Портрет лива в Старой Риге

Текст песен Мариса Чаклайса.

Авторизованный перевод Ил. Граковой.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На сцене тахта и стулья — нейтральная, пока еще ни о чем не говорящая мебель.

Входит А н и т а, несет торшер, два одеяла, подушку, книгу. Улыбается нам. Произносит:

«Добрый вечер!»

Анита ставит торшер возле тахты, остальное складывает на стулья. Затем накрывает тахту светло-серым одеялом, кладет на место подушку, второе одеяло, книгу. Окидывает все оценивающим взглядом, что бы еще сделать… Поворачивается к нам. Теперь она очень серьезна. После минутной сосредоточенности произносит:

Затем она зажигает торшер, и с этой минуты мы в КОМНАТЕ АНИТЫ. За стеной слышится песня «У Янтарного моря»^{3}. Громкие голоса, смех… Хозяйка комнаты сбрасывает туфли и полуложится на тахту, закутавшись во второе одеяло. Открывает книгу. Пытается читать, но это не так-то просто, потому что голоса становятся все громче. Когда начинает звучать песня «Пусть здравствует»^{4}, Анита вздыхает, смотрит на часы…

Раздается стук.

Анита непроизвольно поправляет клетчатое одеяло, в которое она закутана.

Из-за стены доносится: «И та душенька, которую он любит, — пусть здравствует!»

Стук подстраивается под ритм песни.

Песня смолкает, раздаются крики «ура!», смех и звон бокалов, но стук все еще продолжается, словно кто-то отбивает такт.

А н и т а. Да прекратите же! Это невыносимо…

Входит Ц е з а р ь. Останавливается и смотрит на Аниту. Он в белой сорочке с расстегнутым воротничком — поэтому узел галстука ослаблен и съехал в сторону.

Вы знаете, сколько сейчас времени?

Ц е з а р ь. Судя по репертуару, двенадцать. Эта песня исполняется в полночь.

А н и т а. Уходите. Сию же минуту, слышите? Весь вечер я была вынуждена слушать пьяный галдеж, а теперь еще начнется… (Умолкает.)

Ц е з а р ь. Продолжайте, продолжайте… Так что вы от меня хотите?

А н и т а. Неужели вам…

Ц е з а р ь. Почему вы меня преследуете, а?

А н и т а. Послушайте…

Ц е з а р ь. «Внимайте моим словам, невзирая на двухэтажный дом в Бабите^{5}»… Я слушаю.

А н и т а (монотонно, скорее себе самой). Дни — сплошь в бесконечной спешке, столько всяких обязанностей и работы, а когда наконец ты можешь передохнуть в своей собственной комнате…

Ц е з а р ь. Какое скромное желание, не так ли? И оно разлетается в пух и прах…

А н и т а. Уходите!

Ц е з а р ь. Решили сделать вид, будто не узнали меня…

А н и т а. Мне незачем делать вид.

Ц е з а р ь. Да? Почему же в таком случае вы… не спросили, кто я такой?

А н и т а. Не имею ни малейшего интереса.

Ц е з а р ь. Да? А у меня он в последнее время появился… дорогая товарищ Анита Сондоре… Когда я услышал, что вы живете здесь за стеной, у меня возникло непреодолимое желание самому, своими собственными глазами взглянуть, что это за кикимора…

Анита сбрасывает одеяло и надевает на ноги туфли.

Серьезно. Что вам от меня нужно?

А н и т а (становится перед Цезарем). Убирайтесь!

Ц е з а р ь. Кидается, словно какая-то…

А н и т а. Слушайте, я пойду и…

Ц е з а р ь. Идите вы… вообще… знаете…

Это уж слишком. Анита беспомощно опускается на тахту. Цезарь смотрит на нее.

В коридоре поднимается веселая кутерьма, там все прощаются.

Несколько мужских голосов: «Юлис!» — «Куда ты подевался?» — «Он выполз во двор!» — «Юлис, эй!» — «Пора домой!» Кто-то затягивает песню: «Мы уходим, мы уходим, расставаться нам пора», но его одергивают: «Не ори, еще разбудишь кого из знакомых!»

Голос Беллы: «Юлис!»

Низкий мужской голос: «Ты прозевала своего Юлиса, девочка!»

Голос Беллы: «Отстань, мальчик! Куда он мог уйти, в одной рубашке и без пальто!»

Голоса, перебивая друг друга, удаляются, смолкают, хлопает дверь…

Допустим, я сформулировал свой вопрос… в некоторой степени неточно… Тем не менее это не значит, что я…

А н и т а. Вы пьяны.

Ц е з а р ь. В некоторой степени, скажем… но не более того.

А н и т а. Кто вы такой?

Ц е з а р ь. Цезарь Калнынь.

А н и т а. Почему вы еще вдобавок и лжете?

Ц е з а р ь. Я? Лгу?

А н и т а. Вы Юлис, я же слышала…

Ц е з а р ь. Нет. Я Цезарь. Юлием меня прозвали одноклассники, когда мы начали проходить историю Древнего Рима. А имя Цезарь законно дано мне мамой, поскольку я родился у нее как раз в тот день, когда в Лимбажи^{6} выступил… простите, я хотел сказать — именно в тот день меня принес ей аист!

А н и т а. А мне показалось, что мы начали хотя бы по-человечески разговаривать.

Ц е з а р ь. Мне же показалось… когда я прочитал ваш так называемый отзыв о песнях, первое, что пришло мне в голову — ей-богу, эта женщина все еще всерьез верит, что детей приносят аисты и…

А н и т а (начиная догадываться). Значит, это были ваши песни?

Ц е з а р ь. В некотором роде.

А н и т а. Вы… пишете музыку?

Ц е з а р ь. Нет. Я напеваю мелодию. Художественный руководитель двойного квартета товарищ Миервалдис Тралмак ее записывает, обрабатывает и создает песню. Я работаю монтером на телефонной станции и мало что смыслю в нотах, все эти бемоли и… Но слова мои. Даже в вашем, так сказать, отзыве черным по белому сказано — «Местами недопустимо фривольные слова Ц. Калныня!»

А н и т а. Калныней в Латвии так много — Берзиней, Озолиней и Калныней, что я…

Ц е з а р ь. Цезарь Калнынь один, и от него вам сейчас придется выслушать кое-что такое, чего вам ни один Берзинь или Озолинь еще не…

А н и т а (встает, она пришла в себя и обрела привычный деловой тон руководящего административного работника). Как член культкомиссии я должна была…

Ц е з а р ь. Тайком проникнуть на наш концерт, чтобы потом…

А н и т а. Почему тайком?

Ц е з а р ь. Вы меня спрашиваете?

А н и т а. Я прослушала концерт во Дворце культуры ВЭФа на вечере судоремонтников и…

Ц е з а р ь. И написали отзыв в духе типичной старой девы, звонили в Дом народного творчества, звонили в… вызвали на совещание директора клуба… вероятно, завтра вечером…

А н и т а. В шестнадцать тридцать. Я считаю, эти песни… а уж особенно «Первую встречу» и «Колыбельную»… в таком виде нашей молодежи исполнять нельзя.

Ц е з а р ь. Да ну!

А н и т а. Мы с вами познакомились, товарищ Калнынь, и какое-то время более или менее приятно побеседовали…

Ц е з а р ь. Что в таком случае прикажете ей исполнять?

А н и т а. Пора прощаться.

Ц е з а р ь. Что ж, например, прикажете? Этой молодежи? Что?

А н и т а. Все-таки уже заполночь, и…

Ц е з а р ь. Может, «Мать сказала Янику»? Там столь желанный для вас «поучительно-воспитательный момент» выражен как нельзя лучше!.. (Поет.) «Мать сказала Янику, мать сказала Янику…» Кто сказал, кому сказал, к тому же дважды, чтобы закрепить в памяти… Что сказал… Очень ясно и просто, без всяких «скрытых подтекстов» и «намеков, которые можно понимать по-разному», как вы писали, сказано, во-первых, — «пусть на дерево не лезет» и, во-вторых, «и штанишки пусть не рвет!» Наша прекрасная молодежь уйдет с концерта с мыслью, что…

А н и т а (прерывает его). Я вас вспомнила. Вы стояли справа, баритон.

Ц е з а р ь. Точно.

А н и т а. Только вы были… по всей вероятности, гладко причесаны… и, уж во всяком случае, аккуратно одеты.

Ц е з а р ь (перехватывает ее взгляд, берется за галстук, оглядывается в поисках зеркала, чтобы привести себя в порядок, но тотчас забывает о своем намерении. Поет). «Мама, приду я к тебе в поздний час…»^{7}

А н и т а. Ступайте же, в конце концов.

Ц е з а р ь. И это говорите вы?

А н и т а. В который раз…

Ц е з а р ь. Пока я не скажу, что о вас думаю, я…

А н и т а. Считайте, что уже сказали.

Звонок. Оба прислушиваются.

Звонок повторяется.

Ц е з а р ь. Наверно, мы одни в квартире. Хозяева собирались показать гостям кратчайшую дорогу к такси.

Звонок звонит непрерывно. А н и т а идет открывать. Возвращается вместе с Б е л л о й, которая несет пиджак Цезаря.

Б е л л а. Юлис, как тебе не стыдно! Если б ты знал, как я волновалась, ты бы…

Ц е з а р ь. Ну, ну, ну…

Б е л л а. Нет, ну в самом деле! Как тебе не стыдно меня пугать! Рядом Даугава, лед идет кружась…

А н и т а. Лед идет?

Б е л л а. Буквально кружась, знаете, все наши стоят и смотрят… кружась и блестя под луной, такой огромной и круглой, знаете, и… прямо как в кино! (Говоря, она застегивает Цезарю воротничок и приводит в порядок галстук.)

Цезарь не обращает на это ни малейшего внимания.

Надевай пиджак, и пошли.

Ц е з а р ь (Аните). На чем мы остановились или приостановились?

А н и т а. Вы собирались сказать «до свидания» и…

Ц е з а р ь. Исключено. Между прочим, это Белла.

А н и т а. Очень приятно.

Ц е з а р ь. Что именно?

Б е л л а (тихо). Как тебе не стыдно!

