ПОРТРЕТ ЛИВА В СТАРОЙ РИГЕ{52} Пьеса в трех действиях
Авторизованный перевод Ил. Граковой.
А р и я Л и н д е }
Д з и н т р а Т у н н е }
М а р т а Б у к а }
Б о н и ф а ц и я С в и л а н }
К а з и м и р С в и л а н }
Г у с т а в Ц е р и н ь ш }
В и л и с Н о р е й к о }
А й в а р Ю р и к с о н }
У л д и с Э г л и т и с }
М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с }
И м а н т Р о м а н о в с к и й } — учащиеся третьего курса строительного отделения заочного техникума.
Я н и с Т а л б е р г, преподаватель.
Л а й м д о т а, его жена.
Э д у а р д И р б е, заведующий фотолабораторией.
А н д р и с С в и л а н.
Н а т а, его приятельница.
К в а к }
Д ж о } — знакомые Наты.
Вы в Риге. Вы стоите на том месте, где некогда находилась Ратуша{53}; ныне тут возвышается новый корпус Политехнического института с проходом на улицу Краму{54}, и мимо вас по главной магистрали Риги — улице Ленина — скользят троллейбусы и спешат пешеходы. Но стоит сделать всего несколько шагов, стоит только свернуть на эту самую Краму или в какой-нибудь другой переулочек Старой Риги, и вы словно вступаете в иной мир, и с вами говорит история.
В этой части города некоторые здания приспособлены для нужд заочного техникума. В самом большом из них, построенном в середине XIX века на старом средневековом фундаменте, сравнительно просторные и уютные помещения, но печное отопление, всевозможные неожиданные углы, закоулки, повороты и разновысокий уровень пола напоминают о старине. Поднимаясь по винтовой лестнице на третий этаж, вы, например, за какой-нибудь дверью обнаруживаете огороженную перилами площадку, с которой несколько ступенек снова ведут вниз — в аудиторию с лампами дневного света, экраном и современными наглядными пособиями в витринах. Своеобразно сочетается современность и старина и в построенной на чердаке фотолаборатории, из мансардных окон которой открывается вид на черепичные крыши Старого города и откуда виден также золотой петух на шпиле башни Дамского собора. Никаких существенных изменений не претерпел, по-видимому, лишь подвал, в котором техникум хранит дрова.
В здании примерно такого же типа устроено общежитие. До него не спеша можно дойти меньше чем за пять минут.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Подвал под учебным корпусом техникума в Старой Риге. Перекрытия в виде тяжелого кирпичного свода с осыпавшейся кое-где штукатуркой, у самого потолка чуть виден проем окна, через которое снаружи падает полоса света. В соседние помещения ведет дверь в виде арки. Теперь, весной, дров уже немного, и они находятся где-то дальше, в глубине. Здесь осталось всего несколько березовых чурбанов да поленьев, а в углу свалены пустые цветочные горшки. Из подвала наверх идет крутая лестница. На этом уровне находится передняя гардероба с вделанной в нишу скамьей и тяжелой дверью в подвал. Дверь в гардероб — на противоположной стороне, она застекленная, и за ней виден столик с телефоном. В глубине лестница, ведущая наверх в вестибюль, расположенный на уровне улицы. В вестибюле, невидимая нам, берет свое начало винтовая лестница, по которой можно попасть на все четыре этажа старого здания, а также на чердак.
В передней гардероба появляется Г у с т а в Ц е р и н ь ш. Он открывает тяжелую подвальную дверь, включает свет и спускается вниз. Густаву двадцать четыре — двадцать пять лет, но, возможно, и больше; он принадлежит к типу сухощавых людей, поэтому сразу трудно определить его возраст.
Внизу Густав внимательно все осматривает.
Где-то в глубине замяукала кошка.
Г у с т а в смотрит, улыбается и направляется туда, исчезая из виду.
Наверху появляются Д з и н т р а Т у н н е и М а р т а Б у к а, Дзинтра девятнадцатилетняя девушка, а Марте лет тридцать. Обе идут с улицы в весенних пальто.
Д з и н т р а. Никого… Ты не ослышалась?
М а р т а. Я? Еще чего. Талберг ясно сказал — учебная экскурсия закончится в подвале нашего техникума.
Д з и н т р а (заглядывает в дверь подвала). Внизу горит свет… Может, они где-нибудь там дальше?
М а р т а. Лезем вниз.
Обе спускаются вниз и осматриваются кругом, пока Дзинтра не замечает Густава.
Д з и н т р а. Ой, как я испугалась… Марта, смотри!
М а р т а. Густав, где остальные?
Д з и н т р а. И как ты, Густав, не боишься гладить чужую кошку, да еще черную!
Г у с т а в возвращается в первое помещение.
М а р т а. Остальные наши там?
Густав отрицательно качает головой.
Д з и н т р а. Странно… А придут?
Густав кивает.
Густав, мы с Мартой тоже сбегали в кассу Домского концертного зала, но больше ни одного билета не осталось. Когда ты брал себе и Арии, почему не подумал о других товарищах с курса? Я, например, сроду не была на органном концерте!
М а р т а. Если в комнате общежития не закрывать окно, в самых громких местах можно кое-что услышать.
Д з и н т р а. Ну что ты, Марта. Как можно сравнивать.
М а р т а. Не знаю, что Талберг собирается нам здесь показывать. Подвал как подвал. (Исчезает в соседнем помещении.)
Д з и н т р а. Наверху, в Старой Риге, для меня самым интересным оказался портрет лива на стене Домского собора{55}. Знаешь, Густав, у меня в паспорте написано «латышка», но на самом-то деле я из ливов!
Густав недоверчиво смотрит на девушку.
Да! Не веришь? В школе, в Вентспилсе, нас таких было несколько, но по-ливски мог говорить только один мальчик из Мазирбе{56}, да и то не свободно, а только так, приблизительно… Вот на экскурсии в Таллине он многое понимал и переводил нам, потому что ливский и эстонский языки родственны. Ты читал, что говорит о нас, ливах, поэт Имант Зиедонис в своей книге «Курземите»{57}?
Густав кивает.
Знаешь, в двенадцатом веке тут жило еще такое количество наших, что немцы всю землю называли «Ливония», в переводе это значит «Страна ливов», а теперь осталась какая-то сотня или около того, думаю, а таких, у кого в паспорте значится «лив», всего семь, можешь себе представить?
Наверху, разговаривая, появляются Б о н и ф а ц и я и К а з и м и р С в и л а н ы, У л д и с Э г л и т и с, А й в а р Ю р и к с о н, И м а н т Р о м а н о в с к и й и М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с. Эти люди съехались на сессию из разных районов Латвии и, как уж водится при обучении заочного типа, весьма отличаются друг от друга и по возрасту, и по внешнему виду, и по манере поведения. Длинный и худой Юриксон и маленький широкоплечий брюнет Романовский ровесники Дзинтры. Солидному, несколько даже франтоватому Эглитису под тридцать. Обоим Свиланам по сорок, а Штокманис на несколько лет старше их.
Первым спускается вниз Юриксон.
За ним следуют остальные.
Ю р и к с о н. Кого я вижу, Густав и Дзинтра!
Д з и н т р а. Куда вы все пропали?
Ю р и к с о н. А вы тут что делаете? Смотрите у меня, скажу Арии!
Из соседнего помещения появляется М а р т а.
Э г л и т и с. Это же целый подземный зал.
Ю р и к с о н. Жуткая яма. Чувствуете, чем пахнет?
Р о м а н о в с к и й. Смотри, крыса!
Д з и н т р а. Ой, я боюсь! (Бросается на лестницу.)
Б о н и ф а ц и я. Ты мне, Романовский, не пугай ребенка!
Ш т о к м а н и с. Ну в самом деле!
М а р т а (нагибается и берет в руки полено). Мне тоже так показалось.
Наверху появляется преподаватель Я н и с Т а л б е р г, человек лет тридцати пяти. Перед ним вырастает вылетевшая из двери подвала Д з и н т р а.
Т а л б е р г. Что такое?
Д з и н т р а. Ничего. (Отходит в сторону, пропуская вперед Талберга.)
Талберг спускается вниз и останавливается на последней ступеньке лестницы.
Вокруг него собираются заочники.
Т а л б е р г. Итак, примерно на этом уровне в тринадцатом веке начала расти Рига, потому что позже, как мы это видели наверху, уровень города значительно поднялся. Марта, что вас так занимают эти цветочные горшки?
М а р т а. Просто так, смотрю.
Т а л б е р г. Бывшие первые этажи, ставшие теперь подвалом, во многих местах соединены между собой подземными ходами. Например, в десяти шагах отсюда в ту сторону начинается цепь подвалов бывшей Ратуши. Если двигаться по направлению к Даугаве, можно добраться до подвала под кафе «Вей, ветерок»{58}. Так, а теперь обратите внимание на древний дух помещения. Как называется стиль, для которого характерны такие своды? Прошу.
Никто не рискует высказаться.
Мы же с вами говорили… В Домском соборе, что мы там видели? Юриксон!
Ю р и к с о н. Романский стиль.
Т а л б е р г. И только?
Д з и н т р а. Готику.
Т а л б е р г. Верно. Романский и готический стили, но башня построена уже в стиле барокко.
К а з и м и р. Для меня осталось неясным, в каком стиле петух.
Б о н и ф а ц и я. Тсс!
Т а л б е р г. Петух — это флюгер.
Р о м а н о в с к и й (удивленно). Выходит, он крутится?
Т а л б е р г. Да еще как. Иначе бы давно сломался. Крутится и клювом указывает, откуда дует ветер.
К а з и м и р. А механизм у него какой?
Б о н и ф а ц и я. Не мешай, Казимир.
К а з и м и р. Перестань мне делать замечания.
Б о н и ф а ц и я. Кто тебе сделает замечание, если не жена!
К а з и м и р. Женой ты была в городе Прейли{59}. В заочном техникуме ты для меня…
Б о н и ф а ц и я. Ну, ну?
К а з и м и р. Товарищ по курсу.
Б о н и ф а ц и я. Милые, вы слышали? Я, мать его троих детей!
Одни заочники, для которых перебранка Свиланов стала уже привычным явлением, смеются, другие усмехаются.
Т а л б е р г. Все будет нормально, товарищ Свилан. Пусть Казимир спрашивает и остальные тоже, смелее. На экзамене — там буду спрашивать я… Итак, крестовый свод характерен для готики. Соседнее помещение, по всей вероятности, гораздо более раннее, перекрыто полукруглым сводом, характерным для чего?
Ш т о к м а н и с. Для романского, разумеется.
Т а л б е р г. Правильно, товарищ Штокманис. Теперь давайте осмотрим его поближе. Прошу. Осмотрим также и ходы, ведущие в неизвестном направлении. Некоторые из них, вероятно, завалены дровами…
Все исчезают в соседнем помещении.
Наверху появляется А р и я Л и н д е, светловолосая девушка лет двадцати. За ней следует В и л и с Н о р е й к о, брюнет боксерского вида, старше ее на несколько лет.
В и л и с. Ария, подожди… Ария!
А р и я. Я уже сказала, что сегодня вечером мы идем с Густавом на концерт органной музыки. (Спускается вниз.)
В и л и с. Подожди… Послушай, что я тебе…
А р и я. Нет! (Спустившись вниз, бежит за остальными и исчезает.)
Спускается вниз и Вилис. Равнодушно оглядывает своды, подвал его не интересует.
В соседнем помещении слышится смех, возвращаются товарищи с курса, и В и л и с отходит в сторону, в тень.
Первой появляется М а р т а, все еще с поленом в руке. За ней следуют К а з и м и р С в и л а н и Ю р и к с о н. Вдруг Марта останавливается и изо всех сил швыряет полено в сторону лежащего цветочного горшка. Горшок, разумеется, разбивается.
Вбегают остальные з а о ч н и к и.
Б о н и ф а ц и я. Марта, ты что, с ума сошла?
М а р т а. Но я видела!
Все громко обсуждают происшедшее.
Появляется Т а л б е р г.
Т а л б е р г. Товарищи, товарищи! Ну что это опять за чепуха! Какая крыса, где? Выдумали тут! Прошу минуту внимания!
Воцаряется тишина. Заочники поворачиваются к Талбергу.
К а з и м и р. Вот чертовка, право слово!
Снова смех и шепот.
Т а л б е р г. Тише, пожалуйста! Вы, оба там, Юриксон и Романовский! Хватит, товарищ Эглитис, а? Ну так… Обзор древней архитектуры мы закончили…
К а з и м и р. Точкой, которую поставила Марта.
Смех, который тотчас обрывается, потому что нужно слушать.
Т а л б е р г. …закончили учебной экскурсией по Старой Риге. Завтра, в День Победы, желаю вам хорошо отдохнуть, но послезавтра…
Э г л и т и с. Вам также.
Б о н и ф а ц и я. Вам также, товарищ классный руководитель!
Т а л б е р г. Спасибо, но послезавтра, следовательно, мы начнем советскую архитектуру, ведь до экзаменов нам нужно еще пройти планировку колхозного села. До свидания!
Г о л о с а. До свидания!
Талберг поднимается наверх.
Заочники, собравшись в кружок, оживленно беседуют.
М а р т а (громко). Но я видела!
Это вызывает новый взрыв смеха.
Наверху Талберга ожидает Э д у а р д И р б е, заведующий фотолабораторией техникума. На седой голове пожилого мужчины мягкий берет. В руках у него бинокль. Он показывает Талбергу какую-то записку. Талберг кивает и поворачивается в сторону подвала.
Т а л б е р г (зовет). Густав, вас ищет товарищ Ирбе!
Ю р и к с о н. Густав, эй!
Р о м а н о в с к и й. Где он там?
Э г л и т и с. Только что был.
Б о н и ф а ц и я. Наверно, ушел одним из тех подземных ходов.
