Последняя акция

Глава 5

Ему снилась его старая квартира, где он прожил с Татьяной двенадцать лет. Только во сне в их квартире располагалась аптека. Татьяна сидела за окошком в униформе своего ресторана. Он обратился к ней на «вы», как к чужой, незнакомой женщине, и спросил: «Где здесь туалет?» Она указала ему на дверь с черной пластмассовой «барельефиной» — мальчик писает в горшок, — и Юра направился туда, радуясь, что Татьяна его не сопровождает. Он дернул на себя дверь с писающим мальчиком, и холодный зимний воздух ударил ему в грудь! Перед ним был заснеженный город. Он стоял на третьем этаже с распахнутой на улицу дверью. Падал снег. Внизу молча брели пешеходы. По тротуару медленно катился джип. Он закричал: «Ксюша! Ксюша!» — и в тот же миг почувствовал на своем плече холодные пальцы…

Соболев открыл глаза — над ним склонилась Полина Аркадьевна, лицо ее было испуганным.

— Что с вами? — Она сидела на краю тахты во вчерашнем голубом халате. — Вы кричали…

— Неприятный сон, — объяснил Юра, едва шевеля губами.

— Да у вас температура! — воскликнула Полина.

— Этого еще не хватало, — пробормотал Соболев, пытаясь встать.

— Лежите! — схватила она его за плечи своими ледяными руками — прикосновения эти ему очень нравились. — Я дам вам таблетку.

Она вышла, а он все-таки встал и, накинув халат, отправился за своей одеждой в ванную комнату.

— Вы зря поднялись, — укоризненно заметила она, когда Юра, переодевшись, вошел к ней на кухню. — Могут быть осложнения…

— Мне надо ехать, Полина Аркадьевна. И так уже погулял на славу! — Он выпил таблетку, присел на табурет и поблагодарил: — Спасибо за теплоту и ласку!

— Издеваетесь? Веду себя с вами как мегера! Пользуюсь вашей кротостью и ложным чувством вины! А сама бы с ума сошла, если б осталась в квартире одна! Что буду делать следующей ночью — ума не приложу.

Она намазала на кусок батона ананасовый джем. Она не спрашивала Юру, ест он это или нет, потому что не привыкла спрашивать — дочь ела, что давали, была так приучена. Юра же поражался этой ее черте. И мама, и Татьяна всегда интересовались — хочет он картошку с селедкой или свиные отбивные с фасолью и хреном? Соболев, однако, молчал и ел все, что она ему подавала. В конце концов, она не обязана его кормить! Да и он в последнее время стал неразборчив в еде.

— А вы, Полина Аркадьевна, приезжайте на выходные в лагерь, — набравшись смелости, предложил он. — Там есть коттеджи для гостей.

— У меня сейчас все дни выходные — я взяла отпуск. — И, внимательно посмотрев ему в глаза, будто стараясь узнать то, чего он недоговаривает, спросила: — Как же я уеду? А вдруг позвонят?

— Верно, — согласился Юра, хотя знал наверняка на примере Маликовой, что не позвонят, но ничего не сказал — пусть пока тешит себя надеждой!

— Вы что-то скрываете от меня! — поняла она вдруг. — Юра, я прошу вас! — Она сложила руки в мольбе. — Я хочу знать все, даже самую горькую правду! Что вам известно? Я ведь вижу, вы что-то знаете, но боитесь сказать!

Отодвинув в сторону кружку с недопитым чаем, Соболев решился:

— Вы напрасно будете ждать звонка, Полина Аркадьевна. Это — не шантаж. — И он подробно рассказал ей о похищении Лизы Маликовой. Хотя дома их находились совсем рядом, ни Ольгу, ни ее дочь Крылова не знала.

— Что же мне теперь делать? — выслушав Юру, потерянно спросила она. Перед ним сидела уже другая женщина, жалкая и беззащитная, ничем не напоминавшая вчерашнюю высокомерную, язвительную Полину Аркадьевну.

— Вспомните всех мужчин и женщин, общавшихся когда-либо с Ксюшей, — посоветовал он. — Составьте список и сегодня или завтра приезжайте в лагерь. Лучше быть с людьми, чем одной!

Сделав шаг на лестничную площадку, он услышал за спиной слабый голос:

— Мне кажется, ее уже нет в живых…

Соболев обернулся — дверь за ним захлопнулась. Так что он даже не понял — произнесла ли это Полина Аркадьевна или вырвалось у него самого.

Анастасия Ивановна Преображенская с утра позвонила во Дворец культуры и предупредила, что берет отгул. Накануне, вернувшись домой в первом часу ночи, она сразу почувствовала недоброе, не обнаружив в прихожей матерчатых тапочек девятилетней дочери. «Маша!» — крикнула она в черный, безжизненный проем двери, ведущей в комнату. Не получив ответа, Анастасия Ивановна бросилась в комнату, включила свет и от ледяного страха, сжавшего сердце, опустилась на пол. Всю жизнь на руководящей работе — она умела держать себя в руках в самые катастрофические моменты жизни, вчера же ночью слезы лились непроизвольно. После того как рухнули коммунистические идеалы, после того как наступило разочарование в творчестве и возникла гнетущая атмосфера людского непонимания, дочь Машенька стала единственным смыслом ее жизни, основой ее маленького счастья…

— Что вы делали потом? — прервал эмоциональное вступление Преображенской Вадим Жданов. После ее утреннего заявления в милицию он прибыл на квартиру Преображенской лишь через три часа — дожидался Блюма.

