Полумарафон: история одного побега. От себя

Глава 10. Велосипед и последние 300 метров

Середина дистанции, 10,5 километра. Трасса уходит немного на подъем, но от ощущения пройденной половины бежать легко. Слева остается контрольный пункт, считывающий время и темп. Резкий поворот на 180 градусов – и вот навстречу мне движется, бежит, бурлит фееричный поток красных кроссовок, голубых футболок и кислотно-желтых носков участников забега.

Темп у меня умеренный и стабильный, силы до финиша рассчитаны, и, если не случится никакого форс-мажора, я финиширую раньше пейсмейкеров из моего кластера. Хотя нельзя быть ни в чем уверенным наверняка. И на последних метрах может произойти все что угодно.

– Да они маленькие еще, не доедут! Ну куда вы собрались?! – тетушка причитала на кухне, пока мы завтракали и обсуждали, как поедем на речку.

Мы – это мой папа, я и двое моих братьев. Летние жаркие деньки заняли свою прочную позицию, ласково припекало солнышко, и мы мечтали окунуться в теплую водичку.

Крутицкий пруд располагался в пятнадцати километрах от нашей деревни. Мы были вооружены велосипедами и энтузиазмом. Выезжать запланировали рано утром, чтобы не было жары, а мы комфортно могли добраться по утренней прохладе. Техосмотр наших железных коней не занял много времени – вручную проверили давление в шинах, потуже затянули крепление руля и сиденья и вывезли велосипеды за ворота. Неплохой получился квартет.

– Володь, может, не поедете? Маленькие устанут, – не унималась тетушка.

Маленькие – это мы, десятилетние. Мы, исколесившие вдоль и поперек всю деревню и ее окрестности, гоняющие на скорость вдоль посадки, по кочкам и лужам, мимо оврагов с крапивой и гусеницами. Мы, устраивающие безумные дрифты по грязи после дождя. А тут надо лишь добраться до асфальта, и колеса сами закрутятся в нужном направлении, останется только рулить и наслаждаться бескрайними полями сурепки и кукурузы вокруг.

– Поедем! – безапелляционно ответил папа.

Дорога вела сначала вдоль села, пять-шесть домов располагались слева и справа вдоль проселочной тропы, по которой дружной вереницей мы отправились в путь. Из-за ворот лаяли верные дворняжки, слышались хозяйские голоса. Где-то хрипло кричали петухи и мычали коровы.

Дорожка плавно уводила нас вправо – туда, где начинался большой путь к асфальту, магазинам и центральной улице поселка. Здесь всегда царила своя атмосфера – чумазые мальчишки попадались все реже, чаще стали мелькать нарядно одетые женщины – работницы сельсовета, библиотеки и продуктового магазина. Иногда они были на каблуках, цокали по разбитому асфальту набойками и уверенно шли на работу.

Мы проехали вдоль административного здания, фельдшерского пункта, оставили позади заброшенную церковь. Она была удивительной: из красного кирпича, с полуразрушенной крышей, на которой, цепляясь за жизнь, пустили корни молодые березки. Место было очень живописное – кирпичная кладка уцелевших стен контрастно выделялась на зеленом фоне бушующего вокруг разнотравья и пронзительно голубого купола неба.

Вскоре мы выбрались на трассу. Дорога была как после хорошей бомбежки, но мы были к этому готовы. Размашистыми движениями стали вилять змейкой по всей ширине проезжей части, но тут папа попросил нас прижаться к обочине.

– Так, мы едем справа, на середину не выезжаем. Друг за другом. Не обгоняем, не растягиваемся и не прижимаемся. Если слышим машину, то назад не оборачиваемся, потому что может занести. Все понятно? – инструктаж был предельно лаконичный. Мы все поняли, намотали на ус и выстроились для старта.

– Едем! – новая команда, и мы продолжаем крутить педали, только более упорядоченно, четко, по выслушанной инструкции.

Вокруг до горизонта расходилось соломенно-желтое море пшеницы. До полуденного марева было еще далеко, но природа замерла – не было ни ветерка, ни пения птиц, деревья застыли в безмолвии летнего утра. Где-то вдалеке послышался шум гудящего мотора, сзади приближалась машина. Мы больше интуитивно, чем по инструкции, прижались к обочине и чуть замедлились. Прислушивались, но не оборачивались, и, наверное, каждый из нас загадал, какого цвета машина сейчас обгонит.

– Белая «пятерка» – я так и думал! – крикнул брат через плечо, чуть развернув голову назад.

Добрались до знаменитого перекрестка, на котором обычно разъезжаются в разные стороны два наших местных маршрутных автобуса. Всегда забавно было слушать, с какой серьезностью деревенские жители озвучивали расписание этих автобусов: в понедельник утром – в Шилово, в среду вечером – назад. Но когда непогода или водитель в запое – автобуса не будет. Белая надпись на синем фоне дорожного указателя гласила «Чембар», стрелка указывала направление. Но сегодня нам не нужно было туда. Мы активно налегли на педали и проехали мимо поворота.