Появляется Г у с т а в.
Ю р и к с о н. Тебя зовут наверх!
Р о м а н о в с к и й. Старый фотограф с чердака!
Когда Густав поднимается наверх, Т а л б е р г входит в гардероб, оставляя дверь открытой.
Эдуард Ирбе отдает Густаву бинокль. Густав благодарит, и они оба уходят.
Разговаривая, наверх поднимаются Бонифация и Казимир Свиланы, Марта Бука, Дзинтра Тунне, Улдис Эглитис, Миервалдис Штокманис и Имант Романовский. Последним идет Айвар Юриксон.
Ю р и к с о н (зовет). Дзинтра, на одно слово! (Захлопывает дверь подвала, не подумав выключить внизу свет.)
Дзинтра останавливается, пропуская мимо остальных.
Ю р и к с о н. Ты когда-нибудь ходила в Риге на бал?
Д з и н т р а. Нет, а разве балы в Риге чем-то отличаются от вентспилских?
Ю р и к с о н. Про Вентспилс сказать не могу, я обычно хожу в Салацгриву{60}, мне это ближе, но, надо думать, отличаются. Столица! Пойдем проверим?
Д з и н т р а. Знаешь, Айвар, что-то не хочется.
В дверях гардероба появляется Т а л б е р г. Он подходит к столику, берет телефонную трубку и набирает номер.
Ю р и к с о н. Дзинтра, ты обдумай!
Оба следуют за однокурсниками и исчезают.
Т а л б е р г (по телефону). Добрый вечер. Ты знаешь, я… Да… Лайма, прошу тебя, не паникуй, хорошо? Я собирался перед ночным дежурством зайти домой, но, когда мы с третьим курсом вернулись с экскурсии, оказалось, что у коллеги, дежурившего днем, больше нет времени, потому что ему… Понимаю, что тебя это не интересует, но… Как хочешь, только я… Алло! Лаймдота!
Но та положила трубку… Талберг, вздохнув, делает то же. Выходит из гардероба, запирает дверь на ключ и идет наверх. В подвале, забытая в соседнем помещении, появляется А р и я — должно быть, погрузившись в свои мысли, она не заметила, как все ушли.
Она идет к лестнице.
Заступая ей дорогу, из темноты выходит В и л и с.
В и л и с. Постой, Ария. Сейчас ты скроешься в своем женском общежитии, ясное дело, и не появишься до послезавтра, это уж точно, но в конце-то концов все равно придется поговорить серьезно, тебе не кажется?
А р и я. Дай пройти.
В и л и с. В Кулдиге{61} тебя встретить было невозможно, теперь в Риге ты тоже меня все время избегаешь, но…
А р и я. Пусти, Вили!
В и л и с. Милости прошу, через десять минут. Сядь на чурбан и выслушай, пожалуйста, что я тебе скажу. Потом иди, куда хочешь.
А р и я. Я тебе все сказала. Все.
В и л и с. Но я тебе…
А р и я. Ты мне тоже.
В и л и с. Неужели ты не видишь, что со мной творится?
А р и я. И пожалуйста, не надо опять грозить. Это бесполезно.
В и л и с. Значит, тебе безразлично?
А р и я. Мне надоело, понимаешь ты это или нет? И я устала. И мне безразлично.
В и л и с. Я, вероятно…
А р и я. Мне совершенно безразлично. Безразлично, слышишь ты?
В и л и с. Хорошо, я… Я понимаю. Не думай, что я не понимаю. Хорошо. (Поворачивается и исчезает в соседнем помещении.)
Путь к лестнице для Арии открыт. Однако она не спешит. Тишина…
Медля и раздумывая, Ария поднимается наверх. И неожиданно натыкается на препятствие — тяжелая дверь заперта. Ария испуганно оглядывается.
Она пробует и так и этак, но все напрасно. Когда Юриксон захлопнул дверь, замок автоматически сработал.
Ария садится на верхней ступеньке. В соседнем помещении начинает мяукать кошка. Протяжно, жалобно…
А р и я (тихо). Вили! Не кривляйся, пожалуйста, ладно?
В и л и с (появляясь). Ты еще не ушла?
А р и я. Кто-то запер дверь.
В и л и с. Ну и что? Чудачка. Постучи и позови, пусть…
А р и я. Ты думаешь, что говоришь? (И испуганно смотрит в сторону двери.)
В и л и с. Я?
А р и я. Тише…
— Мяу…
Господи, а мне казалось, это ты мяукаешь.
В и л и с. Я? Ну знаешь, Ария…
А р и я. Не поднимайся!
Аудитория на третьем этаже. На двух столах, сдвинутых вместе, работают над своими чертежами М а р т а Б у к а и К а з и м и р С в и л а н. За ними склонился над доской И м а н т Р о м а н о в с к и й. Еще дальше виден М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с.
У л д и с Э г л и т и с, повернувшись к доске спиной, рисует высящуюся неподалеку за окном башню Домского собора. Золотой петух на верхушке башни освещен сейчас вечерним солнцем.
На площадке перед дверью, от которой вниз в аудиторию ведут три ступеньки, словно на трибуне стоит А й в а р Ю р и к с о н. Обеими руками он опирается о перила.
Ю р и к с о н. Романовский, идем на бал!
Р о м а н о в с к и й. Сказано тебе, сегодня вечером мы чертим.
Ю р и к с о н. Да, но ведь не до…
Э г л и т и с. Перестань, Айвар.
Ю р и к с о н. С тобой я не разговариваю, ты женат и у тебя двое детей. Я разговариваю с Имантом Романовским.
Р о м а н о в с к и й. Говори не говори, мне нужно работать. Курсовой проект лежит да еще две контрольных по черчению.
Ю р и к с о н. «Нужно работать»… Так и мхом обрасти недолго. Когда мы с тобой теперь попадем в Ригу на бал? Подумай! Закопаемся на строительстве коровников да свинарников, пройдет лето…
Р о м а н о в с к и й. Я обещал маме во время сессии вести порядочный образ жизни.
Ю р и к с о н. Да куда я тебя приглашаю?
Р о м а н о в с к и й. Ты? На бал в чужом месте, да еще без своих девчонок. Испробовано, будь спокоен. Свидетельство тому буквы «И. Р.», выцарапанные мною на неком подоконнике, а подоконник тот ты можешь увидеть в Резекне{62} в камере предварительного заключения местной милиции… Потом я под влиянием мамы начал новую жизнь.
Ю р и к с о н. С чем тебя от всей души и поздравляю.
Р о м а н о в с к и й. Спасибо, друг. Я вступил в колхозную строительную бригаду и не жалею об этом шаге. Наш небольшой, но сплоченный коллектив работает с энтузиазмом, и половина из нас повышает свою квалификацию, учась заочно.
Ю р и к с о н. Вы слушали радиопередачу из цикла «Для вас, строители». Ладно, пойду один. Мужчины, кто одолжит галстук? Мой для бала в канун Дня Победы слишком помят.
Э г л и т и с. А что, Юриксон, разве ты уже существовал на свете в тот день?
Ю р и к с о н. Если я еще и не был осуществлен, как сказали бы по радио, то, во всяком случае, уже был задуман.
Э г л и т и с. Находился в стадии задания на проектирование, так сказать.
Ш т о к м а н и с. Как только вспомню, что мы тогда, в мае сорок пятого…
Ю р и к с о н (перебивает его). Товарищ Штокманис, если не ошибаюсь, свои воспоминания о капитуляции немецкой армии в Курземе уже изложил нам на политинформации… Я иду в общежитие одеваться. Мужчины, как насчет галстука?
Э г л и т и с. Извинись, тогда получишь.
Ю р и к с о н. Разве я кого обидел? Я извиняюсь, пожалуйста. Это мне не трудно, но в чужом месте одному, как сказал Романовский, действительно немножко как-то… Может, кто передумал? А? Казимир!
К а з и м и р (тихо разговаривавший с Мартой поднимает голову). Ну?
Ю р и к с о н. Пойдем на бал!
К а з и м и р. На какой еще бал?
Ю р и к с о н. Ну здравствуйте…
Входит Т а л б е р г.
Т а л б е р г. Видали, какие энтузиасты. И долго вы намерены работать?
К а з и м и р. Мы же никому не мешаем.
Т а л б е р г. Кроме меня, никому. Мне под этот праздник выпало ночное дежурство. Сейчас восьмой час, а в десять я вас выставлю, потому что пойду спать.
Р о м а н о в с к и й. Так рано?
Э г л и т и с. Мои дочки около десяти еще продолжают обсуждать передачу «Спокойной ночи, малыши», которую слушали в девять.
Т а л б е р г (спускается вниз в аудиторию и заглядывает в рисунок Эглитиса). Ага, башня Домского собора понравилась… У вас, Эглитис, хорошее чувство пропорции и вы отлично владеете графикой, я по контрольной работе заметил. Из вас может получиться архитектор. Вам самому не кажется?
Э г л и т и с. Сначала пусть строительный техник получится.
Т а л б е р г. Фигурка лива тоже довольно хорошо схвачена.
Ш т о к м а н и с. Скажите, пожалуйста, разве тогда, в средние века, чествовали таким образом ремесленников? Скульптурный портрет на стене большого здания!
Ю р и к с о н. Как наших передовиков.
Р о м а н о в с к и й. Куда там, еще более шикарно. Нашего Казимира Свилана вместе с его Бонифацией выставили в масштабе один к одному на Доске почета в Прейли, но ведь каменная скульптура в Риге несоизмеримо большая честь!
Т а л б е р г. Этот вопрос еще изучается. Некоторые ученые, например, полагают, что столетием раньше этакого лива взяли бы да замуровали живьем в стену, чтоб охранял здание, а тут с той же целью и из того же расчета в стену замуровали его изображение, ясно? Символически, но замуровали.
Э г л и т и с. Жаль, что трудно было рассмотреть выражение лица.
Т а л б е р г. Да, я уже говорил, что для этого нужна лестница или бинокль. Лицо очень своеобразное и живое, вероятно, точное воспроизведение конкретного человека.
Ш т о к м а н и с. Каменщика.
Т а л б е р г. Может, и плотника. Да, вот так он, бессловесный, и смотрит там, а начни он рассказывать, это было бы — не знаю что… Чего только он не видел — и немецких господ, и польских и шведских королей, и русских царей, включая Петра с Екатериной, а главное — ливов и латышей, своими руками построивших не только все те архитектурные памятники, которыми мы гордимся, но и остальные здания в Старой Риге, мы ведь почти ничего не знаем об этих людях.
Ю р и к с о н. И… невозможно узнать?
Т а л б е р г. Кое-какие упоминания в архивах существуют, Юриксон. Можно также сделать кое-какие выводы по старинным фамилиям. В тысяча пятьсот четвертом году в каком-то списке упомянут Мертин Мурниек{63}, позже встречаются Матеас Мурниек, Йорген и Магдале Мурмейстеры{64}… Есть еще какие-нибудь вопросы?
К а з и м и р. Нет.
Т а л б е р г. Вы, товарищ Свилан, поосторожнее. Вот скажу Бонифации, в каком обществе вы тут устроились.
К а з и м и р. Да ну! Неужели вы настолько стары, что уже не понимаете молодежи?
Т а л б е р г. Серьезно говоря…
К а з и м и р. Серьезно говоря, эта моя сокурсница объясняет мне, что и как, а та, о которой вы упомянули, сама, извините, два чертежа не закончила, а третий еще и не начинала… Чему она может меня учить, какой пример подать?
Комната в женском общежитии. За окном, по ту сторону узкой улочки, виден какой-то амбар Старой Риги. У окна стол, на нем ваза с тюльпанами, круглая коробка торта и завернутая в папиросную бумагу бутылка сухого вина.
Б о н и ф а ц и я С в и л а н, глядя в зеркало, накручивает волосы, а Д з и н т р а Т у н н е, сидя напротив нее у стола, делает очередную запись в своем дневнике.
Б о н и ф а ц и я. Я, если хочешь знать, такой писанине не доверяю. Что ежели эта тетрадь попадет кому в руки и он все про тебя прочтет?
Д з и н т р а. Я вовсе не все пишу.
Б о н и ф а ц и я. Чем тогда, скажи, отличается твой дневник от стенгазеты?
Дзинтра пожимает плечами.
Б о н и ф а ц и я. Прочти мне, к примеру, последнее предложение.
Д з и н т р а. Последнее?
Б о н и ф а ц и я. Ну да.
Д з и н т р а. Оно очень длинное.
Б о н и ф а ц и я. Ну каким может быть длинным одно предложение?
Д з и н т р а (читает). «Я ей…» — Арии! — «…говорю, что Густав должен быть хорошим человеком, раз к нему так спокойно идут даже черные кошки, которые обычно очень пугливы, потому что суеверные люди их шпыняют, а Ария сказала, что дома, в Кулдиге Густав каждый день пишет ей письма — идя на работу, он делает крюк, чтобы пройти мимо ее дома на берегу Венты{65}, и бросает письмо в почтовый ящик, а она вынимает и у себя на работе читает, а после работает и думает о том, что он написал!»
Б о н и ф а ц и я. Точка?
Д з и н т р а. Восклицательный знак.
Б о н и ф а ц и я. Ну, если бы кто взял да стал записывать, сколько всего иной раз я успеваю выпалить, не переводя дыхания… Ах вот оно что… каждый день по письму?
Д з и н т р а. Да. Каждый день. Прекрасна такая любовь, верно, Бонифация? В обеденный перерыв он обычно звонит, и тогда она коротко говорит что-нибудь или отвечает, если в письме был какой-то вопрос.
Б о н и ф а ц и я. Почему ты не зовешь меня Бония?
Д з и н т р а. Я… неловко. Знаешь, и то уж большой героизм, что я говорю тебе «ты», а не «вы».