Ц е з а р ь. Если ты еще раз скажешь «как тебе не стыдно», ты…

Б е л л а (Аните). Мужчины, стоит им немного выпить, вы знаете, становятся такими…

А н и т а. Спокойной ночи.

Б е л л а. Всего хорошего. Извините, пожалуйста. Юлис! Пойдем. Они собираются еще подняться к Берзиням, и мы с тобой обязательно должны быть, потому что без нас с тобой не звучит и…

Ц е з а р ь. Без нас с тобой, с нами… Что это у тебя все время «мы с тобой», а?

Б е л л а. Юлис!

Ц е з а р ь. Нас еще пока никто не венчал, насколько я помню, — или, может, мне память изменяет?

Б е л л а. Как тебе не… (Перехватив взгляд Цезаря, умолкает.)

Цезарь садится на тахту, небрежно бросив рядом пиджак, Белла смотрит на него, смотрит на Аниту — и в ней звучит тревожный сигнал: почему Цезарь находится здесь, в этой комнате, и что тут вообще происходит — или произошло?

Ц е з а р ь. С «Колыбельной» ведь началось… У нас на работе одна пара дождалась наконец сына. Чудесные ребята, мы все за них счастливы и рады от души, хотя, ясное дело, и подтруниваем над ними без устали… Когда собирались в гости, я написал слова, вместе с дирижером сварганили музыку… я напеваю, он записывает и обрабатывает… Ясно? Точно так же потом родились «На плоту вниз по Гауе», «Наполеон», «Первая встреча», «Четыре белые рубашки»… Затем появилась «Плотнее, граждане, плотнее!» — о кондукторше троллейбуса… «По эту и по ту сторону»…

А н и т а. Песня звучит банально.

Б е л л а. «По эту и по ту сторону»? Что вы! Ее же теперь все поют! И мы сегодня вечером пели.

А н и т а. Вы пели и «У Янтарного моря».

Б е л л а. Вам не понравилось?

Ц е з а р ь. Послушайте! После Дворца культуры ВЭФа двойной квартет пригласили принять участие в концерте дружбы с немецкими моряками, который состоится на будущей неделе. Вы можете сообразить, что это для нас значит? Для нас! Абсолютно самодеятельного коллектива и по линии исполнения и по линии репертуара, так сказать… Ребята от радости даже не ноют, что надо зубрить тексты на немецком, — жена одного из наших преподавательница немецкого языка, она перевела нам «Первую встречу» и…

А н и т а. «Первую встречу»!

Ц е з а р ь. Ну и что?

А н и т а. Эту слегка замаскированную порнографию!

Цезарь смотрит на нее.

Преподавательница!

Ц е з а р ь. Не так ли? И учит детей, в советской школе… Я вам на всякий случай подскажу — как бы чего не вышло, не так ли? — подскажу, как позвонить в ту школу, в учебную часть, двадцать два — тридцать пять… или нет, чего там в учебную часть, лучше уж прямо в Министерство просвещения — двадцать два — девяносто семь — тридцать пять! Телефон работает как зверь, сам его недавно исправил, так что… Повторяю: двадцать два — девяносто семь…

А н и т а. Бог мой, будет ли этому конец…

Ц е з а р ь. Преподавательницу зовут Дайна Бобровская, отметьте себе… Она прекрасный человек и давно уж не верит в аистов… как некоторые… (Копирует Аниту.) «Бог мой, будет ли этому конец!»

А н и т а (Белле). Ваше имя… простите…

Б е л л а. Белла.

А н и т а. Как, по-вашему, Белла, который сейчас может быть час?

Б е л л а (смотрит на часы и кивает). Юлис! Слышишь, что тебе говорят? Сейчас…

Ц е з а р ь (перебивает ее). Я должен добиться ясности, Белла.

Б е л л а. Ты совершенно прав, я разве что говорю, но сейчас ночь, пойми, и…

Ц е з а р ь. И лед идет, я понимаю… На Даугаве лед идет… Кружась, так сказать… Белла! Я тебе рассказывал, что я работаю монтером на телефонной станции?

Б е л л а. Рассказывал, но сейчас надо попрощаться, потому что скоро утро, как ты не можешь этого понять, и нельзя здесь оставаться, потому что… Юлис!

Ц е з а р ь. Одни в свободное время увлекаются спортом, другие мастерят что-нибудь… Янис, например, переделывает старый «Москвич» в моторку…

Б е л л а. Я знаю, но…

Ц е з а р ь. Я техникой занимаюсь на работе, да фактически и спортом тоже… вверх-вниз по лестницам шестиэтажных домов в центре города, не знаю сколько раз в день…

Б е л л а. Ты рассказывал…

Ц е з а р ь. Наверно, потому я и начал интересоваться…

Б е л л а. Ты и это мне рассказывал, что ты начал интересоваться песнями и собираешься изучить репертуар Эдит Пиаф и Пита Сигера, потому что они действительно поют от души и…

Ц е з а р ь. Верно, Белла! (Поет.) «На рассвете покину я Кларксдейл, чтобы больше сюда не вернуться…»

Б е л л а. Ну видишь, как хорошо!

Оба идут к двери.

Ц е з а р ь (останавливается). Нас пригласили выступить на концерте вместе с немецкими моряками, это большая честь. Песни прослушал художественный совет клуба, никому они не показались ни банальными, ни фривольными, ни… не знаю уж, какими еще… порнографическими, о господи! Никому, ясно? И тут является она. Анита Сондоре. Тонкий ценитель, знаток и… и эстет — не думайте, что мы не знаем иностранных слов… знаем, и не такие еще… Что вы искали во Дворце культуры, эстет? Сидели бы себе спокойно со своей любимой камерной музыкой опус номер такой-то и продолжали бы вязать крючком. А?

А н и т а. Белла…

Б е л л а (кивает). Юлис…

Ц е з а р ь. Вязать крючком, ясно? Крючком! Или на спицах!

А н и т а. Я буду вынуждена позвонить в милицию.

Б е л л а. Юлий, ты слышишь?

Ц е з а р ь. Слышу… Звонить — это она умеет, да еще как! Еще как! Когда она досыта назвонится куда только можно, ей, должно быть, становится легче… Чего только не насмотришься, бывая в разных квартирах! На улице Аудею^{8}, например, живет одна бывшая монашка, которая по ночам звонит по чужим телефонам и, если слышит мужской голос…

Анита идет к двери.

Б е л л а. Она и правда возьмет да позвонит…

Ц е з а р ь. Интересно, как? По прямому проводу через электрический утюг?

Б е л л а. Юлий!

Ц е з а р ь. Успокойся. Телефонов в этом районе еще нет.

Б е л л а (Аните, которая остановилась на полдороге). Ну что с ним делать?

А н и т а. Хотя бы увести в другую комнату.

Б е л л а. Идем.

Ц е з а р ь. Ей не по вкусу наши песни…

Б е л л а. Ну и что такого? (Постепенно начиная терять терпение.) Мне тоже иной раз не нравится то, что нравится всем, и наоборот! Как можно требовать, чтобы одно и то же всем нравилось в равной степени? Такого никогда не было и не будет. Ты просто… (Аните.) Не так ли? Вам не нравится, хорошо, и что такого? А в нашем доме, наоборот, все в полном восторге. Тетя Кристина, например, после нескольких эстрадных концертов заявила, что теперь ее на аркане не затащишь — конечно, потом она забывает и снова идет, — но когда мы тащились из Дворца культуры ВЭФа в свой Гризинькалн^{9}, она всю дорогу радовалась и повторяла, что давно ее так не захватывало и…

Ц е з а р ь. Тебе она сказала! Кому еще?

Б е л л а. Кому? Всем!

Ц е з а р ь. Всем, как же… В молочной Гризинькална… Директору клуба она сказала? В Дом народного творчества позвонила? В редакцию «Падомью Яунатне»^{10} написала? Тетя Анита Сондоре наоборот… Понятна разница? Одобрение сотен людей нигде не зафиксировано, а не понравилось одной старой деве — на весь мир слыхать… гремит как дырявый чайник, привязанный мальчишками к кошачьему хвосту…

Б е л л а (Аните). Извините, пожалуйста. Юлий, я тебя вполне серьезно и убедительно прошу, возьми пиджак и пойдем. Нельзя же так. Потом тебе самому будет неловко вспомнить, поверь мне, а зачем тебе это нужно?

Ц е з а р ь. Не так ли?

Б е л л а. Идем.

Ц е з а р ь. Не так ли?

Б е л л а. Юлис!

Ц е з а р ь. Иду, иду… (Встает.) Иду! (Поет.) «Чтобы больше сюда не вернуться!»

Б е л л а. Ну видишь, как хорошо.

Ц е з а р ь. Только обожди немного, договорились? Я чувствую, что сейчас мне необходим, знаешь, душ или что-то в этом роде. (Берет пиджак и уходит.)

Б е л л а. Мужчины, стоит им выпить — скажу я вам, одно недоразумение. Какой-то кошмар.

А н и т а. Вы давно знакомы?

Б е л л а. С Цезарем? Две недели.

А н и т а. Две? Недели?

Б е л л а. Ну да. Я пришла в клуб в качестве аккордеонистки, начала аккомпанировать двойному квартету, и мы познакомились. Почему вас это так удивляет?

А н и т а. Две недели, вы сказали… Непостижимо.

Б е л л а. Почему?

А н и т а. Когда вы ему застегивали крахмальный воротничок и приводили в порядок галстук, вы делали это так… и он позволял вам… будто это происходило уже тысячу раз и не один год…

Б е л л а. Просто его мысли были где-то далеко. Бывает же так… Мне, например, на агитпункте надо было аккомпанировать солисту, который пел «Подмосковные вечера», а я начала вступление к песне «Я шагаю по Москве», кошмар, а все потому, что мои мысли были заняты «Я шагаю по Москве», которая мне нравится гораздо больше… Кошмар!

А н и т а. Между вами и Цезарем в тот момент была такая идеальная гармония, словно…

Б е л л а. Вы все еще об этом!

А н и т а. Я бы никогда не смогла так поправить кому-то галстук или смахнуть с плеча пылинку… легко и спокойно, как бы между прочим… Никогда. Никому. Даже самому близкому человеку. Когда мне хотелось это сделать, я сейчас же думала, как он это воспримет и правильно ли поймет, а тогда бывает уже слишком поздно, потому что возникает натянутость и… (Умолкает, сообразив вдруг, что зашла в разговоре слишком далеко.)

