина лет сорока, низенький, толстенький, жизнерадостного вида, с густыми чёрными усами. Он достал из кармана трёхцветную повязку и развернул её перед глазами ошеломлённого Аскотта.

— Я комиссар полиции, — сказал толстяк. — Я действительно имею честь говорить с господином Аскоттом?

— Я господин Аскотт… — ответил англичанин, на лбу которого выступил холодный пот.

— Вы меня приглашали? — спросил комиссар.

— Никогда в жизни, — ответил Аскотт. — Я никого не вызывал…

Папаша Мош вступил в разговор:

— Это я, месье, позволил себе вызвать вас вместе с двумя свидетелями…

— Ничего не понимаю, — пробормотал Аскотт с убитым видом.

— Сейчас поймёте, — угрожающе произнёс Мош.

Теперь Аскотт разглядел двух субъектов, стоявших за спиной комиссара. Это были подозрительные личности неприятного вида. Они переминались с ноги на ногу и мяли в руках свои засаленные кепки. Иногда они искоса обменивались взглядами и подталкивали друг друга локтями, чтобы придать себе бодрости.

— Квартирка что надо! — шепнул тот, который был пониже, своему длинному компаньону.

— Ты на стены глянь! — ответил тот. — Обтянуты чистым шёлком… И картины везде…

Он пощупал рукой ковёр на полу и добавил:

— Мягкий… Как бархат!

Между тем комиссар полиции, обратившись к двум апашам, спросил:

— Узнаёте ли вы этого господина?

Газовщик и Бычий Глаз сделали вид, будто совещаются между собой, после чего Газовщик ответил:

— Да, он самый и есть… Вчера вечером этот тип нанял нас в ресторане «Серебряный кубок»…

Комиссар обратился к Аскотту:

— Вчера вечером вы ужинали в отдельном кабинете ресторана «Серебряный кубок» с присутствующим здесь господином и присутствующей здесь барышней?

Для большей ясности он указал поочерёдно на Моша и на Нини.

— Да… — сказал Аскотт, ещё не понимая, к чему тот клонит.

— Готовы ли вы рассказать нам о предложениях, которые вы сделали этим двум лицам?

Теперь комиссар указал на Газовщика и на Бычий Глаз.

Аскотт смотрел на двух апашей в полном недоумении.

— Но я не знаю этих людей, — проговорил он, с трудом ворочая языком.

Комиссар скептически улыбнулся.

— Говорите, — сказал он, обращаясь к Газовщику и Бычьему Глазу. — Повторите показания, которые вы дали в моём кабинете.

— Дело было так… — начал, запинаясь и всячески демонстрируя своё смущение, один из «свидетелей». — Прогуливаемся это мы с Бычьим Глазом по площади Бастилии. Глядь, выкатывается из шикарной забегаловки этот тип… можно сказать, господин… можно сказать, англичанин… и прямо к нам!.. А был он сильно подшофе… И говорит нам: мол, хотите заработать два луидора? Тогда, мол, подсобите мне захомутать одну курочку… Но если начнёт кудахтать, надо будет заткнуть ей клюв… Мы, господин комиссар, люди бедные, для нас два луидора — большие деньги… «Идёт!» — говорим мы этому англичанину…

Газовщик почесал небритую щеку и продолжал:

— И ведёт нас этот англичанин по боковой лестнице прямо в ресторан, в отдельный кабинет… А там сидит эта кисочка и ревёт в три ручья… Увидела нас — крик подняла, хоть святых вон выноси! Ну, англичанин заткнул ей пасть салфеткой, она и притихла. А он нам и говорит: «Действуйте, да побыстрее! Даю ещё по луидору на брата…» Четыре луидора, господин комиссар, — это вам не понюшка табаку!.. Вот берём мы эту мамзель аккуратно, честь по чести, сносим её вниз и кладём в машину… Сами — туда же, с англичанином вместе, и приезжаем сюда, на эту фатеру… Красотка лежала тихо, не брыкалась… Тем более, по приказу англичанина, мы её связали… Ну, дело сделано, англичанин нам заплатил, как обещал, и мы сразу отвалили…

