Полумарафон: история одного побега. От себя

Глава 14. 18 пропущенных

Желтый флажок с числом «13» остается позади. Я давно выбежала из своего кластера и теперь бегу рядом со спортсменами с более высоким темпом. Прислушиваюсь к своему организму. Если десять километров всегда даются легко, то после тринадцати-пятнадцати могут возникнуть трудности. Колени не беспокоят, и это радует больше всего. Казалось, что они – самое уязвимое место. Дыхание ровное, надежно приспособленное к темпу. Пульс в комфортной аэробной зоне. В животе легко, и энергия еще есть – не зря я уделила внимание питанию за неделю до старта. Жарко, невероятно влажно и душно. Спасают мокрые губки для обтирания, засунутые под лямки топа.

– Оленька, ты лучшая! – слышу я знакомый голос своего товарища по забегу. На старте я взяла чуть более быстрый темп и вырвалась вперед, и это была тактическая ошибка. Как только я обогнала пейсмейкеров, поддерживать темп стало невозможно. Одновременно происходили разнонаправленные процессы – кто-то обгонял меня, кого-то обгоняла я. Встречный поток бегунов почти иссяк – кластер, стартовавший последним, уже подбегал к середине дистанции.

Пару минут мы бежим рядом. Но совсем скоро становится очевидно, что сил у него осталось гораздо больше, чем у меня. Я не могу поддерживать такой темп. Ускориться сейчас – значит не оставить сил на последние километры.

Невероятным усилием воли заставляю себя произнести:

– Не жди меня, беги!

Кивок в ответ и удаляющаяся родная спина в темно-серой футболке. Ее уже не догнать. Меня обгоняют слева и справа. Возникает щемящее чувство, что я бегу последней. Серая футболка все еще мелькает между разноцветными спинами спортсменов, но в какой-то момент исчезает в потоке.

Когда у тебя за спиной есть тыл, ты защищен. А теперь ты один, и тыла нет.

Надо отвлечься от этих мыслей. Болельщики подбадривают бегунов, и не только тех, за кого пришли поболеть. Улыбаются, фотографируют и выкрикивают ободряющие лозунги. Это особая атмосфера, где пришедшего к финишу последним встречают чуть ли не с большими овациями, чем победителя.

Я подбегаю максимально близко к ограждению, которое отделяет трассу от зоны болельщиков, и вижу протянутые руки. Люди хотят прикоснуться к бегунам – к спортсменам, делающим, на их взгляд, что-то невероятное. На бегу касаюсь протянутой ладони, передавая свою энергию и получая ее в ответ. Девушка с праздничным язычком-дуделкой раздувает щеки, и металлизированная желтая дорожка звучно раскатывается вперед.

– Оля, давай, ты сильная, ты сможешь! – я оборачиваюсь на голос и вижу незнакомого молодого мужчину, который успел прочитать на моем лице боль и одиночество, а на стартовом номере – мое имя.

Ноги продолжают бежать, убегая от мыслей. Я уже давно не вижу серую футболку, но точно знаю, что дальше я могу одна.

Порой семейная жизнь бывает короче свадебного шлейфа. Развод дался мне легко. Как это бывает: зреет, наливается, копится, варится – а потом в одночасье отпускает. И ты понимаешь, что более правильного решения в твоей жизни еще не было. Жизнь из серо-сизых полутонов робко и неумело начала окрашиваться, но не сразу во все цвета радуги, а постепенно. Добавлялись цветные переходы, смешивались, проявляясь в оттенках настроения, эмоций и вновь обретаемых чувств.

Но боль была. Была тоска и неопределенность. Было чувство уязвленной справедливости, но более всего проступала вина.

Как-то перед свадьбой состоялся мимолетный диалог с соседкой в лифте:

– Ты что, за него замуж собралась?

– Да! – отрезала, как молнию метнула, я.

– Подумай, присмотрись получше!

В вакууме замужества я успела потерять несколько килограммов веса, пару лет жизни и почти всех подруг. А те, что остались, либо занимались карьерой в другом городе, либо успешно строили семейные отношения и растили детей. Поделиться своими переживаниями и услышать слова поддержки – вот чего хотелось в тот момент больше всего.

Но в родительском доме так было не принято. Японская философия «сан-дзару» в нашей семье защищала не только от негатива, но и в целом – от проявления любых эмоций: «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». А сказать хотелось. Нужно было просто выговориться, словами склеить разломы и трещины раздавленной души.

Человеку нужен человек. Он нашелся.

Однажды, листая список контактов в телефоне, я интуитивно остановилась на записи «Андрей брат». Наше родство уходило в третье поколение, и не виделись мы со времен разбитых коленок и салок-колдунчиков.

