Полумарафон: история одного побега. От себя

Глава 1. Герда и каменное сердце

Было слишком поздно. Слишком поздно отменять регистрацию. Зеленая галочка на экране монитора уже известила об успешной оплате стартового взноса. Вслед за ней появилась надпись:

Телефон издал короткий сигнал, оповещая о новом входящем сообщении электронной почты. Письмо известило о необходимости добыть медицинскую справку о нахождении в живых, в добром здравии и холодном разуме и присвоило мне стартовый номер участника.

В нумерологию я никогда не верила, но магия чисел всегда пленила своей красотой:

Как произведение двух одинаковых множителей – выглядит лаконичным и завершенным. Умножать сложности – просто.

Не случайно говорят, что врата – самая длинная часть пути. Пока я решалась и раскладывала на слагаемые «успех» и «фиаско» свое потенциальное участие в забеге, благополучно завершилась регистрация на майский полумарафон, да и сам полумарафон давно прошел, оставив после себя лишь цифровой след публикаций в социальных сетях.

До нового старта оставалось чуть больше шести недель, и маховик уже был запущен – у таких событий своя динамика.

За пакетом участника нужно было приехать накануне. Торжественный обмен медицинской справки на светло-салатовый мешочек с символикой забега состоялся довольно быстро. Желто-зелено-красный стартовый номер со встроенным датчиком был похож на флаг Эфиопии.

Четыре крупные черные цифры «4977», пять мелких черных букв «Ольга» – можно приделывать номер к майке.

Утро выдалось дождливым, серое низкое небо оттенка «Cool Gray», как любит изъясняться институт цвета Pantone, извергало бесконечные потоки воды на головы спортсменов. Но в стартовом городке царила атмосфера бразильского карнавала: бойкий ведущий приветствовал участников и болельщиков, цветные пятна футболок, кроссовок и кепок сливались в одно бесконечное радужное море. Бегуны излучали мощь и энергию, демонстрируя свою спортивную, подтянутую и улыбчивую натуру.

Сказать, что мне было волнительно даже находиться посреди этого праздника, – ничего не сказать. Пульс начал учащаться за несколько дней до старта, стоило мне только подумать о забеге. И, откровенно говоря, я не была на сто процентов уверена в своих силах. Как цель-максимум определила для себя выбежать из двух часов, целью-минимум было просто добежать до финиша. Не так уж и амбициозно.

Стартовый номер занял свое место на моей синей майке с поддерживающим эффектом. Хоть кто-то меня поддерживает в этом непростом испытании. Вернее – что-то.

В бесконечной веренице этого буйства красок и спортивных тел мой взгляд зацепился за ярко-оранжевый топ одной из участниц. Загорелые руки и шея, крепкие ноги в свободных черных шортах и короткая модная стрижка. Даме было никак не меньше 60 лет. Она активно разминалась и, казалось, светилась изнутри спокойствием и умиротворением, как будто участвует в подобных мероприятиях каждый день. Девочка-старушка в оранжевом. Смутные тревожные нотки пробежали вдоль позвоночника и разлились холодком по всему телу. Это что-то из детства. Прошлое – родина души человека.

– Нет, «снежинка» для нее слишком примитивно – ей нужна другая роль в этой постановке. Я думаю, что нужно сделать ее Гердой. Посмотри, какой характер, – она сможет сыграть убедительно! – музыкальный руководитель Елена Николаевна готовилась к празднованию Нового года в детском садике, распределяя роли. В этот раз выбор был сделан в пользу сказки «Снежная королева».

Я и не подозревала, что в случайно подслушанном обрывке фразы речь шла обо мне. Я буду Гердой! Гердой! Это же главная роль! Я сразу нафантазировала себе, как надену наряд героини, вспомнила, что в мультфильме у Герды была мягчайшая красно-белая муфта, и почти физически ощутила приятную щекотку на руках от ее прикосновений.

– Я буду играть, как настоящая актриса! – мечтательно произносила я, и счастью не было предела.

Дома в этот вечер я была настолько взбудоражена, что ходила по комнатам размашистыми шагами, воображая, как стремительно я приближаюсь к холодной и немного пугающей Снежной королеве. Или замирала, пытаясь изобразить восторг от вида распустившихся на бабушкином подоконнике роз.

К репетициям подходила очень ответственно. Роль выучила еще в первый день. Детская память позволяла запомнить не только свои слова, но и реплики всех остальных персонажей – бабушки, Кая, Снежной королевы и придворного ворона, а также суфлировать текст забывчивым или растерявшимся начинающим актерам.

Я не играла эту роль, я проживала ее. И только один эпизод никак не хотел мне поддаваться. В самом начале сказки я, по сценарию, должна была сидеть и плакать, потому что Снежная королева увезла моего брата Кая. Плакать по-настоящему мне никогда не хотелось, а плакать понарошку я, как оказалось, не умела. Я недоумевала: почему нужно плакать? Я хотела веселиться и радоваться, ведь у меня была главная роль.