Газовщик пригорюнился, всем своим видом выражая раскаяние, и продолжал:

— Возвращаемся это мы на площадь Бастилии, а у самих кошки на сердце скребут… И рассуждаем промеж себя, что, мол, в нехорошее дело ввязались… Как раз проходим мимо «Серебряного кубка» — глядь, сидит на тумбе вот этот господин — потом-то мы узнали, что зовут его папаша Мош, — и ревёт белугой… убивается, можно сказать, и волосы на себе рвёт… Что такое, в чём дело? Он нам и рассказывает, что, мол, племянница его любимая исчезла: какой-то сатир, развратник, то есть, взял её и умыкнул!.. Бычий Глаз и спрашивает: «Уж не брюнеточка ли, такая молоденькая да хорошенькая?» Старикан так прямо и задрожал: «Брюнеточка, — говорит… — А вы её случаем не видели?» — «Кажись, видели…» Бычий Глаз первым раскололся… Ну и я тоже, хоть меня и зовут Газовщиком, сердце-то не из камня! Папаша Мош нас уговорил… Вернулись мы в тот квартал, разыскали дом, в который англичанин девицу уволок… Папаша Мош нам и толкует: «Надо, ребята, в полицию заявить! Иначе неприятностей у вас будет полон рот…» Вот так мы и оказались у вас в отделении, господин комиссар…

Свой рассказ Газовщик завершил великолепным жестом: порывшись в кармане, он достал четыре луидора и бросил их на колени сидевшему Аскотту.

— Пожалуйста, месье, — сказал он ошеломлённому англичанину, заберите ваши деньги… Они нечестные… У нас от них волдыри на руках!..

— Вот так, господин комиссар… — вступил папаша Мош. — Вот так оно всё и случилось… Господин Аскотт и сам не отрицает… Впрочем, присутствие в его доме моей несчастной племянницы говорит само за себя! Бедняжка стала жертвой…

Закончить ему не удалось, потому что Аскотт наконец пришёл в себя и вскочил на ноги. Им овладел приступ гнева, какой иногда случается у спокойных и флегматичных людей.

— Вон отсюда! — закричал он, указывая на дверь и не заботясь о том, что пред ним находится представитель власти.

Комиссар величественно взмахнул трёхцветной повязкой, которую он по-прежнему держал в руке.

— Выбирайте выражения, месье, — высокомерно сказал он, — и не забывайте, что разговариваете с официальным лицом!.. Впрочем, я и так ухожу поскольку миссия моя закончена…

Обратившись к двум негодяям, он добавил:

— Приглашаю свидетелей удалиться, сохраняя порядок и спокойствие.

Затем он повернулся к Мошу:

— Если ваша племянница, господин Мош, пожелает уехать, у дверей её будет ждать машина…

Мош рассыпался в благодарностях, а Нини удалилась в туалетную комнату, чтобы привести себя в порядок.

Несколько минут прошло в молчании. Каждый из участников разыгравшейся сцены думал о своём. Папаша Мош, внешне сохраняя невозмутимость, внутренне ликовал: всё шло по его плану! Время от времени он бросал одобрительные взгляды своим сообщникам, довольный тем, как они выполняли его инструкции. Газовщик рассказал с подлинным вдохновением историю, придуманную накануне Мошем. А его не предусмотренный заранее жест с возвращением Аскотту «бесчестных» денег был прекрасной импровизацией, окончательно убедившей комиссара полиции. «Надо будет вернуть ребятам четыре луидора — они этого заслуживают!» — думал старый мошенник.