«Привет, давай встретимся?» – сообщение улетело, и черные галочки моментально окрасились в голубой цвет – прочитано.

… Печатает

«Привет! Давай!»

Я пыталась узнать его в толпе многочисленных прохожих, сравнивая запечатленный в памяти детский образ с лицами бородатых мужиков, проходящих мимо. В это время Андрей стоял спиной к моей спине и занимался тем же. Развернулись синхронно, узнали друг друга мгновенно. Улыбнулись и обнялись.

Очнулись мы спустя почти двенадцать часов, глубокой ночью где-то в районе Таганки, споря о парадоксе бесконечной лестницы в фильме «Начало». Пора было возвращаться домой, а мы все стояли и не могли наговориться, жадно открывая друг перед другом свой мир.

Родственная душа не определяется степенью кровного родства. Это понятие другого свойства. Такой человек внезапно становится самым важным в твоей жизни, способным раздвинуть границы нормальности, сокрушить стены, пробудить, встряхнуть. Он видит твое разорванное сердце. Он чувствует покалеченную душу, проникая в такие ее уголки, до которых никто и никогда не дотягивался прежде. Андрей стал родственной душой для меня: развлекал и отвлекал, занимал разговорами и долгими прогулками, кормил пиццей с прошутто крудо, рукколой и моцареллой. Делился своим мнением – точечно про политику и глобально про экономику. Возился с моей подрастающей дочкой – учил играть в шахматы и бадминтон, угощал мороженым.

Как-то мы сидели в начале лета за кружкой пива и три часа разговаривали обо всем на свете – от инвестиций до операции по уменьшению носа.

– Погнали в деревню на июньские? В пятницу уедем после работы, а в понедельник вечером вернемся, там выходной будет. Погуляем, в лес сходим, дрон запустим, – очерчивает контуры приятных развлечений Андрей.

– О, у меня еще остался один китайский фонарик желаний, – загораюсь идеей я.

– Едем? Беру билеты?

– Да! – улыбаюсь в ответ, предвкушая опьяняющий аромат разнотравья и бесконечные поля, одетые молодой, еще не запыленной зеленью.

Казанский вокзал гудел разными голосами, слова и выкрики сливались в один нестройный жужжащий хор. У меня в пакете еще теплилась курочка KFC на двоих, по-братски. И я точно знала, что у Андрюхи в рюкзаке плескался ром. Вечер постепенно перерастал в ночь, а душевные разговоры в плацкарте под курицу и яйца окрашивали ее в холодный блеск сияющих звездных искр.

Попутчики у нас – молодые ребята, с русскими корнями, но живущие и работающие за границей уже несколько лет. Разговаривали об информационных технологиях, размещении ЦОД в Арктике и почему-то про зоопарк.

Интересно было наблюдать, как вместе с иностранным языком в сознание человека протиснулась другая реальность, и уже совсем иначе он вел разговор и реагировал на истинно русскую дорожную романтику в виде сыроватого постельного белья, чая в железных подстаканниках и свисающих с верхних полок голых пяток храпящих путешественников. В поток русских слов вклинивалось какое-нибудь иностранное, заменить которое человек уже не мог, потому что не знал, как объяснить это по-русски.

Ехать ребятам долго, и они, извиняясь, стали укладываться спать.

Мы вышли подышать в тамбур. Поезд замедлил ход, а бесконечные поля сменились окологородским пейзажем – мы приближались к остановке.

– Пойдем город смотреть! – предложил Андрей, а поезд уже затормозил возле путевого указателя «Рязань-1».

После выпитой на двоих бутылки рома это предложение казалось единственно верным решением на тему «Как скоротать десять минут остановки поезда». Мы лихо перебрались через пути по железнодорожному мосту, вдыхая чуть прохладный плотный воздух ночного города. С высоты моста смотрели вдаль, туда, где соединяются уходящие в горизонт железнодорожные пути, а огни, редкие вблизи, сливаются в единый светящийся шар. Огромная луна и россыпь звезд над головой – небо низкое и плотное, такое же высокое и бесконечное, как в детстве.

Город на другой стороне, и нам надо было идти туда, но оторваться от вида сливающейся в единую темно-синюю сущность ночи мы не могли. Стояли, как завороженные, не произнося ни слова.

– Пых, ччч, тууууууу! – десять минут стоянки закончились внезапно, и гудок нашего поезда пронзительно вернул нас в реальность. Гудок нашего поезда, в котором безропотно уезжали документы, вещи, остатки курочки и надежда на беззаботные выходные.

Так быстро лично я не бегала никогда в жизни – ни до, ни после этого случая. Запыхавшись, мы буквально вспорхнули в двери последнего вагона, толкая локтями проводницу, задыхаясь и глотая дикий хохот.