Воспитатели наперебой пытались показать мне, как изобразить слезы – наверное, им это было сделать легко. В их глазах нередко можно было увидеть грусть, даже когда они улыбались уголками губ. Но у меня тогда не было этой мудрой задумчивости внутри. Я радостно смотрела на то, как они изображают рыдания, и мне становилось смешно.

– Оленька, постарайся сделать вид, что ты плачешь! – не унимались они.

– Вот так, закрой ладошками лицо.

А я сидела на стульчике, покачивая ножками в такт их наигранному горю, и хитро прищуривала глазки под темными ресничками.

Однажды после тихого часа к нам на репетицию пришла девочка, которая должна была играть роль старушки-разбойницы. До этого дня ее слова произносила Елена Николаевна. Девочка была намного старше меня, она уже училась в школе. У нас была совместная сцена, в которой я обращалась к ней безукоризненно отчеканенной фразой:

– Старушка-разбойница, сжальтесь надо мной! Отпустите! Я ищу своего брата, его похитила Снежная королева. – Я складывала маленькие ручки на груди и делала бровки домиком, ожидая снисхождения лихой разбойницы.

Та девочка была в оранжевом объемном свитере, настолько не по размеру сидящем на ней, что казалось, будто в него могут поместиться еще трое. У девочки была короткая неряшливая стрижка и грозное выражение лица. Стояла она прямо передо мной, вызывающе упираясь руками в бока.

В ответ на мои слова школьница негодующе выкрикнула свою реплику:

– Ах ты дрянная девчонка! Старушкой меня назвала?!

Громогласный звук поразил меня, я съежилась и втянула голову в плечи. Судорожно стала вспоминать, правильно ли я сказала свою фразу, точно ли там было упоминание старушки. Страх и паника моментально охватили меня, взгляд девочки метал искры негодования. Ужас застыл в моих глазах, и я поняла, что обидела ее – обидела по-настоящему, назвав старушкой. Мысли сумбурно проносились сквозным потоком в голове, я думала про себя: «Ну да, она, конечно, старовата, и стрижка у нее не такая, как у всех девочек, – никаких тебе косичек и бантиков, наверное, она и правда старенькая. А я указала ей на это. И вот она обиделась и кричит».

Не помню, сколько я простояла так: страх сменялся ужасом, румянец на щеках – бледностью, а ситуация казалась непоправимой. Хотелось обратить эту неловкость в диалог, но слова не шли с языка, и я так и застыла в немой сцене, с открывающимся и закрывающимся в беззвучном движении ртом.

И вот тогда я подумала, что, пожалуй, готова заплакать. И отрепетировать первую сцену сейчас было бы как нельзя кстати.

Спектакль перед зрителями разыграли накануне Нового года. Девочки надели белые гольфы и красивые платья снежинок. Наряды тогда украшались вручную заботливыми руками мам – к подолу пришивали мишуру и блестящий елочный дождик, крахмалили марлю и в несколько слоев собирали на резинку для пышности. Мишура была страшно колючая, но все девочки стойко принимали эти жертвы – красота требовала.

Мальчики были в костюмах зайцев с несимметрично лопоухим картоном и ватой на голове, в черных шортиках и белых колготках. На ногах у всех красовались чешки, также нелепо украшенные кусочками мишуры.

Родители смотрели на своих нарядных малышей, тайком утирали слезы умиления, излучали восторг и продолжительно аплодировали.

Все родители радовались, гордились и улыбались.

Все.

Кроме моих. Потому что их в зале не было.

И тогда в душе маленькой Герды впервые поселилась настоящая тоска, готовая вылиться наружу горькими рыданиями. Сердечко стучалось в каменный панцирь, выгибая ребра наружу, слезы царапали щеки, и это было гораздо страшнее гнева старушки-разбойницы, маскирующейся под девочку в оранжевом свитере.

Воспоминания избирательны, и из памяти напрочь стерлось, как и с кем я дошла до дома в тот день. Но вечер в кругу семьи запомнился навсегда. Дома разыгралась пьеса совсем другой тональности.

В квартире было как-то особенно угрюмо и напряженно. Меня разрывало от пустоты, одиночества и ненужности – никто так и не поговорил со мной. Мысли метались в хаосе, пытаясь найти хоть какое-нибудь объяснение происходящему. А за закрытой дверью на кухне сидели родители и общались громким ядовитым шепотом. Тогда я впервые услышала это жуткое слово, звучащее вязко, безвольно и протяжно, словно пластилиновая жвачка для рук:

– П-Ь-Я-Н-Ы-Й.

А вместе с новым словом в моей беззаботной детской реальности начали будто подсвечиваться новые, неизвестные до этого состояния беспокойства, напряжения и тягучей серой тоски.