Полумарафон: история одного побега. От себя

Глава 8. Лошадка Галя

Плотный поток бегунов дружно перестраивается в правый ряд. Спортсмены вытягивают руки, жестом сообщая другим участникам о предстоящем маневре. Впереди первый пункт освежения. Вдоль обочины на несколько метров растянулись столы, накрытые прозрачными клеенками и заставленные пластиковыми стаканчиками с водой и губками для обтирания.

Волонтеры бодро регулируют поток:

– Пробегайте дальше, не создавайте давку у первого стола!

Бегуны на ходу хватают стаканчики, выплескивая капли на асфальт. Под ногами неумолимо образуются лужицы и скапливается пластиковый мусор, который не долетел до урны. Белые прямоугольники влажного поролона манят своей прохладой. Не снижая скорости, я цепляю ближайший. И в ту же секунду на мою руку мощно опускается крепкая мужская рука, хозяину которой тоже приглянулась эта губка. Бросаю взгляд через плечо и расплываюсь в хищной улыбке:

– Мое!

Спортсмен добровольно отступает и примирительно улыбается в ответ, а я уже бегу в левый ряд, выжимая на шею и плечи прохладную энергию добытого трофея.

– Ольга, неси рюмки. Так, раз, два, Катька с мужем, Сашка и нас двое. Семь штук, и вам для сока, – папа деловито ходил по кухне, отдавая распоряжения.

Кухонька у нас была маленькая, поэтому он успевал колдовать у плиты, духовки и раковины одновременно.

На подоконнике выстроились разноцветные пакеты с соком, а в морозильной камере лежали, покрываясь липким инеем, несколько бутылок водки. Их наличие я могла определить даже сквозь глухую дверцу холодильника. Ни один визит гостей не обходился без крепкого алкоголя, а тем более когда собирались все папины братья и сестры, с женами, мужьями и детьми.

Я забежала в комнату, открыла стеклянные створки серванта и стала искать глазами рюмки. Они стояли на верхней полке: мутные от частого использования и до боли знакомые – с символом московской Олимпиады, летящим мишкой и пятью разноцветными кольцами. Маленькими ручками вытащила каждую за толстое донышко и поставила на тумбочку. Только бы не уронить!

Толкаясь локтями с папой на кухне, ополоснула и вытерла рюмки, разложила вилки и посчитала количество тарелок. Такие ритуалы были знакомы для меня: семейные застолья устраивались в нашей квартире довольно часто, и к своим семи годам жизни были изучены мной вдоль и поперек, со всеми поворотами сюжета – неизменными ссорами и скандалами.

Они были похожи на хроническое заболевание. Так же, как болезнь всегда присутствует в организме, конфликт постоянно существовал в нашей семье. Иногда он переходил в состояние ремиссии. Но стоило только появиться катализатору – самому простому и примитивному, как хроническая болячка вновь обретала острую форму.

Посиделки всегда проходили за сытно-майонезным столом. Гости много ели, еще больше пили и шумно разговаривали. С каждой выпитой рюмкой громкость увеличивалась. Мне крайне не нравились эти встречи – родственники всегда приезжали с пустыми руками. Никаких подарков, даже самых маленьких, даже резиночки для волос они не привозили. Если где-то оставалась неубранной моя книжка, взрослые брали ее и начинали издевательски читать, передразнивая интонациями фразы героев, комментируя сюжет, мерзко посмеиваясь при этом.

После их ухода всегда оставалась грязная кухня, почти наверняка – разбитая посуда, заляпанный пол и жирная духовка. В квартире становилось душно, пахло алкоголем и жареной курицей.

– А эту маленькую лошадку подарите Максимке, – сквозь несмолкающий гул услышала я хрипловатый голос бабушки.

Как это подарить Максимке? – подумала я, и у меня похолодело внутри. Максим – мой двоюродный братик, и ему, наверное, годика три. – Зачем ему моя лошадка, он же мальчик!

Лошадка была не просто игрушкой – она была другом. Небольшая, белая, с гладкой голубой гривой и черными глазками, а ноги у нее заканчивались колесиками – тоже черными. Звали мою любимицу Галей.

Подарить игрушку брату означало, что ее заберут у меня, увезут и больше никогда не вернут. Меня захлестнула горячая волна обиды, обжигая лицо, горло, сдавливая легкие.

Гости громко смеялись, глядя на мое покрасневшее лицо, а бабушка теребила в руках мою лошадку. Безысходность окутала меня. Подгоняемая гневом, я вышла из-за стола и стремительно направилась в комнату.

– Обидели ее! – услышала я вслед.

– Ну надо же, какая жадная, и в кого такая? – гости продолжали обсуждать меня.

– Она всегда ревет, не обращайте внимания, – «заступился» папа.

В комнате я опустилась на пол, закрыла лицо руками и затряслась в молчаливой истерике. Одиночество и несправедливость накрыли с головой. До меня никому нет дела – мои вещи, игрушки, одежду можно просто так отдать другому ребенку. Почему интересы чужих детей были в приоритете? А взрослые, желая чем-то порадовать внука или племянника, не могли додуматься купить в магазине новую игрушку? Почему ее нужно было отбирать у собственных детей? Горечь и обида подкатили к вискам, задевая слезные протоки, не было больше сил сдерживать рыдания.

Послышались приближающиеся шаги. Говорят, что «семья» – это когда по звуку шагов определяешь, кто идет. Это точно был папа. Я не ошиблась. Пошатываясь и придерживаясь за стену, он присел на корточки рядом со мной, чуть не падая при этом сложном акробатическом движении. Положил мне руку на трясущуюся коленку и выдохнул густым ароматом выпитого алкоголя:

– Ты чего ревешь-то? Прекращай! Никуда твоя лошадка не денется, она просто будет жить у Максимки. Тебе сколько лет-то? Ты уже взрослая, а он маленький. Знаешь, как он обрадуется?

Дети любят безоговорочно. Просто любят своих родителей по факту рождения. Просто потому что так положено. Я любила папу, и в тот момент во мне еще теплилась тоненькая ниточка надежды, что он заступится за меня по-настоящему. Но так не случилось.

Он договорил и встал, а по его безапелляционному взгляду было понятно, что союзников у меня не будет. Всхлип и все наплаканное содержимое носа втянулось внутрь. Дышать стало легче, и я решила, что никогда и ни за что не отдам своего друга.

Голоса из кухни приглушил звук закипающего чайника. Я выглянула в дверной проем и увидела, что гости разошлись: мужики на балкон – покурить, а тетушки убирали со стола и расставляли чайные кружки и блюдца.

На стуле, где до этого сидела бабушка, лежала колесиками вверх моя Галя. Ни секунды не раздумывая, я схватила ее и быстрыми-быстрыми шагами убежала в комнату. Друзей не бросают! Неужели взрослые действительно не понимают, что любой потрепанный плюшевый заяц, лохматый котик или медведь без глаза – это не просто вещь для ребенка? Это друг. Особенно, если этот друг заменяет ему любовь родителей.

Просидели мы так в обнимку с Галей довольно долго – гости уже успели допить водку, чай и сок. Стали шумно и суетливо собираться домой. Они пихали в пакеты недоеденные куски запеченной курицы – «на завтра, чтобы не готовить», на посошок глотали последние капли водки, надевали свои колючие серо-полосатые свитера, толпились в прихожей и комнатах.

– Возьми конфет Максиму и лошадку-то эту, – вспомнила бабушка. – Где-то тут она была.

Я вцепилась еще крепче в Галю и подумала, что лучше будет ничего не отвечать. Молчание – мой самый громкий крик.

Отец нашел меня сидящей в углу комнаты с крепко сцепленными вокруг Гали пальцами. Его очки помутнели, волосы взлохматились от духоты и влажности, а между передними зубами застряла петрушка. Алкоголь и пьяная эйфория сделали свое дело.

– Какая ты глупая и жадная! – кричал он. – Такая здоровая – и пожалела игрушку. Гневная тирада звучала недолго – как вспышка спички: прогорела и быстро потухла.

Отец ушел провожать гостей. Они громко смеялись в прихожей, а я продолжала сидеть наедине со своими выжженными нервами и опустошенной душой, вздрагивая от спазмов после рыданий. Рядом стояла моя голубогривая Галя, а лучик заходящего солнца через окно бликовал в ее черных глазках. Лошадка мне подмигивала. Моя маленькая победа – игрушка осталась у меня. Ценой миллиона нервных клеток я утвердила свое право на свои вещи, на свои эмоции и на свои границы, очерченные черными колесиками игрушечной лошадки:

– Мое!

В ситуациях, когда возникала необходимость отстаивать личные границы, я начинала чувствовать себя виноватой, сомневаться в себе и бояться мнения окружающих. Слияние этих эмоций стирало понимание: кто я, где я и какова моя ценность.