Последняя акция

Глава 14

В два часа дня на связь со Ждановым вышел его помощник:

— Товарищ майор, только что в районе улицы Первомайской сотрудником местного отделения милиции опознан Лузгин. Он купил пачку сигарет «Космос» в киоске «Роспечать» и сел в автомобиль «Лада», модель двадцать один двести тринадцать, цвет «белая ночь». Какие будут распоряжения?

— Установите за ним наблюдение, сообщите, куда он направляется. Вот и Алексей Федорович пожаловали в гости, — сообщил он Блюму. — А мы уж хотели с полковником всесоюзный розыск объявлять.

— Нет больше Союза, Вадик.

— А я по привычке.

— Что ты намерен предпринять?

— Пока ничего. Он ведь не ради развлечения вылез из «берлоги», а что-то явно задумал. Нам необходимо, чтобы кто-нибудь из них — или Лузгин, или Авдеев — «потянул» за собой Стацюру.

— Согласен. Ване пока нечего предъявить. А как только мы их схватим, Ваня тут же исчезнет. Я тебя правильно понял?

— Правильно, только Ваня твой при любом раскладе от меня не уйдет!

— Ой, не зарекайся, майор. Ты мне лучше объясни, как он в воскресенье от твоих ребят улизнул?

— На даче? Спал под кустом — вот и улизнул.

Миша достал из нагрудного кармана рубахи листок, свернутый вчетверо, и подал его Жданову.

— Я с утра сегодня проветрился — съездил на телефонную станцию, — пояснил Миша. — Это данные о междугородных разговорах Стацюры за последний месяц. Обрати внимание на последнюю дату. В то время, как твои ребята ждали, что он будет на даче, Иван преспокойно беседовал с Москвой из своего офиса. И, кстати, проверь по своим каналам этот московский телефон. Кто там сидит на другом конце провода?

— Я, Миша, ничего не понимаю. Как они его упустили?

— А я знаю? Может, там дыра в заборе, как в лагере «Восход»? Или он вышел через соседнюю дачу?

— Все проверим, — пообещал Вадим.

И тут опять заработала рация:

— Лузгин направляется в сторону Синих Камней…

— Продолжайте вести наблюдение, только так, чтобы он вас не заметил.

Они кинулись к карте города, висевшей за креслом Жданова.

— Он едет к Авдееву, — твердо решил Блюм.

— Синие Камни немного в другой стороне, — сомневался Вадим.

— Он специально кружит, хочет убедиться, что нет за ним слежки, и скоро накроет твоих ребят.

— Что предлагаешь? Снять наблюдение? А если уйдет?

— Не уйдет. Сам же сказал, не просто так он вылез из «берлоги». А у дома Авдеева опять возьмем его на заметку.

— Ох, Мишка, наломаем мы с тобой дров, — покачал головой Жданов и снова вышел на связь со своим помощником.

В этот день он пришел на работу позже обычного. Голова раскалывалась после бессонной ночи. Добрался до своего спасительного кресла и начал раскручиваться влево-вправо. Это всегда успокаивало нервы. А нервы окончательно расшатались в последние дни. Чего стоило ему вчера убедить этого гадкого режиссеришку отказаться от новой акции. Совсем они не чувствуют опасности! Дураки! Ладно бы только этот сраный интеллигент, так и Монте-Кристо туда же! По зоне, наверно, соскучился. Все им мало! Авдеева подставили со счетами — рвет теперь и мечет! Он его давно предупреждал, что все эти игрушки с «обналичкой» до поры до времени, не слушал — пусть сам расхлебывает!

Стацюра вытащил из холодильника бутылку минеральной воды и, сделав два маленьких глотка, нажал на кнопку селектора.

— Мне никто не звонил?

— Никто, — ответила секретарша и тут же припомнила: — Кроме этого сумасшедшего А. А., который все насчет какой-то акции беспокоится.

«Идиоты! — схватился за голову Иван. — Какие идиоты! Оба ходят по проволоке и лезут в пекло! — Он снял трубку и набрал номер. — Пусть пеняют на себя. Слишком дорого им это обойдется».

— Алло! — услышал он в трубке голос Парамонова.

— Андрей Ильич, это Стацюра беспокоит.

— Слушаю тебя, Ваня.

— Мне срочно нужны твои ребята, Жека с Микой!

— Ты так орешь, будто «Святая Русь» горит. Зачем тебе ребята понадобились?

— Не телефонный разговор.

— Понятно. Мы сейчас к тебе подъедем. Ты как в воду глядел — позвонил.