Б е л л а. И вам уже не хотелось…

А н и т а. Не знаю, почему я об этом заговорила… Может, потому, что вы сказали — «на Даугаве идет лед»…

Б е л л а. Кружась! Куски льда при лунном свете блестят и мерцают как не знаю что, просто серебро, скажу вам, а вода в реке черная-черная… Захватывающе. Как в кино.

А н и т а. Есть два времени года, когда меня охватывает тревога, и одно из них — ледоход на Даугаве.

Б е л л а. А…

А н и т а. Второе?

Белла кивает.

Когда лебеди из Эстонии, — а может, из Финляндии, не знаю, — когда северные лебеди летят осенней ночью через залив.

Молчание.

Б е л л а. Вам правда не понравилось «У Янтарного моря»?

Анита отрицательно качает головой.

Я и от других слышала, что это банально и избито. Возможно, но для такого коллективного пения, — как сегодня вечером, не на эстраде и не на концерте! — она, по-моему, все-таки чем-то очень подходит. Такая складная, плавная… Иной раз я даже думаю, почему она не надоедает, тогда как другие, в свое время довольно популярные песни давно опротивели, правда, — хотя бы «Мама, милая мама», бррррр… И интересно, почему никогда не надоедают народные песни, которые каждый с детства знает наизусть. «Вей, ветерок», «Ты куда летишь, мой ястреб»… Вы же меня не слушаете.

Анита, оторвавшись от своих мыслей, вопросительно смотрит на Беллу.

Где вы были?

А н и т а. На палубе яхты…

Б е л л а. И… летели лебеди?

А н и т а. Яхта стояла между островом Рухну^{11} и берегом, потому что ветер стих и паруса обвисли. Наступила ночь, появились звезды… одна за другой, блестящие осенние звезды… и над нашими головами летели красивые птицы, как во сне.

Б е л л а. На палубе вы были вдвоем? Извините.

А н и т а. Вдвоем, но…

Возвращается Ц е з а р ь — причесанный, в распахнутом пальто, неся аккордеон и футляр к нему.

Ц е з а р ь. Белла, одевайся.

Б е л л а уходит.

(Садится в кресло и открывает футляр, чтобы уложить туда аккордеон, но, взглянув на Аниту, забывает о своем намерении.) Я, вероятно, сказал… сказал что-то, чего можно было и не говорить.

Молчание.

Ваш отзыв попал ко мне в руки только сегодня, после обеда. Читаю, а перед глазами всплывает зал Дворца культуры ВЭФа, набитый до отказа, помните, моряки и девушки даже стояли… Мы, конечно, дрожали, да, но было как-то… тепло, публика уже со второй песни была с нами на дружеской ноге, аплодировала, смеялась, просила повторить… Вы, сочиняющая отзыв, сидели там же. В том же самом зале. В тот же самый вечер. Странно, думаю я, читая. Странно.

А н и т а. Ничего странного, товарищ Калнынь. Дешевые аплодисменты льстят самолюбию, тогда как серьезная критическая оценка раздражает. Это известно.

Ц е з а р ь. Да?

А н и т а. Разве я и в самом деле должна объяснять вам, как сегодня следует относиться к критике?

Ц е з а р ь. А если и в самом деле?

А н и т а. К критике прежде всего нужно внимательно прислушиваться. Даже если она несправедлива, что иной раз возможно, тем не менее…

Ц е з а р ь. Ага! «Дышите глубже»… Так ведь опыта не хватает, товарищ Сондоре. Профессионалы, о которых пишут в газетах, наверняка дышат глубже и проглатывают, не моргнув, так сказать, глазом… со всеми потрохами…

А н и т а. Товарищ Калнынь!

Ц е з а р ь. Со мной ведь это случилось впервые, а вы представляете, что это за ощущение? Бывают такие типы, лишенные чувства юмора… Ты рассказываешь ему анекдот. Он смотрит на тебя во все глаза и спрашивает: «Что вы этим хотели сказать?» Ты совершенно смущен и краснеешь, потому что другие, кому ты рассказывал, смеялись до упаду… Ты чувствуешь себя страшно неловко, готов сквозь землю со стыда провалиться… «Что вы этим анекдотом хотели сказать нашей молодежи?»

А н и т а. Чувство меры, товарищ Калнынь, не рекомендуется терять даже при дерзостях.

Ц е з а р ь. Вы думаете?

А н и т а. Вашу недавнюю грубость хоть в какой-то мере извиняет опьянение.

Ц е з а р ь. Да?

А н и т а. Допустим, я осталась слепа и глуха к скрытым достоинствам ваших песен. Допустим. Но не оцениваете ли вы сами их слишком высоко? И вдобавок себя как поэта? Мания величия, должно быть, унаследована вами от родителей — я еще не слыхала, чтобы кто-нибудь давал своему сыну имя Цезарь, по крайней мере в Латвии… сомневаюсь, что это имя вообще можно найти в календаре… За кого вы, в конце концов, себя принимаете? За новоявленного пророка? Пять-шесть заурядных эстрадных песенок, написанных с чужой помощью… Вы окончили одиннадцать классов^{12}, отслужили в армии и приобрели специальность монтера, — прекрасно, но разве сегодня этого достаточно, чтобы стать поэтом? Композитором? Ваша речь вульгарна, ваше поведение несносно, вы пьете, дружите с… (Осекается, потому что возвращается Белла, в пальто, с косынкой в руках.)

Ц е з а р ь. Продолжайте, продолжайте… Ну? С кем?

А н и т а. С… Спокойной ночи.

Б е л л а. Спокойной ночи. Извините, пожалуйста. (Берет у Цезаря аккордеон и хочет положить его в футляр.)

Ц е з а р ь. Обожди, Белла… (Встает и предлагает ей сесть.) Садись.

Б е л л а. Юлис!

А н и т а. Вот вы хотите быть Цезарем, о, и как еще хотите, но вы Юлис! Юлис, да, и я очень и очень сомневаюсь, удастся ли вам вообще когда-нибудь стать хотя бы Юлием, не говоря уж о…

Ц е з а р ь. Белла!

Белла недоумевающе пожимает плечами, садится и берется за ремень аккордеона.

А н и т а. Отсталый вкус устраивает вам овацию, прекрасно, и вам этого достаточно, чтобы потерять голову и вообразить себя…

Ц е з а р ь. Начинай, Белла. Прошу.

Его спокойный, но весьма решительный тон заставляет умолкнуть Аниту и исключить возможные возражения со стороны Беллы.

Б е л л а. Какую?

А н и т а. Совершенно безразлично, потому что теперь меня уже ничем не удивишь.

Ц е з а р ь. Никто и не собирается вас чем-то удивлять… Белла! Начинай.

Б е л л а. Хорошо, но какую?

Ц е з а р ь. Последнюю. Об испорченном телефоне.

Белла наигрывает мелодию.

Эту самую. «Я ее слышу, она меня нет».

Песня.

За парня поет Цезарь. Девушка — ее роль исполняет Белла — только говорит прозаический текст.

Когда песня кончается, Цезарь берет у Беллы аккордеон, кладет его в футляр и идет к выходу.

Белла следует за Цезарем. У дверей она останавливается, чтобы проститься с Анитой, но Цезарь не дает ей этого сделать. Белла только взглядывает на Аниту, как бы говоря: «Мужчины, стоит им выпить… какой-то кошмар…»

Оба уходят.

А н и т а (оставшись одна, вдруг рассмеялась). Кружась… (Тотчас снова становится серьезной.) На Даугаве идет лед… В море — кружась…

Затем она быстро идет к двери, на улицу.

На полпути останавливается. Возвращается. Берет одеяла, подушку, книгу, торшер. Смотрит на нас, произносит:

«Антракт», —

и уходит.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Входит Ц е з а р ь, в пальто, нагруженный вещами. Он несет три стула, столик, телефонный аппарат, графин. Кладет все это на пол. Расстегивает пальто. Смотрит, что бы сделать, и начинает создавать комнату. Тахту разворачивает параллельно стене. Дальше вдоль той же стены ставит стулья. Столик с телефоном и традиционным графином находит свое место в углу. Рядом с графином появляется неотъемлемый стакан, который Цезарь достает из кармана пальто.

Мы в помещении, которое можно назвать —

КЛУБНОЙ КОМНАТОЙ.

Цезарь снимает пальто. Бросает его вместе с шапкой и шарфом на тахту. Смотрит на нас, произносит:

Входит Б е л л а, несет тяжелый футляр с аккордеоном. Кладет его на пол. Выпрямляется.

Ц е з а р ь. Ну?

Б е л л а. Ну… Весь клуб обошла, чтоб тебя найти.

Ц е з а р ь. Кто тебя просил?

Белла снимает пальто и садится возле футляра аккордеона, чтобы передохнуть.

Ц е з а р ь. Кто тебя заставлял таскаться вместе с футляром? Спокойно могла бы оставить его внизу у ребят.

Б е л л а. В буфете?

Ц е з а р ь. Почему в буфете?

Б е л л а. «У ребят» — в данный момент, к твоему сведению, означает в буфете, где двойной квартет пьет пиво.

Ц е з а р ь. Разве в нашем буфете есть…

Б е л л а. Александр сбегал и принес — не только пиво, по-моему… Мне они тоже предлагали, еле-еле отвязалась. Они будут там сидеть и пить, пока директор не вернется с совещания.

Ц е з а р ь. Все полетело к чертям.

Б е л л а. Кто виноват?

Ц е з а р ь. Я, конечно.

Б е л л а. Конечно.

Ц е з а р ь. Нужно было…

Б е л л а. Нужно было спокойно репетировать. А потом уж, когда вернулся бы директор и рассказал, что и как, ты…

Ц е з а р ь. Я не мог не сказать ребятам, что, возможно, мы репетируем уже впустую.

Б е л л а. Юлий, почему ты преувеличиваешь? И разучить песню никогда не впустую, никогда. Или так, как теперь, лучше?

Ц е з а р ь. Где Миервалдис?

Б е л л а. Какой Миервалдис?

Ц е з а р ь. Тралмак. Дирижер.