Аскотт продолжал задаваться вопросом, не находится ли он во власти тягостного кошмара, не приснилось ему всё это… Да, действительно, воспользовавшись отсутствием папаши Моша, он сделал Нини своей любовницей… Но он совершенно не помнил о том, что произошло позже… У него было впечатление, что он погрузился в глубокий сон. Во всяком случае, он ни на минуту не мог допустить даже в мыслях, будто отправился нанимать двух апашей! Но как тогда объяснить, что, пробудившись, он действительно обнаружил в своей квартире Нини?

Молодой англичанин также спрашивал себя, какие могут отсюда вытекать последствия лично для него и почему вокруг этой истории поднят такой шум. Впрочем, ответ ему предстояло получить в самом непродолжительном будущем…

Нини завершила свой туалет и вернулась в спальню. Она была такой же хорошенькой и имела всё тот же вид скромной невинности. Бросив на любовника взгляд, полный любви и сожаления, она направилась к выходу…

Однако комиссар, прежде чем уйти, счёл необходимым разъяснить Аскотту последствия своего визита.

— На основании всего происшедшего, — строго сказал он, — я составлю протокол. Предупреждаю вас, месье, что положение, в котором вы оказались, чрезвычайно серьёзно: оно может повлечь за собой суд присяжных… Ведь речь идёт, не больше и не меньше, как об изнасиловании и похищении! Я вообще должен был бы вас арестовать… Скажите мне спасибо… и оставайтесь в распоряжении органов правосудия!

— Что вы такое говорите? — воскликнул Аскотт.

Но комиссар только молча поклонился и вслед за остальными покинул комнату.

Несколько секунд англичанин стоял неподвижно, затем опрометью кинулся в прихожую.

— Мош!.. — позвал он. — Господин Мош!..

Старый бандит, уже начавший было спускаться по лестнице, повернулся и вновь вошёл в спальню.

— Что вам угодно, сударь? — холодно спросил он.

— Нам надо поговорить… — произнёс Аскотт дрожащим от волнения голосом, увлекая его в комнату, служившую библиотекой и рабочим кабинетом. Вынув из ящика письменного стола чековую книжку, англичанин обмакнул перо в чернила и приготовился писать.

— Сколько? — спросил он.

— Простите? — сказал старый бандит, прикидываясь, будто не понимает, о чём речь.

— Я спрашиваю, на какую сумму я должен выписать вам чек, чтобы всё это кончилось…

Жадность блеснула в глазах Моша, но он сдержал себя. Его план был рассчитан на большее… Мош разыграл благородное негодование.

— Как вам не стыдно, сударь! — воскликнул он. — Вы меня оскорбляете! После того, что вы сделали с моей племянницей, вы осмеливаетесь предлагать мне деньги?! Нет, вы плохо меня знаете! Я в такие игры не играю! Пусть дело идёт своим чередом…

Бледный, как мертвец, Аскотт стал умолять старого мошенника:

— Послушайте, Мош, ведь мы друзья…

— Мы были ими…

— Мош, Мош… Я не хочу скандала!

— Нини, моя племянница, обесчещена…

— Но есть же способ как-то уладить…

— Религия и общество дают нам только один способ для этого…

Аскотт задрожал: он понял, что имел в виду его собеседник.

— Вы говорите о женитьбе? — спросил он. — Вы хотите, чтобы я женился на Нини?.. Но вы забываете, что я аристократ!

— Лорд Аскотт — это не вы, это ваш отец, — уточнил Мош.

— Но я его сын… его потомок…

— Младший сын! Вы не наследуете титул… И ничто не мешает вам жениться на порядочной девушке, которую вы совратили!

— Мош, дружище Мош! — умолял англичанин. — Давайте договоримся! Я за деньгами не постою!

— Хватит! — с возмущённым видом воскликнул старый мошенник. — Я уже ответил вам так, как только и может отвечать человек, обладающий честью, совестью и благородным сердцем! Если вы готовы загладить свою вину посредством брака, я готов пойти вам навстречу… Если же нет, то мы встретимся в суде!

С этими словами Мош величественно покинул кабинет, оставив Аскотта бледного, с раскрытой чековой книжкой и пером, зажатым в дрожащих пальцах…