Аня всегда выходит из дома за час до занятий. Добираться очень далеко — полчаса на автобусе, а потом топать пешком минут пятнадцать и еще пятнадцать минут на подготовку к занятиям. А что делать? Весной она ходила в школу рядом, но в каникулы секция не работает. Не бросать же из-за каникул шейпинг?

Она садится в душный шведский автобус. Отцы города закупили в Мальмё списанный автобусный парк. Вентиляция сломана, окна не открываются — в жару испытание не для слабонервных! В городе их прозвали душегубками. Лоб девочки сразу же покрывается испариной, щеки розовеют. Двое вошедших на следующей остановке бритых наголо парней уставились на нее, как на витрину. «Смотрят, как на взрослую!» — возмутилась и обрадовалась она. На Анечку часто смотрят. Она взяла у своих родителей все самое лучшее, оттого и подруг немного. Во-первых, завидуют, а во-вторых, рядом с ее яркой красотой все бледнеют. Кому же охота бледнеть? Потому и подруги у нее все как на подбор некрасивые. У них тоже своя корысть — рядом с Анькой, может, и на них кто внимание обратит!

Она выходит из автобуса и на зеленый свет перебегает широкий Главный проспект, пересекает парк имени Попова, изобретателя радио. Здесь как-то ее, шестилетнюю, отец оставил на скамейке одну, а сам пошел в цветочный магазин. Они тогда собрались в Музыкальную комедию на «Веселого трубочиста», и Анечка притворилась, что у нее разболелся живот, когда отец предложил купить цветы. На самом деле у нее ничего не болело, просто она знала, для кого эти цветы. Для артистки Кораблевой, он всегда дарил ей букет в гримерной после спектакля. Она обо всем рассказала матери, и Татьяна закатила Соболеву сцену. «Готов ребенка променять на свой театр!» — кричала она. Татьяна, конечно, имела в виду не театр, и Анечка это хорошо понимала, тем не менее театр она возненавидела… А вот отца — нет. По отцу она скучала, но боялась признаться в этом матери. Когда он жил с ними, он ей мешал, потому что постоянно лез со своими советами, а теперь ей не хватает его советов. Бывают моменты, когда так хочется услышать его голос, что даже слезы душат… Сильнее любится на расстоянии.

«Памятник деревянного зодчества XIX века», — читает она каждый раз табличку на Доме деревянной игрушки. Вот бы туда зайти, но некогда! И так каждый раз. А за этим домом парк тоже в стиле прошлого века с чугунными оградами и фонарями. И сюда ее водил отец. А на другой стороне тесной улочки — обгоревший двухэтажный барак. Такая уродина на фоне такой красоты!

Анечка ускоряет шаг — уже рукой подать до стадиона «Динамо».

— Мишка, ты оказался прав! — сообщил Жданов, когда Блюм вернулся из столовой. — Лузгин на Сиреневом бульваре, в квартире у Авдеева. — И добавил: — В любую минуту будь готов к выезду.

— Всегда готов! — по-пионерски отсалютовал Миша.

— Ты налегке?

— Обижаешь, майор! — Он расстегнул на себе рубаху — на рыжем животе его был хитро устроен пистолет на резинке от трусов, опоясавшей корпус Михаила.

— Ну, ты и намудрил! — рассмеялся Вадим. — Он у тебя вместо бронежилета, что ли? Пока ты будешь его доставать, из тебя решето успеют сделать!

— Будь спок! — Блюм отстегнул пистолет, вытащил из кармана брюк обойму, зарядил и отправил грозное оружие в штаны. — Теперь нормально?

Включилась рация:

— Лузгин и Авдеев вышли из дома и сели в «Ладу». Выезжают со двора.

— Вести их тремя машинами! — приказал Жданов. — Спугнете — головы поотрываю! Ясно?

— Какой ты страшный бываешь, Вадимка! — Блюм застегнул рубаху и уселся рядом.

— Неужели опять девочка? — задумался Вадим. — Ведь на волоске уже висят!

— Что ты хочешь? Нахальство — второе счастье! А что поделывает наш многоуважаемый Иван Сергеевич? Я, кстати, должен был перед ним отчитываться сегодня в обед.

— Ничего не поделывает — работает.

— Парадоксально, но правда. Ваня, конечно, не шахтер, но «дни повышенной добычи» и у него бывают.

— Ты имеешь в виду Соболева? Мы сегодня заложили в компьютер отпечатки пальцев, снятые с пузырька, результатов никаких — нет у нас в картотеке этих «пальчиков».

Включилась рация:

— Выехали на улицу Мира, поворачивают на Главный проспект, направляются к центру…

— Может, они сдаваться едут? — пошутил Миша.

Стацюра выложил Жеке и Мике все, что знал о предстоящей акции, а знал он главное — место и время.

— Что мы будем с этого иметь? — поинтересовался золотозубый Мика.

— Половину того, что хотели получить с Авдеева, — пообещал Иван. — В противном случае вы бы имели кукиш с маслом!

— Он собрался «делать ноги»? — удивился татуированный Жека.

— Прежде чем он «сделает ноги», его схватят менты. С них, надеюсь, вы ничего не хотите получить?

— Наше условие — ты платишь наличными! — Жека прицелился в Ивана указательным палцем.

— Согласен, но только когда дело будет сделано. На том и порешили.

Лишь черная «тойота» с бравыми парнями отъехала от инвестиционного фонда «Святая Русь», на свет Божий выполз тучный Парамонов, сидевший во время разговора Стацюры с Жекой и Микой на диванчике в стороне.

— Эх, Ваня, «все суета сует и ловля ветра», — высказался он словами из Библии. — Не бери в голову.

— Что у тебя за дело ко мне? — напрямик спросил Стацюра.

— А ты не догадываешься? Буслаева мне подсунула должника, который профукал мои денежки по ее же настоятельной просьбе — специально ведь подставили парня с липовым заказом. Обещала, если он не расплатится, то сама отдаст. Галя исчезла…

— Она в Брянске. На слете…

— Плохо работаешь, Ваня. Ничего не знаешь о своих людях. На кладбище твоя Галя в селе Вознесенском. — Он взглянул на часы. — Уже часа два, как похоронили. Мир праху ее. — Андрей Ильич перекрестился.

«Хорошо сделала Галка! — обрадовался Иван. — Одним свидетелем меньше».

— И вот теперь, — продолжал Парамонов, — когда мне остался этот безнадежный должник, ты его, Ваня, вдруг похищаешь. Чего ради? А кто платить будет?

— Что ж ты с ним так долго нянчился? Почему не пришил до сих пор?

— А смысл? Что я бы с этого имел? У парня даже квартиры своей нет. — Парамонов сладко улыбнулся: — Вот тебя, Ванечка, я бы с удовольствием пришил. У тебя и квартира есть, и дача, и еще кое-что…

От этого «кое-что» Стацюра вздрогнул. Он и раньше знал, что Андрей Ильич входит в тройку самых влиятельных людей в городской мафии. Вот Буслаева, идиотка, этого не знала. Не знала, к кому лезет с таким пустячным делом, мнила себя великой комбинаторшей! Дура! Хоть бы посоветовалась. А Парамонов всегда любил поиграть, как любит играть кошка с мышкой! Отчего же не поразвлечься? Но осведомленность Андрея Ильича поразила Ивана в самое сердце.

— Мне давно не нравятся ваши с Арсюшей делишки — девочки-припевочки! Но я молчал — какое мое дело, как люди деньги зарабатывают?

Стацюра понял, что так просто, как от Жеки с Микой, он от Парамонова не отделается.

— Соболев тебе, кажется, должен шесть тысяч? — попытался извернуться Иван.

— Что такое Соболев, Вань? Пешка в твоей игре? Но ты ведь не пешка? Ты — король! А значит, заплатишь мне по-королевски!

— Сколько?

— Эхе-хе… — Он достал из кармана портмоне, вытащил оттуда помятый листок бумаги и развернул его. — Смотри-ка, точно — шесть тысяч! Вот и прибавь еще два нуля.

— У меня нет таких денег! — побледнел Иван.

— Не надо врать, Ванек! — Парамонов перегнулся через стол и похлопал его по руке. — Не надо врать, дорогой!

— У меня на счету четыреста пятьдесят тысяч, — признался Иван.

— Это на счету твоего фонда! Я же не злодей какой — разорять фонд! — И спросил ласково, постукивая жирным пальцем по столу: — А на твоем личном счету, Ванечка? Сколько там?

Стацюра в холодном поту откинулся на спинку кресла и расстегнул ворот. На его личном счету было ровно шестьсот тысяч. Деньги, необходимые ему для избирательной кампании. В глазах потемнело. Столько лет он шел к своей заветной цели, падал, поднимался и снова шел, и вот теперь у него отнимают последнюю надежду.

— Я, Ваня, тебя прекрасно понимаю, но и ты меня пойми. Я не играю вхолостую! Ты так замечательно объяснял сейчас этим двум щенятам, Жеке и Мике, что они будут иметь и с чем бы они в противном случае остались. Позволь, и я тебе объясню, чтоб ты не колебался. Да, надо полагать, Государственная Дума еще несколько лет будет заседать без тебя. Что поделаешь? Се ля ви! Но зато ты сможешь достойно покинуть нас на своем любимом вертолете. А в противном случае, как ты любишь выражаться, менты завтра получат о тебе много полезной информации. Например, о том, как тебе удается незаметно исчезать со своей дачи, невидимка ты наш! — И тут Парамонов рассмеялся страшным смехом.

— Дьявол! Дьявол! — рычал от бессилия и метался в кресле вправо-влево Иван.

После того как московский банкир был оповещен о переводе суммы в шестьсот тысяч долларов с личного счета Стацюры на счет концерна Ай Би Си, Андрей Ильич порвал на мелкие кусочки расписку Соболева и сжег остатки в пепельнице на столе Ивана.

Разгоряченная, вспотевшая, она вбегает в раздевалку и с трудом, снимает с мокрого тела мокрое тряпье. Встает под струи теплого душа, и тогда исчезают «молоточки» в висках, наступает блаженство расслабленного тела. Но блаженство длится недолго — другим тоже надо освежиться, а душевых кабинок всего три. Она проходит к вешалке со своей одеждой и молча одевается, ни с кем не заговаривает, и ее никто не трогает. Класс! За три недели занятий на «Динамо» Аня ни с кем не сошлась и не собиралась сходиться, во-первых, потому, что она здесь младше всех, а во-вторых, потому, что, несмотря на возраст, она консерватор и терпеть не может новых знакомств. В первую неделю с ней еще пытались заговорить, но она отвечала односложно, пожимала плечами и не поддерживала разговор. От нее отстали.

Аня выходит из ворот стадиона и, нахмурившись, по обыкновению — меланхолия постоянный ее спутник в дороге, — тащится мимо автостоянки. Почти всех, кто занимается с ней на «Динамо», ожидают поблескивающие на солнце иномарки. Еще бы! На «Динамо» беднякам делать нечего! Этот месяц ее занятий обошелся матери в три раза дороже обычного. Как долго она упрашивала мать, чтобы та раскошелилась! А в результате раскошелился дядя Леня, мамин любовник. «Краснолицый»! Так она его прозвала. «Краснолицый» тоже пытался сначала наладить с ней отношения, но она только мычала в ответ на его банальные вопросы. И он оставил ее в покое. А мог бы сейчас встречать на «рено» или джипе. Аня часто украдкой, сквозь тюль, смотрит им вслед, когда они с матерью выезжают со двора. Нет, она не завидует матери, просто ей грустно на все это смотреть…

Последний взгляд, через плечо, на автостоянку. Тяжелый вздох.

Она сворачивает в свой любимый переулок, сбегающий вниз, к парку изобретателя радио Попова. Здесь все так же тихо и пустынно, только возле «памятника деревянного зодчества» стоит какая-то машина. Дверца машины открывается, и на тротуар выходит мужчина в летнем костюме песочного цвета, блондин, с коротким «ежиком» на голове и в черных очках. «Мама миа! Сейчас начнет на меня глазеть!» Она опускает голову и ускоряет шаг.

— Анечка! Ты меня не узнаешь? — Он снимает очки и делает шаг навстречу…

Уже в машине, готовые к выезду, они получили информацию о том, что Авдеев с Лузгиным свернули с Главного проспекта в переулок Изобретателей и остановились возле Дома деревянной игрушки.

Жданов распорядился перекрыть выезды из переулка, но тремя имевшимися в его распоряжении машинами сделать это было практически невозможно. Перекрыли главные магистрали, но самым уязвимым оказался другой выезд из переулка, к стадиону «Динамо» с лабиринтом мелких улочек, ведущих к вокзалу. Третью машину Жданов поставил на автостоянку у «Динамо». Свою же машину они с Блюмом бросили у набережной и от набережной прошли пешком к переулку Изобретателей. Вадим все рассчитал верно — они вышли к обгоревшему бараку и спрятались в его необитаемых стенах. Через пустые окна барака им видна была вся картина. Замысел Жданова сводился к тому, чтобы взять преступников с поличным, с очередной жертвой в салоне автомобиля. Все посты ГАИ уже имели номер «Лады» цвета «белая ночь» и готовились к задержанию.

— Вот она, — шепнул Миша Вадиму, когда в конце переулка показалась Аня.

— Как все четко высчитал, гад! — так же шепотом ответил Вадим.

— Садись. Подвезу, — предложил Арсений Павлович.

— Спасибо, но я сама доберусь, — улыбнулась она уголками рта.

— Совсем взрослая стала! Даже не узнать! — польстил он ее самолюбию. — А помнишь, на репетициях у меня сидела — крохотулькой была! Не помнишь, наверно?

— Помню.

— Отец тогда таскал тебя за собой повсюду! — Упоминание об отце почему-то причинило ей боль. — Да ты садись, не стесняйся, — вновь предложил он. — Я ведь знаю, ты далеко живешь.

— Нет-нет, спасибо, — отказывалась она.

— А то мало ли что! — не слушал ее Авдеев. — Ты слышала, наверно, что в городе девочек похищают?

— Да, — ухмыльнулась она с таким видом, будто хотела сказать: «Я уже вышла из того возраста, когда этим можно запугать».

И тогда он прибегнул к последнему аргументу:

— Я ведь затем здесь, чтобы доставить тебя домой в целости и сохранности! Мне сегодня твой папа звонил — беспокоится!

— Передайте папе, — неожиданно резко произнесла Аня, — пусть он обо мне больше не беспокоится! — И она уже сделала шаг, чтобы продолжить путь… Авдеев быстро огляделся по сторонам — обгоревший барак, турагентство, закрывшееся еще час назад, и ни души… Он налетел на нее сзади, схватил за руки, прикрыл ладонью рот и поволок к машине. Но тринадцать лет не десять, к тому же девочка была спортсменкой, и Авдеев едва с ней справлялся. Лузгин дал задний ход и приблизился к ним вплотную. Но в это время со двора турагентства выехала черная «тойота». Она поравнялась с машиной Лузгина. Тот громко выругался и бросился под сиденье. Звук передернутого затвора он не мог спутать ни с чем.

Авдеев спиной почувствовал роковое и ослабил хватку. Вырвавшись на свободу, девочка кинулась к Дому деревянной игрушки. Там, под лестницей, она давно заприметила надежное укрытие. Взрослому нелегко было бы до нее добраться.

Автоматные очереди ударили в тишине глухого переулка. Тело Арсения Павловича театрально и неестественно опустилось на асфальт, обняв руками землю.

Деревянное укрытие вряд ли спасло бы Аню, ведь Жека с Микой не намеревались оставлять свидетелей. И тут из окна обгоревшего барака выпрыгнул Жданов.

— Вадик, назад! — крикнул Блюм, но тот его уже не слышал. Держа обеими руками пистолет, Жданов три раза подряд выстрелил в лобовое стекло «тойоты». Стрелял он метко, как на учении, кладя в «десятку» — один в один, но стекло было пуленепробиваемое и от выстрелов на нем оставались лишь белые круги. Однако этого было достаточно, чтобы Жека с Микой оставили свой первоначальный замысел и «тойота» рванулась с места, сметая все на своем пути. Вадим не успел отступить к бараку, как был поддет на бампер автомобиля, как бывает поддет быком матадор после неудачно выполненного движения. «Тойота» еще только набирала скорость, и Жданов мог бы отделаться легким испугом, если бы, приземляясь, не ударился головой о бордюр.

Жека с Микой спокойно проскочили мимо стоянки у «Динамо». Ведь там ждали не черную «тойоту», а «Ладу» цвета «белая ночь». И после того как Блюм вышел на связь с бригадами Жданова, перекрывавшими выезды из переулка Изобретателей, и сообщил им данные новой машины, было уже поздно. Опоздали также и с оповещением постов ГАИ, впрочем, и своевременное их оповещение не дало бы результатов, потому что черная «тойота», проехав вдоль стадиона «Динамо», тут же затерялась в лабиринте мелких улочек, не выезжая на магистрали. Ее обнаружили только на следующий день в одном из привокзальных дворов. На переднем сиденье лежало два автомата с разряженными «магазинами».

Вадим дышал, но в сознание не приходил. Первая же бригада, прибывшая на место трагедии, увезла Жданова в больницу. Вскоре тихий переулок заполнился сотрудниками милиции и врачами «скорой помощи». Лузгин тоже, несмотря на многочисленные ранения, еще дышал.

Иван не стал дожидаться Мику с Жекой. После разговора с Парамоновым ему уже было на все наплевать. На все, кроме собственной безопасности. Он сел за руль своего «мерседеса» и даже не собирался выяснять, есть за ним сегодня «хвост» или нет.

— Все равно я их умою! — уверенно произнес он сквозь зубы. А слежки за Стацюрой сегодня как раз не было, потому что все бригады работали на Лузгина и Авдеева.

Иван поехал не домой, а на дачу. «Надо предупредить мать, чтобы молчала! Переночую в замке — они до него еще не скоро доберутся».

План Стацюры был до банального прост и мало чем отличался от вчерашнего плана Авдеева, но, в отличие от Авдеева, он не собирался больше устраивать никаких акций, а незаметно уйти со сцены, как незаметно ушел в девяносто первом, когда уехал к Мартыновой в Ростов. Впал в те дни в панику — коммунистов сбросили, как дальше жить, идиот! «Ты что, Ваня, с печки упал? — ухмыльнулась тогда она. — Или просто с жиру бесишься? С твоими-то деньгами плакаться? А в том, что Горбачев со своей коммунистической демократией обосрался, — не наша с тобой вина! С приличными деньгами можно при любом режиме устроить себе коммунизм». Она предложила ему остаться и поработать пару лет на нее, а то она устала разрываться между Ростовом и столицей. «Присмотришься, вникнешь, а уж потом открывай собственное дело. Держать не буду — наоборот, помогу». Два года он отпахал директором дочерней фирмы. Шоу-бизнес ему был не в новинку, но раньше, будучи еще секретарем райкома, он только вкладывал в него деньги и получал проценты. Ростов же его многому научил.

Вот и сейчас, как четыре года назад, он опять собирается драпать, и снова к ней. А куда же еще? Ведь деньги из Мексики придут или уже пришли на счет Геллы. Гелла! Дурацкая кличка, которая закрепилась за ней еще в райкоме. Тогда все повально увлекались «Мастером и Маргаритой». И вот как-то Данилин после очередной оперативки сказал: «Надька пугает народ не хуже, чем Гелла финдиректора Римского». С тех пор ее и стали так звать.

Он не позвонил, не предупредил Геллу о том, что приедет в Москву. Зачем пугать бабу раньше времени? Да и телефон уже могут прослушивать.

Въехав в просторные ворота дачи, он краем глаза заметил, что мать, собиравшая до этого клубнику, выпрямилась и с тревогой смотрит на него. «Совсем старухой стала», — подумал он.

— Что уставилась? Закрой ворота! — приказал он ей, и та молча покорилась.

Она накормила его окрошкой и варениками с творогом.

— Мать, я надолго уеду.

— Как тогда? — с надеждой спросила Зинаида Тарасовна.

— Думаю, что еще дольше. Можешь перебираться в город. Вот ключи, — выложил он связку на стол. Она не подала виду, что обрадовалась, и не притронулась к ключам. А когда он вышел в другую комнату, чтобы переодеться, быстро схватила их и побежала прятать на кухню, в муку. Там же в муке уже два года прятала от сына несколько брошюрок Владимира Ильича. «Мой час настал! — сказала она себе. — Теперь уж точно будет президентом Зюганов!»

Переодевшись, он предупредил Зинаиду Тарасовну:

— Сюда могут нагрянуть… — Тут Иван осекся и вместо слова «менты», чтобы вышло убедительней, произнес: — Демократы. О погребе — молчок! Поняла? — Она кивнула. Он открыл погреб и нырнул туда. Потом его голова еще на мгновение показалась над полом. Иван последний раз взглянул на мать — Зинаида Тарасовна, сложив на животе руки, виновато смотрела на сына и не понимала, чего он медлит. О, как бы хотелось ему в этот миг стать маленьким-маленьким мальчиком, чтобы выскочить из погреба с радостным криком, броситься ей на шею, расцеловать и шепнуть на ухо: «Ты хорошая!» Но он уже не мальчик и знает, что мать никогда не ответит на его нежность, и поэтому он с ней груб. Крышка погреба захлопнулась.

Через каждый час он звонил в больницу — узнавал о самочувствии Вадима. «Состояние критическое, — отвечали ему, — черепно-мозговая травма».

Он не выходил из кабинета следователя — «Уйду, когда выгонят!» — и принимал всю поступающую «для майора Жданова» информацию.

Из Ростова пришло сообщение о роде деятельности в их городе Стацюры в период с 1991-го по 1993 год.

Из Москвы передали по телефаксу, что телефон, по которому в воскресенье звонил Стацюра, принадлежит гражданке Мартыновой Надежде Борисовне.

Из Старокудринского отделения милиции привезли фотографии четырех девочек, сбежавших в мае этого года из детского дома. Фотографии совпали с четырьмя неизвестными, отправленными в Мексику в одной группе с Лизой Маликовой и Сашей Шмаровой.

Дело передали капитану Березину, который знал Мишу еще по оперативному отряду.

— Надо срочно восстановить наблюдение за Стацюрой! — с ходу приказал ему Блюм.

— Стацюра только что приехал на свою дачу.

— Откуда известно?

— У нас там оставался человек.

— Хорошо. Посылайте туда машину! — Березин нисколько не обижался на приказной тон Михаила, а, наоборот, даже радовался — привык быть подчиненным. — Надо получить санкцию прокурора на его арест.

— Будем брать?

— Да, — решительно заявил Михаил.

Она давно не ходила в театр, но сегодняшний культпоход не доставил ей радости. А ведь она с детства любила эту оперетту Оффенбаха. Линка, как всегда, блистала, хоть уже и не в том возрасте, чтобы играть барышень на выданье. Расстроил ее разговор в гримерной. Линка нисколько не изменилась — все такая же язва! Поздравила ее с благополучным возвращением из Мексики! Откуда узнала? Интересовалась Авдеевым, уж больно здорово интересовалась! «Слышала, что порнушкой занимается». От кого это она слышала? Впрочем, артисты — народ болтливый. А у Палыча в шоу иногда участвуют профессионалы. Может, Линка позавидовала и обиделась, что ее не зовут участвовать в шоу? Но там ведь не сцена Музыкальной комедии — возраста не скроешь! Да и потом, после ее выступлений на пятом курсе института разве Палыч будет иметь с ней дело? Он таких людей всегда остерегался.

Вера Сатрапова доковыляла наконец до трамвайной остановки — стерла ногу в новых туфлях, привезенных «оттуда». На остановке никого не было, хоть еще по-настоящему и не стемнело. Боятся граждане вечером гулять в центре — преступность растет не по дням, а по часам! Вот и в театре сегодня только ползала, а ведь совсем недавно билеты за месяц не могли купить — на самом дрянном спектакле был аншлаг!

К остановке подошел высокий мужчина средних лет, и Вера удостоила его долгим изучающим взглядом. Ей доставляло эстетическое наслаждение так недвусмысленно смотреть на незнакомых мужчин. Мужчина ответил ей тем же и возбужденно поделился радостью по поводу прекрасного лета и, в частности, этого вечера. Вера разделила с ним радость и, в свою очередь, поделилась разочарованием от увиденного спектакля:

— Артисты не те, вот раньше, бывало…

— Вы так говорите, что можно подумать, вам уже тридцать, — сделал он ей комплимент. Ей в самом деле недавно исполнилось тридцать, но выглядела она совсем еще девчонкой.

«Тридцать лет! Мне уже тридцать лет!» — паниковала Вера каждое утро, разглядывая себя в зеркале. Малейшая морщинка становилась поводом для дурного настроения. Тридцатилетняя женщина, не встретившая в своей жизни того единственного, начинает внимательно вглядываться в каждого встречного: а не он ли?

Трамвая все не было.

— Может, прогуляемся? — предложил мужчина. — Вы далеко живете?

— Живу я недалеко, — призналась Вера, — но подождем еще немного.

В ее ласковом тоне звучала мольба — ей не хотелось, чтобы он ушел и оставил ее опять в одиночестве. «Проклятые туфли! Проклятый Акапулько!» — ругалась она про себя, проклиная свою обувь и место, где ее купила.

Они ждали еще минут десять.

— В трамвайном парке забастовка, — предположил мужчина.

— Ночная? — усмехнулась она. — Сюда я ехала на трамвае…

— Тогда вакханалия! — не уставал он строить догадки. — Где вы живете, если не секрет?

— На Бажова.

— Это же совсем близко! — воскликнул мужчина. — Какие-то две остановки! Чего вы так долго ждете?

И тут она наконец призналась, чуть не плача:

— Купила за границей туфли — и стерла себе все ноги!

— Это диверсия империалистов, не иначе! — по секрету, на ушко сообщил он ей, выпучив свои огромные глаза. Вера захихикала, а в ухе у нее блаженно защекотало. — Есть один традиционный способ! — ткнув пальцем в небо, со значением произнес мужчина.

— Снять туфли и пойти босиком? — догадалась Вера.

— Что вы, миленькая, мы ведь с вами не за границей, чтобы ходить босиком! — поддел он ее. — Не исключена возможность пореза, ибо наши граждане больно охочи до битья стеклотары и прочих пакостей! — Мужчину понесло, а трамвая так и не было.

— Что же тогда? — беспомощно развела она руками, принимая его игру и догадываясь, чем кончатся его разглагольствования.

— Тогда вот что! Фокус-покус-перекокус! — Он произвел диковинные манипуляции руками в воздухе и, подхватив Веру на руки легко и непринужденно, будто она была из пенопласта, а не из плоти, быстро зашагал с ней вверх по Главному проспекту.

— Вера, — представилась она ему, нежно обхватив руками шею мужчины и недвусмысленно дыша ему в ухо.

— Жорик, — признался смущенно он. Вот о таком Жорике, на котором можно ездить, как на трамвае, она и мечтала всю жизнь! С замиранием сердца Вера уже предвосхищала пылкую ночь, но Жорик владел ее сердцем недолго, лишь те два квартала, что нес ее на руках, прикидываясь экскурсоводом: «Посмотрите направо — оперный театр, посмотрите налево — знаменитый университет!» Так, будто она видела все это впервые. «А как же, вы ведь из-за границы! Должно быть, подзабыли!» «Завидует!» — с пониманием думала Вера. Потом еще метров двести вниз по улице Бажова, потом бегом на четвертый этаж. И только в ее прихожей он сделал выдох и расслабил руки. Вера не замедлила избавиться от «проклятых туфель», а выпрямившись, вскрикнула, почувствовав, как в затылок ей уперлось холодное дуло пистолета.

— Вот мы и дома, Вера Петровна, — понизив голос, произнес псевдо-Жорик — Миша Блюм.

— Что вам от меня надо?! — взвизгнула Вера.

— Только без истерик, мадам! Пардон, мадемуазель! — откровенно издевался он. — Пройдем в комнату и поговорим, как люди! — подтолкнул ее Михаил.

Единственная комната Сатраповой была чистой и дорого обставленной, но неуютной. «Не бедствует!» — оценил Миша белоснежную итальянскую мебель на фоне белых обоев.

— Что вы хотите? — устало опустившись в кожаное кресло, тихо вымолвила Вера. Он сел напротив, на белый диван, и она с ужасом осознала, какой он рыжий и уродливый, а в сумерках казался симпатичным шатеном. Вера же в его глазах стала, наоборот, куда привлекательней в своем вечернем бархатном темно-фиолетовом платье. От вида пистолета в ее желтых глазах исчезла вечная истома. «Трахнул бы тебя, да неохота пачкаться!» — подумал Блюм, убирая пистолет в карман.

— Я хотел всегда очень много, Вера Петровна, — с улыбкой начал он. — И сегодняшний вечер — не исключение, но прежде всего я хочу разъяснить вам обстановку, которой вы, по всей видимости, не владеете, раз позволяете услаждать свое сердце Мельпоменой! — «Ой! Куда это меня опять понесло?» — сам себе удивился Миша. — Хочу вас огорчить, Вера Петровна. Ваша банда, торгующая девочками, разоблачена!

— О чем это вы? Не понимаю.

— Не прикидывайтесь дурочкой! Ваше положение незавидно. Вам даже не соизволили сообщить о сегодняшнем убийстве Авдеева. Вас в спешке не предупредили, чтобы вы сматывались. О вас попросту забыли, потому что вы для них никто! Шестерка!

Вера закрыла руками лицо — в самое сердце ее поразила неожиданная весть о смерти Палыча, не потому, что она любила его, она к нему привыкла, и с ним на протяжении многих лет было связано ее материальное благополучие.

— Но обо всем по порядку, — не обращая внимания на ее слезы, продолжал Блюм. — Было бы полбеды, если бы вашей бандой занимались только милиция и я, бедный частный детектив, но кто-то из ваших руководителей перешел дорогу мафии. — От этих слов она съежилась. — И сегодня средь бела дня были в упор расстреляны Авдеев и Лузгин. Стацюра исчез. Так что, сами понимаете, у меня выбора нет — остались только вы! И вас, Вера Петровна, я ни с кем не намерен делить — ни с мафией, ни с милицией! И вы мне расскажете все!

— Что я с этого буду иметь?

— Я дам вам время уйти.

— Не верю. Какой вам резон меня отпускать?

— Во-первых, повторяю, что я частный сыщик и мне никто не заплатит, если вас посадят в тюрьму, а во-вторых, у меня тут личная корысть.

— Например? — по-прежнему не верила она.

— Один мой дружок, которого и вы прекрасно знаете, попал к Стацюре в лапы, и мне надо его оттуда вытащить, а вы мне в этом поможете! За это я вам дам время скрыться! Так сказать — баш на баш! Идет?

— Идите вы к чертовой матери вместе с вашим дружком! — отрезала Вера. — У вас нет против меня ни одной улики! Не надо брать меня на «пушку»! Я не дура! И мафии я сто лет не нужна! Потому что взять с меня нечего! И с бабами они, в отличие от вас, не связываются!

— Заткнись, сука! — завопил Блюм и снова выхватил пистолет. Глядя на его бешеную реакцию, Вера расхохоталась, а потом, резко остановившись, спросила:

— А смысл?

Его зеленые глаза горели сумасшедшим огнем.

— А чтобы не было больше на земле такой падали, как ты! — И он взвел курок. Вера вдруг поняла, что он не шутит и не запугивает ее.