Б е л л а. Ушел домой. Сказал, чтоб позвонили. Юлий! Знаешь, что было хуже всего? Что ты начал на них кричать…

Ц е з а р ь. Я?

Б е л л а. И убежать можно было, не хлопая дверью. Как мальчишка.

Ц е з а р ь. Почему они демонстративно не желают понимать всей серьезности положения? Сами как мальчишки… Если на совещании одержат победу вкусы Аниты Сондоре, концерт в Клубе моряков не состоится, надо же соображать… Белла, в наших песнях нет ничего плохого, это видят и знают все, но эта женщина со своими жалобами уже и сейчас успела всем надоесть, а через какое-то время вконец осточертеет… как серая муха, понимаешь, которая жужжит и жужжит одно и то же… Чтобы от нее отвязаться, и только, первым уступит директор, это я сегодня почувствовал по его тону, когда он со мной говорил…

Б е л л а (после паузы). Анита Сондоре, насколько я вчера успела заметить, женщина серьезная, и требовать, чтобы она приходила в восторг от…

Ц е з а р ь. Я не требую, чтоб она приходила в восторг. Ясно? Я только хочу, чтоб она оставила нас в покое.

Кто-то стучит.

Цезарь и Белла переглядываются.

Б е л л а. Пожалуйста!

Г о л о с А н и т ы. Простите, где я могу найти художественного руководителя двойного квартета товарища…

Входит А н и т а. Всматривается в людей, к которым обращается, и узнает их. Минутная неловкая пауза.

Б е л л а. Добрый день.

А н и т а. Это вы… Извините. Добрый день.

Б е л л а. Разве совещание уже закончилось?

А н и т а. Обсуждение работы вашего клуба перенесено.

Ц е з а р ь. Перенесено?

А н и т а. Да.

Ц е з а р ь. Почему?

А н и т а. Не по всем кружкам были готовы материалы.

Ц е з а р ь. Великолепно. Ну уж это, скажу вам…

Б е л л а (перебивает его). Когда следующее заседание?

А н и т а. Через неделю.

Ц е з а р ь. Через неделю?

А н и т а. Что поделаешь… Но у меня появилась мысль поговорить с товарищем Тралмаком. Вот я и пришла сюда.

Ц е з а р ь. Его нет.

А н и т а. Когда…

Ц е з а р ь. Нет и не будет.

Б е л л а. Но ему можно позвонить.

Ц е з а р ь. Кто тебя… (Обрывает.) В самом деле. Товарищ права. (Берет телефонную трубку, делает вид, что набирает номер.) Товарищ Тралмак? Говорит Анита Сондоре. Да, да, та самая, — эстет! Ну что вы, просто я слегка охрипла, так сказать… Слушайте, ваш двойной квартет уже дисквалифицировали и расформировали, как было мною указано в моем отзыве от двадцать четвертого марта сего года? Нет? И не будет? Спасибо. Я немедля позвоню… куда бы мне еще позвонить, надо подумать… Все, кому я рассказывала о ваших песнях, возмущены до предела! Одна известная писательница, когда я ей рассказала, сначала густо покраснела, потом произнесла «фу», да, а под конец грохнулась в обморок, бах! Вас интересует, какая? Пожалуйста! Молодая, талантливая писательница для детей младшего возраста Аугуста Гуськова-Гусыня!

А н и т а. Вы кончили?

Ц е з а р ь. Я кончил. (Вешает трубку.) Благодарю за внимание.

А н и т а (медленно идет к двери. Останавливается). Может быть… раз товарища Тралмака нет… может, я могу поговорить с вами?

Ц е з а р ь. О чем?

А н и т а. О текстах песен.

Ц е з а р ь. Со мной?

А н и т а. Разве не вы их автор?

Ц е з а р ь. Я вроде бы.

А н и т а. Ну вот.

Ц е з а р ь. Пожалуйста. Говорите.

Б е л л а. Снимите пальто.

А н и т а. Спасибо. (Снимает и вешает на спинку стула пальто. Вынимает из сумки какие-то листки с текстами песен. Перелистывает их.) Нужны вовсе не такие уж большие поправки. Посмотрите, пожалуйста. В «Колыбельной» надо снять только первую строфу, которая в самом деле лишняя, — а в четвертой вот эти две строчки заменить другими.

Ц е з а р ь. Какие?

А н и т а. Вот эти.

Ц е з а р ь. Почему?

А н и т а. Гораздо уместнее пожелание счастливой жизни новорожденному, чем это фривольное замечание в адрес его родителей.

Ц е з а р ь. Что лиха беда начало?

А н и т а. Не хочу даже повторять.

Ц е з а р ь. Дальше.

А н и т а. «Журавль в палаточном городке», тут только нужно убрать жаргонные слова, остальное можно спокойно оставить… Спокойно… «Плотнее, граждане, плотнее!» хорошая песня с ясной мыслью, разве что припев «Не наступайте на ноги другим, все мы друзья и братья» повторяется слишком назойливо, к тому же без особой на то надобности, хотя, если подумать…

Ц е з а р ь. Дальше. «Первое свидание».

А н и т а. От него, разумеется, придется отказаться. К сожалению. Парень и девушка встречаются впервые, парень даже имени ее не знает, однако концовка не оставляет сомнений в том, что они уходят, чтобы быть вместе.

Ц е з а р ь. Не оставляет сомнений.

А н и т а. Вот видите, вы и сами…

Ц е з а р ь (перебивает ее). Как долго они, в таком случае, должны быть знакомы?

А н и т а. Что вы имеете в виду?

Ц е з а р ь. Мы с Беллой, например, знакомы две недели, а как ее зовут, я тоже не знаю… Белла-Белла миа, это в самом деле твое имя? Как твоя фамилия, ты мне, наверно, сказала, но…

Б е л л а (тихо). Прекрати.

Ц е з а р ь. С вами, например, мы знакомы со вчерашней ночи…

Анита кладет тексты в сумку.

Может, вы станете утверждать, что это не так?

А н и т а. До свидания. (Идет, чтобы взять пальто.)

Ц е з а р ь (не позволяя ей это сделать). Может, вы станете утверждать, что после ваших поправок от этих песен что-нибудь останется?

А н и т а. Весьма сожалею, что начала этот разговор.

Ц е з а р ь. А я, со своей стороны, наоборот.

А н и т а. Я пришла… я уже сказала… чтобы поговорить с товарищем Тралмаком. Что вы за человек, мне стало совершенно ясно вчера ночью. Совершенно.

Ц е з а р ь. Неужели?

Б е л л а. Юлис…

Ц е з а р ь. А зачем вообще нужны песни, это вам ясно? А? Зачем их сочиняют? Зачем их люди поют?

А н и т а. Хорошая песня учит нас…

Ц е з а р ь. Стоп! Благодарю. Больше вопросов не имею.

А н и т а. Искусство, которое ничему не учит, превращается в пустую игру.

Ц е з а р ь. Да? Значит, песня создается, чтобы чему-то учить, да? Пить плохо, а хранить деньги в сберкассе хорошо…

А н и т а. Зачем же так примитивно.

Ц е з а р ь. Я вам скажу, когда создается песня. Это происходит, когда ты весь во власти чего-то. Ну, например, во власти радости по поводу того долгожданного ребенка… Тогда она сразу создается, в два счета…

А н и т а. «Колыбельная»…

Ц е з а р ь. Которая всем понравилась, потому что все так же радовались.

А н и т а. Но остальные, кто не работает у вас, для кого ваша история без конкретных объяснений не понятна?

Ц е з а р ь. Вы не видели, что происходило во Дворце культуры? Есть вещи, которые понятны всем — за исключением, быть может, только…

Б е л л а. Юлис, прошу тебя…

Ц е з а р ь. Думаю, что и поэты, настоящие, пишут таким же образом!

А н и т а. Каким?

Ц е з а р ь. Ну, не образом, а… словом, они начинают, когда они чем-то захвачены и поглощены. Разве может быть иначе? Тех, что пишут иначе, я вообще не считаю за поэтов и не читаю.

А н и т а. Вам не советовали отнести тексты в Союз писателей? Они там консультируют молодых авторов и…

Ц е з а р ь. Тралмак как-то говорил. Что ты меня спрашиваешь, сказал он, я дирижер — иди в Союз писателей! Хорошо, я пошел. Нахожу дверь комнаты консультантов, стучу… Смотрю, три поэта…

А н и т а. Настоящие?

Ц е з а р ь. Самые что ни на есть. Я так смутился, что хотел тут же удрать, а когда они не дали, спросил только, как у них работает телефон… Потом был еще такой случай. Читаю как-то одну книгу, и там черным по белому написано: «Я знаю только то, что мертвого Наполеона зарывают в яму, чтобы он не смердел, а живого котенка поят теплым молоком». (Рассказывая это Аните, он увлекается и как бы начисто забывает об их враждебных, обостренных отношениях.) Сильно, черт побери, а? Никак не выходит из головы. Захватило, так сказать… Ну как так можно, думаю, возясь со своими телефонами, — как можно сравнивать всемирно известного завоевателя, Наполеона, с животным, понимаете, с каким-то котенком… С одной стороны… А если взять с другой? Котенок смотрит на тебя, слушает… Дышит… Понимаете? Никак не мог успокоиться, пока не написал песню «Наполеон».

Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Да… Да, я… Хорошо, сейчас. (Кладет трубку.) Директор сказал им, что совещание откладывается на неделю.

Б е л л а. А они что?

Ц е з а р ь. Хотят видеть меня… Не исчезайте, дорогая товарищ Сондоре, до моего прихода.

А н и т а. Что вы мне еще…

Ц е з а р ь. Доложу, что скажут ребята, выслушав ваши претензии!

А н и т а. Из ваших уст!

Ц е з а р ь. Ну и что?

А н и т а. В искаженном виде, утрированные и…

Ц е з а р ь. Именно в том виде, в каком я сам услышал из ваших уст! Но о том, что вы в клубе, лучше промолчу. Если они ринутся сюда, мне придется в одиночку защищать вас от всего двойного квартета… Останьтесь! Вам будет небезынтересно послушать — нисколько я знаю этих мальчиков! (Уходит.)

Б е л л а. Я их тоже знаю и…

А н и т а (перебивает ее). Столь же хорошо, как Цезаря Калныня?