– Успели!

Мини-отпуск провели, излазив все места, которые любили в детстве. Посадка возле дома заросла мелким подлеском. Полянка, на которой разводили костер и жарили хлеб, теперь превратилась в заросли крапивы и молодых березок.

Нагулявшись днем, сидели вечером на крылечке, завернутые в пледы, пили пиво прямо из стеклянного горлышка, ностальгией и разговорами залечивая душевные раны.

– Вот там раньше было два дерева, – кивнула я в сторону оврага, на противоположной стороне которого стояла сейчас одна высокая и пышная, с молодой зеленью, береза.

Березы росли вместе со мной. Одно дерево стояло чуть в стороне, в низине. Его не гнули ветра, и ствол сразу набрал мощь и пошел вверх. Веточки, пытаясь дотянуться до солнца, росли только на макушке. Вид у этого деревца был молодой и беззаботный, с распростертыми к небу руками-ветками, с красивой, но какой-то легкомысленной кроной.

Другое дерево было изначально чахлым, сильные ветра склоняли его до земли, гнули и ломали ветви. Со временем на его стволе, в полуметре от земли, образовался большой твердый нарост, а сам ствол завернулся в причудливую петлю. Но не сломался, а вырос высоко и прямо, лишь укрепившись в месте нароста, приспосабливаясь и как бы отвечая на внешние условия. Ветви были широко раскинуты, гармонично и величественно образуя красивую зеленую шапочку. И только нарост и изгиб на стволе напоминали о тяжелой участи молодого саженца.

– Я помню их. Теперь осталась только одна – танцующая, с изгибом. И она будет продолжать упорно стоять, растрепанная грозами и умытая дождями, что бы ни происходило в этом безумном мире. Такая же красивая… – Андрей замолчал.

– Красивая, как что? – переспросила я.

– Не что, а кто. Как ты, красивая. И сильная такая же, – брат улыбнулся идеально ровными белоснежными зубами, снял с себя толстовку и накинул мне на плечи.

Вечер догорал трескотней сверчков, а мы сидели и вспоминали, как гоняли в футбол со всеми мальчишками и девчонками из деревни, как катались на велосипедах, падали в грязь и приходили домой с подорожником на разбитых локтях, как собирали землянику на варенье, половину – в рот, половину – в банку, как боялись грозы и прятались от полуденного ужаса.

В Москву вернулись, напитавшись воспоминаниями, со свежими мыслями и разложенными по полочкам сознания эмоциями. Хорошо, когда рядом есть человек, способный одним своим присутствием вселить в тебя уверенность и вернуть радость.

Финальные мероприятия в спортшколе, где занималась моя дочка, проходили феерично. Я отключила звук на телефоне, чтобы наслаждаться выступлениями ребят. Костюмы, парики, прически и макияж – все это было щедро приправлено акробатическими и гимнастическими элементами и никого не оставляло равнодушными.

Наша группа всегда выступала завершающей. Номера были настолько зрелищными и продуманными, что затмить выступление остальных в самом начале мероприятия было бы нетактично. Праздник в честь окончания очередного учебно-тренировочного года подходил к концу. И вот уже искаженный микрофоном голос директора спортшколы объявил название нашего номера. Зал разразился аплодисментами.

Такие моменты хочется оставить на память и пересматривать их много-много раз, смакуя и выражая гордость за своего ребенка. Не отводя взгляд от акробатического ковра, наощупь нашла в сумке телефон, стремительным жестом сняла блокировку и подняла перед собой, выбирая ракурс. Камера не включилась. На экране черными бескомпромиссными буквами светилась надпись «18 пропущенных вызовов».

Восемнадцать пропущенных никогда не предвещают ничего хорошего. Так настойчиво и прицельно может бить только боль. Боль безвозвратной утраты.

Андрея хоронили в дождь. Комья глины, которые нужно было бросать в могилу сверху на гроб, забивались под ногти и холодили пальцы. Безучастные лица землекопов холодили душу. Перед глазами все еще стояло белое лицо братишки, замазанного толстым слоем посмертного грима – такое родное и такое неузнаваемое, с черной повязкой на лбу.

Из-под моих темных очков нескончаемым потоком лилась боль.

Одиночество – мой верный спутник на протяжении всей жизни. Комплекс моей «ненормальности» был подтвержден неудачным браком. Эмоциональная составляющая души обросла прочным панцирем, который способен был открыть только очень близкий и очень терпеливый человек. Андрея не стало. И кажется, что даже на рентгеновском снимке видно черное пятно в моем сердце. Родственные души уходят. Это закон мироздания. Он ушел, но оставил мне непоколебимую уверенность, что дальше я могу одна.