— Позвонила Игорю Матуйзо, — припомнила Анастасия Ивановна.

— Кто это? — Вадим сегодня не улыбался. Третье за месяц похищение — это уже ни в какие рамки не укладывается! Вечером будет уговаривать полковника освободить его на время от других дел, чтобы вплотную заняться девочками.

— Как? Вы не знаете? — Желто-зеленые глаза Преображенской выразили искреннее удивление. — Матуйзо — известный в городе артист! Я послала Машеньку к нему — отдать сценарий. Игорь сказал, что она была у него минут десять, он хотел напоить ее чаем, но она отказалась, ссылаясь на какие-то срочные дела…

— В котором часу примерно она уехала к Матуйзо? — Миша сидел за столом и тщательно вырисовывал изогнутые, нервные кошачьи спины.

— В пятом, — тяжело вздохнула Анастасия Ивановна, качнув шапкой вытравленных перекисью волос.

— В час пик? — возмутился Блюм. — Вы послали девочку одну в час пик?

Преображенская кивнула и опустила голову — и без этого рыжего, с верблюжьей мордой она истерзала себе всю душу!

— Вы полагаете, что после посещения Матуйзо девочка уже не вернулась домой? — Вадим был меньше подвержен эмоциональным всплескам, чем Михаил, и потому продолжал допрос ровным, спокойным голосом.

— Да. — Анастасия Ивановна сделала паузу и выпила четверть стакана мутной воды, разбавленной валерьяновыми каплями. — Ей некуда было пойти. Во дворе ее никто не видел — я спрашивала у старушек, что с утра до вечера греются на лавочках, они все про всех знают…

— Вчера шел дождь, — перебил ее Миша, — и они вряд ли грелись на лавочках!

— Значит, сидели у своих окошек и смотрели во двор! — не выдержав, закричала Преображенская — ее просто выводил из себя этот рыжий мент! — Что вы меня постоянно перебиваете?!

— Успокойтесь, Анастасия Ивановна, — улыбнулся наконец Жданов. — Если мы будем кричать и волноваться, то вряд ли доберемся до истины. — И, сделав Блюму знак, чтобы тот пока помолчал, ласково спросил: — А что, Анастасия Ивановна, разве у Маши не было подружек?

— Единственная подружка уехала с родителями на юг.

— Скажите, Анастасия Ивановна, — вежливо продолжал Вадим с чувством сострадания в раскосых глазах, — что за острая необходимость была отправлять девочку к Матуйзо со сценарием в такой час? И что это за сценарий?

— Вчера в ТЮЗе проходил театральный «капустник», — начала Преображенская и, обведя высокомерным взглядом обоих собеседников, решила пояснить: — Ежегодно в конце театрального сезона в каком-нибудь театре собираются все ведущие артисты города и устраивают представление. На этот раз выбрали ТЮЗ. Матуйзо тоже участвовал в «капустнике», но у него не оказалось сценария. В принципе в этом не было необходимости — каждый театр втайне готовил свое выступление и общий сценарий представлял из себя список очередности выступлений, а также репризы и интермедии для студентов театрального училища, обрамляющие весь спектакль. Матуйзо позвонил мне еще во вторник и попросил экземпляр. «У какого-то Уварова есть, а у меня нет!» — возмущался он. Это вполне в его духе — обычные актерские амбиции. Я пообещала ему назавтра привезти — хотя мог бы и сам заехать! Я, конечно, забыла, думала, что и он забудет, ведь уже вечером спектакль, но Игорь не забыл — позвонил мне на работу около четырех и грозил, что не выйдет на сцену, если не получит сегодня сценария. Видно, кто-то сильно задел его за живое! Может, тот же Уваров — они вечно как кошка с собакой! Не могут поделить мальчиков! — Преображенская закусила губу — увлеклась и сболтнула лишнее. Это не ускользнуло от Жданова, и он, естественно, задал вопрос:

— Что за мальчики?

Анастасия Ивановна залилась легким румянцем.

— «Голубые» оба, — почти шепотом пояснила она.

— А какое отношение имел сценарий «капустника» к вам?

— Это мой сценарий, — призналась она, — Маша повезла Игорю последний, авторский экземпляр.

— Далеко живет Матуйзо? — поинтересовался Вадим.

— На трамвае — одна остановка. Можно дойти пешком.

— Как вы думаете, он сейчас дома?

— Думаю, что еще не проснулся. Я звонила ему в час ночи — кажется, он был не один.

— Позвоните ему, — вдруг жестким тоном приказал Вадим, — и скажите, что мы сейчас приедем.

Жданов вопросительно посмотрел на Блюма, когда Анастасия Ивановна ушла на кухню звонить.

— Как тебе все это? — спросил он своего бывшего начальника оперативного отряда.

— По-моему, чистой воды розыгрыш, — высказал свое мнение Блюм.

— По-моему, тоже, — согласился Жданов.

— Во всем чувствуется рука незаурядного мастера, отменного режиссера! — горько восхищался Михаил. — Все — театр! И проверяющий из роно на экзамене у Маликовой, и «голубой» Матуйзо со своими дурацкими амбициями! Я не говорю уже о Соболевской опере! Там девчонку увели прямо со сцены, в костюме!

— Он вас ждет, — сообщила Преображенская, войдя в комнату.

— Что это такое, Анастасия Ивановна? — спросил примиренческим тоном Михаил, указывая на пластиковые фигурки, разбросанные по всему столу. Он уже давно разглядывал их и вертел в руках.

— Это игра, — робко начала Преображенская, — головоломка — слоны, бегущие по саванне… Машенька обещала ее составить к моему приходу… — Анастасия Ивановна отвернулась, закрыв ладонями лицо, и плечи ее задрожали.

Игорь Матуйзо к приходу милиции не потрудился проветрить квартиру, провонявшую перегаром, и разбудить молодого человека, уснувшего на диване артиста.

Он постоянно встряхивал головой — белые сальные волосы, давно не стриженные, то и дело падали на глаза.

— Я девочками не интересуюсь! — извергал из своего вонючего кривого рта «дядя Игорь». — Машенька пришла и ушла, больше я ее не видел.

— Зачем вам так срочно понадобился сценарий? — в лоб спросил Миша.

— Я должен знать, в чем принимаю участие! — напыжился Матуйзо.

— Когда Маша от вас ушла, вы не проследили за ней в окно? — на всякий случай поинтересовался Вадим.

— Не имею подобных привычек, молодой человек! — с достоинством ответил тот и недвусмысленно добавил: — В отличие от некоторых.

— В отличие от некоторых, у вас куда более противоестественные привычки! — заявил Блюм.

— Это мое личное дело! Я вас в гости не звал! И глумиться над своей несчастной душой не позволю! — Увидев смятение в рядах противника, произведенное его декламацией, Матуйзо все больше входил во вкус. — Как смеете вы своими грязными лапами касаться артиста? Жреца священного храма?!

— Блядь ты, а не артист! — бросил ему в лицо Блюм, после чего неблагодарная публика покинула зал. Они вышли на улицу Фрунзе, и Миша медленно побрел вдоль железного бортика, отделяющего тротуар от проезжей части, внимательно глядя себе под ноги.

— Что ты там ищешь? — скептически улыбнулся Вадим. — Что надеешься найти после такого дождя?

— Ты лучше объясни мне, Вадик, чего он расхорохорился, этот педик? — у Блюма получилось почти в рифму. — Неспроста, я думаю. Он в этой истории играет не последнюю роль.

— На то он и артист, чтобы играть какую-то роль, — заметил Жданов, продолжая шествовать дальше. Метров через десять он оглянулся — Блюм рассматривал что-то, сидя на корточках.

— Как тебе нравится эта штучка? — обратился он к Жданову, когда тот присел рядом. Блюм выковыривал веточкой акации застрявшую в бордюре пластиковую фигурку диковинной формы. Со стороны это выглядело так, будто двое взрослых мужчин впали в детство.

— Интересно девки пляшут — по четыре штуки в ряд! — вспомнил давнюю присказку Жданов, глядя на розовую фигурку.

— Даю голову на отсечение, что в головоломке на столе у Маши не хватает одной фигурки!

— Значит, здесь ее посадили в машину! — заключил Вадим.

— Да, — подтвердил Миша. — Вызывай-ка, Вадик, ребят! Пусть поспрошают окрестных жителей, что за машина стояла вчера в районе пяти часов вечера на этом самом месте. Чем черт не шутит — может, какая-нибудь старушка глядела от нечего делать в окно и сфотографировала негодяя. Мы к ней в гости, а она нам — негативчик!

Он осторожно вставил в замочную скважину ключ. В будний день все должны быть на работе. Дверь со скрипом отворилась, и Миша проскользнул в коридор.

— Явился — не запылился! — раздалось у него за спиной.

Маленькая женщина с лихорадочным блеском в глазах, скрестив на груди руки, исподлобья напряженно смотрела на него.

— Ты почему не на работе? — Блюм явно не ожидал такого поворота событий.

— На больничном по твоей милости! — Как ему могли нравиться когда-то эти вытаращенные голубые глаза?!

— Я тебя вроде не бил? — пытался припомнить Миша.

— Зато друзья твои постарались!

— Какие друзья?

— Тебе лучше знать какие! Раз ты даешь им ключи! — Лика обычно заводилась с полуоборота. Уже все вокруг стали замечать, что она психически больна. Миша не раз пытался уговорить ее подлечиться, однако подобные разговоры заканчивались истерикой. Ему было жалко жену, но жить с ней он больше не мог.

— Объясни все толком, — специально понизил он голос. — Я никому ключей от квартиры не давал.

— В воскресенье, пока мы с мамой были на даче, у нас в квартире кто-то хозяйничал! В основном рылись в твоих бумагах. Я их потом еле собрала! — Последнюю фразу она выкрикнула на самой высокой ноте, на какую была способна.

— Из этого ты сделала вывод, что воры — мои друзья?

«Они искали дело Максимова, — сообразил Миша, — как я раньше не допер, что сначала полезут ко мне домой?»

— Если ты водишься со всякими шлюхами, то почему бы тебе не водиться с ворами?! — завелась опять Лика. — У кого ты живешь? Отвечай!

Миша проскользнул в комнату, оставив без внимания ее вопросы. Открыл нижнее отделение книжного шкафа и принялся складывать свои бумаги в спортивную сумку.

— С кем ты живешь, сволочь? — получил он по спине кулаком. Ни слова не говоря, Миша толкнул ее, и Лика отлетела метра на два, приземлившись на пол. Она стала биться головой об пол, захлебываясь в рыданиях. Блюм не обращал на нее внимания — он давно привык к истерикам жены.

— Я ухожу, — тихо вымолвил он. Она замолчала. Тогда он добавил: — Навсегда.

— Ми-мишенька, — заикаясь, как ребенок, растирая по лицу слезы, выдавила она, — Ми-мишенька, ми-миленький! — Она подползла к нему и принялась целовать его руки. — Не бросай меня, Мишенька!

С Ликой Свидерской его познакомил Соболев. Это случилось поздней осенью восемьдесят седьмого года, во время выездного семинара. Подобные мероприятия иногда играли большую роль в судьбе человека. Особенно когда жена комсомольского вожака бьется в конвульсиях, вырывая у него из рук чемодан. «Опять комсомольская учеба? Пьянка и трах — вот что это такое! Я подам на развод, когда ты вернешься!» А что мог сделать вожак? Он подчинялся дисциплине.

Юра знал Свидерскую еще по рабфаку, она готовилась поступать на исторический. Белокурая голубоглазая евреечка, миниатюрная, хорошо сложенная, она имела необыкновенный успех у мужчин. Ни одна вечеринка не обходилась без Лики. Юра немного робел перед ней. Романтик от природы, он был склонен идеализировать любую девушку, в особенности такую красивую.

Однажды Лика предложила ему вместе прогулять занятия. Они забрались на крышу двенадцатиэтажного дома, и она целый час читала ему свои стихи. Это была занудная поэма о Варшавском гетто. Почему она тогда выбрала именно Юру? Может, почувствовала, раскусила в Соболеве благодарного слушателя? Он же не столько слушал ее стихи, сколько любовался белокурыми локонами, рассыпающимися на ветру.

Она не стеснялась никого и ничего. Они часто бродили по многолюдным улицам, взявшись за руки, и Лика громко читала стихи. Она как бы бросала вызов обществу, ведь стихи отдавали антисоветчиной, но Свидерскую никто не арестовывал. То ли поэзия Лики была чересчур безликой, то ли она еще не достигла диссидентского совершеннолетия.

Дальше стихов дело у них не заходило, и, возможно, поэтому Соболев в конце концов ей наскучил.

Он встретил ее через шесть лет, на пленуме горкома, и светлый образ тут же померк. Свидерская превратилась в несгибаемого борца за коммунистические идеалы. Стихи она теперь писала только по праздникам. Выражалась вульгарно. И, кроме всего прочего, никак не могла скрыть своего необузданного влечения к мужчинам. О ее любовных похождениях уже слагались легенды.

Кто первым предложил на том семинаре сыграть комсомольскую свадьбу? Об этом история умалчивает. И почему выбор пал на замужнюю Лику и женатого Мишу? Потому ли, что оба считались сердцеедами, или по национальному признаку? Так или иначе, веселье выдалось на славу. Обильные возлияния сопровождались скабрезными пожеланиями молодоженам. Поцелуи под «Горько!» были страстны и продолжительны. К трем часам ночи «новобрачные» возбудились до такой степени, что присутствующие почувствовали себя неловко и поспешили удалиться.

«Вчерашним балом правила Похоть», — сказал наутро Соболев. «Ты не сильно ей поддался, дружище, — рассмеялся в ответ Блюм. — А я вот, кажется, развожусь…» — «Так — сразу?» — «А чего тянуть? Такие бабы на дороге не валяются!»

Его даже не смущали многочисленные Ликины романы. Он мечтал о такой жене, о свободной любви и чтобы никакой ревности.

Но Миша просчитался, подвела психология. Оказывается, и похотливая женщина может быть ревнивой. Ликина ревность постепенно переросла в болезнь.

— Не бросай меня! — плакала она. — Я ведь никому не нужна такая, даже матери!

Миша молчал. Он набил полную сумку бумагами и еле застегнул молнию. И тут увидел на полу рядом с сумкой запечатанный конверт. «Откуда он взялся?» — спросил себя Блюм. На конверте он прочел свой адрес и фамилию. Текст был отпечатан на машинке.

— Сегодня утром вытащила из почтового ящика, — пояснила, всхлипывая, Лика, — и бросила в твои бумаги.

Он распечатал конверт и прочитал одну-единственную фразу, также отпечатанную на машинке: «Все девочки — на совести Соболева!»

— Завтра покажешься психиатру! — резко приказал он. Лика согласилась, кивнув головой. — Назначит лечение — будешь лечиться! Положит в клинику — ляжешь! Понятно?

— Я все сделаю, Мишенька! Только не уходи!

— А бумаги я увезу в офис — так будет спокойней! — Он вытащил сумку в коридор.

— Не уходи, — жалобно попросила она.

— Мне надо работать! — оборвал он ее.

— Опять будешь ночевать в лагере? — всхлипнула Лика.

— Откуда ты узнала? — удивился Миша. — Следишь за мной?

— Буслаева сказала. — Она никак не могла перестать плакать. — Я звонила ей на днях…

— Мы там вдвоем с Юрой Соболевым, — начал оправдываться Блюм. — Сходишь к психиатру — позвонишь мне в лагерь. Хорошо?

Она опять кивнула. Он поцеловал ее, как покойницу, в лоб и закрыл за собой дверь.

Только в полдень Юра добрался до лагеря.

— Тебе с утра звонил какой-то мужик, — сообщила Тренина. — Я сказала, что ты скоро будешь, хотя, грешным делом, подумала, что сбежал!..

На столе его ждала очередная Мишина записка: «Юрка — ты сволочь! Заставляешь меня волноваться! Есть много нового! Из лагеря — ни на шаг!» По тому, как аккуратно была заправлена Мишина постель, Юра понял, что друг его не очень-то волновался. «Что за мужик мне звонил? — размышлял Соболев. — Телефон я давал только Гиви и Парамонову. Если бы звонил Гиви, то Лариса непременно обратила бы внимание на акцент. Значит — Парамонов!» Его догадка подтвердилась через полчаса, когда на пороге возникла тучная фигура Андрея Ильича.

— Не ждал в гости? — пробурчал он.

— Кофе будете? — заискивающе спросил Соболев.

Не удостоив вниманием Юрино предложение, Парамонов уселся на стул.

— Не суетись, — попросил он и, оглядев невзрачное помещение, резюмировал: — Я вижу, ты успокоился. И хочешь убедить меня, что в этой дыре делают деньги?

— Ничего лучше я не нашел, — развел руками Юра. — Чем эта дыра хуже любой другой?

— Мне все равно, в какой дыре ты сидишь, мне нужны деньги! Мне все равно, где ты их возьмешь. Хоть грабанешь банк! Но делай что-нибудь! — Парамонов говорил резко, однако голоса не повышал. — А пока что мы таскаем покойника за ноги!

— Жаль, что я не вор и не убийца! — посетовал Соболев, глаза его увлажнились. — Или, на худой конец, шулер!

— Дурак ты! — бросил ему Андрей Ильич. — Был бы ты «катала» — я бы долго с тобой не разговаривал! Повел бы на склад, набрал бы товара под твою расписку, оставил бы в залог твой паспорт, а дальше уже менты с тобой бы разбирались! Накрутили бы тебе срок!

— А кто вам сказал, что я бы согласился на это? — Юра посмотрел на Парамонова широко раскрытыми карими глазами.

Прамонов рассмеялся.

— Наивный ты парень! — И ласково добавил: — Не согласился бы — мои ребята тебя немного бы помучили. С сегодняшнего дня опять пойдут проценты! — Он встал и направился к выходу, но на пороге обернулся и произнес слова, поразившие Соболева: — Я приехал, чтобы предупредить тебя о серьезной опасности. Есть люди, готовые уплатить твой долг. Что они потребуют от тебя взамен, я не знаю, но догадываюсь. Ты им мешаешь… — И с этими словами он вышел, а Юра еще долго сидел в оцепенении.

К ужину приехал Блюм. Он ворвался в лагерь как смерч, сметая все на своем пути.

— Голодный, что ли? — крикнул ему Соболев. Он сидел на скамейке возле столовой, а Миша, не заметив приятеля, пробежал мимо. — Иди поешь, пока не закрыли.

— Да Бог с ним! У меня куча новостей! — размахивал своими ручищами Блюм.

— У меня тоже, — вздохнул Юра. — Только дома даже кофе нет. Советую не ерепениться и отведать местной овсянки на маргарине времен оккупации.

— Какой оккупации? — не понял Миша.

— Фашистско-германской, — убитым голосом пояснил Соболев.

— Тьфу ты! — плюнул Миша и направился в столовую.

Юра остался ждать его на скамейке. Овсянку Блюм, видимо, проглотил всю целиком, потому что через пять минут уже сидел рядом с Соболевым.

— Я не удивлюсь, — начал он, — если вдруг окажется, что и Преображенскую Анастасию Ивановну, заведующую массовым отделом Дворца культуры профтехобразования, ты тоже хорошо знаешь.

— Знаю, — подтвердил Юра, — и что с того?

— А то, что у нее вчера пропала дочка! — Миша закурил.

— Черт! — ударил кулаком по скамейке Соболев. — Опять средь бела дня?

— И того лучше — в час пик, когда толпы народа возвращаются домой! Такая наглость просто обезоруживает.

— И опять никаких следов? — Юра заранее схватился за голову.

— Нет уж, на этот раз наследили, голубчики! — Блюм достал из кармана блокнот и просмотрел свои записи. — Во-первых, я определил точное место похищения девочки — улица Фрунзе, возле дома номер двадцать шесть, установил приблизительное время похищения, а люди Жданова по горячим следам опросили местных жителей. Человек пять, по крайней мере, видели вчера в этот час и в этом месте ВАЗ двадцать один ноль шесть цвета «гранат».

— Я в этом ничего не понимаю, скажи проще. «Жигули», что ли?

— Они самые. В машине сидели трое мужчин! Трое! Понимаешь? — Миша от волнения размахивал руками. — Значит — не маньяк!

— Это еще ничего не значит! — возразил Соболев. — Откуда известно, что это именно та самая машина?

— Мальчик десяти лет видел с третьего этажа, как девочка в шортах и в желтых тапочках — точное описание Маши Преображенской — садилась в машину! Мальчик ждал с работы родителей и поэтому внимательно рассматривал улицу. — Миша перевел дыхание, затянулся и, выпустив неровную струю дыма, продолжил: — Мужчину, который разговаривал с Машей, мальчику было плохо видно из-за деревьев, к тому же тот все время стоял к нему спиной, но, несмотря на это, он разглядел на голове у мужчины синюю бейсболку. Примечательно то, что наш маленький свидетель видел Машу, еще когда она входила во двор дома номер двадцать семь. Внешность у девочки достаточно яркая и запоминающаяся. Так вот, «жигули» уже тогда стояли там. Они дождались, когда Маша выйдет, и тут ее сцапали. Вернее, все опять же выглядело достаточно мило. Тип в бейсболке перекинулся с девочкой несколькими фразами — и та села в машину. При выезде на улицу Восьмого марта машина повернула налево, то есть по направлению к дому Преображенской. Возможно, тип в бейсболке предложил подвезти ее домой…

— И она, конечно, сразу согласилась? — перебил его Юра.

— Во всяком случае, долго ее не уговаривали, — ответил Миша. — Я знаю, на что ты намекаешь. Девочка десяти лет не сядет в машину к неизвестным людям. Я согласен и вполне разделяю твое мнение насчет того, что, по крайней мере, в двух из трех похищений участвовали люди, хорошо знакомые жертвам. В случае же с Ксюшей — не уверен.

— Послушай, Миша, а как же черный джип, на котором увезли Ксюшу? Или джип — это мираж? А может, Машу похитили другие люди?

— Думаю, что тут орудует целая банда. И вовсе не обязательно, чтобы Лизу Маликову, например, увозили на джипе.

Дальнейший разговор происходил уже в коттедже. Юра подробно рассказал о своем визите к Маликовой. Особенно в его рассказе Блюма заинтересовала сестра Маликовой, настоящая мать Лизы.

— Сколько же она сидит? — удивился Миша.

— Если Ольга воспитывала Лизу с трех лет, выходит, что семь, — быстро сосчитал Соболев.

Блюм присвистнул.

— А ты не спросил, за что ее посадили?

— Неудобно такое спрашивать, — развел руками Юра.

— В нашем деле все удобно, мой милый! Ведь не рецидивистка же ее сестра, чтобы сидеть так долго без амнистии? Семь лет! Черт возьми! — Миша не на шутку разошелся. — Такой срок могут вкатить либо за хищение государственного имущества в особо крупных размерах, либо за убийство! — И тут он сильно призадумался. — А фамилия сестры? Тоже Маликова?

— Не знаю.

— Обязательно спросишь в следующий раз — это очень важно, Юра.

— Хорошо. А тебя не удивили грязные делишки Буслаевой, о которых вскользь упомянула Ольга? — в свою очередь спросил Соболев.

— Нет. Не удивили. — Миша встал и прошелся по комнате. — Во-первых, думаю, тут свои бабские обиды, а во-вторых, Галка пару лет назад крутила какие-то махинации со счетами. Насколько я знаю — себе же в убыток! — Он замолчал и, остановившись перед распахнутым окном, изрек: — Я чувствую, что вот-вот тайное станет явным! Только надо все связать воедино.

— Мы не знаем главного, — возразил Юра, — кому и зачем нужны девочки? Если это не маньяк, если это не шантаж с целью вымогательства денег — тогда что?

— Загадка, — выпятил нижнюю губу Миша.

— Помню, в детстве читал старую французскую книжку о нелегальных публичных детских домах. — Они пристально посмотрели друг на друга. — Может, что-то в этом роде?

— У нас бы это не прижилось. — Миша достал из шкафа лист бумаги и ручку и продолжил: — Слишком большой риск. И маловероятная прибыль!

— Я с тобой не согласен. Очень даже много охотников до детских прелестей.

— Давай-ка, Юрик, прикинем, что мы с тобой имеем. — И Миша принялся чертить на листке бумаги какие-то схемы. — Что общего во всех трех случаях?

— Три одинокие женщины, — сразу выдал Соболев.

— Верно, — согласился Миша. — Примечательный, кстати, факт!

— Три девочки почти одного возраста, — продолжил Юра.

— Тоже верно.

— А вот место действия, похоже, надо отбросить. Если Крылова с Маликовой живут почти рядом, то Преображенская совсем в другом районе!

— Светлая башка у тебя, Соболев! — похвалил его Блюм. — Беру в сопредседатели сыскного агентства «Восход»!

— Теперь обратимся к профессиям наших героинь, — все больше вдохновлялся Юра, — тут полный разброд: завуч школы, работник турагентства, заведующая массовым отделом Дворца культуры, хотя все эти профессии гуманитарного толка.

— А что нам известно об их прошлом? — поддался вдохновению друга Блюм.

— «Темная лошадка» для нас — Полина Аркадьевна…

— Ну, как же так, Юра? Провел с женщиной ночь, и вдруг на тебе — «темная лошадка»!

— Мы спали в разных комнатах, — заметил Соболев.

— Узнаю тебя, милый друг. Ты совсем не изменился! — смеялся над ним рыжий.

— Ты тоже, — смеялся над рыжим Юра, указывая на его аккуратно застеленную кровать. — Чувствуется рука Трениной.

Посмеявшись, они продолжили.

— Будем сравнивать прошлое Маликовой и Преображенской, — предложил Блюм.

— Подожди-ка, мы еще не выяснили возраст наших женщин.

— Возраст самый разный. — Миша вновь обратился к своему блокноту. — Маликовой — тридцать три, Крыловой — двадцать семь, а Преображенской — сорок. Не при ней будь сказано.

— Тогда экскурс в прошлое? — напомнил Юра.

— Валяй.

— Преображенская готовила себя в актрисы, закончила театральное училище имени Щукина, работала в драмтеатре, но актерская судьба, как говорят, не сложилась, а более-менее успешно складывалась общественная деятельность. Сначала ее избрали парторгом театра, а затем — райком партии… Инструктор по культуре, естественно. До высоких постов не дослужилась и ушла во Дворец культуры профтехобразования, где я с ней и познакомился. — Соболев прервался и внимательно посмотрел на Михаила. — Слушай, странно, что ты с ней не сталкивался.

— Сталкивался, — признался Блюм, — но так редко, что она меня сегодня не узнала. Продолжай.

— Она часто приезжала ко мне в училище на спектакли. Дама весьма чопорная — на лице постоянная маска пренебрежения…

— Что-то я не заметил, — прервал его Блюм.

— Про Маликову ты все знаешь. Пединститут, учительница немецкого, секретарь райкома комсомола, завуч школы, — напомнил Юра. — Не думаю, что они как-то сильно соприкасались, хотя по комсомолу — вполне вероятно.

— Ты чувствуешь, что все где-то близко? — оторвавшись от своих писулек, горячо спросил Михаил. — Все где-то вокруг тебя, но пока неуловимо. Мы должны докопаться, Юрка! Должны!

— Вот поэтому я попросил и Маликову и Крылову составить списки всех знакомых, когда-либо общавшихся с девочками. И там могут быть совпадения некоторых имен. Ты меня понимаешь?

Миша зачарованно смотрел на своего старого приятеля.

— Нет, Соболев, ты не доктор Ватсон! — понял вдруг Блюм и пожал ему руку, окончательно расчувствовавшись. — Мы с тобой — горы свернем! — Он опять возбужденно замахал руками. — Вот дурья башка! Так просто, а не догадался!

— Попроси Преображенскую сделать такой же список, — посоветовал Соболев. — Но чтобы не голые фамилии, а как в пьесе, знаешь, действующие лица… Например — Иванов Иван Иваныч, директор школы, пятьдесят лет…

— Не учи ученого! — возмутился Миша. — Хвали тебя после этого — сразу задаваться начал!

Юра подчеркнуто хмыкнул и взял с тумбочки томик Гельдерода.

— Нет-нет-нет! — запричитал Блюм. — Этот господин в шляпе нам не поможет найти девочек! — И ласково добавил: — Ты как ребенок, ей-богу! Слова тебе не скажи!

— Вернемся к нашим баранам, — согласился Юра.

— Ты хотел, наверно, сказать — к нашим дамам? — Миша забрался с ногами на подоконник и принялся размышлять вслух: — Что касается Преображенской и Маликовой, хоть и натянуто, но можно проследить некоторую взаимосвязь, а вот Крылова явно никак с ними не сообразуется.

— Но о Крыловой нам почти ничего не известно, как ты можешь делать такие выводы?

— Это тебе ничего не известно, Юра, хоть ты и провел с ней ночь! — опять зацепил его Блюм. — А я уже навел кое-какие справки.

— И молчишь? Партизан!

— До девяносто первого года Крылова работала врачом-стоматологом в обыкновенной районной поликлинике. Из этого я заключаю, что с зубами у тебя, Юра, до девяносто первого года был полный ажур, — рассмеялся Блюм.

— Ты зря смеешься, Мишуня! — По его серьезному лицу, по напряженному прищуру глаз было ясно, что Юра пытается что-то вспомнить. — Я сейчас выдам тебе такое, после чего ты не будешь так веселиться. — Юра потер пальцами лоб. — Надо полагать, что Крылова работала в той поликлинике, которая в пятнадцати минутах ходьбы от ее дома?

— Безусловно, — подтвердил Миша.

— А поликлиника эта, да будет тебе известно, находится прямо напротив здания бывшего райкома комсомола! Весь райком там ставил пломбы и рвал себе зубы…

— А вот тебе факт из истории — чаще других бегал в поликлинику Стацюра! Больные зубы — его коронный номер! Поинтересуйся у шефа — у него все зубы фарфоровые! — усмехнулся Юра.

На это Миша никак не отреагировал, а только с мукой в сердце подумал, что завтра ему предстоит отчитываться перед Иваном. «Интересно, какая запись в ежедневнике его секретарши под вчерашним числом?» — закусил он губу. Соболев тем временем развивал свою мысль:

— Ты можешь обвинять меня в предвзятости, но факты налицо. Стацюра — бывший любовник Маликовой, и тут я должен признать свою неправоту. Он, естественно, прекрасно знает Преображенскую, потому что не раз выступал в этом Дворце! А Полина Аркадьевна вырывала Ване зубы, и этого он ей никогда не простит! — пошутил Юра.

— Насчет Крыловой надо проверить, — возразил Блюм, — не одна же она в этой поликлинике работала. А зубы, кстати, она ему рвать не могла. Для таких кровавых дел имеется хирург, как правило, мужчина.

— Почему, Мишка, признавая, что все крутится вокруг меня, ты отрицаешь то же самое вращение вокруг Стацюры?

— Ты еще забываешь Буслаеву, — напомнил Миша, — она тоже могла лечить зубы у Крыловой. А проводя свои торжественные мероприятия «Памяти погибших воинов» во Дворце культуры профтехобразования, вряд ли избегала столкновений с Преображенской.

— Она с ней работала вплотную, — подтвердил Юра. — Я тому свидетель. И все же, прошу тебя, смотри объективно на своего шефа. Ваня способен на большие, красивые дела!..

— Тебе интересно, как Полина Аркадьевна попала в турагентство? — перебил его Миша, разговоры о Стацюре казались ему излишне предвзятыми. Юра уже смирился с тем, что Блюм не хочет слышать ничего плохого о своем шефе, и потому не стал развивать тему, а ограничился лишь тяжелым вздохом по этому поводу.

— Примерно в девяностом году у Полины Аркадьевны завелся, как это принято теперь говорить, богатенький спонсор. Он и помог ей так удачно устроиться… — Миша сделал паузу, чтобы посмотреть на реакцию друга.

Юра был невозмутим. «Этот богатенький спонсор помог не только Полине, но и оказал некоторые услуги мне — я взял у него напрокат халат и тапочки!» — хохмил он про себя.

— Прошло чуть больше года с тех пор, как они расстались. — Миша опять начал ходить по комнате. — Причина неизвестна. Может быть, самая банальная — надоел немолодой уже любовник, а может быть, что и покруче…

— Тебе какая разница? — не понял Юра.

— Понимаешь, Юрочка, спонсор этот уж больно крут! Из всего делает деньги.

— А тебе завидно? — Юра все никак не мог взять в толк, чего Мишка прицепился к этому бывшему крыловскому спонсору. — Мало ли сейчас людей, которые из всего делают деньги! Я, к сожалению, к ним не отношусь, поэтому и сижу в этой дыре, — горько добавил он, вспомнив о визите Парамонова.

— О тебе речь пойдет дальше, милый друг, — пообещал Блюм, — но сначала — домашнее задание. Тебе еще раз предстоит увидеться с уважаемой Полиной Аркадьевной…

— Она, возможно, завтра приедет сюда…

— Тем лучше. Попробуй-ка, милый мой, расспросить ее, хотя бы вскользь, об этом фрукте. — Миша ускорил шаг.

— Не мельтеши! В глазах уже рябит от тебя! — Юра сильно взволновался, Блюм даже присел рядом на кровать.

— Что случилось? — спросил он Соболева.

— Ты соображаешь, о чем ты меня просишь? — теперь уже вскочил Юра и с такой же скоростью стал ходить по комнате. — Это, знаешь, слишком! — размахивал он руками. — Сначала ты просишь навестить ее, и я оказываюсь в дурацком положении! Более того, остаюсь у нее ночевать! Тебе — мало! Что еще? Ах, расспросить о любовнике? А тебе не приходит в голову, что это просто неприлично? Может, ты потом захочешь знать, в каких позах она предпочитала с ним трахаться?! — Юра был в бешенстве.

— Скорее, это тебе не помешало бы знать. — Миша спокойно улыбнулся. — Не мельтеши! В глазах уже рябит от тебя! — передразнил он друга.

Юра уселся рядом.

— Право, Мишка, не могу я о таком говорить с женщиной, а тем более с Полиной. — Он помолчал несколько секунд и признался: — Робею перед ней почему-то…

— Нравится, наверно, — догадался Миша.

— Наверно, — согласился Соболев.

— Хорошо! — шлепнул его Миша ладонью по колену. — Я тебе выложу все как есть, а там уже сам разберешься. — Он опять заглянул в блокнот. — Бывшего спонсора Крыловой зовут Леонид Ильич Травкин. Его знает весь город под именем Ленчик. Правда, Ленчику скоро стукнет пятьдесят…

— Он бывший любовник Полины? — удивился Соболев.

— У меня, конечно, нет никаких оснований подозревать Травкина в причастности к этому делу, но кое-что настораживает. Например, черный джип, который он недавно купил. Ты меня понимаешь?

— Угу, — ответил Юра.

— Не думаю, чтобы его интересовали девочки в сексуальном плане. А делать на них деньги он бы не стал из-за огромного риска — Ленчик в таких делах осторожен. Но у него есть дурная привычка — давать напрокат свои «тачки» всем без разбора.

— Честно говоря, Миша, ты меня не убедил. — Юра в задумчивости тер пальцами лоб — так он лучше соображал. — По-моему, он тут ни при чем.

— Все равно надо проверить. — Миша полез за сигаретами в карман ветровки и наткнулся на конверт. Закурив, он предложил: — А теперь, как и обещано, поговорим о Юре Соболеве.

— Давно пора, — хмуро заметил тот.

— Так вот, был я вчера у твоей Раи, которая по тому адресу не проживает и никогда не проживала со своими средиземноморскими родителями, — все это чистой воды блеф! Квартира принадлежит родственникам Парамонова, работающим за границей.

— Что с того? — не понял Юра. — Девочка не хотела показывать меня своим родителям и пригласила на нейтральную территорию.

— Логично, — согласился Миша. — А тебя нисколько не касается, что фирма, перекупившая парфюмерные киоски, для которых ты вез из Эмиратов косметику, работает под «крышей» предприятия, где незначительный пост занимает некто Андрей Ильич Парамонов?

— Незначительный? — переспросил Юра.

— Да, незначительный. Для прикрытия. Я располагаю точной информацией, что Парамонов в этой фирме — первое лицо! — Миша вздохнул. — Так что, Юрочка, тебя искусно подставили. Обложили со всех сторон. И заказ на косметику был наверняка липовый!

— А я все удивлялся неходовым тонам теней и помад, которые мне заказали… — Юра совсем помрачнел. — Но зачем?

— Я бы тоже хотел это знать. Кому-то ты очень мешал.

— Он тоже сказал мне об этом.

— Кто?

— Парамонов. — И Юра подробно рассказал о визите кредитора в лагерь. — Не понимаю, кому я могу мешать?

— Думай, Юра, думай! — настаивал Блюм. — Может, что-то из прошлого? Какая-то информация, которой ты не придаешь значения…

— Тогда бы меня просто кокнули!

— Зачем же так грубо? — возразил Миша. — Можно, например, на какое-то время отправить в лагерь «Восход», а то и подальше! — Он вытащил из кармана и протянул Юре распечатанный конверт. — Почитай-ка, что мне пишут неизвестные корреспонденты!

«Все девочки — на совести Соболева!» — прочитал про себя Юра и задохнулся от злости.

— Глупо! Очень глупо! — Миша порвал пустой конверт в мелкие клочки. — Я ведь не партком и не местком, чтобы мне присылать подобные писульки! Как это все пованивает протухшей советской номенклатурой! Человек, написавший такое, старался произвести эффект и наверняка производил его в былые времена! Во всяком случае, грешил и раньше…

— Стоп! — перебил его Соболев. — Я, кажется, знаю, кто это написал.