Б о н и ф а ц и я. На одном курсе учимся!
Д з и н т р а. Да, но… и знаешь, мне больше нравится Бонифация.
В дверь стучат.
Б о н и ф а ц и я. Кто там?
Дзинтра поднимается и идет к двери.
Казимира, пока я не надену платок, не впускай!
Д з и н т р а (посмотрев). Это Густав.
Б о н и ф а ц и я (надевая платок). Пусть войдет.
Входит Г у с т а в.
Д з и н т р а. Арии еще нет. Наверно, зашла в магазин за хлебом или еще куда. Марты тоже нет. Что у тебя в руках? Покажи!
Б о н и ф а ц и я. Бинокль. Где ты достал?
Д з и н т р а. Я знаю, что ты хочешь рассмотреть — портрет лива, верно? (Берет бинокль и направляет на Густава.) Я заметила, как ты слушал, когда Талберг рассказывал…
Б о н и ф а ц и я. Дай мне тоже. (Смотрит.) Такие теперь можно увидеть только в фильмах, вроде «Капитана пиратского корабля» или еще в «Войне и мире», там тоже были… (Отдает бинокль Густаву.)
Д з и н т р а. Я пойду с тобой.
Густав, улыбаясь, качает головой.
Ах да, я забыла… У тебя ведь только…
Б о н и ф а ц и я. Не болтай. Пока придет Ария, Густав попьет с нами чаю.
Д з и н т р а (надув губы, берет с подоконника чайник). Я вскипячу воду.
Б о н и ф а ц и я. Садись, Густав. Чувствуй себя у нас, девочек, как дома.
Густав садится на табуретку.
Д з и н т р а уходит.
(Переставляет со стола на подоконник торт и бутылку вино.) Сегодня Станислав, вот мы и собираемся к деверю на именины, годами не видимся да и не тянет. Уж не знаем, что и как будет, гордые эти рижские Свиланы, только держись. Испокон веку такими были, а теперь ихнюю повысили в детском саду в заведующие, а сам он тоже какой-то там начальник, при центральном отоплении вроде бы… (Переставляет на подоконник и тюльпаны и подает Густаву фотокарточку, которая была прислонена к вазе.) Взгляни на моих детей! Андрису уже двадцать, этот у нас в армии, а близнецам надо спешно доставать белые платья, в июле праздник совершеннолетия{66}… Взрослые люди, а когда это случилось, понять не могу. Такие молодые родители, верно, Густав? Ты тоже удивляешься, как и все… Только ведь мы с Казимиром почти детьми пошли работать на стройку, а там и собственные дети пошли, так и остались с семью классами, а теперь вот решили снова сесть на школьную скамью. По правде-то говоря, поступить в филиал техникума меня два года назад сагитировала моя подруга Леокадия, она теперь на бухгалтерском отделении учится… Что наши мужья скажут, спрашиваю? Мужья тоже могут учиться, отвечает Леокадия, сколько времени они на то же самое пьянство ухлопывают попусту! Не трудновато ли будет, говорю, а Леокадия на это — вот еще! Нам, старым комсомолкам!
Входит Д з и н т р а с чайником.
Не понимаю, куда этот Казимир подевался. В парикмахерской разве что. Что до франтовства — тут он в нашей семье первый. Чего только не делает, чтобы поспевать за модой. Мне ведь тоже нравится, я и сама… но посмотри, например, на это! (Передает Густаву другой снимок.) То ли хиппи, то ли Христос… С трудом заставила подстричься, когда ехали сюда на сессию. Теперь говорит — подстригусь совсем коротко и буду зачесывать волосы на лоб. С него станется. С такого. (Говоря все это, она накрывает на стол. Ее слова вроде бы весьма осуждающи, но голос звучит тепло, и явственно чувствуется, что она гордится мужем.)
Д з и н т р а (наливает в стакан чаю). Густав, пожалуйста.
Густав кладет фотографию на тумбочку, поднимается, извиняется и направляется к двери.
Б о н и ф а ц и я. Ну куда же ты?
Густав останавливается, вынимает из кармана два билета, показывает.
Д з и н т р а. На концерт органной музыки, да, но это же в восемь!
Б о н и ф а ц и я. Успеешь. Еще и половины нет. Попьешь чаю, тогда.
Д з и н т р а. Верно, Густав? Ария за это время подойдет, а ходьбы тут три минуты, не больше, а если она не придет, она будет ждать тебя у входа в концертный зал.
Б о н и ф а ц и я. Ну а как же. Ария из нас из всех самая пунктуальная!
Густав медленно кладет билеты обратно в карман.
Подвал, как в первой картине. На верху лестницы все еще сидит А р и я. Озябшая и нервная, она взглядывает на часы. Потом смотрит на пальто и пиджак Вилиса, лежащие на чурбане.
Внизу в проеме двери появляется В и л и с в рубашке с засученными рукавами и мрачно смотрит на Арию.
А р и я. Ну?
В и л и с. Ну… Пожалуйста. Дрова переложены.
А р и я. А… дверь?
В и л и с. Открыта. Не слышала, как я дубасил? Со всех петель сорвал.
Ария поднимается и медленно сходит вниз, однако в конце лестницы нерешительно останавливается.
Ария, может, хватит, а? Ты показала, кто ты и что ты обо мне думаешь, и…
А р и я. Вили, опять.
В и л и с. Образумься же. Ну? Постучим, Талберг нам откроет и…
А р и я. Нам…
В и л и с. Ну и что?
А р и я. Если он увидит нас тут вдвоем, я умру.
В и л и с. Он? Талберг?
А р и я. Он или кто другой, какая разница, знать будут все.
В и л и с. Что знать, черт побери? Что здесь случилось?
А р и я. Мы должны выбраться отсюда немедленно, и так, чтобы никто не видел, ну как ты не хочешь меня понять…
Замяукала кошка.
Хорошо, если ты боишься, мы туда не пойдем, но в таком случае придумай, пожалуйста, что-нибудь другое…
В и л и с. Честное слово, я этой кошке шею сверну. Ага… Оказывается, это я боюсь… Спасибо, Ария.
А р и я. У тебя в волосах паутина.
В и л и с. Сними.
Кошка, предупреждающе: «Мяу»…
Ария отступает.
Нет, я абсолютно тебя понимаю. Я понимаю. Когда один человек другому противен, словно какая-нибудь лягушка или что-то в этом роде, то, совершенно естественно…
А р и я. Ты ошибаешься, потому что я… (Умолкает, не зная как продолжить.)
В и л и с. Я понимаю также, каким ударом это было бы для твоего немого, если б ему кто сказал, что мы с тобой целый час провели вдвоем в подвале на расстоянии неполных четырех метров друг от друга — конец света!
— Мяу…
Вилис хватает полено и швыряет куда-то в глубь соседнего помещения, в стену. Падает кусок жести, сухо сыплются поленья…
А р и я (испуганно оглядывается на дверь). Тише, прошу тебя.
В и л и с. Ну, или туда, или туда. Решай. Одно из двух.
А р и я послушно идет и исчезает в соседнем помещении.
В и л и с следует за ней.
Наверху появляется А й в а р Ю р и к с о н с плащом в руке, он идет на вечер и потому как следует принарядился. Он входит в переднюю гардероба, останавливается перед зеркалом и что-то еще поправляет, проверяет узел галстука, сдувает какие-то пылинки…
Позади него неожиданно возникают К в а к и Д ж о, юноши с подчеркнуто длинными волосами, в разномастной одежде и тапочках. В руках у Квака транзистор.
Айвар Юриксон оглядывается и вздрагивает.
Квак и Джо смеются. Без злобы и даже без особой насмешки, просто так. Быть может, над длинным и тощим деревенским парнем в белом воротничке и с тщательно повязанным галстуком, что в их глазах является признаком безнадежного провинциализма и отсталости, а быть может, над его откровенным изумлением и смущением, что он так близко видит таких…
К в а к. Джо, перестань… Перестань!
Д ж о. Я перестал, Квак.
К в а к. Ната, хау!
Появляется Н а т а, молодая девушка в брюках и куртке, с коротко подстриженными волосами.
Одного нашли. Очевидно, местный.
Н а т а. Добрый день. Скажите, вы не знаете Казимира и Бонию Свиланов из Прейли?
Ю р и к с о н. Допустим, знаю, и что дальше?
К в а к. Джо, я не ожидал.
Д ж о. Стиль, Квак.
Н а т а. Тише вы! (Юриксону.) Вы не скажете, где я могу их увидеть?
Ю р и к с о н. Не скажу. Казимир был здесь, но куда-то ушел, а Бония…
Н а т а. Может, они пошли к дяде Станиславу на именины?
Ю р и к с о н. Спросите меня, пожалуйста, что-нибудь полегче.
К в а к. Джо, ты слышишь? Он говорит с Натальей как с дамой.
Д ж о. Слышу, Квак.
Н а т а. Последний раз беру вас с собой. (Юриксону.) Вообще-то я ищу Андриса, их сына, потому что в связи с праздником ему дали отпуск на три дня и он в Риге, только я понятия не имею где. Извините.
Ю р и к с о н. Не за что.
Ната, Квак и Джо направляются к выходу. С музыкой, поскольку Квак успевает включить транзистор.
Навстречу им идет Т а л б е р г.
Т а л б е р г. Одну минуту. Что вы тут делаете?
К в а к (без малейшей агрессивности, лениво). А какое вам…
Н а т а. Квак! (Талбергу.) Извините, пожалуйста. Мы уже выяснили. До свидания.
Т а л б е р г. Счастливо.
В с е т р о е уходят.
Талберг вопросительно смотрит на Юриксона.
Ю р и к с о н. Спрашивали про Свиланов.
Т а л б е р г. Казимир же наверху.
Ю р и к с о н (качает головой). Ушел.
Т а л б е р г. Придется закрыть входную дверь, иначе тут… Кто из ваших там еще работает?
Ю р и к с о н. Эглитис, Романовский и Штокманис, да и я иду. Курсовой проект нужно двинуть.
Внизу появляется В и л и с. Надевает пиджак.
Т а л б е р г. Вы же собирались на бал.
Ю р и к с о н. Всякое желание пропало.
Т а л б е р г. Таких, как эти, вы там не встретите. У этих в Риге другие, совсем иные пути.
Вилис поднимается вверх по лестнице.
Ю р и к с о н. Да, но уже нет настроения.
Вилис стучит.
Талберг и Юриксон удивленно поворачиваются к двери подвала.
Смотрят.
Вилис стучит еще раз.
Т а л б е р г. Кто там?
В и л и с. Я. Норейко.
Т а л б е р г. Какой Норейко?
В и л и с. Вилис Норейко с третьего курса.
Т а л б е р г. Одну минуту. (Юриксону, тихо.) Ключ лежит в строительном кабинете на столе…
Ю р и к с о н быстро уходит.
Что вы там делаете, Норейко?
В и л и с. Ничего, так просто.
Т а л б е р г. Вы один?
В и л и с. Да. Это я на пари.
Т а л б е р г. Странно.
Появляется Ю р и к с о н и дает Талбергу ключ.
За Юриксоном вбегают Р о м а н о в с к и й, Э г л и т и с и спустя минуту Ш т о к м а н и с.
Спасибо, Юриксон. Между прочим, кто из вас хорошо знает Норейко?
Э г л и т и с. Вили Норейко? Я. Он из Кулдигского района, так же как Густав и Ария, но первые два курса мы учились вместе на консультационном пункте в Салдусе{67}. То есть мы с Вили, потому что те двое, Густав и Ария, окончили среднюю школу и приехали прямо сюда в Ригу, на третий курс.
Талберг открывает дверь подвала.
В прихожую гардероба входит Вилис.
Т а л б е р г. Сначала проверим, что там делается внизу.
В и л и с. Пожалуйста, если угодно. Проверяйте. (Идет.)
Т а л б е р г. Постойте, Норейко. Поговорите с Эглитисом и подождите меня здесь. (Кивает остальным троим и спускается вниз.)
Юриксон, Романовский и Штокманис следуют за Талбергом и в с е ч е т в е р о исчезают внизу в соседнем помещении.
Э г л и т и с. Вили, что ты…
В и л и с. Мне неохота разговаривать, да и времени нет.
Э г л и т и с (заступает ему дорогу). Подожди…
В и л и с. Отойди.
Э г л и т и с. Ну почему нужно так…
В и л и с. Уйди, слушай, ты…
Э г л и т и с. Мне очень жаль, но лучше все-таки, если ты останешься, пока… Извини, пожалуйста. Слышишь? Уже идут, так что…
Разговаривая, возвращаются и поднимаются наверх Т а л б е р г с т р е м я з а о ч н и к а м и.
Т а л б е р г. Ну так как, Норейко?
В и л и с. Так, как я сказал. Пари.
Т а л б е р г. Пари, значит… И вы были один?
В и л и с. Я уже сказал.
Т а л б е р г. Наверху напишете объяснение директору.
В и л и с. Пожалуйста, а… попозже нельзя?
Т а л б е р г. Почему попозже? Сейчас. (Уходит.)
В и л и с мрачно следует за ним.
Р о м а н о в с к и й. Мистика.
Ю р и к с о н. Вообще мрачный тип этот Норейко. Как он забился в свой угол, когда мы после экзамена посидели за бутылкой сухого вина и попели.
Р о м а н о в с к и й. Не все же осваиваются в компании так быстро, как ты.
Ю р и к с о н. Шальной он все-таки.
Э г л и т и с. Кончай, Юриксон. В своей передвижно-механизированной колонне Вилис Норейко один из лучших каменщиков, а если он иной раз и шалеет, так это из-за Арии.
Ю р и к с о н. Из-за Арии?