Белла смотрит на Аниту: что бы это могло значить? Просто так, слова или — стоит обидеться и дать резкий отпор?

Да, в нем все-таки есть… что-то от формирующегося художника.

Б е л л а. Вы сомневались в этом?

А н и т а. Только окружение толкнуло его на мелкотемье.

Б е л л а. За последние две недели, хотели вы сказать — если я правильно поняла?

А н и т а. Простите, но… (Осекается.)

Б е л л а. Да говорите.

А н и т а. Что ж мне вам еще сказать… Вы молчите, но я вижу, он ищет вашей поддержки, излагая свои неустоявшиеся и весьма поверхностные взгляды, — ищет в вас опоры, да, и находит ее! То вы киваете, то предостерегающе поднимаете руку…

Б е л л а. Я?

А н и т а. Более того, как-то вы остановили его на полуслове, чтоб у него не вырвалось то, о чем ему потом, быть может, пришлось бы сожалеть.

Б е л л а. Вы правы.

А н и т а. Но почему вам это удается? Только потому, что вы всегда заранее знаете, что он скажет… Что вы превосходно узнали его — за эти мистические две недели, в которые я, откровенно говоря, не очень-то верю, — и к тому же добились, что сам он, того не сознавая, очутился под вашим влиянием… Но как вы используете свое влияние? И куда вы его направляете? Чем все это кончится?

Б е л л а. Что именно?

А н и т а. Что с ним станет, если он и впредь будет столь же болезненно переживать всякое критическое замечание? Что станет с задатками его дарования, развитие которого еще только впереди?

Б е л л а. Ой! Сейчас вы напоминаете… угадайте кого? Ни за что не угадаете. Учительницу Гриките, мою классную руководительницу. Она тоже, когда сердилась, задавала вопрос за вопросом, а мы ждали, когда она выдохнется, и отвечали только на то, что она успевала сказать в конце, пока снова не соберется с силами. Она тоже была весьма оригинальная дама. Один раз она… (Смеется.)

А н и т а. Вы смеетесь. Конечно. Вы даже не представляете, какая это ответственность — находиться рядом с человеком, который чувствует в себе призвание и ищет путь в искусстве… Да что там. Даже жены наших профессиональных работников искусств — насколько мне приходилось с ними сталкиваться — не отдают себе отчета в этой ответственности. Они, так же как вы…

Б е л л а (перебивает ее). Ну уж извините. Я не жена Цезаря Калныня. И вообще какое вы имеете право… Вы меня просто удивляете.

А н и т а. Все, что он ни сделает, для вас хорошо… Или вы в самом деле не понимаете, что такое отношение усыпляет и притупляет чувство самокритики? Но ведь если кому-то, особенно из начинающих, покажется, что любой его набросок уже шедевр, он погиб. Он перестанет расти. Он… Хорошо, не будем спорить. Что я хотела вам сказать… Да. Совещание… только пусть это останется между нами, договорились?

Белла кивает.

Совещание будет острым, кое-кто из товарищей будет настроен явно агрессивно.

Б е л л а. Они слышали эти песни?

А н и т а. Да что вы…

Б е л л а. Достаточно было вашего…

А н и т а (прерывает ее). Если что-то можно сделать, надо это делать до совещания. Поэтому я и пришла сюда. В нашем распоряжении целая неделя. Вначале мне казалось, что… в песнях, действительно, довольно много шероховатостей, и мне казалось, достаточно сгладить наиболее заметные… Но вот только что засомневалась. А не исчезнет ли самобытная свежесть, которая… Да! Мне сказали, что у товарища Тралмака есть магнитофонные записи! Как вы думаете, нельзя ли…

Б е л л а. Отчего ж нельзя. Они тут рядом, а усилители поставлены в зале и в комнатах — видите этот ящик над дверью?

А н и т а. Я весьма охотно…

Б е л л а. Какую?

А н и т а. Любую.

Б е л л а уходит.

Возвращается, когда начинает звучать вступление на аккордеоне.

Б е л л а. Пожалуйста, слушайте. «Мы танцевали одно лето».

Песню исполняет двойной мужской квартет.

Анита и Белла слушают.

Примерно на середине песни возвращается Ц е з а р ь. Совсем иным, чем ушел.

Стараясь казаться спокойным и равнодушным, он садится рядом со столиком, где стоит телефон, и, похоже, тоже слушает песню.

Песня кончается.

С минуту царит полная тишина.

Анита смотрит на Беллу.

Белла покачала головой… Может, что случилось?

Начинается новая запись, медленная танцевальная мелодия, исполняемая струнным оркестром. Взгляд Цезаря останавливается на телефоне. Он берет трубку и протягивает руку к диску, однако передумывает. Кладет телефонную трубку на стол. Находит в кармане отвертку. Берет аппарат, снимает с помощью отвертки нижнюю крышку и разглядывает провода, как бы отыскивая повреждение.

Анита снова смотрит на Беллу.

Б е л л а. Юлис!

Ц е з а р ь. Ну?

Б е л л а. Что случилось?

Ц е з а р ь (о телефоне). Вроде бы ничего.

Б е л л а. Ну что ты валяешь дурака?

Ц е з а р ь. Я монтер и отвечаю за то, чтобы был в порядке телефон. Ясно? За другое пусть отвечают те, кому за это деньги платят. Всякие Тралмаки и прочие. (Все это и последующее он произносит безразлично и монотонно.)

А н и т а. Вы хотели, чтоб я дождалась вашего возвращения…

Ц е з а р ь. Правда?

А н и т а. И… обещали рассказать, что они скажут…

Ц е з а р ь. Они?

Молчание.

Б е л л а (робко — начиная догадываться, что случилось, должно быть, нечто непоправимое). Тебе совершенно незачем было серьезно говорить с ними сейчас… когда…

Ц е з а р ь (перебивает ее). Тралмак был трезв.

А н и т а. Какое мнение высказал… товарищ Тралмак?

Ц е з а р ь. Ваше.

А н и т а. Как это понимать?

Ц е з а р ь. Вы с ним беседовали?

А н и т а. Мы даже не знакомы, что вы.

Ц е з а р ь. Я — ничто.

Молчание. Танцевальную мелодию подхватывает гитара.

Б е л л а. Юлис, нельзя ли говорить нормально?

Ц е з а р ь. Он вычеркнул те же самые места.

Б е л л а. Тралмак?

Ц е з а р ь. Гитара — это неплохо. Если умеешь искусно играть. Не так ли?

Все трое слушают музыку.

Раздается резкий телефонный звонок — Цезарь снимает трубку, не отвечая, нажимает на рычаг, дает отбой. Снова звонок, он продолжается какое-то время, затем Цезарь отпускает и вновь нажимает рычаг. Звонок умолкает.

Белла, запри дверь.

Б е л л а. Ну зачем ты…

Снова раздается длинный звонок. Цезарь снова снимает трубку и снова нажимает и отпускает рычаг. Звонки прекращаются.

Ц е з а р ь. Белла! Ты слышала, что я сказал? Скорее!

Б е л л а уходит.

А н и т а. Может быть, они…

Ц е з а р ь. Нет, нет — все в порядке.

А н и т а. Но я…

Ц е з а р ь. Но вы можете радоваться, ведь все получилось по-вашему. Именно так, как вы хотели.

Возвращается Б е л л а.

Заперла?

Белла кивает.

А н и т а. Товарищ Калнынь, я все-таки…

Ц е з а р ь. Опять. Ну как вам не надоест, одно и то же… Послушаем лучше музыку. Белла, где это могло быть записано?

Б е л л а. Что ты меня спрашиваешь?

Ц е з а р ь. Да, верно, чего я пристаю к людям с глупыми вопросами и не знаю какими там еще… предложениями… Ничего этого не нужно, Белла. Посему — мир и аминь.

Б е л л а. Юлис!

Ц е з а р ь. Белла, если б ты только знала, как у меня сейчас легко на сердце. Когда все так счастливо разрешилось.

А н и т а. Что тут в конце концов…

Ц е з а р ь (прерывает ее). Товарищ Сондоре! Позвольте еще раз обратить ваше внимание на музыку. Это же песня без слов… Слушайте.

В дверь громко стучат.

Белла идет открыть.

Ни шагу! Белла!

Белла останавливается.

Теперь уже в дверь стучат кулаками, слышны возгласы…

Когда танцевальная музыка неожиданно обрывается, среди общего шума выделяются голоса:

«Юлис, что с тобой?»

«Будет или не будет?»

«Открой дверь, старик!»

«Выйди к ребятам!»

«Из-за нескольких пустяковых словечек он заваливает концерт!»

«Принципиальный какой нашелся!»

«А что я говорил? Во Дворце культуры ВЭФа он зазнался!»

«Он получил солнечный удар!»

«Юлис, рожа! Надулся!»

«Ребята ему по-дружески говорят, а он надулся как пузырь и убежал!»

«Шляпа!»

«Эй ты, может, ты не один?»

Рев, свист.

«Выходи подобру-поздорову!»

Возобновляется музыка — вступление аккордеона к песне.

А н и т а. Товарищи, вы меня извините, но…

Ц е з а р ь. Ничего, ничего. Надоест. Поорут и уйдут.

Песня, по всей вероятности, записана на концерте, потому что вступление на минуту затихает и голос ведущего программу объявляет название: «На плоту вниз по Гауе»!

Поет двойной квартет. Тот самый, что сейчас воет и дурачится под дверью.

Звучит песня, нетрезвый шум постепенно стихает.

Песне аплодируют.

Б е л л а идет выключить магнитофон.

Аплодисменты утихают, но издали — по-видимому, в тот момент, когда Белла открывает дверь, доносится: «Летят вороны над могилой и каркают: напрасно все…»^{14}

Потом вновь, перекрывая все, слышится звук громкоговорителя, аккордеон.

А н и т а. Я все понимаю… Я понимаю, конечно, но… говоря о ваших песнях… разве вы сами считаете, что там нет никаких, ни малейших недостатков?

Ц е з а р ь. Нет, почему же?

Аккордеон умолкает. Угомонились или ушли и члены квартета.

А н и т а (нерешительно). Раз вы столь категорично отвергаете все возражения…

Ц е з а р ь. Почему все. Ваши. Мелкие, лицемерные, необоснованные и…

Возвращается Б е л л а.

