Полумарафон: история одного побега. От себя

Глава 4. Никотиновый путь и некупленный арбуз

Ночь перед забегом была беспокойной. Я собрала целый сет из наречий, которые мешали мне уснуть: неудобно, жарко, душно, страшно, шумно – так было до полуночи. Холодно, голодно и бессмысленно стало ближе к рассвету. Поспать удалось три часа, пока беспардонный звон будильника не выдернул меня из тревожного забытья. Я, окутанная синдромом джетлага, с трудом присела на кровати. В таком состоянии на дистанцию не выходят. В голове стучала мысль «зачем это все?», и был огромный соблазн, сославшись на слабость и плохое самочувствие, укрыться одеялом и проснуться, когда уже финиширует самый последний спортсмен, а по перекрытым набережным снова запустят автомобильное движение. Ведь если ты не бежишь – ты не можешь проиграть, а если ты не добежал – это фиаско.

Настроение качало, походка качалась, но я, медленно раскачиваясь, иррационально собиралась на забег. Все это было похоже на ситуацию, когда тебе нужно куда-то идти, ты не хочешь, но за тебя все решили. А отказаться или сопротивляться ты по каким-то причинам не можешь.

Конец лета всегда окрашен ностальгическими багровыми закатами чего-то уходящего и предвкушением забот и тревог. Один из таких вечеров мы с братом проводили за просмотром мультиков и поеданием сливы. Руки от нее приобретали красноватый оттенок, а ногти становились темными и неопрятными. Но она была настолько вкусной и сочной, что мы иногда даже не обращали внимания на поселившихся в ней червячков.

Ключ в замке повернулся, послышался щелчок выключаемого света в общем коридоре, что-то грохнуло, толкнулось, врезалось, и по доносившимся звукам и проникающим запахам стало очевидно, что с работы вернулся отец, пьяный и нервный.

Мы притихли и не выходили из комнаты. Он прошел на кухню, задевая стены и двери, и принялся там чем-то греметь и бубнить. Заглянул в комнату со своим традиционным раздражающим приветствием:

– Мужики… и бабы тоже, у меня сигареты закончились, пойдем в магазин.

Нам даже в голову не приходило, что мы можем отказаться или возразить. Мы послушно собрались, быстро-быстро, чтобы лишний раз не злить его, и вышли все вместе на улицу. Шли нехотя и с отвращением. Хотелось быть в любом другом месте, только не сейчас, не здесь и не в этой компании. Маршрут до магазина пролегал по узкой дорожке между двумя детскими садиками, и путь занимал не более пяти минут.

Сигареты были куплены быстро, а вместе с сигаретами – пиво в темной стеклянной бутылке с зеленой этикеткой. На выходе из магазина нам встретились какие-то папины знакомые. Все они выглядели неопрятно, в расстегнутых рубахах и оттянутых на коленях спортивных штанах. Мужики поприветствовали друг друга и стали обсуждать какие-то чрезвычайно важные вопросы. Мы стояли поодаль и чувствовали себя максимально лишними, ненужными и оказавшимися здесь по нелепой случайности.

– Пап, пойдем, – первая робкая попытка утащить пьяного отца домой. Разговоры начинали выходить за рамки «о погоде – о природе» и приобретали острый налет.

– Замолчи, мелюзга, – резко и грубо ответил папин приятель.

Я вздохнула и посмотрела вниз – вокруг была разбросана шелуха от семечек, валялись рядом с урной металлические крышки от бутылок, кто-то сморкался, кто-то сплевывал. Мужики курили, ругались, доказывали свою пьяную правоту, смеялись над глупыми шутками, а мы стояли и ждали. Ждали, нервничали, не находили себе места посреди происходящего абсурда. И испытывали невероятный стыд, виновато улыбаясь прохожим, которые слышали эти невразумительные пьяные дебаты.

– Пап, ну пойдем, – брат взял отца за рукав и потянул в сторону дома.

– Иди, Володь, тебя дети ждут! – прозвучал самый трезвый и разумный голос из уст соседа по подъезду.

Разговор на этом прервался, а мужики, кряхтя и стряхивая с себя семечки, разошлись по своим делам. Отец кивнул нам, будто вспомнив про наше существование, и мы поплелись домой. Пять минут – и мы будем дома.

На пригорке перед лестницей отец остановился и нечеткими движениями пытался прикурить, заслоняя горящую спичку от ветра. Его лицо раскраснелось, кадык остро выпирал вперед, ворот рубахи с одной стороны завернулся внутрь, но он этого не замечал. Руки дрожали, и он никак не мог справиться.

– Пап, ты скоро? – вопрос звучал как мольба. Находиться здесь, с пьяным и некрасиво себя ведущим отцом, на глазах у всех прохожих – знакомых и не очень – было просто невыносимо. Наконец сигарета была прикурена, а спичка затушена и выброшена в траву.

– Ребяты, стойте, мы забыли, – голос заплетался.

– Что забыли? – пискнула я.

– За-быыы-ли, – зачем-то повторил отец, но понятнее от этого не стало.

– Да что забыли-то?

– Арбуз забыли купить.

– Пап, пожалуйста, пойдем домой, – уровень эмпатического позора достиг пиковых отметок.

В тот раз обошлось без арбуза. Его не хотелось совсем. Не хотелось ничего, кроме как оказаться сейчас в комнате, где на тебя никто не будет сочувственно-осуждающе смотреть и, покачивая головой, проходить мимо.

В семье все понимали пристрастия отца, но замалчивали это. Делали вид, что все в порядке, никогда не проговаривая проблемы вслух. Жили под лозунгом «Терпеть и молчать». Но люди вокруг не слепые и все видели и понимали.

Дома развлекаться мультиками уже не хотелось, слива закончилась. Пиво и духота сморили отца, и он крепко спал, причмокивая и выкрикивая что-то невнятное. Очередной вечер был утоплен в алкоголе. Мы не знали, чем занять себя после того, как нас насильно выдернули из приятных занятий на эту убогую прогулку. Липкое и навязчивое ощущение беспомощности и вынужденной покорности сохранилось до самой ночи, пока не пришла с работы мама.

– Представляешь, мне сказали «замолчи, мелюзга», мам, – всхлипывала я. – А он стоял, курил и пил пиво.

Ответ мамы обескуражил, окончательно зафиксировав тезисы «Не говори, не доверяй, не чувствуй», и напрочь отрезал путь к эмпатии:

– А зачем вы вообще с пьяным папой пошли в магазин?

В подвижной конструкции психологического треугольника Карпмана я прочно обосновалась на позиции жертвы. Жертвой быть удобно. В маске выученной беспомощности отрастить ментальные «лапки» и впитать модель поведения «маленького человека», от которого ничего в этой жизни не зависит.