Э г л и т и с. Когда у нас в прошлом году в Салдусе на втором курсе началась сессия, Ария приехала из Кулдиги в Салдус, чтобы наметить место какой-то новой стройки, и вы бы видели, что творилось с Вили. Сколько мы ему ни говорили, чтоб он поставил на этом крест, или девчонок на свете не хватает — нет же, прямо как приворожили.
Р о м а н о в с к и й. А Ария?
Э г л и т и с. Ария смотрит только на Густава и надеется все-таки приучить стариков к мысли о зяте, который не говорит… Старики у нее железобетонные.
Ю р и к с о н. Почему она не уйдет от них?
Э г л и т и с. Не тот характер.
Появляется Д з и н т р а.
Д з и н т р а. Что здесь происходит?
Э г л и т и с. Ничего, просто говорим о жизни.
Ю р и к с о н. Пошли со мной на бал, и я тебе расскажу. Дар речи потеряешь. Дзинтра!
Д з и н т р а. Нет.
Ю р и к с о н. В старости плакать будешь, вспоминая это «нет».
Д з и н т р а. Мальчики, не знает кто-нибудь из вас, где Ария?
Ю р и к с о н. Спроси Густава, который не спускает с нее глаз и… (Осекается, потому что Дзинтра прикладывает палец к губам, предупреждая, что Густав находится поблизости и все слышит.)
Д з и н т р а. Казимир тоже исчез. Бония извелась до слез, они договорились сегодня вечером пойти к брату Казимира Станиславу на именины… (Уходит.)
Ш т о к м а н и с. Этот Казимир плохо кончит.
Р о м а н о в с к и й. Зависть заговорила?
Ю р и к с о н. Мужчины, вы не замечали… Казимир и Ария!
Э г л и т и с. Иди ты, Айвар, знаешь, гуляй.
Р о м а н о в с к и й. Ну, если две особы в одно и то же время столь таинственно исчезают…
Э г л и т и с. Казимир ушел вместе с Мартой.
Р о м а н о в с к и й. Возможно, преднамеренная маскировка.
Ю р и к с о н. Все же нет, отпадает… Когда Марта бросила полено, глаза старика вспыхнули как две синие лампочки, я видел.
Ш т о к м а н и с. Какого старика, Казимир на три года моложе меня.
Ю р и к с о н. Мужчины! Дошло!.. У меня мороз по коже… Ария исчезла, ее не может найти даже Густав, а что, если этот Норейко… Улди! В припадке ревности…
Э г л и т и с (вздрогнув). Да опомнись ты.
Ю р и к с о н. Мы ведь не проверили в темном углу за штабелем дров… Надо что-то делать. Надо задержать Норейко и допросить.
Э г л и т и с. По правде говоря, не помню, чтоб я видел его таким угрюмым и взволнованным.
Ю р и к с о н. Вы оба отправляетесь наверх и берете Вили в оборот, а мы с папашей Штокманисом возвращаемся в подвал.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Одна из улочек Старой Риги с булыжной мостовой, без тротуара.
Чуть выше уровня мостовой — зарешеченные окна подвала. Решетка старинная, кованная кузнецом.
Издалека доносится торжественно-серьезная музыка органа.
Временами она как бы исчезает, но в момент форте снова довольно отчетливо слышна.
По середине улочки, принаряженная и грустная, идет Б о н и ф а ц и я С в и л а н с тортом и бутылкой вина.
Г о л о с А р и и. Бония!
Бонифация останавливается и вопросительно оглядывается вокруг.
Улочка пуста, и окна ближайших домов в этот прохладный вечер 8 мая закрыты…
Бония, милая, дорогая!
Б о н и ф а ц и я (замечает окошечко подвала, нагибается и смотрит). Ария, это ты? За решеткой? Господи… Что ты тут делаешь? В чужом подвале! Как ты сюда попала?
Г о л о с А р и и. Ты одна?
Б о н и ф а ц и я. Одна как перст…
Г о л о с А р и и. Забудь, что ты меня видела… Обещай, Бония!
Б о н и ф а ц и я. Обещаю, обещаю, только…
Г о л о с А р и и. Если меня через полчаса не будет, приди, пожалуйста, и помоги мне выбраться… Я больше не в силах это вынести…
Б о н и ф а ц и я. Что именно, дорогая?
Ария не отвечает.
Ты плачешь? Не думай, что только тебе тяжело… Может, ты есть хочешь? У меня торт, я покормлю тебя…
Г о л о с А р и и. Не нужно, Бония…
Б о н и ф а ц и я. Позволь уж мне знать. Нет, наверно, не пройдет, там решетка. Нужно развязать. (Приступает к делу.)
Г о л о с А р и и. Густав приходил и ждал?
Б о н и ф а ц и я. Ждал, ждал… Они с Дзинтрой на концерт ушли. Не пропадать же билетам, добытым с таким трудом. Идите, я им говорю. Ария поймет, потому что сама виновата, говорю. Разве я могла предположить, что ты сидишь за решеткой в каком-то подвале?
Г о л о с А р и и. Так получилось…
Б о н и ф а ц и я. Бывают минуты в жизни женщины, Ария… горькие минуты, должна тебе сказать, горькие, ты уж поймешь… когда самой не верится, что прежде ты могла всерьез волноваться из-за пустяков. Из-за двоек по математике, например. Или опять же из-за того, что сын дружит с девушкой, которая ходит в брюках и курит. Да пусть курит хоть трубку, если сигареты стали казаться слабыми, верно? Пусть на руках ходит! Ария! Ты меня слышишь?
Г о л о с А р и и. Да…
Б о н и ф а ц и я. Сидеть в подвале — это еще не самое страшное, поверь! Не плачь. Возьми торт… (Протягивает ей через решетку кусок торта, завернутый в полоску бумаги.) Возьми и ешь.
Г о л о с А р и и. Спасибо, Бония.
Б о н и ф а ц и я. Ешь. Подкрепляйся. Сразу станет легче, поверь мне…
Г о л о с А р и и. Спасибо.
Б о н и ф а ц и я. Вина не хочешь?
Где-то над головой, на втором или третьем этаже, открывается окно, и Бонифация смотрит наверх.
С т а р у ш е ч и й г о л о с. Кого вы кормите, мадам, не кошку ли?
Б о н и ф а ц и я. Кошку, кошку. (Закрывает торт крышкой и перевязывает шпагатом.)
Г о л о с. Не перевелись еще добрые люди на свете, которые вспоминают о кошке!
Звучит, усиливаясь, органная музыка.
Подвал, как в первой картине. Музыка органа слышна и здесь. Дверь подвала открыта, но пока никого не видно.
Затем внизу появляется А й в а р Ю р и к с о н, тщательно осматривает пол.
В переднюю гардероба вбегает В и л и с Н о р е й к о. Бросается к двери подвала.
Ю р и к с о н шарахается в сторону, в тень.
В и л и с скорее спрыгивает, чем спускается по лестнице, и через мгновенье скрывается в соседнем помещении.
В переднюю гардероба входят У л д и с Э г л и т и с, М и е р в а л д и с Ш т о к м а н и с и И м а н т Р о м а н о в с к и й.
Ш т о к м а н и с. Нужно было все-таки в милицию позвонить.
Э г л и т и с. Пока нет оснований.
Ш т о к м а н и с. Что значит — пока. Ария исчезла. Факт.
Э г л и т и с (махнув рукой). Я иду домой. Имант, позови Айвара.
Р о м а н о в с к и й. Он не пойдет. Переложит ту кучу дров, сказал.
Э г л и т и с. Увлекся.
Р о м а н о в с к и й. Так же как вышеупомянутой идеей похода на бал.
Э г л и т и с. Как ребенок, ей-богу.
Ш т о к м а н и с. Молод еще.
Р о м а н о в с к и й. Молод… На полгода старше меня!
Э г л и т и с (в дверях подвала). Айвар!
Появляется Ю р и к с о н и, приложив палец к губам, делает Эглитису знак молчать. Потом поднимается наверх и осторожно прикрывает дверь.
Ю р и к с о н. Мужчины, началось!
Э г л и т и с. Да ну тебя!
Ю р и к с о н. Если б ты видел, Улди, на кого он был похож, ты бы не смеялся… Жуть!
Ш т о к м а н и с. Что, что?
Э г л и т и с. Кто — он?
Ю р и к с о н. Кто — он, Норейко! Скатился вниз, страшный, и метнулся в конец подвала, где перекладывает дрова. Что я тебе говорил, Романовский? Ту самую кучу! (Он полон восторга от столь необычайных волнующих событий и своей значительной роли в них.)
Ш т о к м а н и с. Страшное дело!
Ю р и к с о н. Он в наших руках. Пойдем наверх к Талбергу и решим, что делать. Страшное дело, верно, Штокманис!
В с е ч е т в е р о поспешно уходят.
Звучит органная музыка.
Входит Б о н и ф а ц и я с тортом и бутылкой вина, усталая и грустная. Кладет все на скамейку в передней гардероба. Садится. Находит носовой платок и вытирает глаза.
Открывается дверь гардероба, входит Я н и с Т а л б е р г. Замечает Бонифацию. Останавливается.
Т а л б е р г. «Торт, вино и слезы — как это рифмовать?» Известна вам эта старая песня, товарищ Свилан? В каждой строфе речь идет о трех несовместимых вещах.
Б о н и ф а ц и я. Известна… Может, я могу вас угостить?
Т а л б е р г. От торта не откажусь, потому что остался без ужина, а…
Б о н и ф а ц и я. Ой, господи, как же так! (Снова деловито развязывает коробку торта.)
Т а л б е р г. Так уж получилось, но вина даже не предлагайте, я дежурю.
Б о н и ф а ц и я. Хорошо, хорошо, ешьте торт. (Кладет кусок торта на крышку коробки, служащую тарелкой, и подает Талбергу.) Пожалуйста. Берите.
Т а л б е р г. Большое спасибо. Откровенно говоря, я и без обеда остался.
Б о н и ф а ц и я. Ешьте, ешьте! Я вам тем временем расскажу, что случилось… Что уж там скрывать, чего таить, да еще от классного руководителя… Муж пропал!
Т а л б е р г. Казимир?
Б о н и ф а ц и я. Он самый, другого-то у меня нет… (Всхлипывает.)
Талберг с крышкой торта в руке садится рядом с ней на скамейку.
В этот момент появляется Л а й м д о т а Т а л б е р г с хозяйственной сумкой. Останавливается. Удивленно смотрит.
Т а л б е р г. Бонифация, дорогая, но… как же так!
Б о н и ф а ц и я (берет себя в руки). Стоит ли волноваться? Кругом семьи распадаются да рушатся… Еще одно дело о разводе в народном суде, ну и что? Велика важность! Будем жить припеваючи!
Лаймдота хочет незаметно уйти, но поздно — Талберг, заметив ее, встает.
Т а л б е р г. Лайма, ты?
Л а й м д о т а. Я… принесла тебе ужин, но, вероятно, уже… вероятно, уже не нужно…
Появляются Э г л и т и с, Ю р и к с о н, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.
Т а л б е р г. Я не ожидал, что ты…
Л а й м д о т а. Не удивительно… (Громко шипит.) Если я еще и удивляюсь чему-то, так это только лишь твоему вкусу… (Поворачивается, чтобы уйти, и видит четверых заочников.)
Э г л и т и с. Добрый вечер. (Талбергу.) Мы вас везде обыскались, но…
Ш т о к м а н и с. Ждали наверху в кабинете.
Ю р и к с о н. Норейко у нас в руках.
Р о м а н о в с к и й. Почти что.
Лаймдота идет к выходу.
Т а л б е р г. Постой. (Заочникам.) Одну минуту, прошу вас… (Кладет крышку коробки рядом с Бонифацией на скамейку и идет за женой.) Лайма! Постой…
Оба исчезают.
Э г л и т и с. Бония, представляешь, с Арией случилось что-то неладное.
Б о н и ф а ц и я (равнодушно, перевязывая коробку торта). Ну что такого могло случиться?
Юриксон, приложив ухо к двери подвала, слушает.
Ш т о к м а н и с. Не исключено, Бония, самое печальное.
Б о н и ф а ц и я. Исключено.
Ш т о к м а н и с. Ты что, не видишь, как мы взволнованы?
Б о н и ф а ц и я. Я, может, взволнована в десять раз больше, да взяла себя в руки и не показываю. Я, женщина.
Э г л и т и с. Значит, ты думаешь, что Арии уже… (Ищет слова.)
Б о н и ф а ц и я. Нет в живых? Ничего подобного. Как ее, Арии, может не быть в живых, если я полчаса назад видела ее живой и даже говорила с ней.
Ю р и к с о н. Где?
Ш т о к м а н и с. Где ты ее видела?
Б о н и ф а ц и я. Где, где… Этого я не имею права вам сказать.
Ю р и к с о н, Э г л и т и с, Ш т о к м а н и с, Р о м а н о в с к и й. Почему?
Б о н и ф а ц и я. Не имею права, и все.
Э г л и т и с. Еще одно пари…
Ш т о к м а н и с. Если не то же самое.
Б о н и ф а ц и я. Что вы тут болтаете, какое пари!
Ш т о к м а н и с. Почему ты не имеешь права нам сказать?
Б о н и ф а ц и я. Не вам именно, не воображайте. Вообще никому. Я обещала Арии, что не скажу.
Э г л и т и с. Может, ты видела Арию вместе с Казимиром, поэтому?
Б о н и ф а ц и я. Вместе с… кем? Что ты сказал?
Ю р и к с о н. Удивляется.
Р о м а н о в с к и й. Ведь они оба исчезли одновременно.
Ш т о к м а н и с. Жена, как всегда, узнает последней.
Это уж для Бонифации слишком. Новое открытие ошеломило и потрясло ее, с минуту она стоит как бы онемев, потом бросается прочь и исчезает.
Эглитис, Штокманис и Романовский спешат следом.
Юриксон хватает Эглитиса за локоть.