Белла, я получил зарплату.

Б е л л а. Я тоже получила, ну и что?

Ц е з а р ь. Поехали в «Баложи»^{15}?

Б е л л а. Далеко…

Ц е з а р ь. Вызовем такси. (Протягивает руку к телефону.) Белла, ты не слыхала, но товарищ еще раз хотела напомнить, что деньги нужно нести в сберкассу, а не оставлять в баложском кабаке, и она, разумеется, права… Белла! В самом деле! Накопим денег и поедем в отпуск в Карпаты! Будем жить в палатке… В окне универмага одно время была выставлена такая, знаешь, чудесная палатка, двухместная и… Белла!

Б е л л а (тихо, без упрека). Ты, по всей вероятности, пил вместе с ними…

Ц е з а р ь. Ни капельки. Белла, мы с тобой маленькие людишки, потому должны относиться с почтением к товарищу, которая пришла дать нам свои советы. К товарищу, у которой и мысли не возникает, что она могла бы что-то сделать не так.

А н и т а. И однако…

Ц е з а р ь. Белла, ты слышишь? Я поражен. Ах да, вероятно, это было, когда она ходила в детский сад. Правильно. Она оторвала кукле голову, чтобы посмотреть, действительно ли внутри опилки.

А н и т а. Это было в сентябре… где-то на Курземском побережье^{16}… (После паузы.) Я была там в командировке, впервые за долгие годы, и под вечер случайно встретила знакомого следователя. Оказалось, два молодых парня, рыбаки, тяжело избили в то утро охотника из Риги, сломали его ружье, рассыпали дробь… Рыбаки показали следователю, что охотник на их глазах застрелил лебедя, и, когда я с ними встретилась, все трое направлялись на место происшествия. Я тоже пошла. Убитая птица лежала на самом берегу моря. Когда мы приблизились к ней, другая, оставшаяся в живых, поднялась в воздух, стала описывать над нашими головами большие круги и невыразимо жалобно кричала.

Б е л л а. А эта… оставшаяся в живых… была он или она?

А н и т а. Она.

Б е л л а. Ой!

А н и т а. Остальные какое-то время еще взволнованно покружили, а потом взяли курс на юг и улетели. Она осталась с другом, вместе с которым начала перелет через Европу… чтобы весной вновь вернуться в свое эстонское или финское болото, где теперь понапрасну ждет их гнездо… (Помолчав.) Я сказала рыбакам, что именно так им и следовало поступить, и добилась, что обвинение против них было снято. Это не было ни правильно, ни законно, ни… легко. Но я своего добилась.

Ц е з а р ь. Она своего добилась… Белла, как ты думаешь, какая у нее может быть песня? У каждого человека есть такая, своя… Не представляю, какая может быть у нее.

А н и т а. Есть одна… Я уже почти стала забывать, что такая существует… (Берет аккордеон. С минуту наигрывает, вспоминая. Потом начинает — скорее говорит, чем поет.)

И…

Б е л л а. И?

Ц е з а р ь. Что дальше?

А н и т а. Дальше? (Словно очнувшись, откладывает аккордеон в сторону, поднимается, берет пальто.) Дальше ничего. (Уходит.)

Цезарь собирает вещи — три стула, столик, телефон, графин, стакан.

Белла берет у него оба пальто и аккордеон.

Цезарь — на этот раз он — оглядывается и произносит:

«Антракт — десять минут, но у нас с вами за это время пройдет целая неделя».

Белла: «Идем».

Оба уходят.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Входит Б е л л а, несет стол с красной лакированной поверхностью и две такие же табуретки, одеяло, шарф… Одеялом и броских тонах Белла накрывает тахту, ярко высвечивается и шарф, переброшенный через спинку стула. Мы находимся —

В КОМНАТЕ БЕЛЛЫ.

Разместив все, Белла идет к двери.

На полпути останавливается, поворачивается к нам, произносит:

Входит А н и т а с магнитофоном.

Б е л л а уходит и тотчас вновь возвращается, неся аккордеон и вазу с еловой веткой в шишках.

Анита садится на стул.

Белла включает магнитофон.

Песню «Четыре белые рубашки» исполняет двойной мужской квартет, соло — Цезарь Калнынь.

Когда песня кончается, Белла выключает магнитофон и смотрит на часы.

Смотрит на часы и Анита.

А н и т а. Простите, но… я понимаю, что очень поздно, но я… не могу уйти, пока…

Б е л л а. Я разве что говорю. Сидите.

А н и т а. Вы все еще уверены, что он…

Б е л л а. Придет?

А н и т а. Да.

Б е л л а. Он не может не прийти. Ой! Сядьте, пожалуйста, куда-нибудь в другое место. На тахту… Пожалуйста!

Анита поднимается и смотрит на Беллу.

(Поправляет шарф на спинке стула.) Это его место.

Анита садится на тахту.

К себе домой он теперь не пойдет, потому что мать сразу же спросит, все ли в порядке, а его матери, знаете, о таких вещах говорить нельзя, она очень нервная, а врать Юлис… врать Цезарь не умеет. К ребятам из квартета он не пойдет из-за ссоры, а кроме квартета, насколько я заметила, у него близких друзей нет.

А н и т а. Это означает, что сейчас он где-нибудь… пьет?

Б е л л а. Возможно… Может, вам все-таки дать кофе? Я могу поставить, мигом будет готов.

А н и т а. Спасибо, не нужно.

Б е л л а. Вы мне не рассказали, как Цезарь попал на совещание. Ведь приглашали только Миервалдиса Тралмака.

А н и т а. Цезарь пришел, попросил разрешения принять участие… Никто не возражал.

Б е л л а. Он тоже говорил?

А н и т а. Ни слова.

Б е л л а. Какое же было решение?

А н и т а. Указать работникам Дома народного творчества на необходимость тщательнее следить за репертуаром коллективов самодеятельности.

Б е л л а. Да, но в отношении программы нашего концерта?

А н и т а. «Первое свидание» вычеркнули. «Колыбельную», «Четыре белые рубашки» и другие разрешено исполнять после того, как будут внесены исправления.

Б е л л а. Вы своего добились.

А н и т а. Да.

Б е л л а. И сидите здесь и дожидаетесь Цезаря, чтобы торжествовать.

А н и т а. Без моего вмешательства все окончилось бы значительно хуже.

Б е л л а. Без вашего вмешательства вообще ничего бы не началось.

А н и т а (после паузы). Поставьте еще раз то же самое.

Б е л л а. «Белые рубашки»?

Анита кивает.

Белла включает магнитофон.

Песня. Обе слушают.

Когда песня обрывается, Белла склоняется над магнитофоном.

А н и т а. Странно, но с каждым разом, как я слушаю эту песню, она привлекает меня все больше и больше… Странно. Такие наивные слова, такая простая, чтобы не сказать — примитивная мелодия… но все вместе полно какой-то неотразимой притягательности, как латгальский глиняный кувшин^{18}, грубый и вместе с тем изящный… Я ничего больше не понимаю.

Б е л л а. Чего уж тут не понимать, господи! (Выключает магнитофон.) Все яснее ясного.

А н и т а. А именно?

Б е л л а. Пока вы еще не были знакомы с Цезарем, вы слушали его песни равнодушно, а с той самой минуты, как вы его полюбили…

А н и т а. Белла!

Б е л л а. Белла, Белла… (После паузы.) Ни один мужчина не войдет ни в мою, ни в вашу комнату, если мы сами того не захотим, а если и войдет, тут же вылетит.

А н и т а. Вы хотите сказать, что в ту ночь я сама разрешила Цезарю…

Б е л л а (перебивает ее). Конечно!

А н и т а. Я без конца твердила, чтобы он…

Б е л л а. Конечно! Чтобы он уходил! А как же иначе, господи! Вы были дамой! На самом высоком уровне! Вы были так оскорблены — господи! Цезарь со своей наивностью, вероятно, даже поверил… Цезарь — но не я!

А н и т а. Это же…

Б е л л а. Невероятно, но факт!

Молчание.

Белла смотрит на часы.

А н и т а. Я так устала, что у меня нет сил спорить с вами.

Б е л л а. О чем же?

А н и т а. Хотя бы о… Белла!

Б е л л а. Ну, я слушаю.

А н и т а. Вы в самом деле считаете, что симпатия к автору мешает объективно судить о его работе?

Б е л л а. Совсем наоборот.

А н и т а. Наоборот?

Б е л л а. Вы считаете, что ваше прежнее суждение о его работе было объективным?

А н и т а. Да, только…

Б е л л а (перебивает ее). Вы глубоко ошибаетесь, потому что это было всего лишь поверхностное суждение равнодушного человека, скажу я вам, и ничего более — ясно?

А н и т а. «Ясно» — это у вас от него…

Б е л л а. «Не так ли»?

А н и т а. Это тоже… За две недели.

Б е л л а. За три.

А н и т а. Хорошо, во время концерта во Дворце культуры ВЭФа я была еще не знакома с Цезарем Калнынем, — но я же не знакома с большинством из тех, кто пишет и сочиняет музыку!

Б е л л а. Зато их все знают, и, начни вы куда-нибудь звонить, чтобы из библиотек изъяли «Швейка», над вами только посмеются, а не…

А н и т а (перебивает ее). Я думаю о другом.

Б е л л а. Я тоже, о вашем так называемом «объективном суждении»… Ведь вовсе не важно… не решающе, я думаю… что вы влюбились именно в Цезаря. Не перебивайте меня! Важно… ну как бы вам это растолковать… Вспомните, вам не понравилось «У Янтарного моря»!

А н и т а. Крики нетрезвых людей за вечерним застольем вы хотите сравнить с…

Б е л л а. Подождите, разрешите теперь мне… Ребята действительно были нетрезвы, верно, да и кое-кто из девушек тоже, не отрицаю, но главное то, что у всех было приподнятое настроение — оттого, что они находятся в приятном обществе, и оттого, что у друзей такая квартира, и радость, понимаете, вылилась в общей песне, все покачивались в едином ритме… знаете, как это делают — берут друг друга под руку, сидя за столом, и покачиваются…

А н и т а. Знаю.