До цели оставалось еще около 10 километров. Несколько раз нам встречались машины, другие велосипедисты и грибники в высоких кирзовых сапогах с корзинками за спиной. Но чаще мы ехали в полном уединении. С предвкушением ждали слева от дороги следующий ориентир – большие железные бочки. Никто не знает, как и зачем они тут оказались и какую функцию несли, но уже много лет они лежали на обочине, чернели под дождями и раскалялись на солнце, безропотно и покорно.

Резкий поворот заставил нас снизить скорость. Дорога уходила налево, и мы вместе с ней приближались к заветному ориентиру. Сверкнуло резким отблеском стекло проезжавшей мимо машины. На дорогу выскочил какой-то мелкий зверек, похожий на полевую мышку. Пейзаж немного изменился – поля остались позади, и сейчас вдоль дороги росли, чередуясь, дикие яблони и березы.

– Бочки! – я первая увидела их и закричала.

Мы приближались. Вскоре после бочек должен быть съезд на проселочную дорогу, которая привела бы нас на речку. Тот путь был очень экстремальным: резкие перепады высот, невысыхающие грязные лужи, заросли чертополоха на обочине – это совсем не добавляло комфорта, но заряжало приключенческим азартом.

– Ребята, стойте, приехали! – голос замыкающего движение папы прозвучал раздосадованно.

– Да нет же, после бочек поворот должен быть! – почти хором выкрикнули мы.

– Приехали, говорю! – послышалось раздражение в голосе.

Мы остановились и оглянулись. Папа шел за нами, таща за руль свой велосипед. Дождавшись его, мы увидели пробитое колесо и поврежденную шину, которая серой тряпочкой тащилась по асфальту рядом с неестественно выгнутым ободом. А до бочек оставалось 300 метров.

Мы остановились и оценивающе смотрели на поломку. Надо было решать, как выходить из этой ситуации. Мы были одинаково далеко и от дома, и от речки, а летнее прохладное утро сменялось околополуденным пеклом. Надо было возвращаться домой – вчетвером на трех велосипедах и с пострадавшим железным другом.

Перераспределили вещи и роли. Медленным неуверенным караваном двинулись в обратный путь. Папа сел на велосипед Мишки и посадил меня на багажник. Братья заняли оставшиеся велики и по очереди везли за руль поломанный транспорт. Двигались мы очень медленно, останавливались, менялись местами, кряхтели, утирали пот, ехали и снова останавливались. Солнце палило, а проезжающих машин, как назло, не было.

Багажник, на который меня усадили, не был предназначен для пассажиров. Приходилось сидеть на жесткой металлической решетке, как на гриле, ощущая пятой точкой все неровности дорожного покрытия. При этом надо было держать ноги широко расставленными, чтобы они не попали между спицами, а руками вцепиться за крохотный отступ между сидением и рамой. Во время движения мои пальцы так скрючивались, что потом их тяжело было разжать, мышцы затекали и немели, ноги больно сводило от напряжения, и я постоянно просила пустить меня за руль. Но, поскольку я была самой легкой, меня везли на багажнике.

Дорога вильнула, и велосипед подпрыгнул на кочке. От неожиданности я отвлеклась и разжала пальцы. Удержалась, но, балансируя, согнула ногу, и ступня тотчас же оказалась между движущимися спицами. Словно в замедленной съемке, я смотрела, как проворачивается моя белая сандалия и неумолимо приближается к месту крепления колеса к раме.

Неделю назад я любовалась своими новыми плетеными белыми сандалиями – их украшали такие красивые цветочки с блестящим камушком посередине. Теперь эти красивые цветочки намертво зацепились за спицы и закрутились внутри колеса.

– Стой! – закричала я. Папа решил, что я испугалась, когда мы подпрыгнули на кочке, слегка замедлился, но не остановился.

– Стой же! – уже сквозь слезы и боль кричала я. Ступню зажевало и больно прищемило, погнулась спица, и велосипед остановился.

Нога пульсировала от боли, кожа была содрана, и проступившие капельки крови пачкали бывшую когда-то белоснежной, а теперь пыльную от дороги сандалию. Мне помогли освободить ногу и усадили на асфальт, подложив полотенце. Так и стояли на обочине – четыре человека, четыре велосипеда. Не все целые и не все здоровые.

Домой мы вернулись как после боя. С потерями. Минус один танк и один раненый боец. Папа обработал мне рану, перебинтовал ступню марлей и уложил в постель. Потом долго сидел около меня, приговаривая какую-то нелепую считалочку, гладил по голове, приносил смородиновый чай и пирожки с капустой. Уже давно ничего не болело, но эта папина забота была такой приятной и такой редкой, что я театрально гримасничала, морщась от выдуманной боли, лишь бы он посидел так со мной подольше. Папа умел быть хорошим, вот только случалось это очень редко.

В то лето мы больше не ездили на велосипедах на речку. Те последние 300 метров так и остались непройденными.

Делить все события, происходившие со мной, на тотально черное и безупречно белое стало нормой. Многогранной жизни с градиентом долгое время не существовало, равно как и не существовало ярких красок. Были «белые» периоды, когда папа не пил, и тогда, словно в карикатурном мультфильме, сразу становилось светло и тепло. И были «черные» – затянувшиеся запойные эпизоды. Но фоновая тревожность от ожидания чего-то ужасного не отпускала никогда.