Ю р и к с о н. Улди, Бония сочиняет! Почему Вилис перекладывает дрова? Что он там ищет?
Э г л и т и с. Спроси его самого. (Высвобождается и исчезает вместе со Штокманисом и Романовским.)
Сильным форте-фортиссимо звучит финал органного концерта в Домском соборе.
Юриксон осторожно отпирает дверь подвала и спускается вниз, запирая за собой дверь. Внизу он отступает в тень в какой-то угол, откуда можно видеть соседнее помещение.
Наверху появляется Г у с т а в. Садится на скамейку. Вынимает из кармана блокнот. Пишет.
Входят А н д р и с С в и л а н в военной форме и Н а т а. Отзвучала и смолкла музыка.
А н д р и с. Добрый вечер. Извините, вы случайно не со строительного отделения?
Густав кивает и смотрит на него. Вылитый Казимир, только вдвое моложе.
Скажите, где я могу найти Свиланов?
Густав смотрит на него и на девушку.
Свиланов из района Прейли. Мы заходили в общежитие, но там их нет.
Густав слегка пожимает плечами.
Андрис и Ната переглядываются.
Н а т а. Вы что, немой?
Густав кивает.
Ната смеется, но серьезное выражение лица Густава заставляет ее осечься.
Густав что-то пишет, вырывает листок, встает, отдает листок Андрису и идет к выходу.
Вы забыли торт!
Г у с т а в оглядывается, отрицательно качает головой и исчезает.
Вот это феномен… Что он написал?
А н д р и с. «Ждите здесь. Можно и в общежитии. Придут».
Н а т а. Ждем здесь, меня ноги не держат… (Ставит торт и бутылку в нишу за скамейкой и садится.)
Андрис садится рядом с ней.
Феномен, верно?
В вестибюле зазвучал транзистор.
А н д р и с. Вот эти двое, это феномены… Неужели они повсюду ходят за тобой?
Н а т а. Вовсе не повсюду… Андрис, ты ревнуешь? К этим? Знаешь, не стоит. Честное слово.
А н д р и с. Если ты им не скажешь, чтоб они смылись, придется действовать мне.
Н а т а. Хорошо, я скажу.
Появляются К в а к с транзистором в руке и Д ж о.
Из транзистора слышится что-то сентиментально-нежное.
Оба ведут себя так, будто никого не замечают. Скользящей походкой они доходят до двери гардероба, поворачиваются, идут обратно и исчезают.
Видал? Разве можно на таких сердиться, скажи?
А н д р и с. Сердиться — это еще мягко звучит.
Н а т а. Андрис! Что ты. Мне их жаль. Когда я перестучу на машинке какой-нибудь рассказ и получаю от писателя деньги, я иногда приглашаю их к нам и кормлю, хотя маме и не нравится. Вот они ко мне и привязались, но нельзя же их воспринимать всерьез. Их родители, вот те время от времени впадают в панику и их охватывает что-то вроде периодических приступов ужаса. Мама Квака, которая никогда не была верующей, спешит тогда в церковь и молится на коленях, чтобы сын опомнился! Феноменально, правда? А у этого дылды Джо папа с горя стал алкоголиком, ты только подумай!
А н д р и с. Сами виноваты.
Н а т а. Только отчасти, мне кажется. Андрис, ну что мы тут рассуждаем о них, мы так давно не виделись… Может, ты меня уже не любишь?
А н д р и с. Слышишь, возвращаются… Ната, с меня довольно. С меня просто-напросто довольно.
Н а т а. Нет ли… Слушай, Андрис, нет ли у тебя на Украине другой? Признавайся! Я сразу почувствовала, что твое отношение ко мне изменилось… Почему тебя беспокоят мелочи, по поводу которых ты прежде и ухом бы не повел?
А н д р и с. Для нее это мелочи.
Н а т а. А разве не так?
Транзисторная музыка приближается.
Андрис поднимается.
Андрис, умоляю тебя, не обращай внимания! Пусть себе идут!
Так же как прежде, появляются К в а к и Д ж о.
А н д р и с. Слушайте, вы!
Н а т а (вскакивает и хватает Андриса за руку). Андрис, не надо… Вы оба, идите гулять куда-нибудь в другое место!
К в а к (лениво). Джо, ты мне что-то сказал?
Д ж о. Нет, Квак, ничего.
К в а к. Прости, Джо.
Оба скользящей походкой удаляются.
Н а т а. Разве можно таких воспринимать всерьез?
А н д р и с. Ната, или они, или я. Выбирай.
Н а т а. Боже мой… Андрюшенька, я так тебя ждала и весь день искала, а ты на меня без конца нападаешь, и за что — ни за что… Будь у меня носовой платок, я давно бы уж заплакала, но у меня его нет, потому я сдерживаюсь…
А н д р и с. Иди сядь и поговорим серьезно.
Н а т а. Не хочу.
А н д р и с. Чего ты тогда хочешь?
Н а т а. Побродим по улочкам.
А н д р и с. Сама говорила, ноги не держат.
Н а т а. Хочу, чтобы они не могли нас найти.
А н д р и с. Ната! Чтоб я от них бежал? Этого ты хочешь?
Н а т а. Новое дело! Знаешь, у меня не хватает слов…
А н д р и с. Ловко!
Н а т а. Что с тобой?..
А н д р и с. Со мной? (Поворачивается и уходит.)
Н а т а. Андрис! (Спешит за ним.)
Узкая улочка, как в пятой картине. Уже стемнело, и улочка освещена фонарями, типичными для Старой Риги.
Нагнувшись к зарешеченному окошечку, Б о н и ф а ц и я пытается что-то разглядеть в подвале. За ее спиной стоят Э г л и т и с, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.
Б о н и ф а ц и я. Казимир! Ты еще здесь? Выходи!
Э г л и т и с. Бония, кончай.
Б о н и ф а ц и я. Покажись! Отзовись!
Р о м а н о в с к и й. Там никого нет.
Б о н и ф а ц и я. Но я видела!
Ш т о к м а н и с. Вздор. За решеткой, в чужом подвале?
Р о м а н о в с к и й. Если б еще где-нибудь в номере гостиницы!
Э г л и т и с. Притормози, Имант…
Б о н и ф а ц и я. Но… но я же видела!
Э г л и т и с. Цитата из Марты.
Ш т о к м а н и с. Слово в слово, ей-богу. Когда Марта разбила горшок.
Р о м а н о в с к и й. У меня еще на экзамене по высшей математике родилось подозрение, что Марта и Бония в чем-то сродни друг другу.
Б о н и ф а ц и я (что-то увидев на подоконнике). Крошки торта! Я еще ее своим тортом кормила, эту змею… Выходи, соблазнительница!
Э г л и т и с. Не кричи, Бония, в такой поздний час да еще на улице Риги, прошу тебя. Мужчины, что делать?
Р о м а н о в с к и й. Вариант номер один: поищем дворника этого дома и попросим ключ от подвала.
Э г л и т и с. Вариант номер два?
Ш т о к м а н и с. Махнем рукой и пойдем домой спать.
Б о н и ф а ц и я (у окошка, полушепотом). Кази, как тебе не стыдно! Отец троих взрослых детей! У сына невеста уже!
Ш т о к м а н и с. Бония, встань.
Р о м а н о в с к и й (осмотрев тем временем дом). Вход с другой улочки.
Э г л и т и с. Слушай, Бония! Если ты настаиваешь, мы спустимся вниз и проверим.
Б о н и ф а ц и я (выпрямляется). Первые два курса мы учились в филиале в Вишки{68}, и ничего подобного не случалось, не считая тех нескольких раз, когда… но как приехали в Ригу, то…
Э г л и т и с. Об этом потом, Бония. Пошли.
В с е ч е т в е р о скрываются за углом.
— Мяу… — замяукала в подвале кошка. — Мяу…
Медленным гуляющим шагом по улочке идут Н а т а и А н д р и с. Рука об руку, углубившись в беседу.
С противоположной стороны идет К а з и м и р, и под руку с ним… нет, это не Ария и не Марта, это Д з и н т р а!
Обе пары молча стоят друг против друга, наконец Андрис опомнился.
А н д р и с. Здравствуй, папа. Познакомьтесь, это Ната.
Н а т а (делает книксен). Очень рада.
К а з и м и р. Да, ну… Я также. (Уловив вопросительный взгляд сына.) А это Дзинтра.
А н д р и с. Очень приятно.
К а з и м и р. Одна из моих сокурсниц, из Вентспилса.
А н д р и с. А где же…
Однако Ната успевает вовремя его одернуть, и он осекается, не произнеся несколько рискованного в столь неясной ситуации слова «мама».
Мы ждали у дяди Станислава, но не смогли дождаться и пришли сюда… У меня отпуск. Три дня в Риге.
К а з и м и р (смотрит на сына). Да?
А н д р и с. В связи с Днем Победы — как лучшему стрелку.
К а з и м и р. Ага. Поздравляю.
А н д р и с. Спасибо.
Дзинтра, чувствуя себя неловко, отходит чуть в сторону.
Ната тоже воображает, будто уловила, что надо делать. Она оставляет отца и сына вдвоем и подходит к Дзинтре.
Н а т а. Дзинтра, есть у вас кто-то на курсе, кто не говорит?
Д з и н т р а. Да, есть. Густав Цериньш. Спустя несколько лет после войны возле его дома в Курземе взорвалась оставшаяся в земле мина — поэтому. Вы его знаете?
Н а т а. Видела мельком, но как я вела себя с ним, это…
Тихо беседуя, обе отходят еще дальше в сторону.
А н д р и с. Папа, почему ты молчишь? Может, я что-нибудь не так…
К а з и м и р. Нет, все в порядке. Просто мне показалось, будто я вижу себя самого, и не двадцать лет назад, что было бы еще понятным, а теперь… Словно в зеркале… Потому я и остолбенел и не знал, что сказать. Ты меня извини. И девушке скажи. Я ведь, знаешь, чувствую и веду себя так, будто все еще брожу по свету в твои годы, похожий на тебя, однако содержание и форма, Андрис, как нас тут учат, должны находиться в том или ином соответствии…
А н д р и с. Что ты, папа, чепуху говоришь. Ты, как всегда, в форме.
К а з и м и р. Ну, ну.
А н д р и с. Как мама?
К а з и м и р. Мама провалилась по высшей математике, но ты, разумеется, сделаешь вид, будто ничего не знаешь. Вообще-то она у нас молодцом держится. Строительные материалы сдала на пять, так же как и я.
А н д р и с. Поздравляю, папа.
К а з и м и р. Это нам было не трудно. А вот Дзинтра, та поначалу все путала — не работала ведь девчонка на стройке, а тогда все одно, фибролит там, рубероид или еще что — слова… Как раньше в деревне — что темперамент, что температура…
А н д р и с. Понимаю. В армии сначала тоже нелегко.
К а з и м и р (ищет сигареты). Куришь?
А н д р и с. Нет.
К а з и м и р. Правильно, нет никакой нужды. (Закуривает.) А насчет водки как?
А н д р и с. Ну, так.
К а з и м и р. То есть как?
А н д р и с. Папа, я привез сестрам подарки ко дню совершеннолетия.
К а з и м и р. Вон что.
А н д р и с. Оставил пока у дяди Станислава. Завтра принесу. Вам с мамой тоже привез.
К а з и м и р. Ну зачем нужно было тратиться?
Оба тихо беседуют.
К ним возвращаются девушки.
В подвале, где высоко под потолком находится знакомое нам зарешеченное окошко, зажигается свет. Под окошком стоит малярная стремянка с полкой. Здесь, надо полагать, сидела Ария.
Появляется, осматриваясь кругом, Э г л и т и с.
За Эглитисом следуют Б о н и ф а ц и я, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.
Ш т о к м а н и с. Да, это то самое окошко!
Э г л и т и с. То самое. Бония, ну?
Б о н и ф а ц и я. Но я же видела…
Э г л и т и с. Довольно, знаешь ли.
Ш т о к м а н и с. В самом деле, Бония. Дальше уж идти некуда.
Э г л и т и с. Пошли обратно. Извинимся перед этими людьми за беспокойство в ночное время и…
Р о м а н о в с к и й. Улди, один момент… (Берет кусок фанеры, лежащий на стремянке.) Письмо!
Э г л и т и с. Читай.
Р о м а н о в с к и й. «Я не могла дождаться, пока ты вернешься, позвала кошатницу, и она меня выпустила. Ария».
Э г л и т и с. С ума сойти.
Бонифация медленно направляется к Романовскому и вырывает у него из рук фанеру.
Р о м а н о в с к и й. Что я, виноват, если там так написано?
Б о н и ф а ц и я (читает). «Я не могла дождаться, пока ты вернешься…» (Не может продолжать, потому что голос у нее пресекается.)
Ш т о к м а н и с. Все совершенно ясно. Казимир оставил Арию в подвале, а сам удрал.
Э г л и т и с. Вопрос — куда.
Б о н и ф а ц и я (вполголоса). Тихо!
Все замолкают, и теперь можно услышать жалобный скрип двери.
Это он…
Все поворачиваются к нише в углу подвала.
Минуты, полные напряжения.
Появляется ч е л о в е к.
Кази, на кого ты похож!
Однако это В и л и с Н о р е й к о, который, ослепленный светом, моргает.
Р о м а н о в с к и й. Братцы, Норейко…
Э г л и т и с. Вили, ты?
В и л и с. Где же… где же Ария?
Э г л и т и с. А если мы у тебя спросим?
Ш т о к м а н и с. Ария где! Отвечай!
В и л и с. Я не знаю, но… но она была здесь…
Б о н и ф а ц и я. Что я говорила? Я же видела, собственными глазами!
В и л и с. Я оставил ее здесь.
Р о м а н о в с к и й. Живой, надо полагать?
Б о н и ф а ц и я. Тише! Идет…
Все снова поворачиваются к нише.