Б е л л а. И если б вы находились среди нас, вы пели бы вместе с нами и чувствовали себя так же, как мы. Но вы сидели в своем углу, в полном одиночестве, и все, что происходило за стеной, могло вас только раздражать… В таком деле самому нужно принимать участие, а не смотреть со стороны.

А н и т а. Мы же начали о…

Б е л л а (перебивает ее). А вот еще, недавно я на одном вечере смотрела любительский фильм. Люди на экране танцевали — вернее, без звука всячески подергивались и толкали друг друга, улыбаясь, как форменные идиоты… в том числе и я…

А н и т а. С Цезарем?

Б е л л а. Нет, с… мы еще не были знакомы… с другим, он хорошо танцует, но на экране, глядя со стороны… да еще без звука… бррррр! Это выглядело просто кошмарно.

А н и т а. Мы все-таки начали об искусстве, а не о том, как выглядит или не выглядит со стороны поведение подвыпивших людей.

Б е л л а. Хорошо, хорошо, сейчас я скажу и об искусстве… Искусство… искусство рождается там, где бьется сердце и течет в жилах кровь, это мое глубочайшее убеждение. Там, где что-то очень-очень любят и поддерживают, да, а что-то другое крайне ненавидят… Там рождается искусство. Там, где есть жизнь. И потому, чтобы произведение искусства тебе что-то давало, ты сам должен быть живым. Ты должен быть во всем этом, понимаете, а не где-то в стороне… Ты должен быть в этом, и живым!

А н и т а. А я, сидя в зале Дворца культуры ВЭФа…

Б е л л а. За невидимой перегородкой!

А н и т а. …была мертва?

Б е л л а. Ну да.

А н и т а. Интересно.

Б е л л а. Никого не любя и принимая во всем участие лишь умом, вы слушали холодно, со стороны, и полагали, будто вы объективны, а на самом деле просто-напросто подсчитывали плюсы и минусы, как бухгалтер свои копейки, в то время как живые люди вокруг смеялись и плакали!

А н и т а. Не припоминаю, чтобы кто-нибудь плакал.

Б е л л а. Я говорю это обобщенно, чтоб вы поняли, что песни тут были ни при чем, потому что в ту минуту, когда вы полюбили, ваши уши открылись, а вы еще удивляетесь, почему та же самая песня зазвучала вдруг совсем по-иному… Потому, дорогая товарищ Сондоре, потому! Не хотите ли случайно послушать «Четыре белые рубашки» еще раз? Еще как хотите, не так ли? Еще как хотите! (Тянется к включателю магнитофона.)

А н и т а. Знаете, кто вы?

Б е л л а. Ну?

А н и т а. Фрейдистка.

Б е л л а. Я?

А н и т а. Типичная.

Б е л л а. Да, да, только… что это значит?

А н и т а. Странный вопрос. Вы не знаете, что такое — фрейдистка?

Белла качает головой.

А н и т а. Людей, создающих искусство и воспринимающих его, вы приравниваете к мартовским кошкам, мяукающим на всех крышах.

Б е л л а. Я?

А н и т а. Или к птицам, токующим в брачный период.

Б е л л а. Я!

А н и т а. Да.

Б е л л а. Нет. Мне такое и в голову не приходило. Кто в восемнадцать лет не читает и не пишет стихов — если вы это имели в виду, — но поэтами становятся лишь некоторые, для кого это было всерьез… Но вы меня никогда не убедите — никогда! — что поэзия… вообще искусство может возникнуть и быть понято там, где нет любви!

А н и т а. Стало быть, из числа людей, создающих и понимающих искусство, детей и стариков вы исключаете?

Б е л л а (с минуту смотрит на Аниту). Вы, вероятно, уже не отдаете себе отчета в том, что говорите… Идите домой.

А н и т а. Не пойду.

Б е л л а. Вы сказали, что я… ну…

А н и т а. Фрейдистка. Вы и есть фрейдистка.

Б е л л а. А что такое вы, если можете так говорить? Вы же в таком случае в десять раз хуже… Вы… циник! Да! Циник! Я говорю о любви, а вы, оказывается, под этим словом понимаете лишь… ну…

А н и т а. Это вы так понимаете. Я только продолжаю вашу мысль, доводя ее до абсурда.

Б е л л а. В таком случае вы еще и…

А н и т а. Ну, ну?

Б е л л а. Демагог! Циник и демагог вы, если хотите знать!

А н и т а. Благодарю.

Б е л л а. Уходите. У меня нет ни малейшего желания притворяться вежливой и занимать вас.

А н и т а. Никуда я не пойду.

Б е л л а. Что Цезарь может сюда прийти, я выдумала, чтобы подразнить вас, поняла ведь, что с вами происходит, ясно? Он и не собирался.

А н и т а. Это вы выдумали только сейчас.

Б е л л а (после паузы). Поражаюсь вашему самообладанию… Вы хорошо воспитаны, не так ли? Сразу чувствуется… Моя мама в молодости пела в театре оперетты, от нее я унаследовала музыкальность, и она научила меня, как два года носить одно и то же платье, чтоб оно выглядело как новое.

А н и т а. Это не так-то мало.

Б е л л а. Всему остальному меня научила тетя Кристина.

А н и т а. Например?

Б е л л а. Например, любить хороших людей, и не только в Гризинькалне, и не симпатизировать дурным… Вы теперь думаете, что я говорю о продавщицах в молочной и им подобных — с ними-то она на ножах из-за дурно оформленной витрины, — но вы глубоко ошибаетесь. Тетя Кристина, например, ненавидит Пиночета! Да! Заходит она как-то вечером ко мне и говорит — вы можете смеяться, если угодно, но я в ту минуту буквально вздрогнула, — она говорит: «Я проклинаю Пиночета, и вы еще доживете до того дня, когда этот негодяй провалится, а те, кто ему еще верит, увидят наконец его истинное лицо!»

А н и т а. Что это доказывает?

Б е л л а. Не забывайте, сколько ей лет. Ей…

А н и т а. Ну и что?

Б е л л а. Вам сколько?

А н и т а. А себя вы считаете хорошим человеком?

Б е л л а. В день поминовения усопших^{19} мы всегда идем на кладбище Райниса^{20} зажигать свечи. После этого идем на Лесное кладбище^{21} к Даце Акментинь^{22}, которую тетя в молодости очень любила. Идем, а по Березовой аллее текут люди, понимаете, и звучат тихие голоса, и ветер в темноте колышет пламя свечей, тысяч свечей… «Они идут сюда, чтобы вспомнить», — говорю я, а тетя Кристина отвечает: «Да, и чтобы яснее осознать, что они живы!»

А н и т а. А себя вы считаете хорошим человеком?

Белла включает магнитофон и смотрит на Аниту, чтобы ответить, но раздается звонок в дверь. Б е л л а идет открывать. Возобновляется прерванная песня.

Входит Ц е з а р ь. Направляется к магнитофону. Выключает. Возвращается Б е л л а.

Ц е з а р ь (Аните). Что это на вас нашло?

А н и т а. На меня?

Ц е з а р ь. Там, на совещании. Вы же повернулись на сто восемьдесят градусов и кинулись сама на себя!

А н и т а. Я?

Ц е з а р ь. А разве не так? Все они повторяли то, что вы внушили им по телефону — буквально, слово в слово! — но вы, вместо того чтобы торжествовать и пожинать плоды своих трудов, обрушились на этих бедняг как разъяренная фурия! Или, иными словами, кинулись сама на себя!

А н и т а. Неужели это выглядело так?

Ц е з а р ь. Точь-в-точь. Как некий персонаж из «Тысячи и одной ночи» — выпустили джина из бутылки, сами перепугались, попытались загнать его обратно…

А н и т а. Что вы теперь собираетесь делать?

Ц е з а р ь. А что, собственно, я должен делать? Буду спокойно продолжать работать на своей телефонной станции. (Смотрит на часы.) В восемь утра смена.

А н и т а. Вы поняли мой вопрос?

Ц е з а р ь. Допустим.

А н и т а. А ответ? Что вы собираетесь делать?

Ц е з а р ь. Ничего.

А н и т а. А песни?

Ц е з а р ь. Мир праху сему.

А н и т а. Цезарь!

Ц е з а р ь. Ого?

А н и т а. Извините.

Ц е з а р ь. Не за что, Анита.

Б е л л а. Дружеская и непринужденная беседа на высоком уровне, сказала бы я… Если б меня кто спросил…

Ц е з а р ь. Вы бились с ними геройски. Особенно с тем тупым старикашкой, который даже не знал, о чем идет речь, но все время твердил, что нужно покончить с очернением жизни. Услышал где-то… Знаете что? Бог с ними со всеми. Надоело, честное слово.

А н и т а. И это говорите вы?

Ц е з а р ь. Не так ли? Белла, почему ты не предлагаешь гостям кофе?

Б е л л а уходит.

А н и т а. Когда я им звонила и говорила, что песни не хороши, мне не приходилось тратить лишних слов. Сегодня, напротив…

Ц е з а р ь. А чего бы вам, Анита, хотелось? Обратного? Когда нужно разрушать — это одно дело, а что-то строить…

А н и т а (перебивает его). Всего ужаснее, Цезарь, эта покорность в вашем голосе… Это смирение… В какой момент вы потеряли доверие к песням?

Ц е з а р ь. Ну что там с доверием или… Просто я опомнился, ясно? Такие песни шутки ради можно петь дома или с друзьями. Сегодня, чтобы вылезти на эстраду, и впрямь нужен филологический факультет и консерватория.

А н и т а. Это обычный путь. Талант вырывается и идет своим.

Ц е з а р ь. По принципу — кто силен, тот и прав?

А н и т а. Бывают случаи, когда…

Ц е з а р ь. Нет.

А н и т а. Человек в трудной борьбе, шаг за шагом завоевывает чье-то сердце, встречая в нем отклик, но приходит другой, в один миг перечеркивает все его старания и побеждает, даже не прилагая для этого особых усилий… Вы скажете, это несправедливо, но разве вы можете утверждать, что этому когда-либо наступит конец?

Ц е з а р ь. Вы хотите знать, в какой момент я отступился… В таком случае мне следовало бы спросить, в какой момент и почему вы сами, так сказать…

А н и т а. На ваш вопрос очень просто, как она полагает, нашла ответ Белла. Но она не права.

Ц е з а р ь. В каком смысле?

А н и т а. В любом. Нет, в чем-то, конечно, она права. Говоря об искусстве и любви… Связь она интуитивно уловила правильно, только она все упрощает… Да, холодными руками нельзя вылепить даже глиняную уточку-свистульку, верно. И если ты сидишь в концертном зале насупившись, тебя оставит равнодушным даже Моцарт, только… разумеется, в данном случае никто не станет искать вину в Моцарте…

Ц е з а р ь (после паузы). Я читал биографии некоторых поэтов и и композиторов. Многим с ней не очень везло. С этой самой любовью.

А н и т а. «Твоя печаль — источник радости других».

Ц е з а р ь. Это верно.

Молчание.

А н и т а. Почему вы не сели на свое место?

Ц е з а р ь. На какое свое место?

Анита указывает на стул.

Вы шутите… Я впервые в этом доме.

Молчание.

«Твоя печаль…» — как там дальше?

А н и т а. «…источник радости других»… Я тогда… когда-то… сказала себе другие слова, которые постепенно сделались лейтмотивом моей жизни…

Ц е з а р ь (после паузы). Какие?

А н и т а. «Разбита хрустальная ваза. Поставить в пластмассу мне эти цветы? Пусть лучше они завянут!»

Ц е з а р ь. По принципу — «раз нет, так нет»… Только это безжалостно. По отношению к цветам, я имею в виду.

А н и т а. Безразличная ко всему и опустошенная, я уже не сопротивлялась, когда мне давали какие-нибудь общественные поручения. Это заметили, число обязанностей стало быстро возрастать, я… не стану перечислять, кем я только не являюсь… Теперь меня беспрестанно втягивали в водоворот разговоров, телефонных звонков, комиссий, совещаний, проверок и тому подобного, и, говоря совершенно объективно, я сделала немало — мне ведь не надо было смотреть на часы, как раз наоборот… Мне доверяли решать все более сложные вопросы, обязанности становились все ответственнее… Я работала, я… И мне ни на минуту не приходило в голову, что такой человек, как я… опасен.

Ц е з а р ь. Ну, здравствуйте.

А н и т а. Разве я шла во Дворец культуры ВЭФа слушать концерт? Комиссия эстетического воспитания молодежи решила проверить репертуар клуба, и я, поскольку в тот вечер была свободна, просто…

Ц е з а р ь (перебивает ее). Ну оставим это.

А н и т а. Я уже подозревала, что вы не так сильны, как кажетесь, и…

Ц е з а р ь (перебивает ее). Оставим, я сказал.

А н и т а. Это было не так-то легко, сидеть там и… Вы уже превратились для них в пункт повестки дня, с которым нужно как можно скорее закончить. Я хоть прослушала эти песни, а они…

Ц е з а р ь. Анита!..

А н и т а. Раньше мне казалось, что лебедей убивают со зла, и те, кто это делает, негодяи… Но оказывается, это вовсе не обязательно. Разве кто-нибудь из них был негодяем? Разве я негодяйка?

Возвращается Б е л л а.

Ц е з а р ь (Аните). Только не начните внушать себе, будто вы кого-то убили. Вы этого не сделали. Все, в общем, остались живы — или почти живы. (Белле.) Где же кофе?

Б е л л а. Какой кофе?

Ц е з а р ь. Я сказал, что…

Б е л л а. Я поняла, что ты… Если тебе угодно кофе, я сию минуту пойду и…

Ц е з а р ь. Нет, нет. Уже ночь, Белла, и…

Б е л л а. Я была у тети Кристины, потому что…

А н и т а. А разве тетя Кристина… живая?

Б е л л а. Конечно. И весьма. Почему бы ей не быть… Странный вопрос.

А н и т а. Извините. Я воспринимала ее как… символ, и когда вдруг выяснилось, что к ней можно пойти и поговорить…

Б е л л а. Может быть, хотите? Она не спит.

А н и т а. Не сейчас же, ночью, но как-нибудь — да, непременно… Непременно.

Б е л л а. Пожалуйста.

А н и т а. Белла! Вы были не правы. Относительно меня. Вы увидели лишь, что мне… Вы заметили, что я внешне изменилась и… Мне ведь понадобилась смелость, хотя бы для сегодняшнего совещания, не говоря уж о… Ведь все это явилось для меня ударом, который оглушает, но одновременно и приводит в себя, поэтому я… (Говоря, она подходит к Цезарю и — не вдумываясь в то, что делает, — смахивает с его плеча пушинку или обрывок нитки.) Потому что с той минуты, когда я поняла, что́ я могу еще натворить, если буду продолжать так жить, я… Но вы, Белла, все упростили и переиначили на свой лад. Нет, вы были не правы.

Б е л л а. И тетя Кристина, когда я ей сейчас говорила, сказала, что… (Смотрит на Цезаря и осекается.)

А н и т а. Что она сказала?

Б е л л а. Она… она сказала: «Может, все и так, как ты думаешь, только навряд ли эта Анита пришла бы в таком случае сюда и сидела ночью в твоей комнате, дожидаясь Цезаря. Это может сделать лишь человек с чистым сердцем и…» (Обрывает.)

Ц е з а р ь. И?

Б е л л а. Все.

А н и т а (после паузы). До свидания.

Б е л л а. Всего хорошего.

А н и т а. Цезарь…

Ц е з а р ь. Я провожу вас. Через несколько минут, можно?

Анита кивает и уходит.

Белла… Это правда твое настоящее имя?

Б е л л а. Нет.

Ц е з а р ь. Как же тогда тебя зовут? Лаймдота? Мария?

Б е л л а. Ты будешь смеяться надо мной.

Ц е з а р ь. Не буду.

Б е л л а. Нет?

Ц е з а р ь. Я же сказал.

Б е л л а. Стелла.

Ц е з а р ь. Стелла?

Б е л л а. Да.

Ц е з а р ь. Это почти одно и то же.

Б е л л а. Да, но мне не нравится. Все так или иначе спрашивают — настоящее имя, настоящее имя… Ну что ж, так всем и объясняй, что наивысшим достижением в жизни моей мамы была роль Стеллы в «Вольном ветре», которую она сыграла, когда заболела примадонна… Это было как сон, говорит она. Ни до, ни после ничего подобного не было, говорит.

Ц е з а р ь. Минута, ради которой стоило жить…

Б е л л а. Именно так она и говорит.

Ц е з а р ь. Как наш концерт во Дворце культуры ВЭФа.

Б е л л а. Все-таки?

Ц е з а р ь. Да.

Б е л л а. Вопреки всему, что затем последовало…

Ц е з а р ь. Вопреки всему. Минута, когда мы и полный зал были едины… помнишь, Белла…

Б е л л а. Да… Я очень рада, что ты не позволил омрачить это… Ту минуту, я имею в виду! Не позволяй, Цезарь. Никому и никогда.

Ц е з а р ь. Ты назвала меня Цезарем?

Б е л л а. Я?

Ц е з а р ь. Только что…

Б е л л а. Нечаянно, наверно.

Ц е з а р ь. Эта примадонна вскоре выздоровела?

Б е л л а. Конечно.

Ц е з а р ь. Твоей маме следовало начать единоборство.

Б е л л а. Думаю, ей это было не под силу.

Ц е з а р ь. Белла, я еще не знаю, будет ли это под силу мне. Но я попробую.

Б е л л а. Ты?

Ц е з а р ь. Тот же случай. Не так ли? Наши эстрадники в этом жанре никак не могут уловить нужный тон. Ведь понимают люди, что поляки и немцы поют хорошо, да, но нам нужно что-то свое, иное… Про нас… Ясно? Поэтому уже первые мои песни получили столь неожиданный отклик, ясно? Со всеми их недостатками… Но как только наша собственная «примадонна» встанет на ноги, Цезарь Калнынь может… Ну, хватит болтать. Знаешь, почему я сегодня вечером все-таки пришел? Я, наверно, тебя люблю.

Б е л л а. Как интересно.

Ц е з а р ь. Не так ли? Я вдруг понял, что…

Б е л л а. Тебя ждут.

Ц е з а р ь. И… больше ты ничего мне не скажешь?

Б е л л а. От радости, что ты меня «наверно любишь»?

Ц е з а р ь. Ну…

Б е л л а. Какое счастье!

Ц е з а р ь. Белла…

Б е л л а. Какая честь для какой-то там Стеллы-Беллы-аккордеонистки!

Входит А н и т а. Вопросительно смотрит на обоих.

Ц е з а р ь (Белле). Извини.

Б е л л а. За что?

Ц е з а р ь. Я тебе позвоню. Еще сегодня ночью. Можно?

Б е л л а. Нет.

Ц е з а р ь. Ну тогда утром. Из самой первой квартиры, где буду исправлять телефон. Исправлю и позвоню.

Б е л л а. Из первой, из второй… Какая разница.

Ц е з а р ь. Все-таки. (Надевает ремень аккордеона и начинает песню о Наполеоне и котенке.)

Белла и Анита присоединяются.

После каждой строфы кто-то — сначала Цезарь, потом Белла, после нее Анита — произносит слова о Наполеоне и котенке.

Песня кончается.

А н и т а уходит.

Ц е з а р ь кладет аккордеон, кивает Белле и следует за Анитой. Белла поворачивается к нам. Произносит:

«Ну, и пока все… На этом тринадцатая пьеса нашего автора обрывается…»

Возвращаются А н и т а и Ц е з а р ь, в пальто. Цезарь несет пальто Беллы. Подает ей. Она надевает.

Жестом указывает, что нужно собрать вещи. Цезарь берет стол, табуретки и магнитофон.

Одеяло, шарф и аккордеон забирает Белла.

Анита берет вазу с веткой ели.

Все трое, переглянувшись между собой, обращаются к нам.

Анита говорит: «До свидания».

Белла: «Всего хорошего».

Цезарь: «Спасибо за внимание».

И они уходят.

На сцене остаются тахта и стулья, как в начале действия — нейтральная, сама по себе ни о чем не говорящая мебель. Однако теперь мы смотрим на нее иными глазами, потому что все это помогло нам заглянуть во внутренний мир трех людей, понять суть их столкновений и того, что составляет их общее.

1965