Появляется А й в а р Ю р и к с о н. И стоит, совершенно оторопев.
Он ожидал увидеть здесь кого угодно, только не это общество…
Р о м а н о в с к и й. Айвар, ты?
Ш т о к м а н и с. Страшное дело.
Б о н и ф а ц и я. Ах, и ты, Юриксон, замешан?
Э г л и т и с. Зачем так громко, Бония…
Ю р и к с о н. Где Ария?
Б о н и ф а ц и я. Ария, Ария… Поперек горла эта ваша Ария, вот так…
Э г л и т и с. Бония!
Б о н и ф а ц и я. Подавайте сюда моего мужа, живого или мертвого!
Г о л о с К а з и м и р а (наверху, за окошком). Эй, эй, отчего же мертвого!
Все поворачиваются к окошку.
Б о н и ф а ц и я. Кази, ты? Милый!
Г о л о с К а з и м и р а. Он самый, Бония.
Б о н и ф а ц и я. Ну, ты у меня наконец получишь, старый негодяй!
Подвал, как в первой картине. В передней гардероба беседуют М а р т а и А р и я.
А р и я. Знаешь, Институт сельхозпроекта находится как раз против входа в Домский собор, там я и ждала Густава, в тени ворот. Он вышел, когда концерт еще не кончился и, может, даже видел меня, только сделал вид, что не заметил…
М а р т а. Почему?
А р и я. Не знаю, но у меня было такое ощущение… Марта, меня охватило такое ужасное чувство вины, что я не посмела ни окликнуть его, ни подойти… Понимаешь, Марта, мы с Густавом были бы мужем и женой, если б моя мама… одним словом… Иногда только я думала про себя, что я для него слишком обыкновенная и у меня, возможно, не хватит сил, чтобы… Ну, например, когда Густав мне звонил, он трижды стучал карандашом в трубке, чтобы я знала, что это он, и говорила, а я никак не могла привыкнуть к этому стуку, он казался мне просто ужасным… А вот письма, которые он писал мне каждый день, — Марта, ты даже не подозреваешь, что он за человек, как он…
М а р т а. Какое это имеет значение, если ты любишь другого.
А р и я. Какого другого?
М а р т а. Мне можешь не рассказывать, в этой математике я разбираюсь. Если б тебя заперли вместе с Айваром или Имантом, ты тоже боялась бы постучать и позвать Талберга? Да просиди ты с кем-нибудь из них в подвале хоть до утра, разве ты почувствовала бы угрызения совести перед Густавом? Рассказывай кому угодно, только не мне, я Марта Бука, но не такая уж я бука. Учти, что в молодости я дважды была замужем официально, а теперь, после смерти Видончикова, считаюсь гражданской вдовой!
А р и я. Тебе все-таки не следовало так говорить — да еще громко. Про Вили.
М а р т а. Разве кто слышал? (Оглядывается.)
А р и я. Нет, но моя мама тоже утверждает, что Густава я люблю так же, как… Иманта Зиедониса или… Магомаева.
М а р т а. Умная у тебя мама.
А р и я. Да, но… нет, что я говорю, это же ужасно. Обидеть Густава, это было бы… Этого я не могу.
М а р т а. Я тебя понимаю. Вместо сердца у меня в груди все же сердце, а не силикатный кирпич, как, может быть, кажется… Ты, Ария, работаешь в проектном, а попробуй-ка, будучи женщиной, бригадиром на объекте! Наутро после дня зарплаты, например, когда надо собрать вместе всех пьяниц да еще привести их в чувство! Я суровая и резкая, мне говорят… Попробуй быть с ними мягкой! Попробуй с помощью мягкости получить в конце квартала на складе цемент! А если б ты еще видела обоих моих официальных плюс третьего, покойного… Но я не жалуюсь. Веришь или нет, мне нравится. Один свой телятник я уже сдала с отметкой «отлично», назло всем, и дочь вырастила сама!
А р и я. Если б ты жила в военное время, о тебе можно было бы теперь прочесть в какой-нибудь книге.
М а р т а. Ария, если хочешь, я поднимусь наверх к Густаву и изложу ему наилучшим образом, что было в подвале. Тебе потом будет легче, и все окончится благополучно, вот увидишь.
Внизу, в подвале, слышны голоса. Появляется Ю р и к с о н с ключами и направляется к лестнице.
Идут… Уйдем отсюда.
А р и я. Марта, я не знаю…
М а р т а. Позволь действовать мне и не беспокойся.
Обе уходят.
Юриксон, поднявшись наверх, отпирает подвальную дверь.
Внизу один за другим появляются Б о н и ф а ц и я, К а з и м и р, А н д р и с с Н а т о й, Д з и н т р а, Э г л и т и с, Ш т о к м а н и с и Р о м а н о в с к и й.
Б о н и ф а ц и я (отряхивает пальто). Чтоб я еще когда-нибудь ползала как крот под землей!
Д з и н т р а. Под Ригой, Бонифация…
Н а т а. А мне понравилось. И страшно было и феноменально.
Ю р и к с о н. Прошу подняться на земную поверхность!
Все, разговаривая, поднимаются наверх.
В передней гардероба общество останавливает Эглитис.
Э г л и т и с. Бония, разумно ли такой толпой идти в женское общежитие? Взгляни на часы!
Б о н и ф а ц и я. Надо же сдвинуть бокалы по случаю встречи нашей семьи. (Смотрит на Казимира.) С сыном, я имела в виду!
К а з и м и р. Я сразу понял, что с сыном.
Б о н и ф а ц и я. Ты!
Зазвучала транзисторная музыка.
Все смотрят в сторону вестибюля.
Ш т о к м а н и с. Почему таких не ловят и не заставляют силком работать, не могу понять.
К а з и м и р. Если бы месяц назад ты видел на улице Прейли меня…
Б о н и ф а ц и я. Ну, уж таким-то ты не был.
Музыка приближается. Появляются К в а к и Д ж о.
Андрис энергично двинулся было вперед, но Ната быстро догоняет его и хватает за руку.
К в а к и Д ж о скрываются.
Ю р и к с о н. Произвели ротацию вокруг оси антенны транзистора на сто восемьдесят градусов.
Р о м а н о в с к и й. Сказал бы просто и ясно: осуществили замысел удаления в противоположном направлении.
Внизу появляется В и л и с Н о р е й к о. Он подходит к лестнице, но не поднимается, а садится на чурбан.
Ш т о к м а н и с. Космы до пояса, на штанинах бубенчики… Глаза бы не глядели.
К а з и м и р. Ты, Штокманис, уже не понимаешь молодежи.
Ш т о к м а н и с. Что это за молодежь, позор. Мой старший сын медицину изучает, и я великолепно его понимаю, потому что и сам в молодости мечтал о том же. Нашего Иманта с Айваром понимаю — работают парни, учатся… Вот она, наша молодежь, а не…
К а з и м и р. Давай не будем судить по внешности. Дзинтра прекрасна в своем мини-макси платье, но разве поэтому…
Б о н и ф а ц и я. Кази, куда это ты у меня смотришь?
К а з и м и р. Но разве поэтому менее очаровательна Ната в своих, я извиняюсь, брюках и куртке? Где это сказано, что все должны одеваться и причесываться на один манер?
Ш т о к м а н и с. Почему на один манер?
Н а т а. А вы, товарищ Штокманис, видели когда-нибудь пилораму?
Все рассмеялись.
Ю р и к с о н. Вы находитесь среди строителей, девушка, а товарищ Штокманис к тому же прораб Елгавской МСО{69}.
Н а т а. Об МСО не знаю, но один мой знакомый, который работает на Рижском молочном комбинате, корову видел только из окна электрички, сам мне рассказывал… Я хотела сказать, что до пилорамы бревна удивительно разные — толстые и тонкие, со всякими интересными изгибами, а после все выходят совершенно одинаковыми… При виде этого у меня мурашки по коже побежали.
Ю р и к с о н. Не хватало еще, чтобы бревна выходили из пилорамы с интересными изгибами!
Р о м а н о в с к и й. Балки перекрытия, например!
Ш т о к м а н и с. Никакого потолка в доме не получится, девушка, если все балки не будут иметь строго одинакового поперечного сечения, особенно это касается высоты, но и по ширине заметные отклонения недопустимы.
Ю р и к с о н (Нате, строго). Поняли?
К а з и м и р. Дети человеческие, Штокманис, это тебе не балки, не стропила, не опоры, не…
Ш т о к м а н и с. Разве я утверждаю подобное?
К а з и м и р. Утверждать пока не утверждаешь, но, если б только тебе позволили, ты, наверно, завел бы что-то вроде этого. Теперь я тебя знаю.
Б о н и ф а ц и я. Ну что это, милые, мы тут стоим? Нельзя ли беседовать в комнате за столом? Улдис, ты у нас староста курса!
Э г л и т и с. Боюсь, что вскоре все мы будем гулять с длинными волосами и бородою, но тем не менее пошли.
Ш т о к м а н и с. Никогда не бывать этому.
Э г л и т и с. Не будь столь категоричен, Миервалдис… Вы избрали меня старостой курса, хорошо, но известно ли вам, за что меня в свое время исключили из средней школы и я начал работать на стройке? За узкие брюки.
Ш т о к м а н и с. Рассказывай!
Э г л и т и с. Серьезно. Я один в нашем городе надел их, и меня исключили. Позже в таких брюках стали ходить многие, а потом уж все, включая директора школы и завуча, но, вы думаете, меня как первооткрывателя поблагодарил кто-нибудь и извинился передо мной?
Ю р и к с о н. Я не заметил, против каких именно брюк воюют теперь, но в журнале «Дадзис»{70} долгое время высмеивали широкие с колокольчиками.
А н д р и с (Эглитису). Извините, что я вмешиваюсь в разговор, но можно у вас кое-что спросить?
Э г л и т и с. Пожалуйста.
А н д р и с. Как вы достали свои узкие брюки?
Э г л и т и с. То есть ты имеешь в виду, каким образом я их приобрел?
А н д р и с. Да.
Э г л и т и с. Кажется, тогда… да, в школьные каникулы я подносил на одной стройке кирпич каменщикам, просеивал песок и…
А н д р и с. Зарабатывали, значит.
Э г л и т и с. Разумеется.
А н д р и с. А они? Те, что ушли…
К а з и м и р. Слыхала, Бония? Голова!
Б о н и ф а ц и я. Не дай бог, в тебя пойдет.
Д з и н т р а. Андрис прав, потому что внешний вид определяется вкусом и об этом можно спорить, но главное все-таки в принципе.
Р о м а н о в с к и й. У этих двоих и вкус, кажется, на довольно низком уровне.
Э г л и т и с. У этих — да, но хорошо ухоженные волосы приемлемой длины выглядят отнюдь не плохо. Как у мужчин прошлого столетия на фотографиях, допустим. Солидно. Равно и бороды, если они не утрированы.
Ш т о к м а н и с. Если они, скажем, по земле не волочатся.
Б о н и ф а ц и я. Идем мы, в конце концов, или нет?
Э г л и т и с. Идем, Бония, идем.
Б о н и ф а ц и я уходит.
За ней следуют К а з и м и р, А н д р и с, Н а т а, Д з и н т р а, Ш т о к м а н и с, Ю р и к с о н, Р о м а н о в с к и й и Э г л и т и с.
Внизу поднимается и уходит в соседнее помещение подвала В и л и с.
Наверху появляется Т а л б е р г. Запирает дверь гардероба. Идет к двери подвала и также запирает ее, выключая заодно внизу свет. Потом поворачивается, чтобы идти обратно наверх, и оказывается нос к носу с Л а й м д о т о й, следовавшей за ним.
Т а л б е р г. Как видишь, Бонифации еще нет. Я, кажется, спустился раньше времени…
Лаймдота садится на скамейку.
Что с тобой происходит? Лайма!
Лаймдота видит в нише торт. Берет, ставит на скамейку… Смотрит на мужа.
Просто не верится, что все это ты говоришь и думаешь всерьез.
Л а й м д о т а. А как же иначе, скажи мне? Я тебя жду, я смотрю на часы… а ты звонишь под самый вечер и…
Т а л б е р г. Да разве ты не знаешь, что во время сессии мы работаем с перегрузкой? Люди со всей Латвии — и какие люди — на один месяц приехали в Ригу, и наша обязанность позаботиться, чтобы они за этот месяц получили как можно больше…
Л а й м д о т а (прерывает его). Янис! Неужели ты… неужели ты действительно не помнишь, куда я сегодня собиралась после работы?
Т а л б е р г. Ты? Прости, пожалуйста… И?
Л а й м д о т а. И… Да.
Т а л б е р г. Да?
Л а й м д о т а. Да. Нас будет трое.
Талберг смотрит на Лаймдоту.
В этот момент за его спиной появляется с улицы Б о н и ф а ц и я.
Лаймдота встает. Пятится в сторону подвальной двери.
Талберг оглядывается.
Б о н и ф а ц и я. Извините меня, но появился сын!
Т а л б е р г. Поздравляю, Бонифация.
Б о н и ф а ц и я. Спасибо. Только вот в нашей девичьей комнате как назло ничего порядочного из еды нет, и магазины в такой поздний час закрыты… Вспомнила про торт. (Берет коробку торта и бутылку вина.)
Т а л б е р г. Ну, а Казимир разве…
Б о н и ф а ц и я. Не нарадуется. Зайдите к нам оба, хоть не надолго, пожалуйста.
Т а л б е р г. Спасибо, но…
Б о н и ф а ц и я. Сыном хочется похвастаться…
Талберг взглядывает на Лаймдоту, оба смеются.
Т а л б е р г. Немного позже, Бонифация, хорошо?
Б о н и ф а ц и я. Только не забудьте! (Уходит.)
Т а л б е р г. Лайма, когда я им под вечер показывал лива на Домском соборе, у меня было такое ощущение, будто маленький человечек хотел мне что-то сказать или… или напомнить… Лайма, ведь это же… Лайма!
Л а й м д о т а. Пойдем наверх за моей сумкой. Это будет вклад от нашей семьи. Идем.
Оба уходят.
Спустя минуту появляется У л д и с Э г л и т и с с ключами Талберга. Направляется к двери подвала, отпирает ее, зажигает внизу свет.
Э г л и т и с. Вили!
Тишина.
Вили, ты здесь?
В проеме арки появляется В и л и с, мрачный, щурится от света.
Один, в темноте! Я не хотел верить, но все говорили, что ты шел вместе с нами только до…
В и л и с (перебивает его). Ты не можешь предположить, куда она ушла?
Э г л и т и с. Ария? Нет ли у нее в Риге…
В и л и с. Никого.
Э г л и т и с. Вили, почему ты не слушаешь, что тебе говорят? Мы тебе еще в Салдусе сказали про Арию, вспомни, а теперь снова…
В и л и с. В Салдусе? В Салдусе я удивлялся, почему ты работаешь маляром и не пытаешься подняться выше, что для тебя было бы проще простого… Только теперь мне стало ясно. Когда я слушал, как ты говорил.
Э г л и т и с (удивлен неожиданным поворотом разговора). Что именно?
В и л и с. Потому что тебе ничто не мешает абсолютно спокойно крутиться с компрессором и красками на данной площади стены? Не нужно спорить, можно сохранить приличные отношения со всеми, включая последних чурбанов… «Хорошо ухоженные волосы приемлемой длины»… «Без утрирования»… Что это такое — «приемлемая длина»? Хочется отпустить длинные, да смелости не хватает? Так называемая золотая середина, что ли? Откуда у тебя взялась смелость надеть узкие брюки, когда у других они еще болтались вокруг ног да волочились по земле, вечно обшарпанные? Или ты так крепко получил тогда по шее, что только теперь, в тридцатилетнем возрасте, начинаешь приходить в себя? Советчик нашелся, проповедник умеренности… Разве ты имеешь понятие о чувствах, которые захватывают так, что… Да где там тебе.
Э г л и т и с (неуверенно). Взрослый человек не может слепо подчиняться чувствам, он должен направлять их разумом.
В и л и с. Почему «слепо»? Что значит «слепо», хотел бы я знать… И что же это за чувства, которые можно направлять и поворачивать как захочется в нужную сторону, словно корыто в луже? Три копейки по-старому не дам я за такие чувства. (Поворачивается, чтобы уйти.)
Э г л и т и с. Обожди…
В и л и с (оборачивается). Скажи — у тебя действительно есть жена и двое детей? (Не дожидаясь ответа, уходит.)
Улдис Эглитис садится на верхнюю ступеньку. Вид у него совершенно растерянный, потому что ничего подобного от малоразговорчивого Вилиса Норейко он не ожидал.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Комната в женском общежитии, как в третьей картине, только занавески на окнах задвинуты. Электричество погашено и на столе, «для атмосферы», горит свеча.
Часть торта уже съедена.
З а о ч н и к и расселись на кроватях и табуретках. Все трое Свиланов — Бонифация, Казимир и А н д р и с — поют одну из красивых народных песен своего края. Их слушают Н а т а, Улдис Эглитис и Миервалдис Штокманис. Слушают и Имант Романовский с Айваром Юриксоном, одновременно играя в шахматы.
Ш т о к м а н и с (когда песня отзвучала). Красивые эти латгальские песни{71}, ничего не скажешь… Стоит мне только вспомнить, как в детстве в нашей деревне одна служанка из Латгалии пела тихими летними вечерами, тоскуя по своим родным озерам…
К а з и м и р. Если в памяти человека начинает оживать детство, это признак того, что пора собирать документы для выхода на пенсию.
Б о н и ф а ц и я. Но если кое-кто уже не помнит, кто он и как ему…
К а з и м и р. Да, и что не нужно повторяться, следует запомнить, верно. Ты повторяешься, Бония. Мне это говорить уже незачем, моему сыну — пожалуйста, но нашим товарищам по курсу неинтересно.
Б о н и ф а ц и я. Кто тут твои товарищи?
К а з и м и р. Вон, идет!
Входит Д з и н т р а.
Ю р и к с о н. Опять ты одна вернулась?
Д з и н т р а. Теперь уж не было ни Густава, ни Марты, комната пуста… Сегодня вечером все то и дело исчезают.
Б о н и ф а ц и я. Если кто попадет в руки, не нужно отпускать.
Д з и н т р а. Арии тоже нет, но Марта успела мне сказать, чтоб мы не волновались, потому что они встретились, и Ария останется с Густавом.
Б о н и ф а ц и я. Дзинтра, возьми еще торт!
Д з и н т р а. Спасибо, Бонифация, не хочу. Внизу сидят те двое длинноволосых.
Б о н и ф а ц и я. Думаешь, им тоже нужно отнести кусочек?
Ш т о к м а н и с. Страшное дело.
А н д р и с. Даже мама…
Н а т а. Ну вот видишь!
А н д р и с. Может, пригласить их наверх и посадить за стол?
Ш т о к м а н и с. Порядка не будет до тех пор, пока против них единодушно не поднимется все наше общество, с возмущением и негодованием.
Б о н и ф а ц и я. Верно, Штокманис. Против бездельников и лодырей нужно выступать и строго осуждать это, я всегда говорю, но если они, может, с утра не ели, надо же их все-таки накормить. Нельзя так. Чужой собачке и то корку бросают, если она голодна, а тут ведь…
А н д р и с. Мама, я не хочу слушать.
Н а т а. Я спущусь и скажу, чтобы они ушли.
А н д р и с. Никуда ты не пойдешь.
Б о н и ф а ц и я. Ты их знаешь, Ната?
Н а т а. Да.
Б о н и ф а ц и я. Возьми, отдай им. Они оба выглядят такими заброшенными и чахлыми, что сердце болит. У них нет родителей?
Н а т а. Есть.
Б о н и ф а ц и я. Как родители допускают! Я подумала, может, сироты.
А н д р и с (Нате). Я иду вместе с тобой, и они у меня услышат. Сироты!
Н а т а. Андрис, лучше не надо.
А н д р и с. С меня довольно, и давно уж.
Н а т а. Тогда иди ты. Пожалуйста.
А н д р и с. Ах так? Хорошо.
Б о н и ф а ц и я. Постой… Все-таки пойди ты, Ната. Андрис вспыльчивый, начнет еще драться, а разве ж можно, в форме!
А н д р и с и Н а т а уходят.
Ш т о к м а н и с. Сын у вас удался.
Б о н и ф а ц и я. Милые, а как вам невестка нравится?
К а з и м и р. Бойкая девица.
Б о н и ф а ц и я. А тебя кто спрашивает?
Р о м а н о в с к и й. Черт их, этих рижанок, разберет. Запала-то внутри много, а вот сердечности?..
Ю р и к с о н. Андрису она нравится, и в данном случае это главное. Верно, Бония?
Б о н и ф а ц и я. Я пока только еще присматриваюсь… В брюках-то она ходит, точь-в-точь как мне Леокадия рассказывала, но с сигаретой в зубах я ее еще не видела… Кази, ты ей незаметно предложи, когда вернется. Тогда уж видно будет.
Ш т о к м а н и с. Не привела бы она с собой этих интеллигентных безработных.
Д з и н т р а. Как можно ничего не делать, не понимаю. Или у мальчиков иначе? Имант, ты мог бы?
Р о м а н о в с к и й. Я? Да еще как!
Ю р и к с о н. Я тоже. Я, например, целыми днями мог бы лежать в дюнах у моря, загорать и абсолютно ничего не делать, и с девушками мог бы танцевать целыми вечерами!
Д з и н т р а. Ты пробовал?
Ю р и к с о н. Возможности не было. О бабушке с братишкой надо заботиться. (Гордо.) Я один в нашей разладившейся семье зарабатываю!
Д з и н т р а. Мне папа с мамой после выпускного вечера в средней школе сказали, чтоб я годик отдохнула, потому что я у них единственный ребенок и нам всего хватает.
Ш т о к м а н и с. Слушайте, слушайте! Просто кричать хочется, сколь неразумны бывают родители. Это они портят детей.
Д з и н т р а. Вначале все было не так ужасно, я загорала на вентспилском взморье, читала романы и каждые три дня смотрела фильмы, но с осени пошло сплошное отчаяние, так мне надоело и такой жалкой я себя чувствовала, в то время как теперь, работая в ремонтной конторе и учась здесь, я снова ощущаю себя ценнее, лучше… одним словом, ощущаю себя человеком!
Б о н и ф а ц и я. Точка?
Д з и н т р а. Нет, восклицательный знак…
Б о н и ф а ц и я. В самом деле никто больше не хочет торта? Айвар! Ну? Улди!
Эглитис покачал головой.
Чем это ты так огорчен, что перестал разговаривать?
Э г л и т и с. Вилис Норейко сказал мне внизу кое-что такое, что заставило меня задуматься…
Ю р и к с о н. Вилис, тебе?
Ш т о к м а н и с. И ты принимаешь всерьез, что сказал тебе Норейко?
Ю р и к с о н. Вилис Норейко теперь зол на весь мир, потому что Ария осталась с Густавом, а ты первый подвернулся ему под руку.
Р о м а н о в с к и й. Ясно как день. Если гневу не дать выхода, сам можешь взорваться!
Э г л и т и с. Нет, это было глубже. Он бросил мне то, что было продумано раньше, и большинство пунктов справедливо.
Ю р и к с о н. Какие?
Э г л и т и с. Тот, кто ладит со всеми без исключения, не может быть хорошим человеком.
Б о н и ф а ц и я. Пусть только этот Норейко покажется мне на глаза. Что ж, нарочно надо наживать врагов?
Ш т о к м а н и с. Страшное дело.
К а з и м и р. У меня, например, только один враг — моя жена…
Ю р и к с о н. Но зато какой!
Э г л и т и с. Что-то построить — ведь это же действительно всегда связано с большими или меньшими трудностями, верно? Надо, скажем, преодолеть инерцию… Надо убедить…
Ш т о к м а н и с. Верно. Надо добиться, чтобы другие работали, чтобы делали, что им положено, и квалифицированно. С лодырями и пьяницами надо воевать. От современной строительной техники иной раз и так голова болит, а тут еще бюрократия. Это все верно, а дальше?
Возвращаются А н д р и с и Н а т а.
Б о н и ф а ц и я. Ушли те мальчики?
А н д р и с. Не оглядываясь.
Б о н и ф а ц и я. Андрис!
Э г л и т и с. Кто не хочет конфликтов, и только избегает их, никогда не построит что-то большое. Что-то существенное.
Б о н и ф а ц и я. Не рассуждай о таких серьезных вопросах в присутствии детей. Неплохо бы перекурить… Кази!
К а з и м и р. Пожалуйста! (Находит пачку сигарет.) К сожалению, извините, пустая…
Н а т а. Я могу предложить свои. (Протягивает Бонифации.) Случайно взяла с собой, сама-то я бросила.
Подвал под учебным корпусом техникума, как в первой картине. Тяжелая дверь открыта.
Наверху в прихожей гардероба появляется А р и я. Словно блуждая без определенной цели, она подходит к двери и смотрит вниз.
Увидев, что на чурбане лежат пальто и пиджак Вилиса Норейко, она встрепенулась. Спускается вниз. Останавливается в первом помещении и смотрит в глубь подвала.
Слышится голос Вилиса: «Ария!»
Появляется В и л и с. Быстро приближается к Арии. Обнимает ее.
Девушка не отстраняется.
В и л и с. Ария, ты… Ария! Ты плачешь? Прости, что так глупо получилось. Они меня допрашивали и заставили писать объяснение директору, а потом я попал в какой-то незнакомый подвал, потому что перепутал направление, и там меня чуть не избила полусумасшедшая старуха-дворничиха… Ария! Ты дрожишь? (Набрасывает на плечи девушки свое пальто.) За работой неощутимо, но здесь действительно сыро… Ария, я с ума сходил от мысли, что ты сидишь в бог весть какой мрачной яме и мерзнешь, а я не могу тебе помочь… Пойми, я спутал направление и искал тебя совсем в другом доме, потому что мне показалось, что проход ведет под нашей улочкой к Даугаве… Наконец я еще раз переложил дрова и снова пошел в ту яму отсюда, и что я там нашел, ты, вероятно, знаешь…
Ария кивает.
Почему ты ничего не говоришь? Ты на меня разозлилась, я понимаю… Могу себе представить, как ты меня проклинала и ругала… Ария!
В передней гардероба появляется М а р т а. Идет к двери подвала. Смотрит вниз. Хочет отступить, но Ария ее уже заметила.
М а р т а. Ария, на одно слово.
Вилис отходит в сторону, а Ария поднимается наверх и останавливается перед Мартой.
Ну что же это такое?
А р и я. Ты говорила с ним?
М а р т а. Еще как. Густав все принял спокойно, даже с улыбкой, так что все твои волненья были напрасными. Он тебя любит и прощает. Знаешь, когда я пришла, он писал тебе письмо, и после того, как мы откровенно поговорили, попросил подождать минут десять и закончил. Вот, возьми! (Дает Арии конверт.) Идем в общежитие. Бонифация устроила нашим вечеринку.
А р и я. Спасибо тебе, Марта, но… я прочитаю здесь — и тогда.
М а р т а. Как хочешь. Густав подготовлен, так что можешь без опаски кинуться ему на шею, но… Ария, правильно ли это будет, а?
Ария не отвечает и отворачивается.
Ну, как знаешь. Только будь осторожна. Ни с этим шутить нельзя, ни с тем. Глубокие воды… С этакими каменными лбами, как я погляжу, даже мой покойный Бидончиков ни в какое сравнение не идет, не говоря уж об обоих официальных шутах гороховых… (Исчезает.)
Ария садится на скамейку в нише возле двери гардероба.
По лестнице поднимается В и л и с. Вопросительно смотрит на Арию.
Ария показывает ему конверт.
В и л и с. Марта принесла письмо?
Ария кивает.
Почему ты не читаешь?
А р и я. Когда ты здесь, я не могу.
В и л и с. Хорошо, я… буду работать внизу. Я попросил у Талберга разрешения сегодня вечером починить дверь, которую я сорвал с петель, он разрешил. И дрова нужно сложить обратно… Только ты не уходи, хорошо?
Ария кивает.
Позови.
А р и я. Хорошо.
В и л и с спускается вниз и исчезает в соседнем помещении. Ария раскрывает конверт. Вынимает груду блокнотных страниц. Затем, преодолев себя, читает письмо Густава.
Мы слышим голос, произносящий то, что написано в письме, и сразу верим, что примерно так говорил бы Густав. Если б мог.
К а к б ы г о л о с Г у с т а в а. Это мое последнее письмо тебе, Ария. Когда после органного концерта я вышел на улицу, я сделал вид, будто не вижу тебя, но я тебя видел и сразу понял все. Какое-то время я еще намеренно помедлил, чтобы ты могла меня окликнуть, если б я ошибся. Ты этого не сделала. Я не ошибся.
Рука Арии с письмом опускается. Ей трудно читать дальше. Но она должна.
Ты этого не сделала. Я не ошибся… Ты этого не сделала. Я не ошибся… Ты этого не сделала…
Ария на минуту закрывает глаза. Потом, заставив себя оторваться от этого места, читает дальше.
Спасибо твоей маме, что она своими энергичными действиями расстроила нашу свадьбу. Тебе казалось, она делает это потому, что я не такой, как другие… в какой-то степени… и ты сердилась на маму и даже плакала, но потом оказалось, что она просто предвидела то, чего сами мы неспособны были предвидеть, о чем вообще не в состоянии были думать в те странные июньские дни.
Теперь Ария начинает плакать, и листки падают и рассыпаются по полу.
Чердак фотолаборатории. Окна мансарды задернуты тяжелыми матерчатыми занавесами. На стенах видны увеличенные снимки, воспроизводящие дома Старой Риги с птичьего полета, Даугаву, музей Латышских красных стрелков{72} на фоне башни церкви Петра{73}, мемориальный ансамбль Саласпилса{74}, ряд надгробных памятников — Райнису, Поруку, Кроненбергу…{75}
В мягком кресле у маленького столика, положив на него толстую книгу, сидит Э д у а р д И р б е.
Г у с т а в, который принес бинокль, рассматривает снимки.
С минуту царит глубокая тишина, которую делает еще более глубокой тиканье старинных стенных часов. Потом мы снова слышим как бы голос Густава. Надо полагать, Ария взяла себя в руки, собрала рассыпавшиеся листки…
К а к б ы г о л о с Г у с т а в а. Спасибо, что ты позволяла писать тебе. Прежде меня угнетало ощущение, что я задыхаюсь от обилия увиденного и услышанного, но теперь я научился излагать все это в письмах. Вначале это было документальное фиксирование, постепенно в него вплеталась выдумка… да мне ли тебе рассказывать… Учился читать книги, проглотил все, что у нас есть на латышском языке… или почти все… и начал читать по-русски и немножко и по-английски… Завтра я уезжаю обратно в Кулдигу. И правильно. Строительный техник из меня все равно бы не вышел, и я… о, у меня большие планы! Что это за планы, ты спрашиваешь…
Голос умолкает.
Дойдя до конца снимков, Густав широко улыбается, потому что прямо на него смотрит лив, строитель и страж Домского собора…
(Продолжает.) Что это за планы, ты спрашиваешь…
Написав предыдущее предложение, я понял, что больше не имею права писать так, и теперь не знаю, как продолжить. Начну с другого.
Разыскивая бинокль, я познакомился с одним старым человеком, тут же, на чердаке нашего техникума, которого война обездолила значительно больше, потому что он, кроме того, и не слышит.
Снова пауза.
Старый человек, вероятно, внимательно следил за выражением лица своего гостя. Он поднимается, снимает деревянную раму с застекленным портретом лива и тщательно вытирает с нее пыль.
(Продолжает.) Значительно больше… Потому что он, кроме того, и не слышит… Не слышит…
В молодости он изучал архитектуру, а теперь фотографирует то, что создано другими. Людей на его фотографиях не видно. Те приходят и уходят, вероятно, думал он, а творения их остаются… Я так не думаю. Через творения я стараюсь разглядеть неповторимые черты лиц творцов и печалюсь, если мне это не удается, и отворачиваюсь, если творение обезличено или слишком… там, ну, гладкое.
Ведь о людях нужно судить не по тому, что они в какие-то там минуты говорят или делают. Остается существенное, и важно лишь существенное. Вот заходил сын Бонии и Казимира с какой-то девушкой. Смотрю и думаю, раз Свиланы воспитали такого сына, значит, они по сути своей прекрасны. Только большинство людей, по-моему, слишком много говорят… И всегда как-то спешат, поэтому пробегают мимо того, где неплохо бы остановиться… Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться. Если перестать говорить и слушать, что говорят другие. И что можно увидеть, если смотреть.
Новая, длинная пауза.
Старый человек подает снимок вместе с рамой Густаву.
Густав не берет. Спасибо, нет, такой дорогой подарок…
Старый человек на языке жестов поясняет, что оригинал ведь почти за окном, днем в любое время можно посмотреть, да еще в бинокль, а в случае необходимости и сфотографировать повторно.
Густав благодарит, но все же извиняется и отказывается. Тогда Эдуард Ирбе отодвигает в сторону тяжелую оконную занавеску и выключает настольную лампу.
Домская башня, освещенная теперь прожекторами, видна за окном во всей своей ночной таинственной красоте. Галерея, барочный купол с покрытием из плиток зеленой меди, золотой петух…
Густав подходит к окну и смотрит, и на фоне окна резко вырисовывается его профиль.
(Вновь продолжает.) Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться… Что можно услышать… Если прислушиваться… Если перестать говорить и слушать, что говорят другие… Слушать, что говорят другие… И что можно увидеть, если смотреть…
Густав наклоняет голову и прислоняется лбом к оконной раме.
Так, а теперь передо мной за столом сидит Марта, и исчезают последние сомнения… Вероятно, следовало бы начать письмо заново и писать по-другому, но пусть будет как есть… Ария, я люблю Марту за ее откровенность и грубоватую простоту, мне даже кажется, что ей одной из всех вас четверых можно будет позже доверить руководство строительством, но… бога ради, никогда больше, умоляю тебя, не доверяй ей задачу, которая… как бы тебе сказать… ну, менее подготовленный парень от такого удара сломался бы как тот цветочный горшок, который она разбила в подвале…
Густав.
В глубокой тишине глухо тикают настенные часы.
Подвал, как в первой картине. Тяжелая дверь закрыта, сеет внизу выключен.
В передней гардероба на скамейке сидит Д з и н т р а. Она вкладывает обратно в конверт листки письма Густава. Отдает конверт А р и и, которая стоит, прислонившись головой к двери подвала.
А р и я. Пусть останется у тебя, Дзинтра. Сохрани ты.
В и л и с (появляясь). Ария!
А р и я. Подожди, пожалуйста. Мы с Дзинтрой еще…
В и л и с. Да, но он спускается вниз. Ты передумала и хочешь поговорить? Хорошо, я подожду на улице.
А р и я. Нет, я… (Целует Дзинтру и быстро уходит.)
В и л и с следует за ней.
Слышатся шаги, кто-то спускается по винтовой лестнице.
Д з и н т р а (зовет). Густав!
С минуту полная тишина.
Потом появляется Г у с т а в с фотоснимком. Вопросительно смотрит на Дзинтру.
Извини, пожалуйста, что я следила за тобой, но я все знаю, потому что Ария мне вкратце рассказала, а Марта еще до того сообщила, куда ты ушел… Я страшно боялась, что ты, быть может…
Густав останавливает ее, приложив палец к губам — не надо, — и показывает девушке снимок.
Маленький каменный человечек! Где ты достал? Как до него добрались, может, с телеобъективом?
Густав пожимает плечами.
Может, просто по лестнице… Густав, ты, наверно, не поверил, что я из ливов, но моя бабушка из настоящих ливов села Питрагциемс{76} и говорит по-ливски, и она утверждает, что лучше несчастная любовь, чем никакая, потому что…
Густав снова не дает ей говорить. Держа снимок в одной руке, другой он дружески обнимает девушку за плечи, и оба уходят.
Комната в женском общежитии, как в третьей картине.
При свете свечи тут все еще сидят т р о е С в и л а н о в, Н а т а, Ю р и к с о н, Р о м а н о в с к и й, Э г л и т и с и Ш т о к м а н и с. Дзинтры нет, но зато есть М а р т а.
Казимир с бокалом вина в руке стоит у окна.
К а з и м и р. Я приношу также сердечную благодарность Марте и тем своим товарищам по курсу, которые не присутствуют, но которые вместе со мной в канун Дня Победы посетили органный концерт в Домском соборе. Нечто подобное я слышал впервые, чего там скрывать, и получил большое духовное наслаждение, особенно от певицы Андерсон{77}.
Б о н и ф а ц и я. А не от органной музыки?
К а з и м и р. Не перебивай меня. А что я получил бы, если б убил вечер у рижских Свиланов? Похмелье, больше ничего, да еще те смотрели бы на меня с высоты второго этажа, думая про себя, что смотрят с седьмого. (Поднимает бокал.)
Э г л и т и с. За что был тост?
К а з и м и р. За… наш курс.
Ш т о к м а н и с. Пусть так.
К а з и м и р. За курземских, видземских, Миервалдиса Штокманиса из Земгалии{78} и нас, латгальских, которые теперь вот, как у нас говорят, встренулись и свели знакомство в Риге в помещении заочного техникума!
Б о н и ф а ц и я. Прямо даже жалко становится, что сессии через неделю конец — аминь, — не так ли, милые?
Ш т о к м а н и с. Домой, домой надо ехать, Бония. Жена да дети ждут, работа ждет…
М а р т а. Хватит тут этой высшей математики.
Ю р и к с о н. Черемуха тоже, наверно, цветет…
Р о м а н о в с к и й. Кукушки кукуют…
Б о н и ф а ц и я. Соловьи, они у нас в пору черемухи так поют, что заслушаешься. В саду, у самых окон, и с каждой весной все безумнее, верно, Кази?
К а з и м и р. Тсс, Бония, дети слушают!
Входят Д з и н т р а и Г у с т а в.
Д з и н т р а. Посмотрите, что у Густава есть! (Включает электричество.)
Ю р и к с о н. Портрет лива!
Э г л и т и с. Гляди-ка…
Р о м а н о в с к и й. Густав, где ты достал?
Д з и н т р а. На чердаке, в фотолаборатории.
Э г л и т и с. Хотел бы я себе такого.
Ю р и к с о н. Каждому хотелось бы.
Ш т о к м а н и с. Учиться у него, вот что надо бы. Построенное им стоит столетиями, а как будет с твоим коровником?
Ю р и к с о н. Подожди, пока я начну свой собор.
Ш т о к м а н и с. Он строил и жилые дома и склады, которые существуют наперекор времени. Учитесь, молодые!
К а з и м и р. Договорились, старик, будем учиться!
Э г л и т и с. Высокие своды Домского собора для нас и сегодня оказались бы крепким орешком, однако он сумел… Старый лив Старой Риги…
Д з и н т р а. Мой прапрапрапраитакдалеедедушка…
Густав дает изображение Улдису Эглитису.
Густав тебе дарит. Бери.
Э г л и т и с. Слушай, я сказал просто так, но…
Д з и н т р а. Смелее, Улди. Густав дает это тебе.
Густав кивает.
Почему именно тебе, подумай, и мы остальные подумаем, но… бери.
Э г л и т и с. Спасибо, Густав. (Берет изображение и бережно ставит на подоконник.)
Г у с т а в обводит взглядом товарищей по курсу, поворачивается и уходит.
Б о н и ф а ц и я. Густав, торт! Твой кусочек!
Д з и н т р а. Айвар и Имант ему отнесут. Пойдите за ним, хорошо? Ария оставляет его, потому что любит Вили Норейко, но он, Густав, писатель, я читала его прощальное письмо… Настоящий писатель…
Б о н и ф а ц и я. Бедный мальчик… Айвар, возьми торт и — бегом.
Ю р и к с о н и Р о м а н о в с к и й уходят.
Все заняты фотографией на подоконнике.
Дзинтра выключает электричество, маленький каменный человечек освещен теперь только свечой, которая все еще горит на столе.
При беспокойном свете свечи лицо лива словно оживает.
(Тихо.) Не плачь, Дзинтра. Возьми торт. Смотри, какой красивый кусочек… Ната тоже возьмет, и. Ешь. Держись, как подобает ливам. Смотри, твой прапраитакдальнейший мигнул глазом!
Э г л и т и с. В самом деле…
М а р т а. Мне тоже показалось!
Б о н и ф а ц и я. Верно же?
И они смотрят на изображение древнего строителя Старой Риги, но мы слышим как бы голос Густава.
К а к б ы г о л о с Г у с т а в а. Ведь о людях нужно судить не по тому, что они в какие-то там минуты говорят или делают. Остается существенное, и важно лишь существенное… Только большинство людей, по-моему, слишком много говорят… И всегда как-то спешат, поэтому пробегают мимо того, где неплохо бы остановиться… Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться. Если перестать говорить и слушать, что говорят другие. И что можно увидеть, если смотреть